Слава богу, ты пришел!
Никогда родители не ощущают такого священного благоговения перед школой, как первого сентября, приводя своих отпрысков в первый класс.
Вот родители томятся в коридоре, ожидая конца самого первого Урока Мира. Вообще-то родителям не положено находиться в школе, но в этот день администрация и охрана закрывает глаза на хаос и безобразие: праздник, всё-таки… Дверь первого «Б» открыта (в кабинете по-сентябрьски душно); проходя мимо, я замечаю крупного черноволосого мужчину, сидящего за первой партой рядом с маленькой девочкой, напряжённо слушающей свою учительницу. А у самой двери, опершись, стоят ещё двое родителей. У окна, напротив двери, ещё четверо. Все они не столько внимают учителю, сколько смотрят на своих малышей, как те поглощают свою первую в своей жизни патриотическую информацию:
– …Скажите, ребята, а вы знаете, что изображено на нашем флаге?.. Правильно, тюндюк, верхушка юрты, через которую видно солнце!.. А сколько лучей у этого солнца, вы знаете?.., – учительница карандашом, в отсутствие указки, водит по приклеенной к доске красно-желто-белой картинке. – Сорок лучей! Это значит, что мы должны ни-ког-да не ссориться друг с другом и жить в мире!..
Со временем беспокойство за малыша погаснет, уступит место внутреннему безразличию, которое оправдывается убеждением, что в школе лучше знают, как учить, и вообще не стоит лезть не в своё дело, не злить учителей, чтобы не испортить оценок для аттестата.
А пока оправдано и интуитивное волнение, и понимание того, что теперь чадо, которое недавно делало свои первые шаги, будет половину суток среди новых лиц. В самом деле, особенно для тех детей, что не ходили в детский сад, мир первого сентября раздваивается. В одной половине – дом, стены и родственники, готовые поддержать, в другой – не сразу принимаемый скептичный девиз «Человек человеку волк и временный попутчик». Большинство родителей, по моим наблюдениям, считает, что их ребёнок нужен другим взрослым (в том числе учителям), поэтому, чем выше по школьной лестнице знаний, тем меньше посещений родительских собраний, встреч ребёнка со школы и просто тревожного заглядывания в глаза усталому или огорчённому сыну, дочери.
Школа имеет власть слепить из семилетнего человека за одиннадцать лет кого угодно: гения или аутсайдера, оптимиста или неврастеника, победителя или неудачника, убийцу или жертву. Причем, я в этом убедился, школа не всегда отдает себе отчёт в запланированном процессе, называемом всеобучем. Потому что школа – это, прежде всего, человеческий фактор. Она – это учителя, со своими, правильными или ложными представлениями о жизни. Это кипы документов и бумаг, заполняя которые, понимаешь, что не остаётся времени на необходимое тёплое человеческое слово. Это директива «Надо!», идущая из департамента, центра образования, министерства, откуда угодно, «сверху», где о настоящем воспитании знают ещё меньше, потому что судят о школьном процессе по выполнению планов, вылизанным письменным работам отличников и праздничным мероприятиям, на которых обычно дети выдрессированы. И в целом, школа – это миниатюрная модель общества и государства, в котором правят человеческие негласные или узаконенные правила и бюрократия, упомянутая выше.
В первый год работы в школе, в октябре, я получил директиву посетить уроки всех учителей и дать своё заключение как от школьного психолога. Так что я потащился в учительскую за рекомендованными «тонкими большими тетрадями», методическим досье на каждого учителя. За год я ни разу не видел, чтобы сами учителя заглядывали в тетрадь, из чего сделал вывод, что эта работа велась для галочки.
Я взял две крайние слева, не выбирая: человек в коллективе я был новый, так что всё равно, к кому идти, – первыми попались русоведы Светлана Олеговна и Маргарита Кузьминична. Забрал с собой тетради и решил начать с завтрашнего дня, а сегодня стоило предупредить учителей о визите.
Утром следующего дня я шёл ко второму уроку. У моего кабинета на скамье сидело трое старшеклассников.
– Доброе утро, – я ответил на приветствия. – Нет урока?
– Опоздали…
– Ну и что? До конца целых полчаса.
– Не-е, мы лучше тут посидим. У нас русский…
– И что?
– Светлана Олеговна… – многозначительно выкатил глаза старшеклассник, обхватывавший туго набитую сумку, – лучше подождать.
Светлана Олеговна – незамужняя женщина лет сорока пяти, креативная, энергичная и эксцентричная. Человек настроения, которое угадать с первого взгляда нереально. В своём хорошем настроении она напоминала мне конферансье, расточавшего под аплодисменты остроумные реплики, в дурном – являла собой образ мегеры, от которой шарахались в стороны как ученики, так и коллеги, предпочитая не связываться. Но Светлана Олеговна в школе лет цать как работает, преподаватель толковый и не боящийся трудностей, поэтому администрация на перегиб палок закрывала глаза. Во всяком случае, такой вывод я успел сделать за два месяца знакомства – август и сентябрь.
Через сорок минут я вспомнил слова опоздавших. Светлана Олеговна придержала в дверях класс, пропуская меня вперед и указывая на последнюю парту, только потом разрешила зайти остальным. Звонок прозвенел и урок начался. «Откройте тетради, запишите число… Что было задано на дом?» – и прочее в том же духе. Через две минуты от звонка на пороге возникло двое восьмиклассников, в руках – брикеты с бутербродами из школьной столовой.
– И что? Вас не учили, как надо заходить в класс, когда опаздываешь? – сурово, поверх очков, взглянула Светлана Олеговна. – Выйдите, постучитесь и зайдите, как положено.
Работа в классе приостановилась. Все ждали, пока опоздавшие не выполнят ритуал. Ещё через минуту кто-то робко постучался в дверь и возник новый опоздавший, румяный, с пуговицами, застегнутыми наспех неправильно, так, что рубашка у ворота вздыбилась:
– Здравствуйте, Светлана Олеговна. Извините-за-опоздание-разрешите-войти? – выговорил заученную фразу.
– Слава богу, ты пришёл! – вежливость опоздавшего развеселила учителя. – Так, откройте учебник на странице пятнадцать, упражнение тридцать семь… – и снова вернулась к ожидавшему разрешению ученику. – Чё опоздал-то?
– Будильник, Светлана Олеговна…
– Да ладно! Совсем сломался, да? – притворно сочувственно.
– Ну как… Я забыл его поставить… Проспал…
– От чёрт, надо же как бывает… А вчера почему в школе не было? И в понедельник.
– К зубному ходил…
– Нет, ну надо же! – учитель весело оглядела класс, который, ухмыляясь, прислушивался к диалогу, хотя и старательно водил ручками в тетрадях, не поднимая голов и выполняя задание. – Ла-а-адно, поверим, с кем не бывает… Пр-ра-ха-ди!
Урок продолжился. Ненадолго. Новые опоздавшие сослались на то, что их задержал другой учитель. На этот раз наказание не ограничилось ироничным выговором, одному было поручено спеть песню, другому – прочитать стихотворение, внепрограммное. Еще минуты три, чтобы решиться, и уже класс, успевший выполнить упражнение, начинает подключаться к «шоу»:
– Давай, Ромыч, на бис!
Ромыч огрызается, откашливается и поет, наконец, гимн. С внепрограммным стихотворением оказалось сложнее: таковое не вспомнилось, после торга, милостиво было разрешено рассказать любое, главное – рассказать.
– «Поймали птичку голосисту и ну сжимать её рукой. Пищит, бедняжка, вместо свисту, а ей твердят: «Пой, птичка, пой!»», – под хохот класса тараторится державинское четверостишье.
– Вот подлец, выкрутился, – удовлетворённо Светлана Олеговна разрешает опоздавшим занять свои места.
Затем с классом проверяет упражнение, после – быстро объясняет несложную тему, вызывает троих к доске, даёт задание, и до конца урока восьмиклассники пишут. «Урок окончен. Домашнее задание записали? Вопросы есть? У матросов нет вопросов. Домашнее задание? Проверю в следующий раз. Свободны! Так, кто принёс оплату, подойдите!» В журнале появилось три оценки…
Я поблагодарил за урок и беспрепятственно вышел вместе с 8 «А», классом Светланы Олеговны.
Урок Маргариты Кузьминичны числился в расписании следующим. В этот раз время не тратилось на выяснение причин опоздания, учительница лишь махала рукой опоздавшим, мол, быстрее. Что-то чертила на доске, просила переписать; затем словарный диктант, написав который ученики поменялись тетрадями, проверили, поставили друг другу оценки; в качестве отдыха – «рекламная пауза»: учитель рассказывает анекдот и тут же переходит к объяснению новой темы, словно бы анекдот стал эпиграфом… В классе, надо сказать, рабочий хаос, не в пример идеальной тишине у Светланы Олеговны. Ученики возятся, то карандаш у соседа одолжить, то вопрос задать. Контраст яркий. В конце урока быстро выставляются оценки в журнал, у кого одна, у кого две. Звенит звонок, и учительский стол окружён учениками: один протягивает дневник, другой просит посмотреть тетрадь. Маргарита Кузьминична мне кивает:
– Я к вам после четвертого урока подойду, у меня «окно».
Позже она сдержала слово и сама пришла ко мне, копающемуся в папках:
– А пойдёмте в столовую? Там сегодня плов.
Мой желудок согласно буркнул.
– Так что там, как вам наш урок? Что-то надо исправить? – Маргарита добродушно пододвигает ко мне салат.
– Да, вроде, всё нормально, – мне неловко жевать в её присутствии с набитым ртом, и я интеллигентно набираю вилкой как можно меньше риса. – Удивлен, сколько вы успели сделать. Это всегда так?
– Почти. На зачётах потише. А приходите к нам на следующей неделе, у нас соревнование будет по командам... Шумновато, конечно, но по-другому не умею.
Мы несколько минут говорили о моем опыте, и я, наконец, решился задать вопрос. Не то, чтобы он мне казался жизненно важным, мельтешила в голове неясная мысль, не желавшая никак оформиться:
– Я до вас был на уроке Светланы Олеговны. Убедился, что у вас разные позиции в отношении опоздавших. А вы почему не заставляете их, например, стихи читать?
Маргарита улыбнулась, тонко, как Мона Лиза, и неожиданно ответила:
– Смеяться не будете, если правду скажу?
– Окей.
– А есть в психологии такое понятие, как «синдром нежданного гостя»?
– Не припоминаю, а что?
– Значит, я его изобрела, – учительница вздохнула, посмотрела на часы, – время есть.
Я с раннего детства мечтала научиться играть на фортепьяно. Музыкальная школа, мимо которой меня мама водила в детский сад, всегда казалась мне волшебным местом: умение извлекать гармоничные звуки из инструментов для меня стало навязчивой мыслью. И я постоянно просила маму туда меня записать… Как сейчас помню, сидят трое взрослых незнакомцев и просят меня то карандашом выстучать мелодию, то спеть… По результатам прослушивания главный экзаменатор сказал, что слуха у меня нет и вообще мы поздно пришли (надо было два года назад), мой поезд ушёл… Но мама работала на какой-то важной должности в нашем селе, после разговора с директором меня зачислили. Через полгода мне купили пианино, за огромные по тому времени деньгам. Я была счастлива. Всегда себе представляла, как я, в длинном красивом платье, играю на фортепьяно, а слушатели в зале боятся вздохнуть и пропустить мои пассажи руками… Я очень хотела научиться.
А через три года я стала просить маму забрать мои документы. Вы можете подумать, что это был всего лишь каприз. Мама меня всё спрашивала: «Ну почему, почему ты бросаешь? Я столько денег отдала, а ты…» И от чувства вины становилось ещё хуже. Мама начала тогда меня заставлять. А я не могла и не хотела туда идти. Представляете, в общеобразовательной школе учусь на пятёрки, правая рука учителей, а здесь – двоечница, лгунья и прогульщица. Да, я врала.
Помню, раз мама за руку меня привела на сольфеджио, а я сказала, что у меня бабушка рядом живёт, и я там папку с нотной тетрадью оставила – меня отпустили. Я не вернулась, прогуляла. В другой раз не поверили. Их много было, других случаев. Из дома уходила, гуляла где-нибудь и возвращалась домой. Пока туда идёшь – ноги свинцовые, желудок, сердце болит… А обратно – лёгко-лёгко, словно на крыльях летишь…
– Что же случилось-то такое? – я посочувствовал.
– А, – Маргарита притворно рассмеялась, пытаясь скрыть неловкость откровения, – я не знаю, наверное, преподаватели потешались над тем, что я была принята «по блату». Я же «бездарность» была. Сольфеджио мне не удавалось: на слух не могла записать мелодию, которую наигрывать преподаватель. Помню, что в мой адрес звучали обидные ехидные замечания, что не оправдываю надежд директора, который за меня поручился. На хор когда приходила (особенно противная учительница была), на меня весь класс глазел и улыбался, потому что вместо «здравствуй, проходи» сначала было: «Ой, и кто это у нас пришёл?! Ну, проходи, проходи, гостем будешь!» А дети злые существа и впитывают всё, что им взрослые говорят. Так ко мне стали относиться словно к прокажённой. И знаете, дело дошло до того, что, когда я играла гаммы (это специальные упражнения для автоматизма техники), то у меня слезы начинали катиться из глаз, и я вздрагивала на аккордах. Мама думала, что я притворяюсь, ругала… Это было самое страшное время в моем детстве. Заставить ненавидеть мечту… Зато теперь я понимаю хорошо прогульщиков, каково это им.
Маргарита невесело рассмеялась:
– Поэтому я не ругаю сильно опоздавших, раз пришли и хотят работать, значит, уже хорошо… А знаете что? Вы, наверное, еще Юру Рыкова не знаете. Он ведь со многих уроков сбегает. А на моих сидит. Когда смотрю на него, себя вспоминаю. Кто захочет быть изгоем? Всем хочется, чтобы его любили или, как минимум, уважали… Я постоянно родителям говорю, советую, чтобы они приходили на уроки иногда, смотрели, как их ребёнок здесь, без папы и мамы, себя чувствует.
Мы замолчали. Паузу спас звонок с урока.
– Такие дела, – вздохнула Маргарита, – поэтому я вас и спросила, есть ли такой синдром, или это я придумала. У меня урок, так что… – учительница поднялась и взяла посуду, отнести на мойку.
– Неплохой синдром, – улыбнулся я. Мне понравилась Маргарита Кузьминична (Маргарита, как просто я стал её называть про себя), – надо взять на заметку.
В самом деле, если театр начинается с общения с гардеробщицей, то школа – с первых слов охранника, учителя, уборщицы. Разве не так?