1.
Весь северо-восточный округ города знал Патрицию.
Матери говорили своим детем, отпуская их на прогулку:
- Если не придешь дотемна – тебя поймает Патриция.
Просто поймает. Не схватит когтистыми лапами. Не посадит в мешок. Не съест и не порвет на кусочки.
Это все как-то с ней не вязалось, дети бы просто такому не поверили. Но все равно, было страшновато.
Патриция всегда ходила в длинных черных платьях. Не в лохмотьях, очень даже приличных платьях, из дорогой ткани, с пышными рукавами и всегда с корсетами: узорчатыми, кожаными, бисерными, шелковыми... необыкновенными. В магазинах такого не купишь, и ни одна портниха ей таких не шила. Не иначе, как сам дявол ей такие дарил за каждую сделку.
Прически у нее были истинно ведьмовскими, будто расчески она в глаза не видала. Или будто наоборот, каждое утро долго и тщательно себе такие начесывала – не поймешь.
Только обувь она меняла в зависимости от сезона – либо сапоги, которых из-под юбкой было еле видать, но которые уж точно заканчивались где-то на уровне бедра. Либо туфли на шпильках. И при этом бесшумные, будто кошачьи это лапы. Ее приближение никогда нельзя было услышать или заметить заранее, только когда совсем рядом зашуршат ее юбки – запоздало поворачиваешься и видишь бледное лицо, алые губы и приииистальный, как будто голодный взгляд двух разных глаз: одного серого, одного зеленого.
Взрослые при встрече с ней втягивали плечи и ускоряли шаг. Дети, как правило, не сдерживались и убегали с воплями. Ну а те люди, кто по каким-то жизненным причинам были вынуждены общаться с ней или обращаться за ее услугами, все как один, рассказывали, что привыкнуть к ней невозможно. Мурашки так и будут бегать, пока она находится рядом, а когда отвечает на приветсвие или прикасается к тебе – то прямо мороз по коже.
Люди из других округов только пожимали плечами, услыхав о Патриции. Эдакая ходячая городская легенда, говорили они. Девушка в необычной одежде, которая снимает мансарду у которой есть черный кот. Просто образ. Да даже если она повесит себе на дверь табличку «городская ведьма, прием с 9.00 до 17.00, выходной – пятница, с собой иметь фото проклинаемого», они не поверят ни в одну из тех баек, что травят о ее делишках.
Но табличек она не вешала. И никаких нелепых объявлений в местную газету не давала. Она даже визиток не имела и никогда никому не предлагала своих услуг.
Люди приходили к ней сами. Обычно под покровом ночи или в жуткую рань, чтобы никого не встретить на подъездной лестнице. Они робко стучали и терпеливо стояли под дверью, дожидаясь. Иногда стояли по полчаса, преданно и обреченно. Потом дверь, наконец, приотворялась совсем чуть-чуть, и визитеров всасывало внутрь, на полчаса-час. Не все уходили от нее довольные. Говорил, что она очень избирательна в заказах. Никогда не согласится на приворот. А вот за отврот назойливого поклонника возьмется запросто. Она не лечит. Даже на порог не пускает больных, сразу указывает своим черным длинным ногтем в ту сторону, где по ее прикидкам находилась городская больница. Никакие мольбы не слушала, даже не соглашалась осмотреть, бессердечная.
С проклятьем тоже не всегда соглашалась иметь дело. Говорят, она брала 3 дня на раздумье, потом говорила – возьмется или нет. То ли ауру жертвы прощупывала, то ли зелья какие-то варила.... Непонятно.
У нее никого не было, если не считать черного кота. Кот как кот, вполне себе обычный, выгуливал себя исключительно по крышам, не хулиганил и не орал по ночам. Но благодаря его существованию во всех черных котов округи никто не решался швырнуть камушком.
Пожалуй, Кот Патриции был отдельной городской легендой. Во-первых, находилось нимало свидетелей того, что кот был говорящим. Особенно часто беседовали с котом городские пьяницы да одинокие старухи. Вторым, впрочем, он как будто почти не отвечал, только вежливо слушал их с карнизов. Во-вторых, уверяли люди, что кот этот может быть в нескольких местах одновременно. Только что его силуэт видели над балконом консерватории, а тут же кто-то рассказывает, что нет же, Патриция лично несла его на руках через восемь кварталов отсюда. Ну, и в-третьих, кот этот имел один навык, который многим покажется обыкновенным: он умел ловить птиц. Только редкий наблюдатель и знаток кошек знал, что поймать-то птицу стремится каждый кошачий, да только удается это единицам. Особенно в суровых условяих города, где каждый живой голубь – это осторожный голубь. И потому даже самым упертым птицеловам удача улыбалась всего один-два раза за всю жизнь. А этот же кот... никогда не промахивался. Каждый его прыжок на жертву удавался с первого раза. Иногда он будто и не крался вовсе, подходил совсем лениво и... на! - лапой. Аж перья в разные стороны.
Первым это его умение заметил трубочист Дик. Не даром же они оба, что кот, что трубочист, день-деньской торчали на крышах.
- Это все брехня – про то что он говорит, - заявил Дик, прикуривая сигарету у дворника, - коты разговаривать не умеют. А вот гипнотизирует он птиц знатно, любая змея позавидует.
- Да как же он не разговаривает, когда синий Фил клянется, что позавчера этот котяра, проходя мимо, сказал ему: «завязывай глушить самогон, дурень!»
Трубочист расхохотался и махнул своей черной рукой так, что дворник невольно отстранился.
- Вы её все так боитесь, этой Патриции, что скоро начнете рассказывать, что она по ночам летает на метле.
Дворник опасливо огляделся по сторонам: ох и неудачное место выбрал Дик, чтобы поминать эту ведьму: прямо в двух щагах от ее подъезда.
- Рассказывать могут многое, - согласилися он громким шепотом, - а вот то, что я наверняка знаю: шурин мой заплатил ей 500 фунтов, чтобы она прокляла его бывшего босса, который его уволил задним числом, без компенсации. И у этого гада тут же начались беды: сперва на его столовую обрушилось нашествие крыс, и как раз внепланово явился санинспектор. Жена от него сбежала на Карибы с каким-то музыкантом, а под конец бедолага жутко разболелся и чуть не помер.
Дик задумчиво почесал подбородок, оставляя на нем черные полосы.
- Это могло быть совпадением, - сказал он.
- Все это случилось за одну неделю, - возразил дворник. Таких совпадений быть не может. Эта ведь... Патриция знает свое дело, уж поверь. И поменьше о ней болтай.
Дик хмыкнул, затушил окурок о стену и загремел своими ведрами и щетками, поднимая их с тротуара. Этот шум заглушил шерох длинной юбки в подъезде, в двух шагах от них. Никто так и не вышел на улицу, так что два мужчины приспокойно разошлись в разные стороны.
***
Патриция помедлила еще секундочку на пороге подъезда, а потом повернула обратно. Тащиться за одним только кефиром до супермаркета ей вдруг расхотелось. Настроение испортилось, самодовольство, которыое подпитывало ее изнутри, куда-то испарилось.
Чертов трубочист. Это был уже не первый случай, когда кто-нибудь поблизости начинал проявлять чрезмерное любопытсво в совокупности с болтливостью. Но она с такими быстро разбиралась. Этот же случай был вообще проще простого: Дик жил в каких-то трех метрах от нее, в такой же мансарде, через улочку, напротив. А может и сложнее. Вдруг, этот проныра видел что-тов ее окнах? Но ведь она всегда очень осторожна: даже лампочку в той комнате выкрутила, чтобы не было соблазна зажигать свет. Только свечи. Что он мог там увидеть? Что она, как и все люди, пользуется кухней? Что жарит на плите яичницу, а не варит змей в котле? Бред. Этим-то она и пугает людей, что живет как все, платит по счетам, имеет молчаливый аккаунт на фейсбуке и носит в ремонт свои ботфорты. И что чудеса случаются только иногда, будто ненароком пророывается ее тайна: то стая летучих мышей вырвется из форточки, то, когда в квартале погас свет, соседи замечают у нее из-под двери зеленоватое свечение и тихий гул... Ненавязчиво, не слишком заметно. Ведь достаточно, чтобы один-два человека увидели и передали. Никакого эпатажа. Наоборот. Она как будто не хочет привлекать к себе внимание.
А вот такие болтуны ей вовсе не нужны. Когда о ней шепчутся, это хорошо. Когда начинают болтать громким голосом, значит, перестают бояться. И это уже паршиво.
Патриция через 6 лестничных пролетов вернулась к себе на мансарду. Заперла за собой шаткую на вид дверь, сняла плащ в передней и прямиком пошла в комнату. На измятой простыни тускло светил монитором новенький Макбук, последняя модель. На тумбочке что-то шевельнулось в боковом зрении. Патриция повернула голову и поняла, что это ее собственное отражение прошлось по глянцевому покрытию лежащего там планшета.
У нее по спине пробежел неприятных холодок.
- Ну я и растяпа, - пробормотала она и взяла планшет в руки, потом как-то невольно прижала к груди.
Нельзя зыбвать его дома. Даже если выходишь за кефиром. Руки не найдут его в кармане и всё: пиши пропало.
Откуда-то с верхней балки на постель сиганул Геркулес. Нет, не в честь древнегреческого бога. А в честь каши, которую тот обожал еще котенком. От его прыжка монитор макбука ожил, с десктопа на Патрицию смотрела какая-то фентезийная волшебница с сексуальными ляжками из-под пышной юбки, в полосатых чулках и, конечно, в остроконечной шляпе.
Патриция сердито щелкнула языком, села на постель и заменила этот персонаж на спокойный, слегка мрачноватый лесной простор. Геркулес привалился к ее боку, упрятал лапы под мохнатый живот и мигом уснул.
В микронаушниках Патриции надрывались «Аэросмит». Контактная линза в правом глазу начала вдруг ззудеть почище тревоги о любопытном трубочисте. За стенкой наконец-то загудел продуктовый лифт, а через минуту запибикал на кухне холодильник, сообщая, что загрузка завершена. Кефир уже там. Хорошо что она не потащилась в магазин.
Под ее пальцами ожили клавиши. Несколько жизней, которыми она сейчас орудовала, зашевелились на экране под прицелами камер, писем, гигабайтов бесполезной перекачки. Геркулес заурчал во сне.
Обычный вечер в общем-то.