Сообщений в теме: 16

[Fertes]

Внимание! Прежде чем номинировать понравившегося автора, внимательно читаем инструкцию:

 

- 6-10 предложений о творчестве выдвигаемого номинанта, чем оно вам понравилось, чем характерно;

- отрывок из наиболее понравившегося произведения, наиболее точно характеризующего данного автора или наиболее вам понравившийся (до 3000 знаков с пробелами); и названия наиболее понравившихся произведений;

- ссылки (обязательно!) на ресурс, где можно почитать другие произведения.

 

В данной теме публикуются только сообщения тематического характера. Остальные мнения, обсуждения, оспаривания и т.д. - в оффтопной.

 

 

[Fertes]

Александр Зеличенко

 

На этого автора я "наткнулась", когда шерстила literatura.kg в поисках авторов, пишущих на военную тематику. Александр оказался самым ярким автором этого жанра. Направление творчества: детективы; публицистика на темы борьбы с преступностью, наркотизмом, терроризмом, незаконной миграцией. Я бы отметила так же особенность его рассказов - они короткие по-военному, и точны. Между тем в них мало "рапорта", просто авторский лаконизм превалирует. Читать рассказы очень легко и приятно. Купила в книжном его сборник "Диверсант из Мургаба" и не пожалела. Впрочем, Александр Леонидович довольно часто публикует свои рассказы на страничке фейсбука, так что я - постоянный читатель.

 

Ссылки на ресурсы:

http://www.literatur...ersons/?aid=213

На фейсбуке

 

Вот рассказ из упомянутого сборника. Выбрала его на свой вкус: люблю психологичной и историю рождения плохишей.

 

 

Криминальный афрокыргызстанец

...Работали по раскрытию грабежа. Компьютерных учетов еще не существовало, как не было в милиции и самих ЭВМ. Копались в альбомах с фотографиями криминалитета, ворошили картотеки ранее судимых...

Вдруг на одной из карточек мелькнуло лицо с типичными для негроидной расы чертами, но с чисто кыргызским именем и фамилией. Заинтересовался, пригляделся — точно, афроамериканец!

 

...Жила в городе бездетная семья молодых ученых, давно мечтавшая о ребенке. Вскоре супруги поступили в московскую аспирантуру и по случаю обследовались в лучшей столичной клинике. Надежд иметь собственных детей не осталось...

 

Погоревав, решили усыновить младенца. Да так, чтобы не из детдома, а новорожденного. Встали на очередь, и однажды раздался звонок из знаменитого родильного дома Грауэрмана: «Отказ от ребенка. Как вы и хотели, роженица вроде бы азиатка...»

 

Глядь — младенчик чернявенький, быстро оформили документы. Расчет был прост: по окончании трех лет учебы вернуться домой с уже подросшим сынулей, что, дескать, родился в Москве.

...Мальчик подрастал, и стало ясно, что по крайней мере один из его биологических родителей, вернее всего отец, — представитель африканского континента. Что не помешало кыргызстанцам любить малыша как родного...

 

Вернулись домой. И вдруг, о чудо, женщина принялась рожать одного за другим, произведя на свет троих погодков. Врачи объяснили, что такое случается: заботы о малыше и материнская любовь способны перестроить всю репродуктивную систему.

А может, это так Провидение благодарит — кто знает?

 

…Лишившись монополии на заботу, старшенький невзлюбил братишек и сестренку. Может, поэтому и отец охладел к нему вскоре ...

И — началось. Еще в школе тот стал приворовывать и покуривать, остался на второй год, попал на учет в милиции. В тринадцать угнал мотоцикл — от колонии спасло лишь малолетство.

 

Потом — алкоголь, наркотики. В пятнадцать — условный срок за кражу, влез в форточку, стащил дефицитную радиотехнику. Еще через год — срок в воспитательной колонии.

Короче, к двадцати годам афрокыргызстанец был уже матерым «форточником». И в выборе прозвища, иль, по-блатному, «погоняла», криминалитет не заморачивался — прозвали «Эфиоп».

 

Вор гастролировал, отметился в Алма-Ате, Ташкенте. Отсидки шли одна за другой. К моменту нашего заочного знакомства «Эфиоп» в который уж раз мотал срок где-то в Казахстане...

Где-то теперь злополучный афрокыргызстанец? Сейчас, если жив, ему должно быть
лет эдак сорок пять...

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 16 Июль 2014 - 23:15

[Fertes]

Николай Шульгин

 

Попался мне на глаза в книжном, в разделе литературы КР, сборник "Сто лопат", открыла наугад страницу, вижу - смешное, взяла не раздумывая. Николай Шульгин пишет, как он сам говорит, в жанре иронической прозы. Но по моему мнению, в его рассказах, особенно которые на спортивную тему, автобиографические, блещет самый настоящий юмор. Во всяком случае я не заметила натужности и от души смеялась, читая рассказы про спортсменов. Юмор - вообще дело серьёзное, достаточно редкий жанр, у нас, я имею в виду. Его любителям особенно рекомендую этого автора. Не пожалеете.))))

Да, кстати, автор не стесняется в просторечных словах, что особенно меня, например, забавляло. Никакого пафоса.)))

 

Ссылки на ресурсы:

 

Литература.кг

 

На прозе.ру

 

 

Рассказ из сборника

"Футбол всегда"

Край на край
(* особенно умные мысли выделены курсивом)


Раньше было плохо с футболом. Развивался он, как лопух за баней – сам по себе, среди крапивы и конопли, поливаемый грязной водой с мылом.
Но как все благословенное Господом или придуманное дьяволом, футбол неискореним. Дашь ему здесь по башке – в другом месте ноги вылезут… и уже в бутсах Ленинградского кривокирзосапожного завода.
Сейчас конечно хорошо. Есть спортивные школы по футболу, в которых дипломированные тренера учат детей. Некоторых тренеров я знаю. Они мои друзья. Они разделяют мое мнение о том, что чем напиток дороже, тем больше в нем должно быть градуса, и за это, в основном, я их уважаю. С окружающей действительностью тренера смиряются под давлением не зависящих от них обстоятельств, как и остальной народ, но, в отличие от остального народа, они знают правила. Хотя бы футбола.
Раньше этого ничего не было. Был тот самый лопух за баней. Играли от души – как Бог на душу положит. Правила узнавали по частям: то один пацан чего-нибудь расскажет, то другой. Все знали только главное правило – нельзя играть руками. Из этого правила было два исключения:
1. Рука не считалась рукой, если от прямого удара защищалось лицо. (Лицо в то время уважали)
2. Рука не считалась рукой, если от прямого удара защищались яйца. (Яйца, в отличие от лица, уважают, и по сей день, поэтому такая рука не считается даже сейчас, и даже на чемпионате мира.)
Раньше играли везде и всем, что можно было пинать. Играли класс на класс, улица на улицу и, самое главное, - «край на край!»
В городе как-то стихийно определились «края», не всегда совпадающие с официальными муниципальными районами. Представьте, как бы прикольно звучало: «первомайский край», который, по-настоящему, назывался «Забайкалье» (кстати, никто не знает почему), «свердловский край» – легендарная «Карпинка» (они, наверное, карты «крапили»), «ленинский край» – не менее знаменитая «Ботаника» (тут проще – рядом ботанический сад)…
Никаких официальных чемпионатов по футболу не было. Было, как в современном профессиональном боксе: два еврея договариваются три года и три месяца, и вдруг объявляют:
«Такого-то… такого-то, в Карагачах, «Карпинка» на «Забайкалье». Без судьи, по понятиям, на честность. Время - ближе к вечеру, когда все соберутся, но не совсем поздно».
Не то, чтобы точно все указано в таком устном объявлении, но нам, тогдашним пацанам, было более чем понятно. Это значило, что с обеда начнут собираться, а там видно будет. Это ж не банку погонять на перемене, от звонка до звонка. «Край на край» - это серьёзно. Главное с утра быть на месте, и тогда точно, ничего не прозеваешь.
Только не спрашивайте: почему без судьи? А если будете спрашивать, то не говорите, что меня знаете. Последнего авторитета лишите. Самое опасное, что может упасть у человека – это авторитет. Все остальные части тела можно восстановить при помощи современной медицины, а авторитет, братцы, как целомудрие – он теряется навсегда.
Правила, которых мы тогда придерживались, все знали на зубок. Найти судью, который знает эти правила даже лучше чем все, не составляло никакого труда… Трудно было найти судью, который бы согласился судить. (Это же верная смерть - проигравшие «ширнут» и не перекрестятся. А жить охота всем…)
За неделю до события болельщики готовили цепи, шланги и кастеты. Никто специально не собирался устраивать драку. Ничего подобного. Готовился матч по футболу. Край на край. Цепи, шланги и кастеты (почему-то, не знаю, никогда не фигурировали ножи) готовились на всякий случай.
Вот вы думаете, для чего странам большой восьмерки атомные бомбы, если они их никогда не применяют?… Правильно… На всякий случай… Там тоже «край на край»…
Откуда нам знать, а вдруг мы выиграем во что-нибудь, и те «возбухнут»? Должны мы ответить адекватным асимметрическим ударом или не должны?…
Это сейчас на молодежных матчах все просто: судьи, тренера, всякие представители, редкие болельщики, похожие на футболистов…
А раньше!?.. Степь да степь кругом…
Все менты города знают, что в Карагачах будет футбол «Карпинка» - «Забайкалье», и заранее уходят в отгулы. Кому охота в темноте по кушерям пьяные толпы с цепями в руках гонять?… Так, потом, на шапочный разбор, как санитарки, «раненых бойцов» соберут по бобикам, они же - и обвиняемые, и пострадавшие. Как говорится: «Кто не спрятался – я не виноват»…
У меня с футболом была полная неудача. В нашей деревне все играли в волейбол и называли эту игру футболом. Перепутал, наверное, кто-то поначалу, а потом было уже - какая разница, лишь бы девок побольше. Вот. И приехал я в город в полной уверенности, что в футбол играют руками. Языками, так сказать, в то время не владел и перевести с английского языка, что это ножной мяч не мог.
Когда меня первый раз пацаны позвали играть в футбол, я, конечно, удивился - чего они сетку не натягивают, но виду не подал, догадавшись, что это какая-то городская разновидность футбола.
Поставили портфели вместо ворот, и я тут же сообразил, что нужно попасть мячом в портфель. В начале игры я ловко выхватил мяч из под ног у мальчика по имени Сакура и, с правой руки, метко поразил вражеский портфель…
- Ты чё, падла, типа вызываешь меня? – спросил незнакомый мне тогда в подробностях пацан Сакура.
Я подумал, что вызывать это, как в игре «Бояре, а мы к вам пришли», и это одна из особенностей городского футбола и громко крикнул:
- Вызываю Сакуру!..
Он мне хлесь по харе!… Хлесь другой…
Я не знал тогда, что он Сакура - очень злой и непобедимый бандит, поэтому взял его за шею и свалил на землю. Дальше я не знал чего делать, потому что не знал местных обычаев и правил городского футбола. У нас в деревне считалось - если поборол, то победил. А тут?…
Сакура извивался подо мной, а я давил его шею и оглядывался по сторонам. «Стороны» молчали, потому что были очень удивлены, что кто-то посмел кровавому бандиту Сакуре отвинчивать шею…
- Хорош… - тихо прохрипел Сакура – сдаюсь…
- Ну, жди, сука, – сказал при общем молчании освобожденный мною Сакура, потирая шею, – вечером зарежу!
Говорили мне, что в городе все по-другому, чем в деревне, но что бы настолько!.. Не успел приехать - сразу «на перо ставят».
- Подождите, – говорю, – давайте реально разберемся. За что меня резать, если я всего лишь в пятом классе? У вас что? Всех, которые приехали из деревни, режут что ли?
- Не всех, а выё….ых!
- А чё я сделал? Ты первый начал!
- А чё ты руками мяч хапаешь?
- А чё нельзя? У нас в деревне можно было…
- Ты чё с Сибири?
Я тогда думал, что Сибирь - это там где холодно, а поскольку у нас в вологодской деревне было всегда холодно, я сказал:
- Да.
- Ну, ты - Сибирь!…Лапоть!…Урём!…Покажи медведя!… - расслабились пацаны.
- Я его не буду резать. Он - «урём»! – с облегчением, что не надо резать, сказал Сакура.
- Это хорошо! – радостно сказал я. – А то я на завтра все уроки выучил, получилось бы по-дурацки – все уроки выучил, а тебя зарезали… Ты, Сакура, другой раз заранее скажи. Я, тогда хотя бы сучью ботанику не буду учить.
- Базару нет, - ответил Сакура.
- Раз ты всё руками хапаешь, – сказал Толстый, – то будешь вратарь - по кличке «Хоп»…
Так я и стал вратарем по кличке «Хоп». И был им долго. Я был маленький, но очень самоотверженный вратарь. Я бросался в ноги, не зависимо от грунта. В камни, пыль и асфальт. Нападающие боялись подходить к воротам близко, потому что, падая им в ноги, я подсекал их, и они в, отличие от меня, рисковали не ребрами, а головой. Игре это добавляло дополнительную кровавую окраску и девушки пищали… А девушек мы любили, и чем дальше - тем больше и глубже…
За край (я - забайкальский) меня не взяли. «Главшпан» сказал:
- Вроде вёрткий, но шпендель. За верховые не ответит.
Нашли какого-то Большого в фуфайке. Сакура возник по мелочи:
- Он может, не стоял никогда, а ты его сразу ставишь, а вдруг не устоит?
- Заглохни, гальман! Отвали, а то наступлю…
- Размяться бы, - сказал Большой в фуфайке.
- Мяча нет. Толстый обещал, сука… До игры всего три часа, а ни его, ни мяча…
- Все толстые – суки, – сказал я с тонким намеком на Большого в фуфайке.
Большой сказал:
- Да, ули мне мяч… Я так…
И стал бросаться на землю, то влево, то вправо, показывая, как он умеет отбивать мячи изо всех углов.
- В фуфайке не больно… Ули ты фуфайку не взял?.. Ни одного нашего пацана за край не будет! - психовал Сакура.
- А Кыла?.. (Кыла, по прозвищу «Дай закурить», играл в футбол классно, но у него была беда. У него одно яйцо было величиной с граненый стакан, поэтому он и был, вместо Коля - Кыла.)
- Не может Кыла. Кылу предки на операцию положили… Гадом буду козлы. Если ему большое яйцо отрежут, у него равновесие нарушиться – хрен тогда, а не футбол…
- Я читал, что у бразильца Гарринчи одна нога была короче другой, на 10 сантиметров и ничо… – сказал я.
- А яйца? – спросил Сакура.
- Чё яйца?
- Яйца у него какие были?
- Про яйца там ничего не было написано.
- Ну вот! Не сифонь, чего не знаешь…
Главшпан задумчиво смотрел на бугая, который продолжал бросаться на землю и рассуждал вслух:
- Чувствую, ля, чё-то сегодня не то будет… Разведка донесла – Карпинка ни цепей, ни шлангов не режет… Сюрприз готовят, суки…
- Может, забздели и не придут? – спросил на лету бугай в фуфайке.
- Да хватит те падать – раньше времени жопу отобьёшь.
- Я ж в фуфайке!..
- А перчатки где?
- Толстый обещал принести.
- Толстый – сука, – снова встрял Сакура, – Он и мяч обещал, не принес…
- Гальманы должны быть немые! – крикнул «Главшпан», давая Сакуре пинка, – сплавайте лучше за Толстым… Один хвост здесь – другой там…
Мы пошли. Сакура на ходу прошипел:
- Я эту падлу зарежу!…
- Который в фуфайке?… - обрадовался я.
- В х..яйке!.. Главшпана - падлу… Года через два…
Потом чего-то подсчитал, шевеля губами, и добавил:
- Или через три…
- Почему через три?
- На малолетку не хочу. Там оторвы одни. Беспределят без понятий…
- А ты как-нибудь потихоньку зарежь. Что б никто не знал. Что б не сесть.
- Ну, как я зарежу потихоньку, если ты уже знаешь?
- Я не скажу никому…
- «Не сказу никому», - передразнил Сакура, – Ты знаешь, почему у Кылы одно яйцо большое?
- Родился, наверное, такой или курит много и заболел…
- За…ел! Его братан магазин бомбанул. Коляна на допрос. Он в незнанку. Они ему яйцо зажали в тиски и крутили пока все не рассказал… Долго держался, дурак… Яйцо потом опухло. И стал Коля - Кылой… Тя как звать?
Коля… ты ж знаешь…
- Так вот, если не хочешь быть Кылой, колись и не выпендривайся, – мне все равно в тюрьму дорога.
- Откуда ты знаешь?
- Да чувствую чё-то… Да мне по фигу… Смори!… - Сакура залез куда-то в штаны и вытащил оттуда нож без лезвия. Выдержав паузу, он на чего-то нажал, и со смачным звуком «смач» из рукоятки выскользнул нож…
- Ух, ты?! – не смог я сдержать восхищения. – А это чё?
Посредине ножевого полотна было небольшое продолговатое удлинение, как бы вдавленное внутрь.
- Кровоспуск, гальман!
- Для чего?
- Когда режешь кого-нибудь, чтобы кровь стекала ровно… Ну, наверно… Короче мне тот сказал, у кого я его на лайбу сменял.
- Как ты теперь без лайбы?
- Теперь пусть от меня убегают…
Сакура неожиданно ткнул мне в бок ножом. Нож по рукоятку ушел мне под рёбра. Я не успел ни испугаться, ни пикнуть: только холод металла, прижатый к моему боку, и ожидание, когда пойдет кровь, и удивление - почему не больно?…
- Не бзди, я кнопку нажал. Нож внутрь ушел. Ну, чё, очко сжалось?..
- Сжалось! Ты уже зарезал кого-нибудь?
- Нет, пока… Сегодня может… Толстого! На сало! Ха-ха-ха!...
- Толстого – на сало!!!
- На сало!!!…
- На сало - Толстого!...
Дальше бежали бегом…
Толстого дома не было. Бабка сказала:
- Толинька на музыке.
(Родичи свято верили, что «Толинька» ходил на музыку… «Забил» он на эту музыку уже как полгода. Вечером придет домой, полчаса «почеканит» по клавишам херню всякую…) Мамка бухгалтерша и папка шофер «примут» по «маленькой» перед ужином:
- А сын-то у нас, мать, человеком растет… Смотрю, все быстрее и быстрее играет…
- Занимается. Я ж ведь слежу, – встревает бабка.
- Сто грамм-то «тяпнешь», старая колода? – добрел глава семейства.
- Ой, да куды мне сто грамм? Своей дури хватат! – кокетничала бабка, но стакан подолом уже вытирала…
Толстый больше музыки любил анашу. Поэтому вместо музыки ходил на каланчу, где собирались анашисты…
- Раз «на музыке» – значит на каланче, – уверенно сказал Сакура.
Мы пошли на каланчу…
Толстый сидел на папке с нотами и «тянул косяк».
- Где мяч и перчатки? Два с половиной часа до игры!..
- В сетке, – улыбнулся «Толинька».
- А сетка?
- В сумке.
- А сумка?
- В яйце у «Дай закурить»…
Анашисты вокруг заржали.
Сакура взял штакетину и начал штакетиной бить анашистам по головам, пока штакетина не сломалась. Анашисты не обращали внимания.
Мы взяли Толстого за ноги и стащили его с папки. Оказывается, он сидел не только на папке, но и на сумке, где были мяч и перчатки, и всё это скрывал собой.
- Ну, и пердель у тебя, Толстый, – восхищенно сказал Сакура.
- Жопа, как жопа, - сказал Толстый, – только большая... Это всё из-за анаши. Меня после анаши на свинячку тянет. Жру и жру. Спасу нет… Бабка в чане варит, веслом мешает. Если бы предок не таксист – хрен бы прокормили.
- А руки че у тя такие тонкие?
- А в них ничо тяжелее стакана и ложки не бывает. Да мне не надо - я в любых драках падаю сразу и сжимаюсь в колобок. У меня жира много - пинай, не пинай – до костей не достанешь…
- Очень удобно, – сказал Сакура осматривая свое вечно недокормленное тело, - хотя… «Пером» можно достать и до костей.
- «Пером» можно, – согласился Толстый…
За час до игры уже было примерно тысяча народу людей. Карпинские откуда-то прикатили бочку с пивом, и подручными железяками сбивали с крана замок. Мелкие пацаны гоняли мячи разного размера между деревьями и путались под ногами.
Наши ранние болельщики ходили, как говорила моя бабушка: «будто обкакавши», потому что в штанах у них были цепи. Безо всякого приказа пришедшие, незаметно сами для себя, встали по разные стороны поля. Карпинские ближе к каналу, наши - к лесу.
В середине предполагаемого футбольного поля стонала пивная бочка, не желая поддаваться тяжелым ударам ворюг и отдавать пиво даром… Но, как говорится, «наутро она уже улыбалась». После очередного меткого удара замок был сбит, и желтая живительная влага хлынула из крана. Сначала пили, как из колонки обхватывая губами кран, причем, очередь вела себя культурно и состояла не только из Карпинских - хозяев бочки, но и из Забайкальских. (Не угостить – полное западло).
Некоторых, которые «сосали» слишком долго, ласково и весело поторапливали:
- Эй! Душ - не баня! Освободи сосок, к едрёне матере!..
Потом, появились банки, какие-то фиговины из-под томатной пасты, и дело пошло веселей. Вокруг бочки образовался «осник», из-за которого не было видно самой бочки. Раз за разом от осника отделялись «осы» с добычей и уносили добычу на свою сторону…
Скоро источник иссяк.
Бочку катнули с горки в канал и она поплыла в село Беловодское, куда стекались все реки, каналы и канализации нашего города-героя. Воды - сточные и не сточные - стукались о крупную сетку, которая оставляла тамошним охотникам-мародерам только крупную дичь: пустые бочки «из-под всего», трупы людей и животных, а также упущенные спортсменами байдарки и каноэ…
Вообще наш Большой Канал, как Американский Большой каньон, имеет очень большую историю. Лет тридцать назад жизнь там кипела и купалась. Были, конечно, «врачи-вредители», которые говорили, что купаться в Большом канале нельзя, потому что там, видите ли, «фекалии». Но, в летнюю жару народу было так худо, что он (народ) был готов макнуться даже в фекалии, лишь бы «охолонуться маненько».
Мелкие пацаны думали, что фекалии, это такие вредные рыбы и пытались поймать их на червяка, но на червяка клевали только гальманы. Гальманов ели кошки и один мой знакомый главный инженер большого завода, чтобы показать своим детям алкоголикам, что он из народа, и пусть «гонят», как все, а не выпендриваются и не выпрашивают у папы на кабак...
Забайкальские проверяли экологию на фекалии просто. Они черпали воду ладонью и кидали туда копейку. Если копейку было видно – можно было купаться. Я, вопреки законам физики и агрономии, почему-то думал, что основная дрянь плавала по дну канала и глубоко не нырял. Да и вообще, купался мало. В основном смотрел на полуголых тёток.
Отдыхающих трудящихся, особенно по воскресеньям, было полно. Тётки окунались в воду с визгом «их!», оставляя голову снаружи, и тут же выпрыгивали из воды. Очень редко (за всю жизнь я видел только три раза) при резком вставании коварная коричневая вода сдёргивала с тёток лифчики, и испуганные титьки размазывались по туловищу. Тётки суетливо запихивали их обратно, кружа головы окружающей молодежи. Потом они ложились на покрывала и высыхали. Вода испарялась, оставляя красно-коричневый цвет глины и фекалий на коже тёток. Они становились красивые. Это называлось – «цыганский загар». То есть до первого душа. А если не мыться, то на всю жизнь.
Сейчас трудящихся летом на канале нет. Или жара уже не такая, как раньше, или кондиционеры понакупили, или просто трудящихся сейчас нет. Пуст канал… Впрочем, трупаков нет-нет можно увидеть. Но, как трупака поймёшь - трудящийся он или нет?..
- Пошли в канал поссым, – сказал Сакура.
- Там Карпинские кругом, киздюлей могут отвалить…
- До игры ничё не будет… Или ты ссышь в канал ссать?
- Да, говорят, кто в канал ссыт, тот потом тонет.
- Как это?
- Русалки за струю стягивают!..
- Да не бзди. Я постоянно в канал ссу. Из принципа. И ничо.
(Это действительно, что в отсутствие достаточного образования и крайне скудного словарного запаса, Сакура отношение к окружающей его жизни выражал методом писания на тот или иной объект)…
Я, как человек, в глубине души, даже в Советское время, веривший в сверхъестественные вещи, осторожно «звенел» на границу между водой и сушей…
- Ссыкун ты! – сказал Сакура, что в переводе означало «малодушный человек» или «трус», и, встав на край канала, постарался достать струей до стремнины…
По направлению к струе плыл какой-то человек, издали неузнаваемый. Сакура закончил.
- Моя ссака целебная! – резюмировал он.
- Почему?
- Когда домой забегаю, бабка просит поссать в банку и пьёт. Говорит, от того так долго помереть не может, что это ей лечит органы.
- Вон, видишь, плывет? Тоже, наверное, твоей ссакой чё-то лечит.
- Эй, левей бери! – крикнул Сакура и заржал.
Плывущий нырнул… И вынырнул из «фекалий» уже прямо возле нас. Это оказался Кыла.
- Успел? – крикнул он, вылезая на берег, - дайте закурить!
- Смотри, я Кылу от килы своей ссакой вылечил, – пошутил Сакура, и вынул мятую пачку «Памира».
- Не опоздал? – еще раз спросил Кыла, отряхиваясь, как собака.
От длиннющих волос на нас полетели брызги.
Было такое ощущение, что нас обоссали нашей же мочой.
- Ты же на операции должен быть? – спросили мы, утираясь.
- Да, отменили. Сказали – «не хер бинты тратить, если рак».
- Ты ж говорил: менты яйцо тисками за брата жали? Причем тут рак?
- Киздел. Для понту. Нет у меня никакого брата. Просто пухнет яйцо, да и всё… врач сказал, что надо было в прошлом году чикать, а сейчас поздно…
- У Сакуры моча целебная…
- Ну и чо?
- Я чего-то читал про это… Пить надо или натирать…
- Чё ты, говно всякое читаешь? Нож бы лучше себе сделал, – кашлянул Сакура.
- Зачем он мне нужен?
- Дурак, когда нужен будет, сто раз вспомнишь. Тогда поймешь зачем, да поздно будет… Слушай, а действительно, чё у Карпинки ни шлангов, ни цепей нет? - почему-то спросил маленький бандит Сакура, будто большой бандит Кыла должен был об этом знать…
- Сакура, закурить дай! – повторил мокрый Кыла, - и «кеты» дай, а то я из дома в трусах сбежал… А ты Хоп, штаны снимай.
- Не надо, – сказал Сакура, - у нас маленькие. Толстого разденем.
- Надо гол забить, пока не сдох, - закончил наш разговор Кыла и прикурил…
- Кто не сдох?..
Когда пробирались через чужих к своим, Кылу узнавали. Карпинские прикалывались:
- Кыла, у нас мяч лопнул. Можно твоим яйцом сегодня сыграем, тебе же отрезали?!..
- У тебя яйцо с ниппелем или со шнуровкой?..
- Ты чё в трусах?… они тебе незачем… там же нет ничего…
Кыла ничего не говорил. Просто, шел сквозь шоблу, опустив глаза, но было видно, что глаза он опустил не от страха, а от безразличия.
Уже ближе к своим, Сакура обернулся и крикнул:
- После игры будете яйца считать… Свои яйца!...
- Говорящий гальман!.. Говорящий гальман!… - заржали Карпинские.
- Посмотрим сегодня - кто гальман! – шипел Сакура и щупал в кармане нож.
Наш главшпан обрадовался:
- Кыла пришел, классно! Толстый, раздевайся – отдай шмотки Кыле.
- А чё я-то? – вяло спросил Толстый.
- А кто?
На этот вопрос у Толстого ответа не было и он стал снимать штаны и кеды…
- Чё у тебя тут под стелькой?.. Давит… – спросил Кыла, пробуя пробежаться…
- Ой! – сказал Толстый, – Запарился, там же «ручника» на три чирика… вытащи… дай сюда…
- Вино лучше пей, дурак!
- А я и вино пью. У меня есть в сумке «Фауст» с «чернилами». Хочешь?
- Ты, точно - дурак, я ж играю… Дай закурить… А вино на после игры оставь…
- На фиг? После игры – драка… разобьют… я сам выпью…
- Лови свой «баш», анашист и алкаш… - крикнул Кыла, кидая анашу Толстому, и подумал: «Стихами заговорил – точно рак, наверное…»
Сигарета была какая-то невкусная…
«Наши» неумело разминались, пиная туда-сюда чей-то кривой мяч. Вратарь по-прежнему падал из угла в угол без мяча. Я хотел ему сказать, чтобы отдохнул. Часа полтора уже падает. Потом подумал: «да, ну их на фиг, дадут пинка, облажают перед чувихами», и пошёл к Толстому смотреть, как он пьет вино, чтобы не пропало…
На противоположной стороне Карпинский «главшпан» настраивал своих перед игрой, показывая на Кылу, который вертел задом для разминки. Видно соперники не ожидали, что грозный нападающий выйдет на поле (был сигнал об операции), и теперь перестраивали тактику. Нужно было решить - кто будет «косить Кылу»…
Где-то неподалёку заурчали мотоциклы.
- Менты… менты… менты! – пронеслось но «нашим» и «не нашим»… Некоторые нетерпеливые рванули по камышам к болотам, остальные соображали куда выбрасывать «железо». Толстый сидел на пеньке и в спешке «давил» Фауста, чтобы не достался ментам…
- Да не очкуйте, - крикнул Карпинский главшпан – это «наши» пацаны. Не слышите, что ли?.. Это ж «Явы»!
По голосу слышалось – он рад. Непонятно только чему? Наверное, тому, что Забайкальские «заочковали»...
- Чё? Сжалось очко? – заорали с «той» стороны.
- Если у нас сожмется – у вас срастётся! – крикнули с «этой».
Три Явы с большими ящиками на багажниках и какими-то пьяными «шмарами» на ящиках протрещали посреди поля и «тормознулись» на «той стороне».
- Ясно, где цепи, – сказал наш главшпан, – в ящиках, а я-то думаю, чё они все «пустые»? Ну, теперь, Слава Богу (почему-то), всё как положено…
Ближе к установленному времени «наши» и «не наши» засвистали. Главшпаны сошлись в центре поля, и, не подавая руки друг другу, о чем-то нервно поговорили. «Наши» ощупали цепи в штанах, под предлогом почесаться. Сакура погладил нож. Толстый глотнул сизого вина из черного «фауста» и упал.
- Короче, – сказали «главшпаны» и разошлись по «своим»…
«Наш» подошел к игрокам и сказал:
- Короче… Аутов нет, три угловых - пеналь, если кровь или синяк - штрафной, руками за рубахи не хватать, высота на глаз. (Вместо штанг было два камня). При непонятках - спорный на три удара... Восемь на восемь. Кто где будет играть? Кыла?
- Щас разберемся. Ты в воротах, остальные в защите. Если мяч отберете – пинайте в мою сторону. Я - в нападении. А там – война план покажет… Поехали!
Команды пошли занимать места на поле. Главшпан глотнул из «Фауста», который вырвал из рук спящего Толстого вместе с мячом, и закурил. Сделав несколько затяжек, он подбросил мяч перед собой, пнул его в небеса и крикнул:
- Понеслась!!!
Обе команды в полном составе рванулись к мячу и сбились в кучу. Над кучей возвышался длинный Кыла, который поспел к нужному месту первым, и теперь его охаживали по ногам и свои, и чужие. Кыла выбил мяч из кучи. Мяч стукнулся о кочку и нырнул в лес. Самые нетерпеливые из игроков рванулись в чащу и скоро кожаный снаряд снова был в гуще борьбы.
- Батя мне сказал: «никому мяч не давай», – выдохнул вместе с дымом анаши проснувшийся Толстый.
- Заткнись, пока кандюлей не навешали!..
- Я обычно в клубок сжимаюсь и падаю, а за счет сала… – затянул свою песню Толстый, но его никто не слушал…
- Банку давай! - орали с обеих сторон.
Мяч был виден редко. Футболисты, как осы фигу, или как мужики - бочку с пивом, облепляли со всех сторон собственность Толстого, и ей редко удавалось вырваться на волю, чтобы весело попрыгать по кочкам, радуя сердце хозяина.
Когда мячик скакал, Толстый думал: «Вот мой мячик скачет». А когда кожаный друг стоимостью 31 руб. 72 коп. страдал под жестокими пинками в гуще разъяренных игроков и улетал в лес или болото, Толстый думал: «Мой мячик куда-то делся. Что я скажу бабушке?»
«Ихний» вратарь по кличке «Дуршлаг», маленький, как я, но вёртче и старше, от нечего делать курил, сидя на камне-штанге. Карпинские мотоциклетные «шмары» кричали:
- Эй, встань с холодного камня, а то «кыла» будет!
 «Наш» изредка бросался влево или вправо, просто так, без мяча, чтобы размять себя и фуфайку.
Карпинский главшпан крикнул своему голкиперу:
- Эй, Дуршлаг херов. Ты хоть разминайся, как «ихний»… Готовься…
- Ули готовиться… у него фуфайка, а я ссать хочу, как из пушки…
- Ссы здесь!
- Ссы здесь! Ссы здесь! Ссы здесь! – заскандировали шпанские девки возле мотоциклов…
- Ты чё, совсем западло меня держишь, перед биксами ссать?
- Ладно, давай быстро… Я пока постою…
Вратарь - из принципа - медленно, как бы нехотя, пошел за кусты, чтобы не «лажаться» перед чувихами.
Толстый курнул и сказал:
- А я никогда не стесняюсь писать. Тут нет ничего смешного. Все же знают, что есть пися и она писеет…
- Заглохни ты, со своей писей! – прошипел, увлеченный игрой Сакура, показывая край ножа…
- Нож… - сказал толстый… и тут же забыл…
Характер игры не менялся…
Самым верным отличием дворового футбола от профессионального является то, что на улице за мячом бегают все сразу. Как дворовые игроки не договариваются насчет позиций перед игрой, - во время игры они забывают всё.
Отчетная игра, как и многие, ей подобные, немножко напоминала регби. Мяч из гущи играющих вылетал редко, неожиданно для самого себя и самым невероятным образом. Однажды он прилетел прямо в руки Толстому. Толстый погладил его и сказал, как живому:
- Помнишь папку-то? – и добавил, - вот и меня так всегда киздят… Ты в кружок сожмись, салом наружу…
Договорить он не успел. Налетевшие игроки выпнули у него мяч вместе с папиросой. Толстый поднес руку ко рту и курнул палец…
Из очередной заварухи мяч еле смылся, увернувшись от удара Карпинского бугая, стукнул Кыле по коленке, и, для верности ударившись о кочку, не спеша поскакал к Карпинским воротам.
- Дуршлаг, лять! – Заорал главшпан, но было уже поздно…
Мяч скакал в ворота, и застегивающий на бегу ширинку вратарь явно не успевал. Главшпан прижал мяч руками к земле прямо на линии ворот, поднял его и передал подбежавшему вратарю.
- Ты чё, конь пожарный? По полчаса ссышь!
- Какое - полчаса, ты мне даже стряхнуть не дал!
- Сколько писю не тряси – капля все равно в труси! – неожиданно бодро крикнул Толстый.
Народ заржал.
- Выбивай, – скомандовал Карпинский главшпан вратарю.
- Кочумай выбивать! – окончательно борзел Толстый, ввёртывая музыкальные термины для солидности, - а кто у вас вратарь?
- Чё ты там провякал? – двинулся на Толстого один из Карпинских качков.
- Тохто, Паровоз! – встрял, на всякий случай, наш «главшпан», – чё ребенку предъявляешь? Предъяви мне – я отвечу!
- Твой ребёнок сто кило весит – это ещё без говна…
Напряжения снял Кыла:
- Дай закурить? - спросил он у «ихнего» качка. И когда прикурил – спросил:
- А в натуре, кто у вас - вратарь?
- Да, вот же, - Дуршлаг! Чё, ты, дуру строишь? – наехал Карпинский мазун.
Но, Кыла-«Дай закурить» был авторитетный футболист и пацан, и мог «ответить».
- Тогда чё, ты, руками мяч хапаешь?
- Ты, в натуре, в гальмана играешь? Он «по делам» в кушари пошел… я только на минутку подменил - и всё…
- А чё тогда не сказали, что у вас замена?
- Ты чё не «догнал» - «На минутку!!!»
- На минутку серут в утку, - подошел наш «главшпан», – правила есть правила. Если ты не вратарь, тогда гол. Один ноль в нашу пользу!
- Фиг с ним, - понял смысл претензий опытный вожак Карпинской ватаги, - я вратарь!
- А я, тогда, кто? – не к месту «выступил» Дуршлаг, по-прежнему держа мяч в руках…
- Хрен в пальто! – хором гаркнуло Забайкалье и весело загремело цепями под видом почесывания промежностей.
(Да, конечно, я понимаю, что ничего нового. И сейчас так говорят. Но, зачем я буду врать, если все «наши», в тот момент, крикнули именно это предложение.)
Карпинские заорали:
- Это ваш - хрен в пальто, (намекая на фуфайку) а наш - просто поссать ходил… Мы же вам, гадам, тоже пиво давали!..
- Давай, по-пацански, - сказал Кыла, – разведем ситуацию. Если вратарь - ты, «базар джок». Хоть и не предупредили об обменке, - гола не было.
- Так, а я ж чё говорю…
- Тогда Дуршлаг - кто?
- Хрен в … - попытался заорать Толстый. Но под взглядом главшпана подавился вермутом.
- Чего он на поле делает? – наседал Кыла.
- Дуршлаг - простой игрок… Он не вратарь, – закричали Карпинские, – «главшпан» вратарь!...
- Тогда встречный вопрос, – бледный Кыла не унимался, – какого мазута у него мяч в руках?..
После небольшой паузы Забайкальские врубились и заскандировали:
- Пендаль! Пендаль! Пендаль!..
Карпинский «главшпан», припертый к стенке, тянул время, устроив внутреннюю разборку:
- Дуршлаг, падла, ты чего мяч в руки схватил? Ты чё, не врубаешься, что это «рука»?
Дуршлаг отбросил от себя мяч, будто это могло помочь, и судорожно напомнил:
- Ты же сам орал: «Дуршлаг, Дуршлаг…», я даже «стряхнуть» не успел, как ты сам мне его в руки сунул…
- Кого его?.. Вместо того, чтобы тут мудями трясти, как все люди, он пива нахлебался, урод… в кушари побежал!.. Ты - не вратарь, ты - ссыкун!
- Гребаный какой-то пенальти!... Ни хрена не понимаю… - вступил «ихний» качок.
- Ладно, - сказал хитрый Кыла, – поскольку ситуация у соперника тяжелая – хорош хрен мучить! Иди Дуршлаг, стряхни остатки. Мы тебе разрешаем стоять на пенделе и дальше, но что б больше все по правилам…
Хитрый Карпинский главшпан, врубившийся, что он снова «политбюро», а не вратарь, и в случае чего все «стрелки» на Дуршлага, стремительно согласился:
- Хрен с вами, дольше разбираться будем. Темнеет уже. Иди, «Дура» (уменьшительное от Дуршлаг), доссыкай и становись… Кыла, дай закурить, – в знак примирения закончил он.
- Лучше ты дай, - сказал Кыла.
Все закурили…
- Давай, перерыв пять минут!? Пусть все поссат! – крикнул Толстый…
- Давай! Давай!… - заорали все и повернулись спиной к футбольному полю. Кругом зажурчало. «Шмары» завизжали и отвернулись.
Толстый допил вино и закричал глупые детские стишки:

«Давай поссым» -
Сказал Максим,
И тысяча залуп мелькнули под забором…
«Отставить!» - закричал Суворов…
Но было поздно – забор уже поплыл!»

- Эй, Толстый, а ты сам то чё «писю» не вытаскиваешь?
- А я писюю один раз в день.
- Почему?
- Я свою писю стесняюсь.
- Дурак! - крикнули «шмары»…
Перекур заканчивался. Карпинский главшпан кинул «бычок» в ворота и не попал:
- Хорош курить. Дуршлаг, «стряхнул»?
- Да, я никуда не ходил, вы чё, в натуре, чмарите? Чё я вам?
- Хорош базарить, становись в позу и отбивай. А лучше лови…
Наш «мазун» отсчитал восемь метров и бросил на землю «бычок». «Бычок» лежал очень близко от ворот. Карпинский длинными шагами отсчитал свои восемь метров и смачно пометил место пробития плевком. Получилось очень далеко.
Кыла, который, конечно же, должен был бить пенальти, поставил мяч между Забайкальским «бычком» и Карпинским плевком. Никто не спорил: «Ни тебе – ни мне».
Дуршлаг дёргался в воротах, пытаясь сбить мушку у пенальтиста.
- Держи уши! – крикнул Кыла и, недолго думая, что есть дури «бабахнул» по воротам. Дуршлаг инстинктивно пригнулся и мяч прямо над ним просвистел в чащу.
- Го-о-о-о-о-л!!! – заорали забайкальские и кинулись поздравлять Кылу.
- Стоять! – крикнул Карпинский «главшпан», - Ни уя не гол! Выше ворот!
- Ты чё, паскуда! – возник «наш», - Твой Дуршлаг и так шпендель, да ещё пригнулся!
- За паскуду ответишь?
- За всё отвечу! Ты за своего шпенделя ответь!
Стороны потихоньку расходились на свои места за цепями, потому что, судя по всему, футбол уже кончался…
«Всё-таки забил перед смертью», - подумал Кыла и попросил у Толстого закурить. Толстый сунул ему начатый «косяк» и начал застегивать куртку, чтобы удобнее было сжиматься в клубок.
- Дуршлаг, иди сюда! – гаркнул Карпинский, - «ответь», выше было или нет?
- Без базару – выше, я в прыжке не достал!
- Да, ты, зассал, козёл, и пригнулся! – крикнул Кыла, который уже успел курнуть несколько раз «ручника» и окончательно понял, что футболу на сегодня конец.
- Так! – резюмировал Карпинский «мазун», – Перед кем будешь отвечать за козла?
- По уй! – бесстрашно ответил бомбардир, досасывая насаженную на спичку «пяточку»*.
(* «пяточка» - остаток «косяка»*. «Косяк»* - папироса забитая анашой.)
- Перед «козлом» пусть и отвечает! - уверенно встрял наш «главшпан».
- Ты, типа, хочешь на «выставку»? – кинул затраву хитрый Карпинский.
(«На выставку» – означало, что большой драки не будет, а каждый край выставляет одного, и в драке один на один решается - какой край «нагнул». «Нагнуть», означает одержать победу - со всеми вытекающими отсюда последствиями.)
- А, ты, чё, типа, «напугал»? Кыла, на «выставку» идешь?
- По уй! – Кыла после косяка помнил только эти два слова.
Как и предрекала Забайкальская «торсида», «очко» Дуршлага не просто сжалось, а срослось. Было ясно, что Кыла «вышибет» ему «на раз».
- «Тохто, паровоз»! – напомнил Карпинский, – На «выставе» «любака» выбирает тот, на кого «пырхнули». А раз «пырхнули» на нашего – он и выбирает.
По понятиям выходило верно.
- Базар - джок, - нехотя согласился наш «мазун», - Дуршлаг, с кем будешь?
- Так, я - чё? – вспомнил ещё кое-какие слова Кыла. – Не «махаюсь», что ли?
И, подумав, добавил:
- Если чё – мне по уй!..
- Короче, хорош базарить! Выбирай, Дуршлаг! – заорали с обеих сторон, которые принимали всё более чёткие очертания.
Дуршлаг нашел в себе силы сплюнуть, но попал на штанину. Изо всех сил пытаясь не потерять самообладания, он закурил и двинулся на «выборы».
- К нам идёт, сука! – прошипел Сакура и опустил руку в карман.
«Сейчас меня выберет и убьет!» - пронеслось у меня в голове, и я незаметно встал за Толстого, который, слегка покачиваясь, увлеченно забивал очередной косяк, и, как мне кажется, вообще не понимал, что происходит.
- Выбираю самого здорового! – дерзко крикнул Дуршлаг и «щелкнул» бычком в Толстого.
Дуршлаг, гадина, раньше жил в нашем краю и знал, что Толстому может «вышибить» любой.
- До первой крови или до «сдачи»?
- До сдачи! – заорали с обеих сторон, потому что до сдачи всегда дольше и кровавее, а значит и интереснее.
- Пять минут на подготовку! – объявил Забайкальский.
Возле бойцов скучились «секунданты».
Оживленные забайкальские, предчувствуя лёгкую победу, похлопывали своего бойца по плечам.
- Главное - резче! Он - пьяный в жопу, ты его на раз уделаешь!
- Пина между ног сразу, а как согнётся - в «пятак». Потом ногами добивай.
Наши пытались разбудить Толстого.
- Очнись, зараза! Сейчас тебя киздить будут! Попробуй упади, гад!
- А чё делать-то?
- Прикройся и жди момент. Он - шпендель, тебя не пробьёт.
- Прикройся и смотри между рук. Тебе один раз его достать - и он готов. Если чё - отпинывайся.
- Я не могу пинаться. Если я ногу подниму, я упаду.
- Смотри, - сказал главшпан, - если сдашься - еще от меня кизды получишь… каждый день…
Бойцы сошлись в центре. Раздухарённый Дуршлаг и вялый Толстый, которому «секунданты» насильно согнули руки и прикрыли ими «пятак».
- На десять шагов не подходить! Погнали!
На Толстого посыпался град ударов со всех сторон. Противник бегал вокруг него, как карусель вокруг столба, и тыкал в глыбу маленькими и злыми кулачками. От ударов Толстый трезвел, и, трезвея, всё больше ощущал ужас своего положения, потому что нужно было делать выбор между лицом и промежностью. Руки, которые могли прикрыть уязвимые места, были одни.
«У меня должны быть дети. Я единственный наследник в семье», - по-взрослому подумал Толстый и опустил руки, прикрыв ими детородный орган.
- Козел! Козел! – орала наша сторона, - Махайся! Крой лицо.
- Мочи! Мочи, «Дура!», – визжали «шмары» громче всех…
Рожа Толстого была красного цвета и он только выбирал место, куда бы помягче упасть и сдаться. Карпинские уже праздновали победу…
И тут Дуршлаг совершил непоправимую ошибку. Он решил закончить поединок эффектным ударом «под дых», сблизился с Толстым и что есть силы «ухнул» ему в мягкий живот. Толстый подумал: «пора!», и рухнул, раскинув руки, на противника. Он подмял Дуршлага целиком. Только лицо вёрткого вратаря торчало из-под мышки у гиганта и выражало недоумение.
- Бей! Бей! – орали забайкальские Толстому, - Бей, гад!
- Толстый с трудом поднял свободную руку и неумело стукнул ею, как молотком, по единственной части тела соперника. Часть тела скривилась и прошипела:
- Отпусти, сука!
- Бей! Не останавливайся! – орали «наши».
- Выкручивайся! – Орали не «наши»…
В серьёзной драке правила «лежачего не бьют» не было. Не в кине…
У Толстого не было сил встать и отпустить противника, но была сила поднимать и опускать кулак на его лицо. Дуршлаг обагрился первой кровью. Ему не так было больно, как тяжело дышать. Шпендель понимал: еще минута - и он задохнётся, придавленный слоноподобым противником…
- Сдаюсь, отпусти, падла! – Выплюнул вместе с кровью роковые слова Дуршлаг.
- Ура-а-а-а-а-а! - Заорали мы - Победа!!!
- Не по правилам, он его задавил! – заорали Карпинские.
- Пошли вы на ….!
- Пошли Вы в ……!
Толпами уже правила стихия. «Главшпанов» не было видно. «Наши» полезли в трусы за цепями. Карпинские кинулись к мотоциклам…
И тут проявилось их главное коварство. Багажники мотоциклов были доверху забиты камнями. Не имея стрелкового оружия, мы отступали под градом камней к болотам, пытаясь найти в потёмках в траве их же камни и запустить обратно. Некоторые были с разбитыми головами. Один лежал.
Первым не выдержал «фуфайка» и ломанулся по камышам пробивая дорогу остальным. Все Забайкальские ринулись, нагибаясь от камней, в дыру, пробитую вратарем, и, «чавкая» по болоту, выбирались на ту сторону…
И тут лишний раз я убедился в том, что в школе не всегда врут. Мне пришлось присутствовать при живом примере значения личности в истории. На пригорке за болотом, под чудом не разбитым фонарем, стоял гальман Сакура с ножом наперерез.
- Стоять, ссыкуны! Я - только что оттуда! – врал в нагляк Сакура. - У них кончились камни, доставай цепи! Алга, в атаку!
Гальман Сакура первым ринулся в обратный путь, размахивая ножом.
- Не в западло! – крикнул Кыла и побежал с голыми руками за Сакурой.
- Бей, Карпинку! – зазвенели цепи и вся ватага повернула в обратку.
Снова, слишком рано начавшие праздновать победу Карпинские, были застигнуты врасплох и с отчаянием отбивались от цепей чем придется. Крепкие характером хлопцы, которые считались в городе сильнейшим краем, не хотели сдаваться. Кровь лилась рекой…
Я не умел драться, наверное, поэтому, да еще потому, что я потерял свой шланг во время бегства, на мне решил самоутвердиться Карпинский качок. Он загнал меня на пригорок перед болотной жижей, отвесив несколько пинков, и решил одной «пачкой» сбить меня в жидкое болото. Врут те, которые говорят, что перед смертью перед ними пронеслась вся жизнь. Фигня! Неужели в такой суматохе до размышлений. Наоборот, весь организм сосредоточен и озабочен только одним – как спасти свою жопу. Я цеплялся за жизнь всем своим существом и вовремя присел, когда надо мной пронеслась убойная «пачка». Качок, который вложился в эту «пачку» всей массой, споткнулся об меня и вслед за своим кулаком кубарем полетел вниз в болото. Оттуда немедленно понеслись «душематы», наверное, он что-то сломал из костей…
- Молодец, Хоп! – прокричал пробегавший мимо Сакура, размахивая уже красным ножом.
Под напором цепей Карпинские стали нехотя отступать к каналу, оставляя на поле боя подранков. На этот раз лежачих не били. Западло, когда стоячих еще полно…
Толстый, по-прежнему, лежал на Дуршлаге, защищая его от камней и цепей.
- Подвинься немного, – прохрипел Дуршлаг, – дай кислороду взять!
Толстый поёрзал и немного освободил соперника.
- Курнуть хочешь? Я, пока тут махня шла, папироску забил.
- Давай.
- Я скоро встану. Ты трупом притворись, а я скажу, что я тебя придушил, а то добьют.
- Хорошо… Хорошо… Почем брал?
- По чирику…
- У Салима?
- У него.
- У Салима ручник классный…
Бегущих Карпинских спихивали в канал или они сами туда ныряли, чтобы не получить цепью по башке. Течение понесло их в родные края.
- Подождите, суки, до завтрашних танцев! – кричали побежденные.
- «Плыви-плыви, говно зеленое!» - кричали победители…
Главшпаны стояли на пешеходном мосту возле Комсомольского озера и курили.
- Ты, там своих собери… и что б пасть не открывали, если к ментам попадут…
- А, ты, своих собери… сильно-то не выгрёбывайся… за мной не заржавеет…
- Ладно… Читай номер и нюхай газы, сегодня ты - в жопе…
Карпинский плюнул в воду и пошел.
- Эй, а кто санитарить будет?
- Сегодня не я дежурный. Вон – смотри!
С соседнего моста заворачивали черные вороны с мигалками.
- Менты! - крикнул наш «главшпан», - и засвистал условным свистом.
- Менты… менты… - прокатилось по рядам.
Мы побросали цепи и бросились врассыпную. Основная масса уходила болотом.
- Не бросайте! Помогите! – ныл Толстый еле вытаскивая ноги из жижи.
Мы с Сакурой потянули его наверх. Ото всюду свистели менты, но особенно не напрягались, попросту собирая подранков с поля боя.
Мы спрятались наверху в кустах и смотрели, как мимо нас таскали окровавленных бойцов.
Один шел сам и оправдывался:
- Да, я, вообще, не дрался. Вы хоть у кого спросите. Я вратарь. У меня «Дуршлаг» кликуха….
Через полчаса всё утихло…
- Нож так мягко в людей заходит, - прервал молчание Сакура.
Мы с Толстым молчали…
- А башка, когда на неё ногами встанешь, трещит, как тыква, оказывается…

 Через три дня пришли повестки:
«Товарищу такому-то.
Такого-то такого-то в чего-то ноль-ноль явиться к капитану Твердобаеву в кабинет 11 Первомайского РОВД г. Южногорска»
Все «товарищи», то есть Кыла, Толстый и я такого-то такого-то ровно в чего-то там ноль-ноль постучались в кабинет номер 11 Первомайского РОВД г. Южногорска…
- Так, очень отлично. Все свидетели в прекрасном сборе, – сказал капитан Твердобаев.
От него пахло «Шипром», потом и наганным маслом. А от всего РОВД пахло сапожной ваксой и немытым ужасом.
- Если не сознаетесь мне, - продолжил капитан, закуривая, - направлю вас к старшему лейтенанту Трёпкину, который работает более исключительно добросовестно. Вопросы есть?
- А закурить? – спросил бывалый Кыла.
- А по хлебалу? – поинтересовался капитан.
- Вы не обижайтесь, гражданин начальник, просто в кино всегда дают закурить на допросах, чтобы бандиты быстрее «кололись».
- Ну, держи, «бандит», – сказал капитан, подавая Кыле папиросу - колись, коли ты - Коля.
Кыла прикурил и сказал:
- Можно я пока покурю, а эти два чего нужно «вложат»? А то у меня - рак, и перед смертью хочу в тюрьме посидеть.
Капитан строго посмотрел на нас с Толстым и мы сразу же сознались:
- Мы подтверждаем, что у Кылы - рак.
- Чем подтверждаете? – начал выходить из себя капитан, – «подтверждометром»? Вы что, хотите из целого капитана прекрасно-героической милиции сделать народного артиста советского цирка? Считаю до трёх!..
- Мы - по первой ходке, гражданин начальник, - вытащил откуда-то из глубин памяти дерзкие слова Толстый, - опыта мало. Мы не умеем признаваться. Вы, скажите - чего надо, и мы наделаем, а то я сейчас от страха засну.
- Я тебе наделаю тут! Тут вам милиция, а не просто уборная! Тут вопросы задаю я!
- Вот это - другое дело, – сказал Кыла, - как в кино…
- Молчать!.. Кто Анатолий Трищенко?
- Он – ответили мы с Кылой и показали на Толстого.
- Не стыдно? А ещё музыкальный инструмент! Где играешь, паскуда?
- Н-н-на кы-каланче… - испуганно прошептал Толя.
- Не врать мне! Всё будет запротоколировано в протокол, в точности всех случаев и эпизодов. Подними бесстыжие глаза! Не стыдно, комсомольцем идти в тюрьму мест заключения!?.. А?.. Глаз в глаз!... Глаз в глаз, я сказал!
Толстый громко упал на пол вместе со стулом и потерял сознание.
- Это чего он? – испуганно прохрипел капитан, – я его кулаком руки даже не тронул…
- Он уснул, - сказал Кыла и затолкал бычок в фикус.
- Вы классно допрашиваете. У кого очко не железное - сразу в отключку. Как в кино. Сейчас мы его очухаем и он, падла, всех вложит, кого надо. Только он не комсомолец, а пионер. Просто толстый.
Кыла взял со стола графин и вылил Толстому на голову. Толстый открыл глаза и сказал:
- Кушать очень хочу...
- Спрашивайте, пока он теплый, – скомандовал Кыла и прикурил ещё одну из капитановой пачки.
- Гражданин Трищенко, Вы видели нож в руках у мелкого рецидивистического бандита по кличке Сакура? – шёпотом спросил капитан.
- Да, - шепотом ответил Толик, - видел… но тут же забыл…
- Подпишите запротоколированный протокол.
- А пайку дадут? – спросил на всякий случай Толстый.
- Скажите, что дадут, - посоветовал Кыла, – а то он не подпишет.
- Да, - сказал капитан, - согласно пайковой ведомости в соответствии с наличием паек, после пайковой переклички…
Толстый подписал бумагу и стал ждать пайку.
- Можно мне сделать заявление? – спросил я.
- Согласно уголовного кодекса каждый имеет право заявить правовое заявление…
- Кыла не видел ножа. Потому что Сакура ему не показывал.
- А ты видел?
Капитан начал приходить в себя и даже закурил.
- Сакура сказал сказать, что видел…
- Так и запишем… Распишитесь.
Я написал на всякий случай не свою фамилию, а одного знаменитого артиста.
Капитан подписал повестки, отдал все Кыле и сказал:
- Поскольку чистосердечное признание было чисто сердечно запротоколировано в протоколе, все свободны до поимки и уголовного суда.
- В коридоре посидеть? – уточнил Кыла…
- А ты вообще заглохни. Ножа не видел, а припёрся.
- У меня повестка!
- А у меня повязка, - капитан вытащил из стола красную повязку с надписью «дежурный».
- Так, нас, чё, - негодовал Кыла, - не в тюрьму?
- Трёпкин, - крикнул капитан, открывая дверь, - выкинь их на улицу. Весь кабинет запердели.
Вошел маленький милиционер и вежливо вытолкал нас за порог.
- Козел ты, Хоп! – сказал Кыла, - надо было сказать, что нож был у меня. Я бы перед смертью в тюрьме посидел… Не жизнь, а херня какая-то… Трёпкин, дай закурить!
- А по хлебалу?
- Кино смотреть надо, жопа!
- Кто - жопа? Я - жопа? – переспросил, видимо глуховатый, Трёпкин.
Кыла сделал финт и ушел вправо на рывке. Трёпкин - за ним. Потом оба скрылись за оградой Дворца пионеров.
«Трёпкин - дурак» - подумал я – Ему Кылу никогда не догнать.»
- Пошли, - сказал Толстый – обед уже…
Кыла умер через неделю.
Хоронили на другой день. Все бараковские (Кыла жил в бараках) высыпали в общий для всего огромного барака двор. Вынесли длинный, как Кыла, гроб и поставили на две табуретки. На третью табуретку поставили стопки и тарелку с огурцами. Вынесли ящик водки.
Женщины окружили гроб, а мужчины - третью табуретку.
Пришел беглый Сакура и спросил:
- Кыла меня выдал или вы?
- Мы, - сказали мы с Толстым.
- Не били?
- Нет, только пугали… Толстый в обморок упал…
- Ну и козел. Надо было сразу колоться. Всё равно ни один не сдох. Вышку не дадут…
Мы стояли и к гробу идти боялись. Какие-то бабки подошли и дали нам конфет. Потом подошли другие бабки и стали подталкивать нас к середине двора:
- Идите… Идите… Посмотрите… Чтобы было, что вспомнить на прощание…
Мы не шли. У нас было, что вспомнить про Колю…
Волосы по плечам, родинку на левой щеке, ноги его побитые, голы из ничего, «дай закурить»…
 

[Fertes]

Дмитрий Ащеулов

 

Я не знаю, к какому жанру причислить его рассказы. Тут и психоделия, и сюр, и аллегория, и фантастика, и социальное, и ирония/юмор... Каждый его рассказ подобен полному сосуду - можно смаковать каждое предложение, которое, словно чертик из табакерки, выпрыгивает перед читателей и бьет по голове. Его рассказы нельзя читать поверхностно, но и углубляться тоже не стоит. Сам автор, когда разбирали его произведения на фестивале, после долгих рассуждений, отделался благодарностью в адрес читателей и особо расшифровывать не стал, оставляя для читателя огромное фантазийное пространство. Здесь публикую рассказ, который прочла первым, мы его уже на форуме где-то обсуждали.

В общем, на мой взгляд, это один из самых "вкусных" авторов Кырнета.

 

Ссылки:

На литературе.кг http://www.literatur...persons/?aid=20

 

Бальтазар Неверро

(шиза)

Очень странный и немного сюрреалистичный рассказ о нашем современнике, с которым начали происходить странные вещи. Особо рекомендуется для прочтения

Впервые опубликован в журнале "Литературный Кыргызстан" №1 за 2008 год

 

  С Бальтазаром Неверро я познакомилась на аллее мариупольского ботанического сада. Впрочем, по документам он оказался никакой не Бальтазар Неверро, а Василий Никифорович Крякин. Хотя, все по порядку.

 

ИСТОРИЯ I
    (художественная)

  Проснувшись среди ночи, Василий Никифорович Крякин вдруг ни с того, ни с сего вспомнил, что он Бальтазар Неверро. Он долго лежал, уставившись невидящим взглядом в скрывающийся в полутьме потолок. «Как же я позабыл, что я – Бальтазар Неверро», – никак не мог взять он в голову. От этого простого открытия ему стало легко и просторно на душе. Рядом похрапывала жена Крякина – Зинаида, работавшая медсестрой в районной больнице. Словно вершина крутого холма, вздымался над кроватью ее мощный, обширный зад, давно переставший волновать Крякина.

 

      Мужчина сел на кровати и опустил поросшие редкой шерстью худые ноги в стоптанные пляжные сланцы, служившие Крякину комнатными тапками. Он внимательно осмотрел низкий потолок хрущевки, стулья из разных наборов с потертой обшивкой, большой стол, застеленный старой накрахмаленной скатертью, давно вышедший из моды сервант. Потом прошел в тесный коридор, заваленный стоптанной обувью, запнулся о тумбочку со сломанной ножкой. В полутьме угла, где провал в вешалки зиял как вход в другие миры, что-то завозилось. Бальтазар Неверро резко схватил источник шума и поднес к глазам кошку Марту. Кошка, встретившись с глазами человека, жалобно мяукнула. Бальтазар Неверро разжал пальцы, животное глухо упало на пол и запряталось под покалеченную тумбочку.

      Он тихо вышел на прохладную лестничную клетку, спустился во двор. Посмотрел на звезды, втянул ноздрями скользкий, прохладный воздух и легко выдохнул его. 
      – Ну, конечно же, Бальтазар Неверро! – весело подумалось Крякину. Он же знал об этом всю свою жизнь, но никак не мог этого вспомнить до сих пор. После этого, успокоенный и одухотворенный, он вернулся в квартиру. Здесь воздух был другим: пропитанным дыханием, пищей, старой одеждой, мебелью и увядшими надеждами. Из этого моря запахов на него вдруг нахлынула волна ярости, залившая красной пеленой сознание. Взгляд Бальтазара Неверро забегал в полумраке в поисках опасности, пока он не увидел на подоконнике скромный домашний фикус в цветочном горшке. 

 

      Когда утром Бальтазар Неверро вошел на кухню, за окном, словно белые флаги капитуляции перед социальной несправедливостью, полоскались на ветру мокрые простыни. Зинаида Крякина переругивалась с сыном – четырнадцатилетним Юркой. Предмет ожесточенного спора родительницы и питомца заключался в исчезнувших с подоконника в эту ночь комнатных цветах, заботливо лелеемых, недополучавшей мужней заботы Зинаидой. Не обращая внимания на препирательства Крякиных, Бальтазар Неверро прошел к холодильнику и мрачно осмотрел его промерзшее чрево: ни тебе устриц, ни жареных рябчиков, ни гусиных паштетов и приятных взору гурмана темных бутылок, с налипшей на них благородной плесенью винных погребов – ничего подобного там не было. Надо заметить, что в отличие от наших предков, продвинутые современники питаются значительно хуже и скромнее. Словно объедки с чужого пиршества холодильная камера хранила две насквозь замороженные ножки буша, на стенке притаился пяток яиц, а на нижней полке доживала свои дни трехлитровая банка с плесневелым огуречным рассолом. 

      Сделать выбор из весьма скромного набора продуктов было весьма просто. В итоге Бальтазар Неверро приготовил себе яичницу, растопив на сковороде последний оплывший пластик сливочного масла. От такого самовольства Зинаида пришла в неистовство, и гнев ее, до этого испытывавшийся на Юрке, обратился против супруга. Ее громоздкая фигура скалой нависла над мужем, спокойно и мрачно поедавшим со сковородки пять небольших оранжевых кружочков в белой пене яичного белка, которым по воле судьбы так и не довелось превратиться в цыплят.

 

      Зинаидины вопли и угрозы в отказе стирать мужнино белье и отлучить его от ее стряпни за столь наглое поведение, видимо, нисколько не мешали приему пищи еще вчера скромного и побаивающегося своей благоверной Василия Крякина.

      Яростный крик доброй, но ужасно властной и задерганной вечной нуждой Зинаиды пронзал стены хрущевки, но то, что дальше сделал невозмутимо молчавший все это время муж, повергло бедную женщину в немоту. Откушав, Бальтазар Неверро решительным и твердым шагом прошествовал к платяному шкафу и, открыв дверцу, достал с верхней полки, где вместе с молью хранились старые заячьи зимние шапки Крякина, обтертую шоколадную коробку из-под конфет фабрики «Большевичка». Сорвав аляповатую картонную крышку, он сгреб все сбережения, хранившиеся там. В переводе на товарно-вещевой эквивалент, коробке была доверена будущая зимняя куртка для Юрки, сапоги для Зинаиды и половина будущего нового японской марки телевизора, на который копили всей семьей. Забыв, что она представитель самой гуманной профессии на Земле и древний принцип медиков «не навреди», Зинаида ринулась защищать имущество семьи, но, столкнувшись со стальным взглядом Бальтазара Неверро, с каким тот некогда брал на абордаж вражеские корабли, осеклась и невольно осела на диван, испуганная таким решительным видом доселе смиренного мужа.

 

      Первым зданием, куда Бальтазар Неверро направил свои стопы, была городская библиотека – тихое заведение, ничем не заслужившее того, чтобы в нем оказался столь неординарный человек. Бальтазар Неверро решительно вошел в вестибюль и твердой походкой направился в читальный зал. Из-за стекла кабинки восстала пожилая вахтерша, пытаясь остановить посетителя, рвущегося в книгохранилище без абонемента. 

      – Гражданин, позвольте…, – возмущенно начала свою фразу женщина. Но Бальтазар Неверро, приближаясь к ней, нарисовал в воздухе невидимый знак вопроса, а точку поставил, дотронувшись пальцем до лба контролерши. И тут женщина с остекленевшими глазами осела в кресло и… заснула. 
      Он перерыл все энциклопедические словари от Брокгауза и Эфрона до Большой Советской. Но нигде не нашел никакого упоминания о самом себе. Он пересмотрел исторические хроники и труды от "Молота ведьм" и до "Демонологии". Катрейны старого собутыльника Мишеля Нострадамуса, посвященные искомой личности, не попали ни в одно издание пророчеств знаменитого астролога, начиная с 1555 года. Историки и инквизиторы вычеркнули имя Бальтазара Неверро из мировой истории.
     

Он сидел, глядя в пустое пространство, когда работница библиотеки тяжело поставила на стол очередную стопку заказанных им фолиантов, хотя стол и так был предостаточно завален различного рода литературой. Уставшая и раздраженная, женщина в сердцах сказала что-то обидное и злое этому невзрачному на вид мужчине, заставившему поднять из хранилищ такую кучу тяжелых книг. Бальтазар оторвался от размышлений над тем, как же так случилось, что он не может найти ни одного упоминания о себе, и внимательно посмотрел на несдержанную женщину. Потом неожиданно, быстро и властно взял ее ладонь и вгляделся в линии руки.
      – Никогда не заглядывай в свое будущее, – заметил он, отпуская ее ладонь.
     

Больше ничего ни сказав, он быстро покинул читальный зал. Она догнала его в большом сыром вестибюле, где за стеклом кабинки продолжала мирно и уютно посапывать контролерша. 
      – Постойте, – остановила его работница книгохранилища. – Что вы увидели на моей ладони?
      – Зачем читать по руке, все видно и так, – заметил он. – Первый муж за пару лет совместной жизни превратился в алкоголика и поколачивал вас, второй оказался альфонсом, потом был сожитель, имевший также опыт неудачного брака, а теперь одиночество и старая мама, которая корит и ворчит за то, что так и придется оставить вас одну на этом свете.
Она отступила назад, словно не зная, как защититься от пронизывающего её взгляда незнакомца. 
      – А что же будет дальше?
      – Не надо верить в будущее, – тихо сказал Бльтазар Неверро, – будущего нет, как и прошлого. Вся эта жизнь – это одна яркая, мгновенная вспышка, длящаяся по вселенскому времяисчислению всего две-три секунды. От создания Вселенной и до ее гибели всего несколько мгновений. И все: больше ничего нет, и не будет.
      – Хотите родить от меня ребеночка. Мальчика. Он будет очень умным, удачливым. Он станет великим писателем, ученым или диктатором.

      Она прижалась к стене от бешеного энергетического напора, бьющего из глаз Бальтазара Неверро.
      – Я приду к тебе сегодня вечером, – сказал Бальтазар. – Отправь свою маму к родне. Скажи мне свой адрес, – гипнотизируя ее взглядом, приказал он.
      Она пролепетала улицу и номер дома. 
      – Хорошо, а теперь иди.

      Когда она ушла, Бальтазар Неверро воровато огляделся. Гардеробщица куда-то исчезла, а пожилая женщина в кабинке контролера так и не просыпалась. Неверро пробрался к стойке с цветами и опрокинул все стоящие горшки на пол и растоптал несчастные растения, словно ядовитых гадюк. А затем, свершив свое дело, выскользнул из библиотеки.
      Еще не до конца увядшая в нем личность Василия Крякина угнетала и требовала посетить рабочее место. Поднявшись на второй этаж здания, где располагалась фирма «Лендхауз», в которой Крякин трудился электриком, Неверро встал на пороге комнаты, где сидел Юра – работник службы безопасности – верзила с лицом уличного грабителя. 
      Парень, с трудом пытавшийся разгадать кроссворд, прилагая для этого все свои скудные умственные способности, бросил косой взгляд на Крякина. Но Бальтазар Неверро впился в него своим пристальным взглядом. 
      – Ты чего это? – удивился охранник. – Чего зенки-то вылупил? Не видал, что ли? – Ну, чего смотришь? В глаз захотел? – И без того выразительное лицо его, принявшее было зверское выражение, вдруг изумилось, передернулось. Юра перегнулся в теле, схватившись обеими руками за живот:
      – Погоди, я с тобой разберусь, – промямлил он, и с грацией носорога затрусил по коридору в сторону санузла. Нейтрализовав охрану, Неверро отправился на свое рабочее место.
      – Крякин, – окликнула его представительница славного рода офис-менеджеров Снежана. Она снисходительно бросила на него свой взгляд, словно снизошла со своим маникюром, парфюмом, блестящей бижутерией до этого существа: в потертых китайских джинсах, с давно не стриженой головой и серыми выцветшими глазами.  
      – Вас Пал Егорыч желает видеть, – бросила она, резко повернулась на каблучках, гордо вскинула головку, махнув в воздухе гривой блестящих, ухоженных волос. Он оглядел ладную фигурку маленькой гарпии. Ах, как такие цыпочки нравились Бальтазару Неверро! На секунду Снежана даже не поняла, что за сила заставила ее развернуться. Когда же пришла в себя, то совсем опешила: она находилась в объятиях этого жалкого ничтожества и неудачника Крякина. Но, столкнувшись с бешеным взглядом его темных зрачков, она вдруг ощутила всю прелесть и соблазн ада, таившуюся в глазах Неверро.

 

  Наши современники по разному смотрят на слабый пол: как на продавщиц или на администраторов, как на попутчиц по маршрутному такси или как на коллег. Бальтазар Неверро смотрел на всех молоденьких, пригожих представительниц прекрасной половины человечества одинаково – как на Женщину. Именно так и посмотрел он на секретаршу, отчего Снежана вспыхнула.
      – Bdgrekbxsl xvgdsl uwhebc, bcbdjlal hermcsr onssewa, – прошептал он сквозь зубы, и Снежана, никогда не бывавшая в древней Аравии, поняла весь этот сокровенный смысл произнесенного древнего любовного заклинания от первого до последнего слова, включая запятые и точку. Чтобы довершить произведенный эффект, мужчина впился хищным поцелуем в ее маленький, скользкий язычок, таившийся за розовыми губами. После этого злобного поцелуя ноги девушки подкосились и она, потеряв сознание, скользнула на пол.
      Теперь оставалось разобраться с Павлом Егоровичем Воробьевым. Павлу Егоровичу было двадцать семь лет, его папа занимал крупную должность в местном муниципалитете и потому, имея хорошую руку во власти, предпринимательский талант молодого человека весьма процветал. Как и большинство успешных людей, Павел Егорвич презирал тех, кто в жизни не хватал звезд с неба.  

      Бальтазар Неверро стремительно вошел в кабинет и направился к столу президента фирмы «Лендхауз» Воробьеву.
      – Крякин, – злорадно протянул Воробьев при виде подчиненного, – наконец-то вы соизволили явиться на…
      – Я ухожу от вас. Сам, – резко оборвал его Неверро.
      – Прекрасно, где же ваше заявление, и учтите…
      Неизвестный еще Павлу Егоровичу Крякин вдруг схватил начальника за нарядный от Гуччи галстук и с силой рванул его вниз так, что дыхание в горле начальника перехватило. 
      – Вы… – просипел он, пытаясь ослабить узел.
      – Вот мое заявление, – скомкав какой-то документ со стола, Неверро, ловко запихнул его в хватающий воздух рот Воробьева. А после этого вылил на голову Павла Егоровича из рядом стоящей чашки горячий кофе.
      – Увле… нда. Пртсооо… ооо… – от возмущения и боли Павел Егорович не смог сразу сообразить, что во рту у него застрял ком бумаги и продолжал нечленораздельно посылать проклятия в адрес негодяя. Но Неверро уже покинул кабинет. 
      – Кофе Павлу Егоровичу, такое, как любил австрийский император Максимилиан, – рявкнул Неверро на Снежану, слабо опиравшуюся о край стола в приемной. При виде его она тихо выдохнула и снова пала под ноги Неверро.
      Он перешагнул через распластавшуюся на линолеуме девушку и покинул офис, как покидают победители разоренный город. Теперь с прошлым Василия Крякина было порвано раз и навсегда.

 

      Выходя из здания, Бальтазар Неверро увидел свое отражение в стеклах входной двери: тихий, скромный, невысокий, с грязно-серыми волосами – образ понурого неудачника и осла. Мимолетного взгляда, брошенного в своего двойника в стекле, хватило, чтобы понять все. То, что Крякин одевался невыразительно, Бальтазар Неверро понял еще утром. И теперь до него дошло, что многие его начинания не смогут иметь удачного окончания. У внешности Крякина не было блеска и шика Бальтазара Неверро, а это составляло половину успеха в делах. Чтобы навести нужный лоск, необходимы были крупная жемчужина в ухе, тонкие усики, перстень с алмазом на мизинце и шикарный алый камзол, шитый золотом. Он осознавал, что вряд ли обладает нужным средствами для должного блеска, но оставаться в китайской куртке с оттопыренными карманами, в джинсах, с пузырящимися коленями, он больше не мог. На вещевом рынке, оккупированном таджиками и кавказцами, он купил черный берет. Головной убор дополнил темный макинтош, выторгованный у пенсионерки, распродававшей, как та словоохотливо пояснила, вещи своего покойного мужа. Макинтош усопшего супруга был самым достойным из того, что нашел наш герой среди сваленного на прилавках и в контейнерах барахла. Теперь, чтобы почувствовать себя в своей тарелке, не хватало только шпаги, но купить этот необходимый предмет гардероба и самообороны в Бердянске было невозможно. 

      На все имеющиеся деньги, раздобытые в квартире Крякина, словно в остром приступе мотовства, Бальтазар Неверро стал приобретать цветы. Их было целое море: желтых, алых, белых, трепещущих на холодном осеннем ветру и благоухающих нежностью не наступившей весны. Но Бальтазар, не замечая трепетности и хрупкости этих созданий, рвал и душил их своими руками, отрывал бутоны цветков, точно головы обреченных на казнь. Он ходил по городу от цветочного павильона к павильону, выискивал цветочников у городского загса и у входа в парк. Потом деньги кончились, а цветы нет. Жители этого небольшого городка, как оказалось, пылали большой любовью к прекрасному, быть может, от того, что жизнь их самих не изобиловала яркими пятнами и событиями. 

     

Он ворвался в цветочный магазин «Венера» и к полному ужасу молоденьких продавщиц стал крушить витрины и стеллажи, кустившиеся различными видами комнатных растений. Выскользнув из «Венеры» он помчался к театру, где нашли себе приют цветочницы перед началом спектакля. Неверро напал на них как ястреб, опрокидывая емкости, в которых хранились хрупкие тельца растений. Продавщицы завизжали, как курицы, пытаясь защитить своих зеленых питомцев от налетчика. 
      Между тем на дежурный пункт местного отдела милиции уже поступили сообщения от пострадавших цветочников о том, что в городе орудует хулиган. Имя нарушителя спокойствия тоже стало известным: кто-то из знакомых опознал Крякина во время нападения на один из цветочных прилавков. И, наконец, около трех часов дня Неверро был изловлен при налете на очередную цветочную точку. 

 

      В тот же день в милицию на своего уже уволенного служащего написал заявление и Павел Егорович Воробьев. Имя Крякина покрывалось позором, а Бальтазар Неверро в душе презрительно смеялся над глупыми органами правопорядка. Двое из них в виде работников бердянского отдела милиции сидели напротив Неверро в тесном служебном кабинете.
Старший оперативный работник, на которого навесили допрос задержанного возмутителя спокойствия, раздумывал, склонившись над фотографией давно разыскиваемого мошенника. Хулиган, разбивший цветочный ларек, его мало интересовал. Неверро взял со стола фотографию, что лежала перед милиционером, и посмотрел на человека, изображенного там. Оперативник мрачно перевел свой взор на столь нахального задержанного.
      – Он сейчас курит кубинскую сигару и попивает мартини. Через двадцать четыре часа покинет город, а еще через сутки улетит из страны, – заметил Бальтазар Неверро. 
      – Где он находится? – расстегивая ворот рубахи, спросил милиционер.
      – У женщины, ее зовут… – он еще раз взглянул на фото. – Марина, она его любовница.
      – Какие у нее особые приметы?
      – Большое родимое пятно. На внутренней стороне бедра.
      Опер посмотрел недоверчиво на Крякина.
      – Она живет на улице Гашека, 27/2. Торопитесь, билеты уже куплены, выездные документы оформлены.
      Неверро взял со стола хозяина кабинета пачку «Бонда», сунул сигарету себе в губы, скосил глаза на ее кончике и она задымилась.
      – Экстрасенс? – недоверчиво спросил оперативник.
      – Что-то вроде того, – не стал спорить Бальтазар Неверро.
      – Хе-х, – усмехнулся милиционер, быстро набрал какой-то номер по телефону и громко приказал. – Оперативную группу на выезд. Гашека, 27/2. Будем брать Никитина.
      Достав из ящика стола пистолет и сунув оружие в кобуру, пристегнутую под мышкой, он выскочил из кабинета, бросив напоследок:
      – Мухин, разберись с гражданином.
      Бальтазар Неверро никогда не позволял никому с собой разбираться, он решительно взглянул во влажные меланхоличные глаза Мухина и все понял.
      – Никак? – спросил Бальтазар с интересом.
      Мухин грустно покачал головой.
      – А сушеные головки лягушек, толченые в папоротниковом настое, не пробовали? – спросил задержанный.
      Лицо Мухина озарилась слабой надеждой.
      – Лягушками? – недоверчиво спросил он. – А поможет?
      – Нет, я мог бы предложить тарантулов или скорпионов, жаренных на ананасовом масле, но как я понимаю, климат не тот.  
      Бальтазар Неверро поднялся. 
      – Да и вообще, друг мой, городишко у вас неважный. Я бы его разграбил, сжег, а жителей продал в рабство.
     

Словно иллюзионист, завершивший фокус, он щелкнул пальцами и беспрепятственно покинул помещение. Перед уходом он взял с собой из кабинета цветочный горшок, в котором до того момента в мире и благоденствии проживала фиалка. Через три дня милиционеры обнаружат горшок за зданием городского отдела милиции разбитым, а сам цветок мертвым.
      Ночь стремительно настигала этот городишко, мчавшийся во Вселенной на окружности земного шара. Мегаполисы заливались океаном световых огней, вспыхивали разноцветным пожаром казино. Театры, центры развлечений манили к себе публику, бурлящие потоки автомобилей устремлялись в городские центры. А в Бердянске в это время петухи прочищали горло на ночь, цепные псы заползали поглубже в будки, школьники дописывали домашние упражнения, домохозяйки устраивались у телевизоров в ожидании очередной дозы сериальных страстей. И лишь три единственных в городе фонаря загорались напротив местной мэрии, безуспешно пытаясь бороться с мраком ночи. 
     

Он шел к Клаве – молодой женщине, с которой утром познакомился в библиотеке. Шел, сказано нами не совсем верно, скорее, Неверро крался темными, кривыми улицами, перешагивал через лужи и буераки, ожидая засады и нападения. 
      Он тихо постучал в окно, она выглянула из-за занавески и, увидев маленькое, птичье лицо с вихром светлых волос, доставшееся Бальтазару Неверро от Василия Крякина, счастливо улыбнулась. Она, почему-то была уверена, что тот странный незнакомец, встреченный ею утром в библиотеке, обязательно придет к ней в этот вечер.  
      Мамы, о которой говорил Бальтазар Неверро, у Клавы не было, старушка умерла три года назад, но была десятилетняя дочь, которую Клавдия отправила к старшей сестре на эту ночь.

 

По-праздничному был накрыт стол: гордо и уверенно возвышалась над низкими фужерами, плоскими тарелочками бутылка шампанского, а рядом, как будто самый главный на этом вечере, занимал полстола торт. Бальтазар Неверро беспокойно оглядел комнату и опустился за стол.
      Клава суетилась, накладывая салаты, соленья, стараясь угодить и понравиться гостю.
      – Устал я сегодня, – мрачно заметил Крякин, вспомнив события дня. – А они меня опять хотели в темницу бросить. Но я им так просто не дамся. А дума моя тяжкая, мне еще многое предстоит сделать. Хотя время сочтено, они уже охотятся за мной.
      Хозяйка сидела на другом конце стола и широко раскрытыми глазами смотрела не этого несуразного человека, говорящего какие-то таинственные и бредовые вещи. Возможно, интерес к нему вызывала ее впечатлительность, да и в библиотекари-то она пошла, увлекшись красивыми романами и историями из книжек, от этого и в своей жизни ждала какой-нибудь увлекательной истории.
     

В самый разгар их ужина кто-то еще постучал с улицы в окно. Клава вздрогнула от неожиданности. В этот поздний час она уж никого и не ждала. Хозяйка отодвинула занавеску, вглядываясь в полумрак. С той стороны оконных рам стоял давний ее поклонник – психиатр Рогозин. Его натянутая улыбка, букет и торт, говорили о том, что пришел он в очередной раз делать предложение руки и сердца.
      Между тем сердце самой Клавы сжалось от боли в груди. В сложившейся ситуации ей было жаль этого доброго, интеллигентного, немного застенчивого и даже где-то старомодного человека. Быть может, эти качества Рогозина и не позволяли ей до сих пор дать своего согласия на брак с ним. 
      «Не выгонять же его? А может оно и к лучшему, может и перестанет он после этого ко мне свататься?» – тяжко вздохнула Клава и пошла отворять двери.
     

С холодным воздухом в дом пришел какой-то бодрый, ядреный дух. Оттаивая с ночного осеннего морозца и от того весь окутанный паром, Рогозин снял пальто, шапку. Через дверной проем прихожей, сквозь запотевшие очки, увидел спину мужчины, сидящего за столом у любимой женщины.  
      Новый гость нервно сорвал очки, быстро протер линзы и вошел в комнату.
      Бальтазар Неверро мрачно смотрел куда-то в пустоту и, кажется, даже не заметил появление нового человека.
      – Познакомьтесь, это мой давний знакомый Рогозин. Психиатр, – немного нервничая, попыталась завязать общий разговор Клава.
      – Психиатр?! – встрепенулся Бальтазар Неверро. – Психея – душа. Уж не по части ли вы инквизиции, милейший?
      – Что-то вроде того, – усмехнувшись подобному обращению, ответил Рогозин.  
      – Излечиваю людей от нездоровых фантазий, идей. 
      – Последний раз, когда я имел дело с вашим братом, еле удалось унести ноги.
      – А я вижу, вы занятный собеседник, – присматриваясь внимательно к незнакомцу, заметил Рогозин.
      – Не буду отрицать подобного факта. Человек я крайне неординарный. Всегда привлекал к своей персоне замечательных личностей, выдающихся людей, властью был в свое время обласкан. Но скажу честно, пользы от этого было мало. Вот любил со мной беседовать Нерон. Хотя он был уже тогда конченый человек. Сколько раз я говорил ему: откажись от цветов. Но он был опьянен, обольщен ими. И, в конце концов, приказал меня бросить ко львам вместе с христианами. Да и сам потом плохо кончил, а все из-за них.
      – Из-за кого? – не понял Рогозин.
      – Да из-за них. Из-за цветов. Ни дня не мог обойтись без этих созданий: ходил в венке из роз, посыпал лепестками свое ложе, пол дворца, пиршественный стол, кабинет, колесницу. Во время поездок по городам империи заставлял заваливать себя цветами. И что в конце – они полностью лишили его разума, свели с ума. Вот потом многие говорили, что был он безумен, несмотря на свои способности. А это все из-за них, они своими мыслями, своим влиянием лишили его разума.
     

Во время этого монолога Рогозин, сложив руки на столе, внимательно, как это делал на своих приемах, смотрел на говорившего мужчину. 
      – Странный вы человек. Мне казалось, что я знаю всех подопечных нашего заведения в этом городе. Ан, нет.
      – Я не принадлежу вашему городу, друг мой. Я принадлежу идее. 
      – Что же у вас за идея? – подивился психиатр.
      – Я борюсь с цветами. 
      – С чем? – удивился Рогозин.
      – С цветами, которые сопровождают нас всю жизнь. Праздники и трагедии, торжества или домашний покой, они рядом с нами – от шикарных букетов до скромных растений в горшках. Они приручили нас к себе, мы лелеем их, мы заботимся о них, не позволяем погибнуть в эволюционной борьбе видов. Рождается человек – женщине несут цветы. Умирает человек, опять цветочные венки, влюбляемся – опять букеты: все самые сильные наши чувства контролируются этими растениями, и порой они даже поощряют нас на бурю чувств, эмоций, безумств.
      – Так что же, вы действительно считаете, что с цветами необходимо бороться? – психиатр своим взглядом напоминал охотничью собаку, взявшую след.
      – Вот именно, бороться. Сколько страданий принял я за свои идеи. Во времена французской революции меня гильотинировали. Два раза я попадал в руки Священной инквизиции. Первый раз они сожгли меня на главной площади Реймса. Второй раз, уже при герцоге Гальбе, меня обвинили в колдовстве. Темнота и деревенские дурни вбили осиновый кол в сердце. Как сейчас помню, было это в деревушке на севере Фландрии. Диоклетиан приказал распять меня среди прочих непокорных христиан. Что такое история? Это – всего лишь новый вид казни. Как будут казнить и уничтожать себе подобных завтра – вот и весь вопрос развития прогресса. 
      – Какие страсти вы рассказываете. Пыль в глаз пустить хотите? – вызывающе спросил его Рогозин.
      – Нет что вы, просто говорю истину. Больше всего человеку не верят, когда он говорит истину. Поэтому процветают проповедники-авантюристы, правители-мошенники, а истинные пророки горели в кострах и умирали на крестах.
     

Отлучившаяся для того, чтобы наполнить водой вазу для букета, принесенного Рогозиным, Клавдия вернулась из кухни. Она поставила на стол цветы. При виде бутонов, лицо Бальтазар Неверро перекосилось. Он резко схватил букет, вырвал его из вазы и стал терзать руками.
      – Что-о-о?! – Рогозин резко поднялся так, что свалился стул. Психиатр был весьма решительно настроен на схватку. Был он в полтора раза больше щуплого Крякина, и потому, по мнению Рогозина, в схватке с соперником мог одержать легкую победу.
      – Прекратите, – видя назревающую драку, закричала Клава. – Прошу тебя Вячеслав, уходи. Уходи.
      – Ты, ты… этого хочешь? – медленно спросил Рогозин, краска спала с его лица.
      – Да-да, прошу тебя, оставь нас.
     

Рогозин попятился из комнаты, схватил в охапку шапку и пальто и вывалился из дверей в ночь. Домой он шел, не разбирая дороги, утопая ногами в опавшей листве. И когда поднялся на пригорок, засаженный редкими липами, посмотрел вниз, на улицу, на гаснущий свет в окнах дома Клавы, то тяжело выдохнул каленую боль своего сердца в звездное небо. При всем своем дипломированном знании человеческой души Рогозин так и не мог понять, почему женщины предпочитают выбирать проходимцев…
      В пьянящем лунном сиропе, протекавшем сквозь занавески, в спальне таяла тьма. Клава лежала на впалой, поросшей мелкой шерстью, узкой груди этого непонятного человека. Чувствовала, как сильно бьется его сердце, сквозь полу— сомкнутые ресницы видела его глаза, горевшие желтым огнем. Она сама не могла поверить, что вот так просто оказалась в постели с первым встречным мужчиной. И как она на такое решилась? Все в ней было зыбко, сложно: что теперь будет завтра, и как в дальнейшем сложатся их отношения? – этого всего она не знала, да и думать об этом ей совсем не хотелось. Некстати совсем вспомнился Рогозин и вся та дурацкая стычка между мужчинами.
      – Зачем ты говорил ему такую ерунду? Как ребенок, – укоризненно произнесла она.
      – Какую ерунду, – отрываясь от своих мыслей, спросил он. 
      – Ну, про казни, Диоклетиана….
      – Это правда, – твердо возразил он.
      – Так не бывает, ты что, думаешь, я дурочка, – Клава даже не знала, обижаться ей или сердиться.
      – Все это было в моей жизни. Каждый раз я перерождаюсь в одном из моих потомков. В том, у кого течет моя кровь, просыпается моя душа, чтобы исполнить предназначенное. 
      – Возможно, когда-то давно существовали две космические империи, – вдохновенно заговорил Василий Крякин. – Между ними велась война, кровопролитные сражения длились на протяжении нескольких миллионов лет. Все силы, мысли, старания двух цивилизаций были направлены только на уничтожение друг друга. Они бились в космосе, на планетах, астероидах, казалось, их взаимной ненависти было тесно во всем пространстве Вселенной. Они научились видоизменять свою первоначальную телесную оболочку под те условия планет, которые им приходилось заселять. И вот в последней схватке одна из цивилизаций, предчувствуя свою гибель в этой беспощадной войне, отправила на астероидах в космос биологическую формулу. Так, чтобы эта форма жизни, словно зерно, попадая вместе с астероидами на различные планеты, смогла дать новую жизнь и продолжение погибающей цивилизации. Их противники по тому же принципу создали другую биологическую формулу, чтобы уничтожить своих противников. Через какое-то время первая из империй погибла, города на ее планетах были сожжены. Все скульптуры, картины, произведения искусств расщеплены на атомы и молекулы, а сами планеты разнесены на осколки, так, чтобы о них не осталось никакой памяти. Победившую же сторону, истощенную долгой войной и неимоверными усилиями, так же ждало угасание и вырождение. Но эти отправленные в глубины космоса формы жизни сошлись здесь на этой планете, чтобы продолжить неоконченную войну погибших миллиарды лет назад империй. 
      – Попав на эту планету, – продолжал он, – мы ассимилировались в крови у человека, а наши враги оказались видом цветочных растений. И наша война продолжилась снова. Когда мы попали на эту планету, тут уже были племена и народности, которые поклонялись растениям и деревьям, несшим генетическую память враждебной для нас цивилизации. Представители этой флоры влияли на сознание своих адептов, раскрывая им посредством телепатии некоторые тайны обработки металлов, военного искусства, строительства крепостей, магии. И племена эти возвысились над всеми остальными соседями. Они вели постоянные войны, порабощали побежденных и приносили на цветочные алтари человеческие жертвы.
     

Посвященные, как называем себя мы, объединили племена, еще не порабощенные щупальцами наших врагов, и начали войны с поклоняющимися цветам и деревьям. Спасаясь от нашего преследования, цветы мимикрировали под местные виды растений, создавая некую корневую систему, передавая через своеобразную коммуникацию информацию, оплетая этой злобной корневой системой планету. Но и нам было тяжко, многие из посвященных погибали, а знание могло возрождаться только в наших потомках. Вот так сражались мы друг с другом на протяжении веков. Постепенно наши враги стали вырождаться, не совсем та среда, в которой предполагалось изначально им прорасти, изменения климатических условий, необходимость смешиваться с другими растениями – вследствие всего этого они утеряли свои телепатические возможности с необходимой силой влиять на людской род. И вот теперь эта почти что извечная война должна закончиться. Нас осталось только двое: я и мой враг.
     

Перед началом второй мировой войны английской экспедицией ботаников и зоологов в Амазонии было обнаружено доселе неизвестное растение. Но корабль, везший экспедицию и добытые экземпляры флоры и фауны, был перехвачен фашистами, участники экспедиции расстреляны, а странный цветок передан эзотерикам Третьего рейха, которые определили его странные магические свойства. Но после победы в 1945 над фашистской Германией в качестве военного трофея неизвестное ранее редкое растение было определено в один из ботанических садов Советского Союза. Именно его я и должен найти. 
     

Мы чувствуем друг друга через тысячи километров. Я думаю, мой враг уже знает, что мое сознание проснулось в одном из моих потомков. Через растения и деревья информация передается быстро, и мой враг, еще имея сильные телепатические способности, может подстроить для меня смертельную ловушку. Время ограничено, охота началась, каждая секунда дорога. 
      – Мне кажется, я читала о чем-то подобном в одном фантастическом романе в нашей библиотеке, – тихо произнесла Клава после того, как Крякин замолчал.
       – Нет, это правда. Это не может быть неправдой, это моя жизнь. Ты слышишь! – закричал Крякин, больно схватив женщину за обнаженные плечи….
Рано утром он тихо, не будя Клаву, вышел из ее дома и отправился первым же рейсом автобуса до железнодорожного вокзала, купил билеты и покинул город.

 

ИСТОРИЯ II
    (документальная)

  Из милицейских сводок:

 

Разыскивается Крякин Василий Никифорович 19… года рождения, уроженец города Бердянска. Обвиняется в мошенничестве. Представляется иностранным именем Бальтазар Неверро. Неравнодушен к женскому полу и цветам. Внимание! Обладает методом гипноза и особым внушением на окружающих.

 

Из объяснительной докладной старшего оперуполномоченного бердянского РОВД М. Макарова, задержавшего гражданина Корякина за нападение на торговцев цветами:

 

На улице Гашека по адресу, указанному нам задержанным гражданином Василием Крякиным, никого не было. Вообще этого дома в нашем городе нет. Как я мог поверить задержанному Крякину, не могу понять сам. Это было как наваждение. Утверждаю, что я стал жертвой гипноза. Когда мы вернулись, младший сержант Мухин, которому было доверено закончить допрос гражданина Крякина, сидел в кабинете один и никак не мог вспомнить, куда делся мужчина, задержанный за нападения на продавцов, торгующих цветами.

 

Из объяснительной младшего оперуполномоченного Мухина:

 

Я ничего не помню. У меня была деликатная проблема, деликатная настолько, что решать ее было необходимо. Воспользовавшись рецептом, данным мне находящемся ныне в розыске гражданином Крякиным, я оказался в больнице с пищевым отравлением лягушачьими головами. Каким образом задержанному гражданину Крякину удалось покинуть кабинет, не могу понять. Утверждаю, что я стал жертвой непонятного гипнотического воздействия, прошу направить меня для выяснения всех обстоятельств дела на психологическое обследование.

 

Зинаида Крякина в заявлении в бердянский РОВД:

 

О том, где находится сейчас мой муж, не знаю. Никаких связей с ним не поддерживаю и прошу органы правопорядка установить его место нахождения для взыскания с него алиментов на сына нашего Крякина Юрия Васильевича. В настоящий момент я подала на развод и потому прошу взыскать так же сумму денег в количестве совместно накопленных десяти тысяч рублей, которые он самовольно без согласования со мной растратил.

 

Из объяснительной для милиции Вячеслава Рогозина, доктора-психиатра Бердянской областной психиатрической больницы:

 

Мужчина показался мне невротически возбужденным и неадекватным. Из-за сложившихся деликатных условий, при которых состоялась наша беседа, я не смог повлиять на изоляцию данного гражданина от общества. Думаю, что по всем симптоматичным признакам у гражданина Крякина развивается мания навязчивой идеи.

 

Клавдия Смирнова, сотрудница бердянской библиотеки:

 

Утром я проснулась и обнаружила пропажу денег, двух золотых колец и трех цветочных горшков. В краже вещей я подозреваю некоего гражданина, представившегося мне под именем Бальтазар Неверро, но на него я не в обиде. Ровно через девять месяцев после встречи с этим человеком у меня родился мальчик, сейчас ему три года, он обладает поразительными способностями, говорит на шести языках, прекрасно рисует, предсказывает будущее и излечивает от тяжелых недугов.

Вот, в общем-то, и все, что нам известно о Бальтазаре Неверро. Последний раз его видели в мариупольском Ботаническом саду. Он бежал по аллее, как всегда, он был в черном берете и длинном темного цвета макинтоше, за ним с воплями и матом гнались работники дендрария, где он уничтожил редкий цветочный куст малоизученного растения из Латинской Америки. С этого самого времени следы нашего героя в Истории теряются.

 

© Ащеулов Д.В., 2008. Все права защищены
    Из архива журнала «Литературный Кыргызстан»

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 16 Июль 2014 - 23:33

[Fertes]

Данияр Каримов

 

На мой взгляд, самый преданный фантастическому жанру автор Кырнета. Стиль большинства его рассказов - "металлический", по-мужски суровый и чёткий, его романтика - приключения космических флибустьеров, бороздящих вселенную. Замечен в любви к постапу (постапокалиптическому жанру), пессимист, не смотря на то, что в рассказах почти всегда оставляет место для хорошего конца. Если не для толпы, то для главных героев точно. Меня искренне удивляет то, что до сих пор творчество Данияра не ушло в оффлайн, к народу, живущему вне Интернета.

 

Ссылки:

Здесь

На прозе.ру

На литературе.кг

 

Статус изгоя

Над перепаханным бомбами полем тоскливо выл траурный ветер. Он гнал дым от черных кусков искореженного металла - останков грозной тяжелой техники, еще недавно нагонявшей ужас даже на обстрелянных бойцов. Ближайший бронированный монстр чадил метрах в двадцати от позиций, обозначая рубеж, на котором удалось остановить механизированную атаку врага, и в сумерках, чьему наступлению противостоять человек пока не научился, еще можно было увидеть на грязном снегу тела в черных комбинезонах. Танкистов, покидавших горящую технику, безжалостно расстреливали практически в упор. Пленных не брали: за техникой следовала пехота, бой с которой продолжался уже в окопах, где противники сошлись в рукопашной - злой, отчаянной, насмерть. Потом на царство штыка, щедрое на человеческие жертвоприношения, упала карающая длань небес. Она осыпалась на позиции авиабомбами, и те, кто еще мог различать звуки, слышал, как гудела и стонала мать-земля. Упившись крови, демоны войны завершили обряд массового заклания последним ударом штыка, чудом не посеченного осколками авиабомб. На окопы опустилась тишина, которую нарушали лишь завывания ветра, да редкие хлопки одиночных выстрелов с той стороны поля. Противник бил сквозь бруствер, явно догадываясь, что во многих местах он сложен из снега.

Тяжелая пуля ударила в стенку окопа, осыпав мелкой крошкой обледеневшей земли сидевшего ниже худощавого молодого мужчину с изнеможденым лицом. Тот выругался, поковырялся окоченевшими пальцами в махорке, пытаясь выудить из нее инородные крошки, потом смирился с их присутствием и, обильно смочив слюной полоску грязной газетной бумаги, свернул самокрутку, затянулся, закашлялся и отбросил в сторону. Мужчина повернул голову в одну, потом во вторую сторону и закричал: - Есть кто живой? Товарищи?

В стенку окопа ударила еще одна пуля.

- Товарищи, - без надежды в голосе повторил мужчина. – Ну как же вы?.. Как же так?!

Ни крика, ни стона. Мужчина осторожно поднялся и, пригнувшись, подбрел к телу вражеского солдата, лежащему в нескольких шагах. Он похлопал по карманам чужой формы, нащупал то, что искал, вытащил пачку сигарет, подкурил и сел рядом с трупом, не замечая, как на позиции упал, а потом пополз к нему луч голубого света. Мужчина жадно затянулся. Трофейный табак был ароматным и мягким, гораздо лучше его махры, и напомнил ему довоенные времена, когда мир купался в изобилии и исповедовал культ потребления. Было очевидно, что рано или поздно это закончится, и закончится плохо, но никто не думал, что плохо настолько. Планету накрыла новая мировая война.

Несмотря на то, что стороны обладали ядерным арсеналом, атомного Армагеддона не случилось. Апологетам войны не хотелось получить в наследство землю, отравленную радиацией, и цивилизация избавлялась от лишней людской массы, загнав ее, как пятьдесят и сто лет назад, в окопы. Глобальная высокотехнологичная война оказалась слишком дорогой кампанией, и вскоре боевые действия свелись к проверенным дедовским методам, где человек бился с человеком, и в схватке побеждал тот, кто лучше стрелял или колол штыком.

Мужчина потянулся к винтовке, чтобы снять и очистить от крови штык, но его что-то резко рвануло вверх, и потащило высоко, к самым облакам, откуда медленно плыл навстречу огромный огненный шар. Солдат закричал и потерял сознание.

...Свет, яркий нестерпимый свет проникал повсюду, вызывая боль в глазах. Федор застонал и поднял руку, чтобы закрыть лицо и едва не закричал от неожиданности. Его рука была чистой и розовой, словно он только что вышел из бани, хотя в последний раз его взвод бывал на помывке неделю назад. Куда-то исчезла шинель с гимнастеркой: пока Федор был без сознания, кто-то переодел его в странный комбинезон из плотного и гладкого на ощупь материала.

Федор резко сел и огляделся. Он находился в абсолютно белой комнате без окон и дверей. Пахло свежестью и озоном, словно недавно здесь бушевала гроза, и букетом странных, непривычных, но приятных ароматов, природу которых понять Федор не мог, да и не собирался. Он встал, сделал несколько осторожных шагов и пощупал стену, обошел комнату кругом, в поисках выхода. Не обнаружив в идеально гладких стенах ни малейших признаков двери, Федор вернулся на середину комнаты и сел. Ему очень хотелось курить.

Где он? Белое помещение, которое Федор принял было за лазарет, все меньше и меньше напоминало ему больничную палату. Слишком тихо, слишком чисто, слишком светло, не пахло медикаментами, не бегали сестрички, не стонали соседи. Федор ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что не спит, и почувствовал, как в его душу проникает страх. Его наверняка взяли в плен, и теперь замучают насмерть: Федору доводилось слышать о страшных экспериментах в концлагерях противника.

- Рады приветствовать тебя, человек, - прошелестел в его голове мягкий, бесполый голос.

- Я сошел с ума! – Федор сдавил себе виски и захохотал. Когда слышишь чужой голос в голове, можно не сомневаться: ты душевнобольной.

- Психически ты, конечно, нездоров, но все еще в ясном уме и твердой памяти, – так у вас говорят? - голос покинул голову Федора и звучал теперь откуда-то с потолка. – Ты не сошел с ума, а твое физическое состояние сейчас даже лучше, чем было до того, как ты попал к нам. Мы тебя немного подлатали. Я верно выражаюсь?

- Вполне, - сказал Федор. – Я в концлагере?

- Ты на борту инопланетного корабля, - прошелестело в ответ. – Мы спасли тебя. В твою планету врезался астероид, и все погибли. Больше нет стран и народов, правительств и партий, друзей и родных. Прими соболезнования.

- Что вы мне голову морочите, - сказал Федор.

- Мы рассчитывали на такую реакцию, - стена перед Федором стала прозрачной, и он увидел пустоту с мириадами немигающих точек, висящий в ней огромный шар, который, как он помнил еще со школы, был снежно-голубым, а сейчас стремительно окрашивался в багровые тона. Федор видел, как огненная волна накрывает континенты, сметая мегаполисы, обгладывая горы, испаряя озера и заливы.

- Я остался один? – Федор был подавлен.

- Нет, - прошелестел голос. – Мы успели забрать на борт еще одного человека. Надеемся, это известие поможет тебе пережить утрату родного мира.

- Где он? – спросил Федор.

- В соседнем отсеке, но вам лучше не встречаться.

– Почему я не могу увидеть другого человека? – возмутился Федор. – Во Вселенной ни осталось никого, кто бы был мне ближе. Я хочу его увидеть! Я требую! Вы слышите?!

- Хорошо, - прошелестело сверху. Одна из стен поднялась, открыв еще одно помещение, в котором Федор увидел сидевшего на полу человека. Тот вскочил, заулыбался и быстро зашагал к Федору: - Hallo! Wie heissen Sie?*

Федор изменился в лице: - Фриц?

- Wie bitte?** – человек замедлил шаг. Улыбка с него сползла, и выглядел он теперь озадаченно.

- Фриц! – закричал Федор. – Немец! Нет!

- Ivan? – лицо человека исказила гримаса ненависти. - Verdammt!***

Они вцепились друг друга и покатились по полу, нанося друг другу удары. Противник оказался сильнее, и вскоре оказался сверху. Федор почувствовал, как руки врага сомкнулись на его горле...

За стеной, непрозрачной только с одной стороны, наблюдали за схваткой трое странных существ, непохожих ни на людей, ни друг на друга – яркий светящийся шар, будто сотканный из чистой энергии, серый конус, покрытый гибкими тонкими отростками, и блеклое создание, отдаленно напоминавшее гипертрофированную крысу с перепончатыми крыльями.

- Они не готовы? – печально спросил шар.

- Человечество не может влиться в галактическое сообщество, - равнодушно констатировал конус.

- Обнуление? – с восторгом спросил крыс.

- Опять? – с ужасом вскрикнул шар. – Это не педагогично! Вы пару раз уже обнуляли человечество, а каков результат?

– Наказывай сына твоего, и он даст тебе покой, - напомнил крыс. – Разве нет? Не ваша доктрина?

- Не в этом случае! – сказал шар.

- Двойные стандарты, - фыркнул крыс и обратился к конусу, который в странной троице явно был старшим. - Начать процедуру обнуления?

- Ответ отрицательный, - сказал конус.

- Карантин? – с надеждой спросил шар.

- На сто оборотов вокруг центральной звезды, - подтвердил конус.

- Так долго? – шмыгнул шар.

- Так мало? – возмутился крыс.

- Достаточно до следующего освидетельствования, - сказал конус.

- А если они выберутся за пояс Койпера? – спросил крыс.

- Анализ вероятностей будущего говорит, что дальше спутника своей планеты они не доберутся, - сказал конус, и, уже громче, добавил. – Для протокола: на основании данных наблюдателей и полевого тестирования двух среднестатистических представителей вида, именуемого homo sapiens, объявляю зону закрытой для посещений, кроме визитов наблюдательного характера. Цивилизация относится к суицидальному типу. Статус: изгой.

...Федор почувствовал, как руки врага сомкнулись на его горле. В глазах потемнело, но он собрал силы, и ударил противника по голове, потом еще и еще, пока тот не ослабил хватку, а Федор продолжал бить - неистово, исступленно.

- Ich hasse dich,**** – просипел немец и затих. Федор, тяжело дыша, обвел взглядом окружающее пространство. Он находился в окопе, на нем - его потертая шинель, а рядом лежала смятая в борьбе пачка сигарет, и не было ни белой комнаты, ни странного голоса, лишь вой ветра, плачущего над полем брани. Федор посмотрел на небо. Его затягивало тяжелыми тучами.

* Привет! Как вас зовут? (нем.)
** Что вы сказали?
*** Проклятье!
**** Ненавижу!

[Лестада]

Анна Шерон

 

Впервые с творчеством Анны Шерон я познакомилась на литературном конкурсе, проходившем на площадке самого популярного Интернет-форума Кыргызстана Дизель. Выступала она с рассказом "Штрих". Скажу честно, тогда восприятию помешало обилие ошибок. Но Шерон из той редкой категории авторов, которые совершенствуются в очень и очень короткий срок и быстро становятся на ноги. Сегодня Анна Шерон - это, пожалуй, едва ли не самый интересный автор в Кыргызстане, творящий в жанрах мистики и фантастики. Её произведения атмосферны и самобытны. Читая их, не проводишь параллели с уже ранее прочитанным где-либо у кого-либо. Герои в них живые. Им сопереживаешь, из-за них плачешь (ах, "Ангелы Стакоры" с их выжженной Землёй), на них злишься и веришь им.

Самое любимое из прочитанного - "Ген Иллюзии". Чтение от заката до рассвета, пока не проглотишь последний абзац.

 

Страницы в Интернете:

 

https://litmotiv.com.kg/?page_id=209

 

http://proza.ru/avto...ansher&book=1#1

 

 

Отрывок из "Гена Иллюзии"

 

Дождь почти перестал капать, оставив за собой только серость туч и блеск тротуаров. А еще легкий запах озона, смешиваемый с выхлопными газами. Кир еще раз глубоко вдохнул и сделала шаг по направлению к офису. Остановился. Напротив него, на другой стороне дороги, стояла небольшая группа весело смеющихся подростков. Невдалеке от остановки находилось здание Гуманитарного Института, скорее всего, подростки были именно из этого самого института. Кир взглянул на время, без десяти восемь. Он стоял и внимательно смотрел на веселящуюся молодежь. Подростки явно не особо торопились на занятия. Но, не это привлекло внимание Кира, заставив его остановиться. Он сосредоточенно всматривался в одну из стоящих в толпе девушек. Она была слишком бледна, смех у неё был натянутый и потому не естественный. Кир махнул головой. Нет, нет ему пора на работу, он уже опаздывает. Какое ему дело до неизвестной девушки. Правильно, никакого, а значит, он должен развернуться и со спокойной душой идти работать. И Кир развернулся, сделал пару шагов и снова обернулся на молодежь. Потом закрыл глаза и потянул руки. Потянул их через сознание прямо к ней. Вернее не к ней, а к тому, кто сидел у нее на шее, за спиной. Небольшое полупрозрачное существо, не видимое человеческому глазу. Оно сидело, крепко обхватив шею девушки тонкими щупальцами, и сосало её энергию. Сосало её жизнь. Медленно, по каплям сосало, растягивая наслаждение. 
Про себя он называл их жизерами - жрущими жизнь. 
Сколько бы еще ей осталось, если бы он, Кир, не увидел? А потом бы остановка сердца. Или просто закружилась голова  и попадет в аварию или выброситься из окна, или повеситься, а может просто утопиться в ванной. Вариантов масса. Он ни когда точно не знал, как умирают, те, кто стал жертвой жизера. Никогда кроме нескольких, слишком неприятных, что бы вспоминать, случаев. Все те случаи были различны, потому Кир и знал, что вариантов масса.
Но,  сейчас Кир, увидел. Ему было неприятно даже само это видение и он старался не видеть этих существ. И все ровно видел. 
В детстве, когда видения только появились, он сначала рассказал об этом родителям. Родители испугались и отвели его в больницу, с жуткими длинными коридорами, тусклыми лампочками и странными людьми, безразлично смотревшее в зарешеченные окна. Такой же странный, как и обитатели учреждения,  старый доктор, долго смотрел его и подозрительно щурил, как чудилось Киру, бесноватые глазки. 
«Шизофрения». 
Это всё, что из его слов запомнил он тогда. А потом его лечили, долго и как показалось тогда тому самому доктору, с бесноватыми глазками и родителям Кира, успешно. И долгие годы он потом молчал и уже ни кому не говорил, что не помогло упорное лечение и обкалывание лекарствами со страшными названиями, набираемыми в большие шприцы с длинными, толстыми иглами. Он продолжал видеть, просто понял, что не стоит, что бы еще кто-то знал, даже близкие люди. А потом он научился убирать их. Сначала боялся даже смотреть. Но потом заметил, что если закрыть глаза, то существ видно лучше. А если представить, что ты притрагиваешься к ним, то руки иллюзорно вытягивались и  действительно прикасались к странным существам. Существам, прикосновения Кира не нравились. Они отрывали тонкие щупальца от своих жертв, махали ими и шипели. Шипели зло и хищно. Кир очень быстро понял, что прикосновения этих щупалец могут принести довольно ощутимый вред. И научился избегать этих прикосновений. 
Сначала видения были редкими, но и тогда уже сопровождались неприязнью Кира. Но вот последнее время, видения участились и это заставляло его беспокоиться. Беспокоится и нервничать и эта нервозность проступала у него во всем. Киру последнее время не нравилось все. Вот и сегодня ему не нравилось и само это существо и эта девушка, которая так не вовремя встретилась ему.
Все же пренебрегая этой самой нервозностью, он представил, как схватил существо за толстый обрубок обозначающий голову и резко крутанул его, ощутив под руками склизкое тело. Существо не успело зашипеть. Оно вообще ни чего не успело, взмахнуло щупальцами, утыканными тоненькими, как иглы, коготками и расплылось сквозь призрачные пальцы Кира. Оно, было слишком сыто, слишком пресыщено и лениво, потому, просто не увидело Кира или не придало значение его появлению. В конце концов, они не всегда успевают замечать руки Кира. Видимо считают, что их  ни кто не видит и чувствуют себя защищенными. Ан нет, он, Кир, их видит. И ненавидит их, именно за то, что видит. 
Удачно, сегодня всё получилось удачно. Так получалось не всегда. Иногда, после столкновения, на руках Кира оставались следы, заметные даже в реале. И приходилось болезненно, а иногда и долго лечиться, выгоняя из себя ту гадость, что они впрыскивают в кровь при соприкосновении и  восстанавливать утраченные силы. Но сегодня всё прошло удачно. 
Он выдохнул и открыл глаза. Девушка смотрела прямо на него, будто чувствуя, что он, её спаситель. Но нет, просто привлек его пристальный взгляд. Она нелепо, растерянно улыбнулась, чуть покраснела  и отвернулась к остальным. На щеках её медленно проступил слишком яркий, бардовый румянец. Так всегда бывает, когда уберешь гада. После этого  кидает в жар, силы прибывают, голова кружиться. 
Кир тоже улыбнулся, все же девушка была милой и улыбка у неё была милая и совсем по детски наивная. И ему  стало немного приятно от её спасения.  Даже если  в действительности это просто игра его воспаленного воображения, все ровно, приятно осознавать себя спасителем, героем.  Хотя, чувство гордости за себя,  неумолимо портила огромная, увесистая ложка дегтя. Странно всё это.  Раньше видения были редкими, и не агрессивными. Но, последнее время, видения участились, как и их агрессия и это заставляло его беспокоиться... Ну да это уже было, а что же тогда? Ах, ну да, раньше, жертвами жизеров становились случайные люди и согнав одного, можно было быть спокойным, человек действительно спасен. Сейчас нет, слишком часто, согнав существо с человека, Кир  мог заметить после на нем нового жизера. Было ощущение, что они целенаправленно ищут определенных жертв. Именно поэтому, внезапно вспыхнувшее в Кире чувство гордости за  проявленный героизм, сразу же пропало. Вероятнее всего, скоро, появиться новое существо и продолжит начатое. И  окажется ли тогда Кир рядом? Улыбка медленно сползла с его лица. Настроение, начавшее портиться еще в автобусе, испортилось окончательно.

[Лестада]

А вот так, да!

 

Юлия Эфф, более известная как Юлия Фертес. 

Литературный критик, учитель многих юных авторов и разноплановый писатель. В её творчестве есть как фантастические вещи, так глубоко реалистичные. Но, главное, что присутствует во всех произведениях, - это проработанность образов, чётко выстроенный сюжет и, не побоюсь этого слова, психологизм.

Первое прочитанное произведение - Золушка а la russe. Постскриптум

 

Страницы в Интернете: http://proza.ru/avtor/antimat

 

https://litmotiv.com.kg/?page_id=247

 

Для ознакомления предлагаю отрывок из повести Бабушка, или Наследство тевтонских рыцарей

 

Солнце уже час как стояло в зените, а бабушка-полуночница спала. Лёня несколько раз подходил к двери, пытался прислушаться к звукам за ней – но безрезультатно. Подумал: «Не дай Бог ещё умрет при мне, буду расхлёбывать…» – и решил приоткрыть дверь, заглянуть внутрь, но та словно рассохлась, и открыть без шумных последствий было бы невозможно. Позвонить Виталию, посоветоваться? Набрал номер и выругался: батарейка села на телефоне, звонок был сброшен. На Олега и надеяться не стоило: ещё утром предупредил, что днём уедет, а по деревне ходить, разговаривать с незнакомыми? Мозг подсказал: возможно, в комнате Виталия найдётся зарядка. А почему бы и нет? Как внук он имеет право на пару часов полноценного сна в нормальной кровати, а не дремать, скрючившись, в кресле. Мозг, который тоже, видимо, воодушевился перспективой отдыха, снова подбросил идею: что-то похожее на связку ключей было в ящике комода, откуда старушка доставала расчёску.

 Один ключ, удлинённый, с тремя выступами, точно подошёл. Петли недовольно скрипнули, и тяжелая дверь поддалась. Внутри молчала темнота – комната оказалась без окон. Лёня пошарил рукой сбоку от косяка, нашел выключатель и… Ничего не напоминало комнату молодого щёголя Виталия: на стенах развешаны какие-то пучки трав, середину занимал стол с толстыми ножками, деревянный и такой же чёрный, как и бревна дома; несколько толстых книг стопкой громоздились ближе к краю, а всю остальную плоскость столешницы занимали глиняные горшки и пузатые бутылки. Одним словом, не комната, а убежище мистика-масона или ведьмы. Лёня, не переступая порога, осторожно вытянул шею, чтобы рассмотреть остальной антураж комнаты, пахнущей пылью, – и отпрянул: на одной из полок была мутная банка с «законсервированным» маленьким черепом. Дрожащими руками «внук» закрывал комнату. Постоял немного во дворе, приходя в себя. Через полчаса под августовским солнцем увиденное в той страшной комнате потеряло свои мрачные краски: мало ли чем занималась бабка, его это не должно волновать. А вот то, что обнаружились некоторые несостыковки в рассказе Виталия, – плохо. Как знать, может, здесь ловушка и по плану коварных работодателей для бывшего студента, еще не получившего свой диплом, – исход дела предполагался более чудовищным? Тут же всплыли в памяти некоторые моменты беседы. Например, Виталий заметно нервничал, когда говорил с кем-то по телефону, бросил фразу, что, мол «человека он нашёл, а дальше – будем надеяться, всё будет в ананасах»… В результате, получившаяся версия показалась убедительной: наследничек хочет обставить дело так, что в смерти бабульки, которая никак не хочет умирать, окажется виноватым нанятый Леонид, а Виталий и Олег, тем временем, себе алиби сделают… О том, что будет, если всё пройдет не так гладко для Виталия, Лёня даже не стал фантазировать.

И он решил держать ухо востро. Перед слепой старушкой продолжать играть свою роль, но постараться подстраховаться самому.

 – Кто-о зде-ся?
Выспавшись за день, старушка, вытянув, как обычно, руки перед собой с растопыренными крючковатыми пятернями, появилась в бревенчатой выбеленной гостиной, сразу после того, как старинные часы ожили, и кукушка огласила своё присутствие. Лёня после бессонной ночи да трудового дня успел задремать в бабкином кресле – соскочил, потирая глаза.

– Ба, это же я… К-кто ж ещё? Как д-долго ты спишь… Да ещё на голодный желудок… Уже и к-каша остыла… Садись, п-подожди, я подогрею…
Усадив старушку, тихо посмеивающуюся во весь полубеззубый рот, Лёня говорил первое, приходящее на ум. Он не окончательно проснулся и с сожалением думал о предстоящей тяжёлой ночи. С непродолжительного сна немного тряслись руки, и слабость в ногах никак не могла исчезнуть. Пошурудил кочергой в печи, растревожил угли, подкинул дров и, беззвучно позевывая, вернулся к хозяйке чёрного особняка.

 – Горло-от больше не болит? – мягко спросила старушка, почувствовав присутствие рядом с собой.
– Нет, б-ба. Спасибо, п-помогла твоя травка. А что это, кстати, за сбор? Надо будет в аптеке купить на будущее, – и снова подавил зевок.
– Не нужна она тебе больше, редко болеть будешь. Если водку, как отец, пить не будешь, то и болезни не придут, – старушка потрясла указательным пальцем, словно предупреждая. – А траву сейчас же запарь ещё раз, смотрю, заикаться не перестал… Испуг у тебя с детства, чувствую.
– Хм, ба… Да не пью я… А горло у меня с детства часто б-болит... А так вроде бы и ничего б-больше, – и снова подавляя зевок, спорить со старушкой было лень.

– Вот и не пей.

Старушка замолчала и будто бы принюхивалась, повертела головой по сторонам, посмотрела вверх, прислушиваясь к мышиному шороху на втором этаже. Лёня уловил это движение и истолковал по-своему:
– П-посмотрю, не пригорела ли каша. Кстати, может, будешь макароны по-флотски? Не хуже итальянского фарфалле с курицей… Ел недавно, думал, что это что-то особенное. Оказалось, что «паста» по-итальянски – обычное наше «тесто», лапша, то есть…
– Макароны с мясом?
– Ну да, говорю же, по-флотски, – Лёня ловко накрывал на стол, – с тушёнкой.
– Мне больше мяса поклади, бабушка любит мясо.

 Сегодня бабка казалась не просто «чуть-чуть не того», а очевидно странной: с каждой её фразой это становилось явственней.

[Fertes]

Артем Хегай

 

Пожалуй, пока самый последовательный фентезийщик на просторах Кырнета. Очень ответственен в работе и не лентяй. Все имена, будьте уверены, своим героям придумывает сам, поэтому они эксклюзивны. Его проза сказочна, написана простым и понятным языком. Его рассказ "Единственный выход", о муравьях, поселившихся в теле молодого человека, в свое время потряс психосоматикой восприятия: читатели по прочтении утверждали, что хочется чесаться. Лично я с тех пор очень предвзято отношусь к муравьям.)))

 

Ссылки:

http://www.literatur...ersons/?aid=187

 

 

Отрывок из "Волшебного корня"

 

Веган и Даро вошли в обитель Асфарота. Придворный маг жил и работал здесь. Это была и его спальня, и приемная, и мастерская. Всюду стояли столы заваленные книгами, колбами, свитками. Под низким потолком висели связки трав. Тут и там встречались распятые на дощечках скелеты маленьких животных. Чучела птиц смотрели на людей холодными стеклянными глазами. Даро озирался кругом, крепко держа Вегана за руку. Вдоль одной из стен тянулась замысловатая конструкция, где беспрестанно крутились большие шестерни и колеса, по стеклянным трубкам текла вода, поднимались и опускались свинцовые гири противовесов. В воздухе стоял гул, шипение, бульканье и мерный стук. Подросток наморщил нос, учуяв неприятный запах. Впрочем, запахи тут витали самые разнообразные – и нежного фимиама, и едких кислот и многого другого. В центре мастерской располагалась большая пышущая огнем жаровня. Над ней, прицепленная к потолку, висела пузатая бутыль. Сквозь закоптившееся стекло было видно странное багрово-желтое существо, которое билось об стенки, пытаясь вырваться на свободу. Даро стало страшно.

 

В дальнем конце мастерской их ждал придворный маг Асфарот – высокий старик, облаченный в серую хламиду. Он сидел на скамье за единственно пустым столом. Его длинные белые волосы резко контрастировали с темной кожей. Еще издали он принялся рассматривать своих гостей. Не смотря на возраст, у него был ясный и цепкий взгляд. Когда гости подошли ближе, старик поднялся и шагнул навстречу.

— Мастер… — Веган почтительно склонил голову.

— Здравствуй. Я вижу, ваша поездка была не напрасной, — проговорил волшебник и улыбнулся. – Как тебя зовут? – обратился он к подростку.

— Даро, господин.

— Хорошо. Присаживайся. Нам нужно поговорить.

Даро сел на самый край скамьи и застыл. Старик устроился напротив, а Веган отошел, чтобы не мешать разговору.

— Итак, тебя зовут Даро, тебе четырнадцать лет и до сих пор ты жил в деревне со своей бабушкой, — сказал маг, глядя на своего собеседника.

— Да.

— Понимаешь, обстоятельства сложились так, что нашему принцу Велату требуется твоя помощь. При чем немедленно.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? – нетерпеливо просил Даро, памятуя о словах Вегана – воин обещал, что отвезет его обратно в деревню, как только все закончится.

— Видишь ли, его высочество принц Велат сильно заболел. – В голосе Асфарота прозвучала усталость и печаль. – У него очень редкая болезнь, которую нельзя вылечить ни лекарствами, ни магией. Сейчас он лежит наверху в своих покоях, и за его жизнь бьются самые искусные лекари страны. Но они ни чем не могут помочь. Все их снадобья и эликсиры только оттягивают неизбежное. Принц умирает…

 

Старый маг тяжело вздохнул и продолжил:

— Мне трудно говорить об этом, потому что я с самого рождения Велата был его наставником. Он мне как родной. Но есть вещи поважнее моей скорби… Понимаешь, у нашего короля нет других сыновей, кроме Велата. Если единственный наследник престола умрет, настанут страшные времена. Очень многие будут претендовать на трон. Начнется смута, в провинциях вспыхнет бунт. Наш король уже стар и немощен. Скоро и он отправится в Заоблачные Выси. И тогда наше королевство Келен останется без правителя. Владыки соседних стран пойдут на нас войной, чтобы захватить наши земли. И все погрузится в хаос и кровавые битвы…

Даро внимательно слушал придворного мага. Но ни как не мог понять, что от него требуется. Чародей, видя его замешательство, снова заговорил:

— Да, начнется война. В этом можешь не сомневаться. Однажды она затронет и твою деревню. И тогда там сгорят все дома, и вражеские захватчики будут убивать твоих друзей, родственников – всех, кто тебе дорог. Свирепые воины королевства Орании не щадят никого… Ты хочешь, чтобы все это произошло? – неожиданно спросил маг.

— Нет, не хочу, — Даро вспомнил Канну, и вздрогнул.

— Тогда ты должен помочь нашему принцу.

— Но я же не умею лечить! – воскликнул Даро.

— Это от тебя и не требуется. Велата уже не спасти…

— Тогда чего вы хотите? – Даро был в растерянности.

— Теперь, когда я все рассказал тебе, ты сам понимаешь, что принц не может, не имеет права умирать. Но так как настоящий Велат с минуты на минуту отправится в Заоблачные Выси, вместо него будешь ты.

— Я?! – Глаза Даро округлились от изумления.

— Да, ты.

— Но я же не принц!

— Ты им станешь. И сейчас я объясню тебе, как именно это произойдет. – Старик откашлялся. – Когда сердце Велата остановится, я выну из его головы все воспоминания. А потом передам их тебе. С того момента ты начнешь думать, будто ты и есть принц Велат. Затем я изменю твою внешность так, чтобы вы стали похожи. Нет, — поправил себя маг, — не похожи, а неотличимы. И все. Дело сделано. Ты станешь принцем, потом, через несколько лет – королем, и будешь законно править Келеном.

— Но как вы это сделаете? – только и нашелся, что сказать Даро.

— Ну, — старик невесело усмехнулся, — я ведь придворный маг. А такой титул достается только самому могущественному волшебнику страны. Мне так же легко колдовать, как тебе – стрелять из рогатки по птицам.

— Я не люблю стрелять по птицам, — зачем-то сказал Даро.

— Порой приходится делать даже то, что нам не по нраву. – Волшебник в задумчивости пригладил седые волосы.

— Но почему именно я?!

— Я не только маг, но и звездочет, — терпеливо сказал чародей. – И звезды открыли мне, что ты – единственный, кто может вместить в себя сознание Велата. Никто кроме тебя на это не способен.

— Я просто хочу вернуться домой…

— Дело в том, что без твоего согласия, я не могу поместить воспоминания принца в твою голову. И если ты откажешься, я сразу же отправлю тебя назад деревню. Обещаю, что так и будет, — маг сделался необычайно хмурым. – Но я уже говорил тебе, что предвижу будущее. Так вот, твой отказ будет означать начало неминуемой войны. И во время пограничных битв твоя деревня сгорит, и все жители будут убиты. В том числе ты, твой друг Вигг, девушка по имени Ниль и даже твоя бабушка Канна. Это я тебе тоже обещаю, потому что предвижу эту линию судьбы… Так ты согласен или нет? – выдержке Асфарота можно было позавидовать.

После минуты раздумий, Даро неожиданно твердо ответил:

— Я согласен.

 

Чародей вдруг посмотрел в потолок и горько произнес:

— Очень своевременно. Жизнь Велата угасает.

И не вставая с места, старик исчез.

Асфарот возник посреди роскошных покоев. Тут толпились слуги, придворные лекари, травницы, знатные дамы, вельможи. Маг повелительно махнул рукой:

— Чтобы спасти его высочество принца Велата, я буду творить заклятие Перерождения! Если Создатель будет благосклонен ко мне, принц останется жив. А теперь все вон!

Перепуганные дамы первыми покинули покои принца. За ними последовали вельможи и слуги. Приказы придворного чародея всегда исполнялись незамедлительно. Когда двери закрылись, Асфарот быстро сотворил заклятие Непроницаемой завесы, чтобы никто не мог ни войти в комнату, ни подслушать, ни подсмотреть, что произойдет. Потом он медленно приблизился к ложу. Он слышал стук сердца больного. Этот стук становился все тише, тише, и, наконец, смолк.

— Велат, прости меня, — еле слышно прошептал старик.

Он коснулся лба принца и замер. Потом быстро отошел в угол. По его морщинистым щекам текли горячие слезы. Теперь нужно было полностью уничтожить тело принца, чтобы ни что не могло выдать роковой тайны. Асфарот уговаривал себя, убеждал, что на постели уже лежит не сам Велат, а только его оболочка. Но ни как не мог заставить себя произнести заклятие Распада. Потом рывком обернулся, и чары сорвались с его дрожащих пальцев. Глядя, как тело принца растворяется в воздухе, он снова произнес:

— Прости меня, Велат… И ты, Даро, тоже прости.

 

За дверьми покоев толпились люди.

— Старик совсем выжил из ума, — шептались дамы.

— Никто не способен на Перерождение. Само это заклятие – просто миф! – в один голос твердили вельможи. Слуги молча переглядывались.

— Кто теперь унаследует трон… — сказал кто-то.

И наступила напряженная тишина.....

[Zolushka]

Юлия Кулешова (Лестада)

 

Я, наверное, повторюсь или буду слишком банальна, не случайно же Юлию окрестили заслуженной вампирессой Кыргызстана, а я бы ещё добавила, что она (во всяком случае я других не встречала) - яркий автор, связанный тематически с Японией. Юлия эрудирована: кажется, что знает об этой стране восходящего солнца всё. Я прочла несколько её произведений, и все они оказались разными - сюрреалистический рассказ "Аквариум", юмористический "В тридевятом царстве", мистико-вампирские "Паучьи прятки" и другие. Но во всех её работах присутствует очень важная для писателя черта - смелость. Юлия не боится писать о запретном, не боится переступить грань крайности в чувственности. Рада, что познакомилась с этим автором и горжусь, что такие есть в нашей стране.

 

Ссылки:

http://proza.ru/avtor/lestada

Здесь, на форуме

 

Отрывок из "Лисьего жемчуга"

 

***
Спать я не мог, как не пытался. Забившись в угол комнаты и подтянув к подбородку одеяло с футона, до боли в глазах вглядывался в сумрак за неплотно задвинутыми сёдзи. И чудилось мне, будто деревья в саду перешёптываются, а по деревянному полу кто-то шаркает. «Это Итадзура. Это всего лишь Итадзура, - успокаивал я себя – Небось дрыхнет сейчас, десятый сон видит. А я тут трясусь от страха! Может, он намешал мне что-нибудь в саке или в еду, и теперь мне мерещится всякая дрянь? Так, стоп. Он же ещё в синкансене дал мне что-то выпить. Может, там был какой-то наркотик? Да что ж это такое?!». Такие безрадостные мысли текли в моей голове, когда в бумажную поверхность сёдзи робко постучали. Я замер, боясь что-либо отвечать, а в следующую минуту завопил так, что сам чуть не оглох от собственного же крика. В двадцати сантиметрах от пола на тонкой, змеевидной шее двигалась женская голова. Смущённо кашлянув, она просунулась в отверстие сёдзи и направилась ко мне.

- Простите, - нежным голосом промолвила голова – Я услышала, что в доме гость и решила засвидетельствовать вам своё почтение. Надеюсь, вам у нас нравится. Ах, как же я несчастна, - без всякого перехода сообщила голова и залилась слезами. Да так горько, что я даже прекратил стучать зубами от страха и смог выдавить участливое:
- А что случилось?
- Меня никто не любит! Я ужасна! Ни один мужчина не желает возлечь со мной! Ах, несчастная я!
- Почему же вы ужасны? – рискнул я подбодрить голову – Вы очень даже красивы.
И я не лгал. Голова действительно обладала лицом дивной красавицы: белая, словно фарфоровая кожа, по оленьи большие чёрные глаза в обрамлении пушистых, изогнутых ресниц, аккуратный, чуть вздёрнутый нос, розовые, припухлые губы, смоляные волосы, убранные в высокую причёску, украшенную цветами.
- Ах, вы и правда находите меня красивой? – щёки головы залил румянец, и она радостно качнулась на шее.
- Ну, да, - кивнул я – Только это… не сочтите, конечно, за грубость или наглость, но где ваше тело? Руки там, ноги, - я смолк, не зная, как дальше продолжать беседу, переживая, что нанёс голове смертельную обиду. Однако та, наоборот, взмахнула ресницами и проговорила с тёплой улыбкой:
- Так я сейчас его сюда приведу, раз вы не возражаете. А затем мы с вами сыграем, да? – и не дожидаясь ответа, голова изобразила в воздухе петлю. В коридоре послышались торопливые шаги, и вскоре я увидел, как в комнату входит женская фигура, облачённая в кимоно синего цвета. Из ворота произрастала длинная шея, укорачивающая по мере приближения фигуры к голове, зависшей прямо перед моим лицом.

Я тихо заскулил, молясь всем богам, которых знал, чтобы этот кошмар прекратился. Руки существа принялись жадно ощупывать моё тело, бороться с завязкой хакама. Я оцепенел от ужаса, когда шея у этой женщины снова вытянулась и обвилась вокруг моей талии, а из губ показался длинный подрагивающий язык, ринувшийся выписывать узоры на животе.
- Да что ж это такое?! – взревел уже знакомый мне голос, и Итадзура рывком отшвырнул женщину от меня. Та вскочила на ноги, церемонно поклонилась и засеменила вон из комнаты, не переставая бормотать извинения.
- Итадзура, - облегченно было выдохнул я и уже хотел поблагодарить своего спасителя, когда вдруг увидел тень, которую Итадзура отбрасывал в лунном свете: на месте головы у тени красовалась лисья морда с острыми ушами на макушке, а за спиной гордо вздымались пять хвостов.
- Так ты… ты… кицунэ? – я прекрасно понимал всю абсурдность ситуации, её невозможность в условиях реального мира, но с глазами не поспоришь ведь. Я не знал, что мне думать, а Итадзура досадливо морщился, потирая пальцами переносицу.

- Нет, я не кицунэ, - сказал он – Я не имею никакого отношения к этим добреньким служительницам богини Инари. Я – лис, проказник, шутник и трикстер. Я – ногицунэ. Делаю только то, что интересно мне и ни перед кем не отчитываюсь. Захочу – помогу человеку. Захочу – напущу такой морок, что несчастный сойдёт с ума на потеху мне. Я притащил тебя сюда, чтобы скрасить свою скуку. Понимаешь, японцев не так-то просто испугать. Они привыкли к нашим проделкам, знают, как обойти наши шалости, что ответить, где пройти. С неискушёнными гайдзинами интереснее. Вот и родня моя заинтересовалась. Даже бедняжка Рокурокуби-сан рискнула урвать крохи твоего внимания. Она уже ведь жаловалась тебе, что никто её такую не любит? Знал бы ты, как они мне все надоели!
- Так, стой, - выставил я вперёд руку – Пора с этим завязывать. Я не знаю, чего ты намешал в еду, что мне теперь всяческие кошмары мерещатся, но… но я хочу, чтобы это прекратилось, слышишь? Немедленно! Сейчас же!
- Милый, милый Киру-чан, - взгляд Итадзуры был полон сострадания – Разве ты ещё не понял? Ты не вправе приказывать. Ты пленник здесь. И я отпущу тебя только тогда, когда вдоволь наиграюсь. Будем надеяться, что ты к тому времени не погибнешь. В противном случае, будет очень жаль. Тогда придётся караулить нового гайдзина.

- Ты псих, что ли?
- Ахаха, ты забавный, Киру-чан. Но тебе не выбраться отсюда, пока я сам не решу тебя отпустить. Можешь побегать по дому, подёргать сёдзи, раз не веришь. Только я бы не советовал тебе это делать, - говорил Итадзура, но я уже не слушал его. Метнувшись в коридор, закружил по дому: раздвигал сёдзи, влетал в комнаты и неизменно встречал добродушно улыбавшегося Итадзуру. Лестничные пролёты, крытые галереи, кухонные помещения – всё вертелось перед глазами, уговаривало смириться, но смех ногицунэ ударял в спину, подстёгивал, и я вновь бросался раздвигать непослушными пальцами сёдзи очередной комнаты.
Устав бегать по дому, я ринулся в сад, промчался мимо дерева хурмы с воющей на ней лошадиной головой, и, споткнувшись о корягу, рухнул носом в грязь. Слуха достигла незатейливая песенка, напеваемая скрипучим старческим голосом. Я задрожал и осторожно выглянул из зарослей травы.
- Намыть ли мне бобов или съесть кого-нибудь? Ух, намыть ли мне бобов или съесть кого-нибудь? Намыть ли мне бобов? – возле ручья сидела маленькая старушка и полоскала в воде бобы. В конце каждой строчки она подносила бобы к лицу, подслеповато щурилась, рассматривая их, и опять возвращалась к своему занятию – Или съесть кого-нибудь? Или съесть?– она огляделась по сторонам и застыла, увидев меня - Ааа! Ты кто такой? – испуганно вскричала старушка и прижала к впалой груди бобы.
- Киру-чан, - прошептал я.

- Очень приятно. А я – Адзуки-араи. Пойдёшь ко мне ужином? Бобы жутко на зубах вязнут. Измучилась я с ними. Мне бы мяска, - жалостливо протянула бабка – Так пойдёшь? Я тебя вкусно приготовлю.
- Я – гость Итадзуры-сана, - пискнул я, в надежде, что имя лиса отобьёт у старой аппетит. Так и случилось: она заметно сникла, поджала губы и буркнула:
- Ну, и проваливай. Нечего тут шастать, порядочных ёкаев на слюну изводить.
- Я бы проваливал, но Итадзура-сан не пускает.
- А ты жемчужину у него стащи, тотчас отпустит.
- Жемчужину?
- Ну да. Душа ногицунэ, как и любого лиса-оборотня, заключена в жемчужине. Если сможешь её раздобыть, Итадзура-сан исполнит любое твоё желание.
- Спасибо, бабушка.
- Да пожалуйста. Как освободишься, заходи ко мне, порадуй мои зубки.
- Да, конечно, - поклонился я и побежал в дом.

***
Прошла неделя. Я уже почти привык к местным обитателям, и только плотнее закрывал на ночь сёдзи. Впрочем, в комнате я практически не бывал, пропадая большую часть времени в компании Итадзуры, с завидным постоянством спаивающего меня. Иногда на огонёк забредала Дзёре-гумо и настойчиво звала нас покататься на её качелях, сплетённых из паутины. Днём Дзёре-гумо была соблазнительной девушкой в струящемся кимоно из чёрного шёлка, а по ночам превращалась в огромного паука и рыскала по дому в поисках съестного.
Я умудрился подружиться с рассеянным Бакэ-дзори – старым, разношенным сандалем, который носился по комнатам и приставал к каждому с просьбой подлатать его. «А то перед другими призраками и демонами стыдно показываться. Такой я неухоженный, - сокрушался Бакэ-дзори и затягивал свою песню - Три глаза у меня, три глаза и два зуба меня, всего два зуба, да». Временами он натыкался на Каракасу-обакэ – оживший старый зонтик, и тот принимался гоняться за древним сандалем.

Я даже находил некоторое извращённое удовольствие в беседах с Сагари-саном, раскачивающимся на своём дереве и читающим танка эпохи Хэйан (4). Но привыкнуть к проделкам призрака-эксгибициониста Сиримэ никак не получалось. Он подкрадывался ко мне незаметно, хлопал по плечу и резко нагибался, задирая подол кимоно и спуская хакама… В первый раз я вопил, что есть мочи, когда из раздвинутых ягодиц вылезал большой глаз. Во второй раз просто вздрогнул. В третий пригрозил, что двину ему в глаз, после чего Сиримэ стал устраивать свои шалости на безопасном от меня расстоянии.

К концу второй недели мне удалось украсть жемчужину Итадзуры. Как обычно, лис старался меня напоить - при пособничестве Камэоса-сан, ожившей бутылки саке, непрерывно производящей алкоголь. Однако я незаметно опрокидывал содержимое чашек под стол, и притворяясь вдрызг пьяным, предлагал новый тост, заставляя Итадзуру поглощать саке порцию за порцией.
Наконец, ногицунэ закрыл глаза и впечатался лбом в стол. Не теряя времени, я приступил к обыску: ощупал каждую складку кимоно, дзюбана и хакама, развязал пояс-оби и посмотрел его на свет. Когда я проверял воротник, пальцы нащупали под прядями рыжих волос на шее цепочку, потянув за которую я обнаружил кулон из жемчуга. Схватив добычу, я отбежал в противоположный угол комнаты и замер, решая – что же делать дальше?
- Желание загадывай, дурень. И возвращай мне мою жемчужину, - зевнув, сказал Итадзура. В его красивом лице не было ни намёка на опьянение, будто это и не он тут полчаса назад едва ворочал языком. Я помотал головой, не желая вдаваться в эти странности, и выкрикнул, зажав в руке кулон:
- Хочу попасть домой сейчас же. Хочу, чтобы…

- Тише, тише, Киру-чан. Только одно желание. Подумай хорошенько, - глаза Итадзуры вспыхнули жёлтым светом. Я внутренне поёжился и прошептал едва слышно:
- Хочу домой. Сейчас же.
- А как же дипломная? – насмешливо выгнул правую, пирсингованную бровь ногицунэ.
- В интернете информацию найду. В библиотеке.
- Ага. А концерты? Ты ведь хотел на концертах любимых музыкантов побывать, изучить культуру Японии поглубже.
- Обойдусь. Я домой хочу, - упрямо твердил я.
- Ладно, - плавный пасс рукой, и жемчужина вновь на шее у лиса – Домой, так домой. Эх, люди-люди, вы так банальны, что даже скучно. Думаешь, такой везунчик, что смог обхитрить самого ногицунэ и украсть у него жемчужину? Мне было интересно, какое желание ты загадаешь. Перед тобой приоткрылись двери сказочного мира, а ты выбрал реальность. Ты мог пожелать чего угодно, но захотел всего лишь домой. Глупый-глупый Киру-чан, - Итадзура щёлкнул пальцами и в тот же миг начал рассеиваться, распадаться на сотни мелких рыжих светящихся пушинок, закружившихся вихрем вокруг меня.
«И помни, Киру-чан, - затихал голос лиса – Не смей никому рассказывать о том, что видел здесь. Проболтаешься, пеняй на себя»..............

Сообщение отредактировал Zolushka: 30 Июль 2014 - 00:10

[Zolushka]

Зарина Бегимкулова (Radda Riddle)

 

Мне очень хочется видеть в этом списке "девушку с копьем", так я прозвала ее после чтения ее текстов. Зарина - хоть и молодой, начинающий автор, но в ней чувствуется потенциал, похожий на бурю, которая укрощена, наверное, временно, и когда-нибудь вырвется на свободу.   Ещё для ее творчества характерна, я бы сказала, старомодность. Её героини чопорны, как английские леди прошлого века, и самостоятельны, как амазонки. Так же у Зарины встречала попытки стилизации под классический зарубежный стиль в духе писателей-романтиков ("Старый Лондон"). Хочется пожелать ей удачи и много-много интересных рассказов и романов на радость нам, читателям.

 

 

Ссылки:

Здесь, на форуме

 

В качестве примера её романтической прозы я хочу привести отрывок (и читать полностью рекомендую всем) - Отрывок из повести "Когда море борется с ветром"

 

 

Керст

«Рах’айни маккур инта сах’арду Шахар, Шахар! Рах’айни маккур арсахам Шахар, Шахар!»
Дым от горевших благовоний плотной стеной окружал двенадцать старейшин благословенного города Арсахам. Убеленные сединой старцы полукругом сидели возле золотого алтаря богу Шахару – защитника города. Песнопения становились все быстрей и молящиеся ритмичнее закачались им в такт.
Керст Мак-Рой, начальник городской стражи, с трудом протиснулся между таращившихся на молебен горожан и глазами поискал Народного Говорящего. Увидев, он решительно начал пробираться к нему, не постеснявшись пройти совсем близко от священнодействующих.
- Мэрт, объясни мне, пожалуйста, какого черта здесь происходит?
- Благочестивые отцы города возносят благодарственную молитву богам. А на что это похоже?
- Ну, я тоже люблю молиться. К примеру, дома, со своей женой и четырьмя дочерьми, в мире и покое. Но сейчас за стенами города две тысячи всадников, жаждущих нашей крови. Не благоразумней ли будет потом поблагодарить богов, скажем, когда будет за что?
- У тебя в рукаве есть чудо, Керст? Если нет, то дай посмотреть на молебен, меня это хотя бы забавляет.
- Какое к черту чудо? Надо вооружить каждого, способного держать меч в руках – мужчин, женщин, стариков, детей. Продумать план обороны…
- Жителей славного города Арсахам около полутора тысяч. Включая умирающих и новорожденных младенцев. А за стенами две тысячи свирепых, обученных воинов. Нужно знать свой предел, Керст. Вот помолимся, и пошлем к Садару послов с просьбой о милосердии. И будем надеяться на его великодушие.
- О, да! О его «великодушии» ходят легенды, - сварливо произнес начальник городской стражи. Но в глубине души он знал, что мудрый Говорящий прав. Умирать Керсту нельзя было ни в коем случае. Четыре дочери и все уже невесты. А старшая так вообще всех женихов прирежет, если за ней не следить.
Не дал ему с женой сыновей Мирхат, бог семейного очага и женской плодовитости. Зато старшая дочь, Родена, оказалась наказанием похуже, чем сын. Наотрез отказавшись заниматься с сестрами вышиванием и учиться играть на арфе, она метала ножи в дыни и тренировалась мечом нарезать деревянные палки ровными колечками, как колбаску.
С год назад нагрянул он с облавой в Тотализатор, где проводились незаконные бои на деньги. И арестовал собственную дочь, которая переодевшись мужчиной, молотила противников на арене тяжелой дубинкой с железными шипами. Ни одна из ее сестер такую даже не поднимет!
И вот Родене уже двадцать один, а ни один парень не ведется на красивые глаза, памятуя о стальных мускулах и крутом нраве. Теперь же ее с городских стен не вытащишь, все рвется в бой. Родилась бы мальчиком, и самой жилось проще, и родителям наследник и утеха. Жестоко подшутил над Керстом бог насмешек и розыгрышей Кехан.
А вот и само наказание легкой походкой вышагивало в сторону отца. Красива Родена, стройная, смуглая, с большими раскосыми глазами и шикарными черными волосами до колен, заплетенными в тугую косу. Одна беда – мужик.
- Ну что там решили наши убеленный сединой ослы и Говорящий пастух?
- Направим к Садару послов и будем сдавать город. Почему ты не дома?
- Надоело слушать куриное кудахтанье, вот и выбралась.
Курицы – это она про сестер с матерью и бабушкой. Вспомнив о визгливом голосе своей тещи, Керст не смог пенять дочери за грубость. Он остался ждать конца молебна, а Родена, презрительно хмыкнув, неспешно направилась в сторону Главных Ворот.
Именно через эти ворота спустя час посланцы принесли ответ от Садара. Он милостиво согласился сохранить жизнь каждому жителю, в обмен на абсолютное подчинение, выплату ста тысяч золотых михри и девушку по его выбору в наложницы.
Условия были приняты старейшинами с облегчением, поскольку их головы Садар требовать не стал. А от варвара из диких южных степей можно было ожидать гораздо худшего. Только защемило сердце у начальника городской стражи. Как-никак, а дочерей у него четыре. Когда Керст поделился опасениями с Народным Говорящим, тот лишь хмыкнул в ответ:
- Помолюсь Кехану, чтобы твою Родену выбрали. За это она вспорет Садару брюхо, а заодно и всему его войску. И наша проблема решится сама собой.
В другое время Керст выбил бы Мэрту пару передних зубов за такие слова, но сейчас только рукой махнул. Были дела куда важнее. К вечеру нужно сдать город завоевателям.

Гор

В лагере Садара царила жесткая дисциплина. Пить только в мирное время, женщин по палаткам не прятать. «Вот так и помрешь без женской ласки», - подумалось Гору. Даром что ближайший друг и советник вождя. Для друзей Садар исключений не делал. За нарушение – месяц в ночном патруле. Днем бесконечная дорога, и ни сна тебе, ни отдыха.
Только что отбыли посланцы от старейшин города Арсахам.
- Садар, вот зачем ты потребовал девчонку? В Тэргенте было то же самое. Девчушка с месяц потолкалась в обозе, а потом замуж попросилась. Ты ее и отпустил. Даже не притронулся ни разу.
- Гор, друг мой, вот ответь – что может быть нужно дикому варвару из пустынных степей Акарды? Власть, деньги и плотские утехи. Потому и попросил.
- Это ты-то варвар? Давно под подушкой книги прятать перестал?
- Важно, чтобы жители Арсахама поверили, что я варвар и при желании вырежу их всех вместе с детьми. Страх довольно хорошо способствует покорности. Мы пополним здесь припасы, наберем воинов в армию и двинемся дальше на север. А арсахамцы должны помнить, что даже если меня нет рядом, я всегда могу вернуться и превратить их город в пыль у моих ног.
Садар был великим стратегом. Всю жизнь он посвятил войне и завоеваниям, оставаясь при этом умнейшим из людей. Женщины его никогда особо не интересовали, поэтому и не задерживались надолго. А со времени похода Садару вообще стало не до них. Может, если бы он нашел себе женщину, то и воинам дал послабление.
«Пустые мечты», - оборвал себя Гор. Война гораздо важнее женщин.
Уже через час город приветственно открыл ворота войску Великого Садара. Но пока соратники пировали и праздновали, у Гора нашлись дела иного свойства.
На центральную площадь согнали всех незамужних девушек Арсахама. Глаза разбегались от их количества и затуманивались от красоты. Прогуливаясь с Садаром мимо шеренги девушек, Гор пытался угадать, на ком друг остановит свой выбор. Он славился своей непредсказуемостью. Вот остановился возле какой-то вдовушки с красивыми глазами.
- Сколько тебе лет?
Девушка презрительно вскинула брови и посмотрела прямо в глаза завоевателю. Смелая.
- Двадцать один.
- Ты рано овдовела. Сколько у тебя детей?
- Если в двадцать один девушка не замужем, значит вдова? Мне говорили, что ты славишься широтой взглядов, Садар. Значит, ошибались. Я никогда не была замужем.
У Гора недвусмысленно отвисла челюсть. Даже Великий Вождь опешил от такой дерзости. Девочек с пеленок приучали к покорности и мягкости, так что было чему удивляться. Одета она была, как девушка из богатой семьи, но вела себя похуже степных дикарок.
- Как тебя зовут? Кто твой отец?
- Родена Мак-Рой. Мой отец начальник городской стражи. По крайней мере, был им, пока святые олухи не дали тебе нас завоевать.
- Так почему же ты не замужем, Родена Мак-Рой?
- Не вижу ничего привлекательного в круглосуточном обслуживании волосатого животного вроде тебя.
Гор с облегчением вздохнул. Все стало понятно. Она сумасшедшая, потому и не замужем. Видимо Садар тоже решил так и молча двинулся дальше. Подошел к какой-то премиленькой девушке, коротко указал на нее пальцем и отправился пировать. Гору же пришлось остаться, чтобы отдать кое-какие распоряжения. Может хоть эта прелестница растопит лед сердца их вождя.

[Fertes]

Светлана Васильева (она же Камли Брайт, она же fotka, она же broni_slava) (Санкт-Петербург, Россия)

 

Однажды, три года назад, зашла к нам на огонёк в Кырнет и осталась, до сих пор является активным собеседником, автором и просто помощником при корректуре произведений. Имеет несколько опубликованных фантастических романов, успела отметиться и на страницах бишкекской газеты. Пишет, в основном, в русле фантастического жанра, но её творчеству не чуждо социально-бытовое, которое по отличительной характеристике  лёгкое, с юмором. И еще одна особенность, по которой можно узнать Светлану, то, чему стоило бы поучиться молодым авторам. Это правильность в построении сюжета и составляющих композиции: у нее  никогда не бывает путаницы в последовательности оформления идеи.

Думаю, она по праву стала первым в списке российским автором, "живущим" на просторах Кырнета. )))

 

 

Ссылки:

 

Здесь, на форуме

 

на фантастах

 

В качестве примера - небольшой рассказ, самый последний, опубликованный в сети.

 

К началу света

 

Пить или не пить — вот в чем вопрос.

 

Народная мудрость

Василий вылил в стопку остатки водки и задумался…

Все началось чуть больше года назад, когда он точно так же поставил под стол пустую бутылку, хлопнул стопочку и только было потянулся за огурчиком…
…Грохнуло где-то совсем рядом — поднятая взрывом земля сквозь ячейки маскировочной сети посыпалась на пригнувшихся в окопе бойцов.
Поправив съехавшую каску, Василий огляделся. В шаге справа надрывался связист, но невозможно было разобрать ни слова, потому что проклятый фриц засел со своим минометом на ближайшем пригорке и с каких-нибудь двухсот метров посылал мину за миной из проклятого шестиствольного «ванюши»…
«Что б тебя…»
Додумать Василий не успел, потому что вдруг ка-ак жахнуло — прямо по каске!..
Очнулся он у себя на кухне.
«Елки зеленые, никак заснул?» — сплевывая хрустевший на зубах песок и ощупывая шишку, размышлял Василий.
Шишка, надо сказать, образовалась конкретная. Не иначе, лбом к столу приложится. Но вот откуда песок?
К пятнице шишка — вместе с воспоминаниями о странном сне — рассосалась. Заглянув после работы в «Пятерочку», Василий взял бутылочку «Флагмана» и двухлитровку «Арсенального»: водка без пива, как известно, — деньги на ветер. Ну, и еще баночку на дорогу прихватил, потому как жара стояла подходящая.
Телевизора на кухне у Василия не водилось с тех пор, как ушла Люся: что за радость, когда бубнят под ухом, мешая сосредоточиться? Картинки всякие мельтешат… По той же причине не включал он радио и не терпел собутыльников. Нет, только в тишине — с чувством, с толком… Он и не заметил, как налил последнюю стопку, в задумчивости выпил…
— Пли!
Выплюнув снаряд, тяжелая чугунная пушка сперва прыгнула, а потом плавно откатилась назад.
Клубы — черного, серого, белого — дыма, вспыхивая изнутри огнем, рвались вверх, наползали друг на друга; в просветах с криками проносились какие-то тени.
— Ствол пробань! Канонир, заряжай!.. Фейерверкер, наводи!
Кричали что-то еще, но оглушенный грохотом, свистом пуль, криками и стонами, Василий не расслышал. И тут откуда не возьмись этот… как же его? Эскадрон гусар летучих — во! А потом — хрясь! Прямо по киверу…
Шишка обнаружилась в аккурат на том же самом месте, что и в прошлый раз.
«Интересное кино, — рассматривая ее в ванной перед зеркалом, недоумевал Василий. — То были фрицы, а теперь — французы. А говорят: „Белочка, белочка”! Какая еще, кактусы колючие, белочка, когда…»
Он понюхал майку.
Нет, не померещилось: та отчетливо пахла порохом.

Следующей пятницы Василий ждал с нетерпением. Но не торопился, нет. Зашел в тот же магазин, взял, как обычно; дома поправил стол, аккуратно расставил бутылки и закусь; табуретку на законное место пододвинул. И принимал в своем обычном темпе — спешка, как известно, нужна только при ловле блох. Ну, и при… Не такой Василий человек, чтобы заведенный раз и навсегда порядок нарушать. Только вот Люся не хотела этого понимать…
Похоже, мысли о жене сбили настрой, потому что Василий так и остался на кухне.
«Что за черт?»
Пришлось бежать за добавкой. Не любил он этого дела — норму свою знал, — да ради эксперимента чего ни сделаешь!
Водка не пошла, но Василий заставил себя проглотить.
«Паленая, что ли?»
Но тут из-за ограды послышался звук трубы. Ворота распахнулись, и на утоптанную землю ристалища въехал рыцарь. Что там было накарябано на щите вновь прибывшего, разглядеть пока не удавалось. Только когда рыцарь, звякнув доспехами, остановился прямо напротив Василия и ткнул острым концом копья в его щит, в лучах заходящего солнца блеснул девиз чужака: «In aqua sanitas!»*
«Ну, это мы еще посмотрим!» — с сей благородной мыслью Василий и устремился навстречу противнику, сжимая в правой руке копью, а в левой щит с девизом «In vino veritas!»**
Посмотреть, правда, не получилось: подпруга возьми вдруг да и лопни. Вывалившийся из седла Василий полетел в одну сторону, шлем — в другую…
Такой здоровенной шишки у него еще не было.
«Интересно, сам собой ремень перетерся? Или кто специально подрезал?» — по дороге на работу размышлял Василий.
Обиднее всего — никак не удавалось дважды оказаться в одном месте. Медленно, но верно Василий с каждым разом отступал на век-другой назад. И на Куликовом поле побывал — в Засадном полку, рядом с Боброком Волынским скакал; и при Каннах с Ганнибалом боевого слона вел; и при Гавгамелах в первом ряду македонской фаланги стоял; и в Марафонской битве поучаствовал — но и тут не повезло, в первую же минуту камень, пущенный эллинским пращником, в лоб вмазал… С пращниками ему вообще не везло — от каменюги того психованного иудейского пастушка шишка с доброе куриное яйцо осталась. Не фартило, впрочем, не только в сражениях: месяцев пять назад очутился Василий на роскошном брачном ложе в просторной опочивальне, потолок которой поддерживали резные краснолаковые колонны. И только было потянулся обнять молодую жену, — очаровательную, кстати, китаяночку, — как та от души врезала ему по лбу тяжеленной сковородой (и откуда только такая в спальне взялась — не родная кухня же?)… Зато в последний раз удалось поохотиться на мамонта. Жаль только, мамонтятинки отведать не довелось — какая-то сволочь по башке палицей двинула…

Василий вылил в стопку остатки водки и задумался…
Потом решился.
И выпил.
И ни-че-го… То есть совсем ничего. Пустота и мрак.
А потом откуда-то издалека и вроде бы сверху раздался голос:
— Да будет свет!
И стал свет.
И увидел прозектор, что это хорошо.
__________________________________________

*In aqua sanitas (лат.) — здоровье в воде.
**In vino veritas (лат.) — истина в вине.

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 08 Август 2014 - 00:23

[Fertes]

Митрофанова Ольга (Казахстан)

 

В Кырнете она уже давно, первые литературные попытки были в блогах namba.kg. И все же Ольга - пока еще ищущий писатель с огромным потенциалом. Ей отлично удается социальный жанр. Она легко может заставить своего читателя как смеяться ("Подарки для всех (18+)" , так и плакать ("Материнский инстинкт"). Но то, что у нее не отнять - это способность к сатире (на мой взгляд),  добродушной, но меткой. Я обожаю этого автора именно за неожиданность в её творчестве: никогда не знаешь, чем Ольга удивит. Я бы не хотела терять этого автора из виду: очень уж она оригинальна. И я больше чем уверена, то, что я видела до этого момента - всего лишь начало цветения, до ягод далеко. Поэтому пожелаю удачи - не останавливаться и расти, радовать своих читателей.

Имеет публикации в бишкекской газете.

 

 

Ссылки:

Здесь, на форуме

 

Материнский инстинкт


Есть на свете люди большие и маленькие, толстые и худые, дети и старики. Есть страшные, как Воланд-де-Морт, и красивые, как моя соседка по парте Ирочка, а есть просто любимые и нелюбимые. К последним, кстати, я отношу и себя.

Меня зовут Кирилл, в апреле мне исполнится девять, я учусь во втором классе и живу вместе с мамой. А она у меня самая лучшая на свете, несмотря на то, что мы часто не понимаем друг друга и ссоримся. О том, что с мамой нельзя ссориться, нам рассказывала в школе Вера Андреевна, наша учительница. Я тогда не запомнил, почему именно нельзя, но хорошо усвоил, что мама - самый близкий человек на свете. Ведь она меня родила, кормила и очень любит, и без неё моё будущее покроется мраком, а меня самого отдадут в детский дом.

* * *
Будильник на моей тумбочке каждое утро звонит ровно в 7 часов. С первого класса я завожу его сам, - так велела мне Вера Андреевна, чтобы я не опаздывал в школу и будущее не покрылось мраком. Но когда я открываю глаза зимними утрами и вижу темноту, становится по-настоящему страшно: а вдруг оно уже покрылось, пока я спал? От этой мысли я вскакиваю, бегу сломя голову на кухню, включаю свет и облегчённо вздыхаю: нет, не покрылось, я ещё могу пойти верной дорогой, как говорит Вера Андреевна, и вырасти классным парнем.

Будить маму утром нельзя. Иначе она просыпается злая, обхватывает обеими руками сильно болящую голову и может накричать на меня. А я помню, почему с мамой нельзя ссориться, так что я просто наливаю из-под крана воды в большой черно-белый чайник и включаю газ. Пока чайник шумит, я достаю из шкафа коробку с хлопьями, насыпаю полчашки. Вообще-то хлопья надо заливать молоком, как советует кролик Квикки в рекламе, но молока у нас нет. Что ж, с чаем тоже вкусно! Дождавшись, пока из чайникова носика полезет пар, я выключаю газ, наливаю в хлопья чай без чая, а сам иду умываться и одеваться.

* * *
- Ермолов, ты почему не лепишь? - строго спросила меня на уроке труда Вера Андреевна.
- У меня нет пластилина, - честно признался я.

- Ермолов, когда твоя мама уже изволит купить тебе пластилин? Совершенно безответственный ребёнок! Если будешь и дальше так себя вести, вырастишь идиотом и твое будущее будет покрыто мраком. - от последних слов Веры Андреевны я аж вздрогнул.

- Мама купит тогда, когда государство нам пособие выдаст, она так сказала, - оправдывался я, будто это спасет мое будущее от покрытия.

- Твоя мама - чёртова алкашка, так и передай ей, Ермолов! - разозлилась Вера Андреевна. На этот раз она была не права - сама же говорила мне, что мама - самый близкий человек на свете и её надо любить и уважать! Ох и любят же взрослые сегодня говорить одно, а завтра другое!

* * *
Урок английского я люблю. Ведёт его Наталья Николаевна, моя любимая учительница, она не пугает меня мраком и всегда улыбается. Но сегодня никакая улыбка не вернёт меня на верную дорогу - я не выучил домашнее задание, и тьма над моим будущем становится всё темнее.

- How are you, Kirill? - Наталья Николаена сегодня начала опрос класса с меня.

- Гуд, - отвечаю я. - То есть файн.

- Надо говорить "I'm fine"! Ok. Where are you from?

Я растерялся. Если бы я хоть одном глазком посмотрел дома фразы, я бы что-то придумал. Но я забыл даже, как переводится "аюфром".

- Наталья Николаевна, - ответил я, - можно выйти?

Учительница кивнула, разрешая, но велела мне зайти в класс на перемене.

Оставшуюся часть урока я провёл в коридоре, наблюдая из окна, как дворник, дядя Петя размахивает снеговой лопатой, прогоняя из школьного подвала каких-то дядек, едва держащихся на ногах. Пьяные, подумал я. Как моя мама. Но мама хорошая, а эти дядьки, похоже, злые - готовы с кулаками кинуться на дядю Петю и свалить его в снег. Со стороны крыльца к дяде Пете на выручку подбежал физрук, и они вдвоем прогнали злых дядек со школы. Наверное, про пьянство и говорит Вера Андреевна, обещая покрыть мраком моё будущее... если так, то я, пожалуй, лучше пойду верной дорогой. Но вот ведь проблема: я не знаю, как выглядит верная дорога, и никогда не видел человека, который по ней идёт. Я задумался, какой дорогой идёт сама Вера Андреевна, ведь она не пьёт, как мама, но дома ее будет ждать пьяный муж, которого сегодня дядя Петя метлой выгнал из школьного подвала. Не найдя ответа на свой вопрос, я дождался перемены и пошёл в класс к Наталье Николаевне.

* * *
Учительница разломала на крупные куски плитку шоколада и кивнула мне:

- Бери.

С орешками, мой любимый... я сглотнул слюнку и робко протянул руку к куску лакомства.

- Кирилл, - начала Наталья Николаевна, - я вижу, что тебе нравится английский язык. И ты старательный мальчик, внимательно слушаешь на уроке, хорошо отвечаешь. Но почему ты не делаешь домашние задания?

- Я не успел вчера, - не хотелось обманывать Наталью Николаевну, но я побоялся, что она тоже назовёт маму "чёртовой алкашкой", и поэтому сказал: - Мы ходили с папой в дельфинарий и пришли поздней ночью.

- С каких пор дельфинарий работает по ночам? - рассмеялась учительница, - Кирилл, знаешь, я терпеть не могу, когда мне врут. Я готова простить, если ты забыл или не захотел сделать уроки, но только скажи мне это честно.

Вздохнув, я вспомнил о верной дороге и сказал честно:

- Мама пришла вчера домой, и её стошнило прямо у входа. А мне пришлось ее помыть и переодеть, и потом убираться в коридоре.

- Ты сам моешь маму и убираешься? - удивилась учительница.

- Нет, она моется сама. Когда трезвая. Но вчера была пьяная, и я не мог её бросить - ведь должен её любить и уважать, иначе мое будущее покроется мраком, верно? Я не хочу попасть в детский дом, Наталья Николаевна, - я почувствовал, что на глазах выступили слёзы.

Учительница молча обняла меня, погладила по голове. На миг я подумал, что Наталья Николаевна - и есть пример человека, который пошёл верной дорогой. Я набрался смелости и прямо спросил её об этом, на что она рассмеялась:

- Да нет никакой верной дороги! И никакого мрака над твоим будущим - жизнь вся состоит из хороших и плохих поступков, и ты не избежишь ни тех, ни других, как ни старайся. А теперь беги скорее на следующий урок!

Я и побежал.

* * *
Прямо за нашей школой находится кулинарный магазин, куда я захожу после школы. Смотрю на огромного шоколадного Спанч-Боба на витрине, любуюсь, как в холодильниках на стеклянных полках стоят целые ряды пирожных - там есть и корзиночки, и эклеры, и заварные, и с вишенкой, и с орешками, и с шоколадом - словом, каких только нет! Если я пойду верной дорогой, первое, что я сделаю, - это куплю целый десяток пирожных, всяких разных. Конечно, при условии, что верная дорога есть.

Меня окликает продавщица Вика, отводит в комнату для переодевания и напяливает свой белый фартук. Потом моет мне руки и доверяет расставлять по полкам драгоценные коробочки с вафлями, шоколадками и печеньем. Эта работа - наша с Викой маленькая тайна, с неё я уношу домой мешочек поломанного печенья, а иногда - даже помятые пироженки.

Я раскладывал уже второй ряд шоколадок, когда за спиной раздался злой голос:

- Вика, это ещё кто?!

Я повернулся на голос и увидел страшную-престрашную тётку, страшнее, чем Воланд-де-Морт и баба Яга вместе взятые. Рот её перекосился, глазищи пылали, а лицо выглядело так, словно она вот-вот готова меня съесть. От страха я поронял на пол все шоколадки, а тётка продолжала:

- Привела какого-то грязнулю, позволила ему лапать продукты! А вдруг у него глисты или, ещё хуже, вши?! Пошли вон, оба!!! - орала тётка во всю глотку.
Не силах слушать её больше, я выбежал на улицу, без куртки, в чём был. Если все, кто идёт верной дорогой, такие злые, думал я, лучше сто раз покрыть будущее мраком. Ведь во мраке можно хотя бы зажечь свечку.

* * *
Открыв ключом дверь, я понял, что мама дома. В коридоре валялись ее сапоги, а из кухни доносился невкусный запах какой-то травы.

- Привет, отрок! - встретила она меня, - как дела в школе?

- Не очень, - нехотя сказал я, - Вера Андреевна говорит, что надо купить пластилин. Ну, для трудов, понимаешь?

- Них*ра я сейчас не куплю, - хмыкнула мама, - пока государство наше сраное нам пособие не заплатит. Нам и так жрать нечего...

- А чем это пахнет? - спросил я и понюхал невкусную тёмную водичку в кастрюле.

- Отвар толокнянки себе сварила, - грустно сказала мама, - почки, тля, отваливаются.

Я залез в полупустой холодильник, вытащил хлеб, намазал кусочки майонезом и полил полосочками кетчупа. Получилось очень вкусно. Налив себе чай без чая, я пошел было делать уроки... но так и не нашёл - на пороге комнаты меня окликнула мама.

- Где твоя куртка, отрок?

Я подошёл к ней, не зная, как рассказать, что её сын только что в кулинарном покрыл свое будущее мраком.

- Какие-то хулиганы отняли, - соврал я. И тут мама взревела от злости:

- Куртку просрал, сучонок эдакий! Думаешь, я тебе новую куплю?! Хрен я тебе куплю!! Будешь голый в школу ходить!!! - и с этими словами мама схватила валявшуюся в кухне мухобойку и пребольно огрела меня по спине. Я начал вырываться, кричал, а она вцепилась в моё плечо и продолжала лупить, повторяя: - У нас жрать нечего! А он куртку просрал! Сучонок! Сучонок, сучонок!!!

Кое-как вырвавшись, я бросился в свою комнату, сел за стол и прикрыл лицо учебником по чтению. Перед глазами проплывали мокрые от слёз буквы, складываясь в целые слова:

Мама, так тебя люблю,
Что не знаю прямо!
Я большому кораблю
Дам названье "МАМА"...1

Я понял, что окончательно запутался. Люди, которые идут верной дорогой, злые, но и другие не добрее их. Может быть, права Наталья Николаевна, сказав, что нет никакой верной дороги, а все люди на свете иногда совершают дурные поступки?... Вот Вера Андреевна назвала маму чёртовой алкоголичкой Но она же сказала, что маму надо любить, чтобы будущее не покрылось мраком и не отдали в детский дом... Мрака я больше не боялся, оставался только детский дом.

* * *
Хлопнула дверь, мама куда-то ушла и я остался один. Доел бутерброды, решил задачи по математике и даже выучил стишок про корабль, мысленно представляя свою маму - не пьяную и злую, покрывшую мраком свою жизнь, а веселую, радостную и красивую. Такую, какой я видел ее на свадебных фотографиях. Какой она перестала быть с тех пор, как не стало папы.

Утром она не пришла, а я доел из коробки последние хлопья и отправился в школу, надев на себя сразу две куртки - синтепоновую и ветровку. В школе никто не удивился моему виду, а Вера Андреевна даже поставила "пятёрку" за стишок про маму, отметив, что я иду верной дорогой.

Вечером мама так и не вернулась, не появилась она и на следующее утро. Голодный, я пошёл в школу - наше сраное государство, наверное, уже начислило пособие, но получить его было некому. Поэтому на физкультуре я занимался из рук вон плохо и был очень рад, когда в спортзал вошла Наталья Николаевна, быстро поговорила о чем-то с физруком и позвала меня. А когда мы вышли в пустой школьный коридор, обняла меня и долго гладила по голове, совсем как тогда, в кабинете английского.

- Кирилл, я должна показать тебе что-то страшное, - грустно сказала она.

Мы вышли на школьное крыльцо, где стоял, как обычно, с лопатой, дворник дядя Петя. У подвала, сжавшись от холода, переминались с ноги на ногу милиционеры, а на снегу лежали двое дядек и тётка. Одним из дядек был муж моей учительницы Веры Андреевны, а тёткой - моя мама. "Водка палёная", "Нажрались метила", - доносилось откуда-то со стороны. Я их не слушал до тех пор, пока один из милиционеров не сказал: "Детский дом".

* * *
Кушать дома было нечего. Весь вечер сидел за столом, пил чай без чая и еще раз перечитывал стихотворение о маме. Каким бы мраком ни покрыла она свою жизнь, я ее любил. Любил больше всех на свете, люблю теперь, и буду любить даже завтра, когда тётки из органов опеки увезут меня в детский дом. Всегда...
В дверь постучали. Я встал, удивляясь, почему комната вдруг стала вертеться у меня перед глазами, и медленно добрёл в коридор. открыл дверь и увидел на пороге укутанную в тёплую шаль Наталью Николаевну:

- Собирайся, Кирюша. Возьми все документы - если нам повезёт, уже завтра я оформлю опеку над тобой


----------------------------------------------------------------------------------------------
¹ Стихотворение моего детства. фамилию автора, к сожалению, не нашла.

[Лестада]

Аделя Гайфуллина

 

 

 

Она появилась из ниоткуда и сразу привлекла к себе внимание. Богатой фантазией, нетривиальными идеями, смелостью сюжетов и увлекательным стилем. Почему из "ниоткуда"? Потому что обычно я, как правило, знакомлюсь с новыми авторами на различных литературных конкурсах. А тут никому неизвестный автор всполошил полудохлый раздел Творчестве на Дизель-форуме своим любовно-психологическим романом о девушке с необычным именем Искра. Да ещё так нетрадиционно это сделал

 

Страницы в интернете: 

На форуме

 

 

Отрывок из романа-фэнтези "Северянка". Кстати, довольно самобытное произведение, в котором оживает волшебный мир народов Севера. Ну и, конечно, любовь. Плюс совершенно неожиданные повороты сюжета.

 

 

Деревья за кустарником росли довольно редко. Этот бедный болотистый перелесок тянулся до самой линии обрыва через метров триста впереди. С позиции Чекесы было совсем не видно, что там дальше начинался резкий спуск, но она знала: там глубоко внизу неторопливо несла свои воды Луйя. И ровно по линии этого обрыва, по краю, на высоте многих десятков метров, двигался с запада на восток темный, высоченный силуэт.

Чекеса затаила дыхание. Ноги ее приросли к пню, зубы начали отстукивать трусливую дрожь. Она-то предполагала, что самая большая напасть в этой местности - это подлый и мелкий карлик Бока, от которого можно легко убежать, если знать сухую дорогу. Однако только сейчас, глядя на существо, бродящее за деревьями, Чекеса поняла, что у неё теперь появился новый враг, намного опаснее Боки. Безносая Арбьяни, страшная, скрюченная великанша. Богиня бесплодной зимы. Покровительница вдов. Вечно одинокая и ненавидящая людское счастье. Завистливая, мерзкая старая дева-людоедка. Чекеса впервые увидела её своими глазами. Арбьяни двигалась неслышно, только изредка ее длинный черный подол, поросший гнилым мхом и покрытый плесенью, наползал на мокрые участки, цеплялся за торчащие из воды травы, отпугивая лягушек, и те с испуганным плеском рассыпались в разные стороны. Роста Арбьяни была такого, что, ходи она с прямой спиной, Чекеса видела бы ее только до пояса, а остальная часть ее тела была бы скрыта за кронами деревьев. Однако она шла, нагнувшись вперед и хватаясь длинными, по два метра, руками за ветки, сжимала худыми серыми пальцами их так, что на землю сыпалась труха. Лицо ее было обращено к Чекесе профилем, на котором вырисовывались только острые губы, а в остальном силуэт ее лица образовал ровную дугу, уходящую в спутанные космы цвета пыли. В ее волосах не запуталось ни одного зеленого листка, только сухие ветки да желтая трава торчали из них местами.

Давненько её не встречали в этих лесах. Арбьяни пришла в эту местность, явно почуяв скорую свадьбу, других причин не было. Она желала отыскать счастливых новобрачных и полакомиться ими. И как только она услыхала об этом, да еще так скоро? Чекеса, не сводя глаз со страшной фигуры на обрыве, начала потихоньку спускаться с пня. Когда она оказалась на земле, то больше не могла видеть Арбьяни и не могла знать, движется ли та в ее сторону. Ей оставалось только надеяться, что нет. Чекеса маленькими шажками, тише муравья, двинулась прочь. И старалась не думать о Ярни. Кто знает, вдруг Арбьяни услышит ее мысли?

Послышался плеск воды снова. Вроде бы довольно далеко от нее. Земля у нее под ногами уже была тверда, и Чекеса решилась. Тихо прошептав молитву прощения Боке, она тишайшей рысью бросилась прочь. Она следила, чтобы не ступать на ветки и не шуметь. Говорят, Арбьяни бегает страшно быстро, когда преследует жертву. Она может задрать юбку, обнажив худые и страшно согнутые в коленях, словно у болотной жабы, ноги, тогда она выпрямляется над деревьями и бежит, сотрясая землю. И если это случится, то она настигнет Чекесу в два прыжка.

Чекеса бежала, не чувствуя ног. Когда она оказалась на приличном отдалении от болота, то ускорилась еще больше и уже не так старательно соблюдала тишину. Она бежала уже не от безносой людоедки, а от своего ужаса. И гнала, гнала из головы мысли о Ярни, хотя ей так и хотелось оказаться с ним рядом и почувствовать его защиту. Но нет, нельзя. Именно из-за этих ее счастливых мыслей Арбьяни сюда и явилась.

Чекеса остановилась только в своем родном ельнике у стойбища. Она оперлась руками о бревно, где сидела сегодня утром, согнулась в три погибели и долго выравнивала дыхание. Едва она смогла говорить внятно, как губы ее начали шевелиться в молитве. Она задрала голову кверху и обратилась сразу ко всем богам, упрашивая защитить ее и будущего мужа. Она все молила, молила, упрашивала, постепенно переходя просто на истеричное бессвязное бормотание. Она всхлипнула и сказала с дрожью в голосе, глядя прямо перед собой, что не понимает, за что ей это. Она напомнила невидимым слушателям, что всегда уважала духов природы, соблюдала все правила и приносила жертвы. Неужели она не заслуживает хоть чуть-чуть счастья? А потом, переведя дух, она всхлипнула и позволила себе заявить, что... если боги позволят несправедливости случиться, то они, боги.... они просто жестокие глупцы.
Последние два слова она сказала очень тихо. А потом, втянув голову в плечи, побрела домой. 

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 18 Август 2014 - 22:53
поправила ссылку и добавила фамилию

[Fertes]

Олег Бондаренко

 

Давно пора было представить своего "большого" коллегу : "В 2008 г. разработал и запустил проект «Новая литература Кыргызстана» – цифровой многоязычной библиотеки произведений кыргызстанских авторов, адрес в Интернете www.literatura.kg. Является главным редактором и координатором проекта". Не могу промолчать по данному поводу, хотя суть номинации в другом... Олег перед публикацией работ (чужих) читает их все! () Это редакторский (неоплачиваемый, между прочим) подвиг.

 

Что касается художественного творчества Олега, я как читатель отметила бы следующие характерные черты. Его проза рассказывает словно бы о реальности: о реальных событиях, судьбах  - но с той долей фантастической действительности, которая, несомненно, присутствует где-то в нашем соседнем измерении. Вот беру первый попавшийся текст, фактически тыкаю наугад... "Продавец шляп". Рассказ не только о человеке, продававшем на пляже шляпы, (подул ветер и вдруг "От продавца внезапно отделился ещё один продавец – в точности такой же, дублёр или двойник, я не понял"), сколько о нашей призрачной погоне за ускользающими образами жизни.

Олег - ещё тот философ, но философствует легко, мимоходом, почти всегда - на примере рассказываемых историй. Если вы любите подумать о смысле жизни, то этот автор - ваш.

 

 

Ссылки:

http://www.literatur...persons/?aid=24

 

Истории о призраках

Четыре коротких истории о призраках: призраке ножниц, призраке лягушки, призраке борща и призраке хирурга. Первая публикация.

 

Призрак ножниц

Однажды один человек случайно уронил ножницы в унитаз.

Это были маленькие ножницы. Человек подстригал ими ногти на ногах и, для удобства, поставил ступню на край унитаза. В этот момент непослушные ножнички выскользнули из его рук и – бульк! – предательски плюхнулись в воду. Человек с сожалением заглянул внутрь все пожирающего керамического Молоха, но не увидел ничего. Лишь рябь от поглощенного предмета гигиены колыхалась на маленьких сантехнических волнах…

 

С тех пор в уборной нашего героя стали происходить странные вещи. Как только кто-либо из членов семьи садился на унитаз по нужде, он чувствовал покалывание в нижней части туловища. Это было неприятное и страшное ощущение. Казалось, крошечные иголочки впиваются в самые деликатные части тела – но, увы, все попытки выяснить источник дискомфорта заканчивались неудачей. Заглянув в унитаз, люди не видели ничего. Лишь рябь, неизвестно откуда взявшаяся, пробегала по поверхности воды в глубине сливного отверстия.

 

Выдержать такое испытание семье оказалось не под силу. Было всё: и плач жены, и неуклюжие объяснения главы семейства, и истерики детей, требовавших немедленной покупки ночного горшка. Над семьей нависло какое-то проклятье…

 

Не помогла и смена унитаза. Вызов мастера и проведение комплекса сантехнических работ никак не устранили проблему. Покалывание – часто в самый неподходящий момент и, что хуже всего, по ночам – продолжалось. Всё чаще члены семьи избегали пользоваться домашним туалетом. Дочь перестала ночевать дома под тем предлогом, что остается у подруги, сын укатил со знакомыми ребятами на велосипедах в Крым, и даже жена – мать семейства, работавшая, кроме того, секретаршей, – добилась, что босс на работе отправил ее в длительную командировку за рубеж (и, кажется, полетел по делам следом). А глава семейства, несчастный муж и отец, одиноко слонялся по пустой квартире, горько размышляя о превратностях судьбы...

 

Решение сменить жилье родилось спонтанно, и убеждение в такой необходимости крепло день от дня. И вот наш герой нанес визит в агентство по недвижимости, и потом дал несколько объявлений в газету. Приходили покупатели, приценивались. Хозяин квартиры показывал им всё и обо всём рассказывал; но лишь об одной детали умалчивал, и Бог ему в этом судья. В конце концов квартира была продана, и наш человек с чистым сердцем послал радостные телеграммы родным – в Крым, подружке дочери и за границу жене. Что и говорить, он испытывал огромное облегчение.

 

Вскоре он присмотрел и купил новую квартиру. И ждал со дня на день возвращения членов семьи. По ходу дела он задумал опорожниться. Его новый туалет сверкал чистотой и девственной стерильностью, и белый унитаз ласково звал, и манил, и манил… Человек снял штаны, присел и погрузился в размышления. И в тот момент… В этот момент он с ужасом осознал, что в него что-то снизу вонзилось – страшное, острое и свирепое.

Долго ещё отчаянный мужской вопль разносился над крышами домов во всём квартале…

 

 

Призрак борща

Однажды один мужчина остался на хозяйстве с малыми детьми, потому что его супруга уехала на некоторое время в командировку. Этот мужчина всячески обихаживал детей, стирал и готовил им кушать, но чада почему-то капризничали, видимо, дожидаясь маму.

 

Расстроенный, измученный отец приготовил кастрюлю борща. И вновь дети проявили каприз, отказываясь есть кушанье. Отец кричал и ругался, топал ногами, но дети о борще не хотели и слушать. Грызли своё печенье и чипсы, и им и дела не было до родительских огорчений…

 

В гневе – и в педагогических целях – мужчина вылил борщ из кастрюли в унитаз. Смыл. И поклялся ничего больше не готовить непослушным ребятишкам. На них, впрочем, вся эта сцена не произвела впечатления. Что вы хотите, поколение XXI века!..

 

Вскоре мама вернулась. И жизнь опять вошла в привычную колею. Дети слушались, взрослые трудились в поте лица своего – мама занималась по хозяйству, папа вкалывал на работе до седьмого пота. И приходил вечером, усталый и голодный…

 

Пришедши один раз раньше жены, мужчина, заглянув в кастрюлю – ту самую, – обнаружил там свежесваренный борщ. Вкусный, наваристый, обжигающе горячий. И он налил себе полную тарелку и съел его. И добавку съел – ел и ел, пока влезало.

 

Позже пришла жена. Она извинилась за то, что ничего не успела сготовить и принялась хлопотать на кухне. «Поешь борща!» – предложил муж. «Какого? – удивилась его вторая половина. – Я борщ сегодня не варила!» Муж пожал плечами и приподнял крышку от кастрюли: «Вот же он! И какой вкусный получился! Ешь – не хочу!» Жена заглянула в кастрюлю и как-то странно посмотрела на супруга. «Спасибо, я не голодная…» – только и пробормотала она. Но от затеи приготовить ужин не отказалась.

Так с тех пор и повелось. Мужчина ел исключительно борщ из той самой кастрюли, и, видимо, борщ в ней никогда не кончался. Он всегда был свежий, наваристый, сплошное объедение. И – странное дело! – его вроде бы никто не готовил.

А мужчина ел и нахваливал…

 

Жена и дети с подозрением смотрели на него. «Папа, а почему у тебя пустая тарелка?» – интересовался младший, уплетая за обе щеки манную кашу маминой варки. «Цыц! – говорил отец. – Много ты понимаешь! Маленький еще – не дорос до таких вкусных борщей! Из-за вас пришлось один раз целую кастрюлю вылить!» И он продолжал елозить ложкой по чистой тарелке, нахваливая и нахваливая ее мифическое содержимое – к ужасу и недоумению родных.

 

Иногда, когда мужа не было дома, жена задумчиво рассматривала кастрюлю, мыла ее, хорошенько вытирала и пыталась понять, какой же борщ видит в ней ее нареченный. Вечером приходил с работы муж – и сразу «наливал» себе тарелку-другую, во всяком случае, сам он был уверен в том, что наливает. Причем до краев.

И ничего из того, что готовила его супруга, он теперь не признавал. Говорил, что ему достаточно борща. И, судя по всему, говорил вполне искренне.

И еще он худел день ото дня… Становился тощим, как жердь, и ветер раскачивал его на улице. Лицо его осунулось, ребра торчали. Но это не мешало ему каждый день «поедать» невидимый борщ, которым, по общему мнению семьи, в принципе невозможно было насытиться.

 

Через месяц-другой от мужчины остались только кожа да кости… А еще через несколько недель он умер. Его супруга рыдала у постели умирающего и умоляла съесть хотя бы что-нибудь из того, что она приготовила. А он молча выслушал ее и попросил принести порцию борща – того самого, вкусного, наваристого. Жена пошла на кухню и покорно набрала из кастрюли полную тарелку – ну, по крайней мере, сделала вид, что набрала, ибо кастрюля сияла девственной чистотой. Очень уж ей хотелось сделать приятное человеку, покидающему сей мир, исполнить его предсмертную просьбу.

 

Хоронили мужчину всем двором. На его бывшей работе дали автобус. Толпа, грустная и печальная, проводила усопшего на кладбище. А супруга покойного осталась в доме – сил не было идти, да и поминки требовалось справить.

 

Когда люди вернулись с кладбища, она, с заплаканными глазами, пригласила всех за стол. «Садитесь, родимые, сейчас поминального борщика отведаем…» – только и произнесла она. Люди молча расселись. И с кухни понесли тарелки… Их передавали с одного конца стола на другой, чтобы досталось каждому гостю. Все остолбенело смотрели на пустые донышки посуды. «А где же…» – пробормотал, помявшись, какой-то сосед. «Кушайте, кушайте, дорогие. Помяните-ка моего муженька», – ответствовала вдова, и в голосе ее почувствовалось что-то странное, неземное.

 

Невидящим взором она общалась с тем, кого другим знать не дано.

[Fertes]

Андрей Рябченко

 

<Ещё один молодой человек, внесший большой вклад в развитие современной литературы через организацию самых наиполезнейших для молодых авторов мероприятий >

 

Он еще только в начале творческого пути, но уже имеет ощутимый багаж - повесть "Исход" и несколько рассказов довольно серьезного содержания. В "Исходе" рассказывается о судьбе семьи с ее тремя поколениями: дедами, детьми и внуками. Мне было интересно читать, потому что мою прабабку, как и главных героев повести Андрея, тоже когда-то сослали сюда, в Азию, по дороге погибли почти все дети прабабушки. Затем судьба детей и внуков, которым, в числе прочих трудностей, не хватило сил выучить киргизский язык и поэтому снова возникает чувство ненужности, непринятости. В целом, повесть (или роман?) актуален, хотя и, на мой скромный взгляд, не бесспорен. В рассказах Андрей так же - реалист, не случайно называет себя последователем классиков. Например, сюр как жанр не для него, хотя, по-моему, это только потому, что Андрей еще в творческом поиске.

 

Ссылки:

http://www.literatur...ersons/?aid=484

 

В качестве иллюстрации творчества отрывок из рассказа "Ма-а-а", о женщине, которая родила ребёнка в неподходящее для воюющего отряда время: ребёнок плачем может выдать весь отряд. Как поступят взрослые люди и как поступит мать младенца? Тот, кто знает знаменитый библейский сюжет о материнском самопожертвовании, думаю, поймет аллегорию...

Знаю, многие читатели и авторы любят упрекнуть тех писателей, которые спекулируют на чувстве жалости, детских смертях и т.д. Но разве суть данного рассказа в этом?

 

 

...Идти по лесу, даже и такому глухому, с кричащим ребёнком на руках было очень опасно. Теперь отряд продвигался медленно. Баба Сломя пыталась напоить ребёнка водой, смочив тряпку и сунув ему в рот её кончик, и поначалу Богдан затих, но вскоре обман ребёнком был понят, и крики продолжились. Ни сухари, ни другие скудные запасы, что ещё оставались у партизан, новорожденного не устраивали. Каждый раз его крики, приникающие далеко, заставляли людей оглядываться и ждать опасности.

– Может ему кляп в рот засунуть? А? Чтобы заткнулся... – Ленка шла рядом с сыном Лихого и старалась специально для него показать, как она радеет за весь отряд. – А то нас так быстро накроют...

 

– Дура ты, Ленка, бестолковая! Кто ж младенчику кляп в рот затыкает? Он же задохнётся... – Баба Сломя вновь совала Богдну тряпочку, но тот с завидным упорством её выплевывал.

– Зато ты – толковая, сдохнем из-за этого пригульного ублюдка и его мамаши потаскухи.

Спор между женщинами разгорался, к нему присоединились мужчины:

– Оставим здесь малого, не всем же подыхать. Даст Бог и выживет... – зло протянул один из них.

 

– Христа на тебя, сукин сын, нет! – Баба Сломя не могла не ответить. – Да как же он выживет? Что за мужики пошли? Что за времена наступают: война, огонь, дети гибнут раньше матерей!

– Ма-а-а-а!

– Об дерево его и всех делов. Он же малой, еще ничего не чувствует, мозгов нет, – выразился следующий.

– Ну что вы! Так же нельзя, это не культурно, – подал голос Ёся.

– Ма-а-а-а!

– А ты вообще молчи, жидяра поганый! – Ленка вновь выругалась. – Что приблудного беречь? Она хоть знает, от кого понесла? Что молчишь-то?

 

Всё это время Маша стояла рядом с бабой Сломей, находясь в какой-то прострации, не говоря и почти не дыша. Молодая девушка смотрела на людей, словно удивлённая поведением их, не веря в происходящее, не понимая, как так могут поступить с ней и её сыночком.

– Вы меня, конечно, простите, но причём здесь отец? Речь же идёт-таки о жизни ребёнка, а не его папы, – бухгалтер неожиданно для себя почувствовал, что обязан спасти этого ребёнка. – Если вас это так беспокоит, Елена, то считайте папой, хотя бы и меня. Я готов...

– Ма-а-а-а!

– Вот и оставить вас обоих здесь... Или прибить, не велика работа... – продолжил первый голос.

– Ой-вэй... – всплеснул руками Ёся.

 

– Тебя бы самого о ствол той сосны! Где ты немцев увидал? – Баба Сломя встала на защиту уже и Ёси, и Богдана. – А может запах их учуял? А не вонь ли это от твоих собственных обделанных от страха портков? А? Два дня уже идём и ни одного фрица...

Пока разгорался спор, с неба полетела мелкая-мелкая верховая пороша, залетавшая людям за вороты. Лихой встал с бревна, на котором сидел, и все сразу замолчали, глядя на него.

– Немца вы не бачили? Також слушайте...

В наступившей тишине раздались сначала неразборчивые из-за расстояния звуки, а потом более явственные:

– Та-та-та-та-та, – пронеслись разрывы воздуха, похожие на выстрелы.

– Нас окружили! Мы все... – Ленка бросился на шею к сыну Лихого, зарыдав ему в грудь.

– Может, это и немцы, а может, ветер ветки ломает, – Сломя прислушивалась, как и все, но определить, враг это или природа, не могла.

– Та-та-та-та-та!

 

– Тихо! – Лихой посмотрел на всех разом. – Сниг нас укрые. Зараз мы тихо пийдём...

– Ма-а-а-а! Ма-а-а-а!

– Тихо! Господи, спаси! Нам конец, – люди махали руками, кто-то попадал на землю, кто-то зарыдал, а иные собрались бежать с поляны тут же.

Ленка подошла к бабке Сломе и, растягивая слова, сказала:

– Дай! Я его сама успокою...

– Не дам!

– Ма-а-а-а!

– Тварь старая, отдай ребёнка! – Один из мужиков начал наступать на бабу Сломю.

– Он нас всех погубит!

– Ма-а-а-а!

 

Снег повалил плотной белой стеной, застилая взгляды людей. Больше никто не обращал внимания на всё утихавшие звуки, так похожие на выстрелы, на падающий с небес снежный вал, старавшийся очистить землю от скверны.

На бабу Сломю надвигались несколько мужиков с Ленкой во главе, желая отобрать и уничтожить кричащего младенца. Неожиданно на их путь встал Ёся.

– Так нельзя! Мы же люди. Может, всё обойдётся... Вы сможете пройти только через меня...

 

Озлобленные и испуганные люди через него прошли. Он лежал в снегу и, харкая кровью, скрючившись, как зародыш в чреве матери, хныкал от боли. Лихой с сыном стояли рядом и смотрели безучастно на ситуацию. Один из мужиков схватил за руку Сломю, прижатую к стволу дерева. Ленка пыталась выхватить свёрток из рук старухи и повисла на ней, как кобель, схвативший вора за гузно во дворе хозяйского дома.

– Стойте! – И так силён был этот в своём надрыве, боли и принятом решении, что все обернулись, опешили и опустили руки.

Из-за спин вышла Маша. Она медленно подошла к бабе Сломе и взяла из её рук кричащего младенца. Никто не смел ей мешать. Она наклонилась над сыном, лежащем на руках, и прошептала:

– Прости, сынок. Рано ты ещё пришёл, не готовы мы...

В ответ лишь пронеслось:

– Ма-а-а-а?

 

Она поднесла младенца к губам, нежно поцеловала его и сняла с головы платок, из-под которого вывалились тяжёлые волосы, немедленно разметавшиеся по ветру. Свернув платок вчетверо одной рукой, она накрыла им лицо сына, перекрестила трижды кулёк, лежащий на руке, и надавила на тканевое полотно всей силой.

Люди остолбенело стояли, глядя на материнскую волю. Свёрток в руках немного потрепыхался и затих. Маша сняла платок с лица младенца, расправила полотно и укутала им всё его тельце.

 

Баба Сломя подошла к ней, взяла ещё тёплый комочек и передала стоящей рядом Ленке. Та отшатнулась и почти не слышно, с ужасом выговорила:

– Я не возьму... – Сломя силой сунула ей тельце, взяла Машу за руку и повела за собой. – Я... что мне с ним делать?

Отряд немедленно снялся с места и пошёл за Лихим далее на север. Не придумав ничего лучше, Ленка сунула кулёк с телом в ближайшее низкое дупло трухлявого от старости дерева.

В этот день люди шли очень долго, будто стараясь уйти не только от того места, где всё произошло, но и от себя самих. Никто не проронил в пути ни слова. Только когда уже не стало сил, далеко за полночь, они уснули, прижавшись друг к другу, сморенные холодом и ещё чем-то, что ни один их них не мог описать. Отдельно от других уснула и бабка Сломя, обняв Машу, стараясь передать ей хотя бы часть старческого тепла.

 

Проснувшись на третий день поутру, люди продрали глаза и изумились сказочному великолепию, которое выбелило всю землю, кусты, деревья и, казалось, что и весь мир. Снег больше не шёл. Белый свет, отражённый в тысячах гранях, был настолько силён, что люди не могли свободно смотреть по сторонам и ходили с опущенным в землю взглядом, словно провинившиеся дошколята.

 

Только баба Сломя беспокойно бегала по лагерю и заглядывала каждому в лицо, пытаясь найти Машу. Она точно помнила, что крепко обнимала во сне девушку и никак не могла взять в толк, когда та ушла от неё. Ранним утром, когда все спали, а солнце только-только пустило первые застенчивые лучи, старческий сон прервался, Сломя проснулась и увидела, что снег уже прекратил валить, вокруг было тихо и царственно белоснежно, а рядом спала Маша. Сильнее прижавшись к ней, вдохнув чистейший морозный воздух, старуха вновь уснула.

Сейчас, не найдя её среди присутствовавших, она подняла всех на поиски пропавшей. Люди обошли лагерь, кричали и звали Марию, но девушка так и не откликнулась. Не было даже следов, которые неминуемо должны были бы остаться на свежевыпавшем за ночь снеге.

[Fertes]

Касим Базиль

 

Я бы назвала его современным Алдар Косе. Его проза шутлива и серьезна до крайности. Он не просто рассказывает, а нанизывает перебирает фразы, как костяшки на четках. Он - свободен, дает своим мыслям струиться, бежать, хлопать в ладоши, как им захочется. И оттого его проза ни на чью другую не похожа. Как от доброго кумыса читатель пьянеет и требует: "Ещё, еще!"

 

Ссылки:

На литература кг

На дизеле

На фб

 

 

Мы выбираем.

- Поняли господа? Выборы всего лишь раз. И этим надо пользоваться! - вещала своим гнусавым голосочком какая-то заезжая харя, - пользуйтесь господа, пользуйтесь.

Какие к чёрту господа, к чему нам эта неприкрытая лесть? К чему нам она? За всех не скажу, может кому-то это нравилось. Но меня это оскорбляло. Какие к чёрту - господа? Когда и за людей то многих из нас доселе не считали. А тут вдруг господа, зачем? Я прям полыхнул негодованием изнутри. И стал задыхаться от угара полыхнувших чувств. А Мика, стоявший рядом со мной, в этой толпе - прям заулыбался, возгордился, шею вытянул как петух породы Род - Айленд. Понравилось ему, что господином нарекли просто так, за компанию и оптом. Приятно ему стало. Я аж отвернулся от омерзения.
А заезжая морда продолжала гнусавить с постамента памятника, напротив Чон-Арыкского сельсовета. И руками харя махала как утопающая, и ногами топала, и кулаком ударяла по трибуне как большие риторы. Скоро выборы, а харя пришла нам пропагандировать, нет неправильно - пропихнутировать, нет, нет, пролапшагондировать кандидата. Рассказ его лился из уст - как нагромождение тезисов и несвязанных с этими тезисами обещаний, как поток лести втекающий в ушные раковины слушателей. Господа, дамы, ассигнации, коммуникации - всё это было нам так чуждо и ново.

Бабушки, дедушки прям умилялись виду, речам этой хари. Качали головами и исторгали охи - вздохи. Как правильно говорит молодой человек, пай - пай - пай и так далее.

- И восстанут нищие из лажи. И укрепятся силы их, и наедятся они до отвалу, и напьются до чёртиков. Всё будет, всё будет - говорю вам. Господа, дамы - внимайте моим речам. Повелеваю. Зачаровываю. Всё будет. Всё. Верьте. И у дурной домохозяйки не пригорит картошка, не убежит молоко, сопли у детей не потекут. Всё будет. У алкаша будет собутыльник, одноразовый стакан и "вмазать", и разговоры будут у них, господа, и разговоры у них проникновенные будут. И машина сломается у соседа, и жена красавица от него уйдёт. Всё! Всё что захотите и так далее.
Оратор тарахтел как расстроенный холодильник и выдавал всякую хрень. А народ качался и бурлил, охал и вздыхал. Всё будет. Оказывается всё будет. Мы не знали, но оказывается всё будет.

- Младой члавек, а пенсия, пенсия, родимая будет?
- Будет бабуля. Будет. Проголосуете и будет. Несколько раз будет, по кругу пойдёт.
- А коммунисты будут? - спросил какой-то сопляк пытаясь сынтеллигентничать.
- Будут, размножим и примножим, заведутся у нас и коммунисты, и шантажисты, и гомосексуалисты, и программисты. Все будут.
- Хлеба б нам - сказал какой-то персонаж вышедший из страниц Фёдора Михалыча умоляющим голосом.
- Дадим, поедите, наедитесь и отрыжка у вас даже будет!
- Уррра, Урраа - закричал весь народ.
Даже я не сдержался и крикнул вместе со всеми, но потом правда, одумался и смущенно прикрыл свой рот.

- Господа, а сейчас будет концерт. Преприятнейший, превосхитительнейший концерт наших звёзд. Это всё сделал Он, всё ради вас - господа Чон-Арыкцы! А для желающих в том бусике будут наливать "вот-столечко", просто надо расписаться, всего-то - мелочь, всего-то делов. Зато там наливают "вот столечко" - сказала харя гогоча.

Ой что-тут началось, шараханье людей из стороны в сторону. Хамство бабуль, срывавших свою кроткость на дедулях. Стоны впечатлительных девиц. Крики, подвзизгивания детей, парней. Где-то рядом началась драка. Кто-то упал в обморок, пытаясь добраться до бусика. Вынесли парня, еле живого, приговаривавшего с закрытыми глазами - "мне б чуток, всего чуток". Девицы лишились стыда, и задирая юбки расталкивали всех чтобы занять места поудобнее для грядущего концерта. Меня один раз ударили в ребро локтем. Надо мной пролетела особа, что аж зажмурился от представшего пред очами стыда. Это барахтанье продолжалось минут десять.

- На, всё тебе принеси, всё тебе достань, пей - поднёс ко мне стаканчик с "прелестью" Мика, - еле добрался до грёбанного буса.
- Убери нахрен.
Меня сгубила моя деликатность, обёрнутая в дешевые лоскутки.

Потом начался концерт. Не ахти, конечно, не ахти. Трудно ожидать достойного концерта от тех, кто ещё вчера - не считал тебя за человека, а сегодня назвал господином. И звёзды ли выступали? Может это безработые с "Молодой гвардии" или со Льва Толстого? Фонограмма истошно скрипела, кассетник жадно зажевывал. Но все были довольны. Оплёваны, унижены, пьяны, но довольны. Вытирали рукавами высокопоставленные, "надлежащие" плевки с лиц и улыбались. Много ли нам надо для счастья?

Через полчаса агитавтомат снова вышел на сцену под рукоплескания толпы.

- Выборы всего раз дамы и господа, важно проголосовать правильно, ответственно - кривляясь любезничал он - и будут каждый день пьянки в предзакатных лучах, концерты в заставленных бухлом кафешках, танцы, пляски, песни, каждый день, всегда! Хочешь достойную жизнь согражданин? Хочешь обещанное? Оно тут, оно здесь, это обещанное! Никто не обманет, Он не солжёт. В фургончиках вы коснулись краешка того "клада благ" им раздариваемых! Такие не солгут дамы и господа. Дорогой друг, брат, сестра - все твои затаённые устремления в предвыборном бланке. Ключ от клада - галочка напротив фамилии!

Народ колыхался. Где-то над нами стояла густая надышанная толпой дымка. Мы были униженны. Но мы проголосуем как велено. Потому что нет меня, есть только мы.

- Петух Род-айлендский, не хреново тебе а? спросил я у Мики по пути в Орто-Сай.
- Да брось хныкать, я всё знаю - доставая из подмышек бутылку "Бруньков" погрустнев ответил он - я всё знаю, и про концерт бездарей, и про бухло разбавленное водой, и эти "незримые" клады в фургончиках. Я же не дурак. Только скажу тебе другое. Годика три тому назад, помнится, тоже были выборы, слушал выступление кандидата. Тот тоже дрянь всякую наобещал, я запомнил только одно - "и баба горбатая, с морщинами - станет петь пританцовывая навалившейся внезапно молодости". Мне оборот понравился, хотя тоже фыркал и морщился от омерзения. Народ также спаивали. Я тогда не дотронулся до водки, побрезговал. Ну победил, короче, тот кандидат, ни хрена не "затанцевала старая баба своей молодости", только горб вырос и морщинистее стала. И что? Ничего не изменишь. Базиль ты понимаешь? Единственная мысль которая помогает нам жить - "здесь ничего не изменишь". Как только постигнешь эту мысль, во всей её немудренной глубине - не будешь брезговать их халявными подачками. Вот что ты дурак не глотнул? Холодно же. А так хоть согрелся бы.
- Харош, так уж и ничего не изменишь?! Люди то меняются!
- Эх, мальчик ты мой. Неужели ты не понял что туда идут только для того чтобы окатить фекалиями таких как мы с тобой. Поначалу, замысел у них светел и, чёрт возьми - возвышен, правопорядок, свобода итэде итэпе. Но по пути наверх их капитально обсирают те что повыше, те что покруче. Но крутых постепенно ломают молодые, и жаждут мести за былые унижения. Надо же кого-то оплевать в отместку! А достаётся нам. И этот вонючий круговорот вечен. Помнишь как там у поэта про фонарь? И пусть, думаешь, обещают что хотят, хоть рай на земле, хоть седьмую жизнь в Андалузии в обществе средневековых японских гейш. Или что там у них было?
- Дурачок, а зачем ты взял пузырь у тех кто тебя оплёвывает а? Может не стоило, раз тебе известно всё наперед?
- Нет, ты однозначно не въехал, если задаёшь такой идиотский вопрос. Мы все играем - пойми это. Они главные роли - ответственных и честных, а мы второстепенные - послушных и кротких, либо молчащих, либо галдящих - третьего не дано. И знают все - что ни черта они не ответственны, шнурки себе, глядишь, не могут завязать. Мы это знаем, но молчим. Роли то расписанны. Нам досталось место в кардабалете - задирать повыше ноги и улыбаться, а не рассматривать чужие шнурки. Зачем брезговать подарком, пусть даже от таких, если это остаётся только в тебе. Понимаешь? Зачем тешить своё самолюбие - мол, "я не взял, ах как я крут" - если это никого не интересует! Ты - ноль, чистая совесть не накормит, на неё "Пепси" не купишь. Твоя чистая совесть - понятие "чисто субъективное". А вот тяжеленный портфель и высокопоставленный кабинет - штука объективная, и тут ничего не поделаешь. Люди хотят есть, кто накормит? Может ты со своей чистой совестью? Нет, ты им этого не дашь. Они пойдут сам знаешь к кому. Бог ты мой, я иногда думаю, что людей с портфелями стоило выдумать, мы так мелки и слабы, а один вид этих людей убеждает нас в том что завтра наверняка будет халявное бухло. Они нам нужны, также как мы им.
- Это всё оправдания. Чушь. Грош им цена.

- Сам знаешь, что я прав. Скажу больше, каждый "Я" ненавидит "Нас". И мечтает об этом пресловутом портфеле. Весь вопрос в том к какому "Мы" в данном случае он себя относит. "Мы - униженное и оплёванное", "мы - привелигированное" или "мы - инертное"? Нет, я лично, за всю Одессу не скажу, но - не видел ни одного человека который бы любил "Нас" даром, просто так, не в силу сложившихся обстоятельств, и не из-за корыстных интересов типа "дай-ка отымею". Кстати, отметил знаковую тенденцию в последнее время - "здесь каждому принято выступать от имени Нас". Понимаешь? Ненавидя Нас, выступать от имени Нас, подразумевая в конечном итоге себя любимого. Некая шизофрения наоборот. И я люблю - тебя, Армена, Айгулю, Влада. По-отдельности - души в вас не чаю. Но всех, скопом, толпой - боюсь и остерегаюсь, по-ходу.
- Ай-яй-яй, как там было у Булгакова - "вы разом не анархист - индивидуалист?"
- Нет дружок, тут надо смотреть в рожу, в страшную, облезлую, кривую - рожу этой социальной действительности. А не тешить себя "отвлечением". Вот тебе пример, пройдут эти выборы - я наверняка уверен, уверен как в заскорузлости собственной привычки раскидывать носки по комнате - в том что электричество снова начнут отключать. А между тем, тот мужчинка на трибуне - он ведь ничего про это не сказал, даже не отмолчался прерывистым кашлем! Forget about it до осени - как бы говорил он. И мы поддерживали "Let's forget about fuckin problems, let's помечтаем" - слышится в наших овациях! Живи сегодняшним. Дают бухнуть - не вороти нос - пей до дна, завтра ведь могут и не налить!
- Заплесневевший пессимизм, что тут сказать. И что ты предлагаешь, если всё так "капитально зафигаченно"?

- Бухнуть. Я предлагаю отметить ударной пьянкой за казёный счёт рождение этой прерывистой речи. Бухнём. И пусть всё катится к чертям, если оно вообще куда-то после стольких испытаний, грёбаных, способно катиться! Открывать? Стаканчики бы купить, есть два сома?
- Есть целых пять. Только как-то неловко подачками травиться, не нравится вид крышки, явно палёная - серьезно затрепетал я.
- Э, пусть даже палёная. Ещё лучше если окажется палёная. Так нам и надо - плебеям. Травится халявной водкой розданной перед выборами.
- Это хорошо, это ты Мика, прям фаталистично сказал. Так выпьем за то чтобы... отравились.
- Выпьем, Базиль, чтобы после этого две недели нам тот господин - благодетель в заляпанной соплями, холодной больнице снился.
- Слушай, Мика, я тут подумал - а если не отравимся? Получится что мы "успешно полакомились"?
- Эка проблема! Завтра снова пойдём на агитацию, опять нальют. Опять попытаемся. Должно же когда-то повести и нам?

Вечерело. Сидя в роще, у арыка, чуть выше площадки для картинга мы с Микой провожали день "приятной пьянкой" и проникновенной беседой в предзакатных лучах.

[Fertes]

Владимир Михайлов-Лидский

 

Впервые в нашем Топ-обзоре автор такого масштаба (хотя уже и были люди с мировой известностью - А. Зеличенко, В. Шаповалов, например). Я подразумеваю разноплановость художественного творчества. С гордостью могу порадоваться: наконец-то в нашем топе драматург, тем более что его пьесы идут на подмостках российских театров. Краткое резюме #топ100 не подразумевает озвучивание подобных моментов, как и ссылок на интервью и прочие "страницы" портфолио,  просто я не смогла удержаться.)))

 

Итак, моё впечатление. На фоне торопливости современных молодых авторов, Владимир кажется гостем века прошлого, с его размеренным повествованием характера эпической картины. После знакомства с его прозой мне, честно говоря, было стыдно смотреть на свои тексты. И ещё важный момент, когда-то очень живо обсуждаемый на форуме. В прозе и драматургии Владимира чувствуется свобода выражения авторской мысли. Не за счёт матов, пошлости - эти признаки называли любители "остренького", нет. А, я бы назвала это интеллектуальной свободой, признаком Мастера.

 

В качестве иллюстрации представляю отрывок из романа "Избиение младенцев", напомнивший мне снова А. Толстого.)))

 

Ссылки:

 

Литература кг

Фейсбук

Вконтакте (посмотреть пьесу в жанре Жанр - гиньоль-фантасмагория "Золушка навсегда"

Журнал "Знамя" (Повесть "Улети на небо")

 

 

Избиение младенцев

…Никита Волховитинов ранней весной 1918 года ушёл из дома вслед за Евгением. Вернувшись в семью после капитуляции корпуса, он прожил с родителями и сестрой совсем недолго, дождался только первой оттепели и в начале марта покинул Москву.

 

Он очень любил маменьку и папеньку, но расстаться с ними казалось ему совсем не страшным. Хуже, намного хуже обстояло дело с сестрой. Ники просто не мог себе представить, как он покинет её, ведь Ляля была для него не просто родною кровинкою, — он осознал это в последние месяцы, когда его странная привязанность к ней, граничившая с обожанием, настолько обострилась, что он минуты не мог провести без неё. Он ходил за ней по пятам, не мог отвести от неё глаз, вдыхал её молочно-лесной запах и говорил, говорил, без конца говорил с нею. Он столько слов сказал ей о любви к родителям, о своём драгоценном, потерянном до времени друге Саше, о дорогом Деде — генерале Римском-Корсакове, о полковнике Владимире Фёдоровиче Раре, о Ковале и Асмолове, об Удаве — штабс-капитане Новикове, о докторе Адаме Казимировиче, об отделенном дядьке фельдфебеле Епифанцеве, о капитане Скрипнике и есауле Караулове, о попугае Барбосе и о том, как весело было устраивать «бенефисы» корпусным воспитателям… о Невадовском, без пользы погибшем на страшном пустыре, о митинге офицеров в Александровском училище, о поручике Бельском и о Жене, который отправился на грузовике в опасное путешествие за оружием для погибавших кадет…

 

Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, чуть приоткрыв алый рот, а он не мог остановиться и всё рассказывал что-то бесконечное, постоянно петляя вокруг гибели Саши и подробно описывая страшного матроса. «Кадет не станет на колени перед быдлом», — сказал Саша, и когда Ники в который уже раз повторял эту фразу, Ляля ещё шире распахивала глаза и в них появлялось такое страдальческое, такое отчаянное выражение, что ему самому хотелось зарыдать в голос.

 

Он уже понимал, что сестра для него больше, чем сестра, но духовное влечение к ней казалось ему более сильным, чем влечение физическое, хотя он и не мог без смущения и стыда смотреть на её зовущий рот, мягкие покатые плечи, красивую полную грудь и изумительные точёные щиколотки, внушавшие ему такое умиление, какое можно испытать только к щиколоткам младенца. Стыд пожирал его, когда, засыпая, он представлял себе рискованные картины с участием сестры… тогда он вставал с постели, подходил к иконам и долго молился, стирая колени на холодном паркете. Но Бог не помогал, стоило ему вернуться под одеяло, как полуодетая Ляля снова приходила к нему, и он принимался медленно её раздевать, снимать с неё остатки воздушных одеяний… «Ляля, Лялечка», — твердил он, замирая от воображаемых прикосновений, и слёзы выступали у него на глазах. Ники знал, что через две комнаты от гостиной, где он теперь ночевал, спит в прежней детской его любимая сестра и представлял себе её фигуру под одеялом в сбитой к животу сорочке, её раскинувшиеся по подушке волосы, её голую руку, откинутую в сторону… И так мучительно было сознавать, что она совсем рядом, в нескольких шагах, но подойти к ней, дотронуться до неё нельзя, невозможно, и эта пытка длилась и длилась, эта пытка желанием и стыдом бесконечно тянулась до тех пор, пока Ники, наконец, не залезал с головой под одеяло и не начинал яростно, испепеляя себя стыдом, но и распаляя своё воображение нескромными, а лучше сказать, бесстыдными картинами с участием сестры, любить самоё себя, нет, впрочем, не любить себя, а любить её, любить так, как может любить только человек, пытающийся вместить любимую в себя целиком, без остатка, без малейшей возможности оставить её миру… И наконец ему становилось немножко легче и он бежал в ванную комнату смывать свой позор, свою бесконечную печаль, свой ужас перед этой напастью, перед этой любовью не просто к женщине, а к родной сестре, которая заполняла всю его душу и не хотела давать покоя его телу. И укладываясь в постель, он плакал, снова плакал от умиления, от стыда, от невозможности что-либо изменить, от понимания того, что любимая скоро, очень скоро будет вырвана из его рук, что он сам покинет её, оторвёт от своего сердца, так и не прижав к своему телу, и холодный ветер истории унесёт его так далеко, что даже память о любимой будет трудна…

 

А Ляля по утрам, пробудясь ото сна, умывшись и причесавшись, выходила в гостиную и дарила Никите целомудренный сестринский поцелуй, от которого он приходил в ужас, потому что волна желания снова накрывала его. Он вдыхал запах её волос, ощущал прикосновение её нежных губ и чувствовал близость её горячего юного тела; кровь бросалась ему в лицо, он суетливо отвечал поспешным поцелуем и торопился отвернуться.

 

За окнами происходило что-то несусветное, родители сами боялись выходить на улицу и детей не выпускали. Почти целыми днями все сидели дома. Выходила время от времени только Лизавета, которая добывала кой-какие скудные продукты и приносила неутешительные новости. Родители весь день сидели в гостиной, играли в лото, но вдвоём играть в лото — недоразумение, поэтому частенько доставали шашки и задумчиво сражались, временами роняя язвительные реплики; иногда Серафима Андреевна, сидя на диване, вязала мужу носочки, а Алексей Лукич читал в кресле большевистскую газету и временами скептически хмыкал и издевательски щурился.

 

Ники с Лялей обычно сидели в детской и проводили время в бесконечных разговорах, которым не видно было конца. Ляля тоже очень любила брата, но никакого зова она не слышала, ей нравилось проводить с ним время и только. Однако она понимала, что Ники — это часть её самой, и если его не будет рядом, что-то в ней пострадает. Они и в детстве были очень близки, а в последний год брат стал для Ляли самым важным человеком, душа которого пульсировала рядом с её душой. Ей нужно было с ним разговаривать, делиться чем-то сокровенным и в ответ получать отклик. Она хотела слушать его истории, хотела вникать в его кадетский и человеческий опыт, хотела соучастия в его жизни. И они так совпадали, так чутко прислушивались друг к другу, так тонко были настроены на одну волну, что когда Ники не было рядом, на Лялю наваливалась смертная тоска. Ей очень нравился Женя, большой и мужественный взрослый мужчина и её даже тянуло к нему, но это скорее была тяга к сильному самцу, нежели к человеку. Стоило Ляле хотя бы издалека услышать Женин запах, как всё её существо начинало трепетать, и сердце сжималось от тоски в предчувствии его гипнотического взгляда и обжигающего прикосновения. Но в последнее время Ляля стала замечать, что такой же, если не более сильный трепет, она испытывает и рядом с братом, который уже давно заполнил всю её душу, занял все её мысли, — она постепенно начинала осознавать, что испытывает беспокойство и волнение, когда он находится рядом, и скучает, если он где-то вдалеке.

 

И вот как-то вечером они сидели в любимом с детства отцовском кабинете — рядышком на кожаном диване в окружении знакомых книг и в тепле застоявшегося пыльного воздуха, который, впрочем, с начала зимы сделался несколько прохладнее ввиду отсутствия дровишек для печей. Вокруг привычным порядком стояли книжные шкафы и стеллажи, и так же, как в детстве, таинственно проваливались в полутемноту глухие углы кабинета. Свет керосиновой лампы едва освещал широкий, старой работы дубовый письменный стол, как и прежде, как и всю жизнь заваленный рукописями, тетрадями и блокнотами, старинными безделушками, дагерротипами и фотографиями, на которых от века сидели и стояли, строго застыв перед фотографами, многочисленные представители семейства Волховитиновых.

 

Никита увлечённо рассказывал Ляле о взятии снежного городка, о коварстве Сергиевского-Глыбы и о том, как он отомстил за Сашу злобному переростку. Случайно он положил руку Ляле на бедро, не сразу осознал это и, лишь ощутив тепло её тела и угадав поворот её головы в свою сторону, замер и замолчал. Мгновение длилась эта пауза и вдруг Ляля накрыла руку Никиты своей рукой. Прикосновение брата обожгло её, она почувствовала внутреннюю дрожь; дыхание её сбилось, и жар бросился в лицо. Ники медленно повернул голову и посмотрел ей в глаза. Они казались бездонными в бархатной полутемноте кабинета, он смотрел в них и не мог оторваться… словно две циклопические воронки втягивали его в какую-то неведомую бездну… он погружался в них всё глубже и глубже, склонялся к её лицу всё ближе и ближе, и не было на белом свете силы, способной помешать этому сближению. Наконец его губы коснулись её губ, она закрыла глаза, и оба они полетели в бездну… он обнял её, и она ответила ему жарким объятием… головы у обоих закружились… Ники ощутил чудовищное напряжение всего тела и краем сознания оценил экстатическое состояние своей души; напряжение росло, ширилось, пытаясь выплеснуться из берегов, распирало всю его сущность, кричало, биясь в теснине тела и, не находя покуда выхода, металось в самых потаённых уголках его души и тела, но вот это напряжение вдруг лопнуло и страшное давление выплеснуло наружу раскалённую влагу… и всё, что копилось в груди у Ники, всё, что он хотел подарить своей любимой, весь мир, всего себя, — хлынуло такой же раскалённой влагой — из глаз! Он плакал на её плече от любви, от стыда, от своей несдержанности, от невозможности сохранить для единственной своей женщины нечто неизмеримо более важное, чем обыкновенное плотское желание, он плакал, не в силах ничего изменить, а она тихо утешала его, баюкая на своём плече, как маленького…

 

Далее по ссылке