СОЛНЕЧНЫЙ УДАР
После ужина вышли из ярко и горячо освещенного вагона-ресторана в тамбур и остановились у наполовину распахнутого окна. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым привлекательным смехом, — все было привлекательно в этой молодой женщине, — и сказала:
— Я, кажется, пьяна... Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Отаре? Но все равно... Это у меня голова кружится или мы куда-то поворачиваем?
Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный, мягкий ветер, а огни неслись куда-то в сторону: поезд с астанинской вальяжностью круто описывал широкую дугу, подбегая к небольшому вокзалу.
Летчик взял ее руку, поднес к губам. Рука, тонкая и сильная, пахла загаром. И приятно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим легким сатиновым платьем после целого месяца лежанья под курортным солнцем, на горячем морском песке (она сказала, что только из Турции). Летчик пробормотал:
— Сойдем...
— Где? — спросила она удивленно.
— В Караганде.
— Зачем?
Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.
— Кошмар...
— Сойдем, — повторил он тупо. — Прошу вас...
— Ах, да делайте, как хотите, — сказала она, отворачиваясь.
Разбежавшийся поезд с легким скрипом затормозил у тускло освещенного перрона, и они чуть не упали друг на друга. В тамбур выскочил проводник, потом дернуло назад, и с шумом зашипели тормозные компрессоры, загремели двери... Летчик кинулся за вещами.
Через минуту они прошли сонный зал ожидания, вышли на старый, годами латанный, асфальт и молча сели в запыленную "мазду" частного таксиста. Тряская езда по городу, среди редких, но долгих светофоров, по слабо освещенной фонарями дороге, показалась бесконечной. Но вот доехали до центра и запрыгали по мосту, вот какая-то площадь, учреждения, биллборд, тепло и запахи ночного летнего провинциального города... Таксист остановился возле освещенного подъезда, за раскрытыми дверями которого виднелся угол старого деревянного ресепшена, старый, небритый портье в розовой майке Dolce & Gabbana под гостиничным синим пиджаком недовольно выдал ключи и пошел на своих растоптанных ногах досматривать российский боевик. Вошли в большой, но жутко душный, горячо накаленный за день солнцем номер с белыми закрытыми шторами на окнах и двумя длинными стаканами на столе, — и как только вошли и закрыли дверь, летчик так быстро кинулся к ней и оба так судорожно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой.
В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, с азаном мечети, с продовольственной ярмаркой на площади перед отелем, с запахом бензина, шашлыка и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет казахский провинциальный город, она, эта молодая безымянная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала. Спали мало, но утром, выйдя из душа, в пять минут накрасившись и одевшись, она была свежа, как в семнадцать лет. Смущена ли была она? Нет, совсем чуть-чуть. По-прежнему была проста, весела и — уже рассудительна.
— Нет, нет, милый, — сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше вместе, — нет, вы должны остаться до следующего поезда. Если поедем вместе, все будет испорчено. Мне это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло... Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара...
И летчик как-то легко согласился с нею. В легком и счастливом настроении он довез ее до вокзала, — как раз к отходу оранжевого «Жетiсу», — при всех поцеловал в тамбуре и едва успел выскочить на перрон, которые уже двинулся назад.
Так же легко, беззаботно и возвратился он в отель. Однако что-то уже изменилось. Номер без нее показался каким-то совсем другим, чем был при ней. Он был еще полон ею — и пуст. Это было странно! Еще пахло ее тончайшими французскими духами, еще стоял на столе ее недопитый стакан, а ее уже не было... И сердце летчика вдруг сжалось такой нежностью, что летчик поспешил закурить и несколько раз прошелся взад и вперед по номеру.
— Прикольное приключение! — сказал он вслух, смеясь и чувствуя, что на глаза его навертываются слезы. — «Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли подумать...» И все – қош, сау бол…
Дверь душевой была открыта, постель еще не убрана. И он почувствовал, что просто нет сил смотреть теперь на эту постель. Он закрыл ее покрывалом, затворил окна, чтобы не слышать базарного шума и автомобильных гудков, задвинул белые легкие шторы, сел на диван... Да, вот и конец этому «дорожному приключению»! Уехала — и теперь уже далеко, сидит, наверное, в светлом чистом купе или стоит в коридоре и смотрит на пролетающую мимо, блестящую под солнцем реку, на встречные поезда, на желтые холмы, на сияющую даль Балхаша и неба, на весь этот безмерный казахский простор... И прости, и уже навсегда, навеки... Потому что где же они теперь могут встретиться? — «Қайтемын, — подумал он, — не могу же я ни с того ни с сего приехать в этот российский город, где ее муж, где ее трехлетняя девочка, вообще вся ее семья и вся ее обычная жизнь!» — И город этот показался ему каким-то особенным, элитным городом, и мысль о том, что она так и будет жить в нем своей одинокой жизнью, часто, может быть, вспоминая его, вспоминая их случайную, такую мимолетную встречу, а он уже никогда не увидит ее, мысль эта удивила и шокировала его. Нет, этого не может быть! Это было бы слишком странно, неестественно, неправдоподобно! — И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без нее, что его охватил ужас, отчаяние.
«Ай акең!.. — подумал он, вставая, опять принимаясь ходить по комнате и стараясь не смотреть на постель и дверь душа. — Да что же это со мной? И что в ней такого особенного и что вообще было? И правда, будто какой-то солнечный удар! А главное, как же я проведу теперь, без нее, целый день в этой дыре?»
Он еще помнил ее всю, со всеми малейшими ее особенностями, помнил запах ее загара и сатинового платья, ее крепкое тело, живой, простой и веселый звук ее голоса... Чувство только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью было еще сильно в нем, но теперь главным было все-таки это второе, совсем новое чувство — то странное, непонятное чувство, которого совсем не было, пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог, замутив вчера это, как он думал, только мимолетное знакомство, и о котором уже нельзя было сказать ей теперь! «А главное, — подумал он, — ведь и никогда уже не скажешь! И что делать, как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой проблемой, в этом забытом Аллахом городке в той самой великой Сарыарке, по которой унес ее этот оранжевый поезд!»
Нужно было спасаться, чем-нибудь занять, отвлечь себя, куда-нибудь идти. Он решительно надел фуражку, взял мобильник, быстро прошел, стуча каблуками, по пустому коридору, сбежал по крутой лестнице к подъезду... Да, но куда идти? У подъезда в «лада-приоре» сидел таксист, молодой, в рокерской майке, и спокойно курил сигарету. Летчик взглянул на него растерянно и с удивлением: как это можно так спокойно сидеть в машине, курить и вообще быть простым, беспечным, равнодушным? «Наверное, только я один так страшно несчастен во всем этом городе», — подумал он, направляясь к базару.
Ярмарка уже разъезжалась. Он зачем-то походил по грязному тротуару, заставленному машинами, между прилавков с овощами, среди каких-то коробок и банок, и бабы, сидевшие за ними, наперебой зазывали его, брали банки в руки и тыкали в них пальцами, показывая их содержимое, мужики оглушали его, кричали ему: «Вот супертерка для корейской морковки, братан капитан!» Все это было так глупо, нелепо, что он убежал с базара. Он пошел в мечеть, где читали «Коран» громко, певуче и решительно, с сознанием полной покорности, потом долго шагал, кружил по маленькому, жаркому и запущенному скверу возле какого-то Дома культуры, над гладкой светло-стальной ширью Федоровского водохранилища... Погоны и пуговицы его кителя так нажгло, что к ним нельзя было прикоснуться. Околыш фуражки был внутри мокрый от пота, лицо пылало... Возвратясь в отель, он с наслаждением вошел в большой и пустой прохладный ресторан в нижнем этаже, с наслаждением снял фуражку и сел за столик возле открытого окна, в которое несло жаром, но все-таки веяло воздухом, заказал ледяную окрошку... Все было хорошо, во всем было безмерное счастье, полный кайф; даже в этом зное и во всех базарных запахах, во всем этом незнакомом городке и в этой старой советской гостинице была она, эта радость, а вместе с тем сердце просто разрывалось на части. Он выпил несколько рюмок водки, закусывая холодным мясом и қазы и чувствуя, что он, не задумываясь, умер бы завтра, если бы можно было каким-нибудь чудом вернуть ее, провести с ней еще один, сегодняшний день, — провести только затем, только затем, чтобы высказать ей и чем-нибудь доказать, убедить, как он мучительно и безумно любит ее... Зачем доказать? Зачем убедить? Он не знал зачем, но это было необходимее жизни.
— Совсем сдают нервы, черт! - сказал он, наливая пятую рюмку водки.
Он отодвинул от себя окрошку, попросил чаю с молоком и стал курить и напряженно думать: что же теперь делать ему, как избавиться от этой внезапной, неожиданной любви? Но избавиться — он это чувствовал слишком остро — было невозможно. И он вдруг опять быстро встал, взял фуражку и мобильник и, спросив, где есть вай-фай, торопливо пошел туда с уже готовой в голове фразой в «ватцапе»: «Теперь вся моя жизнь навсегда, до самой смерти, ваша, в вашей власти». Но, дойдя до старого толстостенного дома, где находилось интернет-кафе, в ужасе остановился: он знал город, где она живет, знал, что у нее есть муж и трехлетняя дочка, но не знал ни фамилии, ни имени ее! Он несколько раз спрашивал ее об этом вчера за ужином и в отеле, и каждый раз она смеялась и говорила:
— А зачем вам нужно знать, кто я, как меня зовут?
На углу, возле интернет-кафе, было фотоателье. Он долго смотрел на витринный снимок какого-то контрактника в зеленом берете, с раскосыми глазами, с низким лбом, с короткими великолепными усами и широчайшей грудью, накрест перетянутой патронташами... Как дико, страшно все будничное, обычное, когда сердце пробито, — да, пробито, он теперь понимал это, — этим страшным «солнечным ударом», слишком большой любовью, слишком большим счастьем! Он взглянул на фото молодоженов — парень в длинном смокинге и белой бабочке, со стрижкой а-ля Роберт Паттинсон, вытянувшийся в струнку под руку с девахой в подвенечной фате, — перевел глаза на портрет какой-то миленькой и прикольной студентки в бейсболке набекрень... Потом, мучаясь завистью ко всем этим неизвестным ему, не страдающим людям, стал напряженно смотреть вдоль улицы.
— Куда идти? Что делать?
Улица была полупуста. Дома были все одинаковые, желто-коричневые, четырехэтажные, советские, с тесными подъездами, и казалось, что в них нет ни души; карагандинская угольная пыль лежала на дороге; и все это было залито жарким, пламенным и радостным, но здесь как будто бесцельным солнцем. Вдали улица поднималась, горбилась и упиралась в безоблачный, сероватый, с отблеском небосклон. В этом было что-то южное, напоминающее Алматы... Это было особенно нестерпимо. И летчик, с опущенной головой, щурясь от света, сосредоточенно глядя себе под ноги, шатаясь, спотыкаясь, цепляясь каблуками о выбоины тротуара, зашагал назад.
Он вернулся в гостиницу настолько разбитый усталостью, точно совершил огромный пеший переход где-нибудь в Туркестане, в Сайраме. Он, собирая последние силы, вошел в свой большой и пустой номер. Номер был уже прибран, лишен последних следов ее, — только одна заколка, забытая ею, лежала на прикроватной тумбочке! Он снял китель и взглянул на себя в зеркало: лицо его, — обычное казахское лицо, смуглое от загара, с выгоревшими от солнца усами и желтоватой белизной глаз, от загара казавшихся еще белее, — имело теперь возбужденное, сумасшедшее выражение, а в офицерской тонкой рубашке с расстегнутым воротничком было что-то юное и глубоко несчастное. Он лег на кровать навзничь, положил запыленные туфли на спинку. Окна были открыты, шторы сдвинуты, и легкий ветерок время от времени надувал их, веял в комнату зноем нагретых железных крыш и всего этого светоносного и совершенно теперь опустевшего, безмолвного степного мира. Он лежал, подложив руки под затылок, и пристально глядел перед собой. Потом стиснул зубы, закрыл веки, чувствуя, как по щекам катятся из-под них слезы, — и наконец заснул, а когда снова открыл глаза, за шторами уже красновато желтело вечернее солнце. Ветер стих, в номере было душно и сухо, как в духовке... И вчерашний день, и нынешнее утро вспомнились так, будто они были десять лет тому назад.
Он не спеша встал, не спеша умылся, раздвинул шторы, позвонил и спросил «айс-ти» и счет, долго пил чайно-лимонный напиток из бутылки. Потом приказал вызвать такси, взял вещи и, садясь в машину, на ее рыжее, выгоревшее сиденье, дал портье целых тысячу тенге.
— А похоже, тарищ капитан, что это я и привез вас ночью! — весело сказал таксист, берясь за ручку переключения скоростей.
Когда подъехали к вокзалу, уже синела над городом синяя летняя ночь, и уже много разноцветных огоньков было рассеяно по улице, и огни висели на морде подбегающего тепловоза.
— Точь в точь доставил! — сказал таксист заискивающе.
Летчик и ему дал тысячу тенге, взял билет, прошел на перрон... Так же, как вчера, был мягкий толчок и легкое головокружение от зыбкости под ногами, потом закрывающий дверь проводник, шипение компрессоров под колесами несколько назад подавшегося состава... И необыкновенно приветливо, хорошо показалось от многолюдства этого поезда, уже везде освещенного и пахнущего дорожной пищей.
Через минуту понеслись дальше, по рельсам, туда же, куда унесло и ее этим утром.
Темная летняя заря затухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно растекаясь по степи, еще кое-где светившейся дрожащей рябью трав вдали под ней, под этой зарей, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг.
Летчик сидел под полкой в купе, чувствуя себя постаревшим на десять лет.
Сообщение отредактировал Rassul Shybyntay: 02 Декабрь 2014 - 15:44
