В теме одно сообщение

[tvorchestvo.kg]

Сохранено со старого форума.

 

Дивий

Часть первая

Пролог.

Над курильницами поднимались тонкие голубоватые ленты дыма. В храме Творца шла полуденная служба. Некоторым молящимся приходилось довольствоваться местом под стеной или в узком проходе – скамьи были уже заняты. Первым днем осенней ярмарки в храм явились не только прихожане села Нэ́длок, но и жители окрестных деревень.
Священник Хели́д уже завершал службу. Горячечно блестя черными глазами, он выкрикивал строки молитв, что приводило иных слабых духом людей в священный трепет. Впрочем, среди прихожан – особенно из числа заезжих торговцев – были и те, кого больше занимало праздничное убранство храма, нежели проповедь.

По сравнению с роскошными соборами столицы местный храм Творца представлялся убогим. Ни певчих, ни колонн, ни блестящих фресок со сценами благоденствия – голые каменные стены, лишь кое-где украшенные цветными лентами и ветками рябины. Перед Хели́дом на высокой резной подставке лежала священная книга Намада́р. А за спиной служителя храма высились три статуи небесных покровителей на бронзовых тумбах.
Слева замер каменный юноша – повелитель ветров Харфаи́л. Держа перед собой раскрытые ладони, он вглядывался в сумерки под куполом. Подле его статуи сжигали благовония те, кто собирался в дорогу, а так же менестрели, танцовщицы, художники.
Справа высился покровитель воинов Зарфала́т. Зрелый рослый мужчина, сжав кулак, вскинул могучую руку в победном жесте. В каждом храме статую властителя огня изображали самой высокой.
А посередине стояла Данареле́я. Молодая женщина с длинными волнами каменных волос улыбалась прихожанам. Она олицетворяла два животворных начала – землю и воду. Ей делали подношения пахари и скотоводы, рыбаки и мореплаватели, роженицы и торговцы всех мастей. Держа одну руку на животе, Данарелея хранила саму жизнь, второй же вытянутой рукой она щедро одаряла людей урожаями и богатством.

Когда служба завершилась, прихожане коротко поклонились священнику и потянулись к статуям покровителей. В чашах для пожертвований зазвенели монеты. Возле каменного изваяния Данарелеи началась толчея: каждый хотел заручиться божественной поддержкой перед ярмарочным торгом.
Неожиданно храм огласили возмущенные голоса.
- Это что же за мать такая?! Своего ребенка бросить!
- Точно не из местных. У нас только одна с пузом ходит.
- Как день ясно: это кто-то с ярмарки. Наши-то все на виду.
Как ни велики были давка и любопытство, люди все же расступились перед священником. Хелид, недовольно сдвинув густые брови, приблизился.
В чаше для пожертвований Харфаилу лежал младенец. Хотя он безудержно кричал, его плач терялся в окружающем гаме. Особенно шумели женщины.
- Раньше я б взяла, а теперь уж старая стала. Не управлюсь.
- Своих бы вырастить! Куда еще чужих брать?!
- Повалялась на сеновале! А потом, чтоб не возиться, избавилась! И, поди ж ты, на доброту людскую рассчитывает! Потаскуха!
- Вот так подношение Харфаилу! Он будет доволен! – Раздался смех.
- Эй, Фрула! Твоя семья богатая – сможете прокормить. Бери себе.
Дородная бледная женщина в синем сарафане стояла совсем близко, однако сделала вид, будто не расслышала. Люди обернулись к ней.
- Да, Фрула! У тебя одни девки рождались. Вот и появится наследник у мужа – будет на кого кузницу оставить. Ну? Что скажешь?
- Бери-бери! В детях – богатство!
Женщина уперла руки в бока, поджала губы. На ее полных сочных щеках разлился румянец. Она задиристо оглядела односельчан, потом вдруг развернулась и пошла прочь, с гадкой досадой расталкивая всех на пути.
Хелид посмотрел ей вслед, и осторожно поднял младенца на руки.
- Я возьму. Все. Уходите.
Кругом запорхали вздохи облегчения. Прихожане поспешили разойтись – по окончанию службы в Нэдлоке начиналась осенняя ярмарка.
 

Глава 1

Запах благовоний уже давно пропитал все кругом: истертую до бледности красную дорожку в узком проходе, массивные деревянные скамьи и даже статуи трех небесных покровителей на бронзовых тумбах. Позади статуй в стрельчатые окна светило весеннее солнце, оттого каждое изваяние представало темным силуэтом в желтоватом свете. Полуденная служба завершилась, и храм Творца точно дремал в ожидании следующего дня.
Тринадцатилетний А́рног сидел на одной из первых скамей, шепотом перечитывая особенно выразительные, как ему казалось, места из священной книги Намада́р. Серые страницы весьма красочно, с присущим всем храмовым книгам торжеством рассказывали о появлении демонов.
- Великий плач настал в Едином мире, - внушительно, с расстановкой шептал Арног. – И Творец, и трое покровителей, и малые небесные хранители – все скорбели о судьбе падших. С горестным воем бросались демоны на врата Заоблачных Высей, но не могли войти. Виной тому была утраченная благодать. И до самых небес поднимался ужасающий крик – то Разрушителя терзали муки одиночества.
Арног, склонив голову набок, представил врата Заоблачных Высей: каждая громадная створка сколочена из крепких светлых досок и, смутно напоминая что-то знакомое, украшена посередине большим выступающим ромбом. Створки плотно сомкнуты, массивные опоры по краям простоят еще сотню лет. На врата беззвучно бросается стая черных теней – размытых, но с отчетливо видными когтями и белыми зубами в разинутых пастях. Остальное – окутано сияющим маревом недосказанности. Однако стоило наложить поверх видения «ужасающий крик Разрушителя», как все поблекло, превратилось в обыкновенные ворота старосты, на которые гурьбой кидаются большие и маленькие черные собаки.

Подросток разочарованно выдохнул – слабое эхо отозвалось лишь единожды – закрыл книгу и встал со скамьи. Тяжелый Намадар он оставил на резной подставке. Слева от статуй находилась каморка – дверь ее всегда оставалась открытой. Там на полках шкафа среди пыли, пятен от чернил и мутно-оранжевых восковых клякс хранились аккуратно сложенные свитки: бумаги о праве владения землей в селе Нэ́длок, о заключении брака, потрепанные свидетельства о пожертвованиях. На крючке висела белая роба священника Хели́да, а под окном темнел бурый сундук, окованный железными полосами. Арног подхватил в углу короткий растрепавшийся веник и, чуть задержавшись, глянул в мутное узкое зеркало, висевшее на стене. В свинцово-сером тусклом прямоугольнике отразился невысокий худощавый подросток с белой кожей. Под светлыми бровями темнели карие глаза. Он был в коричневых домотканых штанах и такой же рубашке. Арног пригладил русые вихры на макушке и вышел из каморки.
Как обычно он принялся мести пол от высокой двери храма. Через полчаса Арног собрал весь мусор в кучку подле статуй покровителей. Давая отдых затекшей спине, подошел к статуе Харфаила и, привстав на цыпочки, потянулся над тумбой, кончиками пальцев коснулся каменной ступни.
- Харфаил, покровитель, взмахни крылами, развей мои печали.
Подросток отступил в тень, чтоб солнце из окон не слепило.

Тринадцать лет назад в месяц златопада по всему королевству шумели осенние ярмарки. Поселение Нэдлок было небольшим, однако выгодно располагалось близь Западной дороги, потому торговцы наведались и сюда. Кроме того в Нэдлок для торга съехались жители окрестных деревень. Утром первого ярмарочного дня люди, как водится, собрались в храме на службу: прежде чем покупать и продавать, каждый хотел заручиться поддержкой Данарелеи. Тогда-то Арнога, еще безымянным грудным младенцем, и подбросили в храм, оставив в чаше для пожертвований Харфаилу. Никто из прихожан не хотел принимать чужого ребенка в семью. И священник Хелид оставил его на воспитание у себя, назвав Арногом.

В каморке коротко стукнуло – подросток искал совок, чтобы убрать заметенный мусор. Арног знал, что Хелид не приходится ему отцом, при разговоре употреблял принятое в обществе вежливое обращение «уважаемый», а вместе с тем испытывал к священнику глубокую привязанность. При этом полагал, что именно такая привязанность и бывает у всех обычных сыновей по отношению к родным отцам.
Раньше Арног – и лишь наедине, украдкой, ведь это было почти предательством Хелида! – воображал своих родителей. Поначалу они представлялись доброй крестьянской четой. Но поневоле пришлось отказаться от этой мысли: добрая крестьянская чета вряд ли оставила бы новорожденного сына незнакомым людям. Следом явился образ измученной тяготами женщины: понеся от бесчестного человека, она, скрывая свой позор, бросила Арнога на произвол судьбы. Впрочем, этот образ сложился не сам собою, а с легкой руки сельской птичницы и старой знахарки, которые любили вместе на досуге измышлять разные истории обо всех жителях Нэдлока. Арногу такое рождение не понравилось вовсе. Снова и снова он придумывал себе родителей – будто знал наперед, что никогда не найдет их, не узнает даже их имен. Этому не суждено было свершиться.

К тринадцати годам Арног уже считал, будто и вовсе никогда не рождался – минуя обычный для других людей путь рождения, он просто появился в чаше для пожертвований Харфаилу. Придя к такой мысли, Арног со временем не только принял ее, но пошел гораздо дальше: любовался ею, мечтательно обдумывал со всех сторон, с удовольствием утверждался в ней. И всякий раз испытывал волшебное чувство собственной необычности. Кто еще в Нэдлоке, да и во всем королевстве Эспала́н, мог похвастать таким же появлением на свет? Вне всяких сомнений, Арног стоял особняком. Однако заносчивость ему была несвойственна. Напротив: проявляя мягкую сдержанность в разговорах, с потаенным вопиюще-сладостным смирением в душе он умалчивал о своем чудесном появлении. То была его золотая тайна – благодаря этой тайне он верил в себя.
Сельские дети не принимали Арнога в игру: настоящих родителей у него не было, он не задирался, не обносил сады – он был другим, непохожим. Его называли только «сынком священника», а не по имени. К такому обращению подросток с легкостью привык. Случись у колодца или у реки веселая возня, и Арног, глядя на хохочущих чумазых сверстников, не чувствовал ни сходства, ни единства с ними. Вздохнув, – к чему обижаться, они ведь не знают… - Арног проходил мимо. В тиши храма ждала торжественно-тяжелая книга Намадар, хрупкие свитки с праздничными гимнами.

Наедине с покровителями Арног, разыгрывая незнание перед самим собой, изо дня в день задавался одним и тем же вопросом: «Кто я?». И сладко утешался ответом, который подсказывал Намадар: люди, эльфы, даже северные гиганты – все рождались, как положено. Без союза мужчины и женщины появлялись в мире только одни существа – небесные хранители.
«Небесные хранители спускаются к нам, ходят среди нас в земном обличье», твердили священные тексты. И Арног, гуляя по Нэдлоку, тепло улыбался, глядел по-особенному открыто, представлял себя светящимся.
«Трое покровителей стоят выше прочих, ближе к Творцу». Каменные изваяния в храме обернулись статуями родных, коих все знали и почитали.
Данарелея – мудрая взрослая сестра – с ней можно было поделиться любыми горестями. Она утешала неизменной улыбкой, дарила спокойствие.
Зарфалат – радостный воин – он был непонятен Арногу, как бывает непонятным самый старший брат, который уже обзавелся собственной семьей, живет отдельно и занимается каким-то своим делом. Но Зарфалат был весел, оберегал от напастей, и громким смехом рассеивал страхи.

Со слов священника Арног знал, что появился в чаше для пожертвований Харфаилу. А потому именно Харфаил – возвышенный мечтатель – стал для него любимым средним братом. Подросток стремился во всем походить на юного покровителя. Кумир являлся повелителем ветров, и Арног полюбил ветер. В ненастную погоду удрав из Нэдлока и стоя на каком-нибудь пригорке, он знал: это средний брат треплет по волосам. В такие минуты хотелось завопить от восторга, но Арног, как подобает небесному хранителю, сдерживал себя – лишь смеялся, точно стесняясь этой ласки. А чтоб наверняка добиться расположения, он выписал из Намадара и выучил наизусть все молитвы Харфаилу – читал их по вечерам, прежде чем лечь спать, и каждое утро, едва очнувшись ото сна.
«Творец создал все сущее в Едином мире, и Он – Отец всему». Читая вслух, Арног с особым выражением произносил слово «Отец», притом нисколько не смущаясь подобной фамильярности. Ведь Намадар едва ли не на каждой странице призывал думать о Творце именно как о родителе – то строгом, то милосердном, но всегда – любящем.
Каждый день Арног открывал священную книгу, разворачивал свитки с гимнами – читал: небесному хранителю было положено знать все это.
В тринадцать лет у него была большая семья.
Закончив уборку в храме, подросток отряхивал коричневые штаны от пыли, когда услышал, как двери храма отворились. Арног обернулся: по истертой красной дорожке между скамей к нему навстречу брел Хелид.

Когда-то священник был высоким, статным, но с годами плечи его безвольно опустились, дряблая шея вытянулась вперед. На правом виске длинные грязновато-седые волосы были всклокочены, но он, как видно, не замечал этого. Глядя на подростка, Хелид чуть приободрился – на усталом морщинистом лице затеплилась улыбка.
- Уже прибрался, да? – Он протяжно зевнул, прикрываясь рукавом серой домашней робы. – А я после службы, вот, вздремнул немного… Ты там как, гимны новые учишь?
- Да, уважаемый. Семнадцатый глас к празднику Возрождения. Я его сегодня утром до половины выучил. Хотите, спою?
- Нет-нет, - вялой рукой Хелид погладил Арнога по плечу. – Споешь завтра. Когда будешь целиком знать. А то разве дело – незаконченное показывать? – Священник снова зевнул. – Ты лучше сходи теперь к колодцу. Воды домой набери. Много не надо. Сколько унесешь, столько и хватит.
- Хорошо, уважаемый.
Арног покинул храм, притворив за собой высокие двери.

Зима ушла из Нэдлока не так давно. Ветер дул прохладой. За сквозящими плетнями в глубине голых садов темнели большие амбары и бревенчатые дома с высокими крышами. Опоры крылец и ставни каждого дома всюду украшала искусная резьба. Нэдлок считали селом зажиточным, хотя достаток местных жителей держался только на фруктовых деревьях и охоте.
Пахотных земель в округе было не сыскать, лугов для выпаса тоже не хватало – Старый лес упрямо бросал желуди, орехи, семена всюду, куда мог дотянуться. Вскоре над расчищенным местом опять вздымались зеленые кроны. Зато обширные сады Нэдлока при должном уходе давали необыкновенно щедрые урожаи. В первую очередь люди объясняли это особой милостью Данарелеи. И лишь потом упоминали вторую причину изобилия: близость Сорревеа́ля – края эльфов.

Люди никогда не воевали с эльфами – в такой войне не было ни смысла, ни даже повода к ней. Но жители Нэдлока, как и всего королевства Эспалан, оставались верны себе: источником благоденствия всегда лучше признать Данарелею, чем приписать эту заслугу – а значит, быть в некотором роде обязанными – благотворной магии соседей. Селяне охотно принимали на ночлег проезжавших по Западной дороге эльфов, гостеприимство было искренним, однако порядок первопричин изобилия оставался прежним: сначала – Данарелея, и только потом – Сорревеа́ль.
Минуя дом старосты – единственный двор окруженный настоящим забором с крепкими воротами – Арног придержал шаг. Ему хотелось твердо запомнить эти широкие створки с выпирающими ромбами посередине, чтоб в следующий раз врата Заоблачных Высей вышли в воображении более убедительными. Затем, покачивая пустым ведром, подросток двинулся дальше. Мимо притихшей кузницы, меж садов за плетнями.
Стоило Арногу вернуться мыслями к Хелиду, как он перестал покачивать ведром. В последнее время священник укладывался спать все раньше, а поднимался с постели все позже. В самый разгар дня зевота одолевала его.
Подросток тщился не замечать этого.
Как улитка от малейшего прикосновения сразу же прячется в хрупкий домик, так и Арног с головой погружался в образ небесного хранителя всякий раз, когда испытывал малейшее беспокойство. Теперь он выпрямил спину, ласково улыбнулся одинокому ворону, сидевшему на плетне. «Ничего дурного с Хелидом не случиться. Он служит Творцу и покровителям, поэтому они в благодарность обязательно позаботятся о нем». И снисходительно усмехнувшись страхам, вновь закачал ведром на ходу.

Колодец стоял под старым грушевым деревом. На треугольной крыше зеленел мох, лежали прошлогодние листья. Пока Арног с трудом крутил железную ручку, наматывая цепь на толстый ворот, опоры крыши покачивались и скрипели. Подняв тяжелую бадью, он перелил часть ледяной воды в свое ведро, а остатки выплеснул обратно в колодец и прислушался: в черной стылой темноте раздался занятный звук, точно на туго натянутую крышу шатра просыпали сверху горох. Пустую бадью Арног оставил на краю колодезного сруба, поднял ведро и бодро понес к дому. Впрочем, скоро ему пришлось нести ношу уже обеими руками.
Сельские мальчишки могли разом таскать по два полных ведра – Арног едва справлялся с одним. Некоторые из ровесников, похваляясь силой, даже пробовали колоть дрова. По просьбе одинокой птичницы Ка́нны Арног однажды попытался заготовить немного лучины для растопки. Дюжину раз неумело взмахнув топором, он едва не угодил по ноге – массивный обух, казалось, перевешивал не только широкое гладкое топорище, но и самого работника. Вскоре по всему Нэдлоку стали слышны частые звонкие удары – приставив лезвие к полену, подросток старательно бил по обуху камнем. Канна рассердилась из-за шума и прогнала Арнога, однако на следующий день принесла Хелиду десяток яиц в лукошке.

Раньше Арног очень тяготился своей слабостью, скрывал ее. Нарочно брался за тяжелую работу, но не справлялся с делом, и оттого расстраивался больше прежнего. Когда Хелид выучил его чтению и письму, это в некотором роде уравновесило положение Арнога со сверстниками. Другие мальчишки такого же возраста были намного крепче и выносливей. Зато Арног приобрел навыки, которые были крайне редки среди земледельцев, охотников или рыбаков – всех тех, кто относился к сословию Хлеборобов.
Однако грамотность стала еще одной преградой между Арногом и сельскими мальчишками. Быть может, прежде они еще могли – пусть даже с большим чувством собственного превосходства – принять «сынка священника» в свою компанию. Теперь же, когда он обладал недоступными другим знаниями, это стало невозможным. Арног к тому и не стремился.
А стоило ему вжиться в образ небесного хранителя, как он окончательно успокоился. Отныне укоры в слабости тела сделались попросту неуместными: осознавать себя небесным хранителем и притом не уметь колоть дрова – все было в порядке вещей.
У крыльца дома Арног поставил ношу на первую ступеньку и с облегчением вздохнул, облокотившись на деревянные перила. Часть воды по дороге расплескалась, от усталости побаливали и плечи, и шея. Он представил, как руки под тяжестью ведра оттянулись до самой земли. Наверное, тогда было бы очень удобно собирать грибы в лесу – даже наклоняться не надо. Он поднял ведро и, наконец, добрался до двери.
 

Глава 2

Арног перевернулся на спину и шепнул в потолочные балки:
- Харфаил, покровитель, да будут крылья твои мне щитом.
Затем легко выбрался из скрипучей постели, стукнул пятками по доскам пола. Через южные окна косыми лучами светило утреннее солнце. Посреди первой половины дома высокая узорчатая опора поддерживала крышу. Угли еще теплились в очаге – весна пришла не так давно, и ночами холодало.
Раскинув руки в стороны, Арног замер: по всему телу пробежала колючая волна, а во рту сделалось холодно и горько. Подросток, ежась, направился к сундуку, на котором лежала одежда.
Заклинание Чистоты творили все. Столетие назад Верховный маг создал столь простую магическую формулу, что ею могли пользоваться не только люди лишенные колдовского дара, но даже дети. С того времени повальные болезни редко вспыхивали в королевстве Эспалан. Вдали от больших городов в память о жертвах поветрий остались только Дома Недугов: наглухо запертые каменные строения с ржавыми решетками. Прежде туда сгоняли больных. Не для лечения – чтобы сдержать мор.
В прохладной кладовой на нижней полке стоял глиняный горшок. Под крышкой обнаружились вареные клубни сы́тника – один большой и два маленьких. Арног забрал большой клубень – Хелид неустанно твердил, что не любит есть по утрам. Вскоре завтрак был на столе: орехи, пара сморщенных за долгую зиму яблок, тяжелый и мягкий сытник с кожурой землистого цвета. Хлеб с солью. Наскоро поев, подросток отправился в храм.

Ступая по истертой красной дорожке, Арног бродил между рядами скамей и заучивал последние строки гласа. В пустом храме безразличное эхо вторило каждой фразе. Следом наступил черед мелодии – это было самым приятным занятием: сам текст подсказывал, как нужно петь его.
По сути, каждому гласу соответствовала своя, строго определенная мелодия. Но Хелид слишком долго прожил в Нэдлоке и успел позабыть, как звучали хоры в соборах столицы. Не в силах припомнить музыку, священник все же позволил Арногу отступить от канонов и придумывать мелодии для каждого гласа самостоятельно. Жалеть об этом решении не пришлось.
Подросток прикрыл глаза, сосредоточенно прислушиваясь к собственному голосу. «Да вознесется хвала»: в этой строке каждый новый слог следовало петь на одну ноту выше, чем предыдущий. «Заоблачные Выси»: здесь требовались самые высокие ноты, ведь – как рассуждал Арног – Заоблачные Выси очень высоко. А «Благословенье снизойдет» можно было пропеть, постепенно понижая голос. Звонко и быстро или плавно и медленно – все эти особенности Арног находил в самом тексте гласа. Когда мелодия была готова, он несколько раз повторил ее целиком, оттачивая каждый звук.
Особенно ему понравилось петь «Заоблачные Выси». В эти слова Арног – как небесный хранитель – вложил и тоску по недосягаемой родине, и восхищение ею. Выражая такие чувства, он тем самым точно подтверждал свое необычное происхождение. Мечтал: селяне, наконец, догадаются, каким путем он оказался в чаше для пожертвований. Развлекаясь столь приятными мыслями, Арног с нетерпением ждал начала службы.

С наступлением полудня прихожане потянулись в храм: высокие двери распахнулись, зашумели голоса. Арног тотчас удалился в каморку, чтобы переодеться. Стоя перед мутным зеркалом, он вглядывался в отражение. Эту белую робу певчего сшила для него одна из селянок. С каждой новой стиркой ткань постепенно становилась серой. На левом локте в складках пряталось теперь масляное пятно – Арног нечаянно разбил флакон с благовонием для Данарелеи. Пятно до сих пор источало тонкий пряный аромат. Низ робы пообтрепался и – что особенно беспокоило – уже не доставал до пола как раньше. Только внутренняя сторона капюшона оставалась прежней.
В каморку вошел Хелид. Домашняя одежда его была измята.
- Светлого дня, уважаемый!
- Светлого, Арног. Совсем я заспался, – священник, позевывая, поспешил переодеться к началу службы. – Выучил-то глас? Петь готов?
- Да, я готов. Там особенно в конце красиво получается.
- Раз так, пора начинать.
Священник с подростком вышли из каморки. Арног встал под статуей Харфаила. Хелид занял место возле резной подставки и, листая Намадар, поприветствовал прихожан – те шумно опустились на скамьи.
Пока Хелид читал вслух, разъяснял сложные места в тексте, Арног наблюдал за людьми. Передние ряды сосредоточенно слушали, птичница Ка́нна даже кивала, будто подтверждая каждое слово. Селяне в среднем ряду рассматривали статуи покровителей или старательно шикали назад, призывая к тишине. Зато на последних скамьях то и дело шептались, кашляли. Арног с растущим беспокойством мысленно повторял глас: опасался забыть слова, мелодию. Хелид еще не слышал нового исполнения, не одобрил его.
Закончив чтение, священник громко объявил:
- Послушаем же семнадцатый глас к празднику Возрождения.

Подросток вышел вперед, немного подождал, видя оживление среди прихожан, и запел. Поначалу голос был мягким, даже слегка шипел, будто бы от слабости: Арног намеренно скрывал силу, намереваясь выплеснуть ее в конце гласа. При этом он с удовольствием заметил, что на последних скамьях перестают шептаться. Приободренный, к середине исполнения Арног уже свободно играл с храмовым эхом – оно подхватывало окончания фраз, подпевало, подкрашивало мгновения тишины на вдохе. Подросток отпускал на волю строку за строкой, а сам тайно радовался, видя застывшие взгляды селян. Назойливая мысль, «Хелид читал – они шептались, а когда я пою – они молчат», беспрестанно крутилась на границе сознания. С растущим внутри воодушевлением он влил в голос немного баюкающей печали, стремясь очаровать даже самых «стойких», вроде сурового кузнеца Та́рна. Прихожане смотрели на Арнога: ему нравилось властвовать над их взглядами – остановить, приковать. Власть эта держалась на пении. Умолкни – и она растает с последней нотой. Люди снова начнут двигаться, кашлять. Отвернутся и все забудут, точно не было пения. Но пока летит голос, они не думают о себе, их собственные жизни спят. Пока не смолкнет эхо, люди будут жить тем, о чем споет Арног.

Добравшись, наконец, до фразы «Заоблачные Выси», подросток направил звук в нёбо. Голос его очистился от всякого шипения, от колебаний – свод храма поддерживал кристально прозрачный столп звука. Несколько мгновений Арног был небесным хранителем во плоти. Но следом от переизбытка чувств тяжелый ком вырос в горле – Арног едва не сорвался с высоты. Страх провала мигом отрезвил подростка. Последние ноты он пропел, будучи собранным: плавно смягчил голос, а потом затих.
Только образ небесного хранителя помог ему не расхохотаться во все горло от самодовольного счастья – в храме стояла звончайшая тишина! Даже Хелид молчал, хотя должен был объявить об окончании службы.
- Творец, - пробормотала знахарка Селар. – Ребенку, и такой голос дать!..
Хелид кивнул прихожанам в знак завершения службы – те поднялись со скамей и потянулись к выходу. Только знахарка с птичницей задержались.
- Уважаемый, вам нужно подумать о способностях Арнога, - с беспокойной настойчивостью сказала Канна. – Нельзя же зарывать талант.
Подросток ничуть не обманывался ни тоном, ни словами птичницы. Это уже давно стало некой традицией: раз в две недели он пел новый глас в храме, а Селар с Канной подходили к Хелиду после службы «поговорить о будущности мальчика». Должно быть, обе женщины готовились перед каждым таким разговором – их слова никогда не повторялись. Они всегда выдумывали что-нибудь новенькое: то сокрушались об отсутствии музыкантов в захолустном Нэдлоке, то восторженно предрекали Арногу место в столичном хоре. Примеряли разные настроения, спорили, говорили в унисон. По всему было видно: им нравится это занятие.
- Неужели соборы в столице откажутся принять его?! - Сегодня Канна была заботливой и взволнованной, точно судьба Арнога решалась прямо тут, в храме. – Что же? Неугоден им певчий из глубинки? Выходит так? – с покорной горечью – не спрашивала – вопрошала она.
- Такой голос – дар Творца! – хрипло вставила Селар.
Арног смиренно опустил глаза: «Только не голос, а я сам – весь». Хотя он принимал подобные разговоры за традицию, было очень приятно: его почти распирало от удовольствия. На щеках жарко пылал румянец.
- Мальчик поет как небесный хранитель! Я чуть не расплакалась прямо…
При этих словах Арног замер. В груди сделалось приятно и легко. Он поднял ясный взгляд на говорившую, всем своим видом искренне подтверждая правильность догадки – удивился проницательности Канны.
- Да, надо написать письмо, - священник положил горячую вялую руку на плечо подростка. – В главный собор. Настоятель примет Арнога.
- Правильно. В столице. В Лаа́ре. Самое место ему, - отрывисто бубнила знахарка, перебирая складки серого платья на животе.
Арног слабо улыбался, глядя в пол. Будущее рисовалось ему прекрасным.
 

Глава 3

На следующий день, окончив службу в храме, Хелид вернулся домой. Первым делом он растопил очаг – весенний воздух на улице оставался пронизывающе свежим. Потирая озябшие плечи, пошел во вторую половину дома, а вернулся оттуда с чистым пергаментным свитком и письменными принадлежностями. Разложив на столе перья, чернильницу, маленький нож, священник сел писать настоятелю главного собора в Лаа́ре.
Тридцать лет назад в восточной части столицы белел маленький храм – почти часовня. Хелид помнил прохладные стены, светлые скамьи. А снаружи на скудной городской земле росли чахлые розы. Подобных храмов по окраинам столицы встречалось немало, и каждый год возводились новые. Была ли в том попытка привить горожанам дух благочестия? Может, так проявлялась забота о людях: не нужно идти через весь Лаар – преклонить колена перед покровителями можно и поблизости от дома? Или же строительство велось, чтобы в блистательном главном соборе не толкался всякий сброд – зачем смущать почтенных аристократов, пришедших очистить благородную душу молитвой? Хелиду было все равно. Он любил свою «часовенку», любил неторопливые хлопоты, связанные с ней.

В те годы среди священнослужителей разросся колючий куст непримиримых споров – корни его были глубоки, терялись в далеком прошлом. Много веков назад мальчиков-певчих подвергали жестокой процедуре, призванной сохранить их чудные детские голоса неизменными. Позже, благодаря магии, нашелся иной, менее кровавый способ. Целители создали заклятие Оков Бутона – оно не позволяло мальчикам взрослеть. За неестественно долгое детство певчие успевали поднять свое искусство на небывалую высоту. По сей день в Эспалане помнят Ве́нция Златоголосого, Ронанти́на Печального. Их называли устами Творца…
Но плата за обретенное мастерство была слишком высока. Среди курильниц и колонн сначала проходило отрочество, затем юность. А следом природа внезапно брала свое, и ни какие чары уже не могли остановить ее. Взросление тела, отсроченное колдовством, неизбежно наступало. И ускорялось в десятки раз, шло урывками, скачками. Исковерканные до неузнаваемости – взрослая мужская ладонь заканчивалась коротенькими детскими пальчиками – бывшие певчие кричали от боли. Кричали грубыми, низкими голосами, сходили с ума. И погибали. Природа силой взимала долг и жестоко мстила тем, кто пытался обмануть ее.

Споры разделили священнослужителей на два лагеря: одни говорили о губительных последствиях чар, о грядущих муках и смерти околдованных; другие – о посильной дани простых людей богоугодному делу. Конец разногласиям положил патриарх Веарафа́н: он позволил десятилетним певчим самим решать свою судьбу.
Заклятие Оков Бутона воцарилось в храмах. И уже через год в Лааре не осталось ни одного священнослужителя, который выступал против чар. Кого-то лишили сана, кого-то отправили «нести свет веры» в глухие уголки королевства. Хелида сослали в Нэдлок.
Спустя несколько лет глава духовной жизни Эспалана сменился. Противник всяческих изменений, одряхлевший Веарафан умер. На смену ему пришел патриарх Инироми́н – перемены его не страшили. Первым делом он изгнал заклятие Оков Бутона из храмов. И все единогласно поддержали его в этом стремлении уберечь мальчиков от «страшного колдовства». Однако о сосланных священниках никто не вспомнил. Хелид писал в Лаар, не раз просил восстановить его на прежнем месте. Ему отказали, призвав и далее наставлять души селян на путь истинный. С тех пор Хелид не писал писем.
Лишь сегодня он вновь взялся за перо. Но теперь просил не за себя.

Щуря блеклые глаза, Хелид неторопливо выводил строку за строкой,
точки же ставил движением почти торжественным, точно пытался придать письму больше веса и убедительности. Рукава приходилось постоянно одергивать, чтоб не размазать чернил ненароком. Иногда священник отрывался от письма и долго смотрел в окно, пока какой-нибудь случайный шум снаружи не помогал ему вернуться к настоящему.
Вот Хелид внимательно перечитал готовое письмо, поставил упущенную запятую. Уже собирался запечатать письмо в тубусе, но остановился, прислушиваясь: поскрипывали ступеньки крыльца. Вернулся Арног.
Закрыв за собою дверь, подросток остался на пороге: плечи его были опущены, взгляд направлен в пол. Пальцы держали серую ткань штанов на бедре, скрывая прореху. Хелид беззвучно положил тубус на стол.
- Арног, что случилось?
Должно быть, впервые подросток не ответил – это поразило священника более всего. Встревожившись, он заставил Арнога подойти. Да, штаны были порваны, к тому же на ткани виднелись подсохшие грязные следы.

Расспросы, ласковые увещевания, укоры – ничто не помогало. Отчаявшись добиться ответа, Хелид умолк. Долгую минуту старик и мальчик оставались друг против друга без всякого движения. Наконец, подросток шевельнулся. Он отпустил прореху и, глядя на тяжелую кадку в углу, сипло произнес:
- Меня мальчишки побили…
- Творец! Я уже все страшное передумал. – Однако натолкнувшись на полный отчаяния взгляд, постарался смягчить последние слова. - Ну, ведь в твоем возрасте многие с этим сталкиваются. Зачем так сильно переживать?.. Покажи, что у тебя там. Болит, наверное?
Арног покорно закатал штанину, обнажая красные царапины и несколько синяков. На взгляд священника – самые обыкновенные последствия мальчишеских драк. Некоторые ими даже гордились. Но Хелид, разглядывая синяки на ноге подростка, принял необычайно хмурый вид.
- Кто это затеял? Наверное, Ханго́р? Я поговорю с его отцом!
- Нет, это другие – они в лесу втроем напали. Я их не знаю.
- Понятно. Из деревни соседней пришли. Еще и трое на одного. – Священник покачал седой головой. – Попрошу у Селар мази от ушибов.
- Не надо мази, – он опустил штанину, – скоро пройдет.
- А что же тогда? Объясни мне, Арног.
Подросток вдруг вспыхнул и, сжимая кулаки, отчаянно выпалил:
- Почему они это сделали?! Почему это произошло?! Это же неправильно!
- Арног, ты вырос в храме! Разве ты не осознал важность прощения? Как же так? Неужели я воспитал тебя мстительным человеком, злопамятным?
- Я не злопамятный, - подросток снова поник.
- Ты должен их простить. И на душе сразу станет легче…
Священник хотел утешить приемного сына, а вместе с тем чувствовал, как неуклонно Арног закрывается невидимой скорлупой. Бессилие обернулось раздражением. Сурово сдвинув седые брови, Хелид отвернулся и стал собирать письменные принадлежности со стола.
- Сегодня отмечу в Намадаре места, которые ты должен будешь прочесть. А теперь – достаточно разговоров. Я устал. Позже поговорим.
- Хорошо, уважаемый. – Скорлупа сомкнулась вокруг Арнога и затвердела.
Через час священник с подростком пришли в храм. Хелид задумчиво листал Намадар, отмечая закладками нужные страницы. Арног ни на миг не поднимал глаз от чисто выметенного пола, точно боялся чего-то.
- Этого будет достаточно. - Храмовое эхо окружило Арнога суровыми отголосками. – Прочтешь до вечера и расскажешь, что ты понял.
- Да, уважаемый, - подросток поднял тяжелую книгу с резной подставки и побрел к выходу. Хелид с неудовольствием оглядел его спину.
- Арног, куда ты идешь? Разве я не сказал тебе читать сейчас же?
Подросток обернулся и, по-прежнему не поднимая глаз, воскликнул с неожиданно острой мольбой в голосе:
- Пожалуйста, уважаемый, позвольте мне читать в доме!
- Отчего же не в храме? Такова прихоть? Блажь?
- Нет…, - Арног замялся и выдавил через силу. – Солнце скоро зайдет, здесь будет темно. Я дома возле окна сяду.
Священник взглянул на ярко освещенные окна – ему вдруг захотелось настоять на своем, принудить подростка к безоговорочному подчинению. Но Хелид сдержал себя. А следом решил, что обошелся с приемным сыном слишком строго. Хмурая складка меж седых бровей разгладилась.
- Хорошо, читай в доме. Раз тебе так будет удобней...
- Спасибо, уважаемый, - подросток поспешил уйти.
Дома, устроившись за обеденным столом, Арног открыл Намадар. Первый отрывок, выделенный закладкой, он прочел дважды – иные наставления проговаривал вслух, чтобы лучше усвоить. Но закончив, Арног лишь поморщился от нетерпения. И с жадностью стал читать дальше. Все быстрее он перелистывал желтоватые страницы, взгляд уже не останавливался, скользил по черным строкам. Лучи солнца сползали к краю обеденного стола – Арног вместе со священной книгой сдвигался по скамье вслед за ними. Шептал одними губами, ожесточенно ерошил русые волосы. Отмеченные Хелидом притчи обстоятельно рассказывали о важности прощения, о тяготах вины, о милосердии. Но ни одна не отвечала на мучившие Арнога вопросы.

Дом затопили сумерки. Оранжевый свет заката остановился на последней доске. Арног не заметил, когда начал щуриться, когда заболела голова. Он только в очередной раз пододвинулся к свету. Тяжелый Намадар вдруг сорвался с края – с грохотом упал и захлопнулся.
Священная книга лежала на полу. Обратная сторона черного переплета пустовала, оттого Намадар казался запертой дверью. И Арног живо представил: открой он эту черную дверь, она вела бы вовсе не в подполье дома. А намного глубже.
Старые ступеньки крыльца заскрипели и видение рассеялось. Арног подхватил Намадар с пола, аккуратно – чтобы не зашуметь – положил тяжелую книгу на стол. И застыл, испуганно глядя на дверь.
Хелид вошел. Первым делом он запалил две магические лампы, висевшие на резной опоре посреди первой половины дома. По комнате растеклось тусклое желтоватое сияние. Зевая, священник направился во вторую половину, где была его спальня, но заметив подростка за столом, остановился у самого порога.
- Арног?.. Напугал меня.
- Извините, уважаемый.
- Что ж ты в темноте сидишь?
Морщинистое лицо Хелида уже приготовилось к улыбке. Но улыбка эта так и не родилась – похоже, он вспомнил события минувшего дня. И все-таки решил быть построже с приемным сыном.
- Наказ мой выполнил?
- Да, уважаемый. Я даже больше прочел, лишнее.
- Что бы ты ни черпал из Намадара, это не может быть лишним. – Сухо поджав губы, священник приблизился к столу, за которым сидел Арног.
Листая Намадар, Хелид принялся раскрывать пожелтелые страницы в помеченных закладками местах, и потребовал, чтобы подросток вкратце пересказывал прочитанное. Довольный ответами, священник покивал.
- Хорошо. А теперь скажи, что ты понял – это наиболее важно.
Арног уже знал, какого ответа ждет Хелид. И видя суровую складку меж седых бровей, сдавленно ответил:
- Прощение необходимо обеим сторонам, потому что ноша обиды не менее тяжела, чем груз вины.
- Но прощение должно быть искренним! – Священник назидательно поднял сухой палец. – Так что с мальчишками? Теперь ты, наконец, простил их?
В подполье что-то скрипнуло. Арног опустил голову:
- Я не держу на них зла.
Он сжался, ожидая гневного окрика. Но голос Хелида прозвучал тепло:
- Ты добрый, кроткий мальчик. Твоя душа чиста.
Арног поднял взгляд. Хелид, улыбаясь, потрепал его по волосам.
- Истинный сын храма!

Подросток тоже улыбнулся, но растерянно, тускло. Скажи он правду, Хелид рассердился бы – неприятный разговор в храме еще был свеж в памяти. К тому же священник был рад услышать желаемое. Однако Арног знал: так или иначе, все это – лишь отговорки и оправдания. Он солгал приемному отцу! И был ошеломлен той легкостью, с которой родилась эта ложь.
Укладываясь спать, Арног сумел убедить себя, что солгал ради спокойствия Хелида. Однако это решение не принесло умиротворения – напротив, оно послужило лишь началом внутренним терзаниям. И первая трудность последовала сразу же после вздоха облегчения, стоило Арногу взяться за привычную молитву перед сном.
- Харфаил…, - он запнулся, заставил себя продолжить. – Харфаил, покровитель, простертым крылом укажи мне путь.
Сразу отвернувшись к стене, Арног закрыл глаза.

Магические лампы уже не горели. В полной темноте подросток потрогал ушиб на левой ноге – прикосновение отозвалось болью. Другую ногу, которой досталось вдвое больше, он трогать не стал. «Почему они так поступили? Я же не делал им ничего плохого!». Арног не мог уяснить, как можно ударить другого человека. А уж нанести удар без повода, без какой-либо цели – без смысла! – это и вовсе казалось ему вопиющей нелепицей. Однако вопрос требовал ответа. И Арног, лежа в темноте с закрытыми глазами, попытался найти такой ответ, попытался хотя бы представить его.
Вот у колодца стоит главный задира Нэдлока – Ханго́р. Память и воображение Арнога трудились рука об руку, поэтому Хангор получился на славу: угрюмое плоское лицо усыпанное веснушками, порванная рубаха. Разбитые серые башмаки и блестящие белки глаз. Арног подходит к нему сбоку. Длинной суковатой палкой ударяет по голове. При этом Арног почему-то улыбается. Придуманная картина замерла – воображение, сбитое с толку подобной дикостью, отложило кисти. Арног попытался настоять на своем: Хангор вскрикивает, хватается за голову, падает.
Видение угасло. Морщась от саднящей боли в ноге, подросток перевернулся на другой бок. Воображение отказывалось рисовать то, что не приемлет его обладатель. Сейчас оно отказало Арногу впервые.
Он зажмурился. Трое незнакомых мальчишек в лесу побили его без всякого повода. Объяснение этому – верил Арног – существует. Однако, не смотря на всю остроту, оно представлялось второстепенным. Куда важнее – жизненно необходимо! – было найти ответ на другой вопрос.
- Харфаил, покровители…, почему вы допустили это?
Он вспомнил: в тот момент, когда его начали бить, образы троих покровителей вдруг отодвинулись куда-то, стали недоступными. Добрая Данарелея, храбрый Зарфалат, даже Харфаил! – они не исчезали насовсем, нет. Они продолжали существовать. Но отступили, остались в стороне.
Покровители допустили зло. Они видели, знали, что Арнога бьют, и не вмешались. Наблюдали издалека. Конечно, он сопротивлялся: пробовал увернуться, оттолкнуть. Потом – только закрывался руками.
До сих пор Арног не чувствовал присутствия покровителей. В груди – где раньше было их пристанище – стояла теперь глухая сосущая пустота. Сквозь горячую обиду, сквозь непонимание он снова и снова шептал:
- Почему вы это допустили?
 

Глава 4

Утренняя молитва Арнога Харфаилу вышла отрешенной, прочитанной наспех. Зато творя заклинание Чистоты, заправляя постель, подросток уделил этим привычным занятиям преувеличенно много внимания – он точно прятался за прилежной суетой от собственной неискренней молитвы.
Одевшись, Арног заглянул во вторую половину дома. Через восточные окна ему в лицо плеснуло весеннее солнце – он сощурился, прикрываясь ладонью. Как вдруг порывисто шагнул через порог. Хелид лежал на боку, укрытый одеялом – фигура его оставалась неподвижной. Над постелью священника тяжелым пологом висела глухая тишина. Хелид сонно пошевелился, и взведенные плечи Арнога опустились. Подросток вышел из комнаты, бесшумно притворив за собою дверь.
Медлительно завтракая в одиночестве, Арног поймал себя на том, что не хочет идти в лес, опасаясь новой встречи с обидчиками. На эту мысль первым откликнулось упрямство – все равно пойти, намеренно! Даже вареный клубень сытника он принялся чистить с бо́льшим оживлением. Но огонь упрямства вскоре угас, залитый грустной рассудительностью: Арног понял, что отправившись в лес, будет тревожиться. Будет – самому себе неприятно – прислушиваться к дальним звукам, вглядываться в еще голую чащу. Такая прогулка не доставила бы ему ни удовольствия, ни тем более успокоения, в коем он нуждался.

Арног понуро жевал хлеб, поглядывая в опустевшую солонку. Последний и главный оплот привычной жизни – храм – нечего было и думать пойти туда! Как можно явиться теперь под взоры троих каменных исполинов? Обида на покровителей несколько сгладилась, поблекла с наступление нового дня. Зато непонимание стало вдвое острей. «Почему покровители допустили это, не воспрепятствовали?». В его душе не шевельнулось ничего даже отдаленно напоминающего ответ. Между Арногом и покровителями воздвиглась глухая стена непонимания – такая же глухая, как северная стена дома – ни дверей, ни окон. Явиться в храм с подобным чувством представлялось подростку богохульством. К тому же глубоко внутри он боялся: непонимание точно острый нож может отделить его не только от покровителей, но и от самого Творца, от храма – от всего, что составляло его прежнюю жизнь. На миг Арног представил себя стоящим на истертой храмовой дорожке перед покровителями: оторванный от молитв и полуденных служб, не приемлющий запаха благовоний. Чуждый всему. Подросток тотчас уничтожил эту картину в воображении – она пугала стоявшей за ней пустотой. Ведь у Арнога ничего не было кроме храма. Сам того не осознавая, он уподобился иным страждущим, которые, обнаружив у себя признаки опасной болезни, отказываются идти к целителю на осмотр – вдруг опасения подтвердятся?

Окончив завтрак, Арног остался на месте. Рассматривал старые крошки, соринки, застрявшие в щелях меж пожелтелых досок. Идти было некуда.
К полудню стало ясно: Хелид не сможет провести службу. Священник, едва добравшись до обеденного стола, тяжело опустился на скамью – в помятой домашней робе, заспанный, он был необычайно слаб. Все его силы ушли на коротенькое путешествие из спальни в первую половину дома.
Арног сначала отправился к старосте Нэдлока сообщить, что службы не будет. Потом побывал у знахарки Селар. И теперь, вернувшись домой, кипятил воду в котелке: знахарка дала сухой травы, из которой следовало приготовить целебный отвар для Хелида.
Пока вода закипала, Арног присел на скамью возле приемного отца. Священник подпирал тяжелую голову рукой. Хотя глаза его были закрыты, он то и дело поводил плечами, передвигал ногами под скамьей, стремясь разогнать глухую сонливость. Потрескивали поленья в очаге. Арног позвал:
- Уважаемый…
Хелид чуть повернул голову, под веками приоткрылись мутные глаза, но он не отозвался – лишь смотрел на приемного сына.
- Вам страшно?
Священник вновь повел усталыми плечами:
- А чего мне бояться?
- У вас такая слабость.
- Это верно. – Прикрываясь рукавом серой робы, он протяжно зевнул, потом со стуком уронил руку на стол. – Так спать хочется, что в ушах закладывает. Ты говори со мной, говори – я тогда просыпаюсь… Страшно? Нет, меня не пугает смерть. Все уже сделано. Письмо в Лаа́р готово, запечатано. Случись что, ты с этим письмом не пропадешь.
- Я совсем не то имел в виду! Да вы и не умрете! Творец не допустит такого!
- Ну уж…, - Хелид улыбнулся. – Он, конечно, заботиться обо мне – как и о тебе, и обо всех – но я же только человек. А людям суждено умирать. – Однако увидев на лице Арнога острое беспокойство, со всей серьезностью добавил, - В свое время, конечно.
- Но ваше-то время еще точно не настало! – Арног забыл даже о закипающей воде в котелке.
- Нет, Арног. – Хелид рассмеялся с вялым добродушием. – Если мне теперь суждено уйти, да будет на то воля Творца. Я прожил немало. Да и сказать по правде, устал. Может оно и к лучшему, а? Как ты думаешь? – Священник улыбался. Словно говорил не о собственной смерти, а об окончании очередной ярмарки в Нэдлоке.
Арног, ошеломленный этими словами, во все глаза смотрел на священника. «Разве можно так говорить? А как же я?». Была ли в том глубокая любовь к приемному отцу или же слепой детский эгоизм, не осознающий, что он такое на самом деле – подростка занимало другое: как заставить Хелида хотеть жить? Как выдернуть его из того сонного состояния, в котором сама смерть представляется не более страшной, чем новое сновидение? Сначала снилась жизнь, теперь пусть присниться смерть. Арног не думал, хватит ли ему сил воскресить в священнике жажду жизни. Не думал и об осторожности:
- А вдруг та́м ничего нет?
Хелид выпрямил спину, присмотрелся:
- Ну как же нет? Есть. Ты и сам это знаешь. Ведь в Намадаре…, - он глубоко зевнул. Снова сгорбился и прикрыл морщинистые веки. – Я священник, Арног. Больше тут не о чем говорить.
Наступила тишина приятная Хелиду – он не знал, что наслаждаться ею будет недолго. Его слова не изменили намерения Арнога. Просто теперь тот искал обходные, тайные пути к душе приемного отца.
Заслышав бульканье давно кипящей воды, подросток поспешил к очагу. Травы, полученные от знахарки, едва погрузились на дно котелка, а душистый аромат будущего отвара уже поплыл в воздухе первой половины дома. Арног обдумывал положение и помешивал половником. Глядя в ядовито-желтую крутящуюся пену, сказал:
- Уважаемый, мне хотелось бы еще раз поговорить с вами о тех мальчишках в лесу. Да, конечно, я уже простил их! – поспешно добавил он, краем глаза видя движение серой робы священника. И порадовался: «Вот еще один путь! Хоть даже это раздражение – все лучше, чем сонливость». – Я только стремлюсь понять: почему они так поступили? Ведь им было известно, что это – зло. И все же они не остановились.
- Эх…, какой тебе ответ нужен? Отчего люди творят бесчинства? – охрипший голос Хелида выдавал неудовольствие. Старик боролся со сном, а разговоры «мешали борьбе». Мешали спать.
Наливая горячий отвар в кружку, Арног помедлил – осторожно обращался с половником, с которого свисали тряпочки разваренных стеблей.
- Это Разрушитель смутил их души, - буркнул священник.
Подросток почтительно поставил перед ним тяжелую кружку и отступил:
- Мне еще столь многому нужно у вас научиться…
Арног неплохо вооружился для этой атаки – трезубец для гордости и сеть для любви приемного отца. Хелид не устоял:
- Да, верно... Сколько знаний я еще не передал! Твой открытый ум нельзя держать в неведении, а я уже собрался умирать. - Сквозь пар над кружкой старик улыбнулся. – Ты славный мальчик!
Такая похвала смутила Арнога необычайно. Он растерялся, покраснел – отступив к очагу, смотрел в пустой котелок. И чувствовал себя гадким.

Покончив с отваром, Хелид попросил Арнога проводить его во вторую половину дома к постели: сил теперь не доставало даже на ходьбу. Улегшись, старик тотчас уснул – не успел приемный сын выйти за порог.
Оставшись в первой половине в одиночестве, подросток взялся за дело: проснувшись, Хелиду нужно будет подкрепить силы, а толковой еды в доме почти не осталось. В глиняном горшке под крышкой Арног отварил клубни сытника, испек на углях несколько яблок – чтоб мягче были. А в довершение принялся чистить орехи. Особыми щипцами он без усилия раскалывал тонкую скорлупу, ядрышки складывал в миску, сопел. Поначалу он управлялся со щипцами очень аккуратно, чтобы не создать лишнего шума. Но вскоре бросил осторожничать – по всему было ясно, что Хелида не разбудить треском ореховой скорлупы.

Арног уже догадывался, что происходит со священником, и старался укрыться от своей догадки, глушил ее иными мыслями. «Разрушитель смутил их души? О, как удобно всех гоблинов сажать на Разрушителя!». Очередной орешек, не успев расколоться, выскочил из щипцов и, стукнувшись об стену, спрятался где-то в паутине за неподъемной кадкой в углу. Подросток недобро глянул ему вслед, но вставать и не подумал – схватил новый орех, тихонько пощелкивая пустыми щипцами. «Ведь в Намадаре ясно сказано, что даже Творец не посягает на свободу воли живущих! Так неужели Разрушитель сильнее? Неужели о́н властен над свободой воли?». Губы Арнога сжались – все его суть как воспитанника храма восставала от такого допущения. «Нет, Разрушитель тут ни при чем. Когда они меня били, в том была их собственная… свобода воли». Подросток слегка потряс миску, и очищенные ядрышки в ней легли ровным слоем. «А что если покровители все-таки хотели помочь мне? Но следуя тому же закону – как и Творец! – просто не могли воспрепятствовать свободе воли тех мальчишек?!». Забрезжила надежда - возможность объяснить все. Арног страстно ухватился за спасительную веревку этой мысли! Однако веревка, оказавшись непрочной, тотчас оборвалась, и он вновь упал в стылый колодец непонимания. «Вмешаться не могли, верно. Да только что им – всемогущим – стоило развести меня и тех мальчишек по разным тропам в лесу, чтоб мы не встретились? Ничего не стоило. Похоже, Зарфалат, Данарелея и даже Харфаил – все трое бросили меня, когда я только выходил из дома».

Он отложил щипцы, понуро побродил вокруг резной опоры. Затем обулся у порога и вышел на крыльцо. Полдень уже миновал – солнце пряталось за высокой темной крышей соседнего амбара. Голые ветви яблонь покачивались на прохладном весеннем ветру, наполнялись соком. Арног сел на ступеньках крыльца и заплакал. Сбежать от мыслей не удалось. Священник все время спал. А месяц назад в храмовой каморке обнаружился крохотный пузырек черного стекла – в такие пузырьки знахарка Селар разливала свои зелья. У Хелида была сонове́я.
Такая болезнь случалась у иных людей в преклонном возрасте. День за днем убывали силы, от часа к часу клонило в сон. Целители разводили руками – ничего не поделаешь. А травники только увеличивали с каждым разом дозы всевозможных бодрящих средств. Соновею называли «милостью стариков» - она не причиняла страданий. Однако лечения от нее не существовало: однажды сон делался столь глубоким, что перетекал в смерть.

Арног встал со ступенек и, опираясь на перила крыльца, смотрел на оживающие после долгой зимы яблони.
- За что меня наказывают? Да еще с такой злостью! С такой ненавистью!
Деревья набирались сил – когда придет время, они выбросят из почек молодую листву, а потом и белые цветы.
- Я в чем-то виноват, - подросток вытер слезы и закрыл глаза. Он искал в себе грех, вспоминал проступки.
Стоит отбросить самолюбование, убрать ненадолго все два десятка пальцев, сквозь которые обычно смотрят на собственные грехи – и на дне души, среди поднятого ила всегда найдется стоптанный башмак дурной привычки или расколотая ваза добрых отношений. Арног честно нырнул в самую глубь, искал старательно – он остро нуждался в объяснении нынешних бедствий. Здесь, на крыльце близь сада жизнь рушилась у него на глазах. Почему? Ответом тому мог стать лишь досто́йный грех.
Недостаточное усердие при чтении иных свитков. Плохо выметенный угол в храме. «Нет, не годится». Вспомнив о разбитом флаконе с благовонием для Данарелеи – когда на рукаве певческой робы осталось масляное пятно – подросток попытался убедить себя: вот повод покарать за неосторожность! Но ничего не вышло. Арног признался себе: разбей он даже сотню таких флаконов, это не стоило бы жизни Хелида. К тому же та Данарелея, которую он знал – мудрая старшая сестра – простила его раньше, чем смолкло эхо звона брызнувших осколков. Данарелея любила Арнога.
- Так почему все это происходит?!
Под натиском неразрешимых вопросов он поспешил облечься в лучшую броню – образ небесного хранителя. Арног со светлой грустью улыбнулся, представил себя – почти наяву увидел – сияющим. Так часто ему доводилось воссоздавать сей мысленный облик, так долго и глубоко пребывать в нем, что облик этот стал подобен поношенной одежде: знакома каждая складка, родными кажутся прорехи и потертости – образ небесного хранителя вспыхивал уже от малейшего движения мысли! Арног давно свыкся со своей воздушной и прекрасной броней.

Стало легче. Вопросы пока оставались без ответов, у Хелида по-прежнему была соновея, однако воображаемое сияние дарило покой, ласковую отстраненность. Подросток расслабил плечи и смотрел в сад.
Вскоре он заметил, как за плетнем по дороге идут двое – знахарка Селар и староста Фа́лган. Переговариваясь меж собой, они свернули к дому священника, направились прямиком к крыльцу. Селар, закутанная в темное платье с воротом и серую шаль, брела, с трудом переставляя дряхлые ноги в разбитых башмаках. У нее давно настал тот возраст или состояние души, когда женщина совсем перестает заботиться о нарядах: лишь было бы удобно и тепло. Староста вел ее под руку – так тяжело переваливалась Селар, покачивалась на ходу, напоминая оживший ларь для муки. Однако рядом с провожатым казалась небольшой. Подстраиваясь под ее шаг, Фалган уже поглядывал издали на Арнога округлыми голубоватыми глазами. Его грузное, потливое, почти всюду – даже на бровях и ресницах – облысевшее тело томилось под теплыми одеждами. Поверх пестрел засаленный хазраа́нский халат с поясом. Староста славился необычайным умением добиваться у самых опытных торговцев столь низких цен, что это более походило на грабеж. Халат он выторговал минувшей осенью на ярмарке почти задаром. Халат был – трофей, и Фалган с ним не расставался.
Подобно двум тучам они взошли на скрипучее крыльцо, надвинулись на Арнога. Ответив на приветствие, Селар прохрипела:
- Как? Помогли мои травы?
- Не знаю, уважаемый Хелид лег отдыхать.
- Не помогли, - деловито заключила она.
- Ты нас к уважаемому проведи, - от старосты пахнуло яблочной наливкой. – Разбудить его придется – о делах надо поговорить.
Когда дверь во вторую половину дома закрылась, подросток прошел мимо теплого очага и сел на постель. К Хелиду его не пустили. За стеной раздавались приглушенные голоса, покашливания. Арног не представлял, какие дела могли обсуждать староста, священник и знахарка так долго. Сейчас он заботился только об одном – поддерживать образ небесного хранителя. Воображаемое сияние вокруг унимало настоящие тревоги.

Он попытался разжечь свет ярче – вдруг покровители заметят его и придут к младшему брату? Арног представил, как Харфаил обнимает его крылом – сверкающей белой громадой. Как, запрокинув голову, смеется Зарфалат, а на плечо кладет прохладную ладонь длинноволосая Данарелея. Виденье показалось столь манящим! Он зажмурился, напрягся всем телом и медленно, с шипеньем выдыхал через нос, словно это могло помочь воображению. Призывное сияние Арнога затопило первую половину дома, сквозь стены проникло во вторую. Вот жилье священника исторгло ослепительный белый свет. Яблони в саду затрепетали, бросая позади черные дорожки ломких теней.
Скрипнула половица. Арног открыл глаза – с обидным удивлением обнаружил, что никакого сияния нет. Только вечернее солнце спокойно лилось в окна, лежало на столе, на полу скучными прямоугольниками. Раскрылась дверь, и в первую половину дома вышли знахарка со старостой.
- Приду завтра, - пообещала Селар.
Фалган, вертя в руках знакомый тубус, одобрительно оглядел подростка.
- А ты молодец, хорошо держишься.
Как положено небесному хранителю Арног скромно улыбнулся.
Когда Селар с Фалганом ушли, он заглянул к Хелиду. В комнате пахло яблочной наливкой и какой-то мазью. Священник еще не спал: держа слабые руки поверх покрывала, смотрел на приемного сына. Старик обессилел. Сначала Арног подумал – Хелида так утомил долгий разговор. Но следом, не столько понял, сколько почувствовал, - разговор избавил священника от волнений. И успокоившись, Хелид, наконец, поддался слабости.

Подросток сел на край постели, сопя от возмущения и запоздалого раскаяния. «Их нельзя было пускать к Хелиду! Они все испортили!». Недавняя победа, когда удалось взнуздать сонливость священника его собственной гордостью и любовью, победа, за которую Арног заплатил чистотой, прибегнув к лести и коварству, – все пошло прахом. Что же такого наговорили здесь Хелиду староста со знахаркой?! Они лишили старика последней опоры – беспокойства. Теперь ему не за что держаться!
- Арног, прибудешь в Лаар – смотри по сторонам, на все смотри.
- Зачем? – подросток думал о своем.
- А я из тебя смотреть стану.
- Не говорите так! Не говорите! Не буду я никуда смотреть! – То была тусклая попытка удержать приемного отца непослушанием. Но воцарившееся спокойствие оказалось намного сильнее: оно умиротворило Хелида, сделало его нечувствительным к ребяческим атакам Арнога.
- Я только хотел тебе сказать об этом, - приглушенно, точно обиженно проговорил священник и отвернул лицо. Через мгновение он уже спал: всклокоченные на виске седые волосы, сомкнутые веки. Покрывало на старческой груди поднималось долго-долго, потом разом опадало и лежало недвижимым. Вновь начинало подниматься незаметно. Точно Хелид поминутно вздыхал во сне. Ему было о чем вздыхать.
Подросток встал, поправил покрывало в ногах и покинул комнату.

Он кружил у резной опоры, подпиравшей крышу, часто останавливался. Арног удерживал образ небесного хранителя, однако теперь воображение не подчинялось ему полностью – оно против воли хозяина дорисовывало картину самостоятельно. Он представлял сияние, а воображение окружало ореол света подступающей тьмой. Короткой вспышкой рвал непроглядную черноту, а следом враг подступал ближе. Уйти же от борьбы Арног был не в силах – это означало всецело вернуться к соновее Хелида, к мальчишкам в лесу, к необъяснимой безучастности покровителей. И потому он мысленно сражался с неутомимой тьмой – порождением собственного ума.
Измученный бесплодной схваткой, Арног, не обуваясь, вновь вышел на крыльцо. Прохладный ветер освежил голову, раздул коричневую домотканую рубашку на спине, скользнул по голым ступням. В забытьи, не вспоминая о предательстве трех покровителей, подросток рассеянно шепнул:
- О, Харфаил, владыка ветров, благодарю тебя…
Тотчас его карие глаза с испугом широко распахнулись в вечерний сад. Солнце уже садилось. «Если покровители бросили меня, значит, так же могут бросить и Хелида! А без их помощи он уж точно не справиться!». Эта мысль так растревожила Арнога, что он опрометью кинулся в храм. Уже выбежав из сада за плетень и оказавшись на сельской дороге, подросток наступил на острый камешек – только ощутив боль, вспомнил об обуви. Однако возвращаться за башмаками было некогда.

Храм отчетливо белел в наступающих сумерках. Воздух, как и земля под босыми ногами веяли весенней, чуть сырой прохладой.
Арног взбежал по холодным каменным ступенькам, потянул темное кольцо высокой двери и скользнул в приоткрывшуюся щель.
Он различил свое дыхание – такая тишина стояла в храме. Большие магические светильники, - чары в них были куда сложнее, чем в домашних «лучинах» - откликаясь на близость человека, разгорелись сами собой. Кругом пролился яркий золотистый свет. Подросток наспех отряхнул запылившиеся понизу штаны и двинулся вперед, опустил глаза. Неуверенный в себе и в покровителях, он не знал, какого приема теперь следует ожидать. Но жгучее желание уберечь Хелида толкало его вперед.
На высокой ножке резная подставка для Намадара пустовала. Остановившись подле нее, Арног поднял голову:
- Пожалуйста, не бросайте уважаемого Хелида. Вы нужны ему!
Замершие покровители высились перед разгоряченным подростком на своих бронзовых тумбах…
- Поймите, у него соновея. Зелья уважаемой Селар уже не помогают! Сегодня я сам готовил отвар, но он тоже не помог. Без вашей поддержки Хелид не справиться! Ведь вам легко исцелить его – вы же все можете!..

Арног примолк, и когда эхо его голоса унялось, в храме снова наступила тишина. Ничего не изменилось. Сколько раз прежде он разговаривал с покровителями, пел гласы, сколько раз молился здесь – они всегда отвечали! Не размыкая каменных уст, Харфаил, Зарфалат и Данарелея одаряли Арнога ласковым вниманием. Излившись в молитве, он чувствовал, как легко и радостно становилось посветлевшей душе. Хелид называл такое состояние благодатью. Благодать и являлась ответом покровителей.
Теперь Арног настороженно прислушивался к себе – со всей чуткостью, на которую только был способен. Тщетно. Ни проблеска желанного умиротворения. В сером мареве беспокойства – ни единой искры.
- Хелид служил вам! Хотя бы поэтому вы должны ему помочь!
Чем громче он взывал к покровителям, тем звонче, когда смолкало эхо, становилась тишина. Арног, ищуще вглядываясь в священные статуи, вдруг обомлел: «Да ведь они ни на кого не смотрят!..».
В самом деле. Данарелея, стоя посередине, держала одну руку на животе, вторую – одаряющую урожаями и богатством – протягивала вперед. Голову же она склоняла низко. Молодая женщина с длинными волнами каменных волос кротко улыбалась. Однако улыбка ее и взгляд были обращены вниз – к земле и водам, властительницей коих она являлась. Та́м был источник ее кроткой радости, туда́ Данарелея изливала свою нежность. Одаряла же – не глядя. Должно быть, потому одним доставалось множество сокровищ, а другим не доставалось ничего.

Справа высилась могучая фигура Зарфалата. Повелитель огня, ликуя, вскинул сжатый кулак. Однако в торжестве он всегда взирал поверх голов, точно обозревая свою победоносную армию. И что такое отдельный человек – с его слабостями и мечтами – в многотысячной армаде? Что он для Зарфалата? Обычный воин, лист на дереве – сгорит в лесном пожаре, засохнет, будет сорван ветром – не важно. Только ветка вспомнит, на которой рос. А сколькие погибли в битвах, не став известными героями? Сколькие пропали без вести и ныне позабыты? Без счета. Запоминаются сражения – не имена солдат. Запомниться триумф – вся слава полководцу! А что до вон того, пронзенного стрелой, или до этого, с копьем в груди, - ну что ж, потери в войнах неизбежны.
Слева стоял Харфаил – любимый средний брат. Держа перед собой раскрытые ладони, он запрокинул голову и оставался так, вглядываясь куда-то ввысь. Там, в небесах среди облаков и звезд он видел нечто недосягаемо прекрасное. Из всех служителей искусства, одни танцоры с танцовщицами говорили: «Взгляните, Харфаил танцует! Поэтому нам он особенно благоволит». Но танец ли это был? Как и его подопечным, Харфаилу самому хотелось вечно пребывать в чарующем полусне вдохновенья. Нет, держа перед собой раскрытые ладони, он делал знак – «Не отвлекайте меня, оставьте наедине с прекрасным!».

Глаза подростка широко раскрылись от ужаса. «Им нет никакого дела до прихожан, до меня или Хелида…».
Арног был уверен: покровители – это его семья. Старшая сестра и двое старших братьев. Теперь же, мучительно вглядываясь в неприступные бастионы лиц, он впервые осознал: у родных свои горести и печали, радости и надежды. У покровителей своя жизнь. И в этой жизни нет места никому. Небесный хранитель Арног, младший брат, - он им не нужен. Раньше они только баловали его вниманием, ответами – благодатью! Но все изменилось.
Когда покровители бросили Арнога в лесной глуши лицом к лицу с обидчиками, с того самого дня он ощущал неприятную пустоту в груди, точно ушло что-то очень важное. И теперь пред каменными статуями он понял, что это за пустота – она раздвинула границы во всю душу, проявилась. Арног падал в нее. Это была бездна одиночества.
Рубашка прилипла к холодной спине. Пронзительно вскрикнув, Арног сорвался места, подскочил к Харфаилу. Привстал и, потянувшись над высокой бронзовой тумбой, схватился за каменную ступню среднего брата. Подросток всхлипывал, в смятении сжимал ее:
- Харфаил, пожалуйста! Не бросай меня! Хотя бы ты!
Арног рыдал, гладил ступню покровителя, просил.
За стрельчатыми окнами давно чернело небо, когда он унялся. Болела затекшая рука, босые ноги стыли на ледяном мраморном полу. Подросток отступил от статуи. Воспаленными глазами смотрел на повелителя ветров. Арног не задумываясь, усталость и бессилие принял за облегчение, дарованное свыше. Дверь храма тихо стукнула на сквозняке – Арногу в том почудилось обещание: «Иди, все будет хорошо».
Оставив покровителей, он вышел из храма в ночь.
 

Глава 5

Уже близился полдень, а Хелид не просыпался. Сколько Арног ни тряс его за руку, сколько ни окликал по имени – бесполезно. Вконец растревоженный подросток побежал за Селар. Знахарка пришла, звякая склянками и гремя котелком, долго приготовляла сложное зелье. То и дело она посматривала на приемного сына священника. Перетирая в ступке корень черноцвета, сказала:
- Арног, без меня знаешь – не лечат соновею. Ты меня, старую, прости, только не поднимается наш уважаемый. Сон у него крепчает уже, скоро…
Он впервые перебил старшую по возрасту:
- Ну что-то ведь можно сделать!
Знахарка пожевала губами, перебирая мешочки с травами на обеденном столе. Добавила порошок из черноцвета в остывшее зелье. Помешала.
- Сейчас постоит – процежу. Потом уважаемого поить будем. Это средство хорошее. Только недолго оно действует, вот беда… Как очнется, не тяни – сразу говори, что хотел. Попрощаться там, прощения попросить, ежели обидел чем накануне. Старикам тяжело уходить так – в разладе.
- Не обижался на меня уважаемый Хелид.
- А ты все равно проси! – Знахарка сердито стукнула глиняным горшком о стол. – Много ли слов для того надо? Обидел – не заметил даже! Ничего молодые не знаете! А родители только прощают!.. – она накрыла горшок тонкой тканью для процеживания, помолчала и продолжила уже спокойно. – Но не отец он тебе, чего там. Хотя заботился. Как родного принял. Вчера вон, как за тебя просил! Наказы делал. Мы уж обещались…

Вскоре Селар уже поила спящего старика: вливала в рот по капле. Знахарка и подросток несколько часов провели подле священника, ожидая временного улучшения, которое сулило зелье. Но Хелид так и не проснулся. На пике действия снадобья, когда Селар уговаривала священника очнуться, тот лишь невнятно мычал в ответ, не открывая глаз. Стоило Хелиду шевельнуться, и Арног по настоянию знахарки снова и снова просил прощения за неведомые грехи. Слышал ли старик хоть что-то? Этого они не знали.
С наступлением вечера Хелид умер. Знахарка проводила его короткой молитвой, потом сказала:
- Ну вот и все. – Принялась собирать свои травы и склянки. – Священником он был хорошим. Будем помнить. Уверена, в Заоблачных Высях его примут тепло. Как дорогого гостя.
Арног сидел на краю постели, смотрел в неподвижное морщинистое лицо приемного отца. Все было точно так же, как несколько часов назад. Только покрывало на старческой груди больше не вздымалось. Глаза Арнога оставались сухи. Казалось, он истратил слезы накануне – сначала на крыльце, потом у статуи Харфаила. Вчера открывшаяся подростку бездна одиночества была ужасна: через нее золотой спасительной нитью тянулась жизнь Хелида. Хрупкая нить делила бездну на две половины – верх и них. Было куда падать, что спасать, о чем молиться. Теперь же эта грань исчезла, а вместе с ней прекратилось и падение – можно ли падать без направлений? Нет, Арног никуда уже не падал: он сидел на табурете и смотрел в лицо Хелида.
Однако Селар не собиралась оставлять подростка. Первым делом она заставила его выпить что-то горькое из пузырька, затем потребовала собрать склянки и травы в короб. А следом погнала созывать жителей Нэдлока.
Пока Арног обходил дворы, солнце легло за лесом. В глубоких сумерках вернувшись к дому священника, он обнаружил в саду и в доме целую толпу. Смерть в селе – в отличие от города – всегда подлинно общее событие.
Его поминутно окликали, ерошили руками по волосам, обнимали, говорили с ним. Арног по-прежнему не плакал, только оставался бледным. То ли из-за потрясения, то ли из-за успокаивающего зелья он ничего не чувствовал – внутри все отупело и остановилось. Арног понимал: от него ждут слез, его хотят утешить. Односельчане, не видя признаков горя, решат, что он не любил приемного отца, что он неблагодарный, черствый. Однако Арног искренне ничего не чувствовал. А лживо убиваться, подделывать скорбь в угоду ожиданиям селян он не хотел. Ходил меж людей, отвечал на вопросы и не испытывал стыда за ровное спокойствие. Только некоторое неудобство.

Мужчины ободряюще хлопали Арнога по плечу и после нескольких слов отходили. Женщины совали в руки еду, усаживали куда-нибудь и начинали говорить друг с другом. Одна Селар будто сошла с ума: в каком-то приступе властности знахарка буквально засыпала подростка великим множеством мелких поручений. Подбросить поленьев в очаг, найти рушник, перенести припасы из кладовой на стол, собрать всю годную посуду в доме для поминок. Казалось, даже глоток воды Селар не может сделать самостоятельно. Совсем измучившись, Арног убрал со своей постели чьи-то узелки, прилег и сразу провалился в сон – говор чужих людей не помешал.
В полдень следующего дня Хелида похоронили. Восточнее Нэдлока среди лесистых холмов лежало в широкой прогалине кладбище, окруженное дубами. С утра селяне прибрали погост: срезали кусты, подправили надгробные камни у полузабытых могил, сволокли с пути упавшее дерево. К Хелиду и после смерти относились с уважением.
Более всего говорили о том, что некому провести заупокойную службу. Будто оправдываясь, Фалган в который раз уже рассказывал, как на рассвете отправил охотника в ближайший городок с запросом. Теперь следовало ожидать приезда нового священника в Нэдлок.
Арног, не слушая речей селян, смотрел туда, где покоился теперь его приемный отец. Могила была убрана с большой заботой. Надгробье – островерхую гранитную глыбу – привезли на телеге. Рыхлая земля совсем скрылась под белыми первоцветами и молодой хвоей. В головах могилы птичница Канна с малолетней дочерью швеи, согласно обычаю, старательно жгли веточки яблони, дуба и рябины. Дым сразу возносился к небу, таял, подхваченный ветром. То был добрый знак: душа покойного без труда поднимется в Заоблачные Выси.
- Иначе и быть не могло, - сказала Канна.
Арног отошел от могилы. Стоял поодаль, прямой и бледный. Знахарка утром вновь напоила его горьким зельем, ни минуты не оставляла без дела. Однако сейчас Селар была занята разговором с женой кузнеца Фрулой. В том недолгом затишье подросток остановился взгляд на вершине одного из холмов, где чернела кривобокая мельница.
Впоследствии, возвращаясь мыслью к похоронам Хелида, Арног видел не красиво убранную могилу, не толпящихся людей, а именно эту картину: под весенним солнцем еще нагой лесистый холм, увенчанный старой мельницей.

Вернувшись в Нэдлок, селяне справили поминки. День был теплым, столы вынесли и накрыли прямо в саду. Первым взял слово седоусый суровый Тарн, следом говорил староста Фалган. Ветер трепал края расшитой скатерти. Арног ел наравне с другими, однако часто поглядывал на пустующее место во главе стола. Хотя тот стул со спинкой никто не занимал, туда ставили лучшее угощенье, а кружку понемногу наполняли вином. По традиции это место считалось отведенным покойному – перед долгой дорогой в Заоблачные Выси ему следовало подкрепить силы в родном кругу. Арног смотрел на стул и без труда мог представить священника – вот он неторопливо пьет из кружки. Черпает ложкой горячий суп и дует на него, так низко склонив голову, точно тяготится некой бедой.
Разрумянившаяся Канна подливала в нетронутую кружку:
- Пейте, уважаемый. Вино очень хорошее.
Весь облик птичницы дышал заботой: Канна была почти преступно довольна тем, что поминки справляются слаженно – как до́лжно.
Арног отвернулся. Казалось, это происходило не по-настоящему. Пройдет немного времени, и стол с расшитой скатертью, говор селян, стук ложек, суета Канны – все рассеется, подобно видениям, кои Арног воображал постоянно. Оставалось только подождать. До окончания поминок он смотрел в чашку перед собой. Только раз поднял голову, когда захмелевшие Фалган с Тарном в разговоре чему-то коротко рассмеялись.
С наступлением вечерней прохлады столы убрали, посуду и остатки угощенья унесли. Сами же селяне по двое, по трое, благодушные в сытости, стали разбредаться из сада священника по домам.
- Одному оставаться нехорошо, - сказала Селар, и увела Арнога к себе.
В душистой от множества трав и мазей комнате они допоздна просидели за потрепанной копией книги Хэ́ды Травозна́и – известной по всему королевству ведуньи. Копия досталась Селар еще от матери.
- Понаставила эта Хэда закорючек! Та́к разве для людей пишут? Я и раньше ничего разглядеть не могла, а теперь подавно! – держа книгу вверх ногами, бурчала неграмотная знахарка. – На, смотри. Может чего и разберешь.
И Арног читал – причудливые рецепты, названия редких ингредиентов, неправдоподобные описания действия эликсиров. Селар цыкала, недоверчиво кряхтела. Когда подросток стал зевать, она отобрала книгу и в большом расстройстве – чуть не плача – затолкала ее в сундук под окном.
- Да кто ж мертвя́ницу в зелье-то добавляет?! Это душегубство, не лечение! А соли мергали́йские? Где я тут их возьму? Насоветовала! Чего я не знаю?!!
Арног, ошеломленный такой вспышкой, уже подумывал уйти. Но Селар бросила поверх того же сундука соломенный тюфяк.
- Чушь одна! Дрянь только в этой книге. Сама Хэда и зелья, небось, смешать не могла – все за нее делали! А сама только сидела, закорючки выдумывала. Ничего не умела, а начеркала-то, начеркала!.. – Знахарка обернулась к подростку. – Все. Ложись и спи.
Она зашаркала в свою комнатенку, отделенную от обширной первой половины дома и заперлась там. Арног устроился на тюфяке. Уже засыпая, он по звукам догадался, что старуха плачет за стенкой.

Его разбудили шаги и голос Фалгана:
- Вставай, собирайся скорей! Тебя ждут возле храма.
Арног соскочил с сундука, растревоженный, сонный. Солнце уже светило в незнакомые окна. Торопливо одеваясь, он вспомнил, что находится в доме у знахарки. Сама хозяйка куда-то запропастилась. Заклинание Чистоты бодрящей колючей волной прокатилось по телу. Арног скатал соломенный тюфяк и вместе со старостой вышел на улицу.
Пока они шли к храму, подросток заметил у Фалгана за поясом хазраанского халата знакомую вещь – тубус с письмом Хелида. Не сбавляя суетливого шага, староста положил пухлую руку на плечо Арнога:
- Послушай, уважаемый Хелид оставит тут немного денег и поручил мне обо всем позаботиться. Письмо к настоятелю – вот оно, - Фалган похлопал тубус у себя на животе. – Так что все в порядке… Но видишь, какое дело: на похороны уважаемого я деньги со всего села собирал. А ты же знаешь: весной запасы кончаются, взять неоткуда. Соседи твои каждый медяк считают. Тебе, конечно, об этом не говорят, но положение в Нэдлоке сейчас тяжелое. И я уверен, уважаемый Хелид не хотел бы доставить нам такие трудности. Поэтому я вот как рассудил… Священник Алами́р уже приехал – о́н теперь будет в храме нашем службы вести. Приехать он приехал, а повозка стоит. Сейчас укатит извозчик – нам же его потом опять зазывать придется, чтоб тебя в столицу свезти. А если зазывать, значит, еще сверху доплачивать – сюда-то он порожним направится. Да и зачем гонять человека? Лучше вот как сделаем: сейчас тебя в Лаар отправим, а с извозчиком я сразу и рассчитаюсь. Те же деньги что останутся, разделю меж соседей, кто на похороны потратился. Тебе монета зачем? Главное, в столицу добраться. А дальше храм заботиться будет, когда певчим устроишься. Голос у тебя хороший, дорогу я оплачу – все! И волноваться не о чем. Ну? Что скажешь? – Фалган улыбнулся, ласково пожимая плечо подростка.
Не успев разобраться в словах старосты, Арног растерянно промычал.
- Нужно прямо сейчас ехать?
- А чего? Поминки мы справили, с уважаемым Хелидом простились, как положено. Я же тебе все объяснил!..
- Хорошо, - Арног пожал плечами, непроизвольно стараясь скинуть пухлую и потливую ладонь Фалгана.
- Вот молодец! Идем скорей, а то, не ровен час, извозчик возьмет, да укатит.

За все время существования Пресветлого Намадариа́ра – учения о Творце и покровителях – его служителей не раз обвиняли во множестве грехов. Ныне уже отшумели на востоке кровопролитные «святые» войны с Хазраа́ном. Прекратилась бойкая – и постыдная – торговля индульгенциями. Давно прогорели и рассыпались пеплом ненасытные костры инквизиции. И только в одном нельзя было упрекнуть верховных служителей – они никогда не оставляли паству без пастырей.
Возле храма встречать нового священника собрались все жители Нэдлока. Неподалеку хлопала матерчатыми боками на ветру крытая повозка, запряженная парой серых лошадей. Возле нее крутились мальчишки во главе с драчуном Ханго́ром. А в толпе говорливых селян стоял широкоплечий парень в белой робе – как видно, он недавно принял обет служения Творцу.
Староста подтолкнул подростка в спину:
- Иди, вещи собери. Да поторопись! А я потолкую пока с уважаемым Алами́ром. – В устах Фалгана обращение «уважаемый» относилось скорее к сану, нежели к возрасту священнослужителя.
Арног бежал по тихой сельской улице. Проплывали мимо знакомые сады за плетнями, дома и амбары. Через голые верхушки деревьев сквозила небесная синева. Даже островки прошлогодней травы по обочинам казались родными. В расставание с Нэдлоком не верилось.
Топоча башмаками, Арног взбежал на крыльцо, не глядя, схватился за ручку и распахнул дверь. После похорон в доме обнаружились изменения: стол был отодвинут к окну, пропала одна скамья, зато в углу высилась горка чужой посуды. Серый пол, истоптанный пыльными следами, следовало вымести.

Арног поднял тяжелую крышку сундука, затолкал в холщовый мешок сменную пару одежды и зимнюю накидку с капюшоном – остальное было в почине у швеи. Заглянул во вторую половину. Постель Хелида зияла голыми досками. Одеяло, простынь и покрывало унесли. Из суеверного страха никто не рискнул бы взять их в хозяйство – скорее, сожгли где-нибудь на окраине.
Арног тем временем поспешил в кладовую. Однако там его ждали пустые полки: накануне он собственноручно вынес припасы – все пошло на поминки. Только в углу валялось старое сморщенное яблоко. Подросток запер кладовую и встал посреди первой половины под резной опорой. Еще раз огляделся. Тощий мешок в руках вызывал недоумение: неужели несколько вещей – его единственная собственность в доме? Нет, было нечто важное! Но Арног тщетно пытался понять, что именно оставляет. Он вдруг поморщился: место Хелида теперь займет новый священник Аламир. Будет вести службы, копаться в и́х каморке, а то и жить здесь, в и́х доме. Эта мысль неприятно поразила Арнога. Он поспешил уйти. Лишь задержался на пороге – погладил дверной косяк. И не оглядываясь, побежал через сад за плетень, по пустынной улице, прижимая легкий мешок к груди.
Едва завидев толпу селян у храма, подросток вспомнил о белой певческой робе, которая могла пригодиться в столичном соборе.
- Ну? Собрался? Готов уже? – раздался оклик Фалгана.
- Сейчас, уважаемый, я только заберу…
- Да что ты копаешься!
Закончив осматривать подковы, от серых лошадей отделился немолодой усталый извозчик в потертых штанах и рубахе с заплатами:
- Эй! Куда спешка такая! Отдохнуть надо!
Староста бросил на Арнога сердитый взгляд и подступился к извозчику:
- Спешим! Да спешим! Последнюю волю покойного выполняем!
Арног поднялся по ступенькам и скрылся от недовольного Фалгана в храме.

Внутри было тихо. Однако тишина эта уже не одаряла спокойствием. Уткнувшись в красную истертую дорожку, - чтобы даже случайно не посмотреть на покровителей – он проскочил под сенью статуй в храмовую каморку. Сняв с крючка свою робу, Арног аккуратно свернул ее и уложил на самое дно мешка. Не удержался – крепко стиснул мягкий рукав белого облачения Хелида для служб, которое висело на соседнем крючке. И отвернулся к мутному зеркалу. В свинцово-сером прямоугольнике отразилось бледное лицо с хмурыми карими глазами. Арног, снова уставившись в пол, перешагнул порог каморки.
Когда двери храма за ним закрылись, а в лицо ударил солнечный свет и говор селян, он испытал облегчение: бросившие его и забывшие о Хелиде, занятые только собой – покровители остались за высокими стенами.
Канна сунула в руки тяжелый узел, источавший запах копченого мяса:
- Собрала, что смогла найти. Мы уж не дадим тебе голодать-то в дороге. – Она прижала подростка к себе. – Езжай в Лаар. Доброго тебе пути.
Только успел Арног поблагодарить птичницу, как Фалган потащил за собой.
- Вот провожатый до Лаара. Звать его Ка́ррок. Отвезет тебя в столицу, к храму доставит, письмо передаст кому надо. За дорогу я уже расплатился, все готово. Поезжайте, незачем медлить. Душа уважаемого Хелида обретет покой только когда будет исполнена его последняя воля. Поезжайте.
Усталый Каррок наградил старосту недобрым взглядом. Обернувшись к подростку, вяло постучал концом плети в деревянный борт повозки:
- Полезай, полезай туда. А то надоели мы тут хуже ночного храпа.
Арног забрался внутрь. Положил мешок с одеждой и узел, собранный птичницей, в дальнем сумеречном углу. Сам устроился на овечьей шкуре поближе к свету. В повозке пахло сосновыми досками и кислым вином. Селяне поглядывали на Арнога изредка – внимание их было поглощено новым священником, который рассказывал о своей прежней жизни в соседнем городке. До Арнога долетали только обрывки разговора.
Извозчик хотел трогаться, когда на сельской улице показалась знахарка.
- Стой!.. Да постой же!.. – задыхаясь, слабо кричала она. Седые волосы растрепались, Селар спешила. Кузнец Тарн взял знахарку под руку, чтоб та не упала в своих стоптанных больших башмаках. Вместе, уже не торопясь, подошли к повозке. Переводя дух, старуха поправила волосы.
- На вот…, - сунула Арногу в руки фляжку, замотанную в тряпье. – Будешь пить отсюда. Два глотка в день! Запомни!.. Пей сейчас.
Арног вынул деревянную пробку и под надзором Селар отпил травянисто-горькой воды. Положил флягу на колени.
- Спасибо, уважаемая.
- Пусть эта Хэда сколько угодно там черкает! Зато Штиля Души такого никогда ей не сварить!.. Отправляйся. Харфаил да поможет в дороге. А я, как помру, повидаю в Заоблачных Высях уважаемого Хелида. Расскажу, что отправили тебя, сделали все как полагается.
- Добро, - буркнул в усы Тарн, хлопнул Арнога по плечу и скрылся за матерчатой стенкой, направившись к извозчику.
Щелкнули вожжи, и лошади застучали копытами в пыли. Арног еще увидел, как селяне потянулись в храм – показывать скромное убранство новому священнику. Канна со ступенек помахала рукой и тоже исчезла за дверью. Кузнец вел знахарку назад – виднелись их спины. Тут за повозкой вдогонку всей ватагой кинулись сельские мальчишки. Они хохотали, строили рожи на бегу. Что-то громко стукнуло – это Хангор запустил камнем вслед. Арног поспешил отодвинуться вглубь повозки. Но лошади несли все быстрей, и скоро мальчишки отстали. Арног вновь выглянул наружу. Мимо проплыл высокий забор старосты и ворота, украшенные выпуклыми ромбами на обоих створах. Следом показался колодец под старым грушевым деревом. Когда дома и пристройки за плетнями кончились, еще некоторое время тянулись сады. А потом по обочинам поднялся нагой весенний лес.

Прогремев копытами по бревнам моста над шумной речушкой, лошади вскоре вытянули повозку на Западную дорогу. Арног знал: на повороте раньше стоял указатель, возвещавший о близости Нэдлока. Теперь же указателя нигде не было видно. Должно быть, подточенный дождями и ветром, нынешней весной он не удержался в оттаявшей земле и рухнул – мирно гнил в сырых прошлогодних листьях.
Повозка скрипела, тряслась. Дрожали матерчатые стенки, хлопая краями о сосновые борта. Вперед не поглядишь – все закрыто. Зато позади широкая дорога утекала по ухабам в Сорревеаль – эльфийский край на западе.
Арног улегся на овечью шкуру и рассеянно оглядывал лес, тянущийся по сторонам. Зелье Штиля Души начинало действовать.
 

Глава 6

Как-то извозчик постучал в стенку, предложив Арногу перебраться вперед:
- Чем длинней разговор, тем короче дорога.
Лошади остановились, и подросток устроился рядом с Карроком. Снова щелкнули вожжи, оси повозки тонко запели весеннему лесу.
- Уважаемый, а скоро мы прибудем в Лаар?
- Доберемся за седмицу. Ты мне лучше скажи, чего это ваш староста так спешил? Явно интерес был – от тебя избавиться. Насолил ему? – голос извозчика – громкий, полетный – перекрывал и стук копыт, и скрипы колес.
- Нет, я ничего плохого ему не делал…
- Знаешь, люди зрелые видят чуть больше молодых, - Каррок подмигнул. – Давай, выкладывай свою историю, а уж я скумекаю, что к чему.
Арног взялся рассказывать о жизни в селе. Извозчик, правя лошадьми, только хмыкал и кивал, глядел на дорогу впереди. Наконец, заключил:
- Понятно. Проныра ваш уважаемый Фалган.
Подросток не стал уточнять – ему не хотелось знать о старосте плохое.

То и дело попадались на глаза деревянные столбики, покрытые сложными знаками. По словам Каррока, то были магические руны – они не позволяли расти траве, а во время ливней отводили воду, избавляя от распутицы. Без таких рунных столбов каждая поездка по не мощеной дороге обернулась бы настоящим испытанием и для ездоков, и для лошадей.
Солнце поднялось высоко, когда повозка прибыла в тот самый городок, откуда недавно выехал новый священник Нэдлока. На окраине, среди кривых грязноватых улочек Каррок отыскал знакомого торговца. Тот и продал ему дюжину бочонков дешевого вина. Это вино в Лааре можно было перепродать уже по столичным ценам. Весь скромный груз легко поместился в повозке. Арногу же было поручено присматривать за бочонками на людных стоянках.
Снова зацокали подковы. Солнце спряталось, чуть заметно накрапывал дождь. Извозчик рассказывал о гигантах севера, уничтоживших одно из людских поселений минувшей зимой.

Но вот впереди показалась разрушенная застава: справа и слева от дороги сидели, подобно паре переросших грибов, две приземистые пузатые башни. Первая, покрытая трещинами, до половины обросла темно-зеленым мхом с теневой стороны. Зато вторая показывала крепкие каменные бока – она содержалась в порядке, и кое-где виднелись даже свежие следы раствора. Частокол, призванный закрывать проезд по обочинам, давно лежал грудой почернелых от сырости бревен, а ржавые ворота с погнутыми прутьями замерли нараспашку – езжай. Из подновленной башни через низенькую дверцу выбрался навстречу путникам мужчина в глухой серой накидке. Завидев его, Каррок прервал повествование.
- А это кто? – спросил Арног, чувствуя повисшее в воздухе напряжение.
- Проедем – скажу. Сейчас не задавай вопросов. И не думай ни о чем.
Словно в пику советам Каррока, на ум тотчас пришло множество мыслей и вопросов. Поравнявшись с чужаком, подросток бегло оглядел его: фигура пряталась под накидкой, только лицо оставалось на виду – невыразительные черты, сухой взгляд. Пока повозка проезжала заставу, незнакомец наделил путников лишь мимолетным взглядом. Вяло кивнул ответ на сдержанное приветствие Каррока, накинул капюшон и отправился вглубь леса.
Разрушенная застава миновала. Извозчик оживился:
- Ты, значит, из Нэдлока никуда раньше не выезжал?
- Никогда… А уже можно спрашивать?
- Можно, можно. Он и так все узнает. Да нам нечего таить! – громче обычного произнес Каррок, деловито поправляя ворот рубахи.

В старое время на дорогах королевства было неспокойно: крестьяне, обнищавшие в неурожайные годы, а то и владельцы небольших замков, одурманенные безнаказанностью, пускались в разбой. Купцы торговых караванов окружали себя наемной охраной, усердно молились Харфаилу – заступнику путешественников. Но из колючих зарослей диковатые, настороженные глаза уже высматривали – чем больше охраны, тем ценнее, должно быть, окажется добыча! Под оглушительный свист обозы подвергались нападению. Когда битва затихала, алчные сильные руки сбрасывали тела защитников с тяжелых свертков, с дорожных сундуков. Трясущиеся пальцы – перемазанные чужой кровью – рвали тесемки на мешках, выламывали крышки запечатанных ларей. И копались, рылись – выискивали самое ценное, самое дорогое. Потом уже хватали все подряд. Разбойники бежали в лес, унося добычу. Но позже многие попадались на продаже краденного и, схваченные властями, оказывались под виселицей. Пока жесткая веревка не перехватила шею, они взывали к милосердию, проклинали короля и нищету. Затем их пыльные, истертые ступни переставали биться в воздухе. А на тенистую лесную дорогу выходили новые безумцы, гонимые нуждой или жадностью.
Всюду на торговых путях возникали заставы – их строили постоянно. Но что мог сделать гарнизон? Лишь принимать тех, кто однажды громко стучался в дверь – очередной израненный торговец стоял на пороге и судорожно твердил знакомое: «Ограбили, я чудом спасся». А в королевской казне уже не хватало денег, чтобы содержать многочисленные гарнизоны.
Полвека назад все изменилось. В Эспалане появились меди́йцы – последователи новой ветви магии. Их чары – невидимые, беззвучные – вскрывали память человека, крушили волю, лишали разума или одаряли безграничным счастьем. Единственное, чего медийцы не могли – это внушить любовь. И потому им выказывали уважение, благодарили за принесенный покой. Но не любили. Ведь у каждого в погребе былого припасена тайна, о которой никто не должен знать.
С тех пор гарнизоны были распущены. А на обветшалых заставах жили теперь медийцы-одиночки. Ночью и днем на огромных расстояниях они подслушивали чужие намерения, чуяли сознанье – мишень для чар.
- Однажды вез я метлы и горшки. Представь себе, позарились! Из-под деревьев – шестеро молодчиков с ножами! Я уж думал, попаду теперь не в город, а в Заоблачные Выси. Ан нет: они меня сначала окружили, потом один вдруг…, - Каррок поскреб щетину на подбородке, подыскивая нужное слово, – как деревянный стал. Глядит перед собой, а глаза пустые. Нож выхватил из-за пояса – и в живот себе. Этот зарезался, потом другой. Остальные побежали, да разве этим поможешь? Все шестеро полегли. Из-за горшков! Я сразу обратно поворотил. Месяц еще толком спать не мог. – Извозчик легонько хлопнул Арнога по спине и улыбнулся. – Вот у тебя страхов много: они яркие, но короткие. А в моем возрасте страхи совсем другие становятся: длинные, из года в год тянутся, потому и скучные. Одних медийцев боюсь, как раньше умел – будто холодной водой на спину льют!
Сквозь зелье Штиля Души Арног представил неподвижные тела в пыли. И остался невозмутим. Казалось, он привыкает к внутренней тишине.
- Так значит, воровства теперь не осталось?
- Осталось! Как не остаться! Но все лиходейство теперь в городах творится. Медийцы там бесполезны – голов много, в каждую не заберешься. Да и не в каждую могут-то забраться. Потому и хочу, чтоб ты в людных местах за бочонками приглядывал.

В прояснившемся небе разливался закат. Повозка стояла под деревьями. Арног, лежа на овечьей шкуре, закрыл глаза. Так легко было представить: никаких лошадей, Каррока и леса вокруг нет. Есть родной дом. Что-то стукнуло – это Хелид во второй половине укладывается спать. Желтый луч ложиться на сомкнутые веки – это сияние домашних магических ламп. Арногу хотелось, чтоб со слезами поднялась на поверхность и выплеснулась прочь глубинная боль. Но зелье Штиля Души притупило чувства, оглушило его. Он стал рассудочен, сдержан: скорбь об утраченном приемном отце, тревога от поездки в столицу – все лениво кипело на медленном, очень медленном огне опоенного зельем тела. «Хелид все равно бы умер однажды. И хотя я желал, чтобы это произошло как можно позже, в далеком-далеком будущем, он умер теперь. Можно ли исправить смерть, как поступок? Нет. Ее называют необратимой – мне остается только менять к ней отношение. Как этого мало». Он подтянул колени к животу. «А упроси я покровителей сделать Хелида бессмертным? Чтоб стал как эльфы…, и тем самым нарушил законы Творца, которому служил всю жизнь. Был бы тогда смысл в его служении? Согласился бы Хелид на это? Я не знаю. Одно верно: там, в Заоблачных Высях ему хорошо. А мне еще когда-то станет хорошо? Не представляю. Только бы зелье подольше не кончалось». Арног не понимал, что травянисто-горькая вода во фляжке отнюдь не является лекарством от боли – она лишь дает возможность и время осознать утрату. Но искать в себе верное противоядие от скорби у него недоставало сил. Бездумно упуская дарованное зельем время, он лег спать.

Однажды утром Арног сделал последний глоток, и фляга опустела. Зелье Штиля Души закончилось, и в скором времени над гладью чувств должны были подуть суровые ветра сомнений и тревог. Он ожидал их спокойно.
Лес по сторонам зазеленел новорожденной листвой – липкой, едва явившейся из почек. Все чаще попадались трактиры, разворачивались поля, а за ними потянулись крупные селения. Оживление нарастало и на дороге – неторопливую повозку Каррока обгоняли конные всадники, громыхали навстречу пустые телеги. Несколько раз приходилось останавливаться, чтобы среди мычанья и блеянья пропустить большие стада.
В конце седьмого дня пути повозка поднялась на вершину пологого холма.
По обочинам шумели толпы нарядных людей, теснясь под стенами постоялых дворов. Вереницы ярких флажков на веревках терялись порой в клубах дыма – веселые компании у костров запекали на углях сочное мясо.
Мычанье волов, смех в шатрах и брань у опрокинувшейся телеги. Поодаль угадывались очертания мрачных складов: по словам Каррока, торговцы хранили там много разного добра, не жалея денег на охрану товаров.

Отсюда же открывался и вид на Лаар. Арног, вцепившись пальцами в сиденье, смотрел на громадные серые стены вдали: за ними высилось великое множество тонких башен и сверкающих куполов. Закатное солнце окрасило камень в праздничные оранжевые тона, но даже тогда столица Эспалана представлялась грозным миражем – она подавляла царственным величием всякого, кто осмелился взглянуть на нее впервые.
- За час доберемся до Западных врат. Кроме охраны там будет медиец – он поставит нам печати на руки. Без этой печати ты и шагу в Лааре не ступишь! – правя лошадьми, извозчик без труда перекрывал голосом шум толпы. – Если стражники начнут требовать денег – ничего не давай!
- Но у меня ведь и так ничего нет, - забеспокоился Арног.
- Тем лучше. Никуда от меня не отходи. Сейчас главное – печати!
- А что будет, если их не поставят?
- Ну, без них в столице долго не продержишься: либо выставят из города, либо, чего доброго, упекут в Оз-Фого́т за попрошайничество. Прямо тебе говорю, Лаар – как и Ти́онор, Ге́нэвен или Каленха́йм – не зря называют городом мастеров – бездельников там не водиться. Вот подъедем к Западным вратам, сразу тебе на руку печать и шлепнут. Ты ее, конечно, не увидишь – она волшебная. Зато потом любой медиец в городе узнает при надобности, как тебя зовут, откуда родом, к какому сословию принадлежишь. И самое главное, род занятий – кузнец там, зодчий или кто другой.
Арног забеспокоился еще больше:
- Но ведь я ничего такого не умею! Какой же у меня род занятий?
- Как не умеешь? – Каррок удивленно покосился на подростка. – А письмо к настоятелю собора, откуда взялось? Тебя же певчим отправили! Разве нет?
- Да, певчим. Но я этому совсем не учился, просто пою и все.
- Большего и не надо. Примут – сами разберутся, учить тебя или не учить. А до тех пор и думать об этом нечего! Счастье спугнешь!
- Вдруг не примут? – Арног с надеждой смотрел на провожатого: пусть развеет страхи, пусть ободряюще рассмеется. Но Каррок ответил иначе.
- Тогда ищи другое занятие. Или уходи из Лаара. Не то печать руку сожжет.
- Как это?! Как сожжет?
- Как на вертеле, - извозчик невесело хмыкнул.

Во все времена бо́льшая часть людей Эспалана принадлежала сословию Хлеборобов. То были землепашцы, скотоводы, рыбаки – все, кто жил вне крупных городов. Деньгами или частью урожая они выплачивали подати в казну. Король наделял их землей. Маги вызывали дожди над посевами. Отряды воинов вставали на защиту. А Хлеборобы в свою очередь спасали королевство от голода. Так повелось исстари.
Человек, явившийся в город, становился Учеником. И с этого времени ни король, ни маги, ни воины – никто более не заботился о нем. Ученик должен был сам проложить себе дорогу. И первым делом следовало найти Мастера, который согласился бы взять его в услужение. То было нелегкое испытание.
Однако медлить было нельзя: если Ученик долго оставался неприкаянным, волшебная печать начинала обжигать руку, с каждым днем все сильнее. А избавиться от боли удавалось лишь одним способом – покинуть городские стены. Вновь выйти в поле, взять в руки охотничий лук, забросить сеть в реку. Королевство нуждалось в Хлеборобах-кормильцах. Но не в Учениках.
- Как говорится: «Руку обжег – вставай за плужок». Так-то, Арног!
Под рассказы Каррока повозка приблизилась к Западным вратам Лаара. Последнюю сотню шагов лошади преодолевали с большим трудом – такая толчея стояла здесь. Столица вздымала перед Арногом стены, оглушала гомоном, душила пылью. А впереди над толпой сверкали шлемы и наконечники копий – стража осматривала грузы. Только теперь Арног понял: за все дни пути он ни разу не помолился.
 

Конец первой части

[tvorchestvo.kg]

Дивий

Часть вторая



1


Западные врата Лаара остались позади. Тыльную сторону левой ладони еще покалывало после того, как медиец поставил колдовскую печать. Но Арног не замечал боли – широко раскрыв глаза, смотрел на вечернюю столицу.

Людей кругом было великое множество, точно в Едином Мире наступила последняя ярмарка: если не купишь сейчас, то уже никогда. Говор, смех, звон колокольчиков, стук – столица утопала в половодье звуков. Казалось, ни у кого нет времени даже оглянуться. Куда там! Нужно спешить, чтобы не наступили на пятки; следить, чтобы карета или всадник не зашибли.

Миловидная дама с корзиной цветов на углу – кто она? Моложавый господин в серебристом камзоле гневно стучит в дверь ювелирной лавки – кто он? Здесь перенималось все – фасон одежды, манера держаться, вкусы, мнения. Только опытный глаз мог отличить подделку. Арног же и подавно уверовал, будто попал в город, где живут одни аристократы.

Улица за улицей повозка подбиралась к главной площади Лаара. Дорогу обступали роскошные дома, нависали над головой строгие башни, поодаль громоздились храмы. В долгом споре дерева и камня одержал победу камень.
Эту победу предопределял вовсе не страх перед пожарами – умелый маг усмирил бы пламя за несколько мгновений. Так воплощалось стремление блеснуть достатком. Родовое гнездо славного рода должно быть увековечено. Пусть многие годы спустя прохожие скажут: «Здесь жили такие-то». И город становился отраженьем горожан. За деревянными ребрами окраин пряталось каменное сердце Лаара.

Уже совсем стемнело, когда лошади остановились перед главным собором на пустынной площади.

- Приехали! – Каррок за матерчатой стенкой завозился.

Подросток взял мешок с одеждой и настороженно выбрался из повозки. Шумные толпы остались где-то позади. Волшебные фонари сияли напрасно – заливали светом безлюдные просторы, вымощенные гладким камнем. Мимо прокатил одинокий роскошный экипаж и тотчас скрылся из виду.

Обернувшись к собору, Арног всецело уверился: подобное можно создать лишь с помощью магии. Ни человеческой жизни, ни силы сотен рук не хватит, чтобы воздвигнуть такую громадину.

Каррок, прихватив тубус с письмом, подтолкнул Арнога к лестнице.

Внутреннее убранство окончательно подавило подростка. В блистательном зале тянулись ряды скамей и тонких колонн – здесь уместилась бы добрая половина Нэдлока вместе с амбарами и садами! В строгой гармонии свешивались с высоты жемчужные гроздья магических светильников, в каждом проходе покоились на треногах широкие чаши, полные пепла.

Далеко впереди ожидали трое: Харфаил, Данарелея и Зарфалат. Двое старших братьев и сестра – не чета статуям Нэдлока! – теперь явились Арногу в наилучшем обличье. Под каждой тумбой скрытые курильницы истекали дымом благовоний – исполины, стоя на ароматном облаке, точно парили в воздухе собора. Их лица манили лаской, радостью, надеждой. Вот только прикоснуться к покровителям было нельзя: от одной такой мысли собственная рука мигом представлялась скорченной куриной лапкой.

Арног шел им навстречу. Взгляд его метался: то на покровителей, то в пол. И против воли снова обращался к ясным серебряным лицам. Как эти божественные существа могли пуститься на предательство?! Разве они способны оставить кого-то, забыть? Зарфалат, Данарелея и Харфаил – почему они бросили младшего брата? Почему позволили Хелиду умереть?!

Арног был так охвачен этими мыслями, что даже не заметил стоявших у подножия статуй двух немолодых людей. Первый, в ослепительно белом облачении священнослужителя, держался прямо, царственно. Зато второй, сложив полные руки на животе черной рясы, стоял с опущенными плечами и головой. В его волосах уже отчетливо пробивалась седина, толстое бледное лицо было усталым, равнодушным.

Каррок приблизился к служителям храма. Те прервали беседу.

- Уважаемые, светлого дня, - извозчик поклонился. – Мы издалека. Приехали увидеть настоятеля. У нас к нему дело.

- Мир праведнику, - неожиданно ясным, сильным голосом отозвался осанистый старик. – Какое же дело привело тебя к настоятелю?

Каррок, обернувшись, легонько потянул Арнога за рубаху на плече – тот совсем засмотрелся на покровителей.

- Арног, подойди… Вот мальчик. Он хочет быть певчим.

Подросток настороженно взглянул в лицо высокого старца: под бледными веками торжественно и горячо пылали два черных угля глаз – было даже странно, что седые брови еще не вспыхнули, не обгорели от такого жара. Острые углы сухих губ приподнялись в покровительственной улыбке.

Каррок выхватил тубус с письмом:

- Вот. Здесь письмо настоятелю. От священника – приемного отца Арнога.

Рука в белоснежном рукаве поднялась, раскрытая ладонь властно качнулась.
В ответ извозчик нахмурился:

- Нет. Я должен лично передать.

Ладонь оставалась в воздухе. Тогда заговорил пожилой монах в черной рясе. Голос у него был таким же вялым, как и лицо:

- Будь внимателен к словам. Настоятель перед тобой – архиепископ Сеалаза́р. И обращаться нужно – «Светоносный».

- Не хотел оскорбить. Едино по незнанию…, - Каррок торопливо вложил тубус в ладонь и отступил на шаг.

Лицо архиепископа нисколько не изменилось, даже улыбка не потускнела.

- Значит, ты хочешь быть певчим? – благожелательно обратился он к подростку, не глядя ломая печать. – Должно быть, хорошо поешь?

Рядом с исполинами-покровителями Арног ощущал себя крохотным, ничтожным. А Сеалазар – под стать собору – представлялся огромным как солнце. Хотел ли Арног стать певчим? Хорошо ли пел? И на какой вопрос следовало ответить в первую очередь? Подобно тому, как сталкиваются песчинки и камешки в мокром сите золотоискателя, так и мысли в голове Арнога толкались и прыгали одна на другую. К сожалению, золота на дне сита не оказалось:

- Да, Светоносный. – Он сам не заметил выскользнувшего ответа.

Настоятель передал опустевший тубус монаху и развернул письмо. Улыбка не покинула лица Сеалазара – она лишь изменила оттенок, сделавшись печальной.

- Послушай, Хавиш: «И если моя жизнь и служение хоть чего-нибудь стоили...», «Во имя Творца, прошу вас…». – Он утомленно вздохнул. – Если бы я шел на поводу у каждого такого письма, мне не хватило бы времени даже молитву коротенькую прочесть. Что тут еще?.. Гордыня. Себялюбие. И богохульство. – Архиепископ поднял глаза на Арнога. – Твой приемный отец поставил свою жизнь, служение Творцу – все, против одного нелепого требования: он хочет, чтобы я принял тебя в певчие. Но Творе́ц даровал ему жизнь, а служение – добровольное. Как смел он чего-то требовать взамен?

Сеалазар неспешно направился к ближайшей чаше-курильнице.

- Я не виню твоего приемного отца за это – большинство людей таковы.
Беда заключается в ином: он считал себя праведником. И не сознавал, насколько глубока в действительности трясина его греха. – Архиепископ остановился перед чашей с горячим пеплом, но, стоя спиной, по-прежнему обращался к подростку. – Мне очень жаль, мальчик, что ты воспитывался у подобного человека. Ничему хорошему он научить не мог. Впрочем, чего еще ждать от сельских священников? Остается лишь надеяться, что твоя душа не успела вкусить отравы его учений. Быть может, ты еще не слишком испорчен. – Сеалазар в последний раз окинул свиток взглядом. – Ах, снова богохульство... Ты поешь «подобно небесному хранителю». Ну разве может человеческий голос сравниться с тем дивным пением божественных созданий? Но спой, - архиепископ оживился. – Быть может, я ошибаюсь, и ты действительно станешь украшением нашего хора. – С этими словами он уронил письмо Хелида в чашу-курильницу.

Арног невольно дернулся, чтобы спасти письмо из огня. Но Хавиш, предугадывая его порыв, положил тяжелую руку на плечо:

- Ну, мальчик? Светоносный ждет.

Видя, как оранжевые языки пламени губят письмо, Арног точно уснул. В памяти заворочалось множество гласов, которые он выучил, для которых самостоятельно придумал музыку. Он выбирал. Своды собора давили на голову величием. В широкой плоской чаше догорало письмо умершего Хелида. С улыбкой на сухих губах вновь приблизился Сеалазар:

- Не надо стесняться! Скромность украшает, но сейчас прояви себя наилучшим образом. Ведь ты должен понимать – в хоре столичного храма поют только самые красивые голоса!

Подросток набрал в грудь чересчур много воздуха, задрожал:

- Да восславятся покрови… - Голос сорвался.

И Арног заплакал. Чужое место, тревожные взгляды Каррока, ожидания священнослужителей, громадный собор, смерть Хелида – все навалилось разом. Сотрясаясь от рыданий, подросток опустился на мраморный пол.

Каррок склонился над ним, тронув за плечо, зашептал:

- Арног! Что ты делаешь?! Перестань!

Тот разрыдался еще больше. Архиепископ и монах наблюдали за приезжими. Наконец, Сеалазар, снисходительно улыбнувшись, произнес:

- Но ведь нам нужен певчий, а не фонтан, - его покровительственный смех ненадолго заглушил плач Арнога. – Брат Хавиш, возьмите этого мальчика и отведите куда следует. Полагаю, сейчас мы не услышим не только пения небесного хранителя, но даже пары связных слов. Ах, эти сельские голоса «неземной красоты»…

Монах небрежно ухватил Арнога за шкирку и куда-то поволок – подросток лишь беспомощно возил ногами по сколькому полу. Видя это, Каррок взволнованно шагнул следом. Но Сеалазар остановил извозчика одним взглядом:

- Ты решил забрать мальчика на попечение?

- Нет, но…, я же…

- Так в чем же дело? Ступай с миром, праведник.

Каррок проследил, как Арнога унесли за дубовую дверь. Потом, махнув рукой, в большой досаде ушел из собора. Его ждали лошади и повозка.


Хавиш втолкнул плачущего подростка в темную комнату. Арног упал, ударившись подбородком о холодный пол – только узел с одеждой смягчил падение. Дверь захлопнулась, и стало совсем темно.

Он подтянул колени к животу, крепко обнимая узел, - дал волю слезам. В черноте комнаты сияло единственное стрельчатое окно, выходившее на площадь, где горели фонари. Пятно яркого света лежало на каменной стене, но тьма кругом казалась оттого только гуще. Откуда-то сверху раздались шаги – похоже, комната находилась под лестницей. Подросток отчаянно всхлипывал, как вдруг совсем близко раздался недовольный мальчишеский голос:

- Эй, новенький! Ты еще долго будешь реветь?

- Хелид… умер.

- А нам убираться с утра. Ты всем спать мешаешь!

Вместо ответа Арног тоненько заскулил, стискивая узел. В темноте кто-то вздохнул.

- О́ним, отведи его на место Глэма.

- Почему я? Я ведь уже сплю! – отозвался плаксивый голосок.

- Отведи, тебе говорят.

- Вот всегда я! – что-то хлопнуло.

Теплая мягкая рука взяла Арнога за локоть. Подросток, дрожа от всхлипываний, неловко поднялся, толкнув кого-то.

- Ну аккуратнее! – обладатель голоска, казалось, сейчас расплачется от обиды. – Сюда иди. Другим на ноги не наступай… Вот сюда ложись и спи.

Арног опустился на что-то прохладное, чуть влажное. Здесь пахло сыростью и благовониями. Он сжался, стараясь не всхлипывать. Кругом вновь стало тихо. Вскоре глаза привыкли к темноте – проявились очертания большой комнаты, массивные опоры и множество неровных холмиков повсюду. Арног отвернулся в угол: там стояла до того густая тьма, что было совершенно безразлично – открыты глаза или закрыты. Вспомнился Сеалазар – в белом облачении, будто сияющий, с властью в жестах. А рядом – одряхлевший, добродушный Хелид: седые волосы всклокочены на виске, зевает протяжно и улыбается.

Подросток перестал всхлипывать, но горячие слезы сами продолжали щекотать лицо. Гулкая боль в горле не унималась. Замерев, Арног сам не заметил, когда чернота угла обернулась темнотой сомкнутых век. Не зная, что ждет его завтра, он уснул.

 

2

Кто-то потряс за плечо, и Арног приоткрыл глаза. Перед лицом стояла жесткая каменная стена, на которую лилось желтоватое сияние магической лучины. Кругом раздавались зевки, мычание – бессердечная ночь растаяла, отобрав напоследок всякую возможность отдохнуть. Спросонья Арногу казалось, будто все вокруг – против него. Недовольно дернув плечом, он поджал колени к животу: надо было немедленно оттолкнуть пронзительную явь и снова закутаться в мягкий пух сна. В жестоком настоящем мире была лишь одна вещь, близкая Арногу – узел с одеждой. За ночь узел прогрелся насквозь, и теперь, точно живой, мостился к телу. Подросток обнял его.

- Вставай, - скучно произнес знакомый голосок, перекрывая близкую возню.

Одно слово воскресило в памяти все – и прибытие в Лаар, и жгучие глаза Сеалазара, и горящее письмо покойного Хелида в чаше-курильнице. Арног тотчас очнулся. Над ним, склонившись, стоял мальчик – невысокий, плотненький, в сером балахоне.

- Как тебя зовут? – вчерашний плаксивый голосок принадлежал именно ему.

- Арног. – Подросток поднялся, держа теплый узел с вещами на груди.

Через широко распахнутую дубовую дверь, шаркая ногами, один за другим выходили незнакомые мальчишки в таких же серых балахонах. Бледным рассветом тлело стрельчатое окно. А по простору комнаты гулял сквозняк – легкий, пронизывающий – он скользил меж засаленных лоскутных покрывал, меж остывающих матрацев, будто выискивая тех, кто еще не проснулся. Арног вновь обернулся к собеседнику.

- Я О́ним, - солидно сцепив розовые пальчики на животе, представился тот.

Обряженный в балахон с откинутым капюшоном, он напоминал игрушечного монаха. Нижняя губа выпячивалась и в желтом свете лучины блестела свежей слюной.

- Тебе надо переодеться. Я принес. Вон. – В изголовье лежал серый квадрат, а поверх него две кожаные лодочки, отдаленно напоминающие обувь. – Ходить в другой одежде нельзя – тебя накажут. Ты только поскорее…, - оглянувшись на дверь, Оним забеспокоился, разом утратив важный вид.

Заклинание Чистоты колючей волной взбодрило Арнога. Торопливо переодеваясь, он обнаружил, что серый балахон совсем тонок и нисколько не греет. Скинув тяжелые башмаки, сунул ступни в прохладные кожаные лодочки – те сами собой сжались, примеряясь к ногам нового хозяина. Подросток затянул пояс и принялся спешно укладывать домашние вещи в узел – все это было из Нэдлока...

- Ты такой тощий, - с сомненьем произнес Оним. – И белый весь какой-то. Выглядишь, как Глэм, когда тот заболел. Его потому и выгнали – из-за болезни. Здесь любого выгоняют, если он петь не может, - доверительно добавил он. – Готов? Нет, свой тюк, - мальчик-толстячок улыбнулся меткому слову, - свой тюк оставь здесь. Никто его не заберет, никому он тут не нужен. Все, идем скорей.

После комнаты с низким потолком, собор показался еще больше. Арног шел следом за Онимом и оглядывался. Тонкие светлые колонны вырастали из пола, тянулись все выше – скрывались порой за жемчужными гроздьями магических светильников, но продолжали стремиться ввысь. Лишь запрокинув голову можно было увидеть их вершины, которые упирались в небосвод потолка. Там паутинки опор, пересекаясь, рисовали многолучевые звезды. Опуская глаза, Арног заметил на стенах барельефы и большие черно-белые фрески – воплощение назидательных притч из Намадара. Но взгляд поневоле поднимался вновь: открывался купол собора – точно колодец в небо. Поневоле верилось: через такой купол можно сразу попасть в Заоблачные Выси. Засмотревшись, подросток едва не налетел на колонну.

Среди светлых скамей муравьями сновали мальчишки в знакомой серой одежде. Гулко стучали ведра, шуршали веники, раздавались смешки. Один из певчих – темноволосый, вихрастый – завидев Онима, вдруг с размаху шлепнул мокрой тряпкой о скамью – полетело эхо.

- Оним! Новенький! Чего копаетесь? Нам здесь что, одним убираться?

- Ну мы же идем! Идем уже, - плаксиво отозвался толстячок, а следом больно ткнул Арнога локтем в бок. – Это все из-за тебя. Сто лет одевался…

Подхватив ведро и совок на длинной ручке, они заспешили прочь – похоже, Оним стремился убраться подальше от понукавшего мальчугана.

Перед ними стояла чаша-курильница – ближайшая к выходу из собора. Потемневшая от постоянного жара, полная горячим пеплом, она казалась древней реликвией, выставленной на обозрение. Толстячок закатал рукава и взялся за совок: привстав на цыпочки, выгребал белесый пепел и ссыпал его в подставленное ведро.


Каждый раз у тяжелых врат храма накануне полуденной службы вспыхивала торопливая торговля благовониями. За две мелкие монеты можно было получить маленький мутно-оранжевый треугольник – аури́н. Когда проповедь заканчивалась, прихожанам надлежало бросить аурин в чаши-курильницы, и только потом – вместе с голубоватой ленточкой дыма – разрешалось вознести под купол свои мольбы и надежды. Священнослужители уверяли: молитвы того, кто не воскурит благовоние, будут напрасны. За день чаши наполнялись тончайшим пеплом. И каждое утро его нужно было убирать.

- Когда чистить идешь, рукава сразу закатывай, - наставническим тоном пояснял Оним. – Вон, Видрик полез недавно – рукава себе заклятьем подпалил. Ладно еще, что пальцы обжог. Так ведь одежду испортил! – Толстячок хихикнул и понизил голос. – Хавиш, когда узнал, такое ему устроил!.. - Он опустился на пятки и небрежно подтолкнул ногой полное ведро к Арногу. – Наполнилось. Неси вон туда. Да смотри, не развей по дороге! А то обоих убираться заставят.

Подросток поднял легкое ведро и понес к выходу. Рядом с оконцем, откуда прихожанам продавались благовония, обнаружилась дверь. Арног вошел в каморку и остановился на пороге – внутри было сумеречно, тесно и пыльно. У окошка сидел сонный монах, а на широком столе перед ним громоздилась душистая гора треугольных кусочков аурина. В углу тускло блестел жестяной ларь с поднятой крышкой. Никакой другой утвари в каморке не было – она бы здесь попросту не поместилась.

- Светлого дня, уважаемый. А куда ссыпать пепел?

Монах, дремотно опиравшийся подбородком на руки, поднял голову и сурово оглядел подростка:

- Первый день что ли? – буркнул он.

- Да, уважаемый.

- Вон, в углу – сыпь. Да не напыли мне тут! – и отвернулся.

Ларь оказался непростым: у него были стенки, крышка. Зато вместо дна открывался провал, который отвесно уводил в подполье, в темноту.

Как вдруг Арнога решительно оттеснили. Это был темноглазый мальчишка, который любил командовать Онимом. Ссыпая ароматный пепел во тьму, он покосился на подростка и шепотом спросил:

- Новенький, как тебя зовут?

- Арног, - также шепотом ответил тот.

- А меня Нэ́ртэн. На обеде расскажешь о себе, - качнув пустым ведром, мальчишка бесшумно выбежал из каморки.

Опустошив свое ведро, Арног вышел следом.

Оним встретил его недовольным взглядом:

- Ты так медленно все делаешь! Вот увидит Хавиш, будешь знать! – грозил толстячок, выгребая из чаши-курильницы очередную порцию пепла.

Вскоре, освобожденная от сгоревших остатков аурина, на свет показалась малиновая пленка огня – она чуть колыхалась, от нее шел ровный жар.

- Если заклятие погаснет, ты должен сказать об этом Хавишу. – Оним вытер вспотевший лоб. – Это последнее ведро. Неси. А потом будем подметать.

После уборки настало время обедать. Позади статуй покровителей располагались два широких входа. В один из них и направились певчие. Следуя за серыми балахонами, Арног с опаской пробирался мимо серебряного великана – прекрасный Харфаил был погружен в мечты. Лишь оказавшись за его сверкающей спиной, подросток испытал облегчение.

Недоступная прихожанам, открылась внутренняя часть собора: камень, дерево и металл соперничали между собой за право услаждать взгляд. Яркими грезами проплывали мимо витражи. Арног, никогда прежде не видевший роскоши, старательно держался посреди колонны певчих – к такой стене даже прикоснуться было боязно. А уж заблудиться среди переходов и арок – проще простого!

После долгого спуска по лестнице потянулся сумеречный проход. Пропали куда-то вычурные украшения. Только бронзовые канделябры напоминали о богатстве верхних этажей. Зато в воздухе повис теплый запах свежего хлеба. Арног сглотнул. Через кожаные лодочки каменный пол холодил ступни.

Певчие пришли в просторное светлое помещение, которое примыкало к кухне. К аромату выпечки здесь примешивался густой дух копченого мяса и жареного лука. Голодные мальчишки едва ли не наперегонки похватали глиняные плошки и заспешили к тучному монаху, который добродушно посмеивался и помешивал половником в огромном котле.

Над длинными столами понеслось мычание и стук ложек. Незамысловатая похлебка из сытника с хрящиками от костей исходила паром. К ароматным ломтям хлеба выдавали несколько стеблей пряных трав, чтобы уберечь певчих от болезней. Арногу казалось, будто он в жизни не ел ничего вкуснее.

- Арног, - буркнул Нэртэн с набитым ртом. – Меня сюда перевели из одного храма в Тионоре. А в певчие я сам пошел. Чем на улице с обожженной рукой – уж лучше здесь. – Он легонько стукнул наполовину опустевшей миской о стол. – А тебя на место Глэма прислали? Или родители отдали?

- Нет. – Арног с внезапной болью в горле тяжело проглотил еду. – Хелид умер. Это мой приемный отец. Он меня сюда отправил – написал письмо перед…, заранее.

- Ого! – крупный конопатый мальчишка, сидевший бок о бок с Нэртэном, облизал ложку. – Кем же был твой папаша, если достучался до Сеалазара!

- Простым священником. В Нэдлоке. Это село такое к западу отсюда.

Мальчишки, сидевшие поблизости, примолкли. Только ненасытный Оним продолжал чавкать. Нэнтэн хмыкнул:

- Значит, тебе просто повезло. Раньше здесь был другой певчий – Глэм. Он сильно заболел, и его выгнали. Так со всеми поступают, кто петь не может. А тебя, похоже, как раз на место Глэма взяли. – Нэртэн принялся крошить хлебный мякиш в похлебку. – Но ты пока особо не радуйся! Хавиш всегда выбирает лучшие голоса. Уж он наверняка соберет певчих из других храмов! И будет слушать. Если ты ему не понравишься – сразу выгонит. Но у тебя, наверное, хороший голос?

Арног пожал плечами:

- Уважаемый Сеалазар тоже спрашивал…

- Уважаемый? – Нэртэн весело переглянулся с соседями. – Если у тебя мозги набекрень и ты захочешь с ним поболтать, говори – «Светоносный». А если между нами…, - певчий оглянулся на монаха-повара и понизил голос. – Скоро ты перестанешь называть его «уважаемым».

Другие мальчишки, сидевшие поблизости, захихикали и снова принялись за еду. Похоже, они что-то знали. Арног осторожно спросил:

- Он что, злой?

- Он редкостный кья́нас! – с жарким весельем прошептал Нэртэн.

Судя по испуганно-веселым лицам и по звучанию слова, подросток догадался, что «кья́нас» - это какое-то ругательство на хазраа́нском.

- Если хочешь остаться здесь, спой так, чтобы понравилось Хавишу, - продолжил Нэртэн. – И всегда выполняй все его поручения. Причем быстро.

- Да, - Оним аккуратно вытер рот ладонью, а ладонь – уже о балахон на груди. – Если не угодить Хавишу, он исхлещет до крови. Вон, Видрик знает.

Конопатый мальчишка, сидевший возле Нэртэна, закатал серый рукав. Глупо ухмыляясь, показал розовые рубцы на крепкой руке. На коже точно лежали розовые веточки – шрамы.

- Это они уже зажили, - горделиво сказал Видрик. – Почти месяц прошел.

Арног проследил, как полосы от ударов вновь скрылись под рукавом:

- Да за что могли так наказать?!

- Я курильницу чистил. А рукав взял и загорелся.

Оним сосредоточенно жевал – в присутствии Видрика он, как видно, не собирался смеяться над случившимся. Арног молчал – веточки чужих шрамов пустили корни в его душе и теперь быстро разрастались кустом колючего страха. Как вдруг откуда-то издали поплыл мелодичный колокольный звон. Все мальчишки наспех доели остатки похлебки и, на ходу дожевывая хлеб, заспешили прочь. Арног последовал за ними.

Вернувшись в главную залу собора, певчие почти бегом направились в спальную комнату. За время обеда кто-то побывал здесь: скомканные покрывала и матрацы по-прежнему лежали на своих местах, зато на крючках вдоль стен теперь висели кристально-белые одежды. Мальчишки скидывали серые рабочие балахоны и облачались в настоящие певческие робы. Нэртэн пытался пригладить вихры на макушке. Оним, отвернувшись в угол, щипал себя за щеки, надеясь выдать красноту за румянец. Видрик старательно разглаживал крохотные складки на плечах. Две дюжины других мальчишек от них не отставали. Глядя на это преображение, Арног опомнился лишь после того как обнаружил, что ему певческой робы не досталось. Нэртэн, видя его замешательство, усмехнулся:

- А тебе еще рано! Вот примут в хор, тогда и робу получишь.

- Но если все сейчас уйдут, что мне тогда делать?

- Да откуда я знаю, что тебе делать? Ну, сиди здесь.

- Тебе с нами нельзя! - самодовольно вставил Оним, поправляя капюшон. – Может быть, тебя вообще в хор не возьмут. Да и поешь ты, наверное, плохо.

Арног отодвинулся. Понуро комкая серый балахон на груди, смотрел, как певчие готовятся к службе – двадцать семь подвижных белых фигур.

Вскоре спальная комната опустела. За стрельчатым окном сиял весенний полдень. В глухой тишине подросток поплелся к своему матрацу. Развязав узел с одеждой, достал измятую робу, которую сшили для него в Нэдлоке. Что и говорить, после стольких стирок любая ткань утратила бы белизну. На левом локте отчетливо темнело знакомое масляное пятно. «Может, разрешат петь в ней?». Арног откусил нитку, торчавшую из потрепанного ворота.

Как вдруг дверь в спальную комнату распахнулась, и подросток, даже не оглянувшись, мигом затолкал робу обратно в узел.

- Тебя Хавиш зовет! – поймав на себе взгляд, Оним приосанился. - Да скорей же! Служба начнется – сам будешь дорогу искать!

Арног побежал следом за толстячком, но по дороге краем глаза успел заметить толчею возле окошка с аурином. Храм уже полнился говором.

Строгая тишина во внутренней части собора была потревожена топотом и тяжелым дыханием. Оним бежал впереди, перепрыгивал через несколько ступенек – из-под белоснежной робы мелькали темные кожаные лодочки.

Отдуваясь, Оним остановился возле двери с витиеватой ручкой, изображавшей птичье крыло. Это была келья Хавиша.

Арног уже собирался постучать. Как вдруг согнулся от внезапного удара в живот. Судорожно хватая ртом воздух, подросток оперся на стену рукой:

- Ты… зачем…, - сипло, с горьким изумлением попытался выяснить он.

- Если я из-за тебя опоздаю, - раздался над головой запыхавшийся, мстительный голосок Онима. – Лишь бы тебя Хавиш не взял!

Толстячок тотчас кинулся прочь. Шлепки его кожаных лодочек по полу вскоре стихли в дальнем конце коридора.

Арног выровнял дыхание. Болезненно морщась, выпрямился. Думать о коварстве Онима совсем не хотелось – Арног, будто вплотную приблизился к чему-то гадкому и сам едва не замарался. Спасение от неприятных мыслей нашлось в образе небесного хранителя – сияющая воображаемая броня не подвела и на этот раз. Подросток грустно улыбнулся, представляя, как сияние его тела ложится на стену, на дверь с витой ручкой. Теперь даже постучаться было уже не так страшно.

Келья Хавиша была просторна, сумеречна. Хотя уже наступил полдень, кровать под тяжелым балдахином оставалась не убранной. На полу возле нее стояла початая бутыль вина. Пахло потом и несвежей периной. Хозяин кельи, сидя за столом, что-то писал – толстая сгорбленная спина в черной рясе изредка шевелилась, звякала крышечка тяжелой чернильницы.

Наконец, Хавиш отложил перо и повернулся к подростку:

- Как там тебя зовут?

- Арног, уважаемый.

- Налей вина мне.

Когда подросток подносил кубок, свободный рукав серого балахона съехал вниз до локтя. Хавиш неожиданно вцепился в его запястье всей пятерней – стиснул, подозрительно блеснув глазами. Шумно потягивая вино, он не отрывал пронзительного взгляда от лица подростка. Арног прикладывал все усилия, чтобы не поморщиться: когда первая вспышка испуга прошла, стало только хуже – теперь приходилось подавленно терпеть. Каждое мгновение было томительным и неприятным, хотелось немедленно освободиться из этой настырной хватки. Стараясь не смотреть в толстое лицо Хавиша, он осторожно пошевелил пальцами захваченной руки – чужие желтые ногти больно впивались в кожу. Монах со стуком поставил опустевший кубок и вытер мокрые губы рукавом черной рясы:

- Почему такой бледный?

- Не знаю, - Арног вспомнил об участи изгнанного певчего. – Я не болею!

Хавиш недоверчиво усмехнулся и отпустил его руку.

- Ну-ка, подними балахон. Повернись.

Арног смотрел на дверь кельи: выше тесемки штанов от колючего взгляда забегали мурашки. Откуда-то повеяло сквозняком. Через минуту подросток осмелился
опустить балахон. А повернувшись, обнаружил, что Хавиш уже давно не смотрит на него – перечитывает свиток.

- Сколько тебе лет?

- Тринадцать, уважаемый.

- Плохо. Налей мне еще вина.

Слушая глотки, Арног встал позади Хавиша. Кубок стукнул о стол.

- Пой. И не вздумай здесь реветь. Я не Светоносный – терпеть это не буду.

- Что петь, уважаемый?

- Что хочешь. Мне нужно знать, стоит ли тебя держать в храме.

Внутренне подобравшись, Арног взял первые ноты. Как вдруг Хавиш обернулся – его толстое лицо морщилось от недовольства:

- Это еще что за еретическая мелодия?

- Я ее сам придумал, - осторожно признался Арног.

- Сам? Это тебе не балаганные песни! Это священные гласы из Намадара! Сам!.. - Монах отвернулся к столу, его голос вновь сделался вялым и тусклым. – За такое отношение к святыням ты будешь наказан.

Арног похолодел, вспомнив розовые шрамы на руке Видрика. А Хавиш все молчал и молчал, будто выискивая наиболее суровое наказание.

Через несколько минут монах оторвался от очередного свитка и оглянулся:

- Ты почему здесь?.. А, - похоже, он вспомнил о наказании. – Иди на кухню, возьми еды там, да отнеси звонарю на колокольню. Все. Пошел прочь.

Арног выбрался из сумеречной кельи. Лишь закрыв за собою дверь, он измученно перевел дух. Казалось, все силы остались в келье Хавиша.

Блуждая среди арок и галерей, выспрашивая дорогу у недовольных монахов, Арног все же сумел отыскать кухню. Там ему плеснули в глиняную плошку нестерпимо горячего супа, и сказали, где искать лестницу на колокольню. Пробираясь по тихим коридорам и залам с плошкой, над которой поднимался ароматный пар, подросток торопился избавиться от этой ноши. Она так обжигала пальцы, что держать ее приходилось через рукава балахона. «Должно быть, в этом и есть суть наказания», - думал Арног.

Наконец он добрался до широкой лестницы и стал подниматься. Ступенька за ступенькой, пролет за пролетом. Сначала икры ног загудели от напряжения, потом болезненно заколотилось сердце в груди. Арног поставил обжигающую ношу на пол и сел рядом, чтобы хоть немного отдышаться. Только теперь ему стало ясно, в чем на самом деле заключалось наказание. Вытерев пот со лба, он продолжил восхождение.

Окон не было. Лестничные пролеты освещались круглыми магическими светильниками. В их ровном жемчужно-белом свете каждый поворот, каждая ступенька представлялись неотличимой копией предыдущих. Арногу уже казалось, что эта лестница ведет прямиком в Заоблачные Выси, а то и выше. В который раз присев отдохнуть, он утомленно потер разгоряченные икры: в самом деле, это был путь в Заоблачные Выси – умереть на одном из пролетов было не так уж сложно. Сердце неприятно билось где-то в горле.

Чтобы забыть о боли в дрожащих ногах, Арног попытался отвлечь себя мыслями. Но тотчас нахмурился, вспомнив Онима. «Он же сам вызвался проводить! Зачем ударил?». Подросток шмыгнул вспотевшим носом. «Покровители снова дали злу произойти. Все поклоняются им, ждут защиты… А это – не зря? Если Харфаил, Данарелея и Зарфалат забыли даже обо мне – о младшем брате – заботятся ли они хоть о ком-то? Хоть кто-нибудь им нужен?». Арнога охватила глухая обида – не столько на Онима, сколько на старших братьев и сестру.

Через каждые четыре поворота показывалась запертая дверь с бронзовой ручкой. Потом двери закончились, а вместо них стали попадаться тканые гобелены. «Данарелея усмиряет морскую бурю», «Зарфалат высекает огонь», «Харфаил выпускает в небо птиц». Арног обиженно не разглядывал их.

Короткие передышки уже не помогали. Суп остыл – глиняную плошку можно было держать голыми руками. Арног готов был заплакать от усталости – лестница не кончалась! Она тянулась и тянулась вверх. «Хелид писал это письмо. И хотел, чтобы я попал в столичный собор. Неужели он знал, что здесь так плохо? Неужели он хотел именно этого?! Я не верю!».
Однако вместо слез его душу охватила покорность. Не то трепетно-сладкое смирение, которое он испытывал в Нэдлоке: уронил тяжелое ведро с водой, сельские мальчишки придумали новое обидное прозвище – «К чему огорчаться? Никто ведь не знает…». Тайна появления на свет сейчас нисколько не утешала. Был Арног небесным хранителем или не был им – какая разница? Ноги все равно тряслись, жилы в них болезненно подергивались, он задыхался. Это была отупелая покорность животного.

Первая кожаная лодочка опускалась на холодную ступеньку. Затем другая. С каждым шагом внутри что-то выгорало, оставляя одну бессмысленную пустоту. Арног уже забыл, куда и зачем идет, лишь отстраненно ждал, когда ноги подкосятся, и он упадет. Только бы плошка при этом не разбилась.