Сообщений в теме: 22

[Fertes]

Р. К. Нарайан
МИР РАССКАЗЧИКА
Без него нельзя представить себе индийскую деревню, которая до сих пор почти не затронута новыми веяниями. Ближайшая железнодорожная станция находится милях в шестидесяти, и добираться до нее надо на случайных автобусах, проходящих по шоссе, до которого напрямик через канал не меньше часа хотьбы. Около сотни беспорядочно разбросанных домов, пять-шесть кривых улочек, надежно отгороженных от всего остального мира. На запад от деревни, вплоть до лесистых склонов горы, тянутся рисовые поля. В соседнюю деревню, до которой всего три мили, должны провести или уже провели электричество; воду берут из открытого колодца на главной деревенской площади. Целый день мужчины и женщины трудятся в поле: копают, пашут, пересаживают или собирают урожай. В семь часов вечера (или уже во второй половине дня, если разнесся слух, что в окрестностях появился тигр-людоед) все дома.

Посторонний наблюдатель может подумать, что жители деревни тоскуют по благам цивилизации, но им самим кажется, что отсутствие этих благ — не такая уж большая потеря, потому что они живут как в заколдованном сне. И навевает этот сон рассказчик — исполненный достоинства старик, который ютится на краю деревни в доме, где жили его отец и дед и откуда он почти не выходит, разве что на небольшой огород позади дома, или в такой же маленький сад с несколькими кокосовыми пальмами прямо перед домом, или, совсем уж в исключительных случаях, к кому-нибудь из своих односельчан, если этого требуют его обязанности священника. Днем он обычно сидит, поджав ноги, на прохладном глиняном полу своего жилища и, выпрямив спину, внимательно читает объемистый фолиант на санскрите, который покоится на специальной деревянной подставке, или разбирает древние письмена, наклонив пальмовый лист к свету, льющемуся сквозь дверной проем. Если люди, закончив рабочий день на полях, хотят послушать его рассказы, они молча собираются перед его домом, чаще всего в такие вечера, когда лунный свет блестит на листьях кокосовых пальм.

Тогда он метит лоб священным пеплом и заворачивается в длинный шарф, а его помощники выносят на веранду вставленное в рамку изображение кого-нибудь из богов, пристраивают его на особом возвышении, украшают венками жасмина и окуривают благовониями.

Когда все приготовления закончены, появляется сам рассказчик и усаживается перед светильниками; в такие минуты он выглядит величественно и внушает благоговение. Он начинает с молитвы и молится до тех пор, пока к нему не присоединяются все присутствующие и долина не оглашается громкими песнопениями, заглушающими крики шакалов. В былые времена его рассказы сопровождались игрой на музыкальных инструментах, но сейчас он может рассчитывать только на себя.

— Кино отняло у нас всех музыкантов и певцов, кто теперь захочет стоять за спиной старика и заполнять музыкой паузы в его рассказах, — говорит он.

Но на самом деле рассказчик не так уж страдает от отсутствия помощников и дублеров, потому что не очень в них нуждается; ведь он знает наизусть все 24 тысячи строф «Рамаяны», 100 тысяч строф «Махабхараты» и 18 тысяч строф «Бхагаваты». И если он держит перед собой раскрытую книгу на санскрите, то главным образом для того, чтобы подкрепить свои слова ссылкой на авторитет.

[Fertes]

Пандит (как называют рассказчика) обычно очень стар; его привычки и весь его облик сложились под влиянием традиций тысячелетней давности, поэтому его одежда, как правило, состоит просто из двух кусков хлопчатобумажной материи. (Правда, иногда оказывается, что он прекрасно знаком с современной жизнью благодаря внимательному чтению пачки газет, которую ему днем по четвергам приносит почтальон, раз в неделю доставляющий почту в деревню), Брея голову (только в те дни, которые указаны в календаре), он оставляет на макушке небольшой хохолок, потому что в древних священных книгах, шастрах, написано, что у мужчин должно быть столько волос, сколько он может продеть сквозь серебряное кольцо, которое он носит на пальце, и можете не сомневаться, что у него на пальце есть серебряное кольцо, потому что об этом тоже написано в шастрах. Шастры определяют все его существование, поэтому он не может жить в современном городе — это значило бы покинуть дом, где его предки неукоснительно делали все, что предписывается пастрами. Дважды в день он совершает омовение у родника и трижды в день молится, обратив лицо на восток или на запад в зависимости от времени суток; он выбирает пищу в соответствии с указаниями календаря, каждый пятнадцатый день соблюдает полный пост и разговляется зелеными бобами, сваренными в соленой воде. Время, свободное от молитв или сосредоточенных размышлений, он проводит за книгами.

Его детям такая жизнь, конечно, не могла показаться особенно привлекательной, они избрали иной путь и разъехались в города на заработки. А сам он живет на то, что дают два акра земли и несколько кокосовых пальм, и на подарки, которые ему подносят в благодарность за труды, когда многочисленные злоключения героя подходят к счастливому концу или когда бог является на землю в образе новорожденного младенца или женится на богине. Пандит живет в согласии с самим собой и со всем миром. Он свято верит в непогрешимость вед, которые начал изучать семилетним мальчиком. Двенадцать лет своей жизни он потратил только на то, чтобы научиться правильно их читать. А кроме того, он овладел всеми тайнами грамматики санскрита, постиг разные значения слов, а также науку разделения слов на слоги.

Даже в своей повседневной жизни он постоянно ссылается на авторитет вед, потому что в них содержатся не только молитвы и стихи, но и наставления, касающиеся мирских дел. Если, например, ему кажется, что его слушатели в ответ на шутку смеются слишком долго и громко, он тут же приводит соответствующий стих, из которого следует, что, освежая душу смехом, не следует делать это чересчур назойливо, чтобы не уронить своего достоинства. Он, не стесняясь, выговаривает тому, кто запускает пальцы в голову, указывает соответствующее место в ведах, где говорится, что, испытывая зуд, человек должен подождать, пока он останется наедине с самим собой, а затем воспользоваться кончиком оленьего рога, а отнюдь не своими ногтями. Пандит совершенно убежден в том, что веды были созданы дыханием бога и что в них содержатся все необходимые наставления, которые нужно знать человеку для спасения своей души, в каких бы обстоятельствах он ни оказался.

Даже легенды и мифы пуран, восемнадцать из которых особенно важны, представляются ему не чем иным, как подтверждением моральных и нравственных принципов, изложенных в ведах.

— Тот, кто не знает вед, не может постигнуть смысл наших мифов, — часто говорит он.

В мире все взаимосвязано. Рассказы, священные книги, трактаты по этике и философии, грамматика, астрономия, семантика, мистика, правила поведения — все это элементы, из которых слагается жизнь, и все они равно необходимы для ее всеобъемлющего понимания. Литература — это не какая-то отъединенная, не связанная с остальными область знания, предназначенная для возвышения душ избранных, а универсальное средство передачи мыслей и чувств с помощью художественных образов, восприятие которых одинаково доступно грамотным и неграмотным. Истинно литературное произведение воздействует на человека множеством разных способов: любую строфу из «Рамаяны» можно положить на музыку и спеть; изобразить в лицах, превратив в прекрасную драму; изучить, разбирая каждое слово, чтобы оценить все тонкости языка и грамматики, или постараться постигнуть ее тайный смысл, тщательно отделив главное от второстепенного.

Герои эпосов — это прототипы или модели, по которым было создано все человечество, они остаются образцами для подражания во веки веков. В каждом рассказе заключен глубокий философский смысл и некое морально-этическое назидание, которое учит различать добро и зло. Для рассказчика и его слушателей мифы — это не столько литературные памятники минувших времен, сколько сказания о жизни их отдаленных предков, деяния которых были исполнены такого глубокого смысла, что являются составной частью истории всего человечества. Во всех мифах добро непременно торжествует; трагедия, как ее понимали греки, в индийской мифологии невозможна: пока сцена усеяна трупами, занавес не опустится. Даже если зло в какой-то момент одержало победу, страдания кротких и праведных временны, это знает каждый. В конце концов справедливость восторжествует: если не сейчас, то через тысячу или через десять тысяч лет;

если не в этом мире, то в каком-нибудь другом.

 

В индийских мифах время и пространство безграничны; при таких масштабах каждое событие видится в особой перспективе. Страдание неизбежно, так же как неизбежно действие; более того, оно оправданно, так как только ценой страдания можно искупить последствия некоторых действий, тех, что предопределены законом кармы и должны быть совершены каждым человеком в каждом его рождении. Сильный человек, наделенный злой волей, бесстрашно творит зло, пока его собственные деяния не приводят его к гибели. Зло таит в себе хитроумно скрытый механизм саморазрушения, который всегда срабатывает. Каким бы неодолимым ни казался демон, его собственные дурные склонности с каждой минутой приближают его неизбежный конец — на редкость светлая, утешительная философия, находящая живой отклик у нашего народа, который никогда не спрашивает: «Сколько еще, о, сколько же еще должны мы ждать, чтобы увидеть крушение зла?»

Герои индийских мифов живут по особому календарю, в котором тысячи и десятки тысяч лет проносятся как день; они совершают свои подвиги во многих мирах, видимых и невидимых. Однако в сравнении с еще большими масштабами актов творения и разрушения эта безмерная протяженность во времени и пространстве не кажется такой исключительной. У четырехликого бога Брахмы, творца Вселенной, который в состоянии глубокой задумчивости покоится на ложе из лепестков лотоса и одним лишь усилием воли создает все, что мы видим вокруг, своя мера дня и ночи. Пробуждаясь, он в первую половину суток создает Вселенную, которая проходит в своем развитии четыре четко разграниченные стадии, называемые югами. Затем Брахма засыпает, и все, что он создал, разрушается. После двенадцатичасового сна он вновь просыпается, процесс созидания возобновляется, и снова проходит полный цикл из четырех стадий.

Жизнь самого Брахмы продолжается сто небесных лет; к концу этого срока он погибает — творение и творец превращаются в прах. Солнце и звезды гаснут, океан выходит из берегов и затопляет сушу. Огромные массы воды в свою очередь испаряются и исчезают. Наступает великое безмолвие и абсолютный мрак. Вселенная обращается в ничто. Этими космическими переворотами управляет Верховный Бог, не подвластный времени и переменам, для которого между созданием и уничтожением мира проходит один миг. Зовут его Нараяна, Ишвара или Махашакти. Он является источником всех видов деятельности, создателем философии, священных книг, рассказов, богов и демонов, героев и эпох, и он же уничтожает то, что сам породил.

Для осуществления некоторых своих замыслов он нисходит в реальный мир в образе трех богов: Брахмы, Вишну и Шивы, каждый из которых имеет свой круг обязанностей. Брахма — творец, Вишну — защитник, Шива — разрушитель. Эти три бога играют важную роль в индийских мифах, так же как бесчисленные младшие боги (во главе с Индрой) и великое множество богов — носителей злых сил: асуров и ракшасов, которых называют демонами. Столкновения всех этих божеств друг с другом, их сложные взаимоотношения в разных мирах определяют сюжет и стиль рассказов, собранных в этой книге.

[Fertes]

ВАЛМИКИ
Сейчас настало время рассказать вам о самом замечательном рассказчике всех времен — о Валмики, или Адикави. Вы, наверное, знаете, что Адикави — значит «великий поэт, первоисточник поэзии». Валмики — автор двадцати четырех тысяч строф «Рамаяны», большинство которых в том или ином виде известно в Индии всем: и мужчинам, и женщинам, и детям. Валмики создал Раму, главного героя поэмы «Рамаяна», хотя тому, кто знает историю возникновения этого эпоса, слово «создал» может показаться не очень удачным. Дело в том, что Рама не похож на обычных персонажей литературных произведений, обязанных своим появлением на свет воображению рассказчиков. Прежде всего потому, что Валмики не создал «Рамаяну», а был лишь «сосудом», в котором она «возникла» и из которого потом «вылилась». И Рама — вовсе не плод его фантазии, а живое существо, которое само явилось Валмики во время одного из его видений.

Привыкнув к обычному, плоскостному развертыванию сюжета, мы испытываем недоумение перед временными смещениями этого эпоса. Валмики говорит в «Рамаяне» о событиях прошлого, а мир узнает об этом творении из уст сыновей Рамы — Куши и Лавы, которым эту поэму рассказывает сам автор. Поэтому, слушая «Рамаяну», нужно отказаться от привычных представлений о чередовании событий и не смущаться, когда повествование возвращается вспять, забегает вперед или уклоняется в сторону. Если царь может править страной шестьдесят тысяч лет и все это время пребывать в добром здравии, автор литературного произведения может, как очевидец, рассказывать предысторию и историю жизни героя, явившегося на свет гораздо раньше его самого, и в то же время беседовать с ним как со своим современником.

Именно это и произошло с Валмики. Однажды, когда в другом мире собрались все бессмертные, Рама, в который раз нарушая наши привычные представления о времени, спросил Валмики:

— Откуда ты узнал все, что со мной случится, еще до того, как я родился?

События, которые мы считаем отошедшими в прошлое, часто представляются Валмики уделом будущего или частью современной ему жизни. Однако индийских слушателей это нисколько не смущает, и им не приходит в голову спросить: «Когда?» или «Как?», или «Раньше или позже?» Им кажется совершенно естественным, что в повествовании «раньше» смешивается с «позже» и с тем, что происходит сейчас.

Рама был живым воплощением Вишну, но, став человеком, он забыл о своем божественном происхождении; его разум оказался в плену обычных противоречий и заблуждений, свойственных людям, поэтому он не мог понять, каким образом Валмики сумел рассказать обо всем, что с ним случилось, до того, как он прожил свою человеческую жизнь, и еще попытался помочь ему выйти из затруднительного положения, в котором он оказался в конце своего земного существования.

Чтобы рассеять недоумение Рамы, Валмики рассказал ему историю своей собственной жизни.

[Fertes]

Жил некогда ученый человек по имени Шанкха; однажды, закончив занятия в одном отдаленном селении, он возвращался домой и шел в глубокой задумчивости по берегу Годавари, как вдруг его мысли прервал громкий крик, раздавшийся над самым его ухом, и перед ним появился разбойник, яростно размахивающий страшными орудиями своего ремесла.

— Кто ты? — пролепетал Шанкха.

— Сын своего отца, — ответил грабитель и бросил на него злобный взгляд.

— Что тебе нужно?

— Все, что у тебя есть, кроме твоей жизни, если ты ею дорожишь.

— Я бедный ученый, а не какой-нибудь толстосум, — сказал брахман. — Будь я человеком богатым, разве я шел бы пешком? Я возвращался бы домой в колеснице.

— Как будто мне не под силу остановить колесницу! — возмутился разбойник. — Дай-ка я посмотрю, каких сокровищ можно тебя лишить, кроме твоих волос и ногтей. Ха-ха-ха!

Сокровищ у ученого оказалось немного: на мизинце кольцо из поддельного золота, которое он купил на ярмарке, и на шее медный талисман, привязанный к священному шнуру.

— Ладно, брахман, оставь себе священный шнур, а талисман отдай мне.

Шанкхе очень не хотелось расставаться с талисманом.

— Ой-ой, — застонал он. — Мне дал его один отшельник два года тому назад, этот талисман защищает меня от болезней и от всякой чертовщины.

— Я не черт и не чума, против меня твой талисман бессилен. Давай его сюда! Довольно болтать! — властно прикрикнул вор.

Брахман отдал ему талисман.

— А как у тебя с деньгами? Такие, как ты, умеют ловко припрятывать свое добро, — сказал разбойник, обшаривая складки дхоти на поясе брахмана.

Он нашел несколько монет и с усмешкой взял их себе. Потом он сорвал кусок ткани, прикрывавший верхнюю часть тела брахмана, и оставил его в одном дхоти.

— Снимай сандалии! — приказал он, взглянув на его ноги. — Человек, у которого есть всего две медные монеты, не имеет права на такую роскошь!

Брахман сбросил кожаные сандалии; они были чинены-перечинены, но все-таки защищали ноги от горячего песка.

— Теперь можешь идти, — сказал разбойник, убедившись, что обобрал брахмана до нитки.

Шанкха был счастлив, что остался жив, и заковылял по песку, торопясь уйти как можно дальше от разбойника.

Песок на берегу Годавари был такой горячий, что брахману казалось, будто его бросили на раскаленную сковороду. Он шел вприпрыжку, стараясь лишний раз не прикасаться к песку ногами. И почти не подвигался вперед, а его мучителю эта пляска вначале доставляла удовольствие. Но в конце концов брахман забыл всякий стыд, сорвал с себя набедренную повязку, бросил ее перед собой и вскочил на лоскут материи; ступни его ног покрылись волдырями, он больше не мог заставить себя наступать на раскаленный песок босыми ногами. Тут уже даже разбойник, который продолжал издали следить за брахманом, решил, что дело зашло слишком далеко. Усмешка постепенно исчезла с его лица, и он крикнул:

— Эй, иди сюда!

Брахман заторопился прочь.

— Я тебе что-то дам!

— Не надо, — бросил в ответ брахман.

— Стой! — снова закричал разбойник и побежал вслед за брахманом, который решил, что настал его последний час.

Поравнявшись с брахманом, разбойник швырнул на землю сандалии, которые только что у него отнял, и сказал:

— Возьми их назад, они мне не нужны. Тебе оказывают услугу, а ты не понимаешь.

Брахман с благодарностью взял свои сандалии.

— Теперь я к вечеру дойду до деревни. У тебя доброе сердце, хотя тебе нравится хрюкать и вести себя подобно дикому кабану. Твоя доброта — это то, что осталось у тебя от прежнего воплощения.

— Откуда ты знаешь? — спросил разбойник, заинтересованный его словами.

— Я знаю, кем ты был в прежней жизни, — сказал брахман. — Если хочешь, я расскажу тебе. Но сначала найди где-нибудь немного тени, чтоб я мог передохнуть.

Разбойник привел брахмана в небольшую яблоневую рощу, где было так приятно сидеть и смотреть на извивы реки. Он вскарабкался на дерево и долго тряс его, пока один твердый плод не упал на землю. Разбойник побил его о камень и предложил брахману.

Брахман вошел в воду и омыл тело, лотом отдохнул в тени, съел яблоко и почувствовал себя бодрее. Разбойник с тревогой наблюдал за ним:

— Ну как, теперь тебе лучше? — спросил он.

Брахман пробормотал что-то вроде согласия и сказал:

— В прежней жизни ты был вовсе не головорезом, как сейчас, а человеком образованным. Ты прекрасно знал веды, мог читать их наизусть и пересказывать своими словами. Ты был знатоком грамматики, просодии и священных книг. Люди обращались к тебе за советом и помощью и в благодарность приносили к твоему порогу зерно и подарки. Твоя жена была добрая и смышленая женщина. Дом, любящая жена, уважение сограждан, достаток — что еще нужно человеку? Кажется, ничего.

Но тебе всего этого было мало, тебе понадобилась любовь продажной женщины, которую ты однажды встретил в толпе на ступеньках храма; твоя судьба решилась в ту минуту, когда ты подобрал маленький венок, который она уронила на каменные ступени. Другие прошли мимо, потому что знали, что это обычный способ привлечь внимание. Но ты поднял венок, и это было началом и концом твоей беспутной жизни. С тех пор ты проводил все свое время в ее доме. Ты пренебрегал женой, но добрая женщина безропотно покорилась своей участи. Ты был жесток с ней. Иногда ты даже заставлял ее готовить для вас пищу и подавать вам, прислуживать этой женщине, как будто твоя жена была ее служанкой. Так продолжалось до тех пор, пока ты не заболел и не разорился. Ты променял свое благосостояние на болезнь, которой обычно награждают мужчин подобные женщины, а когда это случилось, она потеряла к тебе интерес и захлопнула у тебя перед носом дверь своего дома.

Ты вернулся к жене больным и без гроша. Само собой разумеется, что до тебя больше никому не было дела. Но твою жену это не отвратило. Она ухаживала за тобой, раздобывала деньги на пропитание и лечение, постилась и неустанно молилась о твоем благополучии. Однажды она разыскала знаменитого врача, у которого были редчайшие травы, собранные со всех гор на свете. Когда к твоим нарывам прикладывали примочки из этих трав, ты стонал и корчился от боли, и однажды, когда жена поднесла лекарство к твоему рту, ты в ярости откусил ей мизинец. Ты умер из-за того, что ее палец встал у тебя поперек горла, и, умирая, думал не о жене, а о проститутке.

Но несмотря на все это, твоя жена бросилась в погребальный костер и сгорела вместе с тобой, а в своем следующем воплощении ты стал тем, кем ты должен был стать в наказание за свои грехи и эгоизм, но от предыдущей жизни, когда ты был просвещенным человеком, в твоей душе сохранились крупицы доброты; вот почему ты пожалел меня, увидав, что я обжег ноги на горячем песке.

— Что же со мной будет потом? — робко спросил разбойник.

— Потом ты родишься охотником, заслужишь милость Семи мудрецов и создашь поэму, которая прославится на весь мир, — предсказал ему брахман и пошел своей дорогой.

[Fertes]

В следующий раз Валмики явился на свет из чрева змеи Канники, красавицы из нижнего мира змей, которая соблазнила мудреца, жившего в лесу, а после рождения ребенка вернулась в свой мир, оставив мальчика на попечение охотника. Мальчик вырос и тоже стал охотником, он так увлекся своим ремеслом, что никогда не расставался с луком и стрелами и был постоянно занят поисками подходящей мишени. Когда подошло время, он женился, потом у него родились дети. И скоро оказалось, что он должен содержать большую семью. А это означало, что с каждым днем ему приходилось убивать все больше и больше животных, потому что иначе он не мог прокормить жену и детей. Звери и птицы научились узнавать шаги этого жестокого убийцы и, заслышав их, спасались бегством.

Ему становилось все труднее добывать пропитание одной лишь охотой, и он начал прибегать к иным способам: останавливал путников на лесных дорогах и в память о своей прежней жизни отнимал у них все, что мог: пищу, деньги, одежду и украшения. Он прятался в чаще леса и безжалостно набрасывался на очередную жертву. Его знала вся округа, и люди говорили друг другу:

— Тут скрывается этот разбойник, надо быть поосторожнее.

Он убивал всех, кого мог, преследовал и нападал на каждого, кто встречался ему в долине, в лесу или в горах. Это был дикий, бесстрашный и жестокий человек, готовый на все. И вот однажды ему удалось подстеречь в лесу семерых мужчин. Он спрыгнул с дерева и преградил путь Семи мудрецам, семи небожителям, спустившимся на землю. Размахивая ножом, держа наготове лук и стрелы, разбойник закричал:

— Жизнь или…

Семеро мужчин невозмутимо смотрели на него, а один из них спросил:

— Ты размахиваешь ножом и луком и разыгрываешь это представление ради того, чтобы получить… что же тебе нужно?

— Все, что у вас есть. Вас семеро, это верно, но я справлюсь и с семерыми, так что не вздумайте проявлять безрассудную храбрость. Я свяжу вас одной веревкой, как цыплят.

— К чему этот глупый разговор? — спросили мудрецы.

— Вы что, пытаетесь сопротивляться?! — возмутился разбойник.

— Нет! — воскликнули они. — Мы с радостью отдадим тебе все, что у нас есть, и даже больше.

Такого разбойнику еще не приходилось слышать.

— А почему? — спросил он.

— На этот вопрос не так легко ответить, просто нам хочется помочь тебе.

Эти непривычные слова заставили охотника насторожиться.

— Почему? — опять спросил он.

— Ты снова спрашиваешь «почему», — сказали мудрецы. — Потому что ты заслужил, чтобы мы тебе помогли, вот и все.

— Какую же помощь вы мне предлагаете? — спросил охотник, все более и более заинтересовываясь.

Они улыбнулись, услышав его вопрос, и в нем снова пробудилась подозрительность.

— Если вы надеетесь провести меня с помощью какой-нибудь хитрости, так ошибаетесь, — заявил он. — Прежде всего поторапливайтесь.

— Ты видишь, что мы босы, все наше имущество — это платье, которое на нас надето. Что же, по-твоему, мы можем тебе дать?

— Я вас обыщу, — сказал он, наступая на мудрецов. — Тех, кто ходит с пустыми руками, я наказываю. В мире не должно быть места для таких бесполезных людей. — И он бросил на них злобный взгляд, стараясь получше разглядеть их лица. — Вас семеро, вы, наверное, что-нибудь передаете друг другу. Ну-ка сейчас же выкладывайте, что у вас есть!

— Хорошо, — согласились мудрецы, к его великому изумлению.

Охотник совсем растерялся от такого неожиданного поворота дела и, чтобы скрыть смущение, держался еще более вызывающе. Он бесцеремонно набросился на мудрецов и, хотя ничего этим не достиг, продолжал всячески досаждать им, пока они не сказали:

— Если ты хочешь, чтобы мы отдали тебе наши богатства, ты должен во что бы то ни стало сделать то, что мы тебе скажем.

— Что это за богатства и где вы их прячете?

— Мы можем дать тебе нечто весьма ценное, но прежде ты должен ответить на наш вопрос. Зачем ты берешь на себя тяжкий грех, зачем ты грабишь людей и причиняешь страдания всем божьим тварям? Ради чего ты это делаешь?

— У меня восемь детей, мы ждем девятого. Я должен добывать для них пищу или доставать деньги, чтобы ее купить; с нами всегда едят несколько гостей.

— Бедный человек, неужели ты ни разу не подумал о том, какой ценой ты поддерживаешь жизнь своих близких?

— Что вы хотите этим сказать?

— Та жизнь, которая сейчас доставляет тебе столько радости или страданий, дана тебе в награду за твои прошлые жизни, а ты, вместо того чтобы позаботиться о своем очищении хотя бы для будущей жизни, каждый час берешь на свою душу все новые и новые грехи. Ступай домой и спроси свою жену и детей, согласен ли кто-нибудь из них разделить с тобой эту ношу? Они с готовностью делят с тобой добычу, вот и спроси их, возьмут ли они на себя часть твоих грехов? Иди и принеси нам их ответ, тогда мы отдадим тебе все, что у нас есть.

— Вы, наверное, просто хотите обвести меня вокруг пальца, — не поверил им разбойник.

— Мы торжественно обещаем, что будем ждать на этом самом месте твоего возвращения и ответа твоих родных, — сказали мудрецы и в подтверждение своих слов сели на камни под деревом.

— Никуда не уходите, — приказал им охотник. — Сидите здесь. Я сейчас приду.

Через некоторое время он, запыхавшись, прибежал назад; семь пленников сидели на тех же местах. Охотник приблизился к ним и опустил голову.

— Что они тебе сказали? — спросили мудрецы.

— Никто из них не хочет разделить со мной бремя грехов. Я никогда об этом не думал. Они мне не помощники. Дети засмеялись в ответ на мои слова, они решили, что я шучу, а жена сказала, что я сошел с ума.

— Мы обещали сделать тебе дорогой подарок. Ты хочешь его получить?

— Да.

— Хорошо. Сядь на землю, вот здесь, в тени этого дерева, закрой глаза и повторяй не останавливаясь: «Мара, мара». Пусть это слово станет для тебя таким же привычным и необходимым, как дыхание. Выбрось из головы все мысли и вслушивайся в звучание этого слова — «мара».

— А что оно значит?

— Ты поймешь это, когда станешь его повторять.

Разбойник бросил оружие, сел поддерево и стал твердить: «Мара, мара». При повторении звуки смешались, и из них получилось «Рама» — герой «Рамаяны», тот самый Рама, имя которого достаточно несколько раз произнести вслух, чтобы самому стать лучше и сильнее.

[Fertes]

Прошли годы. Мы не в состоянии обычным образом вычислить этот отрезок времени, длившийся, если верить преданиям, тысячи лет — срок, достаточный для того, чтобы изменился ландшафт целой страны и на месте лесов появились города, а на месте городов — пустыни, чтобы горы изменили свои очертания, а реки потекли по новым руслам. И все это время из глубины высокого холма доносилось, как бормотание морских волн, слово «рама». Путники слышали это непрекращающееся гудение, в недоумении шли дальше.

В положенный срок Семь мудрецов снова пришли на то же место, но они-то знали, откуда доносится этот гул. Мудрецы разломили земную кору и разрушили муравейник, который образовался вокруг охотника, пока тот, забыв обо всем на свете, повторял имя Рамы. Его тело высохло, длинные волосы скрыли его голову и лицо, он сидел, не шелохнувшись, пока мудрецы не вернули его к жизни. С тех пор как его извлекли из муравейника, он стал известен под именем Валмики.

Он стал риши, одним из тех, на кого снизошла благодать. Он не испытывал ни голода, ни жажды, его тело не знало никаких желаний. Валмики поселился в ашраме[1] на берегу Ганга.

О том, что с ним случилось потом, Валмики рассказал самому Раме.

— Твое имя обладало таким могуществом, что сделало меня мудрецом, способным обозреть прошедшее, настоящее и будущее как единое целое. Тогда я еще ничего не знал о тебе. Однажды ко мне пришел мудрец Нарада. Я спросил его: «Бывают ли люди, совершенные во всех отношениях: стойкие, исполненные чувства долга, до конца правдивые, свято соблюдающие обеты, добрые, образованные, красивые, наделенные самообладанием, могучие духом и телом, не знающие гнева и зависти, но внушающие ужас врагам?» — «Люди, в которых сочетаются все эти качества, встречаются не часто, — сказал Парада, — но один из них — это как раз Рама, человек, имя которого ты произносишь с таким мастерством. Он принадлежит к династии Икшваку, это сын царя Дашаратхи». И Нарада рассказал Валмики историю Рамы.

Когда Рама начал земную жизнь, ему и в голову не приходило, что он бог, да еще не кто иной, как Вишну, который принял облик человека, чтобы избавить мир от десятиголового демона Раваны. Став человеком, Рама забыл о своем божественном происхождении и, так же как все люди, узнал, что такое боль, удовольствия и радости жизни. Он появился на свет первым из четырех сыновей Дашаратхи, у которого было три жены. С раннего детства Рама проявлял те качества характера, которые сделали его безупречным человеком, безупречным сыном и безупречным мужем. Его бесстрашие не знало границ, и не было на земле лучника искуснее его.

Однажды во дворец Дашаратхи явился мудрец Вишвамитра.

— Окажи мне милость, — обратился он к царю.

— С радостью, — тут же ответил тот.

— Мы совершаем жертвоприношения в Сидхашраме; я хочу, чтобы двое твоих сыновей. Рама и Лакшмана, пошли со мной и защитили нас от ракшасов, которые мешают риши, задувают жертвенные костры, забрасывают священные места нечистотами и пугают участников священной церемонии. Я не знаю, у кого, кроме Рамы, хватит храбрости и умения справиться с ними.

Дашаратха огорчился: его любимый сын, привыкший к ласке и к дворцовой роскоши, вдруг должен отправиться в опасное путешествие.

— Они еще так молоды… — начал он, — Раме нет даже шестнадцати, а Лакшмане… Что могут сделать эти дети?

Вишвамитра не принадлежал к тем, кто терпеливо выслушивает возражения.

— Кто же из вас испугался, — спросил он мрачно, — ты или мальчики?

Но тут вмешался наставник мальчиков Васиштха, постоянный соперник Вишвамитры в борьбе за духовное превосходство; он сказал всего несколько слов:

— Отпусти Раму, Рама и Лакшмана справятся.

Рама тотчас попрощался с матерью и вместе с Лакшманой пошел за Вишвамитрой.

Вокруг того места, где совершалось жертвоприношение, собралось, как всегда, много демонов. Рама и Лакшмана стояли на страже и так искусно стреляли из лука в небо, что их стрелы переплелись между собой и образовали над священной землей огромный защитный зонт, после этого им уже нетрудно было расправиться с теми ракшасами, которые осмелились к ним приблизиться. Жертвоприношение благополучно закончилось, и Вишвамитра был так доволен, что передал Раме все духовные богатства, которые он успел приобрести. Он научил его нескольким особенно искусным приемам стрельбы из лука и взял обоих братьев в Матилу на сваямвару[2] дочери Джанаки — Ситы. Во время сваямвары Рама завоевал право стать мужем Ситы: он один сумел поднять гигантский лук и натянуть его тетиву.

[Fertes]

Вскоре после женитьбы Рамы Дашаратха решил сделать его своим помощником и наследником, чтобы постепенно переложить на него все бремя власти, но ему не удалось привести в исполнение этот план, потому что Кайкея, третья жена Дашаратхи, потребовала корону для своего сына, Бхараты, и настояла на том, чтобы Рама на четырнадцать лет был изгнан в лес. Однажды во время сражения Кайкея спасла Дашаратхе жизнь, в благодарность царь обещал исполнить два ее желания.

Старая няня посоветовала Кайкее не упускать благоприятного момента, и Кайкея напомнила Дашаратхе о его обещании.

Дашаратха был глубоко опечален таким поворотом событий, но Рама отнесся к своему изгнанию спокойно и нисколько не обиделся на отца. Чувство долга было для него превыше всего, и он гордился тем, что может помочь Дашаратхе сдержать слово. Рама удалился в лес в сопровождении Лакшманы и Ситы.

Бхарата в это время отсутствовал; вернувшись домой, он пошел в лес вслед за Рамой, чтобы вернуть его, но Рама остался глух к его мольбам. Единственное, что удалось Бхарате, — это завладеть сандалиями Рамы; он благоговейно поставил их на трон и объявил себя правителем на то время, пока Рама находится в изгнании.

Рассказ Нарады так взволновал Валмики, что он забыл обо всем на свете и проводил целые дни в размышлениях о Раме. Однажды, направляясь к реке Тамасе, чтобы совершить омовение, Валмики остановился полюбоваться парой крунчей, которые затеяли любовную игру, сидя на ветке дерева. Вдруг самец с пронзительным криком упал на землю, сраженный стрелой охотника, и овдовевшая самочка залилась жалобной песней. Валмики был потрясен до глубины души. Его сердце переполнилось гневом и жалостью, и он начал декламировать шлоку, поэму-проклятие бессердечному охотнику. «Человек-разрушитель, — говорилось в ней, — ты не можешь оставить в покое даже невинных влюбленных птичек. Погибни же сам!»

Это была первая поэтическая композиция Валмики, которая вылилась из глубины его души; совершенством формы она походила на жемчужину, хотя была полна горя и обиды. Валмики вернулся в ашраму, повторяя строфы поэмы, но вдруг забеспокоился — он понял, что своими гневными строками нарушил первую заповедь поэтического творчества, гласившую, что поэзия должна возвышать душу и способствовать созиданию, а не разрушению. Валмики впал в глубокую тоску; мысль о том, что он совершил преступление, сочинив поэму-проклятие, мучила его с такой же силой, как воспоминание о гибели птички.

Из этого тяжелого состояния его вывел сам творец Брахма. Он пришел к Валмики и вернул ему бодрость, придав поэме совершенно иной смысл.

Валмики сидел, скрестив ноги, на циновке из дикой травы; его глаза были закрыты, и, когда Брахма удалился, перед его внутренним взором предстала вся жизнь Рамы. Ученики сели вокруг него, и Валмики прочел им двадцать четыре тысячи строф поэмы, в которой описывалась жизнь Рамы, начиная с зачатия и кончая его возвращением на небо после того, как он совершил на земле все, что ему было положено совершить. Валмики не сразу нашел достойного хранителя поэмы и в конце концов остановил свой выбор на двух юношах — Куше и Лаве (сыновьях Рамы, еще не знакомых со своим отцом), Как это все произошло, почему Куша и Лава оказались в ашраме Валмики, станет понятно, если мы на некоторое время обратимся к самой «Рамаяне».

Рама явился в Ланку (чтобы вернуть свою похищенную жену Ситу) и убил Равану, освободив мир от демона-тирана. Когда Равана погиб, Рама послал Ханумана за Ситой. Сердце Ситы переполнилось радостью, И хотя из-за долгого траура ее волосы и платье были в беспорядке, она хотела тут же идти к Раме, нисколько не заботясь о своей внешности. Но Хануман сказал Сите, что Рама просил ее предстать перед ним в парадной одежде.

Вокруг Рамы теснилась огромная толпа людей. После стольких месяцев одиночества и страданий Сита не могла дождаться минуты, когда она увидит мужа. Рама встретил ее на глазах у всех собравшихся. Взгляды посторонних смущали Ситу, но она покорилась воле мужа. Одного только она не могла понять: почему ее господин так озабочен, холоден и хмур. Она пала ниц у его ног, а потом встала поодаль, чувствуя, что ее отделяет от мужа какая-то невидимая преграда.

Рама помолчал немного и вдруг сказал:

— Я исполнил свой долг. А теперь я даю тебе свободу. То, что должно было свершиться, свершилось. Все эти усилия были затрачены не ради твоего или моего счастья. Нам нужно было отстоять честь династии Икшваку, честь и достоинство наших предков. И еще я должен напомнить тебе, что наши обычаи не разрешают мужчине возобновлять супружеские отношения с женщиной, которая долгое время находилась одна в чужом доме. Мы не можем снова быть мужем и женой. Ты имеешь право идти куда хочешь и жить где хочешь. Я не стану чинить тебе никаких препятствий.

Услышав эту речь, Сита потеряла власть над собой.

— Неужели мои страдания еще не кончились! — воскликнула она. — Я думала, что твоя победа означает конец наших мучений. Ну хорошо же!

Она подозвала Лакшману и приказала ему:

— Сейчас же разложи костер на этом самом месте.

Лакшмана не знал, что делать; он смотрел на брата и ждал, чтобы тот отменил этот приказ. Но Рама молчал, как будто его это не касалось. Тогда Лакшмана, привыкший беспрекословно исполнять любое приказание, собрал хворост и в мгновение ока развел жаркий костер. Все вокруг в ужасе следили за тем, что происходит.

Пламя достигло уже высоты дерева, а Рама по-прежнему безмолвствовал. Он ждал, что будет дальше. Сита приблизилась к костру и упала на колени.

— О Агни, великий бог огня, беру тебя в свидетели! — воскликнула она и бросилась в костер.

В этот миг явились все боги. Из столба пламени вознесся бог Агни вместе с Ситой; он подвел ее к Раме и благословил. Рама, счастливый, что ему удалось перед всем миром восстановить честное имя своей жены, обнял Ситу и сказал, что хочет тут же вернуться в свою родную Айодхью. Добрый Вибхишана, сменивший на троне Равану, предложил ему свою летающую колесницу Пушпек, в которой Равана перелетал через гору Кайласу, а потом через океан, чтобы похитить Ситу; теперь на эту колесницу взошли Рама и Сита.

Айодхья торжественно отпраздновала воцарение Рамы, и для людей настало время мира и счастья. Рама и Сита вновь обрели друг друга и долгие годы наслаждались тихими семейными радостями.

[Fertes]

Прошло несколько лет, Сита ждала ребенка. Раме захотелось порадовать жену, и он привел ее погулять в сад на берег реки Сарайу, Они любовались окрестностями, как вдруг Сита сказала:

— Я так стосковалась по лесам и ашрамам, в которых мы счастливо провели столько лет! Как я хочу побыть там еще немного, забыть о нашем роскошном дворце и пожить несколько дней в лесу вместе со святыми людьми.

Рама улыбнулся; он понимал, что это каприз беременной женщины и что никакие уговоры и объяснения тут не помогут, поэтому сказал:

— Завтра я распоряжусь, чтобы тебя отвели в лес.

Его слова оказались пророческими.

Вечером Сита удалилась к себе, а Рама, как обычно, закончил дневные труды и послал за начальником соглядатаев, который ежедневно докладывал ему, что говорят и думают подданные. Начальник соглядатаев рассказал о нескольких мелких происшествиях и в нерешительности замялся.

— Что тебя смущает? — спросил Рама.

— Прости меня, господин, — сказал начальник, — мой долг докладывать тебе обо всем, что я слышу. На рыночной площади стояли и болтали несколько мужчин. Я подошел, чтобы послушать, о чем они говорят. Прости меня за то, что я вынужден повторить их слова.

— Это твоя обязанность. Говори, не бойся.

— Они сказали: «Наш царь Рама взял назад жену, которая несколько месяцев жила неизвестно где, значит, и мы можем поступать так же. Теперь каждая женщина, если захочет, убежит из дому, а потом, ничего не боясь, вернется назад. Стоит ли тогда затевать с ними ссоры?»

Когда он ушел. Рама позвал Лакшману и приказал ему:

— Завтра до зари усади Ситу в колесницу, отвези на берег Ганга и оставь там.

— А потом?

— Потом ничего, — сказал Рама.

— А когда привезти ее назад?

— Никогда, — ответил Рама и добавил: — Я должен подавать пример своим подданным, Я не имею права считаться со своими чувствами.

— Но она в таком положении… — возразил Лакшмана.

— С ней не случится ничего дурного, — сказал Рама, — Отведи ее в ашраму мудреца Валмики и возвращайся. Валмики о ней позаботится.

На следующее утро Лакшмана вывел Ситу из дворца. Она все еще думала, что Рама устроил эту прогулку для того, чтобы она могла переменить обстановку.

— Разве я не увижу своего господина и не попрощаюсь с ним? — спросила Сита.

— Лучше выйти, пока город еще спит, — смущенно ответил Лакшмана. — Нам предстоит далекий путь.

Сита заметила, что Лакшмана всю дорогу хмурился и молчал. Когда они пришли в ашраму. Сита спросила его:

— Почему ты за всю дорогу не сказал ни слова, о чем ты все время думаешь?

В ответ Лакшмана залился слезами, и Сита встревожилась не на шутку:

— Что с Рамой? Неужели на нас опять обрушилась беда, а я ничего не знаю?

Но у Лакшманы не хватило духу рассказать ей, в чем дело, и Сита продолжала:

— Отчего ты так грустен, как раз тогда, когда я радуюсь, что вновь оказалась в этих чудесных местах? Если ты тоскуешь о нашем городе, давай сократим это путешествие. Отведи меня только в несколько соседних ашрам, я приготовила подарки мудрецам, которые оказывали нам гостеприимство в те далекие годы. Мы будем останавливаться на ночь в одной ашраме, а на заре уходить в другую. Мне тоже не хочется надолго разлучаться с Рамой.

Тогда Лакшмана собрался с силами и сказал ей правду:

— Люди часто злословят, Рама знает, что они попусту болтают языками. И все-таки…

Оправившись от первого потрясения, Сита взяла себя в руки и сказала:

— Как же мне быть, что же мне теперь с собой делать? Может быть, броситься в эту реку… а как же ребенок, о нем тоже надо подумать. Я должна жить, чтобы род Рамы продолжался. Но буду я жить или умру, ты возвращайся и скажи Раме, что я не сержусь на него за то, что он мной пожертвовал; я рада оказать ему услугу. Пусть он только не обижает хоть тех, кто принадлежит к одному с ним роду, — своих братьев. Пусть он всегда заботится о них и никого из них не приносит в жертву своему делу.

Лакшмана оставил Ситу недалеко от ашрамы Валмики и ушел. А Сита села на берег реки и заплакала.

Кто-то из людей, живших в ашраме, сказал мудрецу:

— На берегу реки сидит женщина, очень красивая. У нее, видно, большое горе.

Валмики подошел к Сите, назвал себя и сказал:

— Ты можешь ничего мне не объяснять. Я знаю, кто ты и что с тобой случилось. Ты должна пойти со мной, потому что таково было желание Рамы.

[Fertes]

И он привел Ситу к себе в ашраму.

Едва Сита ступила на землю ашрамы, как тут же почувствовала себя лучше. Валмики сказал своим ученикам, кто она, и добавил:

— Эта женщина имеет право не только на ваше уважение, но и на вашу любовь.

В ашраме Сита родила близнецов Кушу и Лаву, здесь они и выросли. Валмики стал их наставником, он следил за их занятиями и назначил мальчиков хранителями своего великого творения — «Рамаяны», — когда им еще не исполнилось и десяти лет.

Однажды Рама устроил торжественное жертвоприношение и пригласил Валмики, который послал вместо себя Кушу и Лаву.

— Ступайте в Айодхью, но не приближайтесь к священному месту, где будет происходить жертвоприношение, — напутствовал он мальчиков. — Остановитесь в лесу и спойте о Раме так громко, чтобы вас услышали во дворце. Не принимайте ни денег, ни подарков, если вам их предложат, они вам не понадобятся. У вас есть голос и слух, и вы одни будете пересказывать «Рамаяну».

Лава и Куша отправились в путь. Через некоторое время они пришли к священному месту, где в ожидании жертвоприношения уже собрались тысячи гостей и священников. И тогда, перекрывая звуки гимнов и заглушая напевы молящихся, вознеслись голоса близнецов, рассказывающих «Рамаяну», и толпа замерла. Люди забыли обо всем на свете, никто не смел шевельнуться — все слушали. Рама оставил свои дела и вышел посмотреть, откуда доносится эта могучая песня. Близнецы, едва Рама взглянул на них, приобрели над ним какую-то непонятную власть, и Рама пригласил их во дворец. А потом он собрал у себя ученых, поэтов и знатоков литературы, и молодые люди читали им каждый день несколько строф из поэмы Валмики. Рама с величайшим наслаждением разбирал и изучал каждую строчку, так что он был не только героем этой поэмы, но и ее первым слушателем.

Когда Рама узнал, что Лава и Куша его дети, он послал за Валмики и Ситой. А когда Сита пришла, он искренне обрадовался ее возвращению. Но теперь пробил час Ситы. Она сказала всего несколько слов:

— О мать земля, возьми меня назад в свое лоно. Если я чиста сердцем, исполни мою просьбу!

Земля под ее ногами разверзлась, и Сита исчезла.

Раму обуял гнев (как это уже случилось однажды, когда он хотел попасть в Ланку, а море преградило ему путь).

— О земля, — вскричал он, — верни мою жену, а не то я уничтожу тебя вместе с твоими горами, реками, морями, лесами и всеми твоими богатствами! Берегись!

Никто еще не видел Раму в такой ярости. Все, кто оказался поблизости, дрожали от страха.

В эту минуту появился Брахма и сказал:

— О Рама, ты не принадлежишь к смертным. Ты не человек, а воплощение Вишну, не позволяй иллюзии завести тебя слишком далеко и не забывай о том, кто ты на самом деле. Ты великий бог Вишну, ты существовал, когда «Рамаяны» еще не было и в помине, и будешь жить после того, как кончится жизнь Рамы. Ты стал Рамой для того, чтобы спасти людей от истребления. Сита не погибла. Ведь это твоя вечная супруга Лакшми, она исполнила свой долг и теперь ждет тебя в твоем мире. И тебе тоже больше нечего делать на земле.

Автор поэмы, Валмики, в растерянности следил за заключительными шагами воспетых им героев. Он-то надеялся, что ему удастся добиться встречи героя и героини, восстановить их семью и таким образом привести рассказ к благополучному концу. Но Рама и Сита распорядились своей судьбой иначе. В ту минуту, когда Рама готов был принять Ситу, Сита не захотела к нему вернуться. А сам Рама отказался от всего, чем он владел. Герои «Рамаяны», как герои всех совершенных произведений искусства, вышли из повиновения автора. Валмики предоставил им идти своей дорогой и следил за их последними приключениями, как сторонний наблюдатель, а потом вернулся к прежней созерцательной жизни.

Примечания
1
Ашрама — обитель отшельников.

(обратно) 2
Сваямвара — обряд выбора жениха самой невестой.

[Fertes]

ЛАВАНА
В тот день пандит изменил своему обыкновению: вместо того чтобы разбирать письмена на пальмовом листе, он читал газету. Вокруг стояла тишина, небо было ярко-голубым, его любимый теленок, привязанный к колышку рядом с домом, жевал клочок сена, который старик бросил ему в корыто. Пандит отложил в сторону газету, снял с носа очки и сказал:

— Я позволил себе потратить немного времени на то, чтобы прочесть отчет о человеке, который был запущен в космос и облетел вокруг Земли. Странными вещами занимаются люди на Западе! Ведь этот человек, вместо того чтобы дожидаться, пока Земля повернется к Солнцу или, наоборот, от Солнца, сам летит вокруг нее и создает свое чередование дня и ночи. У нас от зари до зари проходит двадцать четыре часа, а у него, может быть, полдня или два дня, кто знает. Это событие заставило меня снова задуматься о том, что такое время. Что такое один день? Что такое два дня? Целая жизнь? Чтобы пояснить свою мысль, я расскажу вам сейчас о Лаване.

Существовало некогда (продолжал он) древнее государство Уттар Пандава, правителем которого был Лавана. Земли его славились богатством и красотой. Лавана был доволен своими подданными, а подданные были довольны своим царем. Каждый день после полудня царь принимал в зале собраний министров, секретарей, гостей и просителей — такой у него был заведен порядок. Однажды в зале собраний появился неизвестный человек. У него было изможденное лицо и босые ноги; священные знаки на лбу и редкостный кашмирский платок говорили, что он принадлежал к уважаемым людям. На его запястье поблескивал золотой браслет, украшенный драгоценными камнями, а на шее на золотой цепочке висели массивные четки. Длинные седые волосы ниспадали с его головы до самых плеч, и тем, кто смотрел на него, становилось страшно. Его усадили среди ученых мужей.

Царь не мог отвести от него взгляд.

— Кто это? — спросил он у министра.

— Это волшебник, он просит аудиенции.

— Пусть подойдет.

Волшебник подошел к царю и произнес цветистое приветствие.

— Что ты умеешь делать? — спросил царь. — Я хотел бы увидеть что-нибудь новое.

— Я покажу вам нечто такое, о чем никто не смел и думать.

Лавана недоверчиво усмехнулся.

— Я уже видел, как под полотенцем вырастает манговое дерево, — сказал он. — Это зрелище меня больше не привлекает.

— Речь идет совсем об ином, государь.

— Мне не хочется смотреть на висящую в воздухе веревку, по которой кто-то карабкается на небо.

— Этот фокус хорошо известен, он только нагоняет скуку. Я не стал бы навязывать его вашей милости.

— Я уже насмотрелся на дохлых кобр и на оживающих мангустов, которые на них набрасываются.

— Я проделывал эти штуки восьмилетним мальчиком. Я не посмел бы предложить такое убогое развлечение столь высокому собранию.

— Неужели ты покажешь нам что-нибудь новое? Я терпеть не могу смотреть на женщин, которых перепиливают пополам, и на мужчин, которые воспаряют к потолку. Мне до смерти надоели все эти трюки.

— Пусть ваша милость прикажет отрубить мне голову, если я не смогу показать ничего более интересного.

— С какой стати? Разве ты совсем не дорожишь своей головой, что готов так легко с ней расстаться?

— Нет, ваша милость, просто я знаю, что могу предложить вам совсем иное развлечение.

— Если это окажется правдой, тебя ожидает самая высокая награда. Ну что ж, приступай. Неси свой мешок.

— У меня нет мешка.

— Это хороший знак. Значит, у тебя нет мешка со всякими таинственными побрякушками. Что же у тебя есть?

— Только это, — сказал волшебник, указывая на свои широко открытые глаза.

— Что, что? — переспросил царь, вглядываясь в его лицо.

Как только глаза Лаваны встретились с глазами волшебника, все вокруг переменилось. Царь больше не видел первого министра, всегда стоявшего справа от него; парадный зал с коврами и золотыми колоннами словно растворился в воздухе. Исчез даже трон, на котором он сидел. Царь оказался один в широком поле, на котором пасся иссиня-черный конь с развевающейся гривой и с длинным хвостом, волочившимся по земле. Глаза у коня сверкали, морда была покрыта пеной. Он прыгал, скакал и рыл землю копытом. Царю казалось, что конь дразнит его. И тут он услышал, что говорит самому себе: «Грош мне цена, если я не сумею поймать и укротить этого коня».

[Fertes]

Царь осторожно приблизился к коню, но тот отпрянул, гордо вскинув голову, подождал, пока царь сделает новую попытку, и опять прыгнул в сторону. Царь увлекся этой игрой и не заметил, как далеко он ушел. Конь привел его за собой в какие-то незнакомые места. В конце концов царя обуял гнев, он сделал неожиданный прыжок, схватил коня за пышную гриву и вскочил ему на спину. Конь стремительно бросился вперед. У царя засвистело в ушах, а конь перешел с рыси на галоп и несся так, будто ему ничто не было помехой: ни земля, ни воздух, ни поля, ни деревья. Он разрезал грудью воздух и мчался сквозь густые заросли, между деревьями, перелетал через изгороди, скакал по долинам и лугам.

Ослепленный Лавана с трудом дышал и изо всех сил прижимался к лошади. Он сдавил пятками ее бока, обхватил руками лошадиную шею и распластался у нее на спине. Конь мчался не только по земле, он то и дело поднимался в воздух, и тогда ветви деревьев били Лавану по голове. Увидав сук, который грозил расцарапать ему лицо, он выбросил вперед руки и вдруг почувствовал, что висит высоко над землей и цепляется за пустоту.

«Что за странные вещи творятся со мной! — промелькнуло у него в голове. — Где я?» Он не видел под собой ничего, кроме зеленой бездны, и не представлял, где бы он очутился, разжав руки. Лавана дотянулся до двух перекрещивающихся веток дерева и сел. Сколько он так просидел, он не помнил. Взглянув вверх, он увидел у себя над головой семью обезьян. Отец лежал на спине, мать искала вшей у него в шерсти, а малыш резвился на ветках; родители то и дело хватали его за хвост и притягивали к себе, боясь, как бы он не упал. Вдруг все они замерли и устремили взгляд на пришельца. Лаване казалось, что в их глазах таится насмешка.

«Они в своем царстве, а я сижу тут, рядом с ними, по недоразумению, — подумал он. — Кто же я теперь? Раньше я был царем. Я обладал властью, у меня был дворец, люди почтительно кланялись, увидев меня, и исчезали, стоило мне нахмуриться, а теперь я оказался на дереве, как будто сам превратился в обезьяну. Наверное, здесь обезьяны важнее царей, и мне придется смириться со своим новым положением. Если я попробую взобраться на следующую ветку, обезьяны вскарабкаются еще выше и все равно будут смотреть на меня сверху вниз. Пожалуй, лучше выбраться отсюда, пока дело не приняло совсем скверный оборот. Я согласен скорее погибнуть там, внизу, чем остаться здесь».

Лавана посмотрел вниз. В диких зеленых зарослях, простиравшихся под ним, его подстерегали любые опасности: хищники, готовые проглотить его целиком, змеи или дикари, которые схватят его и будут терзать. Он разжал руки и полетел вниз. Ветви деревьев немного смягчили удар о землю. Царапины на его лице кровоточили, ноги болели, но он был счастлив, что не видит больше надменных обезьян и не несется на лошади, а стоит на твердой земле. Он не знал, в каком направлении надо идти. Но идти надо было. Лавана помедлил немного и пошел.

Он шел, шел и шел. Когда наставала ночь, он ложился на землю и засыпал. Лавана потерял счет дням; он не знал, откуда и куда он идет и много ли он прошел или мало. Он видел перед собой дорогу и двигался вперед, несмотря на боль в ногах; его одежда превратилась в лохмотья, тело покрылось ссадинами. Его мучили голод и жажда. Когда у Лаваны не хватило сил сделать следующий шаг, он в изнеможении опустился на землю, надеясь, что смерть не заставит себя долго ждать. Но не из каждого затруднения можно выйти таким образом. Лавана не помнил, сколько он пролежал. Придя в себя, он открыл глаза и увидел, что рядом с ним стоит молодая женщина и с любопытством его разглядывает. Ее тело было прикрыто рваным куском материи, в руке она держала корзинку.

— Кто ты? — спросил Лавана.

— Ой! — удивилась женщина.

— Я хочу есть и пить, — сказал Лавана. — Что у тебя в корзинке?

— Еда, которую я несу отцу, он рубит дрова в лесу.

— Что за еда?

— Самая обыкновенная еда, лакомств у нас нет.

— Я хочу есть! — воскликнул Лавана. — Спаси меня! Я умираю, дай мне хоть кусочек.

— Я несу еду отцу, — решительно заявила девушка.

— Неужели ты меня не пожалеешь?

— Нет, не пожалею, — ответила она. — Кто ты такой?

В эту минуту царь еще помнил, кто он такой.

— Я царь, — сказал он, — то есть я был царем… Все это неважно. Дай мне поесть, я вознагражу тебя, как только вернусь в свое царство.

— Ты, может быть, и царь, — сказала женщина, — но я не царица… Я принадлежу к самой низшей касте. Мой отец — чандала. Нам запрещено делиться с такими, как ты. Я совершу грех, если дам тебе пищу, оскверненную моим прикосновением. Я не хочу грешить, чтобы потом не попасть в ад. Ты кшатрий, а я принадлежу к низшей касте, я чандала.

— Забудь о том, что я произнес слово «царь». Это была просто шутка. На самом деле я тоже чандала. Разве я похож на царя?

— Мне все равно, на кого ты похож, — сказала она. — У меня в корзинке лежит кусок свинины, я сварила ее с диким рисом и с травами, которые нашла в джунглях.

Лавана слушал ее, и рот его наполнялся слюной, хотя говорила она не о таком уж аппетитном блюде.

— Расскажи, пожалуйста, еще что-нибудь об этом мясе, — попросил он.

Женщина рассказала, как поймали дикую свинью, мясо которой она приготовила, как несколько человек из их деревни загнали ее, закололи, принесли тушу домой и поделили между собой, и как она потом варила мясо, добавив горсть дикого риса, который нашла в поле, как смазывала мясо жиром, вялила его на солнце и хранила в горшке, зарытом в землю.

Царь в отчаянии прервал ее:

— Я умираю! Дай мне поесть.

— Нет, — сказала она. — Я поступаю так, как должны поступать люди моей касты. По нашим законам я не должна предлагать пищу тому, кто принадлежит к высшей касте, и я не нарушу этого закона. Я не хочу попасть в ад. Даже если ты умираешь от голода, я ничем не могу тебе помочь.

Царь стал перед ней на колени.

— Сжалься надо мной! Спаси меня! — молил он.

— Я могу спасти тебя, только если ты сделаешь то, что я скажу. Чтобы сравняться со мной, ты должен на мне жениться, тогда я смогу накормить тебя. Но сначала я должна поговорить с отцом.

Царь обдумал ее слова. Выход, который предложила девушка, показался ему простым, здравым и вполне разумным.

— Я согласен, — сказал он. — Я готов пойти к твоему отцу, но я не в силах сделать ни шагу. Я очень устал.

— Что же с того, что ты очень устал. Устанешь еще немного, только и всего. А если ты хочешь под этим предлогом отказаться от женитьбы, можешь умирать с голоду.

— О женщина, ты не поняла меня! Я только и мечтаю о том, чтобы жениться на тебе. Я обожаю тебя. Я пойду с тобой.

[Fertes]

В самой глубине леса они нашли морщинистого старика, который рубил дрова. Девушка приблизилась к нему и рассказала, зачем она пришла.

— Ты хочешь выйти замуж за этого человека? — спросил старик, бросив взгляд на Лавану.

— Я ни за кого не хочу выходить замуж, но его нужно спасти.

Старик снова посмотрел на царя и спросил:

— Ты хочешь жениться на этой грязнуле? Ты что, не видишь, что она безобразна и неуклюжа, что у нее заячья губа и она чандала? Ее мать была моей наложницей. Как ее звали, не помню. Но если ты хочешь жениться, я не стану тебе мешать.

— Я хочу есть! — воскликнул царь.

— Она накормит тебя, когда ты станешь ее мужем, — сказал дровосек.

По прошествии некоторого времени жизнь Лаваны устроилась: породнившись со старым дровосеком, он поселился вместе с ним в хижине, крытой пальмовыми листьями. Однажды вечером дровосек умер. На следующий день Лавана с женой совершили обряд погребения у себя во дворе, и Лавана стал главой семьи. Чтобы добыть пропитание, он охотился с копьем на лесных животных и сам сдирал с них шкуру. Иногда он ходил в лес за дровами. Скоро Лавана совсем забыл о своем прошлом. Если кому-нибудь случалось спросить, кто он такой, Лавана отвечал:

— Я охотник, кем же мне еще быть, раз я живу в лесу, а эта добрая женщина — моя жена.

Он не замечал перемены, которая произошла в его жизни, так же как не замечал, что его жена — чандала и что у нее заячья губа. Он стал ее рабом. Годы шли, и она родила ему четырех сыновей. Одеждой Лаване служила кора деревьев, его отросшие волосы потускнели, а ногти стали похожи на когти.

Неожиданно на те места, где они жили, обрушился голод. Все растения погибли, все пруды высохли. Большинство животных спасалось бегством, а те, которые не могли покинуть этот уголок земли, где свирепствовал голод, падали замертво, тела их так высохли, что на костях нельзя было найти даже клочка мяса, пригодного в пищу. Деревья стояли голые и безобразные, а однажды в бамбуковой роще появился маленький язычок пламени, пожар быстро распространился по всему лесу, и Лаване вместе с семьей тоже пришлось собраться в путь. Царь нес на голове корзину с остатками своего имущества:

охотничьими ножами, копьями, несколькими высушенными шкурами, изношенной одеждой. Его сыновья стали уже взрослыми. Он сказал им:

— Я больше не могу вам помогать. Теперь вы должны сами заботиться о себе. Я пойду своей дорогой, а вы идите своей.

Но тут вмешалась жена:

— Как ты можешь говорить детям такие вещи! Неужели ты так безжалостен, что хочешь прогнать их?

— Детям! — воскликнул царь. — Они привыкли быть детьми. Они давно выросли. Ты разве не видишь, что старший уже пожилой человек? А ты все еще считаешь их детьми!

— Да, считаю! — ответила она. — И ты обязан заботиться о них, пока они сами не уйдут от нас. Я хочу, чтобы все мои дети оставались со мной.

Царь не любил трех старших сыновей, они только и делали, что сидели около матери и развлекали ее болтовней, пока он добывал пищу и носил воду. Но он очень любил младшего, которому к тому времени исполнилось двадцать лет. Так и пришлось им, не разлучаясь, идти дальше.

Они шли и шли без пищи и без воды, пока их большая семья не начала распадаться сама собой.

Убедившись, что отец не может добыть пропитание, три старших сына один за другим покинули его. Царь совсем выбился из сил, особенно мучили его укоры жены.

— Ну что ты за человек! — говорила она. — Если ты не в состоянии содержать семью, зачем тогда женился? Или ты думал, что детей можно просто так взять и выгнать? Ах ты изверг! Ты прогнал трех моих сыновей. Теперь я даже не знаю, где они.

Царь терпеливо сносил ее попреки. Он только повторял:

— Мы скоро отдохнем. Теперь уже осталось немного. Не может быть, чтобы мы не нашли хоть маленькую зеленую лужайку. Как только мы до нее доберемся и устроимся, я вернусь и разыщу наших сыновей.

[Fertes]

Они все шли и шли, и настал день, когда царь почувствовал, что больше не в силах сделать ни шагу; но тут он увидел, что его сын совсем ослабел и лег на землю. Он наклонился над ним и сказал:

— Соберись с силами, сын! Я скоро добуду какую-нибудь еду.

— Откуда ты ее возьмешь? — шепотом спросил сын. — Здесь ничего нет. Я хочу мяса… вареного… немного мяса. — Он почти бредил.

— Потерпи, сейчас я приготовлю мясо, — сказал царь. — Подожди немного…

Он подошел к жене, которая дремала под деревом, и сказал:

— Я пойду и добуду мяса для тебя и для нашего сына. Побудь здесь полчаса, а потом зайди вон за ту скалу. Ты увидишь там мясо, оно будет уже сварено, вы сможете его съесть. Если у тебя найдется соль, посоли его и потом ешьте.

— А как же ты? — спросила жена.

Царь был тронут ее заботой. Впервые за много дней она подумала и о нем.

— Не беспокойся обо мне, — сказал он. — Я что-нибудь придумаю. Только ни в коем случае не уходи отсюда, пока я все не приготовлю. Ты скоро увидишь, как по ту сторону скалы загорится костер; когда он погаснет, зайди за скалу, и ты найдешь там готовую еду. А пока спи.

Потом он погладил сына и сказал:

— Скоро ты сможешь поесть. Спи спокойно. — И, уходя, вновь обратился к жене: — Пусть мальчик наестся досыта. Сколько захочет, столько пусть и ест.



Обогнув скалу, царь собрал кучу хвороста и сухих листьев, высек огонь и зажег костер. Когда сухие ветки начали потрескивать, он крикнул жене:

— Лежи, не вставай! Зайди за скалу, когда огонь погаснет.

С этими словами он прыгнул в костер и снова закричал срывающимся голосом:

— Не бери мясо, пока оно не будет совсем готово! Не забудь про соль!

И тут царь проснулся. Он увидел, что по-прежнему сидит на своем троне в зале собраний. Вокруг него толпились министры. Он обвел их взглядом и спросил:

— Вы все время были здесь?

— Да, государь, — ответили они, — Мы никуда не уходили.

— Ничего не понимаю, — сказал Лавана. — Сколько же это все продолжалось?

— Что именно? — спросил один из министров.

— Сколько я спал?

— Минуту или две, государь, не больше.

— Но я прожил семьдесят лет! — воскликнул царь, — Я прожил целую жизнь — семьдесят лет! Так или нет? — Он снова оглядел зал и громко спросил: — А где же волшебник?

Министры и просители тоже стали оглядываться по сторонам, но волшебника нигде не было.

[Fertes]

МАНМАТХА
Творец Брахма с удовлетворением окинул взором плоды трудов своих. Вселенная с ее фауной и флорой, самые разные существа, от комаров до ангелов, звезды и солнце — все это создал он. Доведя до конца эту гигантскую работу, Брахма захотел явить миру нечто совсем новое и не похожее на все его предыдущие творения. В таком расположении духа он дал жизнь некой несравненной деве по имени Сандхья. («Зыбкий час между заходом солнца и сумерками, между концом ночи и рассветом, время приглушенных голосов, неясных мыслей, тающих и возникающих силуэтов тоже называется „сандхья“», — объяснил рассказчик.)

Как только эта дева обрела дар речи, она спросила у Брахмы:

— Зачем ты создал меня?

— Чтобы внести разнообразие в этот мир, — ответил Брахма.

— Но мне здесь так одиноко! — пожаловалась она.

— Я избавлю тебя от одиночества, — сказал Брахма и создал ей брата.

Это был юноша с необычайно красивым лицом и телом, вооруженный луком из сахарного тростника с тетивой из вереницы жужжащих пчел и пятью стрелами из пяти редких благоухающих цветов. Он сиял, как полная луна, у него был орлиный нос, прямые плечи, и при взгляде на него казалось, что его тело и лицо изваяны скульптором. Его гибкая шея не уступала совершенством формы морской раковине, а широкая грудь придавала его облику царственное величие. Он носил голубую одежду и украшал волосы цветами кесари, а в руках держал флаг с изображением рыбы. Он нравился всем — и мужчинам и женщинам. Завидев его, все млели от восхищения.

— Зачем ты создал меня? — повторил он вопрос Сандхьи.

— Ты — бог любви, — ответил Брахма. — Ты всемогущ, ты способен проникать в души людей, поэтому тебя будут называть Манматхой, но ты получишь еще одно имя — Кама, потому что твои стрелы будут возбуждать страсть в сердцах мужчин и женщин, страсть, которая необходима для поддержания жизни.

Юноша подумал немного и спросил:

— А как я узнаю, что это правда? Когда я смогу попробовать свои силы?

— Да хоть сейчас, — беззаботно ответил Брахма.

Этот разговор происходил во время большого собрания богов, на котором присутствовали семь прославленных сыновей Брахмы — семь мудрецов, прародитель богов Дакша, царь Вселенной Праджапати и многие другие. Юноша поднял лук и направил первую стрелу в самого Брахму. А потом выстрелил по очереди во всех остальных. В ту же минуту в сердцах богов пробудилось страстное желание овладеть единственной женщиной в этом собрании, которой оказалась не кто иная, как Сандхья. Боги сгорали от любви, хотя одному из них она приходилась дочерью, а другим — сестрой. Все они вдруг увидели, как обольстительно ее тело, и, отталкивая друг друга, изо всех сил старались привлечь ее внимание; рассудительность, сдержанность, приличия — все было забыто.

Весть о случившемся дошла до Ямы, бога смерти и стража справедливости. Он вознес молитву бесконечному неизменному верховному богу Ишваре (создавшему всех остальных богов) и попросил его вмешаться, чтобы образумить бесстыдных. Услышав молитву Ямы, Ишвара спустился в мир Брахмы, разбранил бога-творца и его сыновей и пресек их кровосмесительные порывы. Но зло, хоть и не самое страшное, все-таки свершилось; в ту минуту, когда Брахма запылал от вожделения, капля его пота упала на землю перед Сандхьей и дала начало многочисленному потомству, а из сока жизни, пролитого Дакшей, родилась Рати, красавица из красавиц.

Ишвара удалился, но Брахма не мог забыть оскорбления, которое Ишвара нанес ему в присутствии детей.

— О Манматха, — в гневе воскликнул он, — ты ответишь за мое унижение! Тебя тоже настигнет рука Ишвары. Пусть он сожжет тебя!

— Можно ли быть таким несправедливым! — возмутился Манматха. — Ты сам создал меня, сам наделил необычайным даром и сам же разрешил им воспользоваться. Разве не по твоему настоянию я натянул тетиву? Как же ты винишь меня за то, что случилось?

Брахма признал правоту Манматхи и смягчил приговор.

Дакша спросил у Манматхи, не хочет ли он жениться на его дочери Рати. Манматха, чьи стрелы оказались неотразимыми для Брахмы и всех остальных, сам не устоял перед очарованием Рати. Ведь ее брови были очерчены еще совершеннее, чем его, а заостренные груди были похожи на нераспустившиеся бутоны лотоса и кончались темными, как медоносные пчелы, сосками, такими твердыми, что упавшая на них слеза разбивалась на тысячи мельчайших брызг; когда Манматха глядел на струнку шелковистых волос между ее грудей, ему казалось, что туда случайно попала тетива его лука. Ее бедра, гладкие, как стволы бананового дерева, плавно сбегали к маленьким ножкам с розовыми пальчиками и пятками. Ее руки походили на потоки золотого дождя, а косы можно было сравнить только с облаками в период муссонов. Манматха изнемогал от любви к Рати, и она стала его женой.

Брахма, все еще не забывший обиды, нанесенной ему Ишварой, сказал Манматхе:

— Отправляйся в путь вместе с Рати, возьми с собой все оружие, которое у тебя есть, и напади на Ишвару. Я хочу, чтобы он оказался в таком же положении, в каком застал нас.

— Но ведь надо, чтобы рядом с ним был кто-то, кого он мог полюбить, — не соглашался Манматха.

— Об этом ты можешь не беспокоиться, — невозмутимо ответил Брахма. — Я дам тебе надежного союзника.

Он вздохнул и создал Васанту (весну). Васанта приготовился сопровождать Манматху и захватил с собой все средства обольщения: летние песни птиц, зеленые побеги растений, налитые соком плоды, деревья в цвету, и пташек, и вечерний ветерок, и волшебные сумерки — все, что настраивает на лирический лад.

Только тогда Манматха осмелился приблизиться к Ишваре, чтобы испытать на нем свою силу. Вскоре он вернулся и сказал Брахме:

— Он не обратил на меня никакого внимания, со мной еще никогда не случалось ничего подобного. Я не отставал от него ни на шаг, я поднялся за ним на гору Кайласу, потом на Меру, я обошел с ним все Гималаи, но он не замечал меня. Васанта помогал мне как только мог. Он навеял теплый южный ветерок, от которого все теряют голову, но на Ишвару это не произвело никакого впечатления. Я израсходовал все пять стрел, но ни одна из них не попала в цель. Я создал селезня и утку, они затеяли любовную игру у него на глазах, но он смотрел на них невидящим взором. Я создал птиц покрупнее — павлина, который совокуплялся с павой, но они вызвали у него не больше интереса, чем комья глины. Я прибегал к сильнейшим средствам, я составлял любовные символы из самых различных предметов: из огромных деревьев, обвитых плющом, и из много другого. Я умолял Васанту не щадить себя. Васанта наполнил всю округу запахом цветов чампака, паннаги, паталы, маллики и тале, благоухание которых заглушает голос благоразумия. По моему повелению раскрывались девственные бутоны лотоса, но Ишвара оставался равнодушен и невозмутим. У меня не хватило сил это вынести, — с тоской сказал побежденный Манматха. — Мне было страшно рядом с ним, и я убежал.

Брахма совсем приуныл. Он испустил тяжелый вздох, и на свет явились странные, фантастические существа, которым он приказал приблизиться к Ишваре и смутить его покой танцами и соблазнительными телодвижениями, а Манматхе Брахма велел еще раз попытаться зажечь сердце Ишвары. Манматха снова покорно отправился в путь в сопровождении Рати и Васанты, но вскоре вернулся и сказал, что его опять постигла неудача.

[Fertes]

— Сейчас мы ненадолго расстанемся с Манматхой, — прервал свое повествование рассказчик, — и познакомимся с новым персонажем, появление которого сделало жизнь Манматхи еще тяжелее.



Примерно в это же самое время у некоего Ваджранги («Ваджранга» значит «Алмазные ноги») родился сын Тарака. При его появлении на свет все предвещало беду: выли шакалы, кричали ослы, небеса потемнели и странные, нечестивые звуки наполнили воздух.

Когда Тарака вырос, он захотел стать сильным и непобедимым и ради этого наложил на себя покаяние, которое длилось тысячу лет. Он проявил необычайное рвение. Сто лет Тарака стоял с поднятыми руками на одном большом пальце ноги и непрерывно читал молитвы; сто лет он не брал в рот ничего, кроме воды; сто лет он молился, балансируя на голой скале. И все это время его голова испускала какие-то неведомые лучи, которые грозили испепелить мир.

Боги и сам Индра дрожали от страха. Они решили, что настал их последний час, и попросили Брахму положить конец этой страшной затее.

Брахма стал увещевать Тараку, но тот не хотел ни переходить на другое место, ни прекращать свои опыты. Чтобы сделать его сговорчивее, Брахма пообещал ему свое покровительство. Тарака пошел на уступки и согласился прервать покаяние, если Брахма дарует ему непобедимость.

Недовольный Брахма возразил, что подобный дар наверняка повлечет за собой множество несчастий, и поэтому прежде нужно договориться об условиях. Тогда Тарака сказал:

— Хорошо, я согласен принять этот дар на таких условиях: пусть я буду непобедим для всех живых существ всех миров, кроме одного — того, кого родит Ишвара.

И он улыбнулся, потому что поражение, которое потерпел Манматха, стало притчей во языцех во всех мирах.

Брахма боялся, что Тарака завлечет его в ловушку, и колебался, а демон не отступал.

— Я сказал свое слово, — заявил он. — Если ты не согласен, позволь мне продолжать покаяние.

Брахма подумал еще немного и согласился. Но вспомнил об Индре и богах, которые с тревогой ждали его возвращения, и сказал:

— Хорошо, будь по-твоему.

Добившись своего, Тарака отказался от жизни отшельника и стал правителем Шонитапуры. От его бесчинств не было покоя нив одном из миров. Он не щадил ни слабых, ни сильных, оскорблял женщин и присваивал себе все, что хотел. Он похитил у Индры его огромного слона Айравату, а у риши[1] отнял мать Шабалы, корову Камадхену, которая выполняла все их желания. Бог солнца лишился по милости Тараки лошади, которая возила его колесницу, и со страха стал посылать на землю меньше тепла и света. Сам бог ветра жил в постоянной тревоге и лишь изредка осмеливался заявить о своем присутствии, да и то легчайшими дуновениями.

Боги обратились за помощью к Вишну, который всегда выступал в роли избавителя, и Вишну запустил в небеса свои прославленные летающие диски. Не было случая, чтобы они оставили на своем пути что-нибудь живое, но на этот раз диски ударили Тараку в грудь, не причинив ему ни малейшего вреда; он приколол их к своей одежде и носил как украшения.

[Fertes]

Тогда боги снова пришли к Брахме, но в ответ на их просьбы Брахма сказал:

— Я не могу тронуть того, кому я обещал неприкосновенность. Если садовник посадил ядовитое дерево, он не станет сам его уничтожать, это должны сделать другие.

Вишну и Брахма оказались бессильны перед Таракой. Из триединства остался один Шива. Боги собрались на совет и после долгих споров решили обратиться за помощью к Шиве. Шива был воплощением Ишвары; если бы у него родился сын, он смог бы победить Тараку. Но для этого нужно было, чтобы Шива прервал свое суровое покаяние.

Теперь настало время познакомиться еще с одним персонажем — с Парвати, дочерью Химавана, владыки Гималаев. Жена Химавана поклонялась Шакти, богине-матери. Когда у нее родилась дочь, все предзнаменования говорили, что на свет явилась спасительница. Однажды мать и дочь остались наедине, и девочка прошептала:

— Я богиня Шакти, которой ты столько молилась. Твоя жизнь благословенна.

В то же мгновение она предстала перед матерью во всем своем величии, но потом вновь превратилась в младенца.

Девочка росла, как растут все дети. Когда она стала взрослой, отец разрешил ей приходить вместе с ним к Шиве, который сидел на горе Кайласе, погрузившись в свои думы. Шива говорил Химавану:

— Не приводи сюда женщин, я не хочу, чтобы мне мешали.

Но девушка была очарована суровым старцем и каждый раз, когда отец отправлялся на Кайласу, упрашивала его взять ее с собой. В конце концов она решила не разлучаться с Шивой и стать его ученицей и помощницей. Она приносила ему цветы для богослужения, обмывала его ноги и следила за тем, чтобы никто его не беспокоил.

После многих безуспешных попыток найти кого-нибудь, кто помог бы им избавиться от Тараки, боги поняли, что Парвати может оказать бесценную услугу, если только Шива заинтересуется ею как женщиной. Но стоило им вспомнить о его безразличии к любви, как они начинали громко стонать. И все-таки они призвали Манматху и сказали:

— О бог любви, будь нашим спасителем! Заостри свои стрелы и пронзи ими этого слепого сурового человека. Заставь его обратить внимание на Парвати, все остальное произойдет само собой.

— Как, опять?! — в отчаянии воскликнул Манматха. — Попросите меня пронзить стрелами любви сердце ракшасы или затопить любовью сердца богов, но не говорите мне о Шиве, об этом воплощении Ишвары, потому что тут я ничто, перед ним я бессилен. Я ничего не могу с ним поделать.

Боги стали умолять его:

— Ты — бог любви. Конечно, тебя может постигнуть одна, другая неудача — мало ли какие бывают обстоятельства, — но разве есть такое существо, которое в силах устоять перед твоим могуществом? Зачем ты тогда живешь на свете, если не можешь помочь нам? В прошлый раз ты потерпел поражение, но сейчас тебя наверняка ждет успех. Парвати не отходит от Шивы, она готова исполнить любое его желание. Она молода и красива. Тебе нужно только заставить Шиву оценить ее по достоинству. Если ты не поможешь нам, Тарака уничтожит всех нас, без тебя мы погибнем, — добавили они.

Манматха почистил и наточил стрелы и отправился на гору Кайласу. Он увидел Шиву, который сидел неподвижно, погрузившись в размышления, и спрятался за кусты. Парвати, как всегда, была тут же. Манматха решил дождаться благоприятного момента и предоставил действовать Васанте, который обвеял Шиву прохладным ветерком и всячески старался пробудить в нем нежные чувства. Шива почувствовал, что в воздухе что-то изменилось, и на мгновение отвлекся от своих мыслей, удивившись, почему вдруг началась весна. Манматха поднял лук из сахарного тростника и выпустил первую стрелу как раз в ту минуту, когда Парвати приблизилась к Шиве, держа в руках поднос с цветами.

Обычно Шива не видел ничего, кроме цветов, которые она ему подносила. Но на этот раз, приоткрыв глаза, он обратил внимание на пальцы, сжимавшие поднос, и на красные кончики этих пальцев. «Что это — пальцы или цветы?», — подумал он. Но тут же закрыл глаза и направил свои мысли в обычное русло.

Манматха терпеливо ждал. Он приказал Васанте сотворить кукушку, жалобно призывающую своего возлюбленного. Услышав кукование, Шива опять открыл глаза и увидел Парвати, которая заботливо подметала сухие листья, опавшие с деревьев; в этот миг Манматха выстрелил второй раз. Шива открыл глаза чуть шире и задумался, стараясь понять, что он видит перед собой: алые губы или спелые вишни. Но через мгновение он снова овладел собой.

Стрелы одна за другой попадали в цель. Теперь Шива открывал глаза, как только слышал малейший шорох, и следил за Парвати, которую тоже настигли стрелы Манматхи. А Парвати выполняла свои обязанности без обычного самозабвения. Ей все время хотелось подольше оставаться там, где Шива мог ее видеть. Ее бедра раскачивались, и все ее движения стали нарочитыми и соблазнительными.

[Fertes]

Шива целиком отдался мыслям о существе, которое он видел перед собой. Это глаза или голубые лотосы? Кто поет эту песню — человек или птица коил? Кто это двигается с такой грацией — женщина или пятнистый олень? Как случилось, что вся красота мира оказалась заключенной в одном этом создании? Какая услада для глаз! И какое, должно быть, наслаждение держать это чудо в объятиях! Шива уже не в силах был погрузиться в свои обычные думы.

Он начал разглядывать Парвати более пристально и понял, что перед ним та же девушка, которую он видел вчера, и все-таки он заметил в ней что-то новое. Шива не мог объяснить это странное явление. Чем больше он раздумывал о причинах необычного возбуждения, которое его охватило, тем больше убеждался, что виной тому какие-то внешние силы. И тут он увидел за кустом того, кто смутил его покой.

Как раз в эту минуту Манматха прицелился в него и с ужасом понял, что его стрела не достигнет цели, потому что Шива ее увидел.

А Шива догадался, что бог любви намеренно причинил ему столько беспокойства, и его обуял гнев. Когда Манматха еще раз выглянул из-за куста, чтобы посмотреть, готовить ему новые стрелы или нет, Шива открыл третий глаз, который находился у него во лбу. Взгляд этого глаза возвращал всем предметам их первоначальную сущность, как будто они подвергались испытанию огнем. Когда-то с помощью своего третьего глаза Шива превратил в пепел целый город асуров под названием Трипура. На этот раз его взгляд упал на Манматху, как сноп пламени; Манматха съежился и в то же мгновение превратился в кучку пепла. Теперь Шиве больше никто не мешал, и он вновь погрузился в размышления. Прошло немного времени, и он покинул Кайласу, разрушив все планы Парвати. Она вернулась к отцу и с плачем призналась:

— У меня ничего не вышло, Шива ушел.

В это время во дворце Химавана гостил мудрец Нарада[2], великий мастер плести и распутывать интриги во всех мирах. Он сказал Парвати:

— Не старайся привлечь Шиву молодостью и красотой тела, на этом пути ты не добьешься успеха, потому что молодость и красота исчезают, стоит только Шиве открыть свой третий глаз. Если ты хочешь его завоевать, рассчитывай на свои душевные силы, а не на привлекательность и помощь таких созданий, как Васанта и Манматха. Возвращайся на гору Кайласу, живи в одиночестве и молись.

И еще Нарада научил Парвати одному из самых сильных заклинаний — мантре «Ом нама шивая» — и посоветовал ей сосредоточиться и не думать ни о чем, кроме этой мантры. Парвати удалилась на гору Кайласу и наложила на себя суровое покаяние.

В это время Рати, жена Манматхи, пришла к Шиве и взмолилась:

— Спаси меня, ведь это по твой воле я стала вдовой.

— Мне жаль тебя, — ответил ей Шива, — но сейчас ничего нельзя сделать. Твой муж сам во всем виноват. Я не могу помочь тебе. Манматха не погиб, он только лишился тела. Сгорела лишь грубая оболочка, а дух его жив. Я даровал ему право заниматься прежним делом, но так, чтобы его никто не видел; кроме того, я дарую ему право находиться поблизости от меня вместе с другими невидимыми и незримыми слугами и помощниками.

— О, сколько еще, сколько еще, сколько еще я буду женой невидимого мужа? — воскликнула Рати.

— К тому же в следующем рождении вы вновь станете мужем и женой.

И Рати пришлось удовольствоваться этим обещанием.

Но тут вмешались Брахма и другие боги:

— О великий бог, что же ты сделал? Ведь ты уничтожил бога любви, как же теперь будет существовать мир? Манматха не хотел причинить тебе зло, он лишь старался помочь нам.

— Я не уничтожил его, — ответил им Шива, — он жив, я лишь освободил его от тела и очистил его дух.

Парвати продолжала свое покаяние, и усердие ее не осталось незамеченным. Однажды к ней на вершину горы явился какой-то человек. Это был Шива, который принял облик аскета, давшего обет безбрачия. Он предстал перед ней и спросил:

— О чем ты молишься?

— О том, чтобы получить руку и сердце Шивы, больше мне ничего не надо. И я добьюсь своего, чего бы мне это ни стоило.

Человек рассмеялся ей в лицо.

— Глупая ты, глупая! — сказал он. — Зачем тебе понадобился Шива, этот грубый, неотесанный старик, который, не раздумывая, сжег несчастного бога любви? Он приходит в ярость из-за каждого пустяка, его тело испачкано золой, ему уже давно пора на кладбище, он носит вместо одежды тигровую шкуру, а вместо браслетов и короны — живых змей! В нем нет ничего привлекательного, забудь его.

Но на Парвати его слова не произвели никакого впечатления, и он продолжал:

— К тому же Шива показал себя безрассудным и непочтительным мужем. Разве ты не знаешь, что однажды в давние времена тесть не позвал его к себе на праздник в наказание за его грубость?[3]

— Перестань, пожалуйста! — рассердилась Парвати. — Грешно говорить дурно о великой душе, еще грешнее ронять дурные слова в уши ближних. Уходи.

Человек ушел.

И тогда Шива предстал перед Парвати во всем своем величии и назвал ее своей женой. В эту торжественную минуту снова появилась Рати, которая решила сделать последнюю попытку вернуть мужа. Она приблизилась к счастливой паре и сказала:

— Вы утопаете в блаженстве, которое принесла вам любовь, в то время как бог, давший вам… — Рати заплакала и развязала конец своего сари, в котором она хранила горсть пепла. — Вот во что вы превратили моего мужа! — воскликнула она, с благоговением протягивая Шиве пепел Манматхи.

У Шивы было самое радужное настроение.

— Хорошо, — сказал он, — твой муж сейчас предстанет перед тобой таким, каким он был прежде, но помни, что для всех остальных ничего не изменится. Никто, кроме тебя, его не увидит. Теперь иди и будь счастлива. Для других он станет прежним Манматхой только в следующем рождении.

Бог любви восстал из пепла и ушел со своей женой Рати.

От брака Шивы и Парвати родился шестиликий бог Субраманья, скакавший верхом на павлине. Его появление на свет предрешило судьбу демона. Еще ребенком Субраманья напал со своей армией на Тараку и убил его. И все произошло так, как хотел того сам Тарака, который согласился расстаться с жизнью, только если на него поднимет руку потомок Шивы.

Примечания
1
Мудрец, обладающий совершенным знанием и занимающий высокий духовный сан.

2
Один из великих мудрецов, которому были открыты дороги во все миры; благодаря своему необыкновенному уму и проницательности он пользовался любовью и уважением всех богов и людей.

3
В одном из предыдущих воплощений Парвати была женой Шивы, и тогда ее звали Сати. Ее отец устроил большой праздник с богатыми жертвоприношениями и пригласил богов из многих миров. На небе собрались почетные гости, которые съехались на праздник каждый в своей колеснице. Среди них не было только Шивы и его жены, не получивших приглашения. Но Шива поддался уговорам Сати и все-таки явился к тестю, который жестоко оскорбил его. Сати не могла перенести такого унижения, бросилась в костер и погибла.

[Fertes]

САВИТРИ
Ашвапати правил Мадрои; это был образцовый царь, он пекся о счастье и процветании своих подданных и всех живых существ на земле. Но, как многие прекрасные люди, он был бездетным. Восемнадцать лет Ашвапати приносил в жертву редкостных животных, терпел суровые лишения и молил богов только об одном — дать ему потомство. Во время своих ежедневных молитв он сотни тысяч раз возносил хвалу богине Савитри, и, когда наконец она явилась и даровала ему дочь (хотя он просил сына), ее назвали Савитри в честь этой богини. Девочка была само совершенство.

Она достигла брачного возраста, и отец ожидал, что знатные молодые люди будут наперебой добиваться ее благосклонности, но, несмотря на красоту и другие достоинства невесты, женихи не появлялись. Ашвапати без труда узнал, в чем тут дело. Он послал тайных гонцов в соседние государства и велел им выведать, отчего молодые принцы не являются к нему просить руки Савитри. В положенное время его посланные вернулись и доложили:

— Принцы боятся просить ее руки. Они думают, что твоя дочь — богиня, принявшая образ женщины, поэтому она не может быть ничьей женой.

Царю было лестно и горько услышать эти слова. По странной прихоти судьбы достоинства Савитри мешали ее же счастью.

— Может быть, надо растолковать им, что она на самом деле женщина? — спрашивал он. — Ну что ж. Попробуем помочь беде.

Савитри играла на вине у себя в покоях, когда Ашвапати послал за ней.

— Дочь моя, — сказал он, — ты отправишься странствовать по свету, чтобы найти себе мужа. Я заранее одобряю твой выбор при одном условии: муж должен нравиться тебе не меньше, чем ты мне.

— Но разве я могу судить о себе и о других?

— Когда придет время, сможешь, — ответил Ашвапати.

Один из его верных министров и несколько придворных должны были сопровождать Савитри.

— Вы будете идти за ней следом, куда бы она ни направилась, но не вздумайте навязывать ей свое мнение, — предупредил он их.

Савитри побывала во всех концах земли и вернулась домой как раз в тот день, когда Ашвапати беседовал с мудрецом Нарадой, который навестил его во время одного из своих межзвездных путешествий. Когда Савитри вошла к ним, Нарада спросил у Ашвапати:

— Где она была? Почему ты до сих пор не подыскал ей мужа?

— Она сама искала себе мужа и только что вернулась из странствий. Давай послушаем ее и узнаем, улыбнулось ли ей счастье.

По знаку отца Савитри приблизилась к ним:

— Я нашла… — У нее не хватило духу сразу сказать «мужа», но через мгновение она поборола свою робость и продолжала: — Я нашла того, кто будет моим мужем; правда, не во дворце, а в скромном жилище в лесу, вдали от любопытных глаз. Милостивая судьба привела меня к нему. Его зовут Сатьяван. Он живет со своим престарелым отцом, который потерял зрение.

При этих словах всеведущий Нарада прервал ее:

— Он сын царя Шальвы. С царем случилось несчастье: он ослеп в тот день, когда родился Сатьяван. Один из его врагов давно искал возможность нанести ему сокрушительный удар и выбрал именно этот день, чтобы свести с ним счеты. Вот почему царю пришлось бежать в лес вместе с новорожденным. Я знаю эту историю. Так ли я ее рассказал, Савитри? Твоя дочь выбрала достойного мужа, — заметил Нарада, к вящей радости Савитри. — Сатьяван умен, крепок, силен, добр, великодушен и красив, как родной брат Ашвинов. Но… позволь мне быть откровенным, дитя мое, ведь я вижу будущее так же ясно, как настоящее и прошлое. Земное существование Сатьявана продлится всего только год, один год, начиная с нынешнего дня… Тебе лучше снова отправиться в путь, дитя, и выбрать себе в мужья кого-нибудь другого.

На глазах у Савитри показались слезы. Ее отец вздрогнул от недоброго предчувствия. Но Савитри набралась решимости, выпрямилась и сказала:

— О великий мудрец, прости мое непослушание. Я не хочу даже думать о другом муже, и мне не важно, какая ему отпущена жизнь, долгая или короткая. Мое решение неколебимо. Полюбить кого-нибудь или выйти замуж — все равно что родиться на свет или умереть. Это случается один раз в жизни, такие события не повторяются, их нельзя изменить по своему усмотрению. Моим мужем будет Сатьяван или никто.

Нараде понравились слова Савитри.

— Обладая такой силой духа, можно одолеть даже смерть, — сказал он, — Царь, помоги ей соединиться с мужем. Это твой долг. Те, кто любит так, как она, способны побороть смерть.

Нарада покинул их, а Ашвапати отправился в лес, где жил слепой царь, разыскал его, объяснил, кто он такой, и сказал, что хочет отдать свою дочь в жены его сыну.

— Жизнь в лесу не пристала такому хрупкому существу, как Савитри, — услышал царь в ответ, — она покажется ей странной, одинокой и трудной.

Но царь прервал речь старца:

— Не произноси больше ни слова. Тут не о чем говорить. Она выйдет замуж только за Сатьявана.

— А Сатьяван не женится ни на ком, кроме нее, я знаю это с той самой минуты, как она здесь появилась. Значит, так тому и быть. Да благословят небеса их союз.

[Fertes]

Брак Савитри и Сатьявана оказался счастливым. Савитри заботливо ухаживала за мужем и его престарелыми родителями, она была всегда сдержанна в речах, весела и услужлива — одним словом, вела себя, как подобает образцовой невестке. И так как она была счастливой женой и счастливой невесткой, ей не приходилось себя принуждать — все, что она делала, она делала от души.

Но как ни радостно текла жизнь в лесной хижине, Савитри неотступно преследовала мысль, что с каждым мгновением Сатьяван приближается к своему последнему часу. Когда до конца его земного существования осталось четыре дня, она наложила на себя жестокую епитимью и не принимала пищи три дня и три ночи. Свекор, пораженный ее религиозным усердием, сказал:

— Савитри, ведь ты дочь царя, почему ты наложила на себя такую суровую епитимью? Я не смею отговаривать тебя от выполнения твоего долга, но от души желаю тебе: пусть боги исполнят твою просьбу, о чем бы ты ни просила.

Савитри была измучена постом, но оставалась спокойной, неколебимой и недвижимой, как скала.

На четвертый — роковой! — день она начала считать часы. Окончив молитвы, Савитри приступила к самому главному — к жертвоприношениям огню, а потом простерлась на земле перед старшими родственниками и в благоговейном молчании приняла их благословение.

— Ты окончила свой тяжкий труд, теперь съешь что-нибудь, — просили они ее.

— Непременно, но только после захода солнца, — ответила Савитри и тут увидела, что Сатьяван положил на плечо топор и собирается идти в лес. В ту же секунду Савитри поднялась и крикнула:

— Я пойду с тобой!

— Зачем? — удивился Сатьяван. — Отдохни и поешь, ты слишком устала за эти четыре дня. Я иду в дальний лес, тропинки там плохие, тебе это не под силу.

— Я нисколько не устала после поста, — возразила Савитри. — Я непременно хочу пойти с тобой.

— Хорошо, — согласился Сатьяван. — Но прежде объясни моим родителям, почему ты хочешь идти со мной, а то они подумают, что я тебя заставляю.

Савитри подошла к его родителям и сказала:

— Разрешите мне пойти в лес вместе с мужем. Я хочу посмотреть, как он собирает плоды и рубит дрова. Я живу с вами уже скоро год и еще не видела леса во всей его красе.

— Савитри никогда ни о чем не просила, — сказал отец Сатьявана. — Пусть делает, как ей хочется.

Савитри шла по лесу, держа мужа за руку, а он рассказывал ей о тайнах лесной жизни. Савитри наслаждалась видом лесных чудес и с мукой сознавала, что Сатьяван вот-вот должен умереть. Она помогла ему собрать плоды, и он ушел рубить дрова. Савитри присела отдохнуть и, не отрывая глаз, смотрела, как он орудует топором, и слушала, как гудят деревья, в которые вонзается стальное острие.

Вдруг Сатьяван выронил топор, подошел к ней и чуть слышно прошептал:

— Мне нехорошо. В голове шумит, наверное, я перетрудился.

Савитри быстро встала, обняла его, помогла ему лечь на траву и положила его голову себе на колени. Он начал засыпать.

Как только Сатьяван перестал шевелиться, у Савитри появилось странное ощущение — ей казалось, что кто-то прячется в кустах неподалеку от нее. Она снова и снова вглядывалась в лес и вдруг увидела какого-то ужасного человека с красными глазами. На нем была багряная одежда, а в руках он держал веревочную петлю. Человек стоял, наклонившись вперед, и разглядывал лежащего навзничь Сатьявана. Увидав его, Савитри осторожно положила голову мужа на землю, встала, поздоровалась с ним и сказала:

— Ты не похож на обычного человека. Наверное, ты бог. Скажи мне, как тебя зовут и зачем ты сюда пришел.

— Ты удивительная женщина, Савитри. Страдания сделали тебя необычайно чуткой. Обычно я не вступаю в разговоры ни с кем из живущих на земле, но с тобой я поговорю. Я, добрая женщина, — смерть. Меня зовут Яма, как ты знаешь. Я пришел сюда, потому что земное существование твоего мужа окончено. С помощью вот этой петли я должен извлечь его хрупкую душу и унести ее прочь, оставив здесь, на земле, лишь грубую оболочку, чтобы ты могла предать ее огню.

— Как это случилось, о мой господин, что ты пришел за ним сам? — спросила Савитри. — Ведь обычно ты посылаешь для выполнения этой работы кого-нибудь из своих помощников.

— Сатьяван не какой-нибудь заурядный покойник, он был особенным человеком. Поэтому мне лестно самому сделать все, что полагается.

С помощью петли Яма извлек из Сатьявана его хрупкую душу и двинулся на юг, ибо царство Ямы находится на юге.

Савитри видела, как недвижимое тело постепенно мертвеет, она положила его в безопасное место и пошла вслед за Ямой. Яма понял, что она так просто не оставит его, он остановился на мгновение и сказал:

— Ты не должна следовать за мной. Лучше исполни погребальный обряд, чтобы не повредить жизни мужа в другом мире, и расстанься, как положено, с его телом.

— Я иду за своим мужем. Все остальные пути мне заказаны, — ответила Савитри, не отставая от него ни на шаг. — Нас учили, что согласная жизнь супругов, соблюдающих умеренность и способных подчинить свои желания разуму, — это высшая форма существования. Я не знаю никакой другой жизни, у меня нет склонности к аскетизму и самоотречению. Семья — самая высокая цель, которой я могу достигнуть, так меня учили родители, и я пойду туда, куда пойдет мой муж.

— Ты больше не можешь идти за мужем, но мне понравилось то, что ты сказала; в награду я готов исполнить одно твое желание. Проси что хочешь, только не жизнь этого человека.

— Возврати зрение свекру, — тут же сказала Савитри.

— Согласен. Завтра он проснется и увидит свет. А теперь поверни в другую сторону и возвращайся, пока ты еще не очень устала.

— Я не чувствую усталости, когда мой муж рядом. Пребывая в обществе достойных людей, человек обретает спасение, поэтому каждый должен стараться быть там, где есть достойные люди.

Этот ответ тоже понравился Яме.

— Ты снова заслужила награду. Проси что хочешь, только не жизнь Сатьявана.

— Верни моему свекру царство, которое он потерял много лет назад.

— Согласен, согласен. А теперь возвращайся, пока ты не слишком утомилась.

— Я часто думала, что такое праведная жизнь. По-моему, жить праведно — это значит изгонять зло из своих мыслей, слов и поступков, а кроме того, постоянно творить добро, ничего не требуя взамен. Поправь меня, о Яма, если я ошибаюсь. Я хочу с твоей помощью познать истину. Хорошие люди одинаково милосердны и добры с друзьями и с врагами.

Яме снова понравилось то, что она сказала.

— Твои слова и помыслы опять тронули меня. Проси еще что-нибудь в награду, только не жизнь твоего мужа.

— Мой отец уже давно тайно горюет, что у него нет сына, — сказала Савитри. — Подари ему сто сыновей.

— У него родится сто сыновей, — сказал Яма. — А теперь возвращайся, ты прошла уже немалый путь.

Савитри не обратила внимания на его слова, она шла за ним и продолжала говорить:

— Пока я иду за своим мужем, для меня не существует ни расстояние, ни усталость. Если ты будешь настаивать, мне, конечно, придется остановиться, но я напрягу голос и мои слова все равно долетят до тебя. Ты сын бога солнца, и твой мудрый отец правильно назвал тебя Вайвасватой. Твои подданные живут в царстве справедливости — полной справедливости, не вызывающей и тени сомнения, поэтому тебя называют царем дхармы[1]. В обществе хороших людей каждый чувствует себя уверенно и спокойно, увереннее и спокойнее, чем наедине с самим собой. Вот почему все стремятся быть поближе к хорошим людям.

Яма был явно растроган.

— Меня все боятся, я еще ни от кого не слышал таких речей. Мне приятно то, что ты сказала. Можешь четвертый раз попросить что-нибудь в награду, только не жизнь этого человека.

— Тогда сделай так, чтобы я родила сто сыновей.

— Милая женщина, ты родишь сто храбрых и здоровых сыновей. А теперь тебе нужно вернуться, ты прошла слишком длинный путь.

— Хорошее общество всегда полезно, — начала Савитри и привела множество доводов, подтверждающих эту мысль, а потом искусно перешла к рассуждениям о том, что движение солнца и существование жизни на земле тоже возможны только благодаря добру, которое творят хорошие люди.

Яма был поражен ее мудростью:

— Когда ты говоришь, я невольно замедляю шаг, чтобы услышать твои слова и понять их смысл. Я уважаю тебя, женщина, за то, что ты умна и справедлива. Проси у меня единственную, бесценную награду, о чистейшая!

— Моя чистота нерушима. Если ты собираешься сдержать слово и подарить мне сто сыновей, тебе придется вернуть моего мужа. Ты не можешь отнять его и наградить меня ста сыновьями.

— Да, правда, не могу, — согласился Яма. Он развязал петлю и освободил жизнь Сатьявана.

Яма благословил Савитри и ее мужа долголетием и один пошел дальше. С тех пор как он стал богом смерти, это был первый случай, когда он вернул отнятую у человека жизнь.
Савитри поспешила возвратиться к тому месту, где было спрятано тело Сатьявана. Она осторожно положила его к себе за колени и вдохнула в него жизнь. Сатьяван открыл глаза и пробормотал:

— Я что-то разоспался. Ты так терпелива! Почему ты меня не разбудила? Мне казалось, что тут есть кто-то еще, или мне это приснилось? Я куда-то шел… Я действительно все время был здесь?

— Уже поздно, — сказала Савитри. — Стало темно, твои родители будут беспокоиться. Пойдем домой, если только ты можешь идти.

— Я снова полон сил. Пойдем!

Около их дома собралось много народу, потому что столь долгое отсутствие, сына и невестки встревожило старого царя. Увидав Савитри и Сатьявана, люди обступили их и стали расспрашивать:

— Где вы так долго пропадали?

— Мы были очень-очень далеко и счастливы, что вернулись, — сказала Савитри.

Примечания
1
В широком смысле слова дхарма — это высший кодекс морали, которому человек подчиняет свои мысли, слова и поступки. Этим словом обозначаются, кроме того, такие понятия, как долг и честь со всеми оттенками их значений. Зло происходит оттого, что человек уклоняется от пути, указанного дхармой. Непреходящее значение дхармы подчеркивается во всех рассказах и притчах. У разных людей дхармы тоже разные, они меняются в зависимости от социального положения и умственных способностей индивидуума, но та или иная дхарма есть у каждого, будь он царем или членом низшей касты, и каждый должен строить свою жизнь сообразно своей дхарме.

[Fertes]

ШИБИ
— Сегодня на небе молодая луна, она зайдет сразу после полуночи, — сказал рассказчик. — Я выберу сказку покороче и кончу до того, как луна исчезнет, чтобы вам не пришлось возвращаться домой в полной темноте.

Это сказка о царе и двух птицах. Царя звали Шиби, он только что совершил священное жертвоприношение на берегу Джамны. Праздничный пир окончился, и гости отдыхали в тени деревьев. Воздух был напоен ароматом цветов и запахом ладана. Шиби обходил лагерь паломников, чтобы удостовериться, что все устроены наилучшим образом. С юга дул прохладный ветерок, стайки облаков смягчали лучи солнца, безжалостно сверкавшего на голубом небе. Красные угли священного костра меркли и подергивались серым налетом золы.

Убедившись, что все гости довольны, царь отпустил слуг и решил отдохнуть под тентом, натянутым в том уголке лагеря, который был отведен для него самого. В полудреме он смежил веки, но все еще продолжал молиться, как вдруг лицо его обдало ветром и что-то упало к нему на колени. Шиби очнулся и увидел, что в его одежду зарылась голубка, белая и мягкая. Птичка в ужасе взъерошила перья и закрыла глаза. Ее тело совсем обмякло, и Шиби решил, что она умерла. Но тут он почувствовал слабое дуновение — птица дышала. Шиби сидел не шевелясь, чтобы не спугнуть ее, и искал глазами слугу.

В это время ястреб, который преследовал голубку, ринулся вниз и уселся на нижней ветке дерева рядом с тентом.

— Наконец-то! — воскликнул ястреб. — Что это за игра в прятки!

— В чем дело? — спросил царь.

— Я говорю вон с тем созданием, которое сидит у тебя на коленях. Меня еще никогда так не дурачили! Если тому, кого называют царем птиц, придется добывать каждый кусок мяса с таким трудом, что же это будет за жизнь! Как царь царю должен сказать тебе, что голубка, которая сидит у тебя на коленях, принадлежит мне. Брось ее сюда.

Царь обдумал слова ястреба.

— Я, конечно, польщен визитом царя птиц, — сказал он, — но до сих пор я считал царем птиц орла.

— Перед тобой ястреб, а не коршун. Ты бы мог знать, что ястребы принадлежат к царскому орлиному роду, в то время как коршуны — всего лишь карикатура на нашу семью, потому что вся их жизнь построена на обмане и во время охоты они притворяются, что сами не больше жертвы, на которую нападают. Сколько раз коршуна принимали за голубку!

Шиби хотел отвлечь ястреба от разговора о голубке, поэтому он сказал:

— К тому же коршун, когда летит, часто пропадает из виду, и ты не должен обижаться, что нам, существам, обреченным жить на земле, кажется, будто коршуны парят в той же заоблачной вышине, что и ястребы.

Ястреб поточил нос о ствол дерева, приподнял лапу, чтобы царь мог полюбоваться его когтями, и продолжал:

— Мне жаль, что люди так заблуждаются. Конечно, коршуны умеют летать, но не выше первой гряды облаков. А вы-то думаете, что они резвятся в небесах! Единственное, что нас с ними объединяет, — это острый изогнутый клюв, только и всего, но в отличие от нас коршуны питаются мелкими беззащитными существами вроде мышей и воробьев, на которых мы просто не обращаем внимания.

Царь заметил, что разговор снова зашел о еде, и вновь отвлек внимание ястреба.

— У нас все считают царем птиц орла, — сказал он.

— До чего же невежественны люди! — с презрением рассмеялся ястреб. — Почему орлы снискали у вас такое уважение? Я никогда этого не пойму. За что их так превозносят? За величину крыльев? Вы, люди, придаете слишком большое значение внешности. Ведь вы знаете, что ястребы могут летать так же высоко, как орлы. И все-таки нисколько нас не цените.

— Ты не должен порицать нас за это, — сказал царь, — мы судим о вас, глядя с земли. Впредь я буду осмотрительнее.