Перейти к содержимому

Theme© by Fisana
 



Фотография

Посох Тенгре (повесть)


  • Авторизуйтесь для ответа в теме
Сообщений в теме: 47

#1 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 11 Октябрь 2015 - 21:26

                                       Посох Тенгре

 

                                           Повесть

                                      

                                                  I       

Лет ей было много. Лицо походило на скорлупу сушёного грецкого ореха. Во рту сидел единственный уцелевший зуб, длинный и жёлтый. Катаракта выела цвет глаз, сделала их блеклыми, почти бесцветными и совершенно незрячими. Время въелось в тело её, изувечило, иссушило суставы, но не коснулось осанки, не согнуло в дугу позвоночник. Одежда на ней была проста и просторна. Батистовый кулмэк* куполом спускался до щиколоток. Из-под нижнего края одеяния торчали льняные шальвары*. Голову покрывал платок, два  соседних угла его соединялись под подбородком, полотнище, распущенное по спине, облегало костистые плечи  старухи мягкими складками. Это была величественная старуха. Звали её Багия.

 

Слепая сидела на дощатой кровати, как изваяние и, беззвучно шевеля губами, перебирала четки. Над ее головой на стене висел шамаиль* с изречением Корана: «Прибегаю к Господу рассвета, который наступает после ухода ночи, прося у него защиты от зла ночи, когда её темнота становится мрачной».

Было раннее утро. Неприкрытая плафоном лампочка свисала с потолка на проводе и весело разбрызгивала свет во все стороны. Центр комнаты занимал массивный обеденный стол. Простенок между окнами – кованый  с двумя ручками по бокам сундук, набитый платьями одного покроя. Из дорогих «китайчатых» тканей были когда-то сшиты они. В противоположном от кровати углу стоял буфет. У печи сверкали медные тазы, до блеска начищенные заботливыми руками Ханифы. Всё хозяйство держалось на ней. Сама  она держалась на вере в справедливость Аллаха, неугасаемом жизнелюбии и на всё ещё крепких, для ее почтенного возраста, ногах, носивших безотказно статное тело.

 

Ханифа – дочь Багии – просыпалась до петухов и первым делом шла доить козу. Коза была молочной, но очень своенравной: нет-нет,  да и взбрыкнет, опрокинет  наполненную кружку. Вот и в это утро случилось такое. Белая лужица таяла, уменьшалась на глазах и бесследно исчезла в земляном полу сарая. Ханифа привязала веревку к рогам козы и повела на пастбище, всю дорогу совестила питомицу.

 

– Эх, и безголовая ты, Бяля!* И чего тебе не хватает?! Ешь и пьешь вволюшку. А, ну, как перестану дергать тебя? Что будет? Сама подумай! Ведь это ж надо характер какой! Прямо не знаю, что с тобой делать. Отдам на живодерню, присмиреешь.

 

            Бяля беззаботно покачивала пустым выменем и цокотила за хозяйкой. Возвратясь домой,  Ханифа раздула в самоваре угли,  поставила казанок с картошкой в печь: будет, что клевать курам. Наступил час молитвы. Ханифа расстелила на полу намазлык* и, поворотясь лицом в сторону Каабы*, раскрыла перед собой ладони. В эти минуты гром греми, весь мир лети в тартарары, богомолица не поднимется с колен, пока не завершит молитву.

– Бисмиллах ирра хман иррахим.* Аминь. (Во имя Аллаха милосердного и милостивого.)

 

Забурлила вода в самоваре. Ханифа, прижимая к груди кругляк белого хлеба, нарезала большими ломтями, достала из погреба корт*и сливочное масло, которое тут же покрылось испариной. Две старухи принялись за еду. Ханифа поддернула широкие рукава платья.

 

– Молока к чаю нет. Бяля опрокинула. Наверно, шайтан* в неё вселился. Может, продать? Руки у меня болят, так и ломит – дождь будет.

 

            Багия вкушала молча, перекатывала во рту хлебный мякиш, орудовала единственным зубом. Щёки её раздувались, сдувались, а на кончике носа повисла прозрачная капля. Ханифа подлила в пиалу заварку.

 

– Хоть бы внучка приехала. Всю зиму не виделись. Подруги её все тут. Молчишь? Слышишь ли меня? О чём думаешь? Помнишь ли чего?

Багия осушила нос краем подола, пересела на перину, взяла в руки чётки и снова погрузилась в свои мысли. Что ещё остаётся человеку, когда и молодость, и судьба, и даже старость его – всё в прошлом…

                                                   

Издалека подбирается степь к пологому берегу реки Мялля*, переступив ее, вздымается вверх, встает на дыбы, словно стремится быть ближе к небу, взбирается на округлые, лобастые холмы, где воздух, приправленный ярким запахом чабреца, витает над разнотравьем и земляничником. Встречающиеся на пути пашни и сквозные рощицы не могут изменить вольного характера степи, её открытости и беззащитности. Она простирается далеко на восток и разбивается о каменный хребет Урала.

Татарская деревня Алькеево, теснимая грядой холмов и руслом реки Мялля, растянулась между ними, раскинулась на три сотни дворов вдоль единственной улицы, замкнутой с двух сторон полевыми воротами – басу капка. У северных ворот расположились мельница, общественные хлебные амбары, у южных – баня, в центре – байская усадьба и дома зажиточных крестьян, каменный лабаз и, как сахар, белая мечеть с одним куполом и двумя башнями-минаретами. Выше, за обширным двором мечети, в неглубокой лощине виднелась выкрашенная в голубой цвет ограда  кладбища.

 

Оживление царило в ауле. Апайки* толпились возле колодца, будто у всех разом закончились запасы воды. Неутомимо скрипел колодезный ворот, крутился вперед-назад, бадья ныряла вниз-вверх. Чуть не до дна был вычерпан источник. Конечно, богатые свадьбы справлялись и раньше, но эта обещала быть не такой как те, другие. Приглушенный говор обрывался возгласом:

 – И-ех-тый!

 

Сам Кашафф Марджани выдавал замуж единственную дочь. И то сказать – староста аула, бай-землевладелец, дающий работу многим. Народ кивал в сторону его усадьбы, укрытой от любопытных глаз сплошным глухим забором, над которым торчали макушки садовых деревьев и передняя часть четырехскатной кровли дома. Резная невиданная птица, украшавшая створы ворот, питала зависть простых селян.

 

– В золотой клетке держит Марджани свою дочь.

– Жар-птицу!

– Сироту!

– При матери больше бы видела света?!

– С байских детей спросу больше.

– Кто посватался к наследнице?

– Говорят, сын Исхака Муслимова!

– И-ех-тый!

– Деньги к деньгам липнут!

– У него всё в дом – и в дверь, и в щель.

 

Судили-рядили о Кашаффе Марджани, перетряхивали события его жизни. Был он к себе строг, воздержан в еде и питье, соблюдал посты, следил за чистотой мыслей и тела и потому до старости сохранил статность фигуры и гладкость кожи. Кипенно-белая борода обрамляла благородное лицо. Две жены его, дружные меж собой, как сёстры – старшую звали Бонат, младшую Зайнаб, – словно сговорившись, рожали недоношенных мёртвых сыновей. И вот, испросив разрешения у обеих, семидесятилетний глава семейства взял третью жену. Энжюда подарила ему дочь и вскоре умерла от послеродовой горячки. Девочку нарекли Багией, нашли для неё кормилицу. Не успел Кашафф Марджани оплакать молодую, как новое горе постигло его: Бонат и Зайнаб дружно сошли в мир иной.

 

За короткий срок овдовев трижды, Кашафф Марджани заботой окружил дочь. Со временем обучил счёту, письму, языкам: арабскому, турецкому. Когда ей исполнилось двенадцать лет, отец решил, что она достаточно образованна, и нанял к ней мастериц. Они учили прясть, ткать, шить, вышивать, а также, исподволь, – женским тайнам, готовили к самому главному делу добропорядочной мусульманки, – выйдя замуж за достойного человека, рожать детей и воспитывать их. Багия начала собирать приданое. Минуло четыре года.

 

В один из дней Кашаф Марджани почувствовал себя неважно и понял: звезда его жизни клонится к закату, пришла пора задуматься всерьёз о судьбе дочери. И надо же, в дом пожаловала сваха, перевалилась утицей через высокий порог и давай лить мёды:

– Мир вам и процветания, здоровья, долголетия, пусть в каждом углу вашего дома ангелы живут и стерегут счастье. Пусть беда заблудится в пути и никогда не найдет дорогу сюда, а если доберётся лихая, пусть споткнется о высокий порог вашего дома. Бисмиллах ирра хман иррахим. Аминь.

 

Хозяин  пригасил улыбку.

– Ассаламэгалейкем, Хамида-абыстай!*

– Вэгалэйкемэссэлам!*

            Сваха тяжело, с крёхом опустилась на придвинутый к ней стул и, не мешкая, начала переговоры.

            – У вас товар, у нас купец.

            – Купец купцу рознь.

 

            – Истинно так. Разве стала бы я беспокоить попусту? За Ягфара хлопочу – сына Габдуллы Исхака!

 

Кашафф Марджани хорошо знал отца Ягфара: учились вместе в казанском медресе*, делили на двоих одну келью. Суковатая палка муллы не раз гуляла по спинам шакирдов*, изгоняя из голов сонливость и невнимательность к аятам* Корана. Много воды утекло с тех пор. Теперь бывшие сокелейники встречались на общих собраниях прихода, где решались самые разные вопросы: от законов нравственности до возведения новых мечетей. Габдулла Исхак слыл деловым, мыслящим человеком, знал свой род до двенадцатого колена и горд был тем, что далекие предки его входили в круг высшего духовенства. Кашафф Марджани лучшего свата – кода и желать не мог. Самого жениха видел, когда тот был ребенком, но ведь это не так и важно. Чтобы понять чужого сына, достаточно знать его отца. Обдумав предложение, Кашафф  Марджани дал согласие: пусть Ягфар засылает сватов.

 

Сваты прибыли на другой день: Хамида-абыстай, родители и старший брат жениха – Рашид чинно расселись на ковре, поджав под себя ноги по-турецки. Позвали невесту и велели ей пройтись, проверяли: не хромая ли? Поступь Багии была легкой, как дуновение; мягко звенели вплетенные в косы связки монет; сверкали, играя, самоцветы в ушах. Кашафф Марджани залюбовался дочерью, будто впервые видел, и дивился тому, как повзрослела она и стала похожа на мать: тот же неуловимо быстрый взмах ресниц и диковатый смелый взор тёмно-карих, почти чёрных глаз.

 

Багию попросили снять ичиги*. Она послушно стянула их, приподняла край платья и, выставляя напоказ изящные стопы, залилась жгучим румянцем. Сваты одобрительно переглянулись и велели принести воды. Помня наставления отца, Багия наполнила вёдра до краев и, подвесив их на коромысло с железными дужками, направилась к дому, двигалась короткими шажками, не сгибаясь под ношей. Важно было не расплескать воду. Сваты отслеживали су-юлы – колодезный путь – и остались довольны. Кашафф Марджани жестом указал дочери на женскую половину дома. Багия поспешно скрылась за тяжелой дубовой дверью и притворила её неплотно.

 

Предстояло решить вопрос о калыме. Кашафф Марджани запросил тысячу рублей. Сверх того выставил условие: молодые должны жить в собственном доме. Кияу* построит его. Со своей стороны отец невесты давал за дочерью богатое приданое. Список приданого был составлен им заранее, и он зачитал:

– Десять перьевых подушек, столько же одеял, две перины, дюжина полотенец,  пятнадцать женских платьев и пятнадцать мужских рубах, пять шерстяных ковров, столовое серебро, китайский из тончайшего фарфора чайный сервиз на двенадцать персон, отрезы шелка, адраса, бикасапа, ситца, два тулупа, ведерный самовар, медный таз, два медных кумгана*, десять пар шерстяных носков, две пары ичиг с кавушами*, два пуховых платка, одна праздничная шаль и три будничные.

Сваты, слушая Марджани, одобрительно кивали друг другу. Длинный перечень завершался самым значительным пунктом приданого. За невестой закреплялся надел – несколько сот десятин лучшей пахотной земли.  

 

Начался торг. Все заговорили хором, и только мать жениха – Аниса- ханум* – отмалчивалась. Она со свистом вдыхала и выдыхала воздух, при этом мышцы её лица оставались неподвижными. Краска то заливала дородные щёки, то отступала, оставляя за собой пятна, подобно тому, как вешний снег, растаяв, оставляет на полях белеющие островки. Рубиновые камни её браслетов тускло мерцали, отражая дневной свет. Нельзя было понять, что думает Аниса-ханум о происходящем.

Сваха источала похвалы, но, сколько бы ни говорила о  достоинствах Ягфара, о знатности происхождения, Кашафф Марджани оставался непреклонным, твёрдо стоял на своем и на все доводы о завышенном калыме отвечал:

– У каждого пальцы в свою сторону гнуты. Я хочу быть уверен в том, что зять сможет обеспечить содержание моей дочери и её будущим детям. Она у меня единственная.

 

Багия вслушивалась в разговоры старших и не могла взять в толк, чего она желает сама: оставаться под защитой отца или выйти замуж. Может, не случившееся сватовство будет лучше для неё?! С другой стороны, что скажут люди? Не станет ли отказ её позором? А если выдадут замуж, какая жизнь ждёт там, среди чужих людей? Она прислушивалась к своему сердцу; неопытное, оно трепетало, и не было никого на свете, кому могло бы довериться. То страх, то любопытство, то покорность, то все чувства одолевали разом, и тогда Багия принималась читать молитву:

 – Агузу, би-Лляхи, мин аш-шайтанир-раджиим... (Прибегаю к Аллаху от проклятого шайтана…)

 

Сваха горячилась, билась о глухую неуступчивость сторон. И кто знает, сколько бы всё это продолжалось и чем закончилось, но в самый горячий момент, когда казалось, дело не сладится, вмешался Рашид.

 

– За счастье моего брата готов уступить процент прибыли от принадлежащего мне конного завода.

            Рашид помедлил и, как человек, только что решивший для себя трудную задачу, со значением оглядев присутствующих, завершил начатую фразу:

– Пятьдесят на пятьдесят, – чуть повысив голос, добавил облегчённо, – Пусть это будет моим свадебным подарком.

            Такой неожиданный поворот означал: жених быстро исполнит выставленные условия. Сваха, потерявшая было надежду, затараторила:

– Вот уж подарок так подарок! Воистину Сам Аллах того хочет!

 

На разостланном ситцевом полотне, словно бы сами собой возникали угощенья: мед, каймак*, финики, изюм, свежеиспеченный хлеб, сахар. Эльмира – свояченица Кашаффа Марджани – подавала гостям чай. Аниса-ханум повеселев, с готовностью приняла из ее рук пиалу и, сложив губы трубочкой, шумно втянула в себя глоток душистого напитка.

 

      За чаепитием решили: хлопоты по выпеканию гульбадии* примет на себя сторона невесты, жениха – снаряжение  свадебного поезда.  Когда все до мелочей было продумано, включая и то, кого и какими подарками следует одарить, Кашафф Марджани, деланно кашлянул в кулак.

      – На меджлисе* Багия займет место рядом с мужем!

            Аниса-ханум поперхнулась. Рашид отставил пиалу, взглянул на мать, потом на отца. Габдулла Исхак положил руку на бороду и так и замер.

– Это против наших обычаев, – сказал он, – Невеста не должна сидеть за одним столом со старейшинами! Что люди скажут?!

            Кашафф Марджани наклонился вперед, словно хотел быстрее донести свое слово:

– Мы введем новый обычай. Габдулла Исхак, помнишь ли то время, когда мы оба были шакирдами?

– Помню.

– Помнишь ли наши споры?

– Споры? О чем?

– Ты хотел дать больше свободы женщине.

            Аниса-ханум посмотрела на мужа так, будто никогда не знала его.

– Я был молод.

– Я тоже был молод.

– Подумай, что будут говорить о твоей дочери!

Cухой горох к стене не пристанет.

 

            Свояченица юркнула в боковую комнату и снова появилась, держа в руках блюдо с пирогом. Спор продолжался.

– Я воспитал дочь в труде и в послушании.

– Старейшины воспротивятся, мулла не прочтет молитву.

– Не посмеют! Или я не Кашафф Марджани? Разве не мы принимаем законы? Разве не мы поддерживаем приход и отчисляем закят* на общие нужды, опекаем сирот и бедноту?

– Так-то оно так, но подумай о тех, кто имеет взрослых дочерей на выданье!

– Я все сказал. Дважды азан* не возвещают!

 

Сваха запахивала-распахивала платок на своей непомерной груди. Тягостное молчание повисло над столом. Вода, капающая из носика самовара, громко билась о край блюдечка. Эльмира довернула кран. Рашид уставился в одну точку. Он достаточно пережил за этот день.

 

Свою свадьбу вспоминала Аниса-ханум. Ночью караульщики дверей впустили ее мужа к ней в спальню. Был он худощавый, узкоплечий, белолицый с блекло-голубыми близко посаженными глазами и орлиным носом.  С первой же ночи Аниса невзлюбила мужа за грубое нетерпенье и смирилась: на все воля Аллаха. Стерпится – слюбится, рассудила она. Родились сыновья. Старший всею наружностью пошел в отца. Младший удался в ее породу – тяжелый, широкий в кости, с ясными голубыми глазами на смуглом лице. Ягфару прочили большое будущее.

 

 Аниса-ханум вознесла руку над горкой сахара и, пораздумав, ухватила самый большой кусок. Кроваво-красным вспыхнули рубины её браслетов. Аниса-ханум покосилась на мужа и положила себе в рот лакомство.

 

Габдулла Исхак взвешивал все за и против. Не согласиться, расторгнуть договор – значит, потерять дружбу Марджани, тем самым ослабить собственное положение, это ясно;  согласиться – значит, настроить против себя многих. С другой стороны, надо было что-то менять. В самом деле, почему невеста не должна быть на своей свадьбе? В Коране нет никаких речений против. Кроме того, размышлял он, Багия – единственная дочь и наследница Марджани. Понятно, почему он ставит ее в особое положение. Но если это известно ему, Габдулла Исхаку, значит, известно и другим. Приход не может обойтись без дарителя. Насколько Марджани щедр, знает каждый. Габдулла Исхак пригладил бороду.

 

– Хорошо, пусть будет так, но с одним условием: Багия останется в своей комнате, пока мулла будет читать молитву.

 

            Кашафф Марджани кивнул. По согласию сторон день свадьбы назначили по окончании праздника жертвоприношения – курбан-байрам.

Для Хамиды-абыстай наступил долгожданный час. Её поздравляли, зазывали в гости. Войдя в дом, сваха долго сбивала с кавушей налипшую грязь,  озиралась по сторонам, словно бы соображая, куда ступить. На деле же притопывала дарёными ичигами в назидание: вот как надо высоко оценивать её услуги. Односельчане, понимая это, не скупились на похвалы, чистосердечно любовались сафьяном, тонким теснением и, спохватившись, всплескивали руками:

Не разувайтесь, Хамида-абыстай, проходите вот сюда, на почетное место, в самый центр.

 

Угощали на славу. Ещё никогда в своей жизни Хамида-абыстай не ела так много и вкусно. У одной хозяйки балеш* поест, у другой токмач*. Несколько раз на дню свежий чай дымился в её пиале. Умаслив гостью, хозяйки ждали  откровений. Самый частый вопрос был: много ли приданого дает за дочерью староста? Сваха закатывала глаза под потолок и начинала от вольного. К вечеру список вырастал так, что сам Кашафф Марджани подивился бы.

Поговорив о том, о сём, сваха умолкала вдруг, сжимала губы в тонкую плотную линию, будто опасалась выболтать лишнее. Будто боялась, что слово тайное само проложит себе путь, раздвинет створы ее рта, вырвется наружу, пойдет скитаться, как тот ослушник без роду, без племени по чужой земле, и нигде не найдет ни почестей, ни званья, загинет, пропадет задарма. Однако всякому было ясно: тайное это тяготило почтенную сваху. Чего же не сделает хатын-кыз*, лишь бы потешить свое любопытство. Задабривали кто чем: кто дегтярного мыла сунет, кто кусок мяса завернет, кто рублем осчастливит. Сваха принимала дар и вела себя сообразно ценности его. Если он был пустяковый, выдыхала секрет одним махом и, не давая опомниться, торопилась к выходу; если весомый – начинала издалека таким обстоятельным предисловием, что могло показаться: никакой тайны нет.

 

– Багия – красавица наша, дитя без материнской любви выросшее. Пусть Аллах пошлет здоровья Кашаффу Марджани, всякого процветания дому его. Такую дочь воспитал! Скромница! И шить мастерица, и вышивать. Какие полотенца приготовила на подарки! Вот и мне досталось сплошь тамбуром* расшитое. Тонкая работа! Разве станешь этим лицо вытирать или руки?! Не-е-т! Беречь буду. Мне уж теперь такого второго никто не подарит. Дай Бог счастья моей красавице! Пусть все её дни будут светлыми! Пусть у её детей все дни будут светлыми! И дети детей её пусть никогда горя не знают! Пусть...

            Сваха неожиданно прерывала излияния.

 

– Что я сказать-то хотела?! А, вот что… меджлис пойдет по русскому обычаю, невеста за стол сядет рядом с женихом.

– Ой-е-ой!

            Без кривотолков не обошлось.

– Туй* пройдет по-русски. Самогон гонят, пиво варят!

– И-ех-тый!

– Богатым все к лицу! Сам Аллах с ними заодно.

 

Апайки* судачили о меджлисе, спорили о приданом. Каждая вплетала в пеструю ткань молвы свою яркую нитку. Вдоволь обсудив и то, и другое, вздыхали о невесте: умна, скромна, послушна и статью вышла.

 

Багия умирала от страха перед неведомым и одновременно томилась от любопытства. Думала, гадала о женихе: каков он из себя? Всякий раз выходило одно и то же: чалбар*, кулмэк и тюбетейка. Но вот, например, какого он роста? Толст или худ, красив или нет? Одна апа* говорила: высок и крепок; вторая твердила:  худой, как мосол. Третья посмеивалась: не крепок и не худ, а хорошо упитанный и совсем невысокий, но молодой. У него короткая борода и усы бархатно-черные. Багия слушала и безнадежно вздыхала.

 

Ранняя зима выбелила степь, торжественным сиянием покрыла холмы, дохнула изморозью на крыши домов и ветви деревьев. В доме Кашаффа Марджани готовились к свадьбе. На помощь приехали ближайшие родственники. Мужчины забивали на заднем дворе овец, разделывали туши и присыпали снегом тёплые лужи крови, на запах которой лаем исходили цепные псы.

 

Женщины варили мясо в больших казанах, раскатывали тесто для лапши, натирали голиком полы. Самая старшая застилала постель и, разглаживая складки перины, наставляла:

– Вот отсюда начинается семья. В этом и есть высшая мудрость. Никогда не отказывай мужу. Хорошо принятый ночью муж станет для тебя опорой днем. Никогда не раскрывайся до конца, не ходи перед мужем голой, пусть твоё тело, оставаясь под покровом, будет для него тайной и тогда даже через годы желание его не притупится. А если не сумеешь управлять его силой, состаришься в трудах раньше времени. Запомни: жена без мужа, что лошадь без узды, быстро теряет направление.

 

Багия слушала, склонив голову над шитьём. Горячие волны отступали от лица и,  разливаясь мучительной сладостью, опускались в низ живота. Таинство соития пугало и завораживало. Тётушки гладили невесту по спине и вздыхали:

– Не ты первая, не ты последняя. Все проходят через это.

 

            В их словах было что-то, что Багия никак не могла понять. То ли это усталость победительниц, то ли спокойствие  побеждённых.

Накануне торжества посыльные, оседлав лошадей, летели с записками во все окрестные села. Приглашенные доставали со дна сундуков праздничные залежавшиеся одежды, выбивали пыль из чапанов*, шуб, казакинов*, начищали украшения до блеска.  

                               

Багия вспоминала себя маленькую. Вот она лежит на перине под балдахином, руки ее покоятся поверх одеяла. На голове повязан платок, чтобы джины не спутали волосы. Кормилица, сидя у постели, вяжет что-то. На улице метет буран, а в протопленном доме тепло и спокойно. Трещит запечный сверчок. Вращается клубок пряжи. Кормилица рассказывает об Алтын Казык*.

 

– Это было очень давно, так давно, что и не сосчитать. Не было тебя и меня, не было твоего отца, аула нашего не было и даже Пророка Магомета еще не было. Вот как это давно случилось! В те времена земля и небо были совсем близко друг от друга. Люди приходили к жилищам богов, и каждый приходящий просил о чем-нибудь для себя.

            Багия вскинула руки вверх.

– К моему отцу тоже приходят и просят. Значит, он Бог?

– Твой отец – человек хороший, старейшина аула, уважаемый всеми, потому идут к нему за советом и помощью. Ну, слушай дальше. Надоедали богам ходоки небесные: одному хлеба дай, другому здоровья, третьему жену красавицу. Разучились люди работать, разленились, не хотели стараться. Разве это мыслимо теперь? Один обедневший от безделья хан удумал пойти войной против богов. Видно, шайтан в него вселился! Призвал слугу и сказал:

– Отправляйся на небо, пусть боги пришлют мне богатства всякого.

 

            Слуга поклонился и спросил:

– Мой господин, а что, если боги откажут?

– Не посмеют! Я дам тебе десять тысяч всадников. Мои лучшие батыры готовы идти в поход. Ты поведешь их!

 

Делать нечего. Слуга исполнил волю хозяина, встал во главе самых отчаянных храбрецов. Вооруженные луками и стрелами, они поднялись на небо. Увидев огромное войско, разгневались боги. От несчастья такого всё пришло в беспорядок, всё спуталось:  где земля, а где небо – не поймешь. Вот до чего доводят безумные! Переполнилось небо всадниками, разбухло, отяжелело, придавило землю – и не выдержала она, треснула, как перезрелая тыква, и поглотила всех воинов, и коней, и шатер ханский, и самого хана. Все полетело в тартарары. Что тут началось! Гром и молния, буря черная смешала пыль с облаками, град падал величиной с гусиное яйцо. Горы сдвинулись с мест, реки вышли из берегов, огонь гулял по нашим степям. Луна, и солнце, и звезды тоже перепутались. Вот тогда пришло на землю большое горе: гибли невинные дети и старики, животные гибли, и всякая тварь божья, и не было для них спасения. Три года, три месяца и три дня лилась кровь, и слезы проливались. И вот, когда люди совсем потеряли надежду, тогда верховный бог Тенгре вбил в центр неба свой Алтын Казык и отделил небо от земли. С тех пор воцарился порядок. По ночам блестящий конец Золотого Посоха сияет ярче других звезд, а все остальные, послушные воле Тенгре, кружат вокруг этой звезды. Люди называют её Полярная.

– Значит, Алтын Казык держит небо?

– Да.

– А он крепко держит?

– Конечно, крепко.

– Небо никогда-никогда не упадет на нас?

– Спи спокойно, моя маленькая карлыгач*. Будешь расти скромной и послушной, Аллах беды не допустит.

Кормилица отложила вязание, поднялась, чтобы задуть свечу. Возросшая тень ее метнулась по стене и исчезла.

Был тот час, когда ночь уже отступила, а рассвет еще не настал. Оплавленные свечи слабо рассеивали  сумрак. Багия надела шелковое платье со сверкающим изю* поверх него – камзол,  отороченный беличьим мехом,  вплела в косы чулпы* и поднесла серебряный подсвечник к зеркалу, всмотрелась в свое отражение. Отблески света вспыхивали и гасли, переливались на расшитом золотыми нитками позументе нагрудника. Тревоги предыдущих дней отодвинулись, слёзы перекипели и высохли. Багия приняла судьбу, защёлкнула на шее подарок жениха – воротниковую застежку с сапфиром, вдела в уши серьги с рубинами, доставшиеся ей от матери, на голову опустила шёлковый калфак* с жемчугом, запястья унизала массивными золотыми браслетами, привезёнными отцом из Бухары. Ещё раз осмотрела себя, поклонилась отражению и вышла из комнаты.


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 12 Октябрь 2015 - 13:57


#2 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 12 Октябрь 2015 - 13:54

                                                 II

Рашид привез для невесты сундук с подарками и занял место своего отца, чтобы держать за него ответ на ижаби*. Багия опустилась коленями на узорную подушку рядом со своим отцом. Когда все собрались, мулла затянул туже на своей голове чалму и приступил к обряду.

– Марджани сын Кашаффа, отдаешь ли ты дочь в жены Ягфару, сыну  Исхака?

            Кашафф Марджани трижды кивнул утвердительно и трижды ответил:

– Отдаю.

– Рашид, сын Исхака, ответь за своего отца Габдулла Исхака, берёт ли он за своего сына Ягфара дочь Кашаффа Марджани – Багию?

            Рашид трижды ответил:

– Берёт.

– Да будет так, – сказал мулла и начал читать молитву.

            Все раскрыли перед собой ладони.

– Аминь!  – сказал мулла.

– Аминь! – вторили ему.

К жениху отправили гонца. Он живо оседлал коня и помчался в дальний аул. Сюенче* не жалел скакуна, настегивал по взмыленному крупу. Свадебный поезд поджидал несущего добрую весть. Его заметили издали. Всадник всем корпусом прижимался к спине лошади и, рискуя свернуть себе шею, наметом гнал с вершины горы. Кто-то сказал:

– Шайтан!

            Кто-то сказал:

– Егет!*

Гонец въехал в улицу и резко потянул поводья на себя. Разгоряченный конь встал на дыбы, а с головы наездника слетела шапка. Люди увидели: гонцу не больше двенадцати. Юный посланник провозгласил на весь аул:

– Жизняй, апа синеке булды!* (Зять, сестра стала твоей!)

– Бал-май аузына!* – Ответили ему. (Мёд да масло в твои уста!)

 

Мальчику поднесли кнут с дорогой кожаной оплеткой. Он с достоинством принял дар и сунул за пояс бешмета. Пока поезжане радовались, сюенче, свесившись с седла, поддел кнутовищем оброненную шапку и поворотил коня.

 

Проводник головной тройки вытянул коренного плетью. Свадебный поезд тронулся в путь. На первых санях ехали Габдулла Исхак и Аниса-ханум. Следом жених с дружкой, за ними ближайшие родственники, поезжание замыкали друзья и соседи. Всего было снаряжено три десятка подвод. День выдался солнечный и морозный. Во многих домах еще стряпали, и светлый дымок, исходя из труб, поднимался вверх вертикально. Жители аула вышли проводить отъезжающих. Поезд растянулся по заснеженной улице и набирал ход. Так цветные стежки бегут вслед за иглой по белому шелку рукоделья. А если мастерица, забыв закрепить конец нитки, выдернет ее случайно, то на ткани останутся едва заметные следы от иглы. И даже если вышивальщица снова пустит строчку по тем следам, это будет совсем другая строчка. 

Ребятня, словно стайка воробьев, расселась в ожидании поезда на крыше полевых ворот. Удача сулилась тому, кто отважится спрыгнуть в сани, пролетающие под сводами ворот. Промахнешься, не успеешь увернуться – окажешься под копытами лошадей. (В последнюю подводу прыгали только трусы!) Угодить во вторую и получить из рук жениха подарок считалось самой большой удачей. А кто не верит в свою звезду, тому и не видать счастья. Подводы одна за другой выезжали за село. Прямо на колени Ягфара спорхнули сразу два охотника за удачей. Они хватали друг друга за руки и громко оспаривали подарок – обоюдоострый нож с серебряной рукояткой и кожаным футляром для лезвия. Ягфар порылся в карманах и достал второй, когда-то добытый им самим.

– Не ссорьтесь, батыры, –  весело сказал он, – пусть вам обоим сопутствует удача.

 

Довольные дети спрыгнули в сугроб, выпростались из него и со всех ног помчались обратно в аул. Ягфар с грустью смотрел им вослед.

Впереди расстилалась искрящаяся, слепящая равнина. Дорога была прямая, широкая и хорошо накатанная. Сытые лошади неслись под звон бубенцов. Узорные полотенца, атласные ленты, намотанные на дуги, развевались по ветру. В хвосте поезда возчики устроили состязание и, войдя в азарт, погоняли коней. Поезд укоротился и раздался вширь. В предпоследнем ряду уже три тройки шли бок о бок. Возчик последней норовил обойти их то слева, то справа. Он стоял на передке саней и беззлобно скалился. Поезжане гомонили, улюлюкали.

 

– Эй,  – кричали они, – Чубар* Абдул, купи себе ишака!

Абдул надвинул малахай поглубже и направил лошадей прямо на придорожный вал. Послушные кони на всем скаку перелетели бровку. Сидящих на возу подкинуло вверх. Они дружно охнули, а тройка понеслась по твердому насту. Смех и улюлюканья стихли. Никто не ожидал, что Абдул пойдет наперерез головному, расстояние между ними быстро сокращалось. Аниса-ханум, завернувшись в овчину, сидела не шевелясь. Её глаза, сделавшиеся огромными, сверкали над высоким воротом тулупа. Габдулла Исхак хотел  встать на ноги, но запутался в полах трёхфалдовой шубы и гневно потряс кулаком.

– Осади, рябой шайтан! Лошадей загубишь!

 

Рябой ничего не слышал. Его плеть с жаром гуляла по  спинам взопревших коней, и желтоватая пена летела с них клочьями на снег. Головной дрогнул, укоротил вожжи – и очень правильно сделал. Абдул вылетел на большак, едва не зацепив сани обойденной тройки. Оказавшись впереди, оглянулся. Лицо его, застывшее в улыбке, было красно.  Аниса- ханум возопила:

– Жуляр! Жуляр!*

Встречный ветер отнес ее слова в сторону, звон бубенцов заглушил их. Вдали показалась деревня. Звенья поезда выстроились друг за другом в прежнем порядке.

Ягфара увлекло беззаботное веселье. Он готов был поменяться местами хоть с шайтаном, только бы оказаться где-нибудь в хвосте поезда. Дружка развлекал его:

– Слушай: бредет лиса лесом, видит – на дубе сидит петух. Лиса говорит ему:

– Спускайся, намаз вместе почитаем.

А петух ей:

– Почитаем, только разбуди сначала имама, он за деревом спит. Смотрит лиса, а там собака, ну и бежать. Петух кричит:

– Куда же ты?

А она:

– Я кумган свой забыла.

            Дружка рассмеялся:

– Что с тобой? Как на похороны едешь.

– Гиляз, я никогда не видел ее.

– Ну и что?

– Вдруг она некрасивая. Как жить тогда?

– Не о том волнуешься. Не спутай её с другой при первой встрече.

– Но как я узнаю?

– Узнаешь!

– Как?

– По глазам. Подруги будут играть, кто-то, кто побойчей, может, даже подмигнет, невеста обязательно взгляд опустит.

– А если она окажется некрасивой?

– Говорю тебе, Ягфар, не о том волнуешься. Главное в женщине – ноги! Крепкие ноги! Поймешь потом сам.

На въезде в аул  перед свадебным поездом дорогу перешла старуха.

– Плохая примета! – охнула Аниса-ханум и, закрывая лицо ладонью, взглянула на мужа, – Вели поворачивать обратно, нижней дорогой поедем.

            Возчик и сам догадался. Остановив лошадей, замахнулся плетью в согбенную спину юродивой:

– Ты что ослепла? Не видишь куда идёшь?

            Старуха обернулась и залилась трескучим смехом. Розоватая слюна закипала в уголках ее рта. Внезапно умолкнув, сумасшедшая  принялась наматывать на крючковатый палец спутанные пряди волос. На ее зауженном книзу лице, в глубине глазных впадин ворочались красные воспаленные глаза. Старуха тряслась в припадке. Из-под ветхого платья торчали босые обмороженные стопы, а на пальцах длинные ногти лежали мертвенно-синими пластинами. Проводник опустил руку. Габдулла Исхак выхватил у него плеть и со всею силой обрушил на безумную. Тотчас на ее лице вспухла багровая уродливая полоса. Габдулла Исхак стеганул еще раз, но уже без прежней злобы, а так, для острастки.

– Прочь с дороги, убыр*! (ведьма)

            В ответ изжеванные губы старухи расплылись в улыбке:

– Скоро на краю леса старый дуб почернеет!

            Перепуганный возчик торопливо развернул сани, за ним последовали другие.

Нижняя дорога повторяла извивы реки, петляла, была менее наезжена, и все-таки лошади несли ходко. В хвосте поезда развернули меха гармони, и бодрая плясовая песня полетела по-над заснеженной равниной:

Танцующие, наступайте,

Если голова не кружится,

Тыпыр-тыпыр-тыпыр-тыпыр,

Тыпыр-тыпыр танцевать.

Наступайте, наступайте,

Если голова не кружится.

Тыпыр-тыпыр-тыпыр-тыпыр

Тыпыр-тыпыр танцевать.                                                                                       

И работаем, и поем,

И танцевать находим время.

Багия в окружении подруг поджидала жениха. Девушки рассматривали подарки, любовались узорами отрезов и платков и  вдруг ни с того, ни с сего начинали плакать. Каждую ждала своя судьба, и какой будет она, только одному Аллаху ведомо. Успокоившись, водили хороводы и напевали:

Что так бьешься бедное, сердечко,

Иль боишься суженного видеть,

иль боишься, обознается жених?

Тем временем к дому Кашаффа Марджани съезжались  старейшины, муллы и купцы с женами. Поддерживаемый с двух сторон внуками, пришел Галимджан-ага – душа и совесть любого собрания. Люди верили: пока он жив, ничего в ауле худого не случится. Хозяин поклонами встречал гостей. Одетый в полосатый казакин, он казался выше ростом. Голову старосты венчал каляпуш – бухарская, расшитая золотом тюбетейка; кисточка на макушке тюбетейки весело перекатывалась вперед-назад. Кашафф Марджани неустанно повторял:

–  Ассаламэгалейкем! Рахим итегез.* (Добро пожаловать)

Сюенче осадил коня возле дома невесты.

– Едут!

Гости  высыпали на крыльцо. Всматривались вдаль. Каждому хотелось первым увидеть поезжание. Повезло малаю*. Он заметил лёгкую дымку над нижней дорогой.

– Едут! – заголосил он радостно.

– Где? – выдохнула толпа.

– Вон там нижней дорогой!

            И действительно, снежная дымка разрасталась, вскоре можно было разглядеть головную тройку. Послышался отдаленный звон бубенцов. И тут все закричали:

– Едут!

Прислуга проворно раскатала ковровую дорожку от порога дома до самых ворот. Нарядно убранные тройки прибывали одна за другой. Кони встряхивали гривами, звенели узорной упряжью и, словно продолжая движенье, нетерпеливо разрывали копытами снег. Поезжане выбрались из саней, выстроились, образуя живой коридор. Кашафф Марджани встал впереди встречавших. Лицо его было торжественно и строго. Жених скинул с плеч шубу и предстал перед гостями в дорогом чапане, обшитом по краям шелковым шнурком. Дружка наклонился к жениху:

– Помни, что я говорил тебе.

Ягфар сдвинул на затылок такию* и ступил на ковровую дорожку. Гиляз, рассыпая налево-направо мелкие монеты, последовал за ним. Кто-то из толпы бросил шутливо:

– Сыпь, не жалей! Будет, что клевать нашим курам.

            Дружка отвечал:

– Много будут клевать, станут золотыми.

            Ребятня поджидала своего часа: когда гости схлынут со двора,  можно будет подобрать таньга*. Ягфар, отбросив сомнения, шел, как победитель. Голова его, аккуратно вылепленная, гордо сидела на крепкой шее, из глаз, расставленных по-калмыцки широко, лучился свет, который, ни на ком не останавливаясь, охватывал встречавших разом. По гостевому коридору сквозняком пролетел шепоток.

– Достоин!

            Кашафф Марджани обнял зятя, похлопал по спине.

– Ждем тебя, кияу.

– Я спешил к вам, – ответил Ягфар.

Вход в чаршау* преградила тетушка невесты.

– Давай, кияу, выкуп. Посмотрю, какой ты щедрый.

            Получив пеструю шерстяную шаль, отвела руку в сторону.

– Входи,  да смотри, не ошибись!

            Гиляз слегка подтолкнул жениха в спину. Ягфар переступил порог и остановился. Шестнадцать пар глаз устремились на вошедшего.  Девушки перепуганными ланями сбились в кучу, затем выстроились в ряд. Их лица и плечи были накрыты одинаковыми платками. Лишь одна из восьми опустила глаза, и тогда Ягфар снял с ее лица завесу.

– Здравствуй, жена моя. Я пришел за тобой.

            Она ответила:

– Я ждала тебя.

Ягфар и Багия смотрели друг на друга.

– Хороший, – сказали её глаза.

– Ты очень красивая, – сказали его глаза.

Жених, довольный, вышел к гостям и опустился на колени рядом с отцом, мулла приступил к обряду никаха*.

– Исхак – сын Габдуллы, ответь перед людьми, взял ли ты за своего сына Ягфара дочь Кашаффа Марджани – Багию с приданым?

            Мулла зачитал список приданого. Гости слушали со вниманием и почтением.

            Габдулла Исхак ответил:

– Взял.

            Мулла обратился к отцу невесты:

– Марджани – сын Кашаффа, ответь перед людьми, отдал ли ты дочь Багию за Ягфара – сына Габдуллы Исхака с выкупом в  тысячу рублей и новый дом?

– Отдал.

– Ягфар – сын Габдуллы Исхака, ответь перед людьми, взял ли ты в жёны дочь Кашаффа Марджани – Багию?

– Взял.

– Согласна ли дочь Кашаффа Марджани – Багия стать женой Исхак Ягфара – сына Габдуллы Исхака?

            С этим вопросом двое посыльных отправились в чаршау и получили ответ невесты:

– Согласна.

            Мулла провозгласил:

– В присутствии двух уважаемых свидетелей дочь Кашаффа Марджани – Багия дала согласие.

            Все раскрыли перед собой ладони. Мулла стал читать молитву.

– Да будет так по воле Аллаха. Аминь.

– Аминь, – вторили ему.

Ягфар одарил девушек лентами, взял жену за руку и вывел к гостям. Молодых усадили на подушки во главе стола. Рядом с невестой сели родители Ягфара, с женихом – дружка. Далее ближайшие родственники, потом дальние, за ними старейшины, муллы, купцы, их жены, потом кто как успел. Кашафф Марджани утвердился в дверном проёме между комнатой и кухней. Он стоял вполоборота к застолью и хлопотавшим у печи женщинам, и наблюдал за происходящим.

Дастархан* был уставлен плоскими блюдами с постным мясом. Меж ними дымились, как беспокойные вулканы, бэлиши, в высоких чашах белел катык*, в кувшинах играл щербет, высились желтые конусы чак-чака*. Перед каждым гостем стояла глубокая тарелка, до краев наполненная шурпой*. В последнюю очередь подали гуся, запеченного целиком и гульбадию. Оба блюда поставили перед молодыми.

Честь ведущего застолья выпала Рашиду.

– Ты не молод и не стар, – сказали ему, – ты знаешь всех родных невесты и жениха, тебе и быть распорядителем.

Рашид благодарно приложил руку к груди, выбрал двух помощников, один из которых должен был разделать гуся, второй – разрезать гульбадию. Избранные встали со своих мест и поклонились застолью, после чего тамада, обращаясь к молодым, произнес:

– Перед Аллахом и перед людьми вы муж и жена. Теперь даже смерть не разлучит вас, ибо с этого дня вы одно целое. Жена, слушайся мужа. Муж, береги жену. Так учит нас Священное Писание. По этим законам жили наши предки и нам, живущим ныне, надлежит соблюдать мудрые заветы. Когда у вас народятся дети, воспитывайте их в любви и согласии, и тогда никакие беды не сокрушат ваше единое сердце. Да будет так. Аминь. 

            Старейшины загомонили:

– Хорошо сказал Исхак Рашид!

Первый помощник отделил от гуся одно крылышко и протянул невесте:

– Много ты летала, невестушка, теперь я обрезаю тебе крылышки, когда придут родные, не стой с опущенными руками.

            Жениху досталось второе крылышко.

– Много ты летал, зятек, теперь я обрезаю тебе крылышки, когда придут родные, не стой с опущенными руками.

            Рашид с поклоном обратился к своему отцу:

– Досточтимый отец, тебе слово.

            Габдулла Исхак положил на гульбадию полотенце, а сверху деньги.

– Перед достопочтенным собранием и перед вами, дети мои, склоняю голову. Вам, дети мои, дальше жить, а мы свое пожили. Наш род Муслимовых славится предками со времен казанского каганата, были среди них великие мужи, достойнейшие жены. Славен предками род Кашаффа Марджани, род Гяуровых, пришедших сюда, на эти земли из-за Урала. Их неусыпными трудами был создан сегодняшний благословенный день. Через вас, дети мои, две династии породнились. Теперь мы две ветви, привитые к одному стволу дерева жизни. Вам говорю, молодые, помните о своих корнях, питайтесь соками родной земли, соблюдайте себя, друг друга и заветы предков.

            Старейшины подхватили:

– Да будет так. Аминь.

            Рашид поклонился хозяину дома.

– Досточтимый Кашафф Марджани, вам слово.

            Кашафф Марджани выступил вперед.

– Хорошо сказал Габдулла Исхак. Я добавлю. Достопочтенные гости и вы, молодые, всем вам известна легенда о Золотом Посохе. Тенгре – верховный Бог, по верованиям наших далеких предков, восстановил на земле порядок. Порядок в душе каждого дает общий порядок. Чтобы не сбиться с пути, в помощь нам дано Священное Писание. Читайте молитву пять раз на дню, и да услышит Аллах ваш голос!

            Старейшины воздели руки.

– Да будет так. Аминь.

Галимджан-ага зачерпнул деревянной ложкой шурпу из своей тарелки, со значением изрек:

– Золотистая шурпа!

Гости взялись за угощенье. Второй помощник тамады собрал дарёные деньги в полотенце и передал Ягфару. Затем осторожно, так, чтобы не смять слои, разрезал гульбадию на четыре части и раздвинул куски. Пирог был хорошо пропечен внутри. Ягфар посчитал количество полос, их было семь. До полной выплаты калыма он мог оставаться у невесты семь дней и семь ночей и затем навещать ее один раз в неделю.

                                                III

Зимой улица аула пустынна. Только дымы, исходящие из печных труб, да тропинки, протоптанные в снегу, говорят о том, что жизнь не остановилась. Скрипнет калитка, девушка с коромыслом наперевес отправится к колодцу, зачерпнёт воды и засеменит к дому. И совершенно случайно на её тропинку шагнёт егет, заслонит дорогу и обожжет взглядом. Она опустит голову и торопливо пройдет мимо, а потом будет вспоминать тот взгляд, будет томиться от неясного чувства и вдруг станет весела. Будет ждать весенних праздников, на которых собираются все жители аула; затаит в себе надежду: может быть там, на майдане* она снова повстречает его и, кто знает, может, он станет её судьбой. 

Земля ещё спала под толстым слоем снега, но солнце уже пригревало по-весеннему, и на вершинах холмов появились первые проталины – будто глаза весны открылись. Пробудившись, примется она за работу, перво-наперво расчистит яйла – горные пастбища и уверенно покатится вниз. По следам её прорастёт молодая пахучая трава.

 С наступлением Навруза* оживают села. Шакирды ходят от дома к дому с весёлыми песнями, с гармонью. Кажется, вся округа наполняется силой и удалью. Даже болящие и старики начинают бодриться. Глядишь, какой-нибудь бабай*, который всю зиму пролежал на сяке* с охами да крёхами, вдруг спорхнёт с неё коршуном и прикажет своей эби* подать чистую рубаху, обрядится в неё, выйдет навстречу колядующим. Заиграет бровями, затянет плясовую:

            Не дуди-ка, не дуди-ка

            Гармонист ваш дома ли?

            Если дома, пусть выходит,

            Плясовую заведет.

            Шакирды с готовностью подхватят:

            Мы просили, мы просили,

            Мы просили, не идет;

            Он бы вышел, он сыграл бы,

           Да не знает плясовой.

В Алькеево собрали общий сход. Опираясь на палку, пришёл Галимджан-ага. Навстречу ему бросились молодые прихожане, подхватили под руки и внесли в молитвенный зал.

– Как здоровье, Галимджан-ага?

– Аллага шикер, ещё одну зиму пережил! (Слава Аллаху...)

Старики довольные кивали друг другу.

– Людям хватило хлеба, скоту – корма.

Как только сошёл снег, и дорога достаточно окрепла, Ягфар стал завозить лес, камень, кирпич. Тяжелые неотесанные бревна сразу укладывали на место там, где Ягфар надумал строиться. Лучшие плотники помогали ему в этом мужском деле. Было решено: сруб ставить на каменный сводчатый подклет*. Вырыли яму, выровняли дно, укрепили, подняли фундамент. Когда пришла пора возводить стены, завязался спор, каким способом класть бревна, какой вруб использовать. Одни убеждали – в «чашу», другие – в «лапу», третьи – в «ус». В конце концов, договорились в «чашу», и работа закипела, зазвенели пилы, затутукали топоры.

Нанятая стряпуха принесла работникам обед и, пока  те, запивая шурпой, уминали пироги, утирала тихие слезы и вздыхала:

– Повезло твоей жене, Ягфар, лучший егет достался и вдобавок лучший дом.

– Так почему же плачешь, апа? – веселился Ягфар.

– Эх, когда-то и я была молодой, пролетело мое время, и не заметила, как состарилась. Вроде и не начиналась моя жизнь и вдруг прошла.

– Не горюй, апа. Для таких у Аллаха в раю сады цветут.

О жене, о первой ночи думал Ягфар. В чаршау ярко горели свечи, много свечей, пахло благовониями. Заморские фрукты лежали в стеклянной вазе разноцветной горкой. Полы устилал мягкий пушистый ковер. Во все было вложено много заботы. Багия сидела на краю постели и расплетала косы. Когда Ягфар вошел, она поднялась навстречу ему и, не сводя с него глаз, стала раздевать его, потом разделась сама.

 

 Небывалая засуха и вместе с ней большая беда обрушились на степь: горели дома, посевы, увеличился падёж скота, пересыхали колодцы, питьевой воды не хватало на всех. У колодезных скважин день и ночь дежурили доброхоты. Община помогала погорельцам отстроиться заново. Ягфар сумел поставить свой дом только к концу лета и послал за женой подводу.

Ливень зарядил с самого утра и несколько часов кряду шёл, не ослабевая. Когда он внезапно прекратился, в прозрачном, умытом небе снова утвердилось солнце. Животворные ручьи бежали со склонов холмов, пересекали дворы селян и устремлялись дальше по картофельным огородам вниз к реке Мялля. Обмелевшая за время засухи, она благодарно вбирала в себя многочисленные потоки и, становясь игривой, несла свои воды к далекой заветной цели, в долину реки Ик, чтобы, соединяясь с ним, превратиться в одно целое и величаво продолжить путь.

Кашафф Марджани сам грузил приданое дочери, перекладывал узлы с места на место, оттягивал время расставания. Уложив  все вещи, оглядел холмы, реку и раскисшую дорогу.

            – Хороший дождь прошёл – добрая примета! – и, помолчав, добавил: – Чти мужа своего, помни отца. Поезжай! Хуш*!

Подвода выехала со двора, вздрагивая на ухабах, покатилась по улице. Багия помахала отцу. Он стоял под высокими сводами ворот и смотрел из-под руки ей вослед. Дорога вильнула в сторону, резко пошла вверх. Отсюда аул был виден, как на ладони, и вскоре и родной дом, и ворота, и статная фигура отца, казавшаяся издали такой маленькой, слились, сошлись в одну точку, а потом исчезли из виду.

После отъезда дочери Кашафф Марджани впервые по-настоящему затосковал, стал рассеян. Брался за какое-нибудь дело – и тут же бросал начатое, принимался за другое – и снова бросал, не замечал встревоженных взглядов прислуги. По ночам долго не мог уснуть, перебирал в памяти важные и неважные события своей жизни, не было ли в них чего-нибудь такого, чего бы мог устыдиться честный человек. Ворошил прошлое, спрашивал себя: правильно ли воспитал дочь, будет ли она достойной наследницей его?

– Что ж, – рассудил он, – я прожил долгую честную жизнь, сделал всё, что мог, и мне не в чем, хвала Аллаху, упрекнуть себя. Если я в чём-то виноват, готов ответить перед Всемилостивейшим и Милосердным Богом.

            С этой мыслью Кашафф Марджани уснул и не проснулся. Едва заметная улыбка притаилась в уголках его рта.

– И-е-х-тый! Марджани умер! Что ж будет теперь?

– А вы думали, он вечно жить будет?

– Вот про какой дуб говорила убыр-эби, вот про кого толковала. Сбылось всё. Храни, Аллах!

– А на вид крепкий был.

– Дуб стоит, не гнётся, а если упадёт, больше не поднимется.

– Умеет Марджани удивить. Жил, жил и вдруг ушёл, как пошутил!

            Апайки судачили, молодёжь прислушивалась, старейшины отмалчивались, воздевали глаза к небу, мол, на всё воля Аллаха. В бедных крестьянских домах горевали.

– Как поведет дела зять Кашаффа Марджани? Кто займёт место старосты? Храни, Бог, от беды и чёрного голода.

            Иные говорили со злостью:

– Хуже, чем есть, не будет.

            Цедили сквозь зубы:

– Одним кровососом стало меньше, хвала Аллаху!

            Мудрецы отвечали им так:

– Что ж, хорошим для всех не будешь, как не старайся. Хоть сто раз угости  свежим яйцом, а на сто первый – тухлым, запомнится сто первое. Слаб человек: и тот, кто даёт, и тот, кто принимает. Где она, золотая середина – алтын урта? Какой должна быть справедливость? Кто знает?

Багию щадили. Никто не осмеливался сказать ей о смерти отца, и для неё единственной он оставался живым во имя её ребенка, который вот-вот должен был появиться на свет.

 

Муслимовы правили тройку вороных в Алькеево.  Как ни поторапливались, а всё одно – припозднились. Улица была запружена телегами и повозками. Испуганно всхрапывали лошади. Конные и пешие прибывали из ближних и дальних аулов. Толпа расступилась, пропуская Габдулла Исхака и его сыновей в дом.

На скамьях, расставленных вдоль восточной стены, переговаривались меж собой старейшины, вздыхали, мол, все мы только гости на этом свете, сегодня он, а завтра, может, настанет наш черед. Галимджан-ага сидел неподвижно, сложив обе ладони на вершину клюки. Солнечный свет, пробиваясь сквозь запотевшее окно, золотистой пылью покоился на плечах аксакала.

В центре комнаты на широкой, наскоро сколоченной лавке,  как младенец, обернутый в белую ткань, лежал Кашафф Марджани. Из окна тряпичного конверта выглядывало его безмятежное, чуть заострившееся лицо.

Чёрный слепень, покрывая жужжанием приглушенный говор стариков, бился о стекло, яростно рвался на волю. Ягфар подумал: «Скоро наступят холода, полетят белые мухи, и этой жужелице жить осталось недолго, но она об этом не знает. Ни одна тварь божья не ведает о том, что смертна. Только человеку дано такое знание, а для чего?» Ягфар смутился от своих мыслей и подумал, что, когда пробьёт его час, и его уложат в ляхет,*  к нему прилетят ангелы, и он ответит им: «Мой Бог – Аллах, пророк –  Магомед, религия – ислам». Ягфар взглянул на Кашаффа Марджани и не нашёл в чертах покойного ни затаенного страха, ни мученья. Казалось, он спит.

Старики, наклоняясь, друг к другу, рассуждали. Кто-то сказал:

– Легко ушёл Марджани, как в гости.

            Слова были подхвачены и пошли по ряду. Галимджан-ага приложил к уху ладонь. Ему сказали:

– Легко ушёл Марджани, как в гости.

– Рахмат,* приду, – кивнул  Галимджан-ага. (Спасибо)

Ему первому Габдулла Исхак протянул обе руки и пошёл вдоль ряда старейшин, приветствуя каждого в отдельности. Рашид и Ягфар следовали за отцом. Старики вежливо приподнимались со своих мест, говорили добрые слова:

– Много трудов принял Марджани при жизни.

– Истинно так, потому легко ушёл, как в гости.

– Его трудами наша мечеть стоит. Пусть его место будет в раю.

– Всемилостивый Аллах всё видит, – подвёл черту Габдулла Исхак  и занял почётное место у изголовья покойного. Разговоры стихли, каждый задумался о своём.

Отмаливая грехи усопшего, мулла читал над ним всю ночь и получил за труды фидию – откуп. Наутро лицо Кашаффа Марджани накрыли саваном, свободные концы ткани стянули узлом в изголовье, то же проделали в ногах. Плотник втащил в комнату плетёные носилки. Кто-то из стариков скорбно покачал головой, кто-то отвёл взгляд, кто-то даже не заметил, а кто-то рассматривал с интересом тонкую работу: одинаковые по толщине продольные и поперечные ивовые ветви были подогнаны друг к другу так плотно, хоть воду носи.

Носилки установили на лавку поверх полотенец, узкие края которых свешивались, как вёсла, с двух сторон лавки. В этот ковчег перенесли Кашаффа Марджани. Старики почтительно встали. Десять мужчин разбились на пары, каждый перекинул через шею край полотенца, на счёт «раз» дружно взвалили носилки на плечи и двинулись к выходу. Вездесущие малайки* сыпанули впереди.

– Несут, несут.

Толпа, поджидавшая снаружи, разомкнулась. Ягфар шёл в первой паре и ничего не видел вокруг, лишь чувствовал неземную тяжесть ноши, полотенце вдавилось ему в шею и принуждало опускать голову. Человек, идущий за ним, никак не мог подстроиться под общее движение и при каждом шаге наступал Ягфару на пятки.

Колонна мужчин, перейдя улицу, рассыпалась, заполняя двор мечети. Ивовый ковчег опустили на стол. Свежий ветер, играя, вздымал края полотенец и, как любопытное дитя, пытался, теребя узлы, заглянуть внутрь савана.

Имам встал у груди покойного. Стал читать салават*, закончив, повторил четырежды: «Аллах акбар»*. Сотни голосов подхватили: «Аллах акбар». От мечети процессия двинулась к кладбищу. Калеки и немощные плелись в хвосте, стараясь не  отстать. Пышные похороны обещают щедрое подаяние.

Тропа петляла вдоль оврага, по обеим сторонам которого линялое разнотравье, прихваченное заутренником*, отсвечивало на солнце. По дну оврага, что-то нашёптывая, бежал ручей. Гусиное семейство спускалось по глинистому, размякшему от проливных дождей склону. Птицы вытягивали шеи, оскальзывались, широко расставляли крылья, будто хотели объять невидимое что-то и, часто-часто перебирая лапами, почти слетали к воде. Людской поток медленно втекал в гору. Когда последние только ступили на тропу, первые входили в ворота кладбища.

В глубокую, в человеческий рост яму, Ягфар и муэдзин* спустились по широкой тесине, приняли на плечи носилки. Уложили Кашаффа Марджани в ляхет, повернули на бок лицом в сторону Мекки. Перед тем как закрыть нишу доской, развязали узлы в изголовье и в ногах покойного. Когда всё было сделано, Ягфару и муэдзину помогли выбраться, могилу засыпали землей, разровняли, сверху навалили каменную плиту. Бедноте раздали хаер,* и все тронулись в обратный путь. Мулла остался читать табарак*.

В тот миг, когда мулла приступил к молитве, у Кашаффа Марджани родился внук. Кендек-эби – повитуха завернула дитя в рубаху Ягфара.

– Пусть между тобой и отцом твоим будет неразрывная связь. Звезда, зажжённая в миг твоего рождения, пусть горит долго-долго, а когда сорвётся и погаснет, пусть по тебе, по имени твоему останется добрая память.

            Младенец  плакал, напористо сучил ножками, пытаясь сорвать с себя грубую ткань, и успокоился, получив, тряпичную соску с мёдом и мякишем хлеба. Он, хотя, не мог видеть и слышать, пробовал на вкус горечь хлеба и сладость мёда. Насытившись, потомок Марджани уснул на руках матери.

            Многое предстояло впервые совершить Ягфару: собрать достойные поминки, раздать бедноте одежду покойного, вникать в хозяйственные и наследные дела.

 

На всеобщем сходе было два вопроса: первый – о выборе нового старосты, преемника Кашаффа Марджани; второй – об указе, изданном к обязательному исполнению. Сей указ являл собой правила убивания зачумленного скота.

В Алькеевской мечети было многолюдно. Прибыли поверенные из разных аулов. Прихожане, переговариваясь меж собой в полголоса, втекали в молитвенный зал, расписанный повторяющимися узорами, призывающими мусульман к отрешению от мирских забот и сосредоточению на молитве. Габдулла Исхак заболел, потому на сход Рашид приехал один, отыскал Ягфара среди собравшихся.

– Ассаламэгалейкем, братишка!

– Вэгалэйкемэссэлам, абый*.

            Братья обнялись, похлопали друг друга по спине и, разжав объятия,  опустились на линялый, потёртый ногами прихожан, ковёр.

– Какие новости дома?

– Всё хорошо. Сын твой растёт.

– Как Багия?

– Здорова. Салям* тебе от всех.

– Рахмат. Багия знает об отце?

 – Нет. Пока не говорили.

            Разговоры стихли. Имам поднялся на кафедру и обратился к умме*:

Уважаемые старейшины, уважаемые поверенные, братья, кто из вас не знал Кашаффа Марджани?! Нет нужды говорить о том, что он был лучшим из лучших. Сегодня его нет среди нас. Хорошие люди всюду нужны. Аллах – слава Ему Всевышнему! – над всем в небесах, и на земле власть Его и Его беспредельная сила и мощь, и не оставит без внимания земные дела Кашаффа Марджани, воздаст ему по заслугам его.  Да пребудет он в раю. Нам, оставшимся, надо выбрать нового старосту. Предлагаю Фаттаха Нургали. Вы все знаете его, он человек образованный, учился в самом Самарканде, совершил хадж* в Мекку, исправно вносит закят.

Фаттаха Нургали выбрали единогласно. Новый староста – жилистый, крепкий старик – встал рядом с кафедрой.  На нем был азиатский долгополый стеганый халат, перехваченный на поясе простой бечевкой, на ногах – добротные ичиги сияли чистотой.

– Уважаемые старейшины, уважаемые поверенные, братья, благодарю за оказанную мне честь. Я приложу все силы, чтобы стать достойным приемником Кашаффа Марджани, пусть его место будет в раю. Братья, все вы знаете о чумных правилах, изданных земством. В каждом ауле учреждены чумные комиссии и ветеринарные стражники, и кто из вас не испытал на себе их самоуправство?

            Под сводами мечети прошёл неясный гул и стих.

– Они готовы подозревать в болезни всё поголовье. Они готовы разорить наши хозяйства, пустить по миру! Но разве только в этом их вина? Они посягают на веру нашу! В правилах сказано: убивать заражённый скот путем укола в затылок. Это противно мусульманскому закону! Пророк, мир Ему, да благословит Его Аллах и приветствует, сказал: «Если придётся убивать, то убивайте хорошим способом, и когда будете резать животное, то делайте это наилучшим образом. И пусть каждый из вас, как следует, наточит свой нож, и пусть избавит животное от мучения». Так устами Пророка, мир Ему, сказал, Сам Аллах, слава Ему Всевышнему!

            Староста воздел руки к небу, и с новой силой по рядам прокатился гул.

– Правильно говоришь, Фаттах Нургали! Слушаем тебя.

Поддержанный собранием, он воодушевился.

– Какое возмещение убытка? Если бык стоит двадцать пять рублей, за него дают двенадцать. Сверх того владелец должен оплатить содержание стражи и перегон.

– Воистину, у денег глаз нету!

Фаттах Нургали продолжил.

– Мы не желаем войны с властью, но не потерпим покушения на веру наших отцов! До чего дошло: в соседнем ауле для работы в чумном участке прислали священника! Не является ли назначение таких ветеринарных стражников началом войны против нашей веры?! Может, в наших аулах начнут возводить православные храмы?! А нас обратят в христианство и дадут русские имена? Вспомните, братья! В Казани ещё не так давно распустили мусульманскую ратушу*, а христианскую оставили. Почему? Кадиев* стали назначать, но раньше мы сами их выбирали!

            Мощный гул прокатился под сводами мечети и долго не стихал.

– Что же делать?

– Наши казанские братья подняли восстание. Мы тоже не должны сидеть, сложа руки. Надо всем нам отказаться вести опись больного скота, мы не должны подчиняться законам, идущим против нас, против нашей веры.

Фаттах Нургали говорил о крестовых походах, о тех временах, когда соседние народы – чуваши, удмурты – целыми селениями обращались в православную веру. Татары сохранили свою! Были и среди татар отщепенцы, переметнувшиеся, но о них вспоминать не стоит. В конце речи староста повторил свой вопрос: не является ли указ о чумных правилах началом нового похода против законов шариата?

– Братья, решайте, как нам поступить.

            В первом ряду прошёл короткий совет, затем поднялся один из старейшин, повернулся лицом к умме.

– Братья, – сказал он, – зачем нам ссориться с властью?! Худой мир лучше хорошей войны. Надо написать прошение в Министерство внутренних дел. Пусть нам толком разъяснят всё.

– Правильно, пусть разъяснят.

            Старейшину поддержали большинством голосов.

Назыр* начал составлять документ, обмакнул перо в чернильницу и вывел из круглых каллиграфических букв первое слово – прошение. Вот это письмо:

            «Осенью текущего года по нашему уезду прошел слух, что будто бы правительство издало какое-то распоряжение об обращении мусульман в христианство. Слух этот подтверждается следующими фактами:  Самарская духовная консистория* в своих «Епархиальных ведомостях» сделала распоряжение о причислении мусульманских деревень к православным приходам. Насколько это справедливо, Ваше Высокопревосходительство, можете убедиться из представляемой при сём копии предписания благочинного священно-церковнослужителя; в предписании этом прямо сказано, что деревни с мусульманским населением должны показываться по ведомостям вместе с христианскими приходами. Подобного рода слухи, подкреплявшиеся другими из соседней Казанской губернии, где губернатор Скабятин сделал распоряжение об устройстве в наших аулах каланчей с колоколами, встревожили мусульман, которые начали беспокоиться за целость и неприкосновенность своей религии. В некоторых аулах жители вовсе отказались от урядников и не дают им квартирного довольствия. Благоволите прислать нам для вручения нашим верителям печатные объявления о том, что правительство не желает изменить нашу религию и предоставляет нам ту же свободу вероисповедания, которая существовала до сих пор».

Внизу документа, переписанного набело, поверенные поставили свои фамилии. Всего их набралось двадцать шесть. С этими новостями поверенные разъехались по аулам.



#3 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 12 Октябрь 2015 - 13:57


lilia, всё-таки получилось. :) Лиля, постарайтесь такими большими кусками сразу не публиковать. Я разбила на два сообщения, к слову: сложно цитировать (приходится долго прокручивать страницу, чтобы нажать на кнопку "цитата").

 

Хорошо, что появились. Вам надо эту повесть на азиатский конкурс отправить. Уже закончился, обычно летом начинается и до 15 сентября дедлайн. По концепту как раз повесть подходит.



#4 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 13 Октябрь 2015 - 14:58

IV

Ягфар справил достойные поминки. На первый обед собрались мужчины. Мулла, читавший молитву, получил перьевую подушку, гуся, денежное подаяние и остался доволен. Старейшины также получили щедрое подаяние и остались довольны. Имам получил больше всех и очень остался доволен. На второй обед пришли жёны старейшин, служителей мечети и других уважаемых людей прихода. Каждая унесла с собой по куску душистого мыла, денежное подаяние и тем осталась довольна. С утра и до самого вечера во дворе стояли накрытые поминальные столы для бедноты. Восхваляя усопшего, нищие и калеки наедались впрок и, получив денежное подаяние, сверх того – рубаху или брюки почившего, уходили со двора довольнее довольных. Дети наравне с беднотой получили денежное подаяние, сверх того – конфеты, по куску пирога и бежали домой с добычей радостные, не знающие, что такое смерть.

Дождливое утро серой тканью лепилось к окнам, и сумрачный свет, проникая с улицы, падал неровными прямоугольниками на ковры, устилавших пол кабинета Кашаффа Марджани. Уборка здесь еще не делалась, и каждая вещь находилась на том месте, где оставил хозяин. На письменном столе причудливым бутоном цвел малахитовый чернильный прибор, заправленный почти доверху. Исписанные аккуратным почерком, листы завещания лежали тут же, рядом высились, сложенные друг на друга, фолианты в золоченых сафьяновых переплетах с серебряными наугольниками – труды мудрецов Востока и теософские книги. Одна из них была  раскрыта на изречении Пророка: «Умри прежде своей смерти»*.                     Ягфар сел за чайный стол и в раздумье принялся колоть сахар. Толкование хадиса*ему было известно, но он хотел знать: о чем думал Кашафф Марджани, читая сунну*? Что чувствовал перед встречей с Аллахом? Чего просил для себя? Какой сон привиделся ему в его последнюю ночь? О чем вспомнил в последнюю секунду жизни? В чём покаялся и покаялся ли? Хорошо ли ему там? Такие вопросы крутились в голове Ягфара, и перед мысленным взором его всплывало спокойное, окутанное саваном лицо тестя – каената. А что, если нет никакого Господа?! Нет ни рая, ни ада! Ничего нет, кроме земляных червей! Не может быть, – сам себе возразил Ягфар и удивился простоте мысли, открывшейся ему вдруг: если б не было Его, люди превратились бы в диких зверей. Разум дается от Бога! У человека есть разум! В назидание человеку дано знание  о том, что он смертен.           

Неслышная, как тень, стряпуха подавала чай и, чувствуя на себе остановившийся взгляд молодого хозяина, опускала глаза. Белой кожей и крепко сбитым телом природа наградила её.

– Люция, у тебя кто-нибудь из родных есть?

– Умерли.

– Что с ними случилось? Расскажи. Я хочу знать.

– Отец мой служивый был, в оренбургском казачьем полку состоял. Когда вернулся, спал два дня, потом свел со двора быка. Через неделю выловили его из реки. Той же весной брата моего призвали. Мама впряглась в ярмо, кровью изошла.

– А с братом что?

– Бумагу прислали: умер от болезни какой-то.

– А земля?

– Пристав забрал за долги. Кашафф Марджани, пусть его место будет в раю, приютил меня и работу дал.

            Люция не знала, куда девать руки, непривыкшие быть без дела. Ягфар не замечал ее смущения.

– Почему замуж не идешь?

– Не зовет никто. Приданого нет.

– Приданое будет. Кашафф Марджани о тебе не забыл. Читать умеешь?

– Умею.

            Ягфар протянул лист бумаги, ткнул пальцем.

            – Вот отсюда читай.

            Люция стала читать вслух. Прочитав своё имя, сморгнула слёзы и начала сначала.

 – Люции, дочери Анвара, завещаю сто рублей и тягловую скотину: быка или лошадь, что выберет. Деньги и тягло выдать, если кто посватается к ней, и она решит покинуть мой дом. До того времени пусть остается под защитой моей семьи.

Не только приданого, но и упоминания своего имени в завещании не ждала. Ей, сироте, пришлась по сердцу забота Кашаффа Марджани. «Вот ведь, как бывает, – думала она, – чужой человек сделал для меня больше, чем родной отец». Люция опустилась на скамью рядом с хозяином. Полынным и медовым духом пахнуло от её туго заплетённых кос. Ягфар и сам не понял, как потянулись руки его к пуговицам на груди Люции.

 

По двору, хромая, шёл приказчик. Когда опирался на здоровую ногу, то весь корпус откидывал назад, когда на больную – резко вперед, широко загребал руками воздух, словно лодку правил против течения. Ребенком он провалился в силосную яму и простоял в холодной жиже несколько часов. С тех пор одна нога стала сохнуть. И на что бы сгодился такой работник, да, видно, у Аллаха всякий человек к делу приставлен. Камиль оказался сметливым в счёте. Кашафф Марджани отдал мальчика в мактеб*, а когда тот выучился, доверил ему вести бухгалтерскую книгу, позже передал в его руки и другие дела.

            Ягфар вышел на крыльцо: 

– Ассаламэгалейкем, Камиль-абзый!

– Вэгалэйкемэссэлам, Исхак Ягфар!

– Как здоровье?

– Аллага шикер*.

– Может, чай попьем?

– Яхшы*. Чай не пьёшь, какая сила, чай попил – совсем устал.

 

Молодой хозяин и приказчик, покачиваясь в сёдлах, ехали не спеша по свежевспаханному полю. Камиль-абзый толково, обстоятельно докладывал.

– Оставили под озимые. Кашафф Марджани, пусть его место будет в раю, купил эту землю по шестнадцати рублей за десятину у русского из соседней деревни Митрофановка.

– Почему помещик продал?

– Кто его знает?! Земля долго пустовала, отдохнула теперь, урожай даст хороший.

За полем начинались луга, за ними – выгон. Пастухи и табунщики встречали нового хозяина, благодарно склонив головы, и долго еще так стояли, пока он осматривал стада.

– Хватит ли кормов на зиму, Камиль-абзый?

– Аллах милостив.

– Ты крепкий человек в делах! Почему не женишься?

– Кому я, увечный, нужен?

            Ягфар усмехнулся.

– Невесту найдём.

            Возле небольшого загона с навесом управляющий остановил лошадь, спрыгнул на землю.

– А вот я сейчас покажу Аппак*.

– Кто такая?

– Сейчас увидишь.

            Камиль-абзый вывел из стойла белую кобылу.

– Вот это Аппак – чистокровная арабка.

            Приказчик потрепал кобылу за холку.

– У Кашафф Марджани, пусть его место будет в раю, много лошадей, а такой не было никогда. Аппак случили с лучшим жеребцом. Держим здесь в карантине. А то ведь чумная комиссия и до неё доберется, сохрани, Аллах. Конюх и его сын Нурлат присматривают за ней. День и ночь караулят.

Ягфар любовался высокопоставленной красиво изогнутой шеей Аппак, широким лбом ее, прямым профилем, глубокой округлой грудью с хорошо развитыми ложными рёбрами. Из набухших сосцов кобылы в зелень травы капнуло молоко.

Сосунок, шатаясь на длинных тонких ногах,  высунулся из-под навеса, потянул воздух округлыми ноздрями и, косясь на Ягфара, ткнулся в живот матери.

Камиль-абзый совсем размяк, глаза его потеплели:

– Это Кыюкан*.


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 13 Октябрь 2015 - 19:45


#5 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 13 Октябрь 2015 - 15:03

V

В помощь Багии Ягфар прислал дальнюю родственницу. Она хозяйничала по дому, присматривала за младенцем и на второй день сама истопила баню для роженицы, запарила веники, плеснув на камни отвар чабреца.

Тётушка помогла Багии раздеться и взялась творить кашицу из горбушек ржаного хлеба и катыка. Горшок с кашицей поставила поближе к печке.

 – Пусть проквасится. Ромашку вот не заготовила, не насушила. Нечем волосы ополоснуть. Не было в этом году травы. Ой, беда. Чем скотину кормить станем? Хоть все поголовье под нож пускай. Хлеб не уродился. Ой, беда, беда.

            Багия расплела косу.

 – Апа, когда мой муж вернётся, соберем бэби-туе*. Хочу поскорее увидеть своего отца. Он, верно, знает, что у него внук родился?

            Тетушка будто не слышала, приказала:

 – Забирайся на полок!

Багия послушно растянулась на лавке и зажмурилась. Тетушка мягко водила веником по её телу, шептала молитву и плакала. Вот ведь как бывает, – думала она, – и горе, и радость рука об руку идут. Аллах одного забрал, другого дал. Как сказать ей, что отца больше нет?! Как пережить зиму? Хлеб не уродился. Как бы еще какой беды не случилось.

Ягфар вернулся из Алькеево и первым делом взял сына на руки, осторожно коснулся его щеки:

 – В нашу породу пошел, в Муслимовых! Егет!

 

На бэби-аши собрались родственники, старейшины прихода и мулла. К радости Багии приехала ее любимая тетушка Эльмира. Кашафф Марджани отбыл будто бы в Оренбург по важному делу. Младенца положили на подушку, поднесли к мулле, и тот спросил Ягфара:

 – Как хотите назвать дитя?

 – Почтенный, выберете ему имя сами.

Мулла вскинул вверх указательный палец и воскликнул.

 – Габдельбедек!

 – Пусть будет так, – согласился Ягфар.

            Мулла развернул мальчика ногами в сторону Каабы, встал у изголовья с правой стороны начал читать «азан»*, перешел на левую сторону и прочел «камет»*. Закончив молитвы, наклонился над ухом ребенка и трижды шепнул:

 – Имя твоё будет Габдельбедек!

            Габдельбедек сучил ножками и пускал пузыри. Мулла прочел фатиху – первую суру* Корана и благословил нареченного.

Эльмира прислуживала гостям. Каждому поднесла бал-май. Отведав угощение, гости выкладывали на поднос деньги, говорили добрые напутственные слова.

– Будь сильным, Габдельбедек, расти здоровым!

– Чти отца своего, Габдельбедек, уважай свою мать!

– Габдельбедек, будь достоин своих дедов Габдулла Исхака и Кашаффа Марджани!

– Габдельбедек, будь со своей звездой!

 

Узнав о своём горе, Багия раскачивалась из стороны в сторону.

–Любой человек мог умереть, только не мой отец. Никто и никогда не видел его болящим или беспомощным. В нём было много сил.

Эльмира утешала, гладила племянницу по спине:

 – На всё воля Аллаха.

Багия вспоминала:

 – Как-то раз он взял меня с собой показать город. Всё для меня было ново. Заплатив по пяти копеек за проезд первым классом, отец и я заняли места в передней части вагона конки. Приближались и убегали назад придорожные фонари, высокие каменные дома. Обочь дороги среди бела дня безо всякого дела прогуливались люди, встречные проходили, не здороваясь друг с другом. Возле мечети прямо на земле отдыхали странницы. Одна из них, не стыдясь никого, оголила грудь и приложила к ней младенца. На женщинах были украшения из золота, а платья сильно изношены.

– Это цыгане-люли, – сказал отец, – они кочуют с места на место, у них ничего нет, ни кола, ни двора – живут, чем придётся.

– А почему их называют люли?  – спросила я.

Он ответил:

– Жили когда-то брат и сестра. Брата звали Лю, а сестру Ли, были они совсем маленькие, когда в их стране случилась война и родители потеряли своих детей. Лю и Ли вместе пошли искать родителей и потеряли друг друга. А когда снова встретились, брат не узнал сестру, а сестра брата. Они полюбили друг друга и поженились. Мулла проклял их, потому что знал: они брат и сестра. С тех пор проклятый народ зовется люли.

            Мне стало жаль этих людей.

– А где же они спят? Под открытым небом?

– Да. Такой это народ-бродяга. Перекати-поле.

Давно миновали площадь, отец рассказывал о чём-то другом, а я думала о цыганах-люли. Как это они живут, по каким законам? Ни земли у них, ни крова, ни могил тех, кто усоп. Выходит, нет у них корня, не за что им зацепиться, и носит их по земле нужда, словно ветер – былинки. Надёжно и спокойно было мне рядом с моим отцом и страшно потеряться в большом городе.

Багия  раскачивалась из стороны в сторону, причитала: вслед за умершим не умрёшь.

 

«Дон-обидел-дон-обидел!» – рассыпалось тяжёлым звоном по комнате. Ягфар посмотрел на часы. «И чего мне не хватало? –  думал он, – жена  молодая, красивая. Сына родила крепкого. Всё у меня есть. Всё, что захочу, будет. Не могу я взять в жены стряпуху безродную! Разве я один виноват во всём? Может, специально на грех толкнула. Кто разберет их, этих шайтанов с косами. Хоть бы слезинку проронила, кукла фарфоровая!» Ягфар втаптывал каблуками узоры ковра. Совесть не давала покоя: «Ты виноват во всем. Ты лишил сироту её единственного богатства. Кому она нужна теперь? Аллах покарает тебя за это. Ты виноват. Ты! Она носит твоё семя! Твоё!»

Ягфар скользнул взглядом по фигуре Люции. Из-за ее природной полноты живот был незаметен. Пока незаметен. Однако, шила в мешке не утаишь, а время идёт. «Дон-обидел-дон-обидел».

– Вот, что я решил. Замуж тебе надо.

            Люция взглянула по-особому, только она умела так смотреть – без укора и с надеждой. Ягфар хлопнул себя по бокам.

– Не за меня! Не могу я жениться на тебе. Скоро муллой стану, у муллы бывает только одна жена.

Всю зиму Ягфар жил на два дома, разрывался между приходскими и хозяйственными делами, между женой и Люцией. Устал. Устал от работы, от покорности Люции, от капризов Багии, желавшей вернуться в дом отца,  новый не нравился, неуютно жилось ей там, куда всё реже и реже наведывался муж. Она говорила ему: «Так ходят к какой-нибудь сироте безродной, за которую некому заступиться. Я дочь Кашаффа Марджани!» Никакие уговоры не помогали. Багия ничего не хотела слушать. Поди разбери их этих шайтанов с косами.

– Разве я обещал жениться на тебе, глупая курица? Говори! Обещал?

            Люция ниже опустила голову. Ягфар сдавил пальцами нежный подбородок её:

             – За приказчика пойдешь, Камиля хромого.  Сама подумай. Человек он надёжный. У ребенка будет отец. Никто не кивнёт на тебя.

Сыграли скромную свадьбу. Вечером того же дня молодая переехала к мужу. Ягфар дал за невестой приданое, завещанное ей Кашаффом  Марджани, и сам укладывал узлы в телегу. Камиль-абзый, припадая на больную ногу, суетился, стараясь помочь. Ягфар, глядя на него, раздражался, представляя пышнотелую Люцию в руках увечного, кривился, как от зубной боли.

 

Багия настояла на своём и к весне перебралась в дом отца. А в тот, построенный Ягфаром, хозяйкой вселилась Мохаббат – бездетная жена Рашида – известная своей нелюдимостью затворница. Бесплодную лечили травами, заговорами, по утренней росе ходить заставляли – и ничего не помогало. Аниса-ханум не раз бросала в сторону старшей невестки короткое слово: пустоцвет. Бывало, пускалась в долгие рассуждения:

 – Кормим, поим, одеваем и на лечение тратимся – и все без толку. Хоть бы работать умела! Ни в чем от тебя проку нет. Ни шить, ни вышивать, ни прясть не научилась. Воды от колодца – и той принести не можешь, пока донесешь, половину расплескиваешь. За что такая неумеха досталась моему сыну? Только на косы богата, да на глаза. Тихоня! Слова от тебя не дождешься, ни доброго, ни злого. Видать, Аллах не только чрево твое заключил, но и душу, и сердце, и язык. Говорила я мужу, не сватайтесь к ней. Не послушали меня. Эх!

Сказавши так, Аниса-ханум принималась плакать. Безответная сноха молилась. С утра и до позднего вечера крутила она веретено в огрубевших от работы пальцах и лила беззвучные слезы на искусно скрученную шерстяную нить.

Багии, оставшейся без отца, тоже пришлось потерпеть от свекрови – каенана, которой и сам шайтан не угодил бы. Она решила никогда не возвращаться в этот аул и в новый дом. Рассудила по-своему: «Чего пустовать ему? Без человека всякое жилье умирает. Пусть в нем живет Рашид со своей женой». Габдулла Исхак был против.

– Старший сын – наследник и хозяин отчего дома. Разве тут мало места? Зачем вам уходить? Зачем делить хозяйство? Оно слабеет от всякого дележа. Соберешь много – разделишь мало.

Аниса-ханум подогревала:

 – Вот какими стали сыновья наши, отца-мать не слушают. Видно, время теперь такое, жёны мужьями командуют. Что люди скажут? Скажут: у Муслимовых всё не так делают, против Корана идут. Вот мы помрём, кто тут будет?

Аниса-ханум утёрла краем фартука сухие глаза.

 – Если кто из нас умрёт первым, тому повезёт. Второй, если сляжет, храни, Аллах, без присмотра останется, никто стакан воды не подаст.

Рашид выслушал отца-мать, успокоил:

 – Мы ведь никуда из аула не уезжаем, рядом жить будем и всегда поможем, если какая нужда выпадет.

Аниса-ханум в сердцах кинула:

 – Ноги моей в вашем доме не будет.

Габдулла Исхак цыкнул на жену:

 – Прикуси язык. Я пока ещё жив, и я глава семьи. Пусть уходят.

Сыну сказал:

 – Раз так, поступай, как решил, и помни, твой брат – отрезанный ломоть, сюда не вернётся. Этот дом твой и остаётся на твоей совести.

 

Плохо жилось Люции с нелюбимым. Ему с ней – и того хуже. Камиль не простил обмана. По ночам, перед тем, как лечь с женой, поколачивал её. Бил расчётливо, чтобы не покалечить.

 – Думаешь, увечному всякая сойдёт? Чьего ублюдка носишь под сердцем? Кому отдала девство своё? Говори!

Люция молчала, терпеливо сносила побои. Муж, раздвинув её ноги, наваливался всей тяжестью и подолгу сопел над ней, не умея завершить начатое.

На людях Камиль-абзый держался по-прежнему, аккуратно вёл дела, был весел и улыбчив, но чёрные круги под глазами выдавали неблагополучие в его доме. Ягфар интересовался:

 – Здорова ли молодая?

 – Что ей сделается? Здорова. Наследника ждём.

В другой раз Ягфар прямо спросил:

 – Что, Камиль-абзый, скрываешь? Вижу, заботит что-то тебя. Внутри – дугою гнутою, снаружи – гладкой скатертью кажешься. Почему жена твоя не приходит навестить Багию? Люция не чужая нам.

Приказчик отвёл взгляд:

– Телёнка призреешь – сыт будешь, сироту пригреешь – бит будешь. Я её взаперти не держу. Если хочет, пусть идёт.

Вечером Камиль бросил жене мимоходом, будто кость собаке:

 – Багия ждёт тебя.

Люция собиралась недолго, придя в дом Ягфара, замерла на пороге, не решаясь войти. Всё лучшее с ней случилось здесь, и не так много времени прошло с тех пор, как переехала она к мужу, а ей думалось: между тем, что было, и тем, что есть, прошла целая жизнь. Хозяин вышел навстречу.

– Что ж ты стоишь? Проходи.

В тёмных сенях Ягфар положил руку на живот Люции, ощутил под ладонью толчок, спросил ласково:

– Как живёшь?

Люция не успела ответить, из глубины дома донёсся голос Багии:

 – Кто там?

Беззаконники отпрянули друг от друга. Люция скользнула мимо Ягфара на женскую половину дома.

– Ассаламэгалейкем.

            Багия протянула обе руки навстречу.

– Вэгалэйкемэссэлам!

            Прочли короткую молитву.

            – Смотрю, мамой станешь скоро. Ай, Камиль-абзый!

            Люция обвела глазами комнату: ничего не изменилось.

 – Я  поговорить пришла.

 – Слушаю тебя.

Люция потупила глаза в пол.

 – У меня будет дочь. Хочу дать ей имя Ханифа. Если умру, не оставьте её милостью своей.

Багия отмахнулась.

– Все когда-нибудь умрём.

            Люция поднялась.

             – Ханифа имя её.

            Вечером, катая сына на коленях, Ягфар спросил невзначай:

             – Зачем кухарка приходила?

            Багия ответила не сразу. Верно, толкует народ, хочешь знать, как дела в твоём доме, спроси у соседей. Соседи чего-то скрывали, темнили, но давали понять: не всё у тебя в доме ладно, дочь Марджани. Только сейчас она все поняла.

             – Так безо всякого дела зашла. Странности говорила. Сказала: если дочь родится, наречёт именем Ханифа и отдаст нам на воспитание.

            – Почему нам? – Насторожился Ягфар.

            – Спросишь у нее! – Был ответ.

            Настоящая любовь всепрощающа. Багия не обвиняла. Ягфар не оправдывался. Молчание и есть признание вины. Впереди была ночь. Наутро муж и жена проснутся полные доверия друг к другу.


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 13 Октябрь 2015 - 19:43
размер шрифта


#6 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 13 Октябрь 2015 - 15:04

VI

Прошение, составленное алькеевским собранием, добралось до Петербурга, долгое время гостило в канцелярии Министерства внутренних дел, оттуда с размашистой резолюцией «разобраться», надписанной прямо на конверте, отправилось в Самару. Изрядно потрепанное, заштемпелеванное, впитавшее в себя запахи конторского клея и железной дороги, с отпечатком чьего-то пальца на титульной стороне предстало пред очи губернского столоначальника* – господина Лядовского. За время службы Осип Осипович до дыр просидел не одну пару брюк, износил не один сюртук, утратил румяность щек, приобрел на затылке плешь, но по карьерной лестнице выше чиновника седьмого разряда так и не поднялся. Он повертел в руках письмо, втянул в себя воздух и душевно чихнул.  Стал разбираться.

В графе отправитель прямо поверх адреса, выведенного убористым почерком назыра, стоял штамп, на котором значилось: «Министерство внутренних дел, Санкт-Петербург, Набережная Фонтанки д.16». Судя по всему, в министерстве оный конверт никто не вскрывал. «Ишь ты, куда носило, в Петербург!» – вздохнул Осип Осипович и тоскливо посмотрел в окно. В доме напротив лавочник менял вывеску. Дама, в длинном суконном пальто и шерстяном чепце, тащила ребенка за руку. Малец упирался и норовил завалиться в сугроб. Осип Осипович подкрутил усы.

– Ишь ты, какой настырный! Н-дас, дурное воспитание!

            Мимо скользил конный экипаж. Молодые повесы ехали стоя. Были они разодеты по столичной моде, веселы и шумны до неприличия. Осип Осипович подосадовал:

             – Студенты, по всему видать. Баламуты! Эко их разобрало! И что раззабавило?  Купеческие дома? Ренессансы, готики, модерны? Фасады, увешанные скульптурами, медальонами, завитушками-финтифлюшками, дескать, знай наших?! Есть капиталец, есть разумение. Купчишки, народ зряшный!

            Осип Осипович заложил руки за спину.

– То ли дело чиновный люд! И манеры, и воспитание, и забота о делах государства.

На город падал снег, медленный и пушистый. По краю оконного карниза прохаживался голубь. Был он препаршивый, с облезлой шеей, воинственный и неприятный крайне. Голубь, повернув голову набок, уставился одним глазом на столоначальника. Во взгляде-буравчике было что-то очень разумное, до жути человеческое. Он словно бы вопрошал: «На что потратил жизнь? Ась? В кого превратился? Разве этого желал себе?» Лядовский вплотную подошел к окну и замахнулся конторской папкой на птицу. Голубь не испугался, не двинулся с места. Осип Осипович прошипел.

– Кыш, кыш отсюда, паршивец.

            Гонимый вытянул шею и звонко тюкнул по стеклу клювом.

– Каков, поганец! Накрутить бы тебе хвоста!

Настроение столоначальника испортилось. Он вернулся к конверту и пересмотрел ещё раз даты отправки. За долгий срок службы Осип Осипович научился читать письма, не взламывая сургучных печатей, то есть на ощупь. Данное послание, по мнению его, не носило характера срочности, следовательно, могло подождать. Если на всякое прошение сразу же рассылать ответы, народ решит, что у генерал-губернатора нет других забот, и с еще большей охотой станет  докучать его превосходительству. Да и какой это народ?! Инородцы! Бунтовщики! Дикари! Неблагонадежные подданные России! Болячка империи! Кипящий котел в ее сердце!

Лядовский с чувством опустил кулак на запечатанный конверт и в великом волнении прошелся к окну. Голубь таращил на человека свой глаз.

– Ну-с, чего уставился, басурмен?!

Голубь отвернулся и сунул голову под крыло. Столоначальник улыбнулся.

– Вот-вот. Инородцы ведут себя так же: клюют кормящую их руку, а в случае чего прячут голову под крыло государства. И чего им надо-то, не понять. Слишком мягок император, долготерпелив. Взять, к примеру, последнюю стычку. Муллы затевают восстание, науськивают прихожан не вести опись больного скота, не платить налог. Пришлось направить солдат и проучить татарву шашками да нагайками. 

Лядовский сделал пометку в учетном журнале и отправил письмо в «долгий ящик».


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 13 Октябрь 2015 - 19:43


#7 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 13 Октябрь 2015 - 15:11

VII

            Ханифа осиротела при рождении. Камиль-абзый похоронил жену, а через три дня и по нему справили табарак. Умер Галимджан-ага. Его провожали с большими почестями. Одни говорили о нём:

             – Пито-едено, что отведено; жить-прожито, что положено.

            Другие горевали.

             – Беда будет на головы наши.

            Смерть взяла своё, а жизнь – своё. Муслимовы удочерили сироту. Багия окружила малютку заботой, нашла для неё кормилицу. Ягфар нанял нового управляющего.

Близился Сабантуй*. Готовились к нему загодя. Хозяйки прибирались в домах, доставали из сундуков нарядные одежды, красили яйца, пекли орешки из теста – баурсак. А кто-то, помня старинный обычай, вышел в поле с плугом и проложил первую борозду. Слетелись на неё грачи, и, важные, ходили в поисках лёгкой добычи.

За день до майдана малайки с мешками, сшитыми из красного конца бранного, вытканного узорами полотенца, ходили по дворам, собирали яйца. Багия оделила гостинцами каждого.

 – Пусть нога твоя будет лёгкой, пусть хлеба много будет, пусть много будет кур и цыплят.

Следом за пешими сборщиками яиц ехали по аулу от дома к дому верховые в красных рубахах, в белых суконных чулках и в новых лаптях. Развевались на ветру цветные отрезы ситца, вплетённые в гривы лошадей. Верховые собирали подарки для майдана. Тому, кто первым въехал во двор дома, Багия вынесла полотенце с бранными узорами. Егет благодарно принял рукоделье и привязал к уздечке, на которой висело много полотенец, и среди них подарок Багии лучшим был.

В день Сабантуя Ягфар, оседлав коня, отправился на майдан. Багия осталась дома с детьми и с тётушкой, приехавшей к ней на праздник. Они давно не виделись и теперь не могли наговориться. Эльмира жаловалась на своего старого, ворчливого мужа. Ходила из угла в угол, согнувшись по-стариковски, заложив руку за спину, и пришепётывала:

 – Опять шурпу перешолила! Вшё тратишь беш шёту! Ешли помру, будешь ходить по людям, милоштыню прошить.

Разогнувшись, смеялась:

 – Я вперёд него помру.

– Не говори так, апа. Ты всего-то на два года старше меня.

Эльмира пересказывала новости, но молчала о главном, о своей любви к сельскому учителю. Эту тайну ни с кем не могла бы разделить. Наедине с собой, думая о нём, пугалась смелости своей и не поверила бы тому, если бы кто предсказал ей, что скоро она обрежет косу и сбежит с учителем в город, раздаст бедным свои украшения и отречётся от родни.

В Алькеево на Сабантуй съезжались со всех аулов. Гривы лошадей и дуги были украшены узорными полотенцами  и лентами. Гармонисты сыпали плясовую. Пыль по дорогам клубилась.

            Молодые помощники кашеваров в длинных ситцевых рубахах поднялись на гору раньше других, расстелили бесконечную скатерть, тканную незамужними дочерями селян. На полотно выложили собранное с каждого дома угощение: пышные круглые хлеба, яйца, корт, катык, молоко, блины. Развели костёр, установили на огне большой котёл с водой. Кашевары – почтенные старухи – ссыпали в кипящую воду крупу, взятую по горстке из амбаров аула. Малайки томились, вдыхая запах «вороньей каши» – «карга боткасы».

            Староста аула – Фаттах Нургали и его помощники расстелили другое полотно и сложили для победителей состязаний подарки: тканые узорные полотенца, рубахи, тюбетейки, ложки расписные, отрезы материи.

            Хамида-абыстай поглядывала по сторонам, присматривая невест и женихов. Самая работа у неё.

Состязающиеся в скачках отвели своих лошадей за три версты от финишной ленты. Стартовый судья ждал сигнала и готов был дать отмашку, как только на майдане подожгут стог сена. Собравшиеся гадали, спорили: кому достанется главный приз – богато расшитое полотенце. Оно, привязанное к шесту, поджидало победителя.

В самый разгар споров прискакал урядник и сорвал финишную ленту. Гармошки, всхлипнув, умолкли. Беспокойный диковатый конь всхрапывал, гарцевал на месте под седоком. Люди придвинулись ближе, насторожились. Урядник поднял руку вверх:

 – Приказываю всем в три дня сдать опись зачумленного скота! Тех, кто ослушается, ждёт большой штраф, бунтовщиков-смутьянов – каторга.

Законника стянули с коня, подняли на кулаки и снова закинули в седло. Кто-то с размаху опустил кнут на круп скакуна и тот, обгоняя ветер,  не разбирая дороги, понёс седока.

Апайки всполошились:

 – И-ех-тый! Миром не закончится.

Старейшины собрали срочный совет и постановили писать новое прошение самому императору Николаю II. Составить письмо взялся Рашид, написал так:

«По правилам, изданным правительством, чумной комиссией усматривается, что в них сказано, чумной скот убивать, в яму зарывать, за убитый скот страховые деньги платить. Признавая это правило не согласующимся с шариатом, мы  обращались с просьбами к начальству, но начальство, не обращая на всё это внимания, находясь постоянно у нас, требовало с нас обязательного согласия. Самарский губернатор, исправник, становой, прокурор, советник и другое начальство с урядниками прибыли в Алькеево, собрали там сход, не спрашивая нас ни о чём, и урядники по  приказанию губернатора нанесли народу побои шашками и, обезумев народ, уехали. Почему прибегаем к стопам Вашего Величества, просим на обстоятельства, изложенные в этом прошении, обратить внимание и по разбору оного не лишить нас того, что повелевает нам шариат, не убавляя и не прибавляя, словом жить по-прежнему».

Больше ста человек поставили свои подписи.

На другой день в Алькеево прибыл губернатор и с ним солдаты и чиновники. Фаттаха Нургали взяли под арест, заковали, как зверя, в цепи и вывели из дома. Он остановился на крыльце и поднял руки вверх, показывая народу свои позорные путы. Сотни людей собрались возле его дома, стояли плотно, плечом к плечу. Сильна была в них вера в свою правоту. Нездоровый румянец окрасил щеки Фаттаха Нургали, непреклонным огнем светились его глаза. Солдаты, держа винтовки наготове, подтолкнули арестанта в спину и толпа, молчавшая до той поры, заволновалась.         

– За что взяли старосту?

– Не отдадим!

 

Губернатор спустился с крыльца. Лицо его было красно, тугой ворот мундира впился ему в подбородок. Тяжело отдуваясь, грозно ворочая глазами, он близко подошёл к толпе.

– На колени! Свиньи!

Габдулла Исхак высунулся вперёд.

 – Я на коленях стою только перед Аллахом. Ты не Аллах!             

Губернатор оттолкнул его от себя.

 – Ты, старик, из ума выжил?! На кого голову поднимаешь!

Рашид и Ягфар закрыли собой отца и повернулись к умме.

 – Не дадим в обиду наших стариков!

Народ только того и ждал. Похватав колья, пошел на губернатора и его людей. Одиночный выстрел откинул толпу назад. Габдулла Исхак остался впереди, медленно осел на землю и упал навзничь. Пуля нашла его. Толпа замерла, и вдруг кто-то заголосил:

– Убили! Убили!

Губернатор спешно отбыл и с ним чиновники и солдаты. Стрелявший замешкался, отстал от своих, не успел перезарядить винтовку. Его забили кольями, как собаку.

Анисе-ханум отправили гонца. Вышла она встречать подводу с телом мужа и выла над ним, проклиная и небо, и землю. Со дня похорон, будто обет молчания дала, никому ни слова не проронила, думала о своем, отказывалась от еды и только пила очень горячий чай, будто хотела выжечь все внутри себя. Уж лучше бранилась бы, – вздыхала Мохаббат у постели больной и читала ей Коран. Аниса-ханум слушала отрешенно и однажды сказала:

 – Порядок в душе каждого даёт общий порядок, так говорил Кашафф Марджани, пусть его место будет в раю. Нет порядка – всё прахом пойдёт.

Аниса-ханум выронила из ослабевших рук чашку. Китайский фарфор звонко ударился об пол и разлетелся на черепки. Мохаббат, собирая осколки, молилась.

 

Продавец торопился. Покупатель чувствовал это и вёл торг не спеша, сбивал цену, говорил о трудностях перегона живого товара, о плохом состоянии миграционных загонов, о засухе, о кормах. В его словах был несомненный резон, и продавец внутренне соглашался, а вслух возражал:

– Вероятно, уважаемый Исламбек неверно меня понял. Я продаю племенных лошадей, а не простое тягло.

            Глазные яблоки покупателя пришли в движение, зрачки закатились куда-то вверх и сквозь узкие прорези глаз жутковатые белки воззрились на собеседника.

– Нет, это вы, уважаемый Ягфар-эфенди*, поняли меня не так.

            Зрачки вернулись на место.

– Я предлагаю золотом.

Разговор шел в походном шатре мурзы. Ягфар, удерживая пиалу на трех пальцах, пригубил зеленый чай.

– Мой завод славится на всю округу!

– А я беру весь табун и плачу наличными!

– Но…

– Но в Астрахани телка рубль, да перевоз тысячу. Если Ягфар-эфенди настаивает на своём,  ему придется подождать месяц… другой… третий.

 Холодные искорки вспыхнули в глазах Ягфара и потухли. Он не мог ждать. Чутье подсказывало: бежать надо сейчас, пока не поздно. Неспокойно было у него на душе. Тревожные слухи волнами докатывались до аула. Волны росли и крепли, обещая шторм и полное разорение. Ягфар торопился. Плутоватый мурза* умел торговаться. После недолгих препирательств мужчины ударили по рукам. Скакуны ушли за бесценок.

Перед дальней дорогой Ягфар поднялся на минарет. Зычный певучий голос его плыл над аулом. «…Возноси хвалу господу твоему перед восходом солнца и перед закатом его, и восхваляй Его в часы ночи, и в начале дня, и в конце дня, дабы мог ты обрести истинное счастье».

Завершив утреннюю молитву, мулла отправился в Петербург, в город, где никто его не знал. Расчёт был прост: хочешь укрыться от шайтана* – прячься у него под носом. Ягфар надеялся примкнуть к мусульманской общине и, если повезет, выправить документы паломника в Мекку и там обосноваться до лучших времён.

Багия прочла записку: «Не ищи меня. Придет время, сам объявлюсь. Аллах милостив. Лошадей продал, так надо. Береги детей».

Ягфар погонял скакуна, всё дальше и дальше удаляясь от родных мест, но мысли его крутились вокруг дома. Начинало светать. Ягфар спешился размять затёкшие  ноги. Многое надо было обдумать. Большие хлопоты ожидались впереди, и целая жизнь была впереди. Солнце начинало припекать. Короткая засушливая весна переродилась в лето. Ягфар смотрел вдаль, куда тянулись ржаные поля. Озимые не успели набрать силу. Низкорослые, они сгибались под ветром, а тот, продувной, не встречая на пути препятствий, прокладывал убегающие вдаль тропинки, а когда ненадолго стихал, тропинки те исчезали, словно их никогда и не было.

            Мурза ушёл со своим караваном ещё до восхода солнца. В кармане его чекменя лежали бумаги на движимое имущество Ягфара. Погонщики подстегивали табун. Головной на вороном жеребце задавал направление; трое ехали позади и следили за отстающими, норовящими отвернуть в сторону лошадьми; двое следили за общим строем, с гиканьем щелкали в воздухе кнутами и поддерживали порядок на флангах.  Верблюды, груженные переметными сумами, привыкшие к дальним переходам, послушно держали темп. Караван двигался к предгорьям Урала. Там его поджидали перекупщики. По всему выходило: хороший куш сорвал мурза. Он покачивался в седле и подсчитывал будущие барыши. Получалось, при самом худшем раскладе три цены возьмет.

            Аул остался далеко позади, а впереди небо затягивалось тучами. Надвигалась гроза и скоро накрыла караван. При первых ударах грома лошади заволновались, встали на дыбы и, сминая друг друга, бросились врассыпную. Сквозь завесу дождя слышались окрики погонщиков и щелканье кнутов.

            Купец спрыгнул на прибитую дождем траву  и, разгребая руками ковыль, простерся ниц. Он читал аяты Священного Корана и одновременно подсчитывал возможные убытки, Аллах отвернулся от него.

            Гроза миновала, погонщики собирали по степи успокоившихся лошадей. Кыюкана не досчитались. За него при должном уходе и воспитании можно было выручить целое состояние. Стригунка искали долго и нашли. Он лежал в овраге с переломанной ногой и жалобно откликался на призывное ржание матери.

            – Бездельники, – в ярости кричал мурза, – за что я вам плачу, кормлю, пою? Если так и дальше пойдет, я разорюсь через ваше верхоглядство. Что рты пораскрывали?! Работать! Впереди длинный переход. В ближайшем ауле наполните баклаги водой и смотрите, чтоб все лошади были напоены. Да не спускайте глаз с белой кобылы.

            – Что делать с этим, хозяин?

            – Оставьте. Некогда с ним возиться.

            Солнце клонилось к закату, надо было спешить. Мурза подал знак, и караван тронулся в путь.

 

            – Ты смотри, какой арабчонок!

            Цыган тихонько присвистнул. Кыюкан вскинул голову и, косясь на чужака, замер. Драго воровато осмотрелся по сторонам, вынул из-за пазухи кусок хлеба. Стригунок доверчиво потянулся за угощением и не смог подняться на ноги.

            – Ай, ты, хороший мой. Похоже, плохи твои дела. Как ты очутился здесь?

            Драго ощупал повреждённый сустав.      

            – Что же мне с тобой делать?

            Кыюкан, чуя аромат хлеба, ткнулся мордой в смуглую грудь человека. Тот задумчиво гладил  малыша и вдруг решительно поднялся от земли, и ушел, но скоро вернулся, и не один – с шовихани*. Старуха, опираясь о раздвоенный конец посоха, склонилась над скакуном. Кыюкан резко отдёрнул голову, видно было, как напряглись мышцы под его кожей.

            – Осторожно, Зида, ты напугала моего Серко.

            Зида усмехнулась.

            – Так, значит, Серко? Он сам назвался тебе? Или ты расспросил хорошенько?

            Голос шовихани был скрипуч. Звуки из уст ее выходили, будто перетертые песком и пылью дорог. Драго растянул рот в улыбке, выставляя напоказ два ряда крупных белых зубов. Старуха качнула головой.

           – Ты и твой конь стоите друг друга. У тебя такие же крепкие зубы, как у него.

            Шовихани сунула руки в глубокие карманы своего передника, достала короткий, остро наточенный нож-чури*, льняной мешочек с плоскими гадальными камешками и кисет с табаком. Все это разложила на траве.

            – Недавно здесь прошел караван. Видно, малыш отбился от матери, упал в овраг и повредился.

             Говоря так, она осматривала распухшую ногу жеребенка.

             – Пока нарастет костная мозоль, два месяца пройдет. Если скакунок и выживет, все равно бегать не сможет.

            Драго опасался, что старуха не возьмется за это хлопотное дело.

            – Прошу тебя, Зида, вылечи его. Я все сделаю, что надо.

            – Ладно. Работы будет много. Сооруди навес, врой четыре столба и раздобудь кожаные ремни, крепкие веревки и проволоку. Сделаем лебедку, будем ставить на ноги твоего Серко.

            – Я для него постараюсь.

            С этими словами Драго вынул из-за пояса топор и пошел в ближайшую рощу. Шовихани срезала ножом конский волос, смешала с землей и принялась нашептывать заклинания.

 

Со дня гибели Габдуллы Исхака прошло восемь дней. В Алькеево прислали батальон солдат. Зачинщиков арестовали. Искали Ягфара, и не нашли. Он исчез. Слухи о нём ходили разные. Одни говорили, что он кочует с башкирами, другие – в Иран подался. Человек, который будто бы видел его, убеждал: «Следы Ягфара надо искать в песках Гоби».

 

Из числа тех двадцати шести, взятых под стражу, только Фаттаха Нургали оправдали и выпустили. Следствие решило о нём так: «Убеждённый лично в несоответствии правил постановления и законов шариата, он искренне передавал своим единоверцам, что думал и чувствовал, уговаривая их отстаивать своё вероучение». Остальных судили. Рашида лишили всех прав состояния и отправили в Сибирь на поселение. В дороге он умер, и его закопали в землю без савана, без молитвы, как безродного. Ягфара приговорили заочно к десяти годам каторги. Багии постановили оплатить судебные издержки и перевозку войск. Тучные стада овец пошли на покрытие расходов.

В аулах на каждое хозяйство наложили штраф – налог полтора процента. Народ терпел убытки. Вспыхнувшее восстание, не успев разгореться, потухло. Фатах Нургали сам того не ожидая, вышел из воды сухим, поникший вернулся домой, стыдился людям в глаза смотреть. Старейшины решили: нет за ним никакой вины. Однако, не все в аулах думали так же.

Аниса-ханум так и не оправилась, не узнавала сноху, проводившую целые дни возле ее постели и в горячечном бреду звала то мужа, то сыновей. В последнюю минуту разум вернулся к ней. Умирающая вцепилась в руку сиделки.

 – Ты никогда не узнаешь этого, пустоцвет. Благодари Аллаха! Все прахом…

Она не договорила, закашлялась и испустила дух. Мохаббат закрыла ей глаза и тихо плакала:

            – Для чего мне жить? Для кого?

            После похорон свекрови Мохаббат вернулась в дом своих родителей и дала обет никогда не выходить на люди.


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 13 Октябрь 2015 - 19:43


#8 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 13 Октябрь 2015 - 15:12

                                                         VIII

            Через деревню Митрофановка шли огнепоклонники. Впереди выступал обутый в сапоги старейшина. За ним, понуро свесив голову, – запряженная в повозку чалая* кобыла. Жители деревни вышли поглазеть на пришлецов и застыли у своих ворот. Старейшина, отведя руку назад, вел чалую под уздцы,  степенно кланялся селянам и всякий раз приподнимал над головой черную, видавшую виды фетровую шляпу. Старейшину звали Белищё. Он был одет в короткую безрукавку из овчины и просторные шаровары с широким расшитым пестрыми нитками поясом. Из-за пояса торчала курительная трубка. Кибитка, обтянутая задубевшей от солнца и дождей тканью, содрогалась на ухабах, и заостренный верх её раскачивался из стороны в сторону. Цыганята, высовываясь из кибитки, постреливали по сторонам черными диковатыми глазёнками. За повозкой, взметая дорожную пыль длинными пёстрыми юбками, двигались женщины. На них были пестрые кофты с широкими рукавами и повязанные на поясе узорные шали с кистями.

            Шествие замыкал цыган в темно-зеленом бархатном камзоле поверх красной рубахи и в клетчатых, доходящих до колен штанах. Голову цыгана прикрывала соломенная конической формы шляпа. Пройдоха нес на спине большой узел. Притороченный к узлу чайник болтался на груди. Цыган останавливался, чтоб передохнуть, повыше вскидывал ношу, при этом крышка чайника подпрыгивала, издавала звук, похожий на стон, а на глаза ходока съезжала шляпа. Зазуля поправлял ее и двигался дальше. Проходя мимо чурбака, в который был воткнут топор, невзначай опустил руку, чуть дернулся в сторону – и топорище исчезло в просторном рукаве рубахи. Хозяин топора, не мигая, смотрел на странника и не заметил пропажи. Ребятня окружила цыгана. Иные, кто побойчей, смело заглядывали в лицо чужака. Зазуля добродушно улыбался, мол, что с них возьмешь –  дети есть дети. У  крайнего дома он разговорился со стариком, предложил мен и пошел из деревни, обутый в старенькие, но еще крепкие калоши. Старик смотрел ему вослед, в раздумье водил пальцем по остро заточенному краю топора.

                Табор поднялся вверх по реке и остановился вблизи татарского аула, облюбовав поляну, окруженную с трех сторон ивняком. Белищё оглядел из-под руки заселенную гряду холмов. В центре аула напротив байской усадьбы возвышалась белая мечеть. Она сияла на солнце, как глыба сахара. Должно быть, староста живет где-то рядом с ней, решил Белищё и пошел искать нужный ему дом. Лучше сразу договориться со старостой и через него со всеми жителями и получить разрешение на временное соседство. Две молодые цыганки соорудили из своих шалей по люльке. Одна и вторая посадили в люльку первого подвернувшегося под руку малыша и, привязав к себе, направились в сторону усадьбы.

            Цыганки переступили порог дома Багии. Они были смуглы и белозубы. В глазах – ни гордости, ни кротости, ни робости. Пестрые линялые юбки огнепоклонниц не скрывали босых стоп.

             – Мир вам. Мы пришли просить хлеба для наших детей.
            В ответ Багия поклонилась.

            – Как зовут вас?

            Та, что на вид была постарше, ответила:

            – Меня – Лала, её – Вайолка.

            – Откуда вы пришли, Лала?

            – С востока.

            – Куда идёте?

            – На запад.

            – Зачем?

            – Чтобы увидеть, где ночует солнце.

            – Много ли вас?

            – Наш табор небольшой. Пятеро женщин, пятеро мужчин, старейшина, шовихани и дети.

            – Почему ваш народ не хочет работать на земле, жить своим хозяйством?

            Цыганки переглянулись. Лала затянула туже ослабший узел узорной люльки.

            – В пути мы видели человека, который привязал журавля к вбитому в землю колышку. Птица махала крыльями, хотела взлететь и не могла, крепко были привязаны её ноги. Человек смотрел на неё и смеялся, а птица смотрела в небо и плакала. Вон у тебя и дом есть, и хозяйство, а счастья на твоём лице не видать. Подай нам, если можешь, на пропитание, и мы уйдём.

            Получив молока и хлеба, цыганки поклонились и ушли.

            Багия уложила сына спать, всматривалась в его лицо и думала о муже. Если вернётся, отправят на каторгу. Если не вернётся, что будет с ней и детьми? И так, и так получалось худо. Где он теперь, оторванный от дома, скитается, как цыган перекати-поле? Хоть бы какую-нибудь весть прислал. Хоть одно слово: жив. Хоть одно.

            Переговариваясь в полголоса,  Вайолка и Лала возвращались в табор. Вайолка держала в руке большой куль с провизией.

            – Скажи, Лала, зачем ты придумала журавля?

            – Я не придумала, так оно всё и было.

            – А я ничего такого не видела.

            – Конечно, ты была в кибитке со своим Драго, а вход завесила голубой  тканью.

            Вайолка смутилась:

            – Зачем ты рассказала ей про журавля?

            – У этой красавицы связаны не только ноги, но и крылья.  

            Вайолка развела огонь, подвесила котелок, и скоро в нем забурлила похлёбка. Каждый вечер на берегу реки разгорался костер, цыгане варили кулеш*. К чужакам скоро привыкли и перестали замечать. Не до них стало.     

           

            Началась война России с Германией. Турция готовилась нарушить нейтралитет. В эти дни много было волнений среди жителей аулов, разные призывы звучали с кафедры Алькеевской мечети. Человек с тонкими красивыми чертами лица говорил:

            – Русские покорили татар, башкир, туркестанцев, кавказцев. Мало им этого! Теперь они хотят покорить еще и персов, и турок! Надо объявить бойкот. Можем ли мы воевать против наших братьев по религии и по крови?! Нет! Мы не должны идти против халифа – духовного главы всего мусульманского мира! Знаете ли вы?! В стамбульской мечети шейх-уль-ислам – старейшина ислама перед зеленым знаменем Пророка, мир Ему, объявил джихад. Он сказал: Россия, Англия и Франция враждебны  исламскому халифату и прилагают все усилия к тому, чтобы погасить высокий свет ислама. Старейшина призвал всех мусульман объявить священную войну правителям названных государств!

            По рядам прошел гул:

             – Кто это говорит? Откуда он?

            – Смело выступает!

            – За такие слова по нынешним временам...

            Во всякой толпе найдутся сведущие люди. Шепоток, что ручеёк, пробившись из уст, побежал по залу.

            – Кунак* из Казани. Зовут Султан.

            Человек продолжил.

            – Братья, я приехал к вам из Казани затем, чтобы рассказать, что думают и чувствуют мои земляки. Вынужденный патриотизм отдельных людей не может выразить общего настроения народа. Внутри России мы безмолвны. Мы не можем открыто выразить наши пожелания. Вспомните недавнюю схватку с правительством! В Казани были арестованы больше ста человек, осуждены и отправлены на каторгу. Я знаю: двадцать пять человек ваших земляков, также боровшихся за веру отцов, сосланы в Сибирь и только один – ваш староста – выпущен на свободу, а еще один бежал от ареста и теперь вынужден прятаться от властей, убивших его отца. Справедливо ли это?

            Фаттах Нургали слушал, опустив голову, теребил в руках газету «Вакыт» («Время») и, когда настал его черед подняться на кафедру, долгим взглядом обвел присутствующих.

            Кто-то сказал:

             – Ему бы помолчать теперь.

            По рядам прошел ропот. Из первого ряда поднялся старейшина и повернулся лицом к умме.

            – Дадим ему слово.

            – Пусть говорит.

            Фаттах Нургали приободрился.

            – Сейчас не время для розни! Наш гость из Казани сказал правду, но это не вся правда, а что может быть хуже полуправды? Мусульмане Ирана, Средней Азии, Афганистана и других государств не поддержали призыв старейшины из Стамбула. Муллы Петербурга, Казани, Уфы, Оренбурга и других российских городов подписали протест, адресованный Турции. Я принес газету. Здесь напечатана фетва* нашего муфтия, да продлятся его дни.

            Староста развернул газету и прочел вслух:

            – В Российском государстве мы живем уже много веков и с ним сблизились исторически; в этом нашем отечестве мы живем, пользуясь земными благами; целостность нашего отечества, а равно и его мощь, есть источник нашего благополучия, и нашего спокойствия. Нам, российским мусульманам, нужно, конечно, беречь свое отечество от врага. Мы, мусульмане, заодно со всем российским народом и в эти тяжелые времена должны подать помощь нашему государству к отражению неприятелей. И во времена прежних войн, защищая отечество, русские мусульмане показывали великие самопожертвования, и во времена настоящих, проходящих перед нами событий они, Бог даст, выкажут с избытком еще раз свой патриотизм. Гул одобрения прокатился по залу. Фаттах Нургали перевернул страницу газеты.

            – Так сказал муфтий, да продлятся его дни. А вот что сказал губернский кадий. «Участие России в союзе стран, противостоящих другим христианским государствам, к которым хочет примкнуть Турция, нет ничего оскорбляющего нас, ничего унижающего ислам. Наша преданность России диктуется не только принципом подданства, но и голосом совести и велениями Корана».

            Новый гул одобрения прокатился по залу:

            – И кадий складно сказал.

            Староста поднял руку вверх, призывая к тишине.

            – Братья, среди наших земляков есть бывалые служивые люди – солдаты и офицеры, проявившие свою храбрость в русско-японской войне. Вы хорошо знаете их: Арсланов, Хабибуллин, Гафуров, Низамов. Дадим им слово.

            Названные держали речь перед собранием. Последним выступил подъесаул первого оренбургского казачьего полка Низамов. Правый пустой рукав темно-зеленого чекменя его был заправлен за пояс. На голове  плотно сидела фуражка со светло-синим околышем.

            – Война! Надо воевать, ничего не поделаешь. Надо дать немцу по шапке! Надо драться не хуже русских. Надо послужить отечеству. Оно и для русских, и для нас одно. Свободная Россия – это и наша свобода. А гостю из Казани я бы сказал, что он…

            Низамов стал всматриваться в лица прихожан, и все  завертели головами. Кунак еще раньше незаметно покинул мечеть. Не найдя его, подъесаул договорил:

             – Складно говорил гость из Казани, но от его слов будет только вред нашим интересам. Не слушайте таких гостей.

            Следом за ним в поддержку сказанного выступил мулла и завершил речь молитвой. Все раскрыли перед собой ладони.

 

            По распоряжению губернского начальства все, годные для прохождения воинской повинности, были взяты на учет, внесены в списки и в назначенный день съезжались с окрестных аулов в Алькеево – к месту сбора. Мечеть приняла под свои своды призывников и на время стала военным лагерем, здесь в течение нескольких дней наскоро обучали русскому языку и грамоте. Во дворе мечети шла строевая подготовка. Унтер-офицеры – урядники, фельдфебели – проводили занятия с новобранцами. Старшие офицеры следили за порядком. Общественные амбары были вскрыты. В домах пекли хлеба для лагеря. Работала полевая кухня.

            Первые сформированные части покидали Алькеево. Обоз тянулся через всю улицу и направлялся в уезд. Там при полковом штандарте мирные скотоводы и землепашцы примут присягу: «Заключаю сию мою клятву целованием преславного Корана и ниже подписуюсь». К присяге новобранцев поведет полковой мулла, он воскликнет: «Аминь!» Все поднесут руки к лицу, после чего станут солдатами Российской империи. По всей стране на защиту её поднимутся полтора миллиона мусульман, многие прославят русское оружие, и подвиги их рассеют сомнение императора в благонадежности «инородцев». Один из немецких генералов, наблюдая Текинскую кавалерию в действии, воскликнет в страхе:

             – Я не знал, что на службе у русского царя есть дьяволы! Их подвиги вне пределов человеческих возможностей и граничат с безумием!            Жители провожали своих родных. Апайки голосили, старики стояли, обнажив головы. Малайки, рискуя попасть под колеса, бежали рядом с обозом. Молодые замужние женщины испуганно выглядывали из ворот, незамужние липли к окнам. Багия вынесла несколько пар шерстяных носков и раздала новобранцам.

            – Рахмат! Исян бул, яшь килен! – говорили ей. (Спасибо! Будь здорова, молодая!)

            Отъехав на расстояние, говорили всякое:

            – Смелая и красивая, а муж-то в бегах.

            – Мы под пули, а этот в бега!

            – Да ведь это раньше случилось. Когда старосту арестовывали, сам губернатор приезжал. Ягфар первым полез в драку. Брата его сослали, а этот оказался умней: продал табун и – фьють. Ищи ветра в поле.

            – Найдут.

            – Если до сих пор не нашли, теперь не до него.

            – У богатых защитники найдутся, деньги всякому нужны.

 

            Драго и шовихани вернулись к своим, ведя под уздцы стригунка.

            – Смотрите, кого мы привели. Это Серко.

            Цыгане обступили скакуна, гладили, хлопали по бокам. Гордый собой, Драго направился к жене. Вайолка встретила его, скрестив на груди руки.

             – Будет сегодня праздник. Муж мой вернулся!

            В траве звенели крыльями кузнечики, а в небе сияли крупные августовские звёзды. Самое время для разных историй. Цыгане расселись вокруг костра.

            – Как ты продал купцу лошадь, Зазуля?

            Зазуля начал свой рассказ, который знали в таборе наизусть.

            – Дело было осенью, теперь уж не помню, в каком городе, помню, холодно было. Зашел я в рюмочную, чтоб немного согреться. В карманах моих ветер гуляет, а в рюмочной тепло и пахнет пирогами так, что у меня слюнки потекли. Вижу: сидит мужик, сливянку щами заедает, в бороде его капуста застряла. Я подсел, разговорились. Оказалось, мужик этот конюхом служит у местного купца Трохина. Слово за слово узнал я, где живет этот самый Трохин, узнал его привычки, а также то, что была у купца пара дышловых* – гнедая и вороная. Однако Трохин хотел купить еще одну вороной масти, чтоб в рост, в цвет, чтоб все честь по чести. Конюх прикладывался к сливянке и набрался сверх возможностей своих, а мне только того и надо. Уснул он под столом, как младенец, насытившийся молоком матери. Нашарил я в его кармане ключи, а сначала доел пироги, щец хлебнул, отправился в конюшню и выкрал гнедого.

            Зазуля подкинул в огонь хвороста и продолжил:

            – Рано утром привел на купеческий двор вороного. Трохин вышел на крыльцо, увидел: конь-то как раз тот, что и надо ему, сошел со своего крыльца высокого, осмотрел жеребца, в зубы заглянул – все хорошо, без подвоха добрый конь. Ну, и говорит мне: «Выведи из конюшни вороного, посмотреть хочу, как в паре они будут». Я вывел. Трохин смотрит: все хорошо – и в цвет, и в рост. вотправился в конюшню, выкрал гнедого.мане бепал под стол.  За шестьдесят пять рублей сторговались. Получил я свои денежки и ушел. Иду, а навстречу мне тот самый конюх. Пожалел я его и обронил ключи на дорогу так, чтоб он мимо них не прошел. Обрадовался конюх находке и веселее потопал к конюшне. Я за ним. Подсмотреть хотел, что дальше будет. Забыл сказать, конюха Савелием звали. Подивился Савелий новому вороному и взялся за дело, стал  его чистить скребницей, глядь, а руки в саже. Он давай живее скоблить, глядь, а это гнедой трохинский! Перекрестился конюх и бегом в рюмочную похмеляться. Я за ним. Вхожу, глаза в пол, вроде не вижу, не узнаю.

            – А, – говорит он и машет мне рукой, – иди сюда.

            Подхожу. Лицо мое светлеет, улыбаюсь, даю понять, что узнаю вчерашнего знакомца.

            – Как здоровье, – спрашиваю.

            Он мне:

            – Худо, брат. Выпей со мной сливянки.

            Выпили. Выслушал я его историю, посоветовал не пить много и пошел.

            Зазуля умолк. Настал черед Зиды. Много знала она всяких былей и сказок. Шовихани посмотрела на огонь и начала такими словами.

            – Эту легенду я слышала от своей матери. Моя мать – от своей, а та от своей. Давно это случилось. Тогда у цыган не было огня, и туго приходилось им в лютые морозы: ни согреться, ни пищу не приготовить. Вот в один из таких дней пошел юный Мурш добывать для табора кусочек солнца…

 

Мужчины уходили на фронт. Некому стало работать на земле, некому убрать хлеб. Багия рассчитала управляющего и взяла хозяйство в свои руки. Дальняя родственница Ягфара не хотела оставить Багию в такое трудное время, присматривала за порядком в доме, за детьми и плакала втихомолку, утирая слезы краем платка:

– Какой беды нам ждать еще? Храни, Аллах!

Сын конюха принес добрую весть. По нему было видно: он очень спешил. Испарина покрыла его молодое, обласканное ветром и солнцем лицо.

– Багия-ханум, я видел у цыган Кыюкана!

– Ты не ошибся, малай?

– Нет. Я его из тысячи узнаю. Сегодня табор последнюю ночь ночует.

– Ладно, подожди на крыльце. Проводишь меня к ним.

Нурлат кивнул и вышел.

            Табор спал, и только Зида не смыкала глаз. Жаль было такую лунную ясную ночь тратить на сон. Она просушила над огнем коренья, разложила их на земле. Один из них напоминал конскую голову. Шовихани бросила его в котел с кипящей водой, и уже произнесла первые слова заклинания: катар рукх, катар пхув…

            Со стороны аула послышался шорох. Шовихани обернулась на приближающийся звук. Кто-то продирался сквозь заросли.

            – Просыпайтесь, к нам идут.

            Нурлат первым выбрался из темноты ивняка, следом на освещенную лунным сиянием поляну вышла Багия. Оба остановились в нерешительности. Вайолка поднялась навстречу гостям. Багия тоже сделал шаг вперед и снова остановилась, беспомощно озиралась, словно пробудившийся ото сна ребёнок, будто не могла взять в толк, как оказалась здесь, среди этих чужих людей. Старуха, похожая на убыр-эби, сидела у костра. В её глубоко посаженных глазах метались отраженные языки пламени. Отблески его падали на темное лицо, изрезанное вдоль и поперек морщинами, будто все дороги, ею пройденные, укоротившись, отпечатались на нём. Из-под платка, намотанного вокруг головы старухи, торчали седые всклокоченные волосы. Вайолка взяла Багию за руку и подвела ближе к огню.

            – Какое дело у тебя?

            Багия хотела ответить, но Зида опередила.

            – Она хочет узнать, как попал к нам стригунок. Верно?

            – Верно.

            – И то верно, что хочешь разузнать о своём муже, который оставил тебя.

– Истинно так. Вы видели его? Встречали?

Шовихани приказала:

– Садись и слушай.

Багия села и приготовилась выслушать старуху. Зида, не спеша, набила табаком трубку.

– Как ты называла стригунка?

– Кыюкан.

Шовихани согласно качнула головой.

– Доброе имя для коня. Кыюкана бросили потому, что он сломал ногу. Убивать не стали. Торопились, видно. Драго нашёл его, я вылечила. Мужа твоего не видели, не встречали, ничего не слышали о нём.

Нурлат, обняв Кыюкана за шею, что-то нашёптывал в чуткое ухо, и тот откликался на знакомую ласку радостным ржанием. Багия тоже подошла к стригунку, коснулась замшевых губ его.

– Продайте мне Кыюкана. 

Шовихани указала на Драго.

 – Он хозяин. У него спрашивай.

Драго и слушать не хотел об этом.

Багия повернулась, чтобы уйти. Шовихани остановила.

–  Твой муж жив, он идет в Мекку.

– Откуда знаете?

Зида раскурила трубку.

– Не спрашивай. Больше ничего не скажу.

Утром следующего дня табор ушел, и Кыюкан ушел с ним.


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 13 Октябрь 2015 - 19:44


#9 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 13 Октябрь 2015 - 19:48

Этот текст, как хорошее вино, нужно пить читать в особом состоянии духа и растягивая удовольствие.

Шикарно, ничего не скажешь...



#10 fotka

fotka
  • Amigos
  • 3 318 сообщений

Отправлено 13 Октябрь 2015 - 20:31

Этот текст, как хорошее вино, нужно пить читать в особом состоянии духа и растягивая удовольствие.

Шикарно, ничего не скажешь...

Лучше сразу и целиком. Проверено :)

Не комментирую, потому что читала. Да и рождался "Посох", можно сказать, на моих глазах...


Сообщение отредактировал fotka: 13 Октябрь 2015 - 20:34


#11 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 03:09

Лучше сразу и целиком. Проверено Не комментирую, потому что читала. Да и рождался "Посох", можно сказать, на моих глазах..
Спасибо, Фотка! Ты меня многому научила. Кланяюсь.

#12 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 03:12

Этот текст, как хорошее вино, нужно пить читать в особом состоянии духа и растягивая удовольствие. Шикарно, ничего не скажешь...

Благодарю, Юлия! Такая похвала - бальзам для души.


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 18 Октябрь 2015 - 17:34
хештег дописала)


#13 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 03:16

IX

Поначалу дела складывались удачно. В Петербурге Ягфар встретился с главой мусульманской общины и честно рассказал обо всем, что случилось с ним. Глава общины – человек нестарый, но умудренный, внимательно выслушал и обещал помочь с документами, а на прощанье сказал:

 – Сейчас не лучшее время для хаджа, но у тебя выбор невелик. В твоём случае путь в Мекку через Крымский полуостров будет слишком длинен, пробуй добраться через Румынию. Из Констанцы торговые суда ходят в Константинополь и обратно. В Европе ты будешь в безопасности, хотя, кто знает, что теперь опаснее. Разные слухи витают в воздухе, и порохом попахивает.

Члены общины приютили беглеца, и потянулись дни его в томительном ожидании. Было время подумать о многом. Ягфар всё сильнее скучал по дому, и всё чаще сомнения одолевали его. Он спрашивал себя: мог ли поступить иначе? И сам себе отвечал: не мог. Слишком много накопилось несправедливости. Слишком часто гуляли нагайки по спинам непокорных, не желавших отказываться от своей веры в Аллаха, не желавших принимать законы, противные мусульманскому обычаю. И вот власть крепкой рукой солдата пролила кровь ни в чем неповинного безоружного старика. По ночам Ягфару снился один и тот же сон: солдат прикрывал от ударов свою голову. И именно Ягфар, а не кто-то другой, раз за разом вонзал вилы в податливое мягкое тело. Солдат отнимал от лица руки и смеялся, широко открывая наполненный кровью беззубый рот. Страшными были его глаза, они смотрели куда-то сквозь Ягфара, и от этого взгляда он просыпался и долго не мог понять, где находится, а поняв, думал о том, что было в тот день на самом деле. Нет, он не убивал, хвала Аллаху! Он бросил клич пророка Мусы: «Око за око, зуб за зуб!» Это решило участь солдата.

Воспоминание о жене было для Ягфара спасением. Дорого отдал бы он, чтобы оказаться с ней рядом. Что случилось с ними? Почему не могут быть вместе? Почему он должен скитаться, имея свой дом? Вспоминал детей и искал способ подать о себе весть. Нужен был верный человек, и такой нашелся. Он ехал по своим делам в Самару и взялся выполнить поручение Ягфара. По Божьему промыслу иль по изворотливой прихоти шайтана, но человек тот, отправясь на Волгу,  окажется совсем в другой стороне.

Ягфар с новыми документами был на полпути к цели. Он все рассчитал правильно, но не мог предвидеть того, что 14 июня 1914 года наследник Австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд будет убит. Выстрел девятнадцатилетнего сербского террориста Гаврилы Принцип нарушит хрупкое равновесие в мире, и начнётся война. Она смешает всё, спутает все карты, затянет Ягфара в безжалостную воронку, а затем швырнет на обочину в придорожную пыль и оставит там умирать. Судьба его была предрешена потому, что Мосин уже изобрел трехлинейку, и мастер оружейного завода изготовил её. Патрон и пулю отлил другой мастеровой, тоже понимающий в своем деле. Всё это попадет в руки солдата. Добрый малый, губошлеп,  надев форму пехотинца, отправится на передовую, откуда едва выберется живым и вдруг поймет, что смерть – всему венец, потому что смерть, кругом смерть, и рядом с ней тускнеет всё и теряет всякий смысл.

На одной из улиц захолустного южного городишка пехотинец встретит человека, идущего с оглядкой. Солдату почудится опасность, он загонит патрон в патронник и выстрелит. От удара Ягфар пошатнётся, упадет навзничь, и в его угасающем сознании мелькнет окровавленная беззубая улыбка. Чьи-то сильные руки ухватят его за ноги и оттащат с дороги на обочину. Он будет смотреть с застывшим в глазах изумлением на чужое опостылевшее небо.

 

             Ожидая известий от мужа, Багия пережила первую мировую, гражданскую, революцию, разорение и голод. Много горя выпало на её долю. Разве ей одной?! Новая власть заняла байский дом под сельсовет. Хозяйку с детьми выселили в баню. Те, кто ещё недавно кормились из рук Багии, теперь плевали ей вслед:

            – Байская сволочь!

            Дочь Кашаффа Марджани упрёки на головы обидчиков не выплёскивала, гордо несла свою. Точно так, несла на коромысле вёдра, наполненные водой до краёв, шла по аулу, не сгибаясь под ношей, не уронив ни одной капли.

            Не каждый, кто пережил богатство, сумеет пережить бедность. Пригодились Багии добрые навыки в рукоделии. Красен был этот хлеб, и горек, и сладок. Дни проходили в трудах, в заботах о детях. Габдельбедек вырос угрюмым, неразговорчивым. Ханифа – жизнерадостной и статной. Багия собирала приданое для приёмной дочери. Только вот женихи не засматривались в её сторону. Апайки судачили:

             – Лицом-то в Ягфара пошла.

             – Его отродье.

             – Пригуленная.

            – Эх, Камиль-абзый, пусть его место будет в раю.

            Имеющие взрослых сыновей, хлопали себя по  бокам:

            –Тьфу-тьфу! Не приведи, Аллах, такую невестку в дом.

             Имеющие взрослых дочерей подхватывали:

            – Куда переднее колесо покатится, туда и заднее.

Габдельбедек за дерзость свою часто бывал бит сверстниками.

             – Байский последыш, где твой отец? – дразнили они.

            Он отвечал:

             – Раззявы! У вас телега развалится – дрова, овца сдохнет – мясо.

            В другой раз кидали ему:

             – Эй, выродок байский, сестра твоя честная или в мать пошла?

            – Честная, да не про вашу честь, босота.

           Ему отвечали:

            – Если молоко вовремя не взбить, оно прокисает.

            Габдельбедек бросался на хулителей с кулаками. Те только того и ждали, набрасывались ответно и отступали от него, избив до полусмерти. Багия лечила сына отварами трав, вразумляла:

             – Остынь, горячая голова. Сказано: если, кто бросит в тебя камень, брось ему мясо.

            – Почему отец оставил нас?

            – Спросишь его, когда вернётся.

            – Не вернётся он.

            – Вернётся.

            – Каким был мой отец? 

            – Ты похож на него и лицом, и характером. Ты такой же дерзкий, как он. Он такой же малоразговорчивый, как ты. Ты – сын своего отца.

            Отслужив срочную, Габдельбедек вернулся ещё более угрюмым, чем был. Отцова тень всюду ходила за ним по пятам. Слово «неблагонадёжный», будто клеймо, прикипело к нему. А жизнь не стояла на месте. На полях тягловых лошадей сменили трактора. Габдельбедек выучился на тракториста и, чтобы вырвать семью из нищеты, работал за троих.

            Время перемалывает всё: и радости людские, и злобу. Председатель сельсовета выписал лес на постройку дома для Багии и, когда дом был готов, она и её взрослые дети переехали на окраину аула. После тесноты и сумрака бани новый дом казался светлым и просторным.

            – Теперь есть куда привести жену, – сказала Багия сыну.

            Не успели порадоваться, грянула новая война с Германией. Перед отправкой на фронт Габдельбедек посадил возле дома молодую берёзу.

            – Пусть растёт высокой и крепкой, чтоб издалека приметной была.      Он ушёл с первым призывом и в первом же бою пропал без вести. Багия ждала мужа и сына, выходила за околицу и смотрела вдаль из-под руки: не пылится ли дорога? Не идёт ли кто по ней?

            Ханифа помогала матери вести нехитрое хозяйство, в заботах времени не замечала. Все сроки – поры невест, вышли. Она оставалась такой же приветливой и жизнерадостной, верила в свою звезду. Хамида-абыстай из жалости взялась уладить дело. Сваха, сильно постаревшая, не жалела языка, лила мёды на голову невесты и нашла для неё покалеченного войной. Пусть окольная, да всё же дорога, пусть хроменький, да всё жених.

            Справили свадьбу. Багия, наточив, как следует, нож, зарезала последнюю курицу. Выставила на стол угощение: чак-чак, шурпу, мясо, хлеб и дала за дочерью приданое: перину, подушки, одеяло, дюжину полотенец, вышитых тамбуром. Одно такое полотенце досталось свахе. Хамида-абыстай лила над ним слёзы, вспоминая богатую свадьбу Багии и, вдоволь налюбовавшись узором, упрятала подарок в сундук, в котором хранилось точно такое же.

            – Пусть дни твои будут светлыми, дочь Марджани!

            Война закончилась. В аул возвращались фронтовики. Багия по обычаю своему выходила за околицу и смотрела вдаль. Может быть, от этого долгого ожидания, от сухих слёз глаза её стали затягиваться плёнкой. 

            Ханифа носила в сердце радость, под сердцем – сына. Счастливы были молодые мать-отец. Да, видно, короткое оно было отмеряно им. Как-то вечером бывший фронтовик вышел во двор, сел на лавку, закурил и тихо умер, и не чувствовал уже, как обжигала ему пальцы тлеющая самокрутка. Багия растила внука, Ханифа – сына. Мальчика не баловали, но глаз с него не спускали. Сильна, сильна была кровь Ягфара, проступили его черты во внуке и через внука в правнучке.


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 18 Октябрь 2015 - 17:37


#14 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 03:20

X

            Алия спрыгнула с подножки «Лиаза» и, отойдя в сторону, оглянулась. Попутчиков не было. Не было свидетелей самостоятельности её, и некому подивиться на ее синие ленты в тугих темных косичках и на красивое платье в синий горошек. Автобус выпустил на прощанье сизое облако и потарахтел дальше.

Грунтовая дорога, ведущая от шоссе в аул, блестела на солнце. Слева и справа вдоль наезженной колеи тянулась широкая полоса земли, не тронутой плугом. Колхозные поля лежали в окантовке сочно-желтой пижмы, разросшейся, разгулявшейся не на шутку. Кое-где среди желтизны стыдливо багровел татарник. В черных бороздах торчала нежная прозелень моркови. Вдали на взгорке белело здание фермы. А там дальше за ней дорога ухала вниз к реке и снова поднималась вверх. Самой реки было не видно, угадывалась только её береговая линия. Зеленым шаром замерла над ней черемуховая роща. Каждый год рощу трясут все кому не лень, собирают богатый урожай дармовых ягод. Алия разулась, перекинула через плечо связанные шнурками туфли и, оставляя в теплой пыли следы босых ног, решительно двинулась вперед. Что ей три километра пешего хода?! Сумка, такая легкая вначале, с каждым шагом стала наливаться тяжестью. Одолев половину пути, Алия остановилась передохнуть.

Пегая с рыжей челкой кобыла, вздрагивая от укусов слепней, докучавших ей, нехотя тащила телегу, понукаемая хозяином. Он сидел на ворохе сена. Широкополая соломенная шляпа прикрывала его коричневое от загара лицо. Из ворота полотняной рубахи торчал крошечный треугольник синюшно-белого тела, никогда не знавшего солнца. За спиной водовоза, на задке телеги, громыхали, ударяясь друг о друга, порожние алюминиевые фляги. Алия поздоровалась.

–Здравствуйте, Карим-бабай!

Пегая потянулась к сумке Алии, ткнулась мягкими губами. Круглая слеза радужно светилась в темном глазу доброго животного. Карим-бабай кнутовищем сдвинул шляпу на затылок, прищурился.

– Никак Муслимовых внучка?

– Да.

– Ну, ну, молодец. А я смотрю, кто-то идет от шоссе. Думаю, никак с рейсового, думаю, никак Муслимовых. Забирайся, на вот, куфайку подстели.

– Рахмат, бабай.

            Устроившись к движению боком, Алия свесила ноги с телеги. Карим-бабай стеганул пегую по выпуклым бокам.

– Но-о, шельма!

            Ехать было тряско и весело. Карим-бабай расспрашивал.

– Отец-мать здоровы ли?

– Здоровы, спасибо.

– Ну-ну молодец. На каникулы?

– Да. Надо эбике помочь.

– Ну-ну молодец. Какой класс закончила?

– В седьмой перешла, Карим-бабай.

– Ну-ну, молодец. А я смотрю, идет кто-то. Думаю, никак с рейсового…

Полуденное июньское солнце, набравшее силу, отдавало своё тепло земле. Степь отзывалась пряным ароматом молодого крупнотравья. Высоко в небе звенел жаворонок. Однообразная песня его навевала сон. Карим-бабай задремал, уронив голову на грудь. Пегая почуяла послабление и тут же перешла с ленивого бега на шаг, процокола по бревенчатому мосту и медленно вкатила телегу с седоками в аул. У крайнего дома в тени хозяйских ворот отдыхала большая лохматая псина, кинулась было на грохот колес, но передумала, вернулась на место. Миновали сельсовет, школу, продмаг. На всём пути никто не встретился. Страда. На дверях клуба висел амбарный замок, над ним – афиша, написанная мелом на фанерном щите.  Алия прочла: «Сегодня индийский фильм «Бродяга», начало в 20.00». Карим-бабай встрепенулся.

Третью неделю крутят. В район некому съездить новую ленту взять.

  А вот и единственная во всем ауле берёза. Каждую весну в её кроне скворцы вьют гнездо. Старики говорят: хороший знак, если птицы строятся рядом с жильем человека. Под сенью берёзы прикорнул белёный дом с голубыми ставнями, единственный в ауле с соломенной крышей. Алия спрыгнула с телеги.

Рахмат, Карим-бабай.

Хуш.

            Ханифа, на ходу вытирая руки о передник, вышла на крыльцо.

– Аллага шикер, кызым приехала.

            Отстранив от себя внучку, Ханифа прицокивала языком, любуясь нарядным платьем в горошек и, когда первый радостный миг отлетел, озаботилась.

– Тебя отпустили одну?

– Не отпускали, сама приехала. Родители на море собираются. Пусть едут. Не волнуйся, эбика, я им записку оставила.

            В сенях было прохладно, пахло сушеной травой. Мухи роились возле оконца. Входя в комнату, Алия пригнула голову, чтобы не удариться о низкую притолоку. При встрече с глубоко старым человеком принято говорить так: «Пусть твоё место будет в раю». Алия перепутала слова и вежливо пожелала Багии:

            – Пусть твоё место будет в углу, эби.

            Получилось не очень хорошо. Багия кивнула. Ханифа развела руками.

Рахмат, кызым. Она целыми днями сидит в своем углу и молчит. Я уж и голос её забывать стала.

            Алия принялась потрошить дорожную сумку, выложила гостинцы: пряники, конфеты, печенье и желтый, как мед, киш-миш. Стали накрывать на стол. Ханифа достала вазочки с вареньем, медом, сладостями и заняла место у самовара.

– Алия, возьми из буфета сахар и кусачки прихвати.

– Зачем сахар, если есть варенье и мёд?

– А пусть будет для настроения. Люблю, когда стол ломится.

 Ханифа разлила заварку по чашкам. Стали пить. Багия, глядя прямо перед собой, макала в чай пряник, катала во рту шоколадную мякоть. Алия расспрашивала о своих подругах. Ханифа отвечала обстоятельно:

– Асия приехала с отцом-матерью. Отпуск у них. Кадрию видела, картошку они сажали.

            Алия понимающе кивнула.

– Что-то поздновато. Эбика, отпустишь меня к Асиюшке?

– Завтра сходишь.

– Я только на полчасика и сразу обратно.

– Ну, ладно, и чтоб через час, как штык, дома была!

            Ханифа, прибрала со стола и поспешила на почту отбить телеграмму родителям Алии.

Солнечный луч пробрался сквозь узкую щель между содвинутыми занавесками, высветил дальний угол сеней, скользнул по стене и упал на глаза Алии. Она проснулась и просто лежала, прислушиваясь к приметам раннего утра. Со двора доносилось громкое петушиное «кукареку», из комнаты шёл запах  блинов. Алия поднялась, на цыпочках прошла по свежевымытому полу. Багия, будто и не ложилась спать, сидела в своем углу, перебирая четки. За её спиной высилась пирамида подушек, накрытая тюлевой накидкой. Ханифа промазывала топленым маслом стопку блинов. Съешь один такой блин, замешанный на дрожжах и пшенной каше, считай, полдня сыт будешь.

– А, кызым, проснулась?! Умывайся, чай пить будем. Потом, пока жары нет, на кладбище сходим.

            Шли вверх по натоптанной тропинке: Ханифа впереди, Алия следом.

– Эби, а почему наша зур эби* слепая?

– Много слез было на её веку, вот и ослепла.

– А почему она плакала. Её обижали?

– По-разному бывало, наверно. Когда её обижали, когда она сама обижала, от того и другого слёзы бывают.

            Алия едва поспевала за Ханифой, а та в гору – как под гору.

– Почему она все время молчит?

– Молитву читает. А когда молитву читают, говорить нельзя.

– Она всегда молитву читает?

– Всегда.

– Я бы не смогла. А почему кладбище так высоко?

– Каждый должен взойти на свою гору поближе к небу, к Аллаху.

– Эбика, а ты боишься смерти?

– Смерти не боюсь. Суда Божьего боюсь.

– Не бойся. Никакого Бога нет, значит, и суда нет.

            Ханифа остановилась.

– И-е-х-тый, кызым! Не говори так. Посмотри вокруг. Вверх посмотри, под ноги посмотри. Что видишь?

            Алия посмотрела по сторонам, вверх, вниз.

– Ничего.

– Как ничего? Вон в небе карлыгачи летают, солнце сияет, а там, в низине, река, в ней рыба всякая, над рекой роща черемуховая. Под ногами у тебя трава разная, в траве букашки, столько их, что и не сосчитать. Кто это всё сотворил? Такое только Богу под силу, больше никому.

            Ханифа нагнулась, сорвала цветок чабреца и растёрла в ладонях.

– Слышишь, запах какой идёт душистый?

– Слышу.

– Это аромат твоей земли, твоих прадедов, они были умные, очень умные, уважаемые люди, они верили. И ты верь. Человеку нельзя без Бога. Без его помощи ни одно дело не сделается.

За разговорами добрались до ворот кладбища. Пышным оазисом возвышалось оно среди пастбищ, коротко выстриженных стадами овец. Много здесь было деревьев. Кроны их смыкались, образуя тенистые галереи. В гуще листвы радостно щебетали птицы. В дикой траве, никогда никем не кошеной, густо зеленели сочные листья цветущей земляники, силой наливались луговые цветы. Ввысь тянулись кипрей и душистая таволга, не отставали от них донник и колокольчик. Умытая утренней росой желтоглазая ромашка размыкала свои ресницы. Скромно розовели низкорослые клевер и ятрышник.

В передней части кладбища многие могилы были огорожены металлическими решетками. В такой ограде обязательно стоял четырехгранный, зауженный кверху памятник с полумесяцем на вершине. Ханифа повела внучку вглубь галерей и остановилась возле могилы, огороженной частоколом. Ханифа просунула руку между кольев и коснулась печального холмика. Голос ее дрогнул:

– Здесь покоится твой дед. Поздоровайся с ним.

Алия поздоровалась. Они постояли немного и пошли в дальний конец кладбища. Там не было ни оград, ни памятников, ни деревьев.  На залитом солнечным светом открытом участке торчали из земли замшелые каменные плиты. Ханифа указала на одну из них.

– Тут лежит твой прапрадед Кашафф Марджани.

            На могильной плите даты рождения и смерти стёрлись от времени.

– Как звали моего прадеда?

– Ягфар.

– А где он похоронен?

– Не знаю, кызым. Он уехал из аула и не вернулся.

– Значит, мой прадед бросил зур эби?

– Не говори так. Время было нехорошее. Может, ему лихие люди попались. Пойдем обратно. Живые о живых думать должны. Надо истопить баню.

            Всю дорогу Алия молчала, думала о чём-то, а когда кладбище осталось далеко позади, сказала:

– Я ведь тоже умру. Я не хочу умирать.

            Ханифа сжала в своей крепкой ладони узкую ладошку.

– Ты будешь жить. У тебя вся жизнь впереди.

– Эбика, ты ведь нескоро умрёшь. Я не хочу, чтобы ты умирала.

– Я и не собираюсь, Аллага шикер, пока ноги ходят. Вот дождусь твоей свадьбы, гульбадию испеку. Потом и на покой можно.

– Ну, тогда я ещё долго-долго замуж не пойду.

Алия натаскала воды. Ханифа истопила баню. Помылись. Багии помогли надеть чистый кульмэк, чистые шальвары, на голову повязали чистый платок. Сели пить чай. Алия раньше всех встала из-за стола и выпросилась в клуб. Багия остановила её:

 – Подойди ко мне, ближе подойди.

Алия подошла. Багия ладонью провела по её лицу.

 – Теперь иди.

Алия выскользнула за дверь. Когда её шаги стихли, Багия спросила:

 – Какого цвета у неё глаза?

 – Синего.

 – Сильна кровь Ягфара. Жива ли могила моего отца?

 – Жива. Почему спрашиваешь?

 – Хочу поклониться.

 – Ладно, завтра утром пойдём.

 – До завтра я могу не дожить. Сейчас пойдём.

 – На улице стемнело.

 – Для меня что день, что ночь  – всегда одинаково темно. Лопату возьми.

Ханифа не противилась воле матери, послушно взяла в руки лопату, и две старухи поднялись в гору. Яркая луна роняла на землю призрачный свет. От легкого дуновения ветра тени деревьев шевелились и, казалось, будто бестелесный кто-то ходит по кладбищу. Нечаянно потревоженная птица, громко хлопая крыльями, взмыла вверх и исчезла из виду. Ханифа беспрестанно озиралась по сторонам и повторяла про себя: «Агузу, би-Лляхи, мин аш-шайтанир-раджиим…». Она шла впереди, за ней, держась за узел её фартука, передвигалась мать. В полном молчании дошли до места. Багия встала на колени перед могилой отца, прочла молитву и указала дочери:

 – Копай здесь.

Ханифа копнула неглубоко, лопата упёрлась во что-то твёрдое. Багия сама разгребла руками землю и вытащила из ямы небольшой, кованный медью, ящик.

 – Верни землю на место и прикрой дёрном.

Дочь повиновалась. Возвратясь домой, открыли ящик. В нём лежали золотые украшения. Ханифа охнула.

– Откуда богатство такое?

Помедлив, Багия ответила:

– В тот день, когда Ягфар ушел из дома, я спрятала украшения в могиле отца. Кому другому могла доверить? Только ему! Он хорошо сохранил.

Багия на ощупь  перебирала содержимое ящика.

– Серьги с рубинами достались мне от моей матери, ей – от ее матери. Так говорил отец. Браслеты с изумрудами он привёз для меня из Бухары. Воротниковую застёжку с сапфиром подарил Ягфар. Всю жизнь я ждала его. Всю свою долгую жизнь.

Она водила пальцем по граням сапфира, и подобие улыбки коснулось ее губ. Ей показалось, будто слышит голос Ягфара: «Здравствуй, жена моя! Я пришел за тобой».

 Багия бережно положила застежку с сапфиром на место и снова обратилась к дочери.

– Габдельбедек никого после себя не оставил. В старину говорили: «Сердце матери – в сыне, сердце сына – в степи». Я унесу его с собой. Украшения завещаю тебе, а ты, придёт время, передашь Алии, и помни, продавать их нельзя. В этих камнях – память живая, и пусть они переходят из рода в род, и пусть женщины нашего рода надевают эти украшения в день своей свадьбы.

Много воды утекло с тех пор как не стало Кашафа Марджани, и с того дня, когда исчез Ягфар, и пропал без вести Габдельбедек. Багия перебирала чётки и читала молитву. Что ещё остаётся человеку, когда жизнь его, и молодость, и судьба, и даже старость – всё в прошлом, а впереди клубится вечность, и там, высоко-высоко в пугающих глубинах её, в самом центре неба светом незыблемым сияет в ночи золотой Посох Тенгре.


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 18 Октябрь 2015 - 17:36


#15 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 20:03

Примечания к повести «Посох Тенгре»

1.     Абзый – вежливое обращение к мужчине старшему  по возрасту.

2.     Абый – обращение к мужчине старшему по возрасту, брат, дядя.

3.     Абыстай – приставка к имени зрелой женщины, хорошо знающей обряды и традиции народа, жена муллы.

4.     Агузу, би-Лляхи, мин аш-шайтанир-раджиим... –  Я прибегаю к Аллаху от проклятого шайтана…

5.     Азан – призыв к молитве.

6.     Аллага шикер – слава Аллаху или слава Богу.

7.     Аллах акбар – Аллах велик.

8.      Алтын Казык – Золотой Посох.

9.     Апа – тетя, обращение к женщине старшей по возрасту.

10.                        Апайки – от слова апа, женщины.

11.                        Аппак – белейшая.

12.                         Ассаламэгалейкем – приветствие, буквально: здоровы ли вы

13.                        Аул – деревня.

14.                        Аяты – стихи Корана.

15.                        Бабай – дед.

16.                        Бай – богач.

17.                        Балеш – пирог с мясом и картошкой.

18.                         Бешмет – верхняя мужская одежда на ватной подкладке, доходящая до колен.

19.                         «Бисмиллах ирра хман иррахим» – «Во имя Аллаха  милосердного и милостивого».

20.                        Бэби-туй – наречение младенца.

21.                        Бяля – беда.

22.                        Вэгалэйкемэссэлам – ответ на приветствие, здоров.

23.                         Гульбадия – свадебный пирог.

24.                         Дастархан – сервированный стол с угощением.

25.                         Дышло – одиночная оглобля, прикрепляемая к передней части повозки при парной запряжке лошадей.

26.                         Егет – парень.

27.                         Жизняй, апа синеке булды! – Зять, сестра стала твоей!

28.                         Жуляр – дурак.

29.                         Заутренник – утренняя холодная роса, изморозь.

30.                         Зур эби – буквально – большая бабушка, т.е. старшая.

31.                         Ижаби – обручение.

32.                         Изю – нагрудник платья.

33.                        Имам – духовное лицо, заведующий мечетью.

34.                        Ичиги – сапоги, пошитые из сафьяна.

35.                        Кааба – (по-арабски куб) – главная святыня ислама, находится в Мекке.

36.                        Кадий – духовный судья мусульман.

37.                        Кавуши – резиновые либо кожаные, по форме немногим отличались от калош, надевались поверх ичигов. К подошвам кавушей для прочности подшивалась замша.

38.                        ратуша – духовный орган, занимающийся урегулированием взаимодействия российских законов и мусульманских традиций.

39.                        Казакин – верхняя мужская одежда с накладными карманами, то же, что бешмет, только без подкладки.

40.                         Каймак – сметана.

41.                         Калфак – женский головной убор.

42.                         Камет – молитва.

43.                         Карлыгач – ласточка.

44.                         Катык – молоко квашенное.

45.                         Кияу – зять.

46.                         Кода – сват.

47.                         Консистория –  учреждение по церковным делам при епархиальном архиерее.

48.                         Корт – творог.

49.                         Кулеш – густая похлебка с крупой.

50.                         Кульмэк – рубаха, платье.

51.                         Кумган – узкогорлый кувшин с носиком, ручкой и крышкой; применялся для хранения воды, предназначенной для омовений перед молитвой.

52.                        Кунак – гость.

53.                         Кыюкан – крутая кровь.

54.                         Ляхет – боковая ниша, выдолбленная в стене могилы.

55.                         Майдан – место проведения весенних праздников.

56.                         Малай – мальчик.

57.                         Малайки – от слова малай, мальчишки.

58.                         Мактеб – школа.

59.                         Минарет – башня для призыва мусульман на молитву.

60.                         Меджлис – торжество, застолье.

61.                         Медресе – мусульманская духовная семинария. Окончившим медресе, давалось право вступления в университет.

62.                        Мурза – у тюркских народов знать, купец.

63.                        Муфтий – высшее духовное лицо у мусульман-сунитов, дающий заключение, именуемое фетвой по вопросам применения шариата.

64.                        Муэдзин – мусульманский дьяк, служащий мечети, возглашающий с минарета призыв к молитве.

65.                         Мялля – мелкая.

66.                         Навруз – Новый Год по солнечному календарю, празднуемый мусульманами 21-го марта.

67.                         Назыр – служитель мечети, писарь.

68.                         Намаз – ежедневная пятикратная молитва.

69.                         Намазлык – молитвенный коврик для намаза.

70.                         Никах – обряд бракосочитания.

71.                         Нож-чури – цыганский нож серповидной формы.

72.                         Подклет – нижний, нежилой этаж дома.

73.                         Рахим итегез – добро пожаловать.

74.                         Рахмат – спасибо.

75.                         Сабантуй – праздник плуга, означающий начало посевных работ.

76.                         Салават – специальная молитва.

77.                         Салям – привет.

78.                         Столоначальник – буквально начальник стола, должностное лицо, обычно чиновник седьмого разряда.

79.                        Сунна (араб.) – дорога, жизненный путь Пророка.

80.                         Сура – глава Корана.

81.                         Су юлы – дословно – водная дорога.

82.                         Сюенче – несущий добрую весть.

83.                         Сяке – самодельная деревянная кровать.

84.                         Табарак – специальная молитва, читаемая над могилой. Своего рода подсказка для усопшего.

85.                         Такия – мужской головной убор, вид тюбетейки.

86.                         Тамбур – род вышивки.

87.                         Таньга – деньги.

88.                         Токмач – лапша.

89.                         Туй – свадьба.

90.                         Убыр-эби  –  ведьма.

91.                         Умма – мусульманское сообщество.

92.                         Умри прежде своей смерти – толкование хадиса: убей в себе ветхого, греховного человека, избавься от своих дурных привычек и народись заново.

93.                         Урядник – нижний чин уездной полиции, подчинялся становому приставу.

94.                         Фетва – заключение.

95.                         Хадж – паломничество.

96.                         Хадис – высказывание Пророка. 

97.                         Хаер – подаяние.

98.                         Ханум – уважительная приставка к женскому имени.

99.                         Хатын-кыз – женщина.

100.                    Хуш – прощай, будь.

101.                    Чак-чак – кусочки теста, обжаренные в масле.

102.                    Чалая – особая масть лошади с вкраплениями белых волос на туловище.

103.                    Чалбар – брюки.

104.                  Чапан – нарядная верхняя мужская одежда.

105.                  Чаршау – комната первой встречи.

106.                  Чубар – рябой.

107.                   Чулпы – связки монет, вплетаемые в косы.

108.                  Шальвары – восточные шаровары.

109.                  Шамаиль – вид искусства, графика, настенное панно с изображением святых мест, изречений из Корана.

110.                  Шайтан – чёрт.

111.                  Шовихани – предсказательница судьбы у цыган, колдунья.

112.                  Шурпа – мясной бульон.

113.                  Шакирды – учащиеся медресе.

114.                  Эби – бабушка, старуха.

115.                  Эфенди – вежливое обращение к мужчине.

116.                  Яхши – хорошо. 


Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 18 Октябрь 2015 - 17:36


#16 Sheron

Sheron

    В каждом человеке есть солнце. Только дайте ему светить.

  • Модераторы
  • 1 039 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 20:34

Буду отписываться по ходу чтения.

Тест хорош. Эпизоды прописаны вроде скрупулезно точно, но и не навязчиво. Точные мелочи заставляют полностью погрузиться в картину происходящего, легкость написания затягивает в глубину повествования, и уже сам живешь, смотришь со стороны на чужую судьбу, на события далекого аула. Я будто сама побывала и на сватовстве Багии,  и на свадьбе Багии и Ягфара, и на похоронах Кашаффе Марджани. 

Спасибо автору, за прекрасную повесть, и столь же прекрасный язык повествования.



#17 fotka

fotka
  • Amigos
  • 3 318 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 22:40

Лилечка, уже говорила тебе и еще раз повторю: восхищаюсь проделанной работой по сбору матчасти. Особенно учитывая, что собирать пришлось по крупицам

 

smile9.gif


Сообщение отредактировал fotka: 14 Октябрь 2015 - 22:41


#18 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 23:28

восхищаюсь проделанной работой по сбору матчасти. Особенно учитывая, что собирать пришлось по крупицам  
Спасибо, Светлячок! Да, уж пришлось основательно продышаться архивной пылью.

#19 lilia

lilia
  • Amigos
  • 157 сообщений

Отправлено 14 Октябрь 2015 - 23:40

Я будто сама побывала и на сватовстве Багии,  и на свадьбе Багии и Ягфара, и на похоронах Кашаффе Марджани. 
Спасибо, Шерон! Именно этого я и добивалась. В России по численности населения  татары занимают второе место после русских. Эти народы живут бок о бок не одно столетие. При этом татары хорошо знают русскую культуру, ее истоки, обычаи, язык, литературу и пр. Знают ли русские о татарах что-нибудь кроме того, что этот народ живет в Татарстане? Нет. Скорее всего, нет. Даже те, кто проживает в Татарстане ничего не знают. Я сама родом оттуда и могу это утверждать. Еще раз благодарю.

#20 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 18 Октябрь 2015 - 17:35

Лет ей было много. Лицо походило на скорлупу сушёного грецкого ореха. Во рту сидел единственный уцелевший зуб, длинный и жёлтый. Катаракта выела цвет глаз, сделала их блеклыми, почти бесцветными и совершенно незрячими. Время въелось в тело её, изувечило, иссушило суставы, но не коснулось осанки, не согнуло в дугу позвоночник. Одежда на ней была проста и просторна. Батистовый кулмэк* куполом спускался до щиколоток. Из-под нижнего края одеяния торчали льняные шальвары*. Голову покрывал платок, два соседних угла его соединялись под подбородком, полотнище, распущенное по спине, облегало костистые плечи старухи мягкими складками.

 

Я бы слепила все эти предложения в одно, через точку с запятой. Это сделало бы речь более мягкой и соответствующей последующим абзацам и самому типу повествования.)

 

– Десять перьевых подушек, столько же одеял, две перины, дюжина полотенец, пятнадцать женских платьев и пятнадцать мужских рубах, пять шерстяных ковров, столовое серебро, китайский из тончайшего фарфора чайный сервиз на двенадцать персон, отрезы шелка, адраса, бикасапа, ситца, два тулупа, ведерный самовар, медный таз, два медных кумгана*, десять пар шерстяных носков, две пары ичиг с кавушами*, два пуховых платка, одна праздничная шаль и три будничные. Сваты, слушая Марджани, одобрительно кивали друг другу. Длинный перечень завершался самым значительным пунктом приданого. За невестой закреплялся надел – несколько сот десятин лучшей пахотной земли.

Сколько ни живу в Азии, никак всё не могу привыкнуть к этой азиатской мелочности.

 

Пусть у её детей все дни будут светлыми! И дети детей её пусть никогда горя не знают! Пусть... Сваха неожиданно прерывала излияния.

Прервала?






Количество пользователей, читающих эту тему: 0

0 пользователей, 0 гостей, 0 анонимных


Фэнтези и фантастика. Рецензии и форум

Copyright © 2024 Litmotiv.com.kg