– Алло, Аня, это я. Выставка открылась еще в среду. Ты не пришла, что-то случилось? – спрашивает Дима.
– Нет, просто не смогла. Как Нина Сергеевна? – меняю я тему.
– Не болеет. Ждет тебя в гости, обижается, что редко бываешь.
– Как-нибудь забегу...
– Так же как на выставку? – уточняет Димка.
Он знает, что я приду. Потом, через пару недель, когда там станет не так многолюдно. Буду долго рассматривать его работы, до самого закрытия. Я всегда так делаю.
– Кстати, – напоминает Дима, – через два дня исполнится двадцать лет.
– Не беспокойся, – успокаиваю я. – Я отправила тебе письмо.
– Зачем? Живем в одном городе.
– Так интересней.
– Это только ты можешь додуматься послать клочок бумажки почтой.
– Не клочок. Надеюсь, ты узнаешь собственную руку.
– Неужели тот самый рисунок? – удивляется он. – Ты в голубом платье.
– Точно.
– Ты написала желание на этом листе?
– Да. Знаешь, сейчас ты рисуешь намного лучше.
– Не намного, – смеется Дима. – Сам удивляюсь, почему столько народа приходит на мои выставки.
– Вероятно, потому что недорого берешь за вход, – шучу я.
На самом деле Димка очень хороший художник. Его желание исполнилось. Я знала, что он загадал еще тогда, давно, двадцать лет назад.
* * *
Родители разошлись, когда мне минуло семь. Отец переехал жить к своей матери.
– Тебе обязательно надо уйти? – спрашивала я, когда он собирал вещи.
– Да, Анюта, да, – отвечал отец.
– Почему? – не успокаивалась я.
Помню, что родители ссорились, скандалили по пустякам, но тогда мне казалось, что так и должно быть, что это нормально. Бабушка с дедушкой по маминой линии тоже собачились – мало не покажется, однако разводиться не собирались.
– Я буду забирать тебя на выходные и каждый день звонить, – твердо пообещал отец и отдал матери ключи.
Свое обещание он сразу же не выполнил – в тот день не позвонил. Целый вечер я сидела у телефона в прихожей и репетировала, что скажу.
– Ну, как ты там? – спросила бы трубка папиным голосом.
– Дерьмово, – ответила бы я.
На самом деле я бы такое не выдала, потому что это «взрослое» слово, дети так не говорят, поэтому я бы просто промямлила:
– Плохо.
– Почему? – поинтересовался бы папа.
Надо было бы, конечно, выложить правду: мол, потому что ты ушел. Но я приплела бы какую-нибудь ерунду, типа «мама заставляет есть молочный суп».
Помню, как бегала на кухню и нюхала оставленный отцом сигаретный дым, который сине-серым конусом висел в углу. И еще, как влезла на табурет и закрыла форточку, чтобы он не выветрился, мне казалось, что если этот табачный туман рассеется, то случится что-то из ряда вон плохое. А потом я наелась апельсинов, назло всем. У меня на цитрусовые была аллергия, такая золотуха за ушами – дикий ужас! Мама много раз говорила, что я опухну, если стану есть апельсины. Я потихоньку, пока она в зале смотрела телевизор, достала из холодильника два апельсина и слопала. После пошла в свою комнату, легла на кровать и стала представлять, что у меня сначала опухнут уши, потом голова, руки, ноги, и, возможно, я умру. А утром мать помазала мне за ушами какой-то вонючей мазью и сказала, что от золотухи не умирают. Получилось, что я зря апельсины съела, только чесалась потом, как Бобик, неделю.
Отец позвонил на следующие сутки и звонит до сих пор, каждый день, ну или почти каждый, и я должна быть справедливой к нему, но почему-то врезался в память именно тот вечер, ничего не могу с этим поделать.
По субботам он забирал меня, и мы шли по магазинам. И если с мамой бродить по «Детскому миру» было абсолютно неинтересно, то с папой совсем наоборот. Он ни примерял на меня при продавцах противные колючие гамаши, не напяливал в отделе зимней одежды тесную цигейковую шапку, не предлагал купить тетради в косую линейку, нет, для этого существовала мама. Зато мы часами пропадали в отделе игрушек, и хоть иногда вместо куклы я получала в подарок машинку или футбольный мяч, видимо сказывалось его желание иметь сына, все равно это было здорово. Еще, в отличии от матери, отец считал меня очень взрослой, а потому не ругался, когда я красила фиолетовой помадой губы или ела конфеты перед котлетами. С ним легко можно было договориться и о надетых задом наперед колготках, и о тройках, и о цыпках на руках. Я даже постепенно привыкла к тому, что с понедельника по пятницу мною ловко манипулирует мама, а потом я наслаждаюсь двухдневной свободой и обществом всегда улыбающегося отца. Однако это длилось всего полтора года, потому что, как выяснилось, теплые чувства к папе питала не только я.
Моя беда звалась Ниной Сергеевной, имела трехкомнатную квартиру и умопомрачительные туфли на шпильке. Как сейчас помню нашу первую встречу. На столе коробка «Ассорти» и апельсины, нарезанные кружочками, – маленькие оранжевые солнышки.
– Что же ты не сказал, что у Ани аллергия, я бы яблок купила, – сказала отцу Нина Сергеевна.
– У меня и на яблоки, – болтая ногами, солгала я.
Очередное разочарование висело в рамке на стене.
– Это мой сын Дима. Ему десять. Он сейчас в лагере, вернется в августе. Вы подружитесь. Он покажет тебе свои рисунки».
– Здорово, – сказала я и подумала: «Ну вот. Теперь, чтобы выглядеть воспитанной, я должна показать незнакомому мальчику открытки и значки и молча делить с ним моего, заметьте, моего папу.
Дома было не легче. Мало того, что на меня обрушились тетенька на каблуках и юный художник Дима, так еще и мама попросила со всеми подробностями описать «папину кралю».
– Во! Такая! – я показала кого-то страшного, кем обычно пугают непослушных детей.
На самом же деле Нина Сергеевна была очень даже ничего, до мамы, разумеется, не дотягивала, но и с дворничихой теть Дусей, у которой на лице насчитывалось с десяток здоровенных родинок, ни в какое сравнение не шла.
– А сын? – не унималась мать.
– Обычный сын. Бледный такой сын, я бы сказала.
Успокоенная мама спала очень крепко, я же всю ночь увлажняла подушку. Под утро мне привиделось, что папу переехал трамвай, не насмерть, но точно пополам: одна половина пошла со мной в «Детский мир» за давно присмотренным медведем, а вторая любовалась рисунками бледного Димы.
Понимаете, есть на свете счастливчики, которым везет во всем. Их не гоняют в булочную за хлебом, не выговаривают за разбитые коленки, не заставляют читать газету полуглухой бабушке. А еще им достаются по два папы сразу. Оказалось, что у Димки замечательный отец: усатый, высокий, да к тому еще и летчик. Я проигрывала по всем статья: мой папа был ниже Нины Сергеевны почти на голову, усов не имел, блестящей кокардой на фуражке похвастать не мог. Однако это не мешало Диме играть с ним в шашки, ездить на рыбалку и, что самое противное, фотографироваться. Я не находила места, корила себя за отсутствие талантов и даже, пытаясь развить хоть какой-нибудь, записалась в хор, но вскоре была изгнана оттуда за отсутствие слуха.
Теперь по магазинам мы ходили втроем: я, папа и Дима. Было жутко обидно, так, что я иногда «терялась», а потом подолгу сидела на какой-нибудь лавочке и рыдала. Признаться в том адском чувстве, что съедало меня изнутри, я не смела. Дело в том, что Дима был хорошим, намного лучше меня. Он не высыпал потихоньку содержимое солонки в суп Нины Сергеевны, не надкусывал все яблоки в вазе, не притаскивал богомолов, не прикидывался простуженным, не вырезал «лишних» с общих фотографий. Оставалось бороться с действительностью своими силами и делать вид, что все в порядке. Так прошло несколько месяцев.
А потом Дима заболел. Не как я, а по-настоящему. Я не знала, чем он болен, Нина Сергеевна и папа не говорили, и только из их редких перешептываний до меня доносилось окончание – «мия». Я увидела его только в канун Нового Года в больнице… и не узнала. Это был совсем другой мальчик: у того Димы не было таких потухших глаз, тот Дима не лежал на кровати в пижаме посреди бела дня. Пока Нина Сергеевна и папа разговаривали с врачами, он показал свои последние рисунки, среди которых оказалась и одна очень хорошо знакомая мне особа в голубом платье.
– Аня, это тебе, – протянул листок Дима. – Хочешь, подпишу?
Очень хотелось заорать: «Зачем?! На память?!» и заплакать, но я сдержалась и просто покачала головой. Надо было перевести разговор.
– А где твой сосед? – соседняя кровать пустовала.
– Выписали, – сказал он и отвернулся к стене. – Вы елку уже нарядили?
– Нет, – соврала я.
Мне стало стыдно и за мохнатую пахнущую зимним лесом елку, и за переливающийся серебром «дождик», и за алую жизнерадостную звезду, и за мамину предпраздничную суету, и за уже полупустой кулек с конфетами.
– Я вообще не люблю Новый Год, – очередная ложь легко слетела с моего языка.
– Ну и зря. На Новый Год можно желание загадать.
– Сбывается?
– Пока не пробовал. А ты?
– Я тоже. А как надо загадывать? – спросила я.
– Очень просто. В полночь написать на листке.
– И все? – не поверила я.
– Ну и захотеть, чтобы исполнилось, сильно-сильно.
– И так каждый год можно?
– Можно, но бесполезно. Сбывается только раз. Смотри не промахнись, – предупредил он.
– Постараюсь, – пообещала я.
На улице пуржило. Продрогший ветер пел грустную песню и бросал прохожим в лицо охапки снежинок. Стрелки больших часов на площади торопились навстречу новой дате. А где-то за городом, в ожидании своего часа, кружились в быстром вальсе самые потрясающие желания.
Я сделала все, как сказал Дима. Это оказалось невероятно сложно, ведь хотелось многого. Во-первых, чтобы папа с мамой снова были вместе, во-вторых, собаку – маленького толстолапого овчаренка, в-третьих, умчаться на все лето в Анапу, в-четвертых… Но загадать можно было что-то одно и только единожды в жизни. И все-таки я выбрала, твердой рукой написала с обратной стороны своего первого в жизни портрета (так оно казалось мне более глобальным из всех остальных) и «сильно-сильно» пожелала.
– Скажи какое, – спросил Димка при следующей встрече.
– Сначала ты! – потребовала я.
– Читай, – он приподнялся на кровати и достал из-под подушки листок.
Я не удивилась его желанию, в конце концов, он здорово рисовал.
– Ты им непременно станешь, – заверила я его.
– Теперь ты.
– Не сейчас, – увильнула я и выскользнула в больничный коридор.
Он оказался удивительно любопытным, но и я не сдавалась.
– Через двадцать лет. Ты узнаешь, что я загадала ровно через двадцать лет, – он просто вытянул из меня эту клятву.
* * *
Я спросила на почте, сколько будет идти письмо. Меня заверили, что ровно два дня. Очень не хочется оказаться обманщицей. Пусть Дима получит мой сюрприз вовремя, хотя какой это сюрприз. Так, рисунок из далекого детства, на обратной стороне которого самое замечательное из всех исполнившихся новогодних желаний.
Сообщение отредактировал Antimat: 30 Январь 2013 - 22:40
отредактировала шапку
![:]](https://litmotiv.com.kg/public/style_emoticons/default/ni_mogu.gif)
