Паук
Сидят на краю арыка, погрузив ноги в листву новую, нападавшую только сегодня, вчера, неделю назад, а под ней точно есть слой старой, оставшейся ещё с прошлой осени. Под сочно жёлтыми листьями, свеже прожаренными лучами солнца, с хрустящим хребтом, ломкой кожей есть мягкие, прелые, давно лишённые и намёка на краски жизни, которая когда-то теплилась в них – серые, бурые, серо-бурые, слипшиеся вместе, прижавшиеся в последнем объятии, в общей могиле лежат. Сотни их, тысячи, а в них зарождается новая жизнь, возможно, уже зародилась, прилипнет невидимой к подошвам туфель этих, которые сидят, ноги свои погрузив в листву. Сидят и говорят о том, как зарождается новая жизнь. О том, как устроен ход вещей, и почему сегодня плохо, завтра ужасно и смутно, а вчера было хорошо. То вчера погребено в их памяти под слоем свежих событий – таких же гибких и пряных, как только упавшие листья. Оно погребено, но греет ноги, переродившееся после смерти.
– А у меня в ванной комнате живёт паук, – ни с того ни с сего, посреди разговора о повышении цен на алкоголь заявляет один из тех, кто сидит на краю арыка. – У него восемь глаз, восемь ног. Такой… обычный в общем-то, паук. Небольшой, но и не маленький. Только какой-то прозрачный будто, знаешь? Рыжий как солнце на листьях и так же светится изнутри…
– То фантазия твоя светится, выдумщик ты тот ещё, всем известно, – отвечает Второй, поглядывая на солнечные полоски, зацепившиеся на листьях и расходящиеся тонкими паутинками в разные стороны.
– Да говорю ж тебе, правда живёт. Такой паук. Я, бывает, зайду в ванную, а он тут как тут – выглядывает из-за занавески, а то и вовсе на полотенце усядется и смотрит своими глазёнками. А я ближе к нему склоняюсь, чтоб ему, значит, лучше меня было видно. Да и я чтоб мог лучше его разглядеть. Он удивительный. Не боится меня, не убегает. Сидит и смотрит. Иногда… ты только не смейся… общаемся мы. Прихожу я домой, захожу в ванную и рассказываю обо всём, что за день у меня приключилось, а он слушает, никуда не уходит. И мне как будто легче становится.
– Легче ему становится, – проворчал Второй, нетерпеливо поглядывая на часы, сверкнувшие на мгновение стеклянной гладью из-под рукава пиджака. – Лучше б семью завёл, женился наконец, и с кем разговоры вести было бы. Заговорился бы так, что устал бы.
– Да некогда мне, – отмахнулся Первый, – сам знаешь. Тут на встречи с тобой приходится время выделять, подстраивать расписание, а всё для чего? Для того, чтобы посидели мы с тобой как в старые времена, как прежде, в детстве сидели здесь вот так и представляли, что вокруг не город, а густой лес.
– Да, – засмеялся второй, – и ничего, что рядом дорога гудит, машины проносятся, сигналят; что рядом с мостом проходит железная дорога, и поезд сотрясает всё, когда приближается.
– Это конь бежит, земля дрожит, а машины – это рой диких пчёл… Да… Было же время.
– Так что твой паук? – отсмеявшись, спросил Второй.
– Ничего. Ушёл он от меня. Пропал куда-то. Уже неделю как... пусто.
А это хорошо или плохо? Просто захотелось написать именно так. Вообще, после участия в семинарских занятиях в Липках решила попробовать писать свободно - не то чтобы прям как дышится, но что-то в этом роде. Не выверять каждую строчку, боясь себя, опасаясь того, что выйдет "из-под пера", а постараться отпустить себя. Как-то так.
