Сообщений в теме: 17

[Лестада]

Ибошь акселем

 

========== 1 ==========

 

— Ты ещё кто такой?

 

— Пф, от кто такого слышу.

 

Чувак напротив с таким же блондинистым каре, благо хоть другим разрезом глаз, но, тварина, в худи с леопардовым принтом и леопардовых же кедах, смотрел хмуро. И у Кшесинского было стойкое ощущение, что это его отражение, кривое зеркало, которое решило исказить только глаза и зачем-то подвести их — недосмоки яйс. А ещё у кривого отражения на левом ухе блестели серёжки. Сразу две. Вот чтобы с разворота. Смотри, Юрочка, вот так бы и выглядел, будь ты каким-нибудь штампованным мальчиком из ка-поперских полуфабрикатов. Уж на что Машка была по суровым амбальным хоккеистам, но и она в один год все уши прожужжала и все глаза промозолила, подсовывая то один клип с разукрашенной массовкой, то другой. И вроде треки были норм, и двигались штамповки круто, но как-то это не по-пацански на такое залипать. Юра и не залипал. Вот ещё. Юра отрабатывал аксели, лутцы и флипы, не до корейских копировальных аппаратов ему было.

 

И вот, нате, пожалуйста, кушайте, не обляпайтесь. Мало того, что сам оказался не понять где, так ещё и в компании с чуваком, раздражающе похожим не только на Машкиных красавчиков, но, что хуже всего, на самого Кшесинского. Вот уж повезло так повезло.

Чувак, меж тем, откровенничать не спешил — изучал настороженным тяжёлым взглядом из-под светлой чёлки и жрал губу. Юра сжал кулаки. Да он издевается? Мало того, что леопард и вот это вот всё, так ещё и губы обкусанные? Что за розыгрыш такой? А, может, и правда розыгрыш? Сейчас выпрыгнет какой-нибудь чепушила из-за… да хоть из-за тех вонючих мусорных баков и расковырится так радостно-фальшиво: «Поздравляем, это программа «Розыгрыш». Я такой-то такой-то, можете лупить своих дражайших друзей — Прокофьева с Креветкой». И Юра рыкнет «Окей», пнёт вот эту растрёпанную коробку, сунет руки в карманы, двинет плечом третьего камерамена и пойдёт пинать Креветку с Прокофьевым.

 

Вот только никакого чепушилы не наблюдалось. А чувак был. И странный желтушный мир вокруг. Как будто кто-то переборщил с дымовыми шашками для шоу, но сэкономил на декорациях и освещении — в густом тумане смутно угадывались схематичные наброски высотных зданий, на одном из которых интервально мигало красным. Вдалеке заунывно верещали сирены, и Юру пробрало холодом. Не полицейские и не пожарные. А как в фильмах военного времени. Если это сон, то слишком реалистичный. Пять дэ, мать его. Объёмная картинка с тошнотворно-сладкими запахами в комплекте. Или всё ещё можно надеяться на розыгрыш. Пожалуйста, пусть это будет розыгрыш, а не похищение безумными фанатами?

 

— Чо за хрень? — пошёл на второй заход Юра.

 

— Хрень, — согласился чувак. — Ты мой фанат?

 

— Чего? Ты совсем дал? Какого … я твой фанат? Я тебя знать не знаю! Может, это ты мой фанат? Ты из Когтей? Косишь под меня? Думал, если закосишь, то Ледяной тигр сразу и оттает, да?

 

— Ледяной тигр? Что, серьёзно? Это твой псевдоним? — чувак выкатил свои щелки и затрясся — сначала беззвучно, а потом с дебильным гыканьем. Ну спасибо хоть смеялся не так, как Юра. Это был бы совсем финиш. Но тем не менее…

 

— Чо ты ржёшь? — прошипел Юра. Его самого люто бесили все эти прозвища, прилипшие с лёгкой подачи журналюг и с лютого подвывания Когтей. А тут ещё этот кривозеркальник лыбу давит.

 

— Ледяной тигр, значит, — протянул издевательски он. Юра приготовился бить смазливую морду. Морда откинула светлую чёлку и ухмыльнулась недобро, кольнув тёмными глазами. — Ну, а я Ледяной Принц, Белый Пион и Тянь-Тянь — самая сладкая конфетка, сладкая как твоя первая любовь.

 

И не успел Юра скривиться, как чувак сам словил кринж: согнулся, вывалил язык и издал характерное «буээ». Юра понял, что ничего не понял. Чувак тем временем выпрямился, почесал локоть и снова уставился нечитаемым взглядом.

 

— Скажи ещё что-нибудь? — приказал он.

 

— С фига ли? — набычился Юра.

 

— С фига что я сказал, — поморщился как от зубной боли.

 

Ну да, Юра мог быть той ещё болью — зубной и не снилось, Креветка бы подтвердил, если б смог перейти с блеяния на нормальную речь. Подчиняться этому Юра не собирался. Скрестил руки, выпятил грудь, расставил ноги на ширине плеч и фыркнул. Этот заложил руки в карманы драных чёрных джинсов и как-то нехорошо улыбнулся. Юра тут же отзеркалил. Ха, не на того напал. Думал, легко будет? Как же, щазз. Этот прищурился и чуть склонил голову. Да не вопрос — Юра может так же.

 

— Тебе моя речь не кажется странной? — спросил этот тихо и, как показалось Юре, неуверенно.

 

— Да ты весь странный, — изумился Юра, — одет почти как я, подстрижен почти как я и в целом… почти как я.

 

— Это ты — почти как я, — с нажимом поправил чувак. — И звучишь всё же странно. Твоя речь…

 

— Что моя речь? — с вызовом спросил Юра и расплёл руки — с тем, чтобы сжать их в кулаки.

 

— Артикуляция, — задумчиво сказал чувак и подёргал себя пальцами за нижнюю губу. Юра порадовался, что сам так не делает, ещё одно различие, господи аллилуйя. Но вслух этого не сказал — не самое критичное сейчас.

 

— И что там с моей артикуляцией?

 

— Не совпадает с тем, что слышу я, — ответил чувак и огляделся. — И это место… ни разу здесь не был. Это точно не район Каннам и вряд ли Сеул вообще и… и я вообще не понимаю, что за…

 

И пока он говорил, Юра следил, как двигаются его губы и чувствовал, что сам едет кукухой — это было как смотреть фильм с дубляжом и слышать в момент округления губ не «о», а «и». Ещё и сирена эта не затыкающаяся. И…

 

— Сеул? Ты сказал Сеул? Какой ещё Сеул? Почему Сеул? Я же… мы не в Питере?!

 

— Что? Каком ещё Питере? Санкт-Петербурге? Ты — русский?

 

— Ну… да, — кивнул Юра, всё ещё не врубаясь.

 

То, что чувак тоже не врубался, напрягало и ввинчивалось холодом в районе рёбер. А в красном мигании на крыше туманной высотки чудилось одно непрекращающееся «звездец.звездец.звездец».

 

— И говоришь ты на русском, — не спросил, уронил с болезненным выдохом чувак.

 

— Прикинь, да, — нервно улыбнулся Юра. — А ты на корейском, что ли?

 

— На китайском. Я — китаец. И Бовэнь.

 

— Звездец, — прошептал Юра.

 

— Полный, — подтвердил И Бовэнь.

 

В следующее мгновение желтушный туман прорезали вертолётные лопасти, и полосы широкого света мазнули по стенам, добрались до баков и ослепили. В лицо полетел мелкий мусор с земли, по лбу стукнуло бумажным комком, и механический голос сверху загундел: «Зафиксированы нарушители комендантского часа. Повторяю: в районе пятой и двадцать второй зафиксированы нарушители комендантского часа. Двое. Повторяю…». В спину толкнуло, и китаец И Бовэнь гаркнул над ухом:

 

— Чего стоишь? Валим!

 

И сам сорвался с места, подавая пример. Юра быть вторым не привык и поднажал. Вертолётным бронза тоже не сдалась, и прожекторы заскакали следом, перепрыгивая со стены на стену. Китаец лихо увиливал то в одну тень, то в другую, Юра дышал ему в спину и невпопад думал, что валят они как конькобежцы, а комментатор сверху всё нудит и нудит о злостных нарушителях под аккомпанемент проснувшихся полицейских сирен. Военная тягомотина же наконец заткнулась. И Юра не мог определиться — хорошо это или плохо, да и какая разница — вон китаец не раздумывает и просто валит, петляя следы как заяц, только успевай нырять за ним в очередную подворотню.

 

— Откуда… откуда ты знаешь, куда бежать? — нагнав, прокричал ему Юра.

 

— Вообще нет, — ответил китаец, и Юра восхитился — и такой слепой уверенности и, чего уж, честности, да. Он тоже терпеть не мог подбирать слова, когда можно было сказать как есть, и пусть бы все отвалили.

 

Вертолётные прицепились плотно. И полицейские машины звучали всё ближе, пугая не только сиренами, но и визгом шин и ором клаксонов. В груди уже горело и теснилось, ещё и в горле першило. А конца этой гонки не виделось. Юра сцепил зубы, вжал голову в шею и припустил быстрее. Китаец вильнул раз-другой, прошмыгнул под трепыхавшейся на ветру ветошью, спрыгнул в совсем узкий проём между домами, просочился и вытек к поскрипывающей резной калитке, перемахнул через неё, и на этом этапе Юра осознал, что погоня отстала — вертолёты шарили в желтушном тумане, похожие на расплывшихся жуков с толстыми свисающими усищами. Полицейские и вовсе вякали совсем слабо, заглушаемые истошными трелями местных сверчков и редким, но пронзительным кваканьем. Рядом с ухом зазвенело. Юра совершил смертоубийство и удовлетворённо хмыкнул, ощутив под пальцами расплющенное тельце. Китаец поднялся по ступеням приземистого дома, те жалобно простонали, но выдержали. Юра потоптался ещё, всматриваясь в туман, и всё же присоединился к китайцу. Хоть он и бесил, а валил грамотно. И Юра всё ещё ни черта не понимал, разве только то, что лучше быть рядом.

 

Тот же подошёл к скособоченной двери, поскрёбся, постоял, выжидая. Постучал и, спустя ещё минуту, потянул дверь на себя.

 

— Ну? — посмотрел недовольно на Юру — Ты идёшь?

 

— Откуда ты знаешь, что там безопасно?

 

— Не знаю. Но что-то мне подсказывает, что снаружи опаснее, — ответил китаец. Бовэнь. И Бовэнь, повторил про себя Юра. Не такое уж и сложное имя. Можно и запомнить. Жаль, не услышать мучения китайца с его фамилией — Кшесинский. Креветка смешно выговаривал: Кушесинуски. Ещё немного - и синусоида. Креветка. Спит сейчас в комнате с Прокофьевым, и хорошо им, спокойно. А он тут… знать бы ещё, где это тут и за какие такие косяки ему, ну и Бовэню этому, им вместе такое счастье привалило. И самое главное — как теперь от счастья нежданного-негаданного избавляться.

 

И Бовэнь чихнул. И Юра тоже. Пыльное дерьмо. Развалюха. Принюхался. Ничем и никем, кажется, больше не пахло. Будет круто, если обойдётся без бомжей. Пошлёпал себя по карманам, достал телефон. Сбоку ударило светом. Бесячий китаец опередил — стоял и шпарил в лицо.

 

— Ты офонарел? — просипел Юра. Хотел бы наорать, но отчего-то решил в последний момент убавить тумблер. И не из-за китайца, оскалившегося и показавшего средний палец — ответил на самом международном из всех международных и всё же увёл луч телефона.

 

Вся эта ситуация, место, атмосфера и даже тикающие в темноте настенные часы внушали: «будь тише, Юрочка. Будь тише. Тише-тише, кот на крыше, а котята ещё выше». Юра передёрнул плечами, вспомнится же такое и так некстати. Не пойми где, с не пойми кем, в старом заброшенном доме — и детский стишок как плесневелая вишня на скукоженном торте. К чёрту эти мысли. Сначала надо осмотреться, понять, можно ли здесь переждать… Переждать что? Не думай, Юра, просто не думай, шарь по стенкам, по лестнице с раздолбанными перилами и проваленными посередине ступенями, скрещивай свой дрожащий фонарик с таким же дрожащим китайским и не паникуй, не паникуй…

 

— Аааа! — завопил И Бовэнь и шарахнулся в сторону, приложился плечом о шкаф, отозвавшийся тягучим скрипом, и смачно выругался. Юра подскочил и замахнулся, сдержался, не вдарил. Такой продуманный китаец оказался с тем ещё сюрпризом — Юра чуть в штаны не наложил.

 

— Ты чего орёшь? — прошипел на грани слышимости. И Бовэнь окатил презрением — глянь-ка, будто и не он это верещал каких-то 5 секунд назад, — кивнул за спину Юре. По позвоночнику тут же промаршировал табун мурашек, под лопатки вперились сотни фантомных взглядов. Да что за звездец?! «Это ещё не звездец, Юрочка», — прогиенил внутренний голос. Юра перехватил телефон поудобнее, осторожно переставляя ноги, развернулся всем корпусом, и в общем-то светить туда уже не надо было — китайского фонарика вполне хватало, чтобы увидеть усохшее тело на диване в ворохе тряпья и пластиковых бутылок.

 

Лет в девять Юра был с дедушкой в Египетском зале Пушкинского музея. Экскурсовод заверяла, что страшно не будет. Это как «попасть в ту самую таинственную «черную комнату» из детских страшных рассказов». Страшно и не было. Лазурный потолок и рассыпанные по нему золотые звёзды, просторные залы с колоннами, саркофаги там всякие расписные и мумии под жёлтыми тряпками, перетянутые узкими лентами. Юра желал и боялся увидеть лицо с запавшим ртом, как в одном из фильмов ужасов, а лицо тоже было под тряпочкой. И тогда это разочаровало — ну потому что он шёл и надеялся увидеть мумий как они есть, в веренице расходящихся лент, увидел же вполне благообразный музейный экспонат под стеклом, которому даже в глаза не заглянешь.

 

Ну и отлично всё было, осознал с затухающим полукриком-полухрипом, рассматривая ни разу не музейный экспонат на диване в гостиной — всего в паре-тройке шагов от них. У этого тела лицо тряпочкой закрыто не было, раззявленный рот чернел провалом, и Юра всё ждал, когда оттуда вылетят мухи. Или выползет одна, встревоженная внезапным нарушением покоя. Они же наверняка так хорошо сидели там, а тут подвалили два каких-то долбоящера и светят своими фонариками, и кричат по очереди. Сначала китаец, теперь вот Юра.

 

Преодолевая отвращение и страх, Юра сдвинулся ближе на сантиметр. И ещё. И ещё. И Бовэнь страдальчески выдохнул и пополз следом. Замерли на расстоянии вытянутой руки.

 

— Только не вздумай трогать это, — дрогнувшим голосом сказал И Бовэнь, — мы не знаем, что там за зараза. И вообще…

 

— Что вообще? — прошелестел Юра.

 

— Вдруг оно… — выдержал паузу и закончил резко: — выпьет твою кровь!

 

— Иди ты! — окрысился Юра.

 

— Я серьёзно. Не про то, что кровь выпьет. Хотя не исключено. Не нравится мне это.

 

— Можно подумать тебе одному.

 

Но продвигаться дальше не стали. И так всё было отлично видно. Лучше бы не. И бумажную кожу, повисшую лоскутами на скулах, и мутные как под грязным пакетом глаза, и облепленную той же бумагой носовую кость, и волосы, стянутые в растрёпанный пучок на макушке, и уши с вытянутыми заострёнными хрящами.

 

— Это чё эта? — спросил Юра.

 

И Бовэнь неопределённо повёл плечами. Наклонился, всмотрелся и отшатнулся, зажав нос сгибом руки. Юра покосился. Вроде не воняет. Но, может, с этого места не воняет, а вблизи ещё как. Вон как китайца плющит, и проверять не надо — искреннейшая показательная программа, десять баллов за артистизм. Жаль, что никакой это не артистизм. Или всё же программа «Розыгрыш»? Ну пожалуйста? Они в детстве с дедушкой смотрели, пока передача не загнулась. Нормальный такой отбитый юмор, подставы от тех, кого мнил друзьями. Отлично же. Какого чёрта ему тогда достался такой криповый сюжет? Чего не бордель с грудастыми девками и морем текилы? Он бы, положим, и не пил — спортсмен, несовершеннолетний к тому же, тренер точно не одобрит, да и от дедушки достанется, когда покажут. Если покажут. Если это телевизионное на потребу, а не какой-нибудь мрак с попаданчеством. Потому что как в телевизионном на потребу объяснить баг с несоответствием звука и артикуляции? Встроенный в черепную коробку синхронный перевод? Чипирование от Билла Гейтса? Ааааа, и мумия ещё эта, укутанная по самый подбородок, в пуховике и под одеялами. Клетчатыми, зачем-то отметил Юра.

 

И Бовэнь отошёл подальше, посветил телефоном на столик у дивана: куча блистеров от таблеток, ртутный градусник, бутыльки — один открытый, с засохшими потёками.

 

— Лечилась и сдохла? — предположил Юра и подумал: «только попробуй промолчать, только попробуй плечами пожать, и я тебе вдарю». Китаец промолчал и пожал плечами. Юра стиснул корпус телефона и пообещал себе вдарить китайцу потом, разбить его смазливую морду — потому что, во-первых, не фиг быть похожим на Юру, во-вторых… во-вторых, не фиг молчать, когда спрашивают. И вверх-вниз плечами — ни фига не ответ. Но пока можно потерпеть, вдарить всегда успеет. Тем более, что оказаться в этом криповом розыгрыше одному было бы совсем ужасно. Его бы точно сцапали ещё на той улице.

 

— Как думаешь, что бы они с нами сделали? Ну, если бы мы не сбежали, или если бы нас поймали?

 

— Хочешь проверить? — ухмыльнулся Бовэнь И. И Бовэнь. Юра потопал носком кеда. Леопардовым. Как у этого Бо Вэнина.

 

— А где у тебя имя, где фамилия?

 

Китаец мемно выпучился «ты чо дебил?». Сам такой, ответил про себя Юра и выпучился в ответ, выдвинув для пущего эффекта челюсть. Можно подумать, я в этих китайцах разбираюсь, чтоб знать, что за чем идёт, и можно ли одно без другого.

 

— Ну вот меня зовут Юрий. Юрий Кшесинский, — досчитав до пяти, решил поиграть в вежливость Юра — ради разнообразия, — Кшесинский — это фамилия, а Юрий — имя. Некоторые сокращают до Юра.

 

«А престарелые извращенцы, объевшиеся японий, превращают в Юрио. Буээ», — не сказал Юра. Китаец фыркнул.

 

— Я знаю.

 

— Чего ты знаешь? Как меня зовут? Откуда?

 

— Знаю, где у русских имя, а где фамилия, — насмешливо ответил китаец, — а ты что думал? Что ты звезда мировой величины, и тебя должен знать каждый?

 

Юра смутился и разозлился одновременно. Звездой мировой величины он себя не считал, но знаменитым фигуристом, восходящей звездой фигурного катания и не только российского — да. И армия фанаток у него была. И фанбоев даже — эти кричали особенно громко и бесяче. Ладно, вежливость не для всех. Юра честно пытался — не срослось. Вот и китаец не оценил.

 

— Слышь ты, Вэнь Бобо Ебобо. Чо мне каждый раз тебя по имени-фамилии звать? Короче как? Где в этом наборе звуков имя, а где фамилия?

 

— Бовэнь. Моё имя Бовэнь. Но ты можешь звать меня Бо-гэ. Как младший старшего, — с паскудной улыбкой, сочась сладким ядом, сообщил китаец. И Юра понял, что вдарит ему скоро, очень скоро.

 

— Чо ты сложный такой, а? — взвыл он.

 

— А ты слишком громкий. Окружающие никогда не говорили тебе, что это раздражает? Нет? Восполняю.

 

— Аааа! У нас тут труп…

 

— Не у нас, а у них…

 

— Да плевать! Тут труп! Мы чёрте где! Ты знаешь, где мы? Что это? Почему?

 

— Я точно так же ничего не знаю, — зашипел Бовэнь, — но пытаюсь понять. Как пойму, сообщу. Идёт? А пока можешь заткнуться, пожалуйста?

 

Подсвечивая телефоном, он обошёл диван, Юра запыхтел за ним, по дуге огибая тело, то и дело оглядываясь — не изменило ли оно позу, не захлопнуло ли рот и не ещё чего-нибудь. Из гостиной прошли на кухню — в раковине под слоями пыли и застарелого жира громоздились чашки и тарелки. На плите — кастрюля, цветущая пышной плесенью. За столом — опять усохшее тело и опять остроухое, запутанное в горе тряпья.

 

На этот раз никто из них не вскрикнул — только Бовэнь отвернулся, заметив первым, наскочил на Юру и заледенел лицом, но Юра успел увидеть промелькнувший в его глазах страх и, быть может, поэтому морально почти подготовился. Почти. Засунул кулак в рот, запечатав рвущийся ужас.

 

— Давай не будем это трогать? Ничего из этого? — шёпотом попросил Бовэнь. Юра кивнул, вытащил кулак и вытер его о триколор своей ветровки. Бовэнь мотнул в сторону выхода, и они так же вернулись к той двери, через которую и попали в дом. Прислонились к ней и синхронно съехали вниз.

 

— Наверх не пойдём? — поинтересовался Юра и опустил фонарик, чтобы не видеть тела.

 

— Ты хочешь? Я что-то не горю желанием. Вдруг там… кто-то тоже… Ну его.

 

Бовэнь положил свой телефон на одно из выставленных коленей, и теперь тот подсвечивал его лицо снизу. Впору залезть под простыню и начать рассказывать страшные истории. Куда уж страшнее — с двумя трупами в компании. Тётку на диване всё ещё было видно, и Юра не понимал себя — спокойно ему от этого или нет. Китайцу, кажется, не очень — прикрыл веки и дышит так, как обычно перед выходом на лёд, когда надо подуспокоиться и выровнять дыхание.

 

— Что ты делал перед тем как оказаться здесь? — спросил Юра, стараясь не смотреть и смотреть на тётку. Бовэнь открыл глаза, покачал головой и грустно усмехнулся.

 

— Репетировал перед выходом на сцену. Как раз закончил. А ты?

 

— Отрабатывал спирали и вращения в полубильмане. Как раз закончил, переоделся, думал домой идти. Я — фигурист. Коньки и, знаешь, вот это вот всё.

 

Бовэнь кивнул. Ну просто мастер поддерживать разговор. Юра -то и себя таковым не считал, но вынужден был признать, что в этом китаец его обошёл.

 

— А ты типа айдол? Или как там у вас это называется?

 

— Типа, — хмыкнул Бовэнь. — Танцую, рэп читаю, поддерживаю образ милого и сладкого макнэ. Самого младшего в группе. Эгъё делаю, когда на шоу просят. Ну там сердечки показать, бровки домиком, выпросить показательно деньги, чтобы текли не только фанатки, но и фанбои. Образ у меня такой — Тянь-Тянь. Конфетка. Сладкий…

 

— …как твоя первая любовь. Я запомнил. Сложно не запомнить такой кринж, — перебил Юра и сделал «буээ». Бовэнь нервно засмеялся, стукнул себя по колену, поймал с другого сверзившийся телефон, стрельнул глазами туда, куда никто из них смотреть не хотел, и опять погрузился в свои мысли.

 

— Ты такой же? Тоже есть образ? Ледяной тигр? — спросил минуту спустя. Надо же, поразился Юра, мы умеем первыми нарушать молчание. Вот это ничего себе. Записать бы момент — явно же редкость редчайшая, аукцион невиданной китайской щедрости.

 

— Если бы только Ледяной Тигр, — хохотнул Юра.

 

— Ну давай, удиви меня.

 

— Ты только не ржи.

 

— Не тяни уже, вещай.

 

— Обещаешь не ржать?

 

— Не-а. Валяй.

 

— Ладно, — Юра сам набрал побольше воздуха и выпалил: — Русская Фея.

 

— Ч-чего? Фея? — уточнил китаец и зашёлся гыкающим смехом. Юра двинул ему плечом в плечо и тоже заржал. И ржал до тех пор, пока телефон с колена Бовэня не упал и не уставился лучом света в усохшее лицо. Бовэнь икнул, сграбастал телефон и выключил фонарик.

 

— Блин. Извини, — сказал он.

 

— Ага, — едва слышно ответил Юра и крепче стиснул свой телефон.

 

Свет дрожал. Юра растер усталость по лицу, зачесал волосы и закусил губу. Не хватало ещё расплакаться. Он с акселя-то когда падал, не ревел. Вот и сейчас не будет.

 

— Мы выберемся. Не знаю, что это и как мы тут оказались, но мы выберемся, — сказал Бовэнь, включил фонарик, вытянул ноги и положил телефон на них.

 

— Ага, — повторил Юра и скривился. Плаксиво вышло. Ну и плевать.

 

— Давай попробуем поспать. Утром всё будет иначе.

 

— Да ты оптимист.

 

— Пф.

 

Как спать в одном доме с трупами, Юра не представлял. Бовэнь, по всей видимости, тоже — потому что сидел и пялился в противоположную стену, поверх усохшей тётки.

 

— Как думаешь, почему у них острые уши?

 

Бовэнь пожал плечами. Да ты издеваешься, подумал Юра.

 

— Может, они эльфы, — снизошёл всё же, — я хз. Попробуй поспать.

 

— А ты?

 

— А я потом.

 

— Сколько тебе?

 

— Чего?

 

— Ну, лет. Сколько тебе лет? Выглядишь не старше меня.

 

— Ну семнадцать. А тебе?

 

— Старше меня, — признал Юра.

 

— На сколько?

 

— На год.

 

— Разница прям, — Бовэнь фыркнул.

 

Фонариков больше не роняли. Замолчали так. Юра попробовал последовать совету Бовэня. Что с открытыми глазами, что нет — тётка никуда не исчезала. Закрываешь, и вот она на внутренней стороне век, и рот будто шире расползается. Юра повозился, попытался устроиться лучше, но на полу у двери с вариантами было туго. Бовэнь вздохнул, положил ладонь на голову Юры и с силой прижал к своему плечу.

 

— Спи давай.

 

— А ты?

 

— А мне не привыкать. Я могу потом часа два-три покемарить, и норм будет.

 

— Мне тоже не привыкать.

 

— Спи, я сказал. Неизвестно ещё, как оно… потом будет. Поэтому спи. Спи и не беси меня.

 

— Сам ты бесишь, — огрызнулся Юра.

 

— Вот и отлично, — ответил Бовэнь. И Киру из своего положения было не видно, но он готов был коньки об заклад поставить, что тот улыбнулся. Гремлин.

 

 

Думал, не заснёт. То мысли в голову лезли всякие, то плечо китайское в висок торчало костью, даром что в мягком худи, то сердце в глотку бахало, то Бовэнь чем-то там в кармане у себя шебуршал. Тётка ещё эта — почему в одеялах, зачем так много пластиковых бутылок, не заразятся ли и не помрут тоже вот так, возле двери. И никто не найдёт, и дедушке не сообщит, а Прокофьев будет и дальше свою Креветку тренировать и заливать всем про то, как прекрасно в япониях. Ничего особенного. Был он там. Дома лучше. С дедушкой лучше. И даже с Черкасовой лучше, пусть и строгая, и есть вкуснятину не даёт. И Машка с Добрыниным. И все они. Там. А он здесь. С китайцем Ебобо и двумя трупами. И может даже не двумя — наверх-то они так и не сходили.

 

Заснул внезапно для самого себя — как это и бывает, когда ещё не спишь-не спишь, овец считаешь, с боку на бок переворачиваешься, угол ищешь, подушку так и эдак перекладываешь и думаешь, что уже всё, никогда и ни за что, так и встретишь утро и будешь потом весь день кофе хлестать, и вдруг — бах! — «здравствуй, солнце, это я, заснул-проснулся».

 

Солнца не было. Хилые предрассветные лучи неуверенно пробрались в комнату через сетчатый тюль и устроились на лице усохшей тётки. Юра поднялся, потянул затёкшие мышцы и пошёл к дивану.

 

— Ты куда? — хрипло спросил Бовэнь. Юра обернулся, выгнул брови.

 

— Эмм… к дивану?

 

— Зачем?

 

— Хочу ей лицо закрыть. Нехорошо это так, — буркнул Юра. Бовэнь нахмурился, придавил взглядом.

 

— Не ходи. Не надо.

 

— Почему?

 

— Не надо, — повторил с нажимом.

 

— Да почему не надо, можешь толком объяснить? Или у тебя лимит на слова? Вот заладил-то: не надо и не надо. А мне стрёмно её так оставлять. И вообще раньше надо было сделать — закрыть лицо тряпочкой и спать спокойно. И ей и нам. А так всю ночь перед глазами. Самому не стрёмно? Чего молчишь? Купоны на слова собираешь? Не сожрёт же она нас!

 

— Ты не можешь знать наверняка, — прищурился Бовэнь и будто подобрался, как если бы собрался прыгать и останавливать. Да не, с чего бы? Кто ему Юра, чтобы вдруг беспокоиться?

 

— Ты думаешь, она типа зомби и только и ждёт, когда кто-нибудь подвалит достаточно близко? Это чтобы далеко не вставать?

 

Бовэнь пожал плечом. Одним. Вот это разнообразие. Умеет же удивить. И пока Юра прикидывал, как бы ещё съязвить, Бовэнь заговорил сам, вальяжно покачивая кистью на согнутом колене — словно они не в дичайшем криповнике находились, а вели светскую беседу на каком-нибудь рауте, не иначе.

 

— Она может быть заразной. Мы не знаем, от какой заразы она и тот, второй, скончались. Возможно, пытались вылечиться, но не помогло. Возможно, была высокая температура. Озноб. Жажда. Теряли жидкость и пили. Я не знаю, от чего они усохли, как превратились в такое. Но вдруг они до сих пор заразные? И вещи, которых они касались, тоже? Чем ты собрался её закрывать? Одеялом? Тем самым, в которое она укутана, и которое нормально так потрогала при жизни и после смерти? Если хочешь сдохнуть прям щас, валяй. Но ты же рядом со мной будешь отираться, дышать, бацилл выдыхать. Мне это не сдалось. Так что и без зомбячества аргументов валом. Это если она не зомби — что вообще не факт и хорошо бы не подтвердилось. Тебе-то всё равно, а мои мозги мне ещё нужны, — ухмыльнулся этот наглый белобрысый, и Юра одновременно и взбесился и поразился — это ж надо же какой, кулаки так и чесались, но и слушать, как этот китайский фей словесно изгаляется, было в удовольствие, такое извращённое удовольствие, со смесью восторга и ужаса понял Юра и отвесил себе мысленного леща.

 

Вернулся к Бовэню, смерил уничижительным взглядом. Тот подмигнул и огладил губы языком. Юра вытаращился в ужасе, Бовэнь гыгыкнул и замолчал, выпятил кадык. За Юрой он теперь следил из-под ресниц. Передёрнуло. Вот же псих. Вот же повезло. Почему и за что кто-то или что-то подкинуло ему этого придурка, а не какую-нибудь грудастую блондинку? Этот хоть блондинистым и был, и смазливым, но на деваху, пусть и не грудастую, не походил ни разу — широкоплечий, с большими ладонями, кадык ещё этот острющий. Гляжу в тебя как в зеркало. Глаза б не видели.

 

— И когда мы двинем отсюда? Ну если здесь так заразно, то может пора валить? — спросил Юра и принялся разминать голеностопы.

 

— А, что, ты уже знаешь куда? — зевнул Бовэнь и плавным слитным движением перетёк из сидячего положения в стоячее. Юра прям засмотрелся. Нет, он и сам так мог, но никогда не видел никого, кто бы ещё мог так — как он. Увидел. Всё бывает в первый раз. Захотелось себя ущипнуть. Бовэнь заметил его внимание и приподнял уголок губ. Желание вдарить ему усилилось.

 

— Знал бы, тебя не спрашивал.

 

— Логично.

 

— Слушай, у тех, кто тебя сладкой конфеткой назвал, где мозг был?

 

— Подозреваю, там же, что и у тех, кто прозвал тебя феей.

 

— Зачёт, — одобрил Юра.

 

— А то, — приосанился Бовэнь.

 

— Ну так всё-таки?

 

— Предлагаю дождаться окончательного рассвета и тогда валить. Если у них тут комендантский час, то утром он должен закончиться. Должны же они как-то на работу ходить, в магазины.

 

— Если есть кому ходить, — уронил Юра.

 

— Ну вертолётами же кто-то управляет. И машинами патрульными.

 

— Оптимист?

 

— Хуярист.

 

— Заши… бись… — начал Юра голосом и закончил беззвучно.

 

Пространство перед ними искажалось и потрескивало, потом почернело совсем и разделилось зелёной фосфоресцирующей полосой загрузки, под которой то менялись, то зависали проценты. Юра настолько удивился, что забыл сообщить об этом. Бовэнь встал вплотную к нему, плечом к плечу и тоже молчал. Полоса застопорилась на девяноста восьми процентах и замерцала, пространство пошло сетью помех.

 

— Что за…? Что это? — отмер Юра.

 

Бовэнь схватил его за руку и, пятясь, потащил к двери. Застучал по ней, нащупал ручку, та скрипнула, проворачиваясь, как проценты подскочили, вмиг достигли сотни, полоса засияла ровной зеленью, Бовэнь вскрикнул и отпрыгнул от двери, рванув за собой Юру.

 

— Она… она закрылась! Сама! Я… я открыл, а она… она ударила! Током! Коротким! Разрядом! Что это?!

 

Юра был слишком ошарашен, чтобы отвечать. Китаец, враз лишившийся всего хладнокровия, испугал его больше, чем ожившая дверь. Про дверь и не думал, а китаец — вот, рядом, стоит в шоке. И Юра вместе с ним.

 

«Система приветствует вас», — возвестил механический женский голос, и не разобрать — откуда именно он шёл.

 

— Ты… ты тоже это слышишь? — спросил Юра. Бовэнь медленно кивнул.

 

«Система приветствует вас», — повторил механический голос и бзикнул на слове «вас».

 

— Как… как ты его слышишь? Откуда он идёт?

 

— Ниоткуда и отовсюду сразу, — прошептал Бовэнь. — Как… как…

 

—…как в голове, — закончили вместе и переглянулись. Да нет, быть не может. Так не бывает. Это же не книга и не фильм, это его, Юркина, жизнь. Собственная. И ничья больше. А в реальной жизни такого просто быть не может.

 

Полоса померцала с шипением, потускнела, стала затухать и снова вспыхнула, да ярче прежнего. И закрыться руками – не помогло.

 

«Система приветствует вас», — учтиво сообщил всё тот же механический голос. Юра опустил руку, сжал кулаки.

 

— Да поняли уже, поняли! — выкрикнул, — дальше чё?

 

«Система приветствует вас».

 

— Может, её пнуть? Систему эту? — спросил Бовэнь и заозирался. Пинать было некуда. А жаль.

 

«Система приветствует вас». К голосу добавилось натужное жужжание как от перегревшегося древнего процессора. Бовэнь мученически простонал, Юра солидарно кхекнул.

 

«Система приветствует вас и приносит извинения за вынужденное ожидание…»

 

Вот это поворот. Юра и Бовэнь обменялись удивлёнными взглядами. Механический голос продолжил вещать, и по мере того, как он вещал, на чёрном пространстве появлялся текст.

 

«Система не смогла выйти с вами на связь сразу — по независящим от неё причинам. Система поражена и подвергается постоянным атакам вредоносного программного обеспечения, именуемого вирусом. Система ранее не подвергалась такой опасности, антивирусные программы не смогли справиться с возложенной на них задачей и оказались в подчинении вируса. Защитные ресурсы Системы колеблются в пределах тридцати процентов. Когда они достигнут уровня в пять процентов, Система не сможет восстановить этот мир, и он будет уничтожен вирусом навсегда. Система приветствует вас и просит вашей помощи».

 

Курсор замигал. Выжидательно. Бовэнь кашлянул.

 

— Что за вирус? Как выглядит? Как поражает?

 

«Система приветствует вас, И Бовэнь, и приносит извинения, что пришлось вырвать вас и Юрия Кшесинского из ваших миров. У Системы не было выбора. Система ошиблась. Система проявляла радушие ко всем, кто прибывал в её мир. Система постоянно обновляла антивирусные программы и пребывала в уверенности, что они достойно справятся с возложенной на них задачей. Но ни они, ни Система не придали должного значения маленьким насекомым, просочившимся в её мир. Они выглядят как тараканы. Они были сначала незначительными. Но вместе с ними пришла и неведомая болезнь. И чем больше уничтожалось элементов, называемых населением, тем больше становились тараканы. Неведомая болезнь характеризовалась повышенной температурой, ознобом, кашлем и потерей жидкости. Сколько бы заражённый элемент Системы ни пытался восполнить потерю жидкости, к какому бы лечению не прибегал, в итоге его ждало ментальное уничтожение. Физическая оболочка остаётся как источник заражения для других элементов. Нельзя касаться ни их, ни ещё живых заражённых. Противоядия нет».

 

— Вот же штопанный звездец, — просипел Юра. А он чуть было не коснулся одеяла. И если бы не Бовэнь. Обдало холодом.

 

«Система приветствует вас, Юрий Кшесинский и приносит извинения, что пришлось вырвать вас и И Бовэня из ваших миров. Но ввиду поражения собственных антивирусных программ Система может рассчитывать только на вас».

 

— Ну офигеть-не встать. А чего мы? Чего не Спайдермен какой-нибудь или Бэтмен? Или, во, взяла бы Отряд Самоубийц. Они бы живо тебе размочалили всех тараканов.

 

«Системе нужны именно вы двое — лучший фигурист своего мира и лучший танцор своего мира. Ядро вируса испытывает слабость к созерцанию танцев и фигурного катания, особенно в исполнении красивых млекопитающих. И это единственная возможность пробраться в цитадель вируса, где хранится ключ-карта, при помощи которой вирус проникает в миры. Ранее он уничтожил сорок три мира. Мир Системы — сорок четвёртый. Ключ-карта — не только открывает проход между мирами, но и является мощнейшим антидотом, способным уничтожить вирус. Система просит вас найти ключ-карту и разбить её».

 

— Разбить? И как она выглядит? Где нам её искать? — спросил Бовэнь.

 

«Рубин на крыше цитадели. Вы видели его, когда попали в мир Системы».

 

— И всё же непонятно, почему именно нас? — сказал Бовэнь. — В мире полно других лучших танцоров и фигуристов. Почему мы?

 

«Системе требовалась пара похожих по духу и внешне людей. Чтобы ядро вируса в случае чего приняло вас за одного. Вирус близорук. Система верит в вас».

 

— У меня вопрос, — поднял руку Юра, — почему здесь комендантский час и что делают с нарушителями?

 

«Комендантский час длится с восьми вечера и до семи утра. Введён антивирусными программами, находящимися в подчинении у вируса, с формулировкой «во избежание распространения эпидемии». Нарушителей передают кластерам вируса. Нарушителей съедают и таким образом подпитывают жизнеспособность вируса. Благодаря

комендантскому часу проще контролировать население и забираться незамеченными в дома, поражать ещё не заражённые элементы».

 

— Так, — взлохматил волосы Бовэнь, — а если мы не сможем? Если провалим миссию? Если прикоснёмся к заражённым или какой-нибудь таракан нас схомячит, то что тогда?

 

«Тогда вы погибнете. Вы можете или спасти этот мир или исчезнуть вместе с ним. Система приносит извинения. У Системы нет выбора. Система восхищается вами. Система приветствует вас».

 

-------------------

продолжение следует

[Fertes]

Привет. Видела историю на литнете) Лихо ты там сразу весь объём слила, жалько, потому что это лишает историю шанса получиться больше читателей через рекламу. 

 

И здесь перенесла пока в активную ветку, потому что история не завершена, надо обсуждать, да и потом в авторскую страничку ссылку дать на этот рассказ, а если сразу в фонд, то там не увидят, и про ссылку я забуду.

[Лестада]

Привет. Видела историю на литнете) Лихо ты там сразу весь объём слила, жалько, потому что это лишает историю шанса получиться больше читателей через рекламу. 
 
И здесь перенесла пока в активную ветку, потому что история не завершена, надо обсуждать, да и потом в авторскую страничку ссылку дать на этот рассказ, а если сразу в фонд, то там не увидят, и про ссылку я забуду.

Привет. Спасибо. На литнете я написала в службу поддержки и попросила удалить мою страницу со всеми произведениями. Всё равно они их морозят. Аха-ха.

[Лестада]

========== 2 ==========

 

 

Текст повисел так какое-то время, понервировал курсором, запрыгал и с громким треском пропал. Схлопнулось и чёрное пространство. Усохшая тётка осталась на месте. Юра пнул дверцу комода и взвыл. Бовэнь окатил его жалостью.

 

— Больной, что ли?

 

— А чё она?! Нормальная вообще?!

 

— Вообще ненормальная. Я в шоке.

 

— Приятно слышать, — сказал Юра так, как если бы приятного аппетита пожелал.

 

— Чего это?

 

— Приятно слышать, что не я один в шоке. Ты же у нас такой весь типа невозмутимый, уверенный.

 

— Почему типа? Такой и есть.

 

— Самодовольный индюк, — процедил Юра.

 

— От самодовольного индюка слышу, — отбил Бовэнь и оскалился.

 

И Юра понял, что такими темпами они из этого дома нескоро выберутся. Тараканы сожрут тупую Систему, а они так и будут выяснять, у кого яйца круче. Угораздило же. Лучше бы с Прокофьевым квест проходить — тот хоть и мудак, но если надо, может поднапрячься и мудачество своё засунуть куда поглубже. В Креветку, бгг. Юра хрюкнул, Бовэнь выгнул бровь, но ничего не сказал — взглянул на телефон, вытянул губы, подвигал ими туда-сюда.

 

— Сколько на твоём? — родил наконец.

 

— Чего? — вылупился Юра. Бовэнь закатил глаза и посмотрел как депутат на электорат.

 

— Времени сколько. Циферки такие, знаешь, дисплей показывает. Время называется.

 

— Захлопнись, — сказал Юра и выставил самый аргументный аргумент — средний палец, после чего смахнул блокировку со своего телефона: шестьдесят процентов заряда и семь часов восемь минут утра, о чём и сообщил.

 

— Интересно, — глубокомысленно заключил Бовэнь и пошёл к двери. Спустил манжету до кончиков пальцев и опасливо, словно ручка могла укусить, взялся за неё. С тихим щелчком та поддалась, и Бовэнь приоткрыл дверь. — Ну, ты идёшь? Нам ещё мир спасать. И себя заодно.

 

Что за вопрос, подумал Юра. Разумеется, он идёт. Не в доме же с трупами тусоваться.

 

— А чего тебе интересно? — спросил, когда вышли на крыльцо. После замкнутого помещения прям хорошо. В первые минут пять, пока Юра не различил слабый химический запах. Да и жёлтый туман, порядком истончившийся с ночи, до конца не рассеялся — так и висел крупяной завесой, будто кто разбил огромные песочные часы, и вся начинка залипла в воздухе. Ещё через минут десять запершило горло. Юра попробовал убедить себя, что это самовнушение, но тогда и китаец нормально так самовнушился — нахлобучил капюшон по самые глаза, задрал ворот по них же и всё равно попеременно кашлял. Юра тоже законопатился — настолько, насколько это вообще возможно было. Вот бы ещё глаза за очками спрятать. И не от солнца — оно вроде и светило, но едва пробивало туман. А тот, казалось, просачивался в слизистые и разъедал их. Но Система же вещала только про тараканов, про туман и слова не было. Значит, не так уж и опасен. Или не значит? Про тараканов Система сперва тоже ничего такого не думала, и вот где она теперь. Где они теперь. В звезде, мысленно ответил себе Юра. Хорошо поговорить с умным и приятным (!) человеком, не то что китайцы всякие выпендрёжные. И можно было бы держать нейтралитет, игнорить его, но блин!

 

— Ну? Ты не ответил, — предъявил Юра, когда шагнули в одну из подворотен, в которых, кажется, были ночью. Или не кажется. Однотипные коробки шлакоблочных домов, покрытых горчичной слизью, которая только что не капала. Хотя Юра не был уверен, что нет, и на всякий случай держался подальше и от карнизов, и от стен.

 

— На что не ответил? — глухо спросил Бовэнь и резко остановился: навстречу им шёл синекожий высокий, очень высокий тип с кошачьим носом, жёлтыми глазами и в набедренной повязке, а за ним по выщербленным мокрым плитам волочился тонкий кожистый хвост с грязными растрепавшимися бинтами вместо кисточки. В одной руке синюшный держал кофе из Старбакса, в другой нёс офисный портфель.

 

— Это что? Аватар? — просипел Бовэнь, когда синюшный проплёлся мимо. Юра заторможено кивнул.

 

— Абзац, — вынес вердикт Бовэнь. — И кого мы здесь ещё увидим? Орков? Ти-рекса? Принцесс Диснея?

 

— Я за Смешариков.

 

— Это ещё кто такие?

 

— Ну знаешь, может, русскую сказку про Колобка? Круглый пирожок, который сбежал от бабули, дедули и ещё толпы лесного зверья, но нарвался на лису и…

 

— Да, слышал. И?

 

— Ну вот Смешарики — это как колобки, только с ушами, рогами и копытами. Заяц там, ёжик, свинья. Лось, страдающий от того, что он лось, а не бабочка…

 

— И это…

 

— И это мультсериал. Для детей типа. Я когда совсем мелочью был, когда в фигурку ещё не пошёл, смотрел. Прикольно было.

 

— Ничего себе у вас мультфильмы.

 

— А у вас, что, иначе?

 

— Нет, — Бовэнь хохотнул, — такой же суровый многоуровневый метафизический сюрреализм. Я тебе потом кину чего-нибудь… когда… — споткнулся и всё же договорил: — когда выберемся.

 

Вот это ничего себе. Вот это прогресс. Вот это поговорили про Смешариков. И что это сейчас было? Какое общенье-печенье после, если они друг друга терпеть не могут? Юра прислушался к себе: ну не так чтобы очень терпеть не мог, бесил иногда — это да, а так, в общем-то, нормальный пацан — проскальзывает нечаянно.

 

— Так что ты там хотел спросить? — спросил Бовэнь на перекрёстке, ожидая, когда красный переключится на зелёный. Юра задумался. Светофор затикал, отсчитывая время до смены сигнала.

 

— А. В том доме ты посмотрел на часы своего телефона, потом моего. И сказал «интересно». Вот я и спрашиваю: чего тебе интересно? Что в этом такого?

 

Зажёгся зелёный. Машины встали. Обычные земные машины, но сплошь покрытые ржавчиной: лексусы и гелендвагены, мазды, фольксвагены и даже победы с кадиллаками. Такой микс современного автопрома и антикварных кубинских достопримечательностей на колёсах.

 

— Наши телефоны показывают одинаковое время.

 

— И? Что в этом такого?

 

— Ты серьёзно не понимаешь? Про часовые пояса слышал?

 

— А. — сказал Юра. — Ааа, — протянул понимающе. — Дошло. Но всё равно непонятно. В смысле — как такое может быть и зачем? Ну, ладно-понятно, она нас синхронизировала, чтобы мы друг друга без проблем понимали. А телефоны за каким чёртом? За компанию?

 

— Слишком много говоришь. А надо думать.

 

— Я, может, так думаю, — возмутился Юра.

 

— Вслух?

 

— А чё нет-то? Что не так? Тебе думать мешаю?

 

— Да нет, не мешаешь.

 

Сказал так и прибавил шагу. О как, подумал не вслух Юра — потому что не все мысли нужно думать вслух. Логично же? Логично. И с телефонами тоже должна быть какая-то логика, надо только нащупать. А что если Система их не просто синхронизировала часовыми поясами, но и с этим миром вообще — с его каналами связи? Если здесь есть земные автомобили, то почему не быть телефонам? Юра стал целенаправленно высматривать баннеры. Попадались. Но предлагали сплошь муколитики, жаропонижающие и жидкость повышающие. Потом шли увлажнители и очистители воздуха. Напитки разные. Кола, в том числе. И наконец самые что ни на есть айфоны — с погрызенным яблоком, как и полагается. А рекламировали все эти дела и синекожие, и леголасы из лихолесий, и улыбающиеся во все челюсти добродушные драконы — эти сплошь по зубным пастам, и, о боже, Юра глазам своим не верил, Салливан и Одноглазый Майк из Корпорации монстров. И ладно бы только на баннере красовались, так нет же — прошли в паре метров, Юра успел разглядеть все голубо-фиолетовые шерстинки, колыхающиеся на теле мультяшного монстра. Были и обычные люди типа человеки, и таких было большинство. И почти все в медицинских масках. Но в целом Юра бы не назвал город оживлённым — редкие прохожие, открытые через десять магазины — на многих висела табличка «карантин».

 

— А ты как текст Системы читал? — спросил Юра после очередного «карантина». О, здравствуй, фирменный китайский взгляд, я скучал. Нет. Пошёл бы ты куда подальше. Юра вздохнул и пояснил: — ну вот я на кириллице читал, на русском. А у тебя тоже кириллицей отображалось?

 

— Нет. Иероглифами.

 

— Ага. Ну, в принципе, как-то так я и думал.

 

— О, ты думать умеешь? Не вслух? Похвально.

 

— Завали. А эта тоже иероглифами? — Юра показал на белый прямоугольник на стене ещё одного здания с карантином. Бовэнь кивнул.

 

— Интересно, — заключил Юра и получил в ответ фырк. — Ладно. Куда мы так резво чешем?

 

— В смысле — куда? В цитадель же. Поражать в самое сердечко главный вирус и разбивать ему это самое сердечко.

 

— Вот так сразу?

 

— Уф. Ну, а ты как хочешь? Ещё здесь поторчать?

 

— Я хочу наметить план.

 

— Система его уже наметила.

 

— Чё ты упёртый такой? Вижу цель — не вижу препятствий?

 

— Ну, а чего тянуть? Сходим, скажем, что хотим станцевать.

 

— И нас сожрут. У меня и коньков нет.

 

— Это минус. Чего с собой не взял?

 

— И это ты меня называл больным?

 

— А ты злопамятный, — ухмыльнулся Бовэнь.

 

И препирались бы так ещё долго, как вдруг из-за угла появился он: таракан-таракан-тараканище. Нет, не так. ТАРАКАН! ТАРАКАН! ТАРАКАНИЩЕ! Раньше Юра считал подвальных тараканов, заползавших в квартиру перед грозой, огромными, сейчас же понял, насколько ошибался. Этот был не огромным. Он был гигантским — выше Юры и Бовэня. А это метр восемьдесят почти. В шагавшем на них таракане были все два метра. И шагал он не как положено всем тараканам, а на задних ногах, растопырив остальные четыре, густо усеянные шипами. Крепился весь этот членистоногий ужас к середине мерзотного рыжего брюха. Таракан покачивал усищами и пучеглазил, выдвинув челюсти и пожирая ими воздух.

 

Юра смотрел и чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Ноги сделались тряпочными, будто и не они ещё вчера посадили сальхов. И сам Юра как-то весь онемел. Как в самом страшном сне, когда надо бежать, но никак — прирос, и крик — не крик, ледяная пещера в глотке. А таракан надвигался в слоумо — неотвратимо, в кисельном жёлтом шуме.

 

«Если какой-нибудь таракан нас схомячит, то что тогда?». Что тогда? Тогда. Тогда. Тогда. Стучал в голове вопрос Бовэня, и Система в сотый раз отвечала «Погибнете. Погибнете. Погибнете». Или спасти всех, или сгинуть со всеми. Без режима бессмертия или хотя бы жизней в запасе. Всего одна — и та без бонусов. Самое время сбросить оцепенение и валить, но Юра не мог. Хитиновая гора приближалась. Это ж какой тапок нужен, хихикнул про себя Юра. Одной Машеньки мало будет. Разве что тонну завезти и затолкать этому по самые гланды. А есть ли у них гланды? Пофиг. Сразу до желудка пихать, желудок точно есть, не может не есть. Подумал так, и отпустило вроде. Посмотрел на китайца — тот стоял ни жив, ни мёртв, и только что не падал. Рухнет, ща точно рухнет, похолодел Юра, сцапал его за худи и рванул на себя. Бовэнь привалился лбом к плечу. Таракан прошёл и скрылся за поворотом. Юра выпустил воздух сквозь сжатые зубы и покачнулся — устоял только потому, что цеплялся за Ибо, а он за него. Засмеялся коротко, лающе, булькнул и отхаркнул попавшую слюну. Провёл тыльной стороной ладони по лбу — холодный и мокрый. Похлопал Бовэня по спине. Тот отлип и растянул губы в жуткой ухмылке.

 

— Вот это мы супергерои, да? Сука, — сказал зло и поднял голову — к тому, что должно было быть небом, но растянулось старой москитной сеткой. — Сука! — повторил громче. — Правильно они тебя жрут, грёбанная Система! Трусливая тварь!

 

Юра стоял и не знал куда деть руки. Хотелось и обнять поехавшего китайца и стукнуть его же. Но больше — кричать вместе. Кричать и надеяться, что так выйдет хоть часть той склизкой паники, что свернулась холодным колючим жгутом внутри.

 

Китаец выкричался, встряхнулся и выпрямился. Подышал и упёрся в Юру тяжёлым взглядом. Юра полоснул ответкой — сузил глаза, вскинул подбородок.

 

— Давай уничтожим этих мразот, — сказал Бовэнь. Юра хмыкнул.

 

— Я в деле, коллега.

 

Но вначале, решили, хорошо бы поесть. А уж помыться и сменить одежду — вообще мечта, вздохнул про себя Юра и украдкой понюхал подмышку. Вроде не пах. Точнее, пах, но ещё антиперспирантом и немного потом, хотя не так чтобы критично. И всё же. Это он ещё душ успел после тренировки принять. Страшно представить, что было бы, если бы нет. И вот как поражать в сердечко Тараканище, если вообще не роза к тому времени будешь? И коньки, опять же — как и где разжиться? Магазинов спорттоваров Юра не наблюдал. Да и попадись они — что делать? Грабить? Представил в лицах: вот врываются они с Бовэнем с… Да, а с чем? Пистолетов же нет. Арматуру какую найти? Пусть будет арматура. Врываются они, значит, в магазин — в руках какие-нибудь жутковатые железные палки с крюками, в глазах — отчаяние и жажда убийства, за прилавком — синекожий аватар с покоцанным хвостом. Юра с Бовэнем гаркают: «Стоять-бояться! Это не учебная тревога, это ограбление!». Нет, просто: «Это ограбление! Руки на стол, хвост на стол, всё на стол!». Аватар вскинет руки и хвост с грязным бинтом, из синего станет голубым, а Юра скажет, что ему «вот эти коньки покажите, пожалуйста. И можно примерить? А по лезвиям что?», Бовэнь перебросит арматурину из ладони в ладонь, аватар побежит за коньками… а ещё и танцы же. «Тебе надо чё? — спросит Юра у Бовэня, — наколенники, может?». И Бовэнь скажет, что да, было бы неплохо.

 

Бред какой. Ограбление. Ага, щазз. Десять ограблений.

 

Ладно. Они что-нибудь придумают. Вырулят. Не могут не. Бери, Юра, пример с китайца — вон как прёт уверенно. Ну или делает вид, что уверенно. Тоже вариант — сбить врага с толку, чтобы не они его, а он боялся. Плохо же, когда стараешься, пакости придумываешь, а тебе морду кирпичом. Уж Юра знает, Юра сам не раз так делал — сделаешь вид, что не волнует или ответишь резко, так, как точно не ждали, и больше нет ни у кого желания узнавать, как там и что на самом деле.

 

Куда они идут, Юра уже не спрашивал. Идут и идут. Какая разница? Вот если бы у него самого идеи какие были, тогда был смысл спрашивать, чтобы в случае чего настоять на своём. А так — только воздух сотрясать, с которым и так не густо, да получать очередной взгляд в стиле «я у мамы — принц ледышка». С другой стороны, уже зудело спросить хоть что-нибудь и получить не только взгляд, но и возможность отвести душу. Юра даже шаг замедлил, когда осознал, что собачиться с китайцем ему типа… нравится? Да не, быть не может. Чушь какая-то.

 

— И куда мы сейчас так уверенно чешем? — спросил Юра. Просто чтобы быть в курсе. Просто чтобы убедиться в том, что идея Бовэня — отстой. Обязана быть.

 

— Туда, где этих чудиков побольше, — не хмыкнул Бовэнь. Устал он, что ли? Ну же, давай, делай свой ход. Но Бовэнь вступать не спешил — шёл себе молча и шёл. Юра приноровился к его шагам — роста они были почти одинакового, польстил себе Юра.

 

— И чё делать будем с ними?

 

— Как что? — Бовэнь глянул коротко, но Юра успел поймать насмешку в уголках глаз и внутренне потёр руки в предвкушении.

 

— Что? — спросил с придыханием.

 

— Солить. Ты держать будешь, я — солить.

 

— А с готовкой у тебя как? — деловито поинтересовался Юра.

 

— Так себе. Могу рамён сварить. Один раз делал, вроде норм вышло. Или вот ещё — битые огурцы пробовал? Тоже тема. Но их я не делал. Могу в теории. Принцип такой: берёшь огурцы, берёшь широкий нож, как у маньяков в фильмах, и лупишь по огурцам. Там ещё кунжутное масло потом надо, уксус, но с пропорциями я не уверен.

 

— Главное — лупить огурцы. Это я понял.

 

— Ага, — с энтузиазмом подтвердил Бовэнь, приспустил ворот на миг и облизнулся. Типа, ух, какая вкуснятина. Этого мига хватило, чтобы Юру коротнуло. Он зажмурился и встряхнулся. Не китаец, а ибучий кринжовник. И чему их в этих айдолах учат? Окей, закрыли тему.

 

— Значит так: держать будешь ты, а солить я.

 

— С чего это?

 

— С того, что я с дедушкой пирожки лепил. И сам борщ могу сварить. И ещё кучу всего сварганить.

 

— Идёт, — согласился Бовэнь и наверняка расплылся в улыбке — за воротом худи и не видать, но щёки подпёрли глаза, а те превратились в хитрые и довольные скобки, и сам Бовэнь стал в этот момент похож на анимешного котика. Бакенэко. Умильный вид и острейшие когти. Вот и сейчас согласился, но подозрительно как-то. Как будто предложение построил, а точку не поставил, и Юра всё ждал — когда же появится эта точка.

 

— Раз так хочешь, то жёнушкой будешь ты, — сказал и заржал. Юра подвис на секунду, переваривая услышанное, усмехнулся, обогнал Бовэня и встал перед ним, вынуждая и того замереть.

 

— Погоди. Так это мы сейчас не соленья-варенья обсуждали, а это ты так ненавязчиво предлагал мне…

 

Бовэнь прищурился и расставил руки в карманах худи, приблизил лицо, застыл в паре сантиметров.

 

— А что — ты уже и слюну пустил? — понизил голос, и Юру как об лёд приложило — холодно, больно, искры из глаз и мыслей никаких, кроме нецензурных.

 

— Ага. Как же на такую конфетку сладенькую и не пустить? — не придумал ничего лучше, как съязвить.

 

Бовэнь полыхнул глазами и отшатнулся. Постояли так ещё в искрящемся напряжении и пошли. Один ноль, поаплодировал себе Юра. Уел таки. Хе-хе. Вот бы теперь и натурально поесть — одним китайцем сыт не будешь.

 

Спустя квартала три-четыре Бовэнь остановился. С «чудиками» здесь и впрямь было погуще. Сюда стекались ответвления нескольких улиц, по периметру чернели кусты — Юра только сейчас обратил внимание на местную зелень. Сплошь больная, со свернувшимися, как если бы горели, листьями — влажно блестели мазутной на вид дрянью. Редкие деревья, встреченные по дороге, выглядели не лучше — потускневшие, с сетью проплешин на пожухлых листьях, прибитые желтушной пылью как горчичным порошком. А дальше в зернистом тумане проступала гигантским мелком Машеньки тараканья цитадель, и в свете хилого солнца на самой вершине её бликовало красным то, без чего хода отсюда не было.

 

Бовэнь меж тем подтащил и поставил возле себя треснувший белый контейнер — кажется, даже без остатков еды, только в потёках земляной грязи, но относительно сухой. Затем принялся сосредоточенно что-то выискивать в телефоне, отбивая носком кеда один ему слышимый ритм. Выставил ногу, провернулся вокруг своей оси, подвигал на пробу плечами, согласился с чем-то в своей голове, подошёл к офигевающему Юре, глянул сурово, всучил телефон в руку, ткнул в дисплей и, скинув под первые биты капюшон, преобразился так, что снова захотелось зажмуриться.

 

Но смотреть хотелось больше, потому что энергетикой от взбесившегося китайца шибало конкретно — он вытворял настолько невозможные вещи коленями, всеми суставами, умудряясь в процессе и волну послать, и огладить себя. И всё это с такой сладкой улыбкой, за доли секунды перетекающей в смущённо-невинную, что у Юры возникло ощущение просмотра запрещённого контента — когда вроде ничего не предвещало, шёл на сервер вообще за другим, а тут оно — восемнадцать плюс, но настолько на грани, настолько по краю филигранно, что то ли визжать восторженной фанаткой, то ли сгорать от стыда и оглядываться — не видит ли кто. А желающих посмотреть собралось немало, и опять без Смешариков. Не подвезли или раньше успели схомячить — не тот вопрос, который занимал сейчас, а как унять внезапно свихнувшееся сердце — это да, было бы неплохо получить ответ. Китаец и бесил и восхищал — и то и другое одинаково сильно, так сильно, что Юра на миг потерялся в этих ощущениях и своих попытках отделить одно от другого, не совсем, впрочем, понимая, зачем бы ему это надо было.

 

А когда вынырнул, обнаружил, что окружили их плотным кольцом, хлопают в такт и улюлюкают, подбадривая, вскрикивая на особо рисковых моментах и сдавленно выдыхая на слишком, как по Юре, откровенных. Иррационально и пугающе возжелалось выбежать перед ибонутым китайцем и закрыть собой от всех жадных взглядов. Юра держался. Ради себя, в первую очередь. А потом в контейнер зазвенела мелочь, спланировали смятые купюры — ещё и ещё, и на затухающих битах, когда Бовэнь крутанулся в последний раз, запрокинув голову, задышал часто-часто, одаривая столпившихся снисходительностью из-под ресниц, контейнер заполнился не то что доверху, но с горкой, так, что пересыпалось и устлало плиты вокруг него. А к Юре вернулась способность дышать.

 

— Что это было? — спросил он после, когда толпа рассосалась, и они погрузились в подсчитывание улова.

 

— А на что похоже? — Бовэнь и не подумал оторваться от своей горки, — пятьдесят пять, шестьдесят, семьдесят…

 

— Ну, — Юра отделил жёлтенькие и маленькие монетки от серебристых и больших, кругленькие от многоугольных. — Похоже на танец.

 

— Значит он и был. Сто двадцать, сто сорок, сто шестьдесят… Как думаешь, сколько здесь коньки стоят?

 

— Ч-чего? Какие коньки? — Юра сбился со счёта.

 

— Поражать в самое сердечко этого урода ты на чём будешь? Или ты — супергерой Человек-коньки? Можешь сам отрастить лезвия? Или как Россомаха выпустить их из стопы, когда прижмёт?

 

— У него лезвия из кулаков, как когти.

 

— Ну, а у тебя из стоп. Круто же?

 

— Угу. Круто. Жаль, что нет.

 

— Жаль. Пятьсот пятьдесят пять бумажными, двадцать многоугольниковыми десятками. Думаю, это можно прибавить к бумажкам. Как думаешь?

 

— А? Да, валяй.

 

— Итого у меня семьсот шестьдесят четыре… эээ… денег. А у тебя?

 

— Не знаю.

 

— Чё, считать не умеешь? — дёрнул уголком рта Бовэнь.

 

— Сбился, — буркнул Юра.

 

— А чего так?

 

— Ну вот так.

 

— Содержательно, — усмехнулся Бовэнь, подвинул к себе чужую горку и закашлялся.

 

— Ты бы нос прикрыл. Дрянь же в воздухе, — сказал Юра и отвернулся. Ибонутый Ебо. Чувствует же, что дышать этим не стоит, но ни ворот обратно не натянул, ни капюшон не надел — сидит и пересчитывает добычу, пальцы так и летают.

 

— Тысяча сто тридцать пять, — возвестил Бовэнь. — Маленькие жёлтенькие я тоже посчитал. Ну, на еду хватить должно, я надеюсь, а вот на коньки… придумаем что-нибудь.

[Лестада]

========== 3 ==========

Юра подумал, что идея грабануть магазин спорттоваров не так уж и плоха. Правда, есть риск, что их заметут. А ещё, что более вероятно — подходящих коньков там может не оказаться вовсе. Для разбивания тараканьего сердечка не всякие подойдут. Беспросветный бесперспективняк.

И когда Юра в десятый раз представил, как они выносят магазин, рядом возникли двое — не Смешариков и не синекожих, над маской светлела обычная человеческая кожа, и глаза с бровями обычные, человеческие. У одного карие, у другого серые. Остальное скрыто капюшонами болотного цвета плащовок. Двойня стояла и пялилась на Бовэня — он же, будто и не замечал ничего, обстоятельно рассовывал по карманам деньги. Юра внутренне готовился и бить, и драпать, и лучше, если обойдётся без первого, потому что роста эти чудики были внушительного — выше Бовэня и уж точно Юры.

— Пс, парень, — склонился сероглазый к Бовэню. Тот вскинул брови и изобразил ледяное презрение. Юра поёжился. Как будто запись со своей прессухи смотрел.

— Пойдём к нам в команду? — предложил второй. — Скоро состязания за Кубок Правителя. А у нас ведущий танцор… того… этого… обезглавлены мы, в общем.

— До сих пор поверить не могу, — всхлипнул сероглазый, — он же и не выходил никуда, на тренировки ходил и всё, а потом он… и вся семья… чёрт, прости, не могу.

— Вам только танцор нужен? — спросил Бовэнь. Парни переглянулись.

— Ещё бы фигуриста где раздобыть, но с ними вообще засада, ты ж знаешь.


— Я… я не слежу за новостями, — осторожно ответил Бовэнь.

— Не хочешь нервы портить? Да, понимаю. Хрень какая-то творится. По новостям всего и не говорят. По новостям всё тип-топ. Ты есть в таче?

— Таче? — переспросил Бовэнь. Ой, попадос, подумал Юра, сыпемся.

— Нет его нигде, — встрял он, — и меня нет. Всё время на тренировки уходит. Не до новостей и… всего остального. А вы говорите, фигурист вам нужен? Ну так это… я он самый и есть. Только у меня коньков нет. Они там… в доме остались, а… а возвращаться туда страшно… и наша тётя… и дядя… и вот, — сдулся Юра. Но двойня прониклась, сероглазый увлажнил ресницы, кареглазый вздохнул.

— Соболезнования. Примите наши соболезнования. А коньки… коньки — не проблема.

Коньки оказались той ещё проблемой. Все с чужих ног. Юру уговаривали не выпендриваться и примерить, он поражался своей беспрецедентной сдержанности — ни разу никому не вдарил, и словесно тоже. На то, что можно будет собрать под себя, выбрать отдельно лезвия, отдельно шурупы, и чтоб ещё по ноге пошили, и не надеялся. Хотя нет, теплилось такое и сразу отморозилось, как только зашли в большое в общем-то строение, но мрачноватое. Скудно освещённые коридоры — на лестницах и вовсе темень.

Танцевальный зал с когда-то целой зеркальной стеной — местами зеркала уцелели, местами висели чьи-то семь лет несчастья, в середине чернела полосой безнадёжность. Ламп здесь было больше, но горели не все. Экономят они тут, что ли, подумал Юра. И не спросишь ведь. Неизвестно, как на такие вопросы отреагируют, не та ситуация, чтобы собачиться с теми, кто может пригодиться. Пол вроде был хорош, пусть и потёрт изрядно, но хоть без отслаивающихся листов покрытия. На матах в углу скучковалось существ десять — Юра заметил и зеленоватую кожу в россыпи рыжих блямб на щеке, и острые вытянутые уши у четверых, и ни одного эльфийского красавца при этом. Тот же китаец больше смахивал на эльфа, даром что человек и ни разу не лопоухий. Китаец тем временем осмотрел всё, поджал губы к носу, смиксовал задумчивость с недоверием и покивал чего-то там себе. Балахонистая двойня заглянула ему в лицо и будто скукожилась.

— Что за команда? — Бовэнь указал подбородком на кучковавшихся в углу. Те распались и сканировали в ответ. — Я с ними буду танцевать? Или это мои соперники?

— Нормально ты от жизни оторвался, — сказал один из балахонистых, — чем больше участников в команде, тем больше шансов дойти до финала. Выигрыш делим между всеми — тем, кто не дошёл, тоже достанется, пусть и меньше. Так что, здесь нет соперников, мы все в одной лодке. А вот другие команды — да. Особенно те, за которыми стоят корпорации.

— А им-то зачем?

— Реклама лишней не бывает. Больше крутых фигур, больше вложений, больше прибыль.

— Окей. Что с выигрышем?

— Победившая команда возьмёт не только Кубок, но и получит возможность выступить перед правителем Нореном. И если тому понравится, то остаться жить в цитадели навсегда.

— Зачем? — не выдержал Юра. Балахонистый кареглазик посмотрел на него как на неразумного.

— Только там болезнь не свирепствует. Только там можно жить и ни о чём не беспокоиться, потому что любое желание будет исполнено.

— И, чё, кто-то уже одерживал победу? — спросил Юра. Что-то ещё смущало и возмущало в ответе балахонистого, но нащупать это он пока не мог.

— Состязания проводятся третий год подряд. И сейчас в разгаре отборочные. Мы прошли их, но дальше идти без фигуриста никак. У нас был один, но… теперь нет его. Нет. А от победителей, ушедших в цитадель, ничего не слышно. Оно и понятно — кто будет вспоминать о плохом, когда новая жизнь прекрасна и хороша?

Дебилы, что ли, чуть не спросил Юра, не успел — Бовэнь нащупал его руку своей и сильно сжал; спросил балахонистого:

— Если никто оттуда не возвращался, с чего уверенность, что жить там хорошо, ещё и хотелки все исполняются?

— Ну ты вообще, конечно, — сероглазый, оказавшийся вполне себе человеком на вид, отошёл на пару шагов, поцыкал на Бовэня, посмотрел быстро по сторонам, как будто дорогу перебегать собирался, и вернулся на исходную позицию, заговорил с жаром, — как можно сомневаться в Правителе и Состязаниях? Из какой дыры тебя выпустили? Любой в этом мире знает, что Правитель и его наместники заботятся о нас, делают всё, чтобы нам жилось хорошо. И с эпидемией пытаются справиться. И справятся! Разработки вакцины уже идут.

— У нас это… тётка того самого… и дядя, — напомнил Юра.

— И? Многие умирают. И многие дома. Наш Карел так же ушёл. Спасения нет, пока нет вакцины.

— Почему дома? Почему не в больнице? — спросил Бовэнь. Сероглазый осуждающе покачал головой. За него продолжил кареглазый. У этого оказалась розовая кожа, на лбу же, под аккуратным каштановым пробором торчали кнопками чёрные рожки.

— Слушай, парень, — сказал он, — я понимаю, вам сейчас тяжело, на эмоциях говорите. Всё понимаю. Мы сами такие же. Понимаем и разделяем горечь утраты, но мы же с вами понимаем — в больницы не попасть, если только ты не какой-нибудь богатенький гандон. Да и смысл? Там тоже умирают. Ну может не так болезненно. Может, хоть от жажды не задыхаются. Но сгорают все. И вся надежда на команду учёных Правителя. Они работают над вакциной, и скоро, совсем скоро мы будем спасены. А пока единственная возможность спастись — это выиграть жизнь в цитадели. Потому что только там никто не болеет. Ну или хотя бы увлажнители воздуха и стопроцентную скидку на все лекарства — тем, кто не дойдёт с командой до финала.

Юра кивнул, а хотел бы оттаскать этих придурков за волосы, вдавить кнопки на лбу и заорать: какого хрена? Какого хрена вы такие тупые? А потом ему стало страшно. Это ж как вирус пожрал Систему, что существа, населяющие её, напрочь лишились мозга — той его части, которая отвечает за критическое мышление? На серьёзных щах заливать такое, верить в это и кидаться на тех, кто смеет сомневаться. Юра мог бы спросить ещё: если правитель ваш такой и прихлебалы его такие чудесные-расчудесные, то почему хорошо могут сделать только тем, кто вытанцует себе право на шоу-программу в цитадели? Почему только в цитадели никто не болеет? Значит ли это, что «правитель и его наместники» вообще не болеют? И если да, то разве это не подозрительно? Это ж до звезды как подозрительно!

Всё это спросил бы и сказал Юра, но Бовэнь больнее стиснул его руку. А когда Юра дёрнулся, тот сдавил сильнее.

— Да, вы правы, — бесцветно ответил Бовэнь, и Юра в который раз поймал себя на том, что восхищается и хочет так же уметь управлять лицом. — Я согласен быть в вашей команде.

Ещё бы ты был не согласен, идиота кусок, нам же в эту Машеньку пробраться надо, запыхтел про себя Юра, внешне же попробовал скопировать китайца — морда кирпичом, к нему ничего не прилипает. Судя по ослабившейся хватке, получилось годно. Ладно, давайте следующий номер программы. И жрать, пожалуйста. И как бы этим ущербным намекнуть, что жить негде, мыться, соответственно, тоже. Война войной, а душ и еда по расписанию.

— Так что там с коньками? И тренироваться я где буду? — спросил Юра. Балахонистые засуетились, покосились на Бовэня — тот заявил, что пойдёт вместе, сойтись с командой всегда успеет. И они двинули дальше тёмными коридорами.

— А чё темно так? Лампочки мрут? — не выдержал Юра. Один балахонистый вздохнул, другой, который рогатый, погремел чем-то в своих недрах.

— Тётка у тебя хорошая была, — ответил, — ты, небось, в счета ни разу и не заглядывал? За электричество, знаешь, сколько дерут? Лишний раз и не включить ничего. Говорят, линии старые, изношенные. Чинить их надо. А чтобы чинить, деньги нужны. Вот и повысили тарифы. Ну лишь бы починили уже. А нам тут сколько электроэнергии надо — большая часть на каток и уходит. В остальном ограничивать приходится.

— И откуда ж средства на это всё? — спросил Бовэнь.

— Ну… — помялся рогатый, — бизнес у нас кой-какой имеется. Крутимся-вертимся как все. Не волнуйтесь, всё легально. Почти, — хохотнул он, — нам главное до финала дойти.

Каток оказался за скрипучей обшарпанной дверью. Точнее сначала там оказалась морозная темнота, которая дохнула в лицо дирольной свежестью, а уж потом, когда щёлкнули рубильники, и каток проявился. И после всей желтушной мути его белое матовое полотнище стало прям отдыхом для глаз. Юра обрадовался как старому другу. Впрочем, почему как? Самым верным честным другом и был — не терпел предательства, трусости, слабости, требовал полнейшей самоотдачи и всегда говорил правду, какой бы острой и болючей та ни была. Вот здесь ты, Юрочка, налажал, здесь не дожал, а здесь задницей катал, а не тем, что у тебя по недоразумению ногами зовётся, и вообще — работай лучше; будешь ныть, не видать тебе ни золота, ни гордо поднятой головы, даже Котлета Прокофьевская обставит. Котлета Прокофьевская. Хм, почти как «Колбаски Новопавловские». Сейчас бы пожрать, а уж потом тренить и всё такое, но лёд такой белый, чистый, родной. И если не смотреть по сторонам, то можно не только представить, что они опять вдвоём, но и там, дома — ушёл с тренировки, вернулся на тренировку, проснулся в холодном поту, но проснулся же! И теперь тут, где можно резать кошмары лезвиями, крошить их в ледяную пыль и раз за разом вбивать в хрустальный гроб. Было бы ещё чем.

— Ну и где коньки? — спросил Юра. Балахонистые проводили в раздевалку, и там в деревянных ячейках обнаружились коньки — выбирай, не хочу. Юра и не захотел. Потому что выбирать не из чего. Он, и не прикасаясь, видел, что коньки ношенные — какие-то больше, какие-то меньше.

— И чё? Мне в этом выходить? Вы совсем, что ли? Я вам Русалочка?

Балахонистые переглянулись, Бовэнь покосился заинтересовано и задумчиво, дёрнул уголком губ — на миллисекунды, но дёрнул. И Юре снова остро захотелось ему вдарить. Ибо нефиг быть таким ибонутым. Ухмыляется он тут. Я тебе поухмыляюсь, барбариска недоделанная.

— Ты ж даже не примерил, вдруг нормально сядут? — сказал рогатый. Узнать бы, как его зовут. А то неловко получится, если как-нибудь и обратится так: слышь ты, сохатый.

— Слышь, ты… как там тебя по имени?

— Игрел, — буркнул рогатый. Юра сдунул упавшую на лицо прядь, та шлёпнулась обратно, глянул из-под чёлки на второго.

— Атрел, — представился тот, протянул руку и тут же убрал под гнётом неодобрения сразу двух пар глаз. Бовэнь стоял, заложив руки в карманы джинсов и усиленно делал вид, что он вообще не с ними, так просто, от нечего делать зашёл. Мог бы и приложить своим фирменным китайским. Или это только Юре такая честь? Знать бы ещё за какие такие грехи. Хотя нет, лучше не знать. Тот ещё вред сну.

Юра стряхнул лишние мысли, пнул из головы китайца и приложил взглядом этих… Игрека с Анриалом. Это, что, у них тут у всех имена на «ел» заканчиваются? Да что ты будешь делать, опять про еду.

— Значит так. Меня зовут Юра, его, — чуть было не сказал «Ебобо», в последний момент вывернул на ровную дорожку, — его — И Бовэнь. Я вам, конечно, могу и в этих сбацать то, что надо. Ну чтобы вы заценили, надо вам вообще это или будете другого фигуриста искать, — на этих словах Юра поржал мысленно, балахонистые нервно покхекали совсем не мысленно, — но прикасаться к чужим конькам мне страшно. У нас там тётка с дядей того этого самого, а тут коньки не пойми с кого.

— Мы их обработали, — сказал Игрек-Игрел.

Ну песец успокоил, подумал Юра. У Системы тоже всё было зашибись и типа под контролем, пока тараканы не разжирели и не захватили вообще всё так, что теперь судьба целого мира зависит от — страшно представить — танцора и фигуриста. Видимо, Игрек-Игрел распознал скепсис во внезапной кривизне лица, потому что помялся, сокрушённо выдохнул, как будто Юра у него самое дорогое сердцу собрался отжать, не иначе, и поплёлся к дальнему шкафчику. Провёл чипом, дверца отозвалась согласным писком и открылась. Игрек-Игрел попялился ещё в недра шкафчика, издал другой жалостливый вздох, поплыл щеками и глазами, шмыгнул носом, утёрся быстро рукавом (бее, мысленно сделал Юра) и достал объёмную коробку — ещё в коричневой почтовой бумаге, запечатанную сургучом и пахнущую так, как пахнет только новое и пока не открытое. Но это мы исправим, решил Юра. Не терпелось уже взглянуть на коньки. В том, что там именно они, и не сомневался. Ну, а что бы ещё этот Игрек вдруг решил извлечь, чтобы Юра больше не быковал? Еду? Тоже хорошо, но точно нет, и Юра бы в данной ситуации быканул больше.

Игрек всё с теми же нудными вздохами бережно снял бумагу, сложил аккуратно уголок к уголку, разгладил бечёвку, поддел брелоком сургуч и возложил его на бечёвку. Атрел, опустив глаза, смиренно молчал и комкал пальцами свои же рукава. Бовэнь всё так же был не с ними — сел на скамью и изучал подошвы кед. Когда Игрек всхлипнул особенно громко, поддел край крышки и замер, переводя дыхание, Юра осознал, что ещё немного, и он наплюёт на попытки быть вежливым, выхватит коробку и сам всё вскроет. И хорошо, если не чью-нибудь черепную коробку. Как будто на похоронах в перемотке назад — не закладывают гроб в кремационную печь, а вытаскивают и готовятся посмотреть в последний раз на того, кто там лежит.

— Ааааа! К чёрту! Сколько можно тянуть?! Что там такое?!

Ну вот. Он это сделал. Ну и ладно. Можно подумать, кто-то от него ждал расшаркиваний и экивоков. С другой стороны, сразу показать себя, обозначить, и потом лезть не будут с дебильными попытками поговорить по душам и, о ужас, подружиться. Вот просто в топку сразу.

Подействовало. Игрек вздрогнул и поставил коробку перед Юрой на скамейку. Юра снял наконец верх и закусил губы, чтобы случайно не выдать восторга. Тонкая матовая бумага хрустнула под пальцами, раскрывая коньки. Новые. Чёрные, но усыпанные какой-то блескучей крошкой, от которой коньки казались ещё чернее - как ночное звёздное небо. И лезвия. Юра коснулся стали, кайфанул от холода. Вытащил осторожно, приложил к ноге, а потом и надел, затянул шнурки. Надо же. Как раз. Раскатать немного всё равно придётся, новые же, чтобы совсем по ноге сели, но как же забубенно было снова ощутить себя на коньках. Теперь бы ещё на лёд, а потом поесть, помыться и всё, можно смело покорять тараканье сердце. Неконтролируемо расплылся в широкой улыбке, глянул счастливо на Бовэня, тот усмехнулся, но как-то по-доброму.

— Это Карела были. Только пришли. Он их месяц назад заказал, а они вот, вчера пришли, — тихо сказал Игрел. Утёрся опять рукавом. — Ну пойдём, покажешь, что ты умеешь.

Показывать после почти бессонной ночи и полнейшего отсутствия завтрака было тем ещё испытанием. Но спортсмен он или где? Спортсмен. Юра сцепил зубы и пошёл ибошить акселем. Кхекнул. Посмотрел на китайца, облокотившегося о бортик катка — вот так, с застывшим белым лицом и светлыми волосами, он и впрямь смахивал на ледяного принца. Юра покусал губу, вспомнил ещё и о том, что хорошо бы попить — во рту аж слипалось от сухости. Мялся-мялся, озвучил потребность. Игрел куда-то сходил, вернулся с запечатанной в пакет батареей бутылок, распотрошил её, выцепил две: одну протянул Бовэню, вторую — Юре. Прикасаться к чему бы то ни было в этом мире, и уж тем более к кому бы то ни было категорически не хотелось. Но Юра рассудил, что в доме с откинувшимися местными жителями он уже потрогал, пусть и задницей, пол, потом ещё дверь руками, коньки эти (спасибо хоть совсем новые были, но коробка-то нет, коробку сколько чудиков перетрогали, пока она досюда доехала), ещё деньги были, а руки так и не помыли, напряг извилины — кажется, что-то там было про то, что зараза передаётся при непосредственном контакте с заболевшим или умершим. Игрел вроде был живее всех живых. Но кто его знает, как болезнь проявляется на начальных этапах. Вот и Бовэнь осторожно взял свою бутылку, коротко кивнул и присосался к горлышку.

Юра отпил из своей, закрутил резко крышку, успев заметить что-то про «ледниковую свежесть горных вершин». Одни ледники кругом, захлебнуться можно, если потекут все. Поводил головой, разминаясь. Отставил бутылку на скамью, скинул куртку, развёл плечи в чёрной футболке с принтом тигриной морды (НЕ обратил внимания на ухмылку в узких глазах), покрутился из стороны в сторону, попытался отрешиться от всех и всего и сосредоточиться только на своём теле, потянуться, прогнуться, проверяя на гибкость себя и на реакцию китайца — тот смотрел нечитаемым взглядом. Юра осознал, что делает, ужаснулся, занавесился волосами, подумал «какого хрена», вскинул подбородок и положил на все левые мысли. Вот теперь да. Точно да.

Шагнул на каток. Прошёлся «ёлочкой», давая себе привыкнуть ко льду, а ему к себе. Заскользил по прямой, потом перебежками с сильными толчками, чтобы чётко ощутить ребро конька, услышать тихий шорох рассекаемого льда, движение воздуха в волосах, стать самим этим воздухом — свободным, звенящим от напряжения, и наконец выдать один, а затем и второй, третий прыжок — на пробу. Лёд не оттолкнул, принял благосклонно. В ногах было не сказать, чтобы комфортно, но это от новых коньков. Ничего. И это можно перетерпеть.

Встал на середину. Настроился, перебирая в памяти основные компоненты программы, которую отрабатывал ещё вчера, и тут вдруг каток содрогнулся под грянувшей музыкой. Юру вышвырнуло из попыток в лирику, он оглянулся и наткнулся на таких же ошарашенных Игрека с Анриалом и китайца — И Бовэнь сжимал в руках телефон и расширившимися глазами смотрел то в него, то на Юру, всем своим видом показывая, что он вообще не при делах.

Юре стало и смешно и жутко одновременно. Дико. Непонятно. Он засмеялся — громко, зло, заплёвывая смехом и каток, и пустующие скамьи, и тёмный потолок с редкими живыми люминесцентками, и так же внезапно как взорвался каким-то бесовским весельем, оборвал его, выпрямил спину, опустил голову, глянул исподлобья на Бовэня, успел считать его замешательство, усмехнуться скакнувшему кадыку и пошёл в отрыв под песню, которую слышал впервые в жизни, под песню с нагромождением пам-пам-пам и ням-ням-ням, под песню, в которой только и понимал что-то там про время, жёлтое золото, хелло китти, аригато и привет, сучки.

Миксовал на ходу, взрезал лезвиями не лёд, а свои страхи и неуверенность, раскидывал во вращении, представлял, как крошит тараканов, и они рассыпаются горчичной крошкой, истаивают на коже его ботинок. «Тушите свет, я взорву ещё», — проскандировала неизвестная девка в динамиках, и Юра впечатал это прыжками в лёд, заявив, что да, ещё раз да и да. И завершающей точкой в тишину на последнем бите.

Вскинул руку, отдышался, прислушался к мышцам, начинавшим гудеть приятной тяжестью, откинул чёлку со лба, заскользил к бортику. Игрек с Анриалом таращились что те Смешарики. Крош с Ёжиком. Китаец… китаец таращился чуть в стороне и показывал большие пальцы, а когда Юра подъехал достаточно близко, китаец метнулся к нему, схватил за футболку, рывком притянул к себе и выдохнул на ухо:

— Взрыв мозга. Ты – взрыв мозга, чувак.

[Лестада]

========== 4 ==========

 

Их устроили тут же, в этом здании, этажами выше. Лифт был — ржавел за покосившейся решёткой, но не работал. Оно и понятно — если тут так чахли над электроэнергией, что и каток, уж сколько тратили на поддержание нужной температуры там и всего остального, а всё же освещён был скудно.

 

И подниматься в отведённые комнаты надо было по узкой раздолбанной лестнице, верх которой сжирала темнота. «Подсветить телефонами, и норм», — посоветовал один из Игреков. Юра мысленно посоветовал пройти ему куда подальше и сломать там ноги. Покосился на Бовэня — тот кривил губы и зло смотрел в спину Игреков, возившихся с ключами.

 

Ухмыльнулся. Сопричастность разлилась теплом по груди. Всё же хорошо, что его забросило сюда с этим китайцем, а ну как Система бы насмотрелась на пьяного Креветку у шеста и решил бы, что, вот, подходящий, наилучший вариант для покорения тараканьего сердечка. Бррр, Юра зябко повёл плечами. Креветку только как приманку и использовать, ага. Тараканы бы польстились на эту свиную котлету, кинулись бы жрать, а Юра в этот момент лез за рубиновой штукой, выколупывал из того места, куда её заколупали, и… а настолько ли жирный Креветка? Вдруг бы тараканы управились быстро? И даже если и нет, если бы Юра справился, то Креветку было бы уже не спасти, потому что погибший в Системе, остаётся погибшим, уже не вернуть в свой мир. И вот как потом смотреть в глаза Прокофьеву? Да и себе как? Чёрт, и опять про еду. Надо быть полным извращенцем, чтобы и в такой ситуации, с такими мыслями проголодаться, но что уж там, если да. Юра шумно сглотнул.

 

— Обед, если что, в час дня. В секции три. Там у нас столовая. Справим вам пропуск. Документы же у вас есть? Только никого сюда и в комнаты, на каток особенно — не водить. Ясно? С одеждой тоже разберёмся — есть один знакомый, подберёт вам чего-нибудь из своих запасов. Ну, давайте паспорт, водительские права… хотя права у вас вряд ли есть? Сколько вам лет хоть?

 

— А чё, за кубок только совершеннолетним биться можно? — Юра сдвинул брови. Игреки смущённо переглянулись, рогатый почесал кончик носа. Второй, который Атрел (кажется) открыл дверь, поддев её плечом, и впустил их внутрь.

 

— Да не, это так… интересно просто, — сказал рогатый, заходя следом. — Раньше и совсем детей в команды брали, но… перестали потом.

 

— Почему? — тихо спросил Юра, уже догадываясь, что ничего хорошего он не услышит, ничего из банального «не выдерживали нагрузок, плакали, капризничали». Рогатый мялся и отводил глаза, и всё же выдал сухо:

 

— Ну вот так. Родители не хотят рисковать. Да вы сами видели детей на улице? Не знаете, что ли, что их вообще не выпускают, потому что… потому что быстрее… у них это быстрее происходит. Ну так что? Давайте ваши документы. Пропуск как раз до обеда сделаем. Ну?

 

Рогатый Игрек протянул руку, пошлёпал пальцами по ладони. Второй стоял рядом и смотрел. Юра оглянулся на мутные окна, забранные решётками, и собирался уже по второму разу отправлять Игреков в пешее эротическое — теперь уже не мысленно, а вполне словами через рот, когда Бовэнь несколько заторможено и, как показалось Юре, удивлённо, вложил рогатому в ладонь две синие книжечки. Ну и дурак, подумал Юра. Сейчас как в рабство их возьмут и никуда не выпустят — вон, уже и паспорта заграбастали. Стоп. А откуда… Он уставился на синие книжечки в руках рогатого, на Бовэня, всё ещё какого-то пристукнутого, опять на книжечки. Вытянул шею, заглянул.

 

— Чего? — спросил рогатый, — давно паспорт свой не видел?

 

— Давно, — прохрипел Юра, ожесточенно почесал затылок и едва сдержался, чтобы не залепить себе пощёчину. С бледно-голубой страницы, покрытой всякими защитными (должно быть) узорами, на него смотрел он сам — набычившийся и цветной, словно сегодня и снялся — даже одежда та же. Только дата рождения не его — месяц и день да, 1 марта, а год… год значился три тысячи пятьсот сорок восьмой. Юра понял, что устал удивляться, но кто бы его спрашивал. Система и рогатый точно не собирались.

 

— Так тебе шестнадцать, — протянул второй-кажется-Атрел. Юра ошалело кивнул. — Теперь понятно, чего паспорт такой новенький, что аж хрустит. Недавно получил. И тебе тоже, — посмотрел на Бовэня.

 

Тот неопределённо дрогнул плечом и уголком губ, уставился в свою фотографию и буквы рядом. Во Ибел. Юра истерически хохотнул, но напоролся на злой взгляд, хрюкнул, закрыл рот рукавами и постарался замолчать. Не выходило. Смех рвался с бульканьем и подвываниями. В глазах щипало. И чем злее становился Бовэнь, а Атрел и Игрел ошарашенее, тем сложнее было справляться с внезапным весельем. Бовэнь сказал что-то одними губами. Как пить дать, что-то обидное, и Юра чуть было не выпалил: чувак, я ж тебя ни пикселя не понимаю так, артикуляция-хуякуляция. Покатал на языке получившееся сочетание. Хрюкнул снова. Эякуляция. Ха-ха. Шуточки за триста. Сказать Бовэню? Так ведь не оценит, или Система как-нибудь криво переведёт — гуглом-транслейтом. Проверить на этих, которые двое из ларца?

 

— Простите его, — прошипел наконец Боввэнь, не отрывая тяжёлого взгляда от Юры и точно мысленно обещая придушить, — это у него нервное. Сами понимаете…

 

— Да-да, — закивали двое.

 

Ты смотри, подумал Юра, точно из ларца. И захихикал с удвоенной силой.

 

— Юрел устал очень, — сказал Бовэнь и вздохнул — почти как взаправду, будто и впрямь переживал. Но… Юрел? Что за бред? Смеяться резко перехотелось.

 

— Извините, — позвал Юра, утирая выступившие слёзы, — можно мне… кажется там… в паспорте между страницами деньги остались, — нашёлся он, сообразив, что просить посмотреть будет слишком палевно.

 

— Да вроде не было ничего, — ответил Игрел, а книжечку всё же открыл и пролистнул. Быстро. Но Юре хватило. Юрелу, да. Потому что в этом мире он — Кшесинский Юрел. Слева фыркнули. Во Ибел. Ухмылялся. Не зло, нет. Понимающе. И от этого внутренности сводило неясным бешенством, чесались кулаки и язык. Тянуло заявить что-нибудь такое болючее, язвучее, чтобы ужалить, проткнуть, вызвать бурю в ответ и потом… придумать что ещё - потом. Юра пнул кедом дверь, взглядом — взаимозаменяемых, и неважно, что зрительно они отличались. Всё неважно. Прошёл мимо Бовэня, задел его плечом. Ну хоть так. Воззрился на комнату, которую им предстояло делить — одна на двоих. Кровати две. Спасибо и на этом. Покрывала в клеточку. Звездец. Не в коричнево-красную, как там. В зелёно-голубую. И подушка пирамидой. Как в детском лагере учили заправлять. Вытертый красный ковёр, жёлтые шторы, тумбочка из тёмного дерева между кроватями. Шкаф. Стол с лампой. Пыли на удивление не оказалось. А Юра уже приготовился, что и здесь будет непонятная горчичная труха. Да и в целом… не отель, конечно, ни разу, но опрятно. Бельё даже чистое, с какой-то цветочной отдушкой. Белое. Шагнул, чтобы упасть в кровать, лицом в подушку, и затормозил. А что если тут кто-то жил до него, до них? Спал на этих кроватях, закутывался в эти клетчатые покрывала? Кто-то, кто оказался заражён вирусом и умер.

 

— Я тоже боюсь этого, — сказал Бовэнь. И когда только подойти успел?

 

Юра оглянулся. Двое из ларца ушли. В ларец.

 

— Ничего я не боюсь, — буркнул. Бовэнь фыркнул, шагнул вперёд, стянул кеды и с размаху прыгнул на кровать, вытянулся на ней, заложил руки за голову, скрестил ноги и выгнул бровь.

 

— В самом деле? А я боюсь. До усрачки боюсь сдохнуть здесь. Так по-тупому. Не в битве с этими… этими… ну ты понял, а вот так — повалявшись на кровати.

 

— Так почему же ты тогда…

 

— Да потому что если не посплю, то сдохну раньше, — пожал плечами Бовэнь, взбил подушку, обнял её на манер мягкой игрушки, повернулся на бок и закрыл глаза.

 

— Погоди… то есть ты всерьёз собрался спать? — удивился Юра, но к своей кровати подошёл и даже покосился на неё, пусть и сомнением.

 

— Ну а что мне ещё остаётся? — ответил Бовэнь в подушку.

 

— А вот это непонятное что с паспортами обсудить не хочешь? Например. Как они у тебя появились?

 

— В душе не ведаю, — сонно отозвался Бовэнь, — я на автомате сунул руку в карман, а там они. Зачем Системе понадобилось менять моё имя — вот это меня интересует больше.

 

— А, — ответил Юра и сел на кровать. Осознал, оцепенел, посмотрел на спину Бовэня, мотнул головой и осторожно лёг, уставился в выбеленный потолок с голой лампочкой посреди него. С лампочки свисала тонкая верёвка. Дёрни за верёвочку, дверь и откроется, — вспомнилось некстати. Совсем другая сказка. Там только волка и надо было опасаться, а тут тараканы-переростки. Жуть. Вернётся, всех таких тварей мочить безжалостно будет, чтоб их. И даже спрашивать не будет, как зовут каждого из этих монстров. Вот же, может и там, дома тараканы на своём тараканьем как-то называют друг друга, есть же имя у главного тут. Норен. И что за имя такое. Норен. Что-то шевелилось на краю сознания, но никак не давало себя ухватить.

 

— Игрел, Атрел, — прозвучало вдруг совсем не сонное. Бовэнь резко развернулся и посмотрел на Юру. И чё, подумал Юра. Ну Игрек и… и Агрек. Не Агрек, приплюснуло сверху, ударило под дых забрезжившим пониманием.

 

— Юрел, Ибел, — сипло сказал он. Во, даже голос отказывался слушаться и давать этому странному набору букв силу. Юра сел и свесил ноги с кровати. Бовэнь почти синхронно проделал то же самое, и теперь они глядели друг на друга во все глаза.

 

— Норен, — припечатал Бовэнь.

 

— Норен, — согласился Юра.

 

— Но Игрел, Атрел, Юрел, Ибел и…

 

— И Карел, — всплыло имя погибшего фигуриста, в ботинки будто ледяной крошки насыпали. И за шиворот. Юра смочил языком враз пересохшие губы и выдал на грани слышимости: — Остальные тут тоже… да?

 

Они сорвались и начали рыскать по комнате и небольшому холлу, переворачивали матрасы, открывали и закрывали шкаф, обсмотрели всё, не забыв и ковёр поднять — нет, ну, а мало ли? Может, хоть завалящий клочок местной газетёнки? Ничего. Только едва уловимый запах хлорки. И тут бы порадоваться, что помещение точно обрабатывали, но Юра испытал только досаду. И злость. Бовэнь, судя по упрямо поджатым губам и прищуру глаз — тоже.

 

— Норен? — спросил он.

 

— Норен, — тупо повторил Юра, достал телефон, смахнул мигающее уведомление из какого-то мессенджера, открыл заметки и написал «норен». Постоял, подумал. И хлопнул себя по лбу. Вот оно. Хихикнул. Вот это ничего себе тараканы учудили — случайно или нет, но забавно. Повернулся к Бовэню, чтобы сообщить ему и прыснул со смеху — тот смотрел внимательно, с подозрением даже, и хмурился.

 

— Нерон, — сказал Юра.

 

— Что?

 

— Норен наоборот будет Нерон. Как древнеримский император, который сжёг Рим, чтобы вдохновиться и написать стихи. Всё вокруг забодало, обрыдло, короче, стрёмное и скучное, всё уже перепробовал, а Рим не жёг. А тут пожар, орут, кричат, ночь, огни —красиво же. Вдохновение сразу. Прям хоть щас программу пиши и катай.

 

— Эээ…

 

— Согласен, тупо звучит.

 

— Я не про то, — отмахнулся Бовэнь, — ты думаешь, что этот вирус в курсе про древнеримского императора, а его родители, или кто там его на свет породил, фанатели от… Нерона и назвали своё производное в его честь?

 

— Да не. Эт вряд ли. Но имя чуждое, не такое как у всех здесь.

 

— Ага, — кивнул Бовэнь, — нас Система приняла и модифицировала наши имена. А его…

 

— а его нет, — закончил Юра — И всё это, конечно, ужас как интересно, но непонятно — что нам с этой информацией делать.

 

— Это да, — согласился Бовэнь и вздрогнул.

 

— Ты чего? — спросил Юра.

 

— У меня телефон бзикнул, — ответил Бовэнь, опасливо вытащил гаджет из кармана и перевёл недоумевающий взгляд на Юру.

 

— И чё? У меня тоже… бзикнул. Ой.

 

В уведомлениях значился какой-то неведомый значок — жёлтая латинская буква «t» поверх чёрного ромба. Юра показал это Бовэню. Тот засветил свой телефон. Зе сейм щит.

 

— Ну, — почему-то шёпотом, как будто их кто подслушивал, спросил Юра, — погнали?

 

И, дождавшись одобрения, нажал на значок. Вылетело чёрное поле с жёлтыми буквами. «ИбоЮр» — в заглавии. Чат, понял Юра. На троих, догнал, открыв информацию о группе: он, Бовэнь и какая-то «сИстричка» с аватаром — чёрный девичий силуэт с ярко-жёлтым респиратором. Ну привет, Система, мысленно сказал Юра, и чат подмигнул довольным котиком с поднятой лапкой.

 

— И дальше чё? Может, написать ей чего? — спросил Юра.

 

— Угу. Послать куда подальше, — ответил Бовэнь. — Чё ты на меня смотришь так? А то сам не хочешь.

 

— Хочу. Очень хочу, — проникновенно сказал Юра и даже зажмурился, представив на мгновение, как обкладывает Систему всем, чем можно обложить, а сверху ещё и присыпать, и додавить. А потом взгрустнул — ну потому что толку? Домой их это не вернёт, вирус не убьёт, местных чудиков не спасёт. Хотя и шансы их вмешательства тоже такие хиленькие, как по Юре. Ого, расту, что ли, изумился он и завис уже пальцем над иконкой с эмодзи, как в чате появился текст. Бовэнь издал неопределённый звук, полный возмущения, и всё же послал Систему по ранее обозначенному маршруту.

 

«Система приветствует вас». И довольный смайл вместо точки.

 

— Да она издевается, — сказал Бовэнь. Да ты разговорчивый, подумал Юра. Сообщение пропало. Они обменялись недоумевающими взглядами. Хорошая подводка, отстранённо отметил Юра, до сих пор ничего не размазалось. Машка бы в восторг пришла. Да что за бред, возопил мысленно. Вернулся в чат.

 

«Никаких архивов. Во избежание» — новое сообщение провисело секунд пять и тоже исчезло. Юра открыл рот и закрыл. Ясно-понятно, и спрашивать не надо. Но, может, про другое можно? А только в чат или просто вслух? И пока он думал, Бовэнь нажал на голосовой ввод.

 

— Что за прикол с паспортами? Как? Откуда? — наговорил он.

 

«Базовый предмет должен облегчить прохождение миссии», — появилось и удалилось.

 

«На чуть-чуть».

 

— Хм. А стартовый капитал тогда где? — влез Юра. Вспомнил, что надо бы голосовуху, но чат среагировал и так.

 

«Уже получили».

 

— Ч-чего? — вскричал Бовэнь. — Это ты про танцы, что ли? Так это мы сами, без тебя.

 

«Снизьте громкость. Может быть опасно. Возможности не безграничны. Капитал будет. Позже. Банк сложнее».

 

— Почему? — написал Юра.

 

«Вирус захватил всё. Руководит всем. Тяжело пробиться. Документы — уже победа. Спасибо бы».

 

— Ну спасибо, что ли, — сказал Юра. Бовэнь фыркнул, но удостоил Систему лёгкого наклона. Благодарным при этом не выглядел ничуть.

 

— Что с музыкой? Что за песня? Её не было в моём телефоне, — сказал он.

 

«CL — ‘ HELLO BITCHES ’. Ли Чe Рин — южнокорейская певица, рэпер, автор песен и актриса. Релиз песни состоялся в 2015 году».

 

— Каком-каком году? — прошипел Бовэнь и закашлялся.

 

«В 2015-м», — услужливо напомнила «сИстричка».

 

— Ещё ведь не две тысячи пятнадцатый! — свистящим шёпотом продолжал выговаривать Бовэнь. А Юра впервые подумал, что в таком состоянии китаец и убить кого-нибудь горазд, и что похожи они больше, чем посчитал при первой встрече. На самого же Юру навалилось странное чувство: стало вдруг всё равно. Всё равно, что ответит сИстричка, всё равно что спросит ещё Бовэнь, всё равно что будет на обед и будет ли вообще. В сотый раз возникло и пропало желание ущипнуть себя.

 

— Две тысячи шестнадцатый, — уронил Юра. Бовэнь замер.

 

— Чего?

 

— Когда я закончил тренировку в своём мире, был две тысячи шестнадцатый.

 

— Две тысячи четырнадцатый, — упрямо вздёрнул подбородок Бовэнь.

 

«3564 год от сотворения 40-го мира Системы», — написала сИстричка и поставила подмигивающий смайл.

 

«Система выражает сожаление. Системе пришлось выдернуть вас из ваших миров. Система сочла CL — ‘ HELLO BITCHES ’ подходящей для показательной программы Юрия Кшесинского».

 

— Угу, — сказал Юра.

 

— Мгм, — синхронно подвис Бовэнь.

 

— Ты понял, что это значит?

 

— В моём мире эта песня ещё не вышла. А в твоём…

 

— Может и не выйдет. Охренеть, да? — Юра хохотнул. Равнодушно, как он надеялся. Отчаянно и жалко — так получилось, уши не врут. Если бы при помощи щипков можно было пробудиться от поглотившего их кошмара, он общипал бы себя всего. И Бовэня попросил бы. Но нет. Ни фига. Ни фигашеньки. «…выдернуть из ваших миров». Ваших. Не вашего, а ваших. Ну что за гадство? И, главное, почему его это так волнует? Ну какая разница — из одного они мира или разных? Тут о древнеримском таракане надо переживать, а не по неведомому убиваться. И китаец на него не смотрит. Изучает экран своего телефона и что-то там себе думает напряжённо. Заснул, что ли? Юра отвернулся. Дисплей уже погас, но спустя секунд пять ожил.

 

И Бовэнь: «Тварь».

 

сИстричка: «не пон»

 

И Бовэнь: «#&3д@ с ушами»

 

сИстричка: «перегруз?»

 

И Бовэнь: «пшла нхй»

 

Юра смотрел то на Бовэня, закусившего губу, сосредоточенно набирающего сообщение, то на чат, где желтела дикая переписка. И вот как это понимать? Он-то думал, что в этой компании — китаец самый спокойный и взвешенный, а его вон как штырит, хотя это Юра, по закону жанра, должен сейчас орать и истерить. Он-то себя знает. А вот же — стоит и молчит.

 

И Бовэнь: Кто пытался до нас это сделать?

 

сИстричка: Команда хакеров

 

сИстричка: заражение и физическое уничтожение

 

И Бовэнь: кто ещё?

 

сИстричка: учёные. химики

 

сИстричка: заражение и физическое уничтожение

 

сИстричка: взрыв

 

сИстричка: ухудшение качества воздуха

 

сИстричка: супергерои. Много. Разные. Медведь. И воробей. Заражение и физическое уничтожение. Это всё. Все.

 

— Медведь? Какой ещё медведь? Зачем медведь? И воробей? — удивлённо спросил Бовэнь.

 

Юра поразмыслил над вопросом, пытаясь понять — действительно, какой? Причём тут звероптицы вообще? А потом как понял, как соотнёс. Прорвало. Кхекнул раз. Другой. Закашлялся смехом, ударил себя по коленям, шлёпнулся на кровать, побил подушку, сполз на пол, и всё булькал и булькал, выталкивая из себя дикое веселье. Только легче не становилось. Наоборот. В груди жгло и болело так, что он хватал футболку, оттягивал её и колотил себя, силясь унять то, что нахлынуло и не желало отступать.

Медведь. Штопанный медведь. Уронили на пол, оторвали лапу. Не брошу. Хороший. Шишкой в лоб. По лесу бредёт, песни собирает, шишечки поёт. Медведи на велосипеде, жабы на метле. Во-ро-бей, не робей. Он хохотал и хохотал, заливался всхлипывающим смехом, и глаза слезились, а скулы уже сводило, но зайчики в трамвайчике, и медведи с воробьями. Цирк с конями, и Таракан-Таракан-Тараканище в римской тиаре, дирижирует усищами, метёт ими красный манеж, заводит лапищи за спину и откидывает ржавые хитиновые фалды.

 

И тут Бовэнь его ударил. Натурально так. Залепил со всей дури. Голова аж дёрнулась, а щёку окатило кипятком.

 

— Ты обалдел? — заорал Юра, собрался было вскочить и ломануть в ответ, но китаец уселся на нём, крепко сжав своими бёдрами его, а руками руки, и начисто лишая всякой возможности двигаться. Мёртвый захват. Бульдожья хватка. Вот и верь после этого тем, кто говорит, что китайцы щуплые и слабые — этот вон какой, и не сбросишь, вцепился пиявкой, глядит волком и вот-вот зарычит.

 

— Слезь с меня, — хрипло сказал Юра и попытался вывернуться. Какой там. Это всё год разницы, подумал он. Точняк. А так бы я его — да, определённо да. Бовэнь расплылся в совершенно паскудной улыбке.

 

— А то что?

 

— Слезь, — набычился Юра, — по-хорошему прошу.

 

— А можешь и по-плохому? — и снова эта бесячая ухмылка. И голову ещё эдак заинтересованно склонил — оценивающе и недоверчиво.

 

Юра закрыл глаза, вздохнул, призывая всё хладнокровие, которым и в лучшие-то времена не владел. Подумал о лезвиях на коньках. О том, как те шуршат по льду — шурх-шурх, шурх-шурх.

 

Хватка ослабла. Шурх-шурх. И сердце бы в такт, чтобы не выдало. Шурх-шурх, шурх-шурх. Бовэнь сместился ниже, отпустил запястья.

 

— Ну, кажется, истерика стих… — успел сказать он, а «…ла» — закончил, уже приложившись затылком об пол. Теперь Юра восседал на нём, удерживая руками и ногами, и показывал тщательно скопированную ухмылку.

 

— И что дальше? — как-то сразу помрачнев, спросил Бовэнь. Юра пожал плечами. Об этом он как-то не подумал. Захотел победить китайца — и победил. Собственно, никогда дальше победы и не заглядывал. Поражения — плата за победу, за одной победой следовала другая, за ней третья и так далее. Проигрывать нельзя. Каждый проигрыш — откат. Нельзя показывать слабость. У Кшесинского их нет. Зря он, что ли, ледяной тигр? Лезвие, заточенное для победы. И прочее в этом духе.

 

Брык. И он опять на полу. Недолгая возня, шипение и маты, угрозы влепить с обеих сторон, и уже он нависает над Бовэнем, а тот елозит светлыми волосами по красному ковру, а потом уже Юра — с заломленными руками и лягающимися ногами.

 

— Да что ж ты такой сильный, — пыхтел Юра. Жарко. И ветровку не снять. Только расслабишься, и уже протираешь спиной пол.

 

— Специально для тебя тренировался, — скалился Бовэнь — раскрасневшийся, часто дышащий и вёрткий.

 

— Как знал? — зеркалил Юра, позволял себе на миг оплыть, расслабиться, чтобы набраться сил. Набрался, перевернул.

 

— О, а что это вы делаете? — на пороге возник Игрел и смущённо почесал правый рог. — Впрочем, не моё дело. Забирайте паспорта. Документы мы вам сделали. Айда обедать.

 

Чат с Системой пропал. Выхода в интернет не было. И вай-фай молчал. Антенна крякнулась.

 

~°•°~

 

На вид и на вкус — вроде куриная грудка, и Юра надеялся, что и по сути — тоже. Опасался, что будет какая-нибудь непонятная местная жижа под соусом «зато питательно», но обед был… знакомым. Как если бы он точно спал и видел кошмарный сон, в котором всё почти так же, как наяву, только хуже в разы. И суп на первое был — не наваристый, как у дедушки, а жиденький и прозрачный, как у Черкасовой. Диетический. Нет, всё же хуже. И никакого тебе солнца, заливающего столы и других обедающих за ними. Окна, забранные решётками, и желтушная хмарь за ними. Мерный стук ложек, приглушённое чесание языков, взгляды украдкой. И надо бы влиться в команду — это же теперь их команда — но Юра переживал внутреннюю революцию, да и даже если б нет, не сдалось ему налаживать с кем-то связи. Он — одиночник, и всё тут. И так бы и сказал Атрелу с Игрелом, но Бовэнь придержал его за локоть — всего на миг, и внутри случился новый взрыв. Не трогай меня, урод, взвилось на языке, да там и осталось. И не потому что уродом китаец не был, далеко не, а потому… Юра и сам не знал, почему. Не хотел думать. Мало ему проблем с тараканами вовне, так ещё и внутренние разгулялись. Передавить их всех там тапками, вымести хрустящие трупики и забыть.

 

Вот и всё, вот и нечего думать, жри свою грудку, Кшесинский, и думай о лутцах, риттбергерах, флипах и бильманах, а ещё о том, кто тебе программу поставит и руки с ногами — ни Ройзмана, ни Черкасовой тут нет. Спросить у этих — не завалялся ли где тренер по фигурке с хореографом на пару? Поднял голову, встретился взглядом с зелёномордым (Халк он или Шрек? По конституции больше на марвеловского Зелёного Гоблина смахивает), чуть было не сказал ему: «чё зыришь, жаба?», но Бовэнь под столом двинул коленом по колену, Юра натурально прикусил язык и продолжил выпадать в осадок с китайской дипломатии.

 

Всего ничего прошло с того момента, как они катались по полу и оттачивали друг на друге искусство обсценной лексики, и вот этот же человек уже прикидывается паровой булкой, хлопает ресницами, робко улыбается, пытается в неуклюжие — и оттого более милые — шутки, словом, ведёт себя как… как… «макнэ», — услужливо подкинуло подсознание. То самое эгьё в действии. Убийственная штука, как посмотреть на счастливые рожи сокомандников. Те то радостно кивали, но едва ли не слёзы пускали, а то и слюни. Наверняка кто-то из них уже потёк, зло думал Юра и с подозрением оглядывал каждую рожу. Да и не рожи в общем-то, вяло подавало голос здравомыслие. Но Юра говорил ему «цыц» и дальше именовал их рожами, принципиально отказываясь запоминать имена. Эл. Они все просто Эл. Этот Зелёный Эл, тот Ушастый Эл, вон тот с прыщами — ну Прыщавый Эл, есть и Обычный Эл. Все они элы. А у Бовэня с Юрой — жизнь, полная невыразимых страданий. Собственно, как у многих здесь. Время такое.

 

Юра вяло жевал мясо и поражался тому, как лихо и свободно закрутил китаец. Если он там в айдолах ещё и актёрил, то Юра понял бы. Он бы сам ему Оскара дал, или какую высшую награду признания получают особо отличившиеся китайцы? Сочувствия было так много, что и Юре перепало, и он поперхнулся, когда его раз десять дружески похлопали по спине, вполголоса отметив, что его хмурость всем понятна, ещё бы. Да, ещё бы. Они с Бовэнем двоюродные братья, мамы с папой нет — погибли в самом начале пандемии, жили у тёти с дядей, пока и те не заболели, и не выставили их вон — чтобы не подвергать опасности заражения. А когда Юра с Бовэнем не выдержали, пришли проведать, то обнаружили… и вот тут Бовэнь в красках расписывал состояние тела на диване, подпускал в голос вполне искреннего дрожания и пару раз чуть не разрыдался. Юру тоже проняло и сдавило в груди. Последний кусок едва пролез и осел в желудке грустным грузом.

 

Каждый спешил излить свою боль, и Юра мечтал скорее подняться в номер, чтобы не слышать повторяющихся «Заражение. Смерть. Заражение. Смерть. Не смогли спасти. Не смогли. Не смогли. Не спасти». Тупые элы, думал он. И Система тупая. И мы… а вот хрен вам, не сдохнем, спасём. И себя. И вас заодно, так уж и быть.

 

Все живы были только у Зелёного Эла (Зитрел, представился он. Зигота, тут же мысленно окрестил его Юра). Большая семья, говорил он. Младшие на дистанционке, репетиторов ма и па не нанимают. Ма сама занимается с ними, а па в больнице ишачит в красной зоне. Из СИЗов не вылазит. Недавно только опять вернулся и рассказывал, как сверху поступает указ «держать места для своих», а они не могут ослушаться. Один раз было, когда в двери ломился парень с девушкой на руках, кричал, взывал, грозился расколошматить всё, а потом опустился прям так, в пыль на пороге и ревел. И тогда отец Зитрела открыл дверь. Не смог. Принял девушку, оказал ей помощь. Последнюю. А после получил выговор. Потому что мест нет. И смысла нет. Потому что всё равно умрут. Вакцины нет. И их задача — вытащить тех, кто платит больше. Для остальных — дневные и ночные стационары, валящиеся с ног волонтёры и медсёстры. Капельницы с физраствором, обильное питьё и усталый взгляд сквозь щитки.

 

— Так что, кто-то всё же выкарабкивается? — глухо спросил Юра. Вау, трепыхнулось сердце.

 

— Ну да, — энергично закивал Зитрел. — Те, кого потом переводят в Белую башню.

 

— А. — сказал Юра. Капец, подумал. Ничего нового. Тупые элы.

 

~°•°~

 

Тренера у них нет. И хореографа тоже, выяснилось уже в тренировочном зале. И так крутились, как могли, вцепились в хвост соревнований, сколотили какую-никакую команду, говорил Атрел, добавлял грустно, что Карел со своими прокатами сам справлялся, и остальные тоже как-то. Они не крупная корпорация, чтобы ещё и тренерский штат себе позволить, покаялся Атрел. Юра бы очень удивился, если бы и здесь фортануло. Всё же живые элы — это не синенькие книжечки, их из заднего кармана не достанешь. Спасибо, хоть одежду Игрел притаранил. Две огромные сумки. Они все новые, пояснил Игрел. Юра с Бовэнем синхронно угукнули и принялись перебирать. Всё было их размера и на вид норм. Ни одной знакомой фирмы, только на паре бабушкинских кофт висели этикетки со скромными чёрными буквами «Шанел». Без мягкого знака. Какой-то очередной эл. Или местный аналог китайской предприимчивости. Бовэнь тоже задержался на изучении этой надписи, а потом бросил в кучу к тряпью, которое они определили под «ни за что не надену».

 

— А вдруг им… ну им, понимаешь? Такое нравится? — спросил Юра. Бовэнь выкатил глаза, задрал брови, почесал шею и всё же вернул кофты в кучу с условным названием «ну может быть да».

 

И вот так, перебирая шмотки, они убили время до тренировки, а уже там выяснили, что работают здесь кто во что горазд. При том, что уже через три дня намечалось командное — именно командное — выступление, а общий рисунок они пока не придумали. Отдельные элементы показать смогли, но соединить их в одно целое — нет. И Игрел с Атрелом тут вообще никак помочь не могли. Они — по организационным моментам, а вы, ребята, как-нибудь сами добудьте нам и себе победу.

 

Бовэнь покивал, пощипал задумчиво губу и сказал «так». Хлопнул в ладони, привлекая внимание, попросил включить музыку, которую «команда» уже выбрала, и, хмурясь, сшил шагами и прыжками все показанные ему элементы, рассыпав между ними и несколько своих. Ну не сразу, а связка за связкой, с паузами, полными напряжённой умственной работы и неуверенных поначалу движений, но в итоге цельная картина со своей историей — бегство, поимка, снова бегство, погоня по пятам и размочаливание всех в конце.

 

Юра очень надеялся, что на грохот его челюсти об пол никто не обратил внимание. Потому что остальные точно так же уронили всё, что только можно было. И только Бовэнь, запыхавшийся, стоял согнувшись, уперев руки в колени, обводил всех смущённым взглядом, а губы его расползались в той самой ехидной улыбке, которую Юра уже успел выучить едва ли не во всех её проявлениях.

 

Ну, может у них и есть шансы. У нас, пожал плечами Юра и вернулся к своим упражнениям. Кто бы теперь ему танец поставил. Фигуристы выступают через три недели. Мало. Очень мало времени. Это ещё повезло, что Система не выдернула их за сутки до соревнований. Он, конечно, может попытаться воспроизвести ту утреннюю импровизацию, усложнить каскады, добавить сюжетности, но без Ройзмана и Черкасовой… справится ли? Не вынесут ли его с позором, когда вдруг запнётся, шмякнется об лёд? И коньки, опять же, новые. Пока разносит, сотрёт ноги в кровь. Этим элам хорошо — у них Бовэнь есть, вон как вьются вокруг, только что хвостиками не виляют, и Зитрел больше всех. Гоблинская рожа.

 

Ушёл на каток. По тёмным коридорам, подсвечивая себе, чтобы не переломать ничего. Вот это было бы забавно — сдохнуть в грёбаной Системе потому, что даже до катка не дошёл, разбился по дороге. И наползёт из темноты какой-нибудь с усищами, подтащит к себе и будет жрать, Юра будет звать на помощь, но никто не придёт. И не потому что все крики будут тонуть в колючей лапе, которой таракан непременно закроет ему рот, а потому что никому он здесь не нужен. Ну подумаешь, сдохнет ещё один фигурист — найдут как-нибудь другого.

 

Так он думал, выписывая круг за кругом, слушая мерное шурх-шурх, шурх-шурх, пока от бортика не прозвучало уверенное:

 

— Я поставлю тебе танец. Мы вместе сделаем это.

 

Юра подскочил от неожиданности, левая нога ушла туда, куда вообще не должна была, и он едва успел выровняться, чтобы не впечататься в расчерченный его коньками лёд. У бортика стоял Бовэнь и смотрел исподлобья. Спасибо, подумал Юра. Спасибо, что нашёл меня. Фу, как жалко. Вали отсюда.

 

— Чё эта? — спросил он. «Жалость заела?» — стукнулось в сомкнутые губы. Чёрта с два я покажу тебе свою слабость.

 

— Да так, — ухмыльнулся Бовэнь.

 

— Мудак, — сказал Юра и на очередном круге показал ему фак. Бовэнь гыгыкнул и выставил сразу два средних пальца. Юра прыснул, пошёл на прыжок и уже в воздухе зарядил очередью из факов. Встал уверенно и отбросил чёлку.

 

— Пошли уже, выпендрёжник, — лениво протянул Бовэнь. Сам ты, подумал Юра, но ничего не сказал.

 

~°•°~

 

Юра уже лежал в кровати — усталый и разморенный после душа, тренировки и вороха впечатлений, — когда Бовэнь вышел из ванной, аккуратно развесил и сложил свои вещи на стуле. Юра вяло посмотрел на свои джинсы, сваленные у тумбочки, и решил, что ему всё равно. Не то чтобы он был прям бардачником, просто вот именно сейчас хотел спать, а всё остальное — завтра, пожалуйста. За окном опять верещала сирена, взбивали ночь вертолётные лопасти и время от времени кто-то шуршал по стене — быстро-быстро. Напрягало. Но сделать с этим Юра ничего не мог, только поблагодарить тех, кто поставил решётки. Капля спокойствия в море не спокойствия.

 

— Нашёл зарядку? — спросил Бовэнь, кинув взгляд на заряжавшийся телефон.

 

— Атрел принёс. Тебе тоже.

 

— Ага. Спасибо.

 

— Чё мне-то спасибо? Не я ж принёс, — буркнул Юра и повернулся на другой бок. Вот ещё вида китайца в футболке и труселях ему не хватало.

 

Спустя минут пять пришлось развернуться. Потому что за спиной что-то скрежетало и скрипело, как если бы кто-то двигал мебель. Кто-то двигал. Бовэнь. Упёрся руками в свою кровать и двигал её по направлению к другой.

 

— Ты обалдел? Ты чего это делаешь? — вызверился Юра.

 

— Сдвигаю кровати, — невозмутимо ответил Бовэнь, не отрываясь от занятия.

 

— Это я вижу. Зачем?

 

— Мне одному страшно, — бесхитростно пояснил Бовэнь.

 

— А мне нет!

 

— А это твои проблемы, — заявил Бовэнь и прижал свою кровать вплотную.

 

Юра взбрыкнул ногами и сел. Уставился зло — так, чтобы китаец понял и свалил со своей кроватью сам. Но китаец не понял. Китаец дёрнул уголком губ, лёг на спину и укрылся по самую шею.

 

— Спи, — сказал.

 

— Я не могу так!

 

— А ты смоги. Представь, что я… кот, например. Есть у тебя кот?

 

— Есть, но он не такой мерзкий и наглый как ты.

 

— О, сочту это за комплимент. Как зовут?

 

— Кого?

 

— Да кота твоего.

 

— Ну это… — смутился Юра внезапного интереса к коту, — Лёся. Лев Рысь Тигр, если полностью.

 

— Ха, круто. А у меня нет животных. Хотел бы, но никак нельзя. Перед самым отъездом в Сеул подобрал котёнка. Классный он был. Маленький, совсем недавно от мамки отлучился. И так жалко. Вся родня где-то там, а он один в большом мире. И когти с зубами вроде есть, да только что он смог бы с ними, мелкий такой?

 

— И что ты с ним сделал? — тихо спросил Юра.

 

— Что сделал… съел. Да шучу я, шучу. Успел хозяев ему найти. Так что там с медведем?

 

— Каким медведем?

 

— Из-за которого у тебя сегодня истерика приключилась. Только не начинай опять, ладно? Я слишком устал, чтобы снова с тобой бороться.

 

— Старость не радость, да? — не удержался Юра.

 

— Иди ты… — запнулся Бовэнь и отвернулся, сказал уже в подушку: — проехали. Забей.

 

— Да не, отчего же, — подобрел Юра и сам поразился странным переменам. Вот только что рвал и метал, требовал, чтобы подальше убрался, а теперь лежат рядышком, и хорошо, как будто так и надо. И свет от ночника мягкий, и сам он внутри становится мягче. Тряхнул головой, вспоминая. Медведь. Да, точно. И воробей. — Сказка есть. Две, точнее. Одна про таракана. Огромного и страшного, который всех жрал.

 

— О как. Знакомо.

 

— Ага. Всех жрал, все его боялись. А потом прилетел воробей и съел таракана. Вот такой маленький, скромненький, серенький — прилетел и съел. Бегемоты всякие не смогли, волки и прочие сильные зверюги, а крохотный воробей смог.

 

— А медведь? — Бовэнь вернулся на спину.

 

— Что медведь?

 

— Ну медведь тут каким боком? Система ж и его тащила, — напомнил Бовэнь.

 

— А это… паникёрша она. Или со страху всё напутала. Или всё перебрала, что только можно было. Я хз. Медведь из другой сказки. Краденое солнце. Там крокодил сожрал солнце, и опять все страдали, пока не смогли растолкать медведя, который пришёл и дал леща крокодилу, освободил солнце. Может, Система подумала, что раз с крокодилом справился, то и с тараканом сможет?

 

— Мда.

 

— Согласен, — сказал Юра и посмотрел на Бовэня. Тот смыл макияж и теперь больше, чем днём, походил на обычного пацана. Такого же, как сам Юра. Словно вся жёсткость утекла в слив вместе с чёрной подводкой.

 

— Надо спать, — сказал Бовэнь. Юра кивнул. По стене опять кто-то пробежал, процарапал чем-то по окну, потрещал механически, как железкой о железку, и скрылся. Юра очень надеялся, что так и есть. Что не затаился, выжидая. Глянул на Бовэня — глаза у того расширились и почти не мигали, пальцами он крепко сжимал одеяло, и вот — миллисекунда — и он опять прежний, выдыхает прерывисто, тянет губы, играя надменную улыбку.

 

— Что? Усрался? — хрипло спросил Бовэнь. — Хорошо, что я рядом? Я же молодец?

 

Молодец, подумал Юра. Хорошо. Рядом. И придвинулся ближе. Так лучше. Сирены и скрежет — всё там. А они здесь. Вместе.

[Лестада]

========== 5 ==========

 

— А чего это вы кровати сдвинули? — Игрел разбудил до будильника. И Юра не знал, на что больше злится — на такое внезапное вторжение, или на то, что ещё десять минут можно было бы спать, но нет, тупому элу взбрело прийти. Бовэнь же как дрых, так и дрых — не убирая руки с Юриного бока и уткнувшись носом ему в нос. До того, как явился Игрел. До того, как Юра отпрянул и сбросил с себя тяжёлую руку.

 

— С-страшно, — вытолкнул хриплое. Да, пусть лучше думает, что Юра трус, чем… чем кто? Аааа, никто, вообще никто. Он фиг понять где, тётка с дядькой того самого, преставились, а по ночам кто-то решётки трогает и по стенам ползает. Кончиться ж можно.

 

Игрел кашлянул, почесал затылок и сказал «даааа». Чего ты дакаешь, дакалка рогатая, возмутился Юра.

 

— Чего это у вас по ночам по стенам ползает и жух-жух делает? — спросил. Голос всё ещё шатался. Воды бы, горло промочить.

 

— А это… — Игрел посмотрел в окно, за которым уже вовсю желтел новый день. — Это стражи Правителя, помогают патрулировать город. Чтобы мародёров не было, чтобы порядок был. Чтобы никто ночью не выходил, сидел дома. Комендантский час же. У вас не так, разве было?

 

— А. Ага. Ну да, так. Только у нас стены… стены толстые… были… и мы с братом… ну не слышали, вот. И не вдавались как-то в подробности, кто и как охраняет. Комендантский час и час. Может, тётка… тётя наша и знала, но нам не говорила. Ну типа зачем, да?

 

— Ну да, вы ж совсем зелёные, — сочувственно улыбнулся Игрел.

 

Юра выдохнул. Покосился на Бовэня — чё ты спишь-то всё и спишь? Хоть бы помог, морда китайская. Чего я всё сам должен? И сгорать от стыда тоже сам. Ладно, подумал Юра. Облизнул пересохшие губы. Игрел всё стоял и ждал чего-то. Пожелания доброго утра?

 

— И решёток у нас не было, — уронил Юра, собрался с духом, поднял глаза — посмотреть на реакцию Игрела — знает он что или нет. — А здесь есть. Чего тогда? Ну раз так хорошо охраняют.

 

— Потому что страшно, — повёл плечами Игрел. — А так немного спокойнее. Немного. Смысла в этом нет, потому что… разве могут стены, решётки остановить болезнь? Но, может, хоть мародёры не залезут? Как-то так. Ладно, айда завтракать и тренить. Буди брата.

 

Юра угукнул, Игрел ушёл, мягко притворив дверь. Как бы до него донести, что вот так врываться — не есть хорошо? Ну есть у тебя ключ, держи его молча и не лезь. Зачем он вообще так? Что надеялся здесь увидеть? Или не надеялся? Пришёл проверить, живы ли? Не заразились ли? Как какая-нибудь ведьма в пряничном домике? Бррр, представится же такое.

 

А Гретель вон как сладко спит, разметав злато волос по подушке. Да, Бовэнь — Гретель, а он сам — Гензель. Потому что если кому и быть пацаном в этой постановке, то Юре, а никак не поп-айдолу с подведёнными глазами. Хотя сейчас и без мейка. И ресницы густые такие. Брови… про такие в сказках, наверное, говорили «соболиные». А он же — И Бовэнь. Почти как русское Иван. Можно и так: Бовэнь — Иван-дурак, а Юра — Иван-царевич, и вместе они — погибель Кощея Бессмертного, будут его по яйцам колошматить, пока оттуда иголки не посыпятся.

 

— Насмотрелся? — спросил Бовэнь, а сна в голосе ни на герц. Глаза так вообще — ясные и цепкие.

 

— На что это? — ощетинился Юра.

 

— На красивого меня, — ухмыльнулся Бовэнь.

 

— Ой, завались, а, — Юра закатил глаза и принялся выбираться из одеального кокона.

 

— Как спалось? — Бовэнь тоже зашевелился. Ну уж нет, подумал Юра, в туалет и душ я — первый. Глотай пыль.

 

— Отвратно, — ответил, впрыгивая в джинсы.

 

— Чего так?

 

— Сам подумай, кот-переросток. Чего притворялся, что спишь, когда этот явился?

 

— Ты смешно реагировал.

 

Кошмар, какой же ты кошмар, подумал Юра и хотел уже скрыться за дверью санузла, как Бовэнь пронёсся мимо и, злорадно гогоча, успел вперёд.

 

— Да ты достал! — крикнул Юра и стукнул кулаком по двери.

 

— Ещё даже не начинал, — послышалось довольное журчание.

 

— Ты… ты… — пыхтел Юра, а в голове голосом Киркорова пропело «ночью и днём в сердце моём». Тьфу, гадость какая. И ведь прилипнет сейчас, надо срочно другим треком заесть. Но сначала всё же отлить. Прислушался. Бовэнь включил воду. Мыться собрался. Вчера он быстро управился, может и сегодня тоже? Всё же утро, как-никак, да и должен понимать, что не один. Или не должен? Когда ты не специалист в бешеных китайцах, очень тяжело, подумал Юра, потому что как там разобрать, что у них на уме.

 

— Дай отлить? — Юра пнул дверь.

 

— Чего?

 

— Отлить, говорю, дай! — Юра повысил голос. Вот засада будет, если Игрел опять где-нибудь рядом ошивается.

 

— Ща, погодь.

 

Вау, подумал Юра. Неужто мы всё же адекватные, не совсем мудаки. Вообще не мудак, убедился, зайдя внутрь и устроившись у писсуара. Бовэнь шумел душем за шторкой.

 

— Хочешь вместе?

 

Юра вздрогнул и чуть не расплескал уже настроившееся умиротворение мимо. Чё? Стряхнул капли, застегнулся, тщательно намылил руки и смыл пену, смотря то на ошарашенного себя, то на силуэт ибонутого китайца за лазурной шторкой с дельфинами. Умылся, почистил зубы, снова побрызгал в лицо холодной водой. Пить не рискнул — пахла она речной тиной. И будь его воля, он бы и вообще к ней не притрагивался, но так же не заразишься, ведь да?

 

— Ну так что? — напомнил о себе Бовэнь.

 

Юра заскрипел зубами. Напор воды как будто стал меньше.

 

— Ты сдурел? Ладно, кровати. Мыться нам вместе на хрена?

 

— Так воду экономить, — последовало недоумённое. Типа, ничего-то ты, Юрец, не понимаешь, всему тебя учить надо, балду такого.

 

— Просто кончай плескаться и выметайся! — заорал Юра. И опять этот гыкающий смех. Издевается он, что ли, возмутился Юра и чуть было не ворвался за шторку, чтобы стукнуть этого доставучего. Затормозил. Не потому что это не Креветка, ныть точно не будет, а… он же там в чём мама его китайская родила. То есть вот вообще без ничего. Ну нафиг. Лучше самому свалить и ждать за дверью.

 

Вода стихла. Из-за шторки показалась белая рука в бисеринках влаги и требовательно стала хватать воздух.

 

— Подай полотенце, если тебе не трудно, — сказал… нет, приказал Бовэнь.

 

Трудно, мне очень трудно, подумал Юра. Стянул с настенного крюка полотенце, бросил в руку и под возмущённое «эй» вышел.

 

~°•°~

 

Юру трясло. Он, конечно, старался ничего такого не показывать. Кирпич, стена, кремень, и что там ещё. Вот только губы грыз едва ли не втрое усерднее Бовэня, а ночью смотрел на крохотные ранки, проводил пальцами по своим запёкшимся, надавливал и думал, что вот так больно. И эта боль на мгновения притупляла разраставшуюся панику. Выдыхал сквозь зубы, отворачивался, но спустя некоторое время вздрагивал от скрежета за стеной и возвращался к Бовэню, придвигался вплотную, сжатыми кулаками к расслабленным во сне и вдох за выдохом наконец засыпал.

 

Бовэнь из танцевального зала вообще не вылезал — всё тренил и тренил, пока Юра в позорном одиночестве прыгал и вращался на льду. И вот, главное, было не думать. Точнее, думать только о том, что надо именно сейчас, иначе в шорохе лезвий чудились совсем другие шорохи, а в трещинах стен и коросте облупившейся краски… Юра решительно встряхивал волосами и отмахивался от всего этого бреда. Ну потому что бред же. Тут решётки на окнах. Эти ползают снаружи, но внутрь им не попасть, так? Ведь так?

 

Но Карел. Он же тоже катал здесь. И тоже один. А потом «заражение, физическое уничтожение», «не спасти». Жил тоже здесь или приезжал из дома, и в лапы к этим… этим попал там, дома? Или по дороге из точки А в точку Б? И потом игреки решили селить всех из команды здесь, чтобы… ну безопасней типа, чтобы, по их возможной логике, меньше контактов с другими заражёнными. Так?

 

Не так, ответил себе. Вообще не факт. Но если не так, если вдруг Карел заразился здесь, на катке, когда был один, то элы не стали бы и сейчас так рисковать, оставлять единственного фигуриста в их команде одного, так?

 

И снова не факт. Потому что если элы — тупые, а они, ну тупые, да, с мозгами, раскисшими в жёлтом кисельном тумане, то они не сложат два и два, не додумаются своими прямыми до того, что и Юру надо беречь, иначе не видать им Кубка и сопутствующих ништяков.

 

Ну или всё произошло не здесь, а если и здесь, то после того усилили защиту, и… мысли пошли на сотый круг, равно как и сам Юра. Не раз хотелось просто вытянуться на льду, вдохнуть и впитать холод, но, когда пару-тройку раз приложился бедром до кровавых звёзд перед глазами, понял — нет, не надо. Отставить упаднические настроения и ибошить, ибошить, ибошить!

 

С утра в танцевальном зале, разминка вместе со всеми, потом отдельно, и если б можно было отгородиться, он бы отгородился — чтобы не чувствовать, как ползут по телу чужие любопытные взгляды. И чтобы самому не смотреть. Потому что интересно, потому что красиво. Не эти элы, хотя некоторые из них и двигались круто, а китаец. Вот тут было на что посмотреть. И пусть бы все пропали, а они бы занимались только вдвоём. Ну потому что это их миссия, им надо быть круче всех, чтобы добраться до тараканьего агапэ и агапнуть его без шансов на ренессанс. С другой стороны, и без балласта не обойтись — иначе не взлететь выше, не прорваться дальше. Такие правила игры. Никакого цинизма, говорил себе Юра, делая растяжку. Правда жизни, не я такой — система такая.

 

На льду было лучше. Спокойнее. Без никого. Он врубал себе музыку, уже и не удивляясь, что из телефона вдруг выскакивали совсем незнакомые треки — качовые, и ладно. Отметил, что вкус у Системы есть, и тут же порадовался, что не озвучил это. Вот ещё. Обойдётся. Мысли же она читать не умеет, очень надеялся, отрабатывая каскады прыжков и пытаясь сообразить из того, что умел, какой-нибудь сюжет.

 

Ни через день, ни через два ничего приличного, как, впрочем, и неприличного в голову не пришло. Всё, о чём мог думать — тараканы. И ночной скрежет по стене. И только мерное дыхание Бовэня рядом успокаивало. Он не один тут.

 

А на льду был один. И никакой обещанной постановки программы. Да, справедливости ради, у Бовэня самого сейчас дикий загруз — выступление уже завтра, и завтра же станет ясно — проходят они дальше с этой командой или надо искать другую. Юра всё понимал, болел за своих, переживал, только что ногти не грыз, но не мог отделаться от дурацкого и неуместного чувства одиночества, чтоб его. Бесил сам себя. Чего он в самом деле? Никогда никто, кроме дедушки, не нужен был. Ну и Ройзмана — потому что тренер. Ну и Черкасовой, ладно. Потому что если бы не она, то он бы всосал, потому что техника и бильман — это супер, да, но мало, недостаточно без хореографии и того, что суровая прима находила в нём, раскапывала и открывала, о чём он и сам не догадывался, что может так чувствовать, понимать и показывать.

 

И Бовэнь точно не Прокофьев — не рванёт к какому-нибудь жирному японцу в Ниппонию. Да потому что он вообще отсюда никуда рвануть не сможет, ответил себе мрачно. Тряхнул волосами. Да ну не, не стоит даже сравнивать. Вообще не стоит думать об этом. Надо просто работать. Делать что должно, и свершится, чему суждено, всплыла фраза из какого-то вк-шного паблика. Верняк, решил Юра и посадил тройной сальхов.

 

На третий день Юру уже не трясло. Колошматило. Бовэня вроде нет, но бледнее обычного он был. Сталкиваясь плечами, ногами и углами, быстро собрались, позавтракали в нервном оживлении, и Бовэнь говорил больше и громче, срывая такие же громкие смешки невпопад, а потом вдруг как выключался — смотрел перед собой и тарабанил пальцами по столу, ожидая пока остальные закончат с едой.

 

Выдвигались в небольшом бусике, чихающем и кашляющем на каждом повороте, подпрыгивающем на каждой яме, и Юра задавался вопросом — то ли это Система была в таком восторге от пятнистых разбитых дорог, что копирнула их и в свой мир, то ли и это тоже последствия вируса. Хотел было спросить у элов, всегда ли у них так было, но вспомнил про скисшие мозги и не стал. Опять слушать о всенародной любви к всенародному благодетелю. Бе.

 

Бовэнь прижимал его собой к окну, за которым пустынным постапокалипсисом с редкими прохожими проползал город этого мира — Аар. Ну если судить по тому, что значилось в новом-старом паспорте как Юры, так и Бовэня. И в пропусках, выданных им игреками. Без пропусков, как оказалось, не то что в здание их команды не пройти, но и вообще по городу. Либо у тебя есть постоянный пропуск — как у Юры с Бовэнем и их игреков, либо временный, получаемый онлайн для посещения разрешённых мероприятий.

 

В углу их пластиковых карточек с паспортными данными и хмурыми лицами чернела размашистая подпись коменданта: Скр Морен. И как эти монстры умудряются ручку держать? Или у них ноги заканчиваются типа подвижными коготками, которые могут скручиваться эдак хитро, что писать могут, и нарисовать чего-нибудь горазды? Ну, если главный их млеет от танцевального искусства, то, может, и изобразительное им не чуждо.

 

Юра представил, как стоит самый главный и самый большой, лавровый венок где-нибудь на жвале держится, или всё же над глазами закреплён, а ржавый хитиновый корпус обёрнут в древнеримскую тогу. И стоит, значит, этот Тараканище, отставив одну ногу в сандалете, другая скрытая в складках ниспадающей тоги, в третьей у него кисточка, в четвёртой ещё одна — потоньше, в пятой — штуковина полукруглая для смешивания красок, в шестой — ещё что-нибудь, не видно её, что там. Стоит Тараканище посреди белого зала в своей Белой Машеньке, смотрит критически на мазню свою, а там какая-нибудь Мадонна с младенцем, или Мона Лиза тараканья, улыбающаяся одними усами, или город, тонущий в жёлтой дымке, припорошенный горчичным крошевом. Смотрит Тараканище, шевелит усищами, лавровый венок съезжает, он поправляет его и снова смотрит, решает, что чего-то не хватает. Например, огня. И всё. И конец всему.

 

Юра передёрнул плечами. Что за мысли перед соревнованиями? И так волнение выше крыши, скоро затопит всего. Сам бы выступал — не так переживал бы, как за Бовэня. И за других. Чем больше их до финиша дойдёт, тем лучше будет. Вдруг и потом помогут? Хотя нет, это вряд ли. Скисшие же мозги.

 

Бовэнь заржал над какой-то шуткой и взял его за руку, стиснул. Юра распахнул глаза, зашипел, попробовал вывернуться, но куда там — Бовэнь держал крепко. И не смотрел на него, продолжая переговариваться с элами, напоминая о связках — какая за какой идёт, кто кого страхует, кто за кем прыгает и от кого падает, и всё такое в этом же духе. Юра слушал его и успокаивался. И чёрт с ней с рукой в его руке — не критично. Если Бовэню так надо, то можно и потерпеть. А потом двинуть ему. Всенепременно. И обматерить. Да.

 

В концерт-холле было многолюдно. Нет. Не так. Там было ужас как многолюдно. Как сельди в бочке, вплюснутые в других сельдей. Что на улице торчала толпища, жирный хвост которой исчезал в проулке, что внутри гудели уже вывалившиеся из начала одной очереди и вдавленные в другую, что в раздевалках, кишмя кишевших элами из разных команд, гримёрами, костюмерами и прочим стаффом, и что потом в зале — от самой круглой сцены, оцепленной по всему периметру суровыми элами в чёрном, и до самого потолка, до галёрок, перемигивавшихся огоньками от светящихся палочек и ободков с мерцающими усами. Сами тараканы восседали в первых рядах и в ложах, выставив на подлокотники одни мохнатые ноги, другие сложив на объёмном пузе, третьи вытянув перед собой. Восседали и скрежетали чего-то между собой, подтренькивали, указывая усами на сцену, свиристели, потирая одни ноги о другие, и Юра от одного их вида в каменное изваяние превратился, но элы продолжали щебетать друг с другом, смеяться, как будто гигантские тараканы — это было чем-то ну абсолютно нормальным. Ну да, для них и было. А Юра медленно умирал за кулисами, ухватившись за стену и малодушно радуясь тому, что сегодня не его выход. Но с другой стороны, Бовэня же. И вот перед этими. Жуть.

 

— Что там, как там? — Бовэнь возник рядом так неожиданно, что Юра чуть не подпрыгнул и не умер по-настоящему. Хотел было зарядить ему в живот. Передумал. Выступать же ещё. Потом зарядит. Оглядел — опять глаза подкрасили. Волосы спрятали под чёрную шапку, только концы торчали. И костюм объёмный — штаны широкие, ветровка с ремнями и цепями, ботинки на тяжёлой толстой подошве. Бовэнь перехватил взгляд, расплылся в широкой улыбке, задрал голову, выпятив и без того выпячивающийся кадык, взмахнул плавно ресницами.

 

— Хорош? — спросил Бовэнь.

 

Неибически, согласился Юра.

 

— Порви их всех, — сказал. Бовэнь кивнул, сделался совсем серьёзным, придавил тяжестью в глазах.

 

— Всех не получится. Самых главных…

 

— Я понял, — перебил Юра, вспомнив про предупреждение Системы. Кто его знает, как устроены локаторы у этих переростков? Проверять на себе не хотелось. Достал телефон, зашёл в папку со значками связи. Мессенджер «т» опять был на месте. И чат их. Только сИстричка оффлайн. Показал Бовэню. Тот вытащил свой телефон. Идентично. Набрал сообщение.

 

Кшесинский: Чё за gbpltw?

 

И Бовэнь: Конкретизируй

 

Кшесинский: у них же карантин.

 

Кшесинский: Заражения, смерть, вот это всё

 

Кшесинский: Передвижения по городу ограничены. В тех же школах дистанционка

 

Кшесинский: а они по концертам шлёндают. Чё за gbpltw?

 

И Бовэнь: сам в шоке

 

сИстричка: а ещё молебные дома

 

Кшесинский: какие ещё молебные дома?

 

сИстричка: в которых богу молятся

 

сИстричка: поклоны бьют, икону целуют. Одну и ту же. Все

 

И Бовэнь: но это же опасно… они же могут заразиться. Почему не запретят?

 

сИстричка: потому что тем, кто решает, это не нужно.

 

Кшесинский: погоди, я не понял. Какой бог, если этот мир создала ты?

 

сИстричка: сИстричка — всего лишь создатель. Населяющие этот мир развивались так, как развивались. Населяющие этот мир вольны сами решать в кого им верить или не верить. сИстричка всего лишь привносила что-то в этот мир, но не вмешивалась в их мировоззрения. сИстричка не придумывала богов, населяющие — сами. сИстричка наблюдала и охраняла.

 

Кшесинский: сИстричка облажалась

 

сИстричка: да

 

Кшесинский: охренеть

 

сИстричка: да

 

сИстричка покинула чат

 

— Эй, ты куда? — возмутился Юра.

 

— Оставь, — сказал Бовэнь. — Сосредоточимся на главном.

 

Крутых команд было так много, что в какой-то момент Юра запаниковал — а вдруг это именно их сольют с дистанции, и придётся проситься к другим, но другие скривят морды и не примут, потому что и так укомплектованы? И что тогда? Как пробираться в обитель зла? Юра грыз ногти, вспоминал, что это негигиенично, бросал грызть и опять начинал. Психанул, помыл руки с мылом, освежил лицо холодной водой, по стеночке просочился в туалет и из туалета мимо других конкурсантов, стараясь при этом и, собственно, самой стены не касаться, что было почти за гранью возможного, но Юра как-то весь ужался, сплющился, извернулся и смог.

 

После паники пришло шаткое спокойствие. Решил, что если не пройдут, то и разбираться будут по факту — зачем заранее переживать, нервы портить? Да и вообще — как они могут не пройти, если с ними Бовэнь, а уж как тот танцует, Юра видел. И мало того, что Бовэнь сам танцевал круто, так ещё и других подтянул под себя, гонял их до изнеможения, пока не стало получаться то, чего он хотел, и от чего у Юры дыхание спирало, когда он после катка поднимался к ним в зал.

 

И как только обмозговал это всё, так сразу и дышать как-то легче стало. Смог отойти от оценивания команд с позиции крутости/не крутости, пройдут/не пройдут, а просто получать кайф от их выступлений. И даже тараканы как-то отошли на второй план. Ну сидели и сидели, не бросались же жрать прям сейчас, да и не стали бы — они ж нападают только так, чтобы никто не видел, а здесь вон сколько глаз. Вот и всё, вот и нечего про них думать пока.

 

Но не думать не получалось. Хотя бы потому, что именно тараканы судили соревнования, выставляли оценки и решали, кто пройдёт дальше, а кто нет. И что самое дикое, с точки зрения Юры, ни разу ещё не вынесли несправедливого вердикта. Техника, элементы, артистизм — по всем показателям Юра был с ними согласен. И это пробрало холодом до костей. Опасные твари. Не тупые.

 

— Команда под номер сорок четыре готовится к выходу! — возвестили на сцене. Ого, подумал Юра, уже сорок четыре. Ничего себе, ошалело оглянулся на подтянувшихся к выходу своих, это же они.

 

— Номер нам, конечно, выпал, — сказал ему Бовэнь и тряско повёл плечами.

 

— А что такого? Сорок четыре и сорок четыре, — не понял Юра. Не тринадцать же. Да если бы и тринадцать — чего переживать, глупое суеверие. Бовэнь странно посмотрел на него.

 

— Плохая цифра, — сказал.

 

— Да почему?

 

— Потому что «четыре». Две четвёрки. Двойная четвёрка. Звездец.

 

— И чё что двойная четвёрка? Какая-то китайская чёрная кошка?

 

Бовэнь опять посмотрел странно.

 

— Если бы, — сказал. — Чёрная кошка злых духов изгоняет, а четвёрка — это смерть, звучит так же, понимаешь?

 

— А, — сказал Юра. — Ага. Да забей. Или знаешь что… это ж знак! Точно тебе говорю! Только не такой, как ты думаешь. Ты думаешь, что это для команды звездец, а я думаю, что для этих, которые там. Ну, ты понял. Это наш сигнал им. Как взрывная волна. Биг-бада-бум. Да?

 

— Да, — Бовэнь просиял, закинул руку на Юру, притянул к себе. — Спасибо, — сказал.

 

— Да ладно, чё ты, — смутился Юра. — Давай, порви там всех.

 

Тараканы восторженно свиристели и скрежетали, поднимая высшие оценки. А ещё точно пялились на Бовэня, показывали на него лапами и что-то потренькивали друг другу, согласно кивали усами и снова трещали, скрежетали, мечтательно почёсывая пузо. Валить отсюда скорее надо, подумал Юра. Метнулся к команде, как только та вернулась за кулисы, подскочил к Игрелу и заявил, что ему надо домой, голова разболелась от шума.

 

— Хм, — сказал Игрел, — ну поехали. Мы и так, в принципе, думали. Смысла нет оставаться, если только ребята не хотят на других ещё глянуть. Что скажете?

 

Элы неопределённо пожали плечами, посмотрели обеспокоенно на Юру.

 

— Температуры нет? — тихо спросил Зитрел.

 

— А? Нет, это вообще не то. Просто от шума всегда так, с детства.

 

Убедил. Пошли переодеваться, упаковывать костюмы. Но всё как-то медленно. Бовэнь поглядывал на него, но спрашивать что-либо не торопился. Это ничего, Юра ему потом сам всё расскажет. Главное — выбраться отсюда поскорее. И элы пусть и тупые, но душевные, что ли. Могли ведь и послать, заявить, что хотят досмотреть, потусоваться, а взяли и согласились. Или это потому что сами устали? Да какая, в сущности, разница, решил Юра, притоптывая в нетерпении ногой и время от времени прикладывая ко лбу руку — когда вспоминал, что он вообще-то страдает.

 

— Ну что? — спросил Игрек, оглядев всех, — собрались? Выдвигаемся?

 

И тут к ним подбежала девушка с синей лентой бейджа, наговорила что-то в ухо Игрелу, развела руками и посмотрела на Бовэня. Нет, подумал Юра. Не нравится мне это. Пошла отсюда.

 

— Мэр хочет познакомиться с нами, — объявил Игрел, собрав их в кучу, чтобы другие команды не слышали. — Хочет, чтобы мы выступили для его друзей. Нам обещают заплатить. И вдвойне, если вот он, — кивок в сторону Бовэня, — исполнит какой-нибудь сольный танец. Втройне, если ещё и посидим там, пообщаемся. Трогать не будут, ничего такого, все приличные люди.

 

«Люди?!» — мысленно заорал Юра. Где вы там людей увидели? Чуть было не наорал вслух, но прикусил язык. Нельзя же. Посмотрел на Бовэня. Тот облизнул губы, откинул чёлку со лба.

 

— Я понял, — сказал. — Сделаем.

 

Юра приложил руку ко лбу и повертелся так. Ну? Я же тут, ну вы чего?

 

— А я? — спросил.

 

— Хочешь — поехали с нами, хочешь — оставайся дома, — сказал Игрел. — Но это не сегодня, завтра вечером. Мэр спросил ещё про фигуриста — есть ли у нас. Тоже хотел бы познакомиться. Но решать тебе. И если ты останешься с нами, а я надеюсь, что да, то знай — это не последняя такая встреча. Мы выступаем на соревнованиях, чтобы пробиться к своей цели, на банкетах важных людей — чтобы подзаработать на топливо, чтобы было, на чём двигаться к цели. Ясно тебе?

 

— Ясно, — сказал Юра. Чего ж не ясно, подумал. Обычное дело. Он в таком категорически не участвовал, но знал коллег по цеху, которые — да, а потом и лезвия новые крутецкие от крутецких фирм, и машины, и контракты, и лицо на всех поверхностях, и ещё много других бонусов. Юра всегда плевался от такого, клялся себе, что он бы никогда и ни за что, а вот же. Посмотрел на Бовэня. Безучастный такой. Как будто его это не касалось. Или привык? Или…

 

— А я забыл чего-то, политикой не интересуюсь, все дела. Мэра как зовут? Ну, чтобы, если что, вежливо к нему обращаться? — спросил Юра. «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, можно не надо?», — вопило в мозгу.

 

— Ткр Грен. Господин Грен, — ответил Игрел.

[Лестада]

========== 6 ==========

 

— Ты же воин, так?

 

— Э? Ну, допустим.

 

— И сопляк.

 

— Что?

 

— Давай совместим одно с другим? Тем более что в тебе это и так совмещено. Давай расскажем нашу историю? Только на льду? Почти то же, что мы делали с парнями в командном выступлении, но чуть другое. Покажем этому, что мы его не боимся, — говорил Бовэнь и широкими шагами мерил танцевальный зал.

 

Они были тут одни — остальные ещё отсыпались после забитого дня и шумного вечера. Звали с собой посидеть, отметить продвижение по турнирной сетке и внимание самого мэра, но Юра приложил руку ко лбу, выдавил кривую улыбку и неловкое «извините», получил в ответ скорбные кивки, действительно расстроенные лица, блистер анальгетика и одну уже пузырящуюся таблетку в стакане с водой.

 

Давай прям щас, сказали, чтобы поел, выпил и спать лёг, чтобы до сна подействовать успело. И так уговаривали, что голова и впрямь начала гудеть, но пить никакие местные колёса не хотелось.

 

Элы, может, из самых искренних побуждений, но их мир доверия не внушал — кто его знает, как местная химия подействует на инородный организм? С другой стороны, еду ел, воду пил, воздухом дышал, и ничего, жив пока.

 

Юра бы ещё долго мялся, мучался, а потом решил — а не пошло бы оно всё, открыл рот, чтобы рявкнуть и послать всех с их заботой куда подальше, и хоть бы так это прекратилось, но Бовэнь успел вперёд — перехватил блистер и стакан с анальгетической газировкой, дёрнул уголком губ, заверил, что лично проследит, чтобы «братишка» выпил лекарство, пожелал всем спокойной ночи и утащил Юру наверх, в их комнату. Газировку по дороге прикончил сам, сказав, что ему нужнее и «лучшее бы успокоительных дали, трясёт так, что аж кишки взболтались».

 

Заснули они быстро. Сгоняли в душ по очереди — Юра уже и не собачился на доставучего китайца, а тот и не доставал, вообще был подозрительно тихим и полувыключенным — как если бы тумблер активности до минимума свели, но совсем выщелкнуть забыли. Что-то он там думал себе в голове, выстраивал, и Юра очень бы хотел подсмотреть. Ну или спросить. Потому что переворачивал те же мысли, распихивал страхи по углам и, уже укладываясь на подушку спиной к спине Бовэня, настраивался на то, что точно не заснёт, так и проворочается до самого утра, а на мэрском вечере распугает всех хтонических тварей трупной красотой своего лица. Но нет. Спустя пять вдохов-выдохов повернулся к Бовэню, уложил уже привычно руки рядом с его, посмотрел на ресницы, пересчитал их в одну сторону, в другую, и опять в одну-другую, и на четвёртом пересчёте отрубился. И даже без снов. Видеть кошмары в кошмаре было бы уж слишком, сжалился организм.

 

Хотя что-то всё же приходило — смутное, тяжёлое, непонятное, притупившееся поутру и поднимающееся в моменты, когда Юра запрещал себе вспоминать о том, что их ожидает вечером. Они выберутся. И всё тут. У них целая миссия — не могут же их так по тупому слить? А вдруг могут? Вдруг это не они главные герои, а только предтечи их, и главные или один главный ещё не пришли? Ведь каждый из тех, кого дурацкая Система выдирала в этот мир, тоже мнил себя главным, тоже пытался, барахтался, пока не…

 

— Так, стоп, — сказал Бовэнь, заглянув в его глаза. — Ты же воин, так?

 

И Юра в душе не ведал, с чего китаец вообще такое взял. Никто никогда не говорил ему такого. Ледяной Тигр — максимум. Потолок. А всё, что до него — Русская фея. Фея. И «смотрите, как он похож на юного Прокофьева». В каком месте, спросил бы Юра, но это значило открыть рот, это значило — получить ответ, обратную связь, в которой он точно не нуждался. Он — не Прокофьев. Он сильнее, упорнее. И не фея — уж точно, это всё образ, предложенный, навязанный, выигрышный. Зрители это любят, фанаты это любят, все это любят. Кроме Юры. И тут вдруг «воин». А следом ещё и «нашу историю». Осталось только «нашу песню» подобрать, и ага.

 

Юра встряхнулся, вытряхнул лишние мысли, затянул хвостик и уселся рядом с Бовэнем, прислонившись к зеркалам. И к его плечу, тёплому даже сквозь рукав худи. Склонился ближе, заглядывая в чужой телефон. Мог бы и в своём треки посёрфить, но не мог. Чего он там не видел, в самом деле? Все же наизусть знал. Хотя Система порой и подкидывала что-то своё, но и с телефоном Бовэня она могла проделывать тот же фокус, так?

 

— Нам нужно что-то такое, — неопределённо сказал Бовэнь.

 

— Какое?

 

— Ну… такое… чтобы и вроде как про любовь… не кривись, вдруг эти такое любят? Ну раз они фигурку…

 

— Я не понял, это ты сейчас на что намекнул?

 

— Да ни на что, расслабься. Нам надо, чтобы и лирика, и ненависть, и нежность, и драйв, и желание им всем самоубиться, но так, чтобы это звучало не явно, а… как цензура, знаешь? Когда её надо обойти, но в то же время донести всё, что хочешь сказать?

 

— И про тупость этого мира? Про слипшиеся мозги? Про кошмар вокруг?

 

— Да. Но так, чтобы эти, которые цензура, не поняли, а у других как глаза открылись.

 

— И ты думаешь, я смогу такое скатать?

 

— Ты? Точно сможешь. Нам бы трек найти. Я бы… мы бы придумали рисунок, а там дальше ты бы сообразил, думаю, как это на лёд перенести.

 

 — А, — ответил Юра. Подумав, кивнул, — ага. А ты… ты вообще как к этим, которых тапком в обычном мире можно…?

 

— Да никак. Раньше никак. А сейчас… бррр.

 

Они ещё посидели, вытянув ноги на полу, слушая топот дождя за окном и переговоры автомобилей. Потом Бовэнь чуть переместился, перекинул свою длиннющую ногу через его. Юра подумал возмущённое «что?», хотел спихнуть, уже положил ладонь на чужое колено, да так и оставил. Ладно. Может, Бовэню так удобно. Нога затекла в одном положении, вот он и сделал так. Можно и потерпеть, чо уж. Да и, в принципе, неплохо так. Только время утекает, капли дождя ведут обратный отсчёт. Уже скоро туда, к этим. И нет, не думать. Всё потом. А пока можно и посидеть. И подремать, пока Бовэнь напевает что-то едва слышно, листая треки.

 

И тут вдруг на них вылетела какая-то девка в шортах и с волосами кислотного цвета, странным мейком (Юра бы себе такой сделал — вот бы Черкасова впечатлилась, увидев его с кровищей под глазами), а ещё она же сидела зализанная вроде как психотерапевтом у дамочки в выпендрёжном шмотье и с жемчугами, по улицам ходили слепцы, и на эскалаторе они же, толпы их, и только кислотная девка орала среди этой слепой толпы, пока выпендрёжная дамочка что-то там вещала про свои проблемы. Придуманные проблемы. Эти толпы скучные, им не хватает огня, наверняка вещала дамочка.

 

Юра не знал, но смотрел видеоклип, внезапно развернувшийся на телефоне Бовэня, и думал, что так оно и есть. Вот тараканий Нерон в жемчугах, вот слепые элы со скисшими мозгами, и посреди этого всего они с Бовэнем, силящиеся докричаться, взорвать эту слепоту вместе с дамочкой в жемчугах. Девка пела что-то там про следование правилам и тупость, которая из этого произрастает, про слепую веру в благо и желала, нет, кричала сдохнуть в агонии, сдохнуть наилучшим образом. Девка пела на английском.

 

— Ты понимаешь? — спросил Юра, когда клип закончился.

 

— Да, — ответил Бовэнь, всё так же пялясь в экран. — Я изучал английский.

 

Вау, подумал Юра.

 

— Синхронизация не потребовалась, — сказал.

 

— В смысле? — поднял на него взгляд Бовэнь. Мыслями он всё ещё был там, в этом клипе.

 

— Ну, я не могу слышать, как ты говоришь, произносишь слова на китайском, а ты — как я на русском. Но мы оба слышим, воспринимаем английский как английский. Потому что мы оба его знаем.

 

— И?

 

— Слушай, — внезапное озарение даже снизило тяжесть того, что было ночью, — а что, если элы, ну, местные не знают английского? Это ж из нашего мира… наших… И эти… кукарачи тоже могут не, да?

 

Бовэнь кивнул и дрогнул губами.

 

— Мы можем на английском? — спросил он. — Как секретный код?

 

— Ага. Только я не так чтобы очень уж хорош в нём, — сознался Юра, — так, понимаю, но не особо говорю. Не флюентли.

 

— Да я тоже. Но нам хватит, если вдруг что. А вообще…

 

— Что?

 

— Нет, ничего. Так, просто. Давай попробуем собрать из этого что-нибудь.

 

Я тоже хотел бы спросить, но не хочу, подумал Юра, кивая Бовэню, уже нащупывающему схему того, что должно было стать полноценной программой. Какие-то движения уйдут, так и не воплотившись, потому что не то — поймёт только на льду и не сразу; какие-то останутся, а с ними то странное, что жжётся изнутри как обмороженная кожа, то, что царапает и вспарывает. Мы здесь и сейчас, в этих линиях и этом дыхании, нам надо выжить, а всё остальное — так, снежная крошка, истает, забудется. Не важно.

 

Я не буду озвучивать это, заворачивался в бильман, глотал холодный воздух, а под лопатками жгло. Не смотри, шептал лезвиями. Смотри, вскидывал руки — Черкасова бы одобрительно поджала губы. Не ей, тебе. Смотри же, вдруг не так? Вдруг уже сегодня… К чёрту всё! Сорвал резинку, тряхнул волосами. Подавитесь же. Захлебнётесь своей же кровью, или что там у вас, когда по горлу или брюхам — вжух. И ещё раз вжух. Ни когтей, ни зубов, только смертельное и жадное до жизни агапэ. Ты смотришь? Смотришь?

 

Бовэнь опустил взгляд, достал телефон, помрачнел, губы изогнулись запятой, Юра ушёл влево, но не упал. Докатил до бортика, упёрся руками, прогнулся, потягиваясь. Бовэнь протянул ветровку, продолжая смотреть в телефон.

 

— Круто ты придумал добавить эти элементы, — сказал он и всё же убрал в карман, глянул на Юру. — Я хз, как они у вас называются, но круто. И… нам пора. Завтра… завтра ещё подумаем, да?

 

Да, кивнул Юра. Вытащил свой телефон. Тот мигал сообщением. От сИстрички. Не хочу открывать, подумал. Опять какую-то муйню ж написала. Ни разу ничего хорошего от неё не приходило. Смахнул уведомление, поплёлся за Бовэнем в номер. Мышцы приятно гудели, только ноги вообще не рады были новым конькам. Но ничего, сядут ещё. Могло быть и хуже.

 

Уже в бусике, когда всей толпой выдвигались на вечер к мэру, всё же открыл чат.

 

сИстричка: Cyan Kicks — Wish You Well, 2020 год.

 

Юра не удивился. Удалил сообщение, откинулся на подголовник, уставился в коричневую жижу за окном, разбавляемую тухлым светом жёлтых фонарей, и считал их, проводя невидимую нить от одного к другому, сбивался, путался и продолжал счёт.

 

~°•°~

 

Он боялся, что их будет больше, и все будут тянуть свои лапы, ноги (что там у них). Или что двери захлопнутся прямо за спинами. Но не было ни того, ни другого. Элы в вечерних нарядах толпились, да. Смеялись, качались под музыку, оркестр в углу распиливал скрипки и пучился в тромбоны, официанты огибали белые острова столов, причаливая то к одному, то к другому, а за самым большим, накрытым золотистым полотном, восседали эти.

 

— Мэр, господин Ткр Грен, — подсказал Игрел.

 

— С супругой, детьми и друзьями, — добавил Атрел.

 

«Ну и рожи», — содрогнулся Юра и посмотрел на Бовэня. Нормально, держался. Совсем белый пион. Губы и те — белые почти. А команда ничего — оглядывается заинтересованно, жмётся смущённо, и только Зитрел вертится и так, и эдак — как бы шкурку свою лягушачью не сбросил, да в пляс раньше времени не пустился. Страха в них ни на пиксель. Ну да, ну тараканы, ну огромные, ну и что, так и надо, чего ты, Юрец, бредишь? Юрец… это Машка его так называла. Маша…

 

К мэру их подводить не спешили. Усадили за один из столиков в отдалении, еды всякой разной принесли. И вроде аппетитно выглядело, а желудок сворачивался в тугой узел и тошнил уйти. Юра старался лишний раз не смотреть в сторону мэрского стола, не получалось. Оно само как-то. Вот вроде салфетку ковыряет и вот уже замечает, как щетинистая рыжая лапища елозит по столу, потирается о другую такую же, а то и ребристые светлые сочленения на брюхе почёсывает. И снова салфетка. Салфетка. Рыхлая уже и дранная. Скомкать бы её, и пусть бы официант уже унёс.

 

В кармане бзикнуло. Ну и пусть, решил Юра и надорвал другую салфетку. Бзикнуло снова. Юра загнул край салфетки. По ноге пнули. Юра чуть не вскочил, оглядел всех — элы восторженно пялились на мэра, топтавшегося с мэрчихой под заунывное пиликанье оркестра. Бовэнь пялился на него и двигал бровями. Телефон пялился уведомлениями.

 

И Бовэнь: ни стыда ни совести

 

Кшесинский: у кого?

 

И Бовэнь: мы все одетые, во фраках даже и туфлях, а эти вообще без ничего. Светят своими причиндалами

 

И Бовэнь: кстати… где они, ты знаешь?

 

И Бовэнь: может вот эти юлдовины по бокам внизу?

 

И Бовэнь: ну на лапы не похожи, короткие слишком. И у самки нет таких

 

И Бовэнь: значит всё же юлдовины

 

И Бовэнь: прикинь, и правда светят

 

И Бовэнь: и всегда у них торчком

 

И Бовэнь: а зачем им сразу два?

 

Юра долго думал, что ответить. А когда не думал, то давился смехом. Ржать сейчас было бы совсем уж как-то подозрительно. Ладно, если только ухмылка, как у этого Ебобо. Нет, ну всё же… покосился на «юлдовины», задумался — и впрямь, как размножаются, куда это вот и как? Возмутился мысленно — что ещё за бред в голове.

 

Кшесинский: ты вообще нормальный?

 

И Бовэнь: (*   ̑ ͜  ̑ *).｡.: *♡

 

Кшесинский: 凸(￣ヘ￣)

 

И Бовэнь: мы выберемся

 

Кшесинский: естессно да, придурок

 

И Бовэнь: если что вдруг, держись рядом со мной

 

Кшесинский: «если что вдруг» что?

 

И Бовэнь: а у них же счас комендантский час

 

И Бовэнь: а они тут. И мы тут. И никто не накрывает.

 

Кшесинский: ¯\_(ツ)_/¯

 

И Бовэнь: а если им по этим юлдовинам зарядить, они скорчатся?

 

Юра едва не зарядил себе по лбу, но вовремя затормозил. Послал гневный взгляд, Бовэнь ответил воздушным поцелуем и облизыванием губ. Своих. Идиота кусок, тут нервы скоро в морской узел затянутся и зазвенят, а этот про «юлдовины». И какой там, интересно, эквивалент на китайском? Какая-нибудь шинима гуйня ваще гуйня? Спросить бы его — что за зверь на самом деле скрывался в той шиниме, но опять же какую-нибудь чушь про «юлдовины» напишет.

 

Попытки в изысканные танцы стихли. Оркестр заглох в углу своего Титаника. И свет притух. Ой, подумал Юра. Приплыли, Бовэнь схватил за руку под столом. Элы всё так же улыбались, Зитрел вытягивал шею, расправлял плечи и спрашивал то у Атрела, то у Игрела — когда же выступать? Те говорили подождать, раз мэр позвал, значит, всё будет. И сквозь всё это жужжание и копошение что-то стрекотало, выводило трели, как в каких-то фильмах про вторжение марсиан. Юра взмок. Рубашка холодно липла к спине. Ладонь сводило от боли — Бовэнь вцепился клещами. Но Юра и сам сжимал его так, что под ногтями стреляло.

 

На сцену поднялась тараканиха. Наверное, всё же тараканиха — «юлдовин» у неё не было, но весь хитин переливался и сверкал, усыпанный какими-то мелкими блестящими камешками — то ли стразами, то ли ещё чем-то вроде этого. Может, и алмазами. Жвала же покрывало что-то густое и тёмно-красное.

 

«Кровь? Вот так сразу?» — Юра только каким-то чудом ещё удерживался в сознании и на стуле, не стекая под стол и не вываливая желудок, уже подступивший к самому горлу.

 

— Это… это типа помада, — прохрипел Бовэнь рядом, — красиво чтобы. Я думаю, помада. Да. Да?

 

Юра слабо кивнул. Посмотрел на команду — те сидели с блаженными и влюблёнными лицами. Тараканиха меж тем в снопе света покачивалась из стороны в сторону, поглаживала себя по краям туловища, вздымала крылья, посыпая сидевших вблизи сверкающей пылью и пела. Да, это определённо можно было назвать пением — тягучим, плавным и инопланетным. Чуждым. Элы покачивались в такт её руладам и шли к сцене, к щетинистым ногам, увитым золотыми браслетами.

 

— Пошли, — Бовэнь дёрнул за руку, — не стоит выделяться.

 

Вся команда уже была там — в толпе, подёрнутой волнами. Что-то внутри тоже волновалось и тянуло присоединиться, стать частью, одним целым. И только боль от пальцев Бовэня на своей руке позволяла остаться здесь, сейчас, собой. В мозгу стучало на разные лады «мы не выберемся», Юра стискивал зубы и качался вместе со всеми. И не кричал, когда к его элам, к его команде подплыли тараканы, обхватили жуткими ногами, прижались сочленениями и укачивали, поглаживая усами. Юра дышал через раз, когда холодное жёсткое туловище потёрлось об него, а Бовэнь сравнялся по цвету со льдом и только что не рассыпался, но лицо не выражало ничего — спокойное, отрешённое, с приклеенной улыбкой и стылыми глазами.

 

Они так и держались за руки, но щетинистая жёлтая нога настойчиво поглаживала их пальцы, а над ухом некто ласково урчал и пока что не хватал, но всё к тому шло — Зитрела, вон, вовсю уже обхаживали два таракана, и оба с «юлдовинами», тот млел и запрокидывал голову, улыбался пьяно, и когда тараканья нога в очередной раз сунулась к их рукам, попробовала кончиком пролезть между ними, Юру вырвало. Прямо на чей-то позолоченный хитин. И не только его — Бовэня тоже вывернуло, и нога отдёрнулась, а вместе с ней и жёсткое туловище.

 

Сверху разразились возмущённой трелью, ей ответила другая такая же возмущённая, элы как покачивались, так и покачивались, Зитрел млел, Атрел и Игрел вообще потерялись где-то. И тут вдруг в зал вбежал запыхавшийся охранник, поднялся на цыпочки и протараторил что-то таракану в позолоченном хитине, таракан зашатался, заметался, остановился, вскинул правую переднюю ногу — певица замолчала и юркнула со сцены за занавес, свита этого позолоченного тоже бросилась врассыпную. Сам он показал лапой на элов, уже очнувшихся и теперь вопросительно переглядывающихся. Охранник закивал, сказал что-то в рацию, и в зал проскользнули другие охранники — заторопили раскудахтавшихся элов, повели их к выходам, тут же нарисовались Атрел с Игрелом — взмыленные, обсыпанные сверкающей пыльцой и перемазанные в красном, шибающим приторной сладостью. Юра содрогнулся от нового позыва, согнулся, подышал в пол, уперевшись о колени. По спине похлопали — Бовэнь маячил бледно-зелёной тенью и мелко трясся. Озноб. Юру самого потряхивало.

 

— Уходим, — бросил им охранник и показал один из выходов. Снаружи выдал им бумажные квадратики. «Пропуск», устало понял Юра.

 

Руки они так и не разжали, понял позже, когда уже зашли в свой номер и там наконец расцепились — для того, чтобы подтащить к дверям тумбу, всунуть швабру в ручку, погасить свет и только после этого сползти по стене, сцепиться руками снова и сидеть, вперившись в окно, затянутое шторами и не вздрагивать, нет, от скрежета по стенам.

 

Телефон бзикал и бзикал сообщениями, и надо было проверить — вдруг сИстричка что годное написала? Но вместо этого они продолжали сидеть как приклеенные. «Мухи на ленту», — хохотнул Юра мысленно. Хотел было сказать Бовэню, но рот не открывался. Звуки не шли. Ничего не шло. Лишь сидеть и молчать, слушать друг друга. Потому что они — настоящие, эти руки, боль и розовые лунки-следы от ногтей — настоящие, а всё вокруг — нет. Кошмарный сон, который закончится. Только бы заснуть.

 

сИстричка: спасибо?

 

сИстричка: пожалуйста

 

сИстричка: было непросто, но эту задачу удалось решить

 

сИстричка: эй? Подробности?

 

сИстричка: довожу до вашего сведения, что мне удалось довести до сведения Главного слухи о самоуправстве одного из подчиняющихся ему

 

сИстричка: Главному должно было не понравиться, что такие пиршества и без его участия. Главный видел запись вашего выступления и заинтересован в вас. Главный ждёт фигурного катания

 

сИстричка: сохраняйте благоразумие. Не выделяйтесь. Тревожно.

 

~°•°~

 

Атрел обычно не заходил в танцевальный зал, а сегодня вдруг пожаловал. И Игрел вместе с ним. По всему выходило, что один из них — типа гендир, а второй за зама. Или один решал финансовые вопросы, второй следил, чтобы дойные коровы хорошо паслись. Со вчерашнего ещё не отпустило. Юру не трясло только потому, что он забивал себе голову лутцами и акселями, откидывал всё лишнее и стежок за стежком соединял рисунок того, что должно было стать полноценной программой. Бовэнь в наушниках тренил рядом, тоже наверняка выстраивающий свою линию нападения, элы же сидели в кружке и что-то жарко обсуждали.

 

«Keep your rules, they bring out the fool in you»[1], напевал Юра, переводил взгляд на зарешечённое окно и едва не выплёвывал «I wish you well, wish you well in your agony»[2]. Когда появились Атрел с Игрелом, всё же выплюнул. Эти двое злили, раздражали. Вряд ли они заодно, вряд ли они поставляют вкусный красивый товар прямо ко двору. Ведь не может такого быть, да? Их самих вчера не сожрали, и сожрали бы, если бы… так и нечего злиться. Нечего. «I wish you well, wish you well in your agony», — пропел он снова. Атрел спросил что-то. Юра вынул наушник.

 

— На каком это языке?

 

— Английский, — ответил Юра. Вот оно, подумал.

 

— Английский? Это где? — нахмурился Атрел. Игрел рядом блеснул рожками. Всё ещё в сверкающей гадости. Урод.

 

— Это там, где Англия, — Юра сжал наушник. А вдруг этот мир ограничен всего одним городом, и здесь не может быть никакой не то что Англии, но вообще другой страны, другого города? Один Аар и всё? И как тогда объясняться с этими?

 

— Хм, — задумался Атрел, — у меня плохо с географией. Прости.

 

— Ага, — выдохнул Юра. Пронесло. Атрел хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

 

— Ладно, парни. Вы вчера держались молодцами. Мэр перечислил нам кругленькую сумму — хватит и на оплату комсчетов, и на костюмы, и на много что ещё. Повезёт — пригласят ещё раз. Не повезёт — ну, будем надеяться, пригласят другие. А пока работаем. По плану — сольные выступления. В конце этой недели. И у тебя, — это он уже Юре, — время тоже поджимает. Нам нужна программа. Будет же?

 

Пошёл бы ты, пожелал мысленно Юра и кивнул. Возомнил себя. А, может, и нет. Может, и был таким, просто нечасто доводилось пересекаться — больше с Игрелом, а тот всё же проще.

 

Атрел же принял решение разделить их. Сказал: вы команда, но теперь каждый должен выложиться сам за себя. Поэтому заниматься в разное время, можно вторым залом воспользоваться — зеркал там меньше, но, благодаря мэру, подвезут сегодня новые. Предложил самим составить график — кто, когда и где. Заявил, что Юре подфартило больше всех, потому что ему каток не надо делить ни с кем; раньше ещё за плату пускали других, но то было до Карела, а после… тут Атрел замолк, отвернулся, сказал «в общем, вы поняли» и ушёл. Игрел увязался за ним. Шпилятся они, что ли, подумал Юра. Скривился сам же. Порадовался, что его мыслей никто не слышит. Поднялся со шпагата, отряхнулся, закинул полотенце и воду в сумку. Дорогу заступил Бовэнь.

 

— Ну? — опять пришлось вынимать наушник.

 

— Пошли вместе, — сказал Бовэнь и подхватил свою сумку. «Зачем?» — почти слетело с языка. Застыло там же, где «спасибо».

 

— Тебе тоже тренить надо, — буркнул Юра, прочёсывая чёлку пальцами.

 

— Я там. С тобой.

 

— А. Ну давай.

 

 

Мы с Тамарой ходим парой, вспомнилось внезапное из детства — не того, когда уже стоял на коньках и выписывал свои первые ёлочки, а того, когда о шорохе лезвий об лёд даже не грезилось, до выступлений фигуристов по телеку, до всего. Почти забытое и спокойное. Какой-то ещё из тех стишков, что читала мама, пока не пропала, не променяла его на другую жизнь, и на смену её голосу пришёл дедушкин, да так и остался — и хорошо. Все свои победы потом он посвящал деду — и медали, и кубки, всё это хранилось дома у деда, и не потому что своего у Юры пока не было. Точнее так — его дом был там, где деда. А потом, может, и другой появится. Надо только выбраться отсюда. И дом будет, и новые победы, и друг какой-нибудь такой же крутой и классный. И нет, ему это совсем не надо, вполне можно и без, одному, но когда кто-то поддерживает не потому, что вкладывает в тебя свои знания и умения, не потому что с детства растил и вот это всё, а ну просто — потому что ты — это ты, не яркая бездушная оболочка с налипшим образом, а ты сам. И нет, с китайцем — это другое. Одна миссия на двоих. Выживи или умри. Какая тут дружба, никакой, ведь так? Да и ну нет — не нужны ему никакие друзья, никто не нужен.

 

Юра прыгал, вытряхивая тупые вопросы и мысли. Не то, не о том он должен думать сейчас. Кружил по льду и не смотрел на Бовэня, не замечал, как тот не смотрит в ответ, и ночью не слушал его дыхание, не закрывался подолгу в ванной, не вглядывался в себя и не спрашивал: какого чёрта НЕ происходит.

 

На исходе недели Бовэнь показал свой танец — раздобыл где-то чёрную шляпу (может, в той сумке и завалялась), водрузил на голову и так, придерживая временами то её, то пах (привет Майклу Джексону?), выкручивая колени, пружиня и заворачиваясь-разворачиваясь, отдавил все Юрины чувства разом, впечатав их в зеркальные стены зала, благо — никого не было, да и не могло быть в такой поздний час.

 

— Не выделяться, — только и сказал он тихо.

 

— В смысле? — Бовэнь выгнул бровь. Юра вздохнул.

 

— Тревожно. Помнишь? Не выделяться.

 

— Я не могу, — ухмыльнулся невесело. — Ты смог бы?

 

— Нет, — ответил Юра после секундного раздумья. Прислушался к себе. Посмотрел на Бовэня. Такой же. Если не можешь прыгнуть выше головы, то не берись, вали и жри свиные котлеты в ожидании, когда явится принц и начнёт тащить из милого родного болота. Это не про Юру. И не про Бовэня. Вон как самоуверен. Юра и сам так улыбался, когда надо было скрыть настоящее.

 

— Ну если нет, так чего тогда? — спросил Бовэнь, — это значит, тебе понравилось? Я был крут, да?

 

— Пошёл ты, — беззлобно ответил Юра. Вмазать бы ему, подумал вяло. Бовэнь подобрался совсем близко, закинул руку на плечо, спросил на ухо:

 

— Это приглашение?

 

И тут же заржал, когда Юра пихнул его в бок, пнул по заднице и собирался ещё подсечку устроить, но Бовэнь примирительно выставил руки.

 

— Выступление. У меня завтра. Давай повременим с нашей страстью, крошка, — последнее он произнёс почти на выдохе, облизнул губы и снова заржал. Юра налетел на него, успел нанести несколько ударов, когда был схвачен и придавлен к стене. Бовэнь смотрел в глаза и что-то там себе думал. Юра пыхтел и старался не думать вообще — только возился и выкручивался.

 

— Какого ты творишь? Отпусти меня! Отпусти, пока не двинул! Ты…

 

— Тихо, — сказал Бовэнь, и Юра услышал удаляющиеся быстрые шаги. Дверь скрипела. А ведь они её точно закрывали.

 

— Это ещё что? — спросил Юра.

 

— Кому-то было очень любопытно, чем мы здесь занимаемся? — пожал Бовэнь плечами и наконец отпустил Юру, отступил назад и начал собираться.

 

— Игрел? Думаешь, это он?

 

— Понятия не имею. Да и неважно, наверное.

 

 

Ещё как важно, поняли, когда Зитрел выперся на сцену в шляпе и под тот же трек, что и Бовэнь выбрал для себя. Трек был с шумами, и другие в команде болванчиками поддакивали Атрелу, обозвавшему это «интересной аранжировкой».

 

«Чё?!», — зашипел Юра и кинулся было доказывать, что это их трек, то есть Бовэня, что Зигота стащил его, как и танец — не весь, но основные элементы, то, что смог запомнить и унести. Но Бовэнь схватил его за куртку и поставил рядом. Смотрел из-за кулис на Зитрела так, что Юра уверился — сам разберётся, да так, что Зитрел ещё долго не то что танцевать не сможет, но и ходить. И вообще. Можно было бы доказать, что это не его танец, и его бы выперли из команды. Так?

 

Или не так, подумал Юра, глянув на невозмутимого Атрела и притулившегося у его правого плеча Игрела. Как он тогда сказал? «Мы — команда, но каждый сам за себя»? Какая разница — придумал ты сам или взял чужое, если профит есть?

 

И как Бовэнь теперь? Он же всю неделю работал над этим танцем, продумал всё, даже аутфит, а этот... Юра снова дёрнулся, и снова был остановлен.

 

— Нет смысла, — сказал Бовэнь, не спуская глаз с Зитрела, извивавшегося на сцене. В его исполнении движения Бовэня выглядели странно, но зрителям, судя по восторженным возгласам и тараканьим руладам, всё нравилось.

 

— Но он же…

 

— И что? Ты выпрешься на сцену и там начистишь этот зелёный штиблет?

 

— Нет, но… надо с ним поговорить!

 

— Мы поговорим. Позже. Ночью. Объясним ему, что так делать нельзя. Ты со мной?

 

— Да… да! А как? Что мы будем делать? Как мы… поговорим?

 

— Там видно будет.

 

— И ты… как же ты теперь… твой танец…

 

— Забей. Всё будет зашибись. Выкачу им фристайл под рандомный трек.

 

Ага, ибони, разъибошь их тут всех, подумал Юра и пожелал Зитрелу всего наилучшего в его агонии. Не может же он вечно красть чужие номера? Рано или поздно выйдет боком, сойдёт с дистанции. Ну и чёрт с ним. Можно бы и не говорить — разве что для его блага, от китайских и русских щедрот.

 

 

Говорить решили идти ночью. Предварительно вызнали, в какой комнате живёт Зитрел и с кем. Без никого. Раньше жил с Карелом, после никого так и не подселили, да и некого было. За ужином Зитрел смеялся громче всех и в целом вёл себя так, как будто и не был распоследней сволочью. Юра даже восхитился таким актёрским мастерством. Или наглостью. А потом восхитился актёрским мастерством Бовэня — тот тоже ничем не показывал недовольства, улыбался и ел, один раз только не сдержался и ввернул про то, что и сам хотел станцевать нечто подобное, да передумал, увидев Зитрела. Тебе идут шляпы, сказал.

 

И Зитрел позеленел больше, заправил за ухо изумрудную прядь, промямлил неуверенное «д-да», посидел ещё, пока его телефон не зазвонил. Тогда попросил прощения и слинял. А Юра с Бовэнем пошли ждать — когда все лягут спать, чтобы никто не мешал… разговору. Не будут же они его бить, в самом деле. Просто популярно объяснят, что воровать нехорошо.

 

Уже перевалило за полночь, и по стене скрежетали всё меньше и тише, когда Бовэнь растолкал и сказал идти. Подсвечивая себе телефонами, они двинули по длинным тёмным коридорам. И Юра подумал, что они спятили. Точно спятили. Ну зачем переться куда-то ночью? Почему нельзя поговорить при свете дня? И ладно, что постоянно кто-то крутится рядом с Зитрелом — он тут вообще типа звезда и любимчик Атрела. Втроём шпилились, заключил Юра. И Игрела не звали — он на стрёме стоял, со свечкой. И чего девок в команде нет? Он бы посмотрел, как они прыгают, порелаксировал. В других командах есть, а у них не задалось. Может, точно — все тут друг с дружкой, а они с Бовэнем и не в курсе?

 

Дверь в номер Зитрела была приоткрыта — тонкая полоска света делила коридор надвое и выпускала чавкающие, урчащие звуки и задушенные стоны. «Чё, реально?», — подумал Юра, ушам стало жарко. А Бовэнь упрямо пёр вперёд. Танкист без танка. И Юра прицепом. «Как бы ему сказать, что ладно уж, потом поговорим? Нехорошо людям мешать, когда они того-этого самого», — решал Юра, грыз губы, а когда они всё же приблизились к дверному проёму, засунул в рот рукав и впился в него зубами, изо всех сил надеясь, что вскрик удалось погасить на подступах. Бовэнь зашатался, но схватил его за плечо и сдавил больно.

 

Внутри таракан жрал Зитрела. Обхватил щетинистыми ногами, привлёк к брюху, урчал и чавкал, пока Зитрел бездумно тёрся об него задом и стонал. В открытых глазах не выражалось ничего — одни белки.

 

Юра стоял и смотрел, а ноги к полу приросли. Как бывает в кошмарных снах, когда надо бежать, а ни миллиметра, и только рот разеваешь, чтобы заорать, но даже это не можешь — приклеился суперклеем, сцепил голосовые связки, всё сцепил, и хоть бы проснуться уже наконец. Не проснуться. Это не сон. Во сне не бывает больно, а ему больно — от пальцев Бовэня, впившихся в его предплечье, от собственных пальцев, ногтями вдавленных в ладонь, от напряжения в кулаках, от страха, что бился в закушенные губы, от бессилия и злости.

 

А таракан жрал. Вибрировал инопланетными трелями и усами шевелил, словно и впрямь контакт устанавливал. Установил уже. Погрузил жвала в тонкую, прозрачную почти шею, обнял всеми щетинистыми лапами, прижал к рыжему брюху, присосался как соломинками к коктейлю и покачивался в такт глоткам. И по жвалам бежали крохотные чёрненькие — то ли блохи, то ли клещи, — облепляли Зитрела, втягивались в кожу и плыли уже под ней, отчего она бугрилась и шла волнами.

 

Бовэнь покачнулся. Юра рванул его на себя, за собой, за прыгающими фонариками, по сбитым лестницам, прочь от темноты, от чавкающей полоски света и настигающего скрежета. Мудак, какой же ты мудак, бухало в ушах. Тупой эл, совсем тупой, жгло щёки.

 

Открыть свою дверь удалось с попытки десятой, когда за поворотом уже звучала громче трель. Сверчки-переростки. Цикады-убийцы. Тараканы-скрипачи. Зайчики в трамвайчике. И они — те самые зайчики. Вырубили свет, щёлкнули замком и отползли подальше — и баррикадировать не стали, потому что лишний шум. Нельзя. Тут и дышать-то нельзя, но надо. Но можно — если очень тихо, совсем тихо.

 

Юра не плакал. И не орал. Но очень хотел. А ещё закрыть глаза, открыть, и пусть бы этого ничего не было. И все живы. И он дома. И Бовэнь у себя дома. Бовэнь тоже не плакал и не орал. Он вообще молодец. Только цеплялся так, что Юра едва держался, чтобы не шипеть. И смотрел во все глаза. Не моргал почти. Юра понимал. Он сам боялся. Это от кошмаров можно было спрятаться под одеялом, а это… с этим так не пройдет. Не встретиться лицом к лицу, но и не пропустить тот миг, когда…

 

Бовэнь обнял его, вжался всем собой, сдавил так, что рёбра едва не хрустнули. И Юра сдавил в ответ, устроил нос в изгибе чужой шеи, залип на родинку, на бешено пульсирующую жилку и считал, считал, считал, пока кто-то за дверью, за стеной бегал, стучал и скрежетал.

[1] Keep your rules, they bring out the fool in you (англ.) – Перевод: «Соблюдай свои правила, они пробуждают твою глупость». Фраза из песни Cyan Kicks «Wish You Well».

[2] I wish you well, wish you well in your agony (англ.) – Перевод: « Я желаю тебе всего хорошего, всего наилучшего в твоей агонии». Фраза из песни Cyan Kicks «Wish You Well».

[Рыжая]

Ну во-первых: продолжение где?!

А потом уже всё остальное. Прочитала с телефона и вот только добралась до ноута, чтобы оставить комментарий. 

Начала читать, а телефон как-то криво открыл мне это произведение и читать начала с середины. Ну думаю, или я тупая, или лыжи не едут. Ну не может же автор вот так читателя впихнуть в рассказ/повесть и ничего не объяснить. Тараканы там какие-то, китайцы, название не пойми что... А ещё и фигурное катание. Оказалось, что я, вернее мой телефон не въехал. Рядышком играет внучка: баушка ну? А бабушка зависла и оторваться не может. Нашла уже начало и читает, читает... А другой рукой подаёт внучке требуемые игрушки. 

Вечером бабушка дочитывает на сон грядущий и расстраивается, причём сильно.

Если бы я прочитала это раньше, чем разместила кусочек свой фэнтези-лабуды, то ни за что не стала бы ту лабуду здесь размещать, ибо стыдно перед автором, у которого такая фантазия, и который так замечательно её реализует. 

Ну и в последних: где всё-таки продолжение?

Сообщение отредактировал Рыжая: 01 Июнь 2021 - 21:10

[Лестада]

Рыжая, простите Я решила, что никому не надо и не стала выкладывать дальше. Исправляюсь. И зря вы так о себе. Очень зря ❤️ 

[Лестада]

========== 7 ==========

 

— Кто у тебя остался… там?

 

— Дедушка. И кот. Лёся. Я тебе говорил про него. Лев-Рысь-Тигр.

 

— Да. Я помню.

 

— А у тебя? Кто… есть, кто…

 

— Мама и папа. Бабушка. Друзья. Минги, Нокду, Вэньчжань, Цзысюань-гэ — наш мамочка.

 

— Мамочка?

 

— Ну он самый старший среди нас. Типа за маму. Заботится о нас. Ещё менеджер — классный чувак. А ещё Ын Хи — обычно она с моими волосами дело имеет. Прикольная девчонка. Мне нравилось… нравится с ней болтать. Она тоже йо-йо увлекается. И на скейте гоняет, и…

 

— Всё, завали. Понял я. У тебя беспорядочные дружеские связи.

 

— Чего это сразу «беспорядочные»? Вполне себе порядочные. И вообще… завидуй молча.

 

— Чему?

 

— Тому, что у тебя девчонок нет.

 

— С чего взял, что нет?

 

— Ну, а чего тогда бесишься?

 

— Я не…

 

— И, что, какая она? Рассказывай.

 

— Нечего рассказывать.

 

— Как это? У тебя должны быть армии поклонниц. Как же там… Когти, да?

 

— И? Где связь? — нахмурился Юра, а внутри плеснуло тёплым, едва оформившимся в смутную мысль: «он запомнил, всего раз сказал, а он запомнил». Можно было бы восхититься такой феноменальной памятью, но Юра р хотел думать, что дело в другом. В том, чему нельзя давать название, да и не нужно — и без того есть, что-то такое робкое и настоящее, не спугнуть бы. И не спровоцировать — потому что незачем. И не искать отблески на свои же невысказанные вопросы в глазах Бовэня, но как же хочется, тянет ему довериться, сказать больше, сказать… потому что если кто и сможет понять, то только он, ведь да? Или нет?

 

— Н-да. Твоя правда, — сказал Бовэнь. И Юра решился. Глотнул воздуха, выдохнул тихое:

 

— Лёд.

 

— Что «лёд»?

 

— Моя девушка — это лёд. И друг… тоже лёд. И…

 

— Ничего ещё не отморозил? — спросил Бовэнь и расплылся в паскудной улыбке. Юра мысленно приложил его о воображаемый ледяной фейспалм. Бовэнь примирительно поднял ладони, тряхнул чёлкой, и улыбки как ни бывало.

 

— Я другое хотел сказать. Прости. Может, ты, не знаю, плохо смотрел?

 

Юра бросил выразительный взгляд.

 

— Не может же быть так, чтобы совсем не было никого.

 

Юра посмотрел снова. И с кем ему там дружить? С Машкой, у которой все разговоры только о хоккеистах, а Юру они бесят — потому что большие и тупые. И большие. Медведи на льду. С Лёшкой? У этого свои страдания и тоже из-за хоккеистов, но опосредовано — ему не дают, а хоккеистам дают. Выслушивать восторги одной и впитывать слёзы и сопли другого — слишком для его хрупкой нервной системы, да. А может… может друг это и есть тот, чьи восторги ты будешь готов слушать, ни разу их не разделяя? Чьи сопли готов будешь стирать, плечо там подставлять и вот это вот всё, что делал для Юры дедушка? И Лёся. Ну дедушке и Лёсе деваться некуда — они всё же больше чем друзья. Хотя и дружба — это не хухры-мухры. И тот же Прокофьев… он же сначала дружил с Креветкой? Или сначала об лёд приложился, потом и дружба пошла — иначе как он принимает Креветку со всем его жиром и нытьём? Или и это другое? Может, Бовэнь прав, и у Юры были… есть друзья, только он их не воспринимает таковыми? С чего-то же берётся эта тоска не только по дому, по дедушке с котом, но и по Машкиному смеху, по Лёхиной патетике, да даже по Прокофьеву с Креветкой, хотя эти двое вот вообще не сдались ему. И вовсе не хочется увидеть их снова. Вот ни разу. Нет.

 

«Зачем он это сделал?»

 

«Тупой эл. Совсем тупой»

 

«Он же сдохнет теперь. Сдохнет там. А мы сбежали. Не спасли. Не смогли. Как трусы сбежали»

 

«И сейчас сидим, трясёмся»

 

«Как же мы… сможем?»

 

«Зачем он это сделал? Зачем?»

 

Юра зажмурился, боднул плечо Бовэня, повозил носом по футболке, вдыхая уже привычный ментоловый запах геля для душа и немного его, личный, другой, тёплый. Вспомнил, как Бовэнь кривился на огромную бутыль («экономят на мыломойке, что ли?»), шарился по ящичкам в ванной в поисках чего-то «более приличного», вздыхал, что у него там целый флакон новых духов, только распечатанный, а Юра смотрел на это и не понимал — зачем так заморачиваться? Гель как гель, в душевой после тренировок и таких изысков не было — мойся тем, что с собой принёс. А в отелях — стандартные мыльца стандартных запахов, без полового деления. И духи… зачем вообще? Антиперсперантом помазался, лучше если вообще без запаха, и отлично. Запахи — это фу. Прокофьев тоже вечно как обольётся с макушки до пяток своими шанелями-гуччами или что там у него, и за километр учуять можно. Или со льда ушёл уже давно, а шлейф всё тянется. Ну фу же.

 

А ибонутый китаец — не фу, подумал внезапно. Ментол на нём как-то иначе, не как в бутыли и на своих ладонях. Тоньше, что ли. И сразу как якорем – не сон, не игра. Настоящее. Мы – настоящие. Только мы. Только то, что в этой комнате. И так хорошо — просто сидеть рядом, просто дремать рядом, и кажется, что всё плохое, страшное осталось там, за дверью, что ничего этого нет — привиделось. И можно бы отлипнуть от стены, перестать пялиться в дверь, забаррикадированную тумбочкой, шваброй, баулом с вещами и всем, что они успели подтащить, прежде чем понять — если вдруг ЭТО поймёт, если вдруг ЭТО услышит и поймёт, то никакие преграды уже не спасут, и лучше сидеть тихо, как мышки, и даже не дышать, не то что попискивать от страха.

 

А потом Бовэнь сказал в шею, что если они будут настолько тихо сидеть и не сопеть в темноте — это подозрительно. Сказал, что терпеть ненавидит теперь темноту и вот этих, которые… Которые что, хотел спросить Юра, но проглотил, глянув на дверь. Глаза слезились, умоляли спать и продолжали таращиться — не сомкнуть. Пошли под одеяло, подумал, накроемся с головой, будем считать ресницы — ты мои, я твои, и пусть не видно, будем вспоминать, считать по памяти, лучше всяких овечек Долли, лучше персенов и прочих седативных. Пошли под одеяло, думал Юра, но сидел на месте, не в силах сдвинуться, не в силах выпутаться, снять с себя хорошие руки, не в силах отнять свои и не слышать, как в ладони бьётся тот же страх, что и у него. Никогда он ничего так не боялся, как этого — скрежещущего в коридорах, рыскающего и тихо, едва слышно поющего ласково, нежно, выстукивающего по стенам, припадающего брюхом (?) и тяжело шуршащего.

 

А за окнами тоже кто-то шуршал, скрежетал, вертолётные лопасти лупили воздух, заунывно стенали сирены — то ли полицейских, то ли скорых. И только и можно было, что стискивать кулаки, до боли в костяшках, держась за Бовэня, за его куртку, спрятавшись в нём, как в том самом одеяле, до которого ещё дойти надо.

 

Когда всё стихло, они так и остались сидеть на полу, напротив двери. Вдруг ЭТО ещё не ушло, вдруг притаилось и ждёт, вяло ворочались усталые мысли. Но невозможно же бояться вечно, упрямо давил их Юра и не отпускал руку Бовэня — холодную и влажную. У самого не лучше сейчас наверняка, и ничего — китаец терпит же. Или не терпит. Или ему пофиг — за что хвататься, любая соломинка сейчас бревно. И не всё ли равно — почему не отпускает, хотя мог бы уже давно? Себя бы спросил для начала, едко шепнул внутренний голос. А зачем — так же едко ответил голосу Юра. Меньше знаешь — лучше спишь. И поспать совсем бы лишним не было, да только хрен там. Так, отключиться и обнаружить, что всё ещё темно, всё ещё ночь, и Бовэнь всё ещё судорожно хватает воздух рядом, выныривая из своего забытья, и снова они таращатся на дверь до следующего провала, пока Бовэнь не начал говорить, спрашивать, зубоскалить — нервно, хрипло. И Юра отвечал так же нервно, хрипло, но горло как будто сжимало всё меньше и меньше. И Юра чуть было не ляпнул Бовэню глупое — будет ли тот с ним дружить, но прикусил язык, потому что ну какая дружба, и зачем? У Бовэня там всё есть, и «там» — другое, а, может, и нет? Может, не другое? Может же Система ступить, глюкануть или ещё что? И если да, то Юра бы смотрел его клипы, быть может, на концерт сходил, или скатал бы что под его песни, а он бы кричал ему «давай» и поддерживал на соревнованиях, и… звездец, сказал себе Юра. Путь в никуда. Совсем ибонулся. Рассмеялся горько тупым мыслям. Бовэнь покосился обеспокоенно, потормошил за плечо. Звездец, вздохнул Юра. Не спрашивай меня, ничего не спрашивай. Не хочу говорить. И знать не хочу. Давай без спойлеров, потому что если там не хэппи-энд, я не вывезу. Давай лучше ещё посидим так.

 

— Как ты оказался в Корее? — тихо спросил Юра. — Ну, ты же китаец и…

 

— И что? — улыбнулся уголком рта Бовэнь, — все китайцы должны жить в Китае?

 

— Нет, я не то хотел сказать. Вы вообще везде есть. И меня это не волнует. В смысле, где хотите, там и живите. Я не считаю, что Корея для корейцев, а китайцам там не место, везде место, я только, я…

 

— Расслабься.

 

— Да я и не напрягался, — буркнул Юра.

 

— Ага, я вижу.

 

«Да ты задрал улыбаться. Погаси свет, кукарачи сбегутся. Они тут ненормальные же. Это нормальные от света разбегаются, а с этими переростками неизвестно что работает, кроме рубильника на крыше. И танцев в сердечко», — не паниковал Юра. Чего уже паниковать, когда в коридоре больше никто не бегает-не топает, и по стенам будто меньше шагать стали? И не смотри на меня, не свети глазами, отвернись вообще, чего ты смотришь, щелки свои китайские щуришь, губы кривишь, так бы и съездил тебе по ним — ибо нечего улыбаться, когда элы мрут, и сами не ровен час… Юра не всхлипнул. Просто воздуха что-то мало стало, он и глотнул, с присвистом, а получилось… как получилось. Плохо получилось. И этот в отсветах улицы губами дрожит. Ржать он, что ли, собрался? Сам же прижимался как девчонка, а теперь…

 

— Я в Корею уехал в тринадцать лет, — сказал Бовэнь и наконец отвернулся. Юра выдохнул.

 

— С родителями?

 

— Почему? Сам. Один.

 

— Как? Как так один? А как же тебя отпустили? — спросил Юра и тут же вспомнил, как сам рванул в Японию за Прокофьевым, разыскал. Сейчас бы не поверил, что сорвался ради этого мудака, а тогда вылетел просто на силе злости и упрямства. Но не в тринадцать же лет. Угу, всего на два года старше был, тоже мне возраст.

 

— Ну вот так. Я конкурс прошёл. Среди пяти тысяч участников со всего Китая, вошёл в топ-16. Ну меня и заметили. И пригласили стать трейни с другими ребятами. А родители… бабушка всегда говорила маме, что не надо мне ничего запрещать, что бы я ни выбрал, пусть. И вот. Вот так в тринадцать лет я оказался в чужой стране с чужой культурой и чужим языком. Но было круто. Ни о чём не жалею. Сколькому научился.

 

— Не только корейскому и эгъё? — не удержался и съязвил Юра. Ну жгло же. Другое жгло.

 

— И этому тоже, да.

 

— Но ты же… ты же виделся с мамой?

 

— Не-а, — Бовэнь помотал головой, будто слов мало было, — нам и говорить с родными разрешалось только по праздникам, какое там «виделся». И… и я уже не помню, как это…

 

— «Как это» что? — понизил голос до шёпота Юра.

 

— Как это быть с семьёй. То есть, я скучаю по ним, очень. Кажется, если увижу их в зале, то разревусь… Ужас, да? Самому жутко. Но… иногда думаю, что я привык так, без них. Самым тяжёлым был первый год. И первый Новый год без них. Это когда было время думать, а его почти и не было. Постоянные тренировки, учёба, ещё школьный курс надо было постигать. Уставал порой дико, но это, знаешь, такая… охренеть какая приятная усталость. Когда ты выложился на все сто, сто-пятьсот-тысяч, и знаешь это. И знаешь, что потом будешь ещё круче, потому что занимаешься тем, что любишь, тем, без чего дышать не можешь.

 

— Знаю. У меня так же. И… — Юра на миг задумался — рассказывать или нет. По прошествии дней это казалось таким глупым и нелепым. Не сам поступок, а причина его. Тащиться за мудаком, променявшим его на Креветку в горячем бульоне. Но всё же… это было. С другой стороны, Бовэню зачем это знать? К чему ему истории чужой жизни, тем более, человека вообще из другого мира? Разобьют таракану сердечко и гуляй-прощай, не поминай, чтобы не вздрагивать от ночных кошмаров днём. Подумал так, пожевал эти мысли, представил, что если начинать про Японию, то надо будет и про неудавшееся тренерство Прокофьева, и про предательство его же, и опять вспоминать, каково это — быть обманутым в ожиданиях, обещаниях. И чувствовать себя неудачником, что неправильно и неверно, потому что он лучше и круче всех. И злиться. И зачем пытаться всё это объяснить. Было и было. Вот так молчать тоже хорошо.

 

 

Проснулись от грохота, стуков, пинков в дверь и удивлённого Игреловского: «А чего это вы так основательно закрылись?». Чтобы рожа твоя любопытная не лезла, буркнул Юра и запульнул в него подушку. Бовэнь чесал взлохмаченные волосы и убивал Игрела взглядом.

 

— Ну знаете, — сказал Игрел, — дело, конечно, ваше, личное, чем вы тут занимаетесь за закрытыми дверями…

 

— Ч-чегооо? — возмутился Юра, переглянулся с таким же Бовэнем и зашарил по кровати в поисках второй подушки. Нашарил руку Бовэня, отдёрнул, подумал, что стукнет Игрела как-нибудь по-другому, как-нибудь потом. Игрел внимательно смотрел на них в дверной проём, застряв щеками, жевал губы и ходил бровями.

 

— У вас всё в порядке? — наконец разродился он, — самочувствие как? Не лихорадит? Жажды нет? Слабость?

 

— Нет, — протянул Юра. — А что?

 

— Поднимайтесь уже. Давно пора. Время полдень уже почти, — сказал и отошёл. Юра подорвался, в два прыжка доскочил до двери, подналяг, приоткрыл её больше, царапая тумбочкой пол, и уже в спину Игрелу прокричал:

 

— Почему? Почему ты спрашивал?

 

— Зитрела увезли. Проверяю… других, — прошелестел Игрел, дрогнул плечами, согнулся и ушёл.

 

В столовой было тихо. Даже ложки не стучали. Так, изредка, кто-то проезжался ножкой стула по линолеуму или, забывшись, дзинькал стаканом о зубы. Ели, не поднимая глаза, отдавая всё внимание обеду. Ну чего вы, кричал мысленно Юра, чего вы как… как на похоронах? Он же жив ещё. Жив? Тупой эл не мог так просто умереть. Блин. Мог. Они тут все мрут так просто, как мухи липнут на вонючие ленты, раскиданные тараканами. Мрут и продолжают смиренно жевать.

 

— Так что… что с Зитрелом? — спросил Юра. Кто-то клацнул, кто-то подавился и теперь кашлял надсадно, но все одинаково вылупились на него. Все, кроме Бовэня. Тот сидел рядом и так и не притронулся к супу, ел вместо него свои губы и задумчиво устраивал ложкой суповорот. Но при словах Юры оставил это и сузил глаза, уставившись, как и Юра, на Игрела. Тот придавил хлебную крошку пальцем, повозил ею по столу, очерчивая знак бесконечности или просто восьмёрку, грохнувшуюся на бок и, не отрывая взгляда от невидимого рисунка, ответил:

 

— А ты как думаешь? То же, что и со многими в этом мире. Пополнил статистику заражённых.

 

Говорил он слабо. С паузами перед каждым словом. Будто и самому воздуху не хватало. Говорил, а розовая кожа казалась бледнее обычной, и рога и те — поблекли. Взял другую крошку, придвинул к ней вторую, третью, собрал небольшой холмик, посмотрел и вдавил в него подушечку большого пальца. Вздохнул, смахнул всё со стола, оглядел всех. Девять. Их осталось девять. Вместе с Юрой — десять. И все смотрели на него, а он на них, на каждого поочерёдно.

 

— Но нам некогда об этом думать, да? — улыбнулся ломано, похлопал по столу, — нам надо двигаться вперёд. Такое, к сожалению, случается. И у нас такое уже… было. И… и если мы будем кваситься, то ни к чему не придём, ничего не добьёмся. Я только прошу вас… прошу… быть осторожнее. Никуда не выходить, никого не приводить, ни с кем не пересекаться, никого не касаться. Вышли куда — надеваем маски, перчатки. Хотя… покидать общежитие запрещено. Я знаю, что у вас у каждого там, за этими стенами есть семьи, но если вы хотите, если мы хотим дойти до конца, пробиться в Башню, то мы должны быть максимально осторожны. Я не знаю, никто из нас, из вас не знает, кто из случайных прохожих может оказаться заразным. Поэтому, пожалуйста, давайте не будем рисковать, хорошо? Никуда не выходить, никого не водить.

 

— А Зитрел… он кого-то привёл? — спросил Юра максимально нейтрально, как он надеялся. Зря надеялся. Бовэнь сжал его руку своей под столом. Игрел отрицательно дёрнул шеей. Чё ты чешешь-то, чуть не крикнул Юра, но Бовэнь сдавил сильнее, ещё и ногой на носок кеда наступил.

 

— Привёл. Я видел, — сказал кто-то в конце стола. Прыщавый Эл. Ну не так чтобы прыщавый, уже меньше — средство какое годное прикупил наконец или что. Юра напрягся, вспоминая его имя. То ли Петрел, то ли Митрел. Вот счаз запомню твоё имя, как Зиготино, и ты тоже сдохнешь, прилетело холодным, тошнотным. Чё ты смелый-то такой? Видел он. Никто ничего не видел, тот же Игрел, хотя по глазам видно, что врёт, и мы врём, но мы другое — мы знаем и нам нельзя, а ты чего? Чего ты там видел?

 

— Что ты видел? — хрипло спросил Бовэнь. Юра выкатил на него глаза и, извернув руку, ущипнул за тыльную сторону ладони. Ты-то куда лезешь? Бовэнь лягнул его. Ну и дурак, подумал Юра, смотря из-под чёлки на Петрела-Метрела или как там его.

 

— Я в окно видел, как они зашли. З-зитрел и этот с ним. Высокий. Большой. Из этих…

 

— Кого «этих»? — подался вперёд Игрел. Петрел-Метрел упрямо вскинул подбородок и сказал: «вы знаете». Юра восхитился и пожалел дурака. Главное теперь, чтобы никто дальше не разнёс. А если и разнесёт, то что? Они ж, «эти» которые, вне подозрения. Ну пришёл и пришёл с Зитрелом, что такого-то? Зитрел сам виноват, подцепил заразу где в другом месте, а на добропорядочного таракана наговаривают, ясно же. Но свербело. Свербело и кололо. Заявить, что, да, так всё и есть, так всё и было, Прыщавый правду говорит, и мы видели, и давайте уже соберитесь все, разуйте глаза и раскидайте этих тварей.

 

— Ты это… — заозирался Игрел и понизил голос, — ты лучше помалкивай. Все вы. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь из Охраняющих заразился, и там прознали, что это произошло здесь. Нам вообще лучше помалкивать, что у нас такое… случилось. Потому что тогда и с соревнований могут снять. Уехал он. И всё. И семья его уехала.

 

— С-семья? — спросил Юра. Ну всё, ухнуло в живот.

 

— Ну да, — ответил Игрел. — Он в последнее время совсем не свой был. Всё спрашивал, можно ли как-то устроить встречу с кем-то если не из Белой башни, то из мэрии хотя бы. Хоть с кем-нибудь, кто помог бы…

 

— Помог бы в чём? — это уже кто-то другой из команды. Юра глянул мельком. Кажется, этот ему таблетосы от головной боли давал. Заботливый Эл. Игрел вздохнул.

 

— У него мать заболела. И младшие. И отец… Про отца он не знал только. Нам сегодня сообщили, когда Зитрела забирали. Спасибо сыну господина мэра — организовал. Он как раз позвонил спросить, как у нас боевой настрой, всё ли в порядке, нужна ли помощь какая, может, со спонсорством… а я… я не выдержал и рассказал ему про Зитрела. Ну он и проявил участие. Сегодня за Зитрелом приехали. Вроде как сын господина мэра обещал похлопотать, чтобы в Белую башню доставили, там всё же лучшее лечение. И о семье его обещал позаботиться. А отца… отец на работе… в госпитале… дежурил как раз, когда… и ведь не зараза даже, как у других врачей бывает, а… сердце… так глупо, да? Не от болезни, а от… перенапряжения? Так что, вот. Работаем. Глядишь, и тоже прорвёмся в Башню, а там с Зитрелом встретимся, если молодому господину удалось договориться. Но он так взволнованно звучал, так беспокоился…

 

Дальше Юра не слушал. Смотрел на бледного Петрела-Метрела и размышлял — что тот ещё мог видеть. Резко захотелось пить, но стакан уже был пуст. Юра облизнул губы, поморщился от усилившейся хватки Бовэня и наклонился к Петрелу-Метрелу.

 

— Ты сказал, что видел, как Зитрел вошёл с этим… кем-то высоким и большим. А этот… высокий и большой он потом вышел, ты не видел?

 

— К чему это всё? — вклинился Игрел, — работать пора, и так засиделись. Давайте-давайте, вставайте.

 

Но никто не встал. Только вяло начали собирать посуду на подносы. Петрел-Метрел и вовсе не шелохнулся.

 

— Нет, — сказал, — я не видел. Не видел, чтобы он выходил. И ничего другого тоже не видел.

 

Бовэнь сдавил руку так, что Юра охнул, замешкался, выдираясь из бульдожьей хватки (и откуда столько силы в этом зубастом мальчике-одуванчике?), крутанулся, чуть не упал, окрысился на недоумённый взгляд Игрела, послал мысленно Заботливого с его участливым «Юрел, ты чего?». Вокруг уже звенели посудой, расходились, Петрел-Метрел так и сидел. И Игрел возвышался над ним невинным Цербером. Идите-идите, говорил он, танцы сами себя не поставят, соревнования сами себя не выиграют. Идите, работайте. И ты, Тирел, это он Петрелу-Метрелу (во дела, изумился Юра, вообще на другую букву), тоже иди, но потом, мы сейчас с тобой обсудим, так, организационное, а потом иди, тренируйся.

 

— А Атрел, — Юра вырвался, — где он? Почему не с нами, когда…

 

— Решает организационные вопросы, — процедил Игрел. — Кремация отца Зитрела.

 

Уже на катке Юра накинулся на Бовэня, стукнул его в плечо, в грудь, опять в плечо — и так до тех пор, пока Бовэнь не спеленал его и не прижал к себе. Юра хотел пнуть ещё и укусить, но только зажал зубами край футболки, засопел и обмяк, когда Бовэнь ещё и ладонь свою на затылке устроил — тяжёлую и тёплую.

 

— Тш, не бесись, — сказал на ухо. Юра разжал зубы, подался вперёд и прихватил плечо. Бовэнь вскрикнул, но не оттолкнул, наоборот. Ты нормальный вообще, пронеслось в мозгу у Юры, но с чужим плечом во рту это фиг выговоришь, поэтому выпустил, дёрнулся, чтобы утереться — ага, щазз, Бовэнь держал крепко. Юра мстительно обтёр рот об его футболку и снова попробовал вывернуться. Куда там.

 

— Пусти, — сказал тихо.

 

— Не пущу, — так же тихо, лёгким дыханием по мочке. Юра засопел громче. Представил, как это выглядит со стороны. Ну капец — старший брат и его малолетний оболтус. Вообще не сдалось.

 

— Пусти. Я больше не буду, — сказал и отвесил себе мысленную оплеуху. Хотел звучать взросло, называется. Бовэнь хмыкнул и чуть ослабил хватку.

 

— А если будешь, то что? Позволишь наказать за непослушание? — и голос сладкий-сладкий такой, тягучий, как мёд. И такой же запретный. Потому что никакого сладкого, Кшесинский, вы с ума сошли?

 

Ну приехали, подумал Юра. Приехали, подумал снова и, что было сил, наступил Бовэню на ногу, а потом и кулаком в солнечное сплетение двинул. Бовэнь зашипел и выпустил наконец.

 

— Ты обалдел? — вызверился.

 

— Сам ты обалдел! — отбил Юра и на всякий случай отбежал подальше. — Чё за шутки твои тупые вечно?!

 

— Да где тупые?! Ты сам тупой! Я виноват, что ты идиотина такой?!

 

— Да ты сам идиотина! Чё, думаешь, на год старше, так всё теперь, главный, да? Чё ты меня вечно останавливаешь? Чё, думаешь, у меня самого мозга нет?!

 

— Да потому что нет! Потому что страшно за тебя! Я не хочу… не хочу, чтобы… блин, свали уже на каток и дай потренить нормально!

 

— Мы могли узнать…

 

— Ну и? Ну и сказал бы он что, и дальше что?! Чего мы там не знаем? На хрена его так подставлять? Ты лицо Игрела видел? Да ясен-красен, что если не знает, то догадывается. Если не догадывается, то… блин! Не будет никто с ними связываться! И не потому что… не знают они ничего, но им это и не надо, понимаешь?

 

— Да всё я понимаю. Не ори, — устало отмахнулся Юра и сел на скамью, достал коньки, вделся в них и принялся методично шнуровать. Бовэнь подошёл, постоял и сел рядом. Вали, подумал Юра и завязал узел.

 

— Ну так, а зачем ты тогда…

 

— Не знаю, — затянул узел на другом коньке, вытянул ноги, выдохнул.

 

— Всё надеешься глаза им открыть? — Бовэнь заглянул в лицо. Ой, уйди уже, а?

 

— Нет. Не знаю. Всё.

 

— Закрыли тему?

 

— Закрыли.

 

— Ну так что насчёт наказания за непослушание? — Бовэнь ткнул его в плечо и расплылся в совершенно паскудной улыбке. Юра закатил глаза, поднялся и поцокал на каток под громогласное гыгыканье. Вот же ты гусь, подумал Юра. Никакой не Белый пион. А гусь. Белый гусь. Только что за пятки не щипаешь, но это пока.

 

Он же не ушёл, сказал Бовэнь ночью, когда они уже засыпали под ставший привычным скрежет по стенам и гул вертолётных лопастей. Юра кивнул и сжал кулаки. Вспомнил, что об этом и хотел докричаться там, на катке, но психанул и ушёл выписывать фигуры, собирать программу — как лего, деталь за деталью, а в процессе увлёкся и забыл про всё. И вот опять — то самое скребущее изнутри, холодное и тёмное.

 

Он где-то здесь, сказал Бовэнь и придвинулся ближе. Юра кивнул снова и почувствовал, как что-то горячее скатывается из уголка глаза. Ну приехали. Опустил голову ниже, закрылся волосами и уткнулся носом в кулаки.

 

Прости, сказал Бовэнь. Юра помотал головой, насколько позволяла подушка. Подумал, что этот сейчас не так поймёт и ещё какой-нибудь финт выкинет. Открыл рот, но опоздал. Этот выкинул. Накрыл его кулаки своими ладонями, притянул к себе и сказал куда-то между костяшками «прости». Пошёл ты, от души пожелал Юра, покатал это на языке и всё же произнёс:

 

— Не за что прощать. Ты — мудак, я — сопляк. Мы — квиты. Спи, давай.

 

Подумал. Посмотрел на губы Бовэня возле своих пальцев и добавил:

 

— И хватит слюнявить мне руки. Не хочу вставать, чтобы их снова мыть.

 

Бовэнь рассмеялся, высунул язык, завис в опасной близости от Юриных рук и под шипящее «ты совсем двинутый?» облизнулся, отпустил его и повернулся на другой бок. А Юра ещё долго лежал, смотрел на свои пальцы, слушал бухающее в ушах сердце и заунывное в голове «а счастье было так возможно-можно-можно». Чушь какая, психанул на десятом заходе прилипчивой строчки, зажмурился и отвернулся.

 

Они успели выступить ещё, продвинуться по турнирной таблице персонально и командно, Юра почти собрал всё и уже показывал Бовэню, уставшему и расслабленному после восторгов публики. Успели прожить дня три относительно спокойно, не считая ночного молчания о Зитреле и рыскающего шороха в коридорах, когда случилось это. Они и не поняли — как. Вот только что ничего не предвещало (хотя ощущение затаившегося звездеца никуда не уходило, только усиливалось. И сИстричка молчала), Юра катал свою программу под пронзительное и отчаянное «I wish you well, wish you well in your agony», Бовэнь одобрительно кивал или замирал на особо сложных вращениях и прыжках, и они уже в общем-то собирались идти спать, потому что затренились и не заметили, как время к полуночи подошло, когда из темноты на лёд выпрыгнуло это. Бовэнь вцепился в бортик и застыл ледяным изваянием. Юра запнулся и едва не упал, но выровнялся, рванул в сторону и ушёл от щетинистых рыжих лап. Огромный. Выше на голову, если не две. И голодный. Или злой.

 

Юра не разбирался. Метался по льду, успевая в последний миг ускользнуть, но долго так продолжаться не могло. Таракан свиристел и, кажется, смеялся. Тянул лапы, двигал жвалами, влажно поблёскивающими в свете ламп и, хоть гонял он так себе, периодически падал, но всегда на брюхо, на чёртовы лапы и в целом держался так, будто лёд — это пф, всё равно что простая земля. Бегал так, что Юра уже с трудом уворачивался, в боку ещё не кололо, но уже предвещало, в ушах свистели то воздух, то промахнувшаяся лапа, и Юра решился.

 

Откатил подальше, встал на исходную позицию, вскинул руки, отметил краем глаза, что Бовэнь куда-то пропал, выдохнул. Ну и хорошо. Пусть хоть один из них спасётся. Недаром же Система двоих выдернула, не одного. Нет, не бросил. Точно не бросил. Убежал за помощью, потому что вдвоём не одолеть, никак, но Юра попытается. Задрал голову, тряхнул волосами, ухмыльнулся. Таракан издал восторженную трель, шлёпнулся на все лапы и засеменил по льду к Юре — как если бы не жрать бежал, а к любимому хозяину. Бежал и продолжал восторженно о чём-то просить, уговаривать. Юра послал ему воздушный поцелуй, таракан натурально пискнул, Юра хищно осклабился, разогнался, закрутился, взлетел в воздух и в развороте посадил аксель прямо в сочленение — между уродливой головой с влюблённо мерцающими глазами и не менее уродливым туловищем.

 

Голова отлетела и обиженно задвигала жвалами. Туловище хаотично забегало, ударяясь то об один бортик, то о другой. Звездец, подумал Юра, подскочил к голове и яростно раз за разом опустил на неё правую ногу. Резал до тех пор, пока от глаз, от жвал, от всей этой жуткой ржавой гадости не осталась одна мерзкая жухлая каша. И только чудом успел отпрыгнуть, когда под ним пронеслось обезглавленное туловище. А следом на лёд прыгнул Бовэнь — на коньках и с отломанным древком то ли швабры, то ли переломленной клюшки. Юра кричал ему, чтобы тот уходил. Ибо послал его по известному адресу и ринулся за взбесившимся туловищем.

 

— У него хитин! — орал Юра.

 

— Да мне насрать! — отвечал Бовэнь, отъезжал и отпрыгивал, когда туловище неслось на него, и примеривался, перехватывал удобнее древко и, видимо, решившись, в какой-то момент подпрыгнул, увяз коньками в хитиновой спине и вогнал недокопьё в расселину между крыльями. Туловище проскакало ещё пару кругов и, дёрнувшись, затихло. Бовэнь подвигал древком, раскурочил что-то там, выдернул коньки и скатился с хитиновой спины на лёд. Юра влетел в него, обхватил всем собой и засмеялся. Бовэнь ответил сумасшедшей ухмылкой, покачнулся, но устоял. Его трясло. Юру самого трясло. Не верилось. Они это сделали. Убили тварь. В самые ганглии.

 

— Мы это сделали! Сделали! — заполошно шептал Юра.

 

— Да, — так же лихорадочно отвечал Бовэнь, — да! Да!

 

Они стояли, замызганные тараканьей жидкостью — что это? Кровь? Ещё какая мерзость? Надо отмыться, сейчас же, воняет же, и мерзко, и может заразно, и ещё многое что… А внизу, у их ног подёргивало вяло конечностями убитое чудовище.

[Лестада]

========== 8 ==========

 

Юра очень старался не думать про монстра, про мерзкие щетинистые лапы или ноги; он так и не определился, как вернее называть тараканьи конечности — по идее, ноги, потому что у всех насекомых ноги, у кузнечиков там, муравьёв, бабочек. Ножки даже, потому что как нити, милипизерные веточки, а тут… лапы. Лапищи. Огромные, мерзкие и волочащиеся по льду, когда Бовэнь и Юра, вооружившись щётками-швабрами (вау, тут когда-то и в кёрлинг играли, до всей этой херни с вирусом), двигали его к выходу с катка, а он покачивался на спине и оставлял за собой желтушный след. Такая же желтушность въелась и в желобки от лезвий на месте гибели головы. Потом, они разберутся с этим потом. Сначала спрятать эту махину.

 

Бовэнь предложил дочленить, рассыпать по всему периметру катка и натурально закатать в этот самый каток. Обновляют же здесь ледовое покрытие, есть же какие-то специальные машины, устройства для этого, сказал. Ресурсфейсеры, кивнул Юра и утёр плечом лоб, убрав заодно и чёлку, настойчиво лезшую в глаза. Не то чтобы толкать монстра было тяжело — нет, весил тот немного, и Юра надеялся, что и когда им придётся волочь его по… где бы ни пришлось, то и там они смогут как-то управиться. Понять бы ещё, что дальше с этой тварью делать.

 

Бовэнь потребовал развития мысли про ресурсфейсеры, заявил, что в душе не ведает, что за штуковина такая, но если она им поможет, то… Не поможет, отбрил Юра. Это ледовый комбайн, пояснил, уже доехав до бортика. Ледозаливочная машина. А люди, которые ею управляют, не просто там какие-то левые чуваки, а ледовары, которые знают, как надо правильно дозировать ту самую смесь, из которой и получается идеальный лёд идеальной степени жёсткости и упругости, а потом ещё шлифуют, а до этого старый слой срезают. И такой ледовар тут точно есть, судя по тому, что лёд почти идеальный и периодически обновляется.

 

И, вот, представь, втолковывал Юра, подпихивая щёткой хитиновую гадость и выпихивая со льда, порубим мы этого в капусту (опять же, чем рубить? Коньками? Иди куда подальше сразу), но допустим, порубим, раскидаем, закатаем, а потом придёт дядя Какой-то-там-Эл, срежет верхний слой, и он весь в рыжей дряни, ещё и лапы где-нибудь обязательно попадутся… да и даже если бы не, если бы не дядя-Эл, то как здесь каждый день…

 

Сколько они здесь уже, задумался Юра. Недели две? И на исходе третьей ему надо будет показать свою программу. А готов ли? Ни хрена ж не готов. Ещё и таракан этот. И Бовэнь. И непонятно, от чего спотыкаешься больше. И пока заняты этим общим делом, можно не говорить о главном. И когда вдруг это… то, что случилось, то, что зрело и случилось, успело стать главным? Не было друзей, и не надо было, а теперь… Выжить в этом мире, победить вирус и вернуться домой, в свой мир — вот, что должно быть главным, но стоит украдкой посмотреть на Бовэня, споткнуться об ответный внимательный и вопросительный, как всё, как Юре хочется рухнуть на лёд, раскинуть руки, и пусть бы кто-нибудь его уже двигал так, щёткой, а он бы лежал и «пускай река сама несёт меня». Встряхнулся. Ща. Он сам — река, и будет нестись туда, куда ему надо. Сообразить бы только — куда.

 

— И куда мы его спрячем? — Бовэнь смотрел то на каток, то на сидения вокруг. Реально собрался запихать под них? Может, сразу в шкафчик впихнём? А чего нет? Всё равно тут никто не ходит. Только он весь не влезет. Юра хмуро пнул лапу, та дрыгнула, Юра с Бовэнем отскочили.

 

— Охренел? — вскинулся Бовэнь, — не делай так больше!

 

— Можно подумать, я знал, что он… что он… вот эта хрень.

 

Бовэнь кивнул. Посмотрел на сочленения на желтушном пузе и на коньки. На сочленения и на коньки. Юра запыхтел, скрестил руки на груди. Нет, сказал.

 

— Ну ты же всё равно их поточишь. Или можно другие взять и ими…

 

— Да мы до утра пилить его будем! — зашипел Юра. — И не факт, что допилим. Лезвия вообще для этого не приспособлены, если ты не заметил. Он же в этом хитине как в броне.

 

— Ненавижу насекомых, — заявил Бовэнь, отвёл ногу и, зависнув, вернул на место. Обошёл таракана, присел на корточки, задумался.

 

— А они тебя любят. Так бы и съели.

 

Бовэнь старательно сартикулировал «фак ю», Юра нервно хохотнул и сам испугался того, что сказал. Осмыслил. Вспомнил, как влюблённо глядел этот, на льду, перед тем как…

 

Согнулся, подышал в пол. Ноги разъезжались. И не потому что всё ещё в коньках. Накрывало, подступало. Липким холодом. Приторно-тошнотворным. Рано, сказал себе. Уйди. Всё же хорошо, ну. Или почти. Нет, всё зашибись. Они это сделали. Убили монстра. Осталось только прикопать его где-нибудь. Где? Юра выпрямился и заозирался. Бовэнь уже встал и ходил взад-вперёд, осматривая всё.

 

— Может, всё же в шкафчик засунем? Самый дальний? — спросил, поглядывая в сторону раздевалок. — Тут, кроме тебя и этого ледовара никто и не бывает. А к тому времени, как появится кто, нас тут уже не будет. Всех победим, и… и… и всегда можно сделать вид, что это не мы и знать ничего не знаем. Оно само приползло, забралось туда и усохло. Он же усохнет? Осталось только запихать, да? Вот и потащили. Давай. Коньки только снимем, а то вообще неудобно. Трындец будет, если ногу подверну.

 

Ты — идиота кусок, с внезапной нежностью подумал Юра. Какие шкафчики, как мы его запихнём? Но другого варианта не было. Не в каток же закатывать, в самом деле. Можно было попробовать ещё затащить за самые дальние скамьи и прикрыть там чем-нибудь, но, судя по тому, что грязи здесь как таковой нигде не наблюдалось, порядок в помещении редко, а всё же наводили. Так что, шкафчики и впрямь… в их положении самый оптимальный вариант. Оптимальнее только поднять к себе, затолкать под кровати и надеяться, что там-то точно никто не найдёт. А уж если найдёт, тогда точно от подозрений и обвинений им никак не открутиться. Да и как спать, как быть в комнате, когда оно… там? Поэтому шкафчики, да. Поместился бы.

 

И они потащили. Юра очень старался не думать, что в любой момент сюда может кто-нибудь зайти. Никогда ж никто не заходил, вот и теперь не стоит волноваться. Но сердце вздрагивало при каждом повороте, а уши… если бы Юра был котом, они бы точно торчали то назад, то вбок, то вытягивались вперёд, а сам бы он дыбил шерсть и бил себя хвостом, подпрыгивая от движений своего же хвоста. А Бовэнь тогда кто был? Юра покосился на него, сосредоточенно толкавшего шваброй тараканье тело. Пёс. Какой-нибудь золотистый ретривер, который думает, что он доберман, весь из себя, а на самом деле вот такой — золотистый.

 

Господи, какой кошмар. Если бы руки были не заняты, Юра бы непременно пробил себе дланью чело. Ну потому что как можно — они тут труп прячут, место преступления ещё отчищать, сами в слизи какой-то вонючей, а он про котов и ретриверов думает.

 

— Как думаешь, — спросил Бовэнь, когда они наконец подпёрли таракана к одному из самых последних шкафчиков и теперь отдыхали перед последним рывком, — где у него мешок с этой заразой?

 

— Мешок? — Юра опустился на скамью, вытянул ноги в кедах, пришлёпнул дрожавшее колено. Почему-то только правое. Левое молчало. Затаилось, тварина. Бовэнь опустился рядом. Под его тренировочными штанами угадывались наколенники. И всё равно заметно. Даже так. Что ж мы такие-то, а, подумал Юра. Почти близнецы. Усмехнулся. Покачал головой. Поймал взгляд Бовэня на своём колене. — Мешок, — напомнил. Бовэнь отмер, кивнул.

 

— Да. Мешок. Ну ты же видел, как он Зитрела? — спросил тихо, не отрываясь от созерцания кафельного пола и полосы желтушной слизи на нём. Юра опустил голову, обозначив согласие. Таракашек в слизи не было. И на них не было. И то ли их монстр истратил весь свой запас, который где-то пополнял, то ли новый не успел вызреть, то ли оно всё ещё там, внутри этой махины. И лучше бы его не ворошить. Лучше пусть там и остаётся.

 

— Он там, да? — спросил Бовэнь. Юра пожал плечами. Озвучил то, о чём подумал. Не будем рисковать, согласился Бовэнь. Хорошо, что не расчленили, заржал. Как будто мы могли, буркнул Юра. Они посмеялись ещё, посидели так, привалившись плечом к плечу, покачали носками обуви из стороны в сторону, вздохнули синхронно почти, Юра стиснул зубы и сердце, сказал «так, всё», и они поднялись.

 

Таракан не запихивался. Всё норовил выпасть и обрушиться лапами, хитиновым нагромождением. Бовэнь пыхтел и упихивал его шваброй, пока Юра подпирал всю эту гадость, от одного вида которой тянуло блевать. Уже несколько раз подступало, но он держался и тоже пыхтел. Боялся, что откроет рот — для того же мата, и сразу рванёт. Или в рот капнет этой мерзостью, которой не то чтобы истекал, но подтекал таракан. Мерзость была уже везде — в волосах, на одежде, коже. И Юра изо всех сил надеялся, что тот самый мешок, в существовании которого они даже не были уверены, оставался целым. Пожалуйста, пусть он будет целым.

 

Они не выдюжат. Не справятся. Так и будут до утра, до скончания веков утрамбовывать эту тварь. Посмертная месть. Не смог сожрать, так хоть поиздевается. Юра психанул и чуть не выпустил урода — от всей души бы зарядил ему, но тогда бы тот точно упал на них, и всё пришлось бы начинать сначала. После того, как выбрались бы из-под. Бовэнь злился не меньше. Пряди липли к щекам, к шее, на спине и в подмышках темнели пятна, и И не думать о том, что в таком виде по коридорам они не пойдут, что надо сначала в душевые. Вдвоём — потому что быстрее. Но можно сразу в одежде — постираться так заодно. И это сто процентов нервное, потому что сучий таракан не упихивался, потому что уже бесил так, что Юра готов был отбросить швабру и упихать его руками и ногами. Особенно ногами. Но брезгливость пока перевешивала. Пока.

 

Лапы хотелось оторвать. Вот никак не желали укладываться так, как надо, чтоб их. В конце концов, Юра упёр древко швабры в пол, щётку в желтушное брюхо, подышал под настороженным взглядом Бовэня и ухватился за тараканьи лапы. Шершавые. Холодные. Мягкие. Не как деревяшки, а как… что-то с чем-то внутри. Юра подавил позыв и, не раздумывая больше ни секунды, уложил благообразно лапы («как и подобает покойнику») и, придерживая их одним локтём, другой рукой потянулся было за шваброй, но понял, что тогда этот может вывалиться, зыркнул на застывшего Бовэня.

 

— Давай, придави это своей шваброй.

 

Бовэнь подорвался, заложил лапы шваброй, потом взял вторую, Юра придержал свободной рукой таракана за брюхо и натурально чуть не блеванул, ощутив прохладную мелкую ребристость. Закрыл глаза. Переждал.

 

— Всё, — сказал Бовэнь. — Отпускай.

 

Юра вывалился, упал на скамью, посмотрел на свои перемазанные руки, обтёр о тренировочные легинсы. Что ж так холодно-то. Уже зуб на зуб не попадал. А он ведь в термоформе. И в ветровке. И…

 

Безголовый монстр глядел основанием шеи чинно и благородно, упокоив лапы на брюхе и придавленный крест-накрест кёрлинговыми швабрами. Бовэнь закрыл шкафчик, повернул ключ, покрутился на месте и наконец засунул ключ в карман.

 

— Выкину потом, — сказал. У Юры не было сил даже на кивок. Вышли все. А ещё же оттирать.

 

С оттиранием пошло быстрее. То ли потому что самое большое и страшное они сделали, то ли время само по себе подгоняло. Но и тряпки раздобыли, и щётки, обнаружив каморку с уборочным инвентарём. И Юра в очередной раз подумал, что как-то подозрительно всё удачно складывается. Он-то ожидал, что каморка будет закрыта, и им придётся отмывать всю эту гадость своими футболками, но пронесло. Удачнее было бы, если бы обнаружился чан с химикатами, подумал мрачно. Но это и впрямь было бы донельзя подозрительно. С другой стороны, смогла же сИстричка вырезать их сюда, смогла бы и чан с химикатами, наверное. А вот с отправкой назад — это уже сложнее. Тогда бы она и тараканов могла бы куда запульнуть, а ведь нет же, торчат и жрут здесь. А что, если… Юра замер с тряпкой в руках. Горло сдавило фантомными ледяными пальцами.

 

— Ты чего? — спросил Бовэнь, пристраивая щётку к другим щёткам. Они уже всё, уже закончили, когда налетело и придавило. Юра прижался спиной к стене, завозил пальцами по неровной поверхности. Шершавая. Но другая. И всё же. Всхлипнул. Мотнул головой. Подумал — не сейчас, пожалуйста, только не сейчас. Ну всё же хорошо было. И я молодцом держался. И вообще убил этого гада. Мы убили. Не надо. Уйди. Но горло давило и пережимало так, что Юра боялся говорить. Откроет рот, а оттуда опять какой-нибудь позорный всхлип вырвется. А он не такой. Он сильный. Должен быть таким. В глазах Бовэня хотя бы. Пожалуйста, очень надо.

 

— Ну ты даёшь, — сказал Бовэнь. Подошёл и взял его руки в свои. Тёплые и влажные. От тряпок. От воды. Сдавил. — Я там чуть кони не двинул, когда ты его руками… Я бы не смог так. А ты смог.

 

Юра покачал головой. Смог бы. Ещё как. Не стоит даже сомневаться. Вон как лихо впрыгнул на бегущее тело на льду, а потом ещё и древко загнал. И не бросил. Вымораживающая хватка на шее ослабла.

 

— Ты занимался фигуркой? — прохрипел. Бовэнь выгнул бровь.

 

— Что? Почему это? Нет. Так, немного в детстве. И на роликах. Принцип примерно тот же. Ну, я так думаю.

 

— Так ты… ты без подготовки так… не… да это ты — даёшь! — прошептал ошарашено Юра и закашлялся, сглатывая вязкую слюну. — А если бы ты сдох? Если бы не получилось? Если бы? Ля…

 

Он вырвал свои руки и стукнул Бовэня в грудь. Тот криво улыбнулся.

 

— Но ведь получилось же. И я не мог тебя бросить. Мы выберемся. Вместе.

 

— Как думаешь, — спросил Юра свистящим шёпотом, — она сможет вернуть нас назад? Что, если не сможет? Что, если мы тут… насовсем?

 

— Я думаю, что этих тварей в любом случае надо грохнуть. А дальше видно будет. И вообще… с проблемами надо разбираться по мере их поступления. Знаешь, какая сейчас самая большая?

 

Юра поднял вопросительный взгляд. Бовэнь выкатил белки глаз, зажал свой нос пальцами и прогундосил:

 

— Мы жуть как воняем.

 

Юра рассмеялся. И похихикивал до тех пор, пока не втиснулись вдвоём под один душ и, выстукивая зубами какой-то забористый марш, не отмылись в режиме метеора под ледяной водой. Вот ещё заболеть не хватало, пронеслось кометой. И время поджимало. Они хаотично тёрли себя, выскребая слизь и мерзкий запах, как выскребали до этого из глубоких царапин на катке. И так же неслись по тёмным коридорам, прыгая за дрожащими лучами фонариков, старались быть тихими, но если бы крались вдоль стены, то Юра умер бы раньше от замирающего сердца и нехватки воздуха, чем они, собственно, добрались бы до своих дверей — ещё где-нибудь на втором лестничном пролёте, где издевательски звякнула расколотая старая плитка, или в начале третьего, когда снаружи проскрежетало слишком громко, слишком близко. И Бовэнь сказал, когда уже закрыли дверь, подпёрли тумбочкой и осели на пол:

 

— Хорошо, что помылись.

 

Да, согласился Юра. Потому что кто знает этих тварей — могут они через толщу стен чуять что или нет.

 

— Но надо ещё. В тёплой. Пойдём? — спросил Бовэнь. Юра сглотнул и переступил ногами. И чего он, в самом деле, морозится? Это ж, правда, надо. После холодрыги погреться. И снять с себя эту одежду, простирнуть нормально — в порошке, а не только так, обмыльцами поверх. И волосы шампунем. И лучше вместе, потому что пока один будет греться, другой в комнате может замёрзнуть, ожидаючи.

 

— Иди уже, — буркнул Юра.

 

— А ты?

 

— Да иду я, иду.

 

 

 

Ничего не изменилось, уговаривал себя следующим утром Юра, а сам будто разом позабыл, как ноги ставить, как руки держать, как смотреть так, чтобы не желать разбить самого себя, а открыто и прямо. Словно из всех шагов только базовая ёлочка и была доступна, и та сыпалась. Казалось бы, чего проще — поговорить словами через рот, но только и мог, что выдавать базовые фразы и спотыкаться. И злиться, что говно какое-то, а не ёлочка.

 

И Бовэнь был притихший. Сказал только, что ключ выкинул, смыл в унитаз. И они так же отрабатывали сначала движения — каждый свои — в танцевальном зале, нет-нет, да выцепляли взглядом пришибленного Тирела. И зудело спросить у него — что видел, а потом, как в той сказке про упыря: «А видел ли ты меня, когда я труп жрал?», только в их случае не жрал, а прятал. Прятали. Но Тирел постоянно был с кем-то, маячил за плечами, шёл след во след и врезался, а после просил прощения и глядел куда-то сквозь.

 

— Странный он какой-то, — поделился Юра день на третий, устроившись на шпагате и из своего угла наблюдая за Тирелом. Тот всё мучился с одним и тем же движением. Простеньким, на взгляд Юры, но у Тирела не шло. Вообще ничего не шло. Путался в шагах, спотыкался, падал чаще, чем любой из них. Бовэнь мазнул по Тирелу незаинтересованно, так, мимоходом, как если бы просто в зеркало за ним посмотрел.

 

— Ничего странного. Он — один, — ответил, склонившись к вытянутой правой ноге.

Один. Интересно, о чём с ним говорил Игрел? Выспрашивал что-то? Или же настоятельно просил выкинуть всё из головы, забыть?

 

— Как думаешь, о чём Игрел с ним говорил? — спросил Юра. Бовэнь пожал плечами и потянулся к левой ноге.

 

— Понятия не имею. Но сильно сомневаюсь в том, что Тирел ему рассказал хоть что-то. Иначе Игрел, как мне кажется, попытался бы как-нибудь его успокоить, сказать, что ничего не было, забей, тебе почудилось. Ну или сдал его. Шучу я, шучу, не делай такое лицо.

 

Юра потрогал себя. Лицо как лицо. Но да, прифигел немного.

 

— Я иногда думаю, что это как игра.

 

Бовэнь хмыкнул и перевернулся на живот. Прогнулся, прошёлся грудью и животом по коврику, на котором занимался.

 

— Я тоже, — ответил Бовэнь. — У нас есть миссия и уровни, которые мы должны пройти. И бонусы. Вроде денег там, одежды. Коньки твои. Удачно очень.

 

— Да, — закивал Юра. Да, подумал, устремляясь вниз, потягиваясь. — А вот эти элы… я думал, они — ненастоящие, — заговорил тихо. Бовэнь замер, вынырнул из своей «кошечки», устроился на юрин манер, раскинув ноги в стороны и потянувшись руками к его рукам.

 

— Типа, — продолжал Юра, — как знаешь, неигровые персонажи? Которые ну есть и есть, нужны для антуража. Или как симуляторы всякие. Налепил себе персонажиков, каких хочешь, по образу и подобию, и играешь ими. А они, может, думают, что они настоящие, что живут свои настоящие жизни, мнят себя личностями, главными героями, вокруг которых и вертится вся эта жизненная жизнь. Мысли у них есть. И думают персонажики, что это их мысли, их, собственные, а ни фига — это сИстричка им вдохнула, это она их нарисовала и переставляет туда-сюда… и тогда… тогда и вирус вписывается. Мы, блин, в какой-то грёбаной компьютерной игре. И ладно бы если бы только это… это… но…

 

— Юра, — позвал Бовэнь и коснулся пальцами его пальцев, погладил легко, невесомо почти. — К чему ты это?

 

Юра прикрыл глаза. Пожалуйста, подумал, скажи так ещё. Хочу услышать, как ты произносишь моё имя. Но не так. Хочу слышать, как ты произнёс бы его в реальности, там, в моём мире. Хочу слышать, каким бы моё имя стало в твоей китайской транскрипции. Не хочу чистое, лишённое акцента. Хочу настоящее. Потому что… может, это и голос не твой? Синтезированный сИстричкой? Ты двигаешь губами, языком, а озвучивает тебя голос, рандомно выбранный сИстричкой, и всё это как…

 

— Мы как в Матрице, понимаешь? — Юра лёг животом на пол и поёжился от холода, мгновенно забравшегося не только под одежду, под самую кожу, и покалывает теплом лишь там, где его пальцы почти соприкасаются с пальцами Бовэня. — Смотрел Матрицу? Древний фильм.

 

— Там что-то про хакера Нео? Чувак в кожаном плаще и трассирующие над ним пули? — нахмурился Бовэнь.

 

— Да. Там мир… миры, куча миров, придуманных миров. Придуманных машинами. А настоящих людей почти и нет. Их там типа подчинили, ограничили, чтобы сильно не размножались, чтобы просто вырабатывали тепло, энергию, которая питает эти машины. Но не в этом суть, а в том, что миров куча, и все они ненастоящие, придуманные, а те, кто их населяют, думают, что они настоящие. Ну вот как элы здесь, например. Или… или… вдруг… мы тоже… так?

 

— Нет, — прошептал Бовэнь, — нет, — повторил увереннее. — Я — настоящий. И ты — настоящий. И эти… элы… настоящие, из плоти и крови. И чувств. И даже если бы вдруг нет, даже если, — он облизнулся, — предположить, что твоя теория верна, что это симулятор какой или что-то типа того, факт остаётся фактом — они умирают, и им нужна помощь. Мы должны спасти их, чтобы спасти себя. Всё просто. И то, что во мне, не может быть придуманным кем-то за меня. Это моё. И твоё.

 

Что «моё» и что «твоё», хотел спросить. И не стал. Потому что тогда надо было спрашивать и про другое, а он к этому был не готов. Вот вообще ни разу. Это не то, что бы ему помогло накануне своего проката. Скорее наоборот. Юра уже раз сто мысленно спросил Бовэнь, почему тот сделал это – назвал его другом. Но правда была в том, что не только Бовэнь сделал. Юра и сам. Это было вместе. Моё и твоё. Едва удержался, чтобы не побиться лбом об пол. А китаец опять смотрел. Внимательно. И ждал.

 

— Ты мне нравишься, — сказал Бовэнь.

 

Юра отлип от пола, заглянул в серьёзные глаза. Посмотрел по сторонам — не слышал ли кто. Элы тусовались каждый в своём углу, кто-то уже заканчивал растяжку и уходил тренить в другое место. Завтра очередное выступление. И потом он.

 

— Нравишься мне, — сказал снова. Как будто Юра мог его не услышать.

 

— Вот так просто? — прошептал и колупнул трещину в настиле. Приложить усилия, потянуть, и будет очередная проплешина — голая и неприглядная. Какая есть.

 

— А что тут сложного? — удивился Бовэнь и ковырнул свой коврик. А Юра подумал, что вот так, смотреть на руки друг друга — это почти то же, что и в глаза, только чуть менее страшно.

 

— И тебя не пугает, что мы из разных миров и вернёмся каждый в свой? — озвучил наконец. Горло опять сдавило. Только не холодом, как тогда, а чем-то горячим и болючим. Как когда вот-вот разревёшься, но держишься, потому что мужчины не плачут. И плакать — это вообще для слабаков. Милка, когда падает, и то не плачет. Слабость не для сильных. Поэтому только так — комом в горле и переждать, пока схлынет. И у этого губы кривятся. Юра зажмурился, не пуская.

 

— Пугает, — ответил Бовэнь честно. И Юра в который раз поразился его отчаянной храброй честности. — Очень. Но мы там, где мы есть сейчас. И если можем быть плечом к плечу, то почему нет? Хотя бы в здесь и сейчас.

 

— Что… — Юра смочил языком пересохшие губы. Сейчас бы воды глотнуть, но за ней ещё вставать. И не факт, что он сможет. — Что если хочу дружить с тобой, но...

 

— Я очень даже согласен, — Бовэнь растянул губы в улыбке, — Ты нравишься мне. Как человек. Как воин и друг. Короче. Юра.

 

Юра кхекнул. Похлопал его по плечу, покивал, соглашаясь и пряча за чёлкой смущение. Похоже, со словами через рот не только у него были проблемы. Этот, вот, тоже подбирает фразы и ушами краснеет. У Юры самого они скоро отвалятся — уши. И ноги — столько сидеть на шпагате. Но хорошо. Впервые за всё время хорошо. И вместе с тем тоскливо. «Юра».

 

========== 9 ==========

 

Он же знает английский. И я знаю, осенило Юру, когда уже готовились ко сну. Как бы теперь сформулировать то, что нужно? Плиз, колл ми бай май нейм? Что-то тупость какая-то в сахарном сиропе, сел на кровати, прислушался к шуму воды в ванной.

 

Ну, а как тогда? Потянул мысленно своё имя. Почесал нос. Долго он там плещется. Пойти, что ли, проверить? Ага, щаз. Вдруг это какая-то китайская хитрость из каких-нибудь древних свитков типа «Искусство войны»? Юра прихватил кожу на большом пальце, погрыз. Подумал, что чего-то он уже совсем в неадеквате, вздрогнул от скрежета по стене и звякнувшей задвижки в ванной. Стащил телефон с прикроватной тумбочки, ткнул в их чат. сИстричка так и не выходила из оффлайна. Да ну не, просто времени у неё нет, дыры латает, ещё чем-нибудь важным занята, ну или нет необходимости пока на связь выходить. И вообще… нет её и нет. Пусть лучше и дальше оффлайнится, чем подсматривать будет.

 

Бовэнь вышел из ванной. Юра вперился немигающим взглядом в пустую страницу дохлого браузера. Был бы там, у себя, можно было погуглить, а здесь интернета в их телефонах нет, и к местному вай-фаю не подключаются, зря только спрашивал пароль. Но Игрел тогда сразу предупредил, что связь в говно, работает через раз, ну вот так всегда было. Хера-с-два, всегда, подумал Юра. Это ты своим промытым эльим мозгом веришь во всё, что вам вещают, а я нет. И тут же ужаснулся — ну потому что вдруг он тоже будет так когда-нибудь? Если миссия затянется, они надышатся желтушным воздухом, насмотрятся новостей по телеящику, перед которым временами зависали остальные в общей гостиной и впитывали всё, что толкали отутюженные шарнирные дикторы и тараканьи чиновники — что, вот, и вакцину скоро выпустят, и больниц новых понастроят, и очередной тараканище, в накинутом на хитин белом халате, вышагивал по больничным коридорам, сочувственно кивал жвалами, затянутыми в медицинскую маску, и поглаживал лапами в перчатках худющие и маленькие человеческие руки. Говорили тараканы странно — монотонно и, как если бы их действительно озвучивал какой-нибудь гугл-переводчик, и Юра подозревал, что примерно так оно и могло быть. Не встроились в Систему, не синхронизировались. Система их отторгает, а они, знай себе, жрут. Потому что не нужна им никакая синхронизация. А вот управлять элами надо — чтобы играть интересней. И кто знает, какую забаву выдумают со следующим миром, когда этот прикончат. А следующий вполне может быть Юрин. Или Бовэня. Любой, куда эти твари проползут.

 

— А в китайском есть звук «эр»? — спросил. Бовэнь моргнул и завис, подгружаясь. Устроился рядом полулёжа, сложив руки на животе.

 

— Ну как тебе сказать. Чистого звука, чтоб прям «ррррр», — и он натурально затырырыкал, Юра аж заслушался, — нет. Но я могу сказать так, — тут он произнёс гортанное «ар», где «р» была и не «р», а как нечто закатившееся вглубь нёба и там пророкотавшее. — Или так, — и тут Бовэнь издал совсем уж странный звук, в котором Юра услышал рычащего жука, попробовал повторить, но ни черта не вышло, Юра попробовал снова, рот наполнился слюной и ощущением каши, Бовэнь засмеялся, получил возмущённый тычок в плечо и засмеялся громче, Юра стал набирать воздух, как паровоз на старте, глянул в прыгающие запятые глаз и засмеялся тоже.

 

— Так что там с моим китайским языком? — спросил Бовэнь.

 

— А произнеси моё имя? Я… мне… проверить кое-что надо. Я потом объясню.

 

— Ну Юра, — Бовэнь почесал бровь, задумался, — а ещё Юрий. Я помню. И, наверное, можно как-нибудь ещё. Юра-ди.

 

Юра-ди. Юра покатал на языке это сочетание. Прикольно. Интересно. Хорошо. Не как дурацкое Юрио от Прокофьева. Посмотрел на губы Бовэня, растянувшиеся в этом «ди». Представил, как Прокофьева говорит то же самое. Брр. Передёрнул плечами.

 

— Ты чего? — спросил Бовэнь, — тебе… тебе неприятно так?

 

— Не, нет, ты чего, — замахал Юра руками, сцепил их в замок, устроил на нервных коленях, — я это… просто… другое вспомнил. А «ди» — это что? Типа кунов как в японском? Ну приставок к имени…

 

— Я в курсе за японский, — Бовэнь дрогнул кончиком рта в лёгкой улыбке, — смотрел аниме One Piece, про пиратов?

 

Юра отрицательно мотнул головой, мысленно несколько раз повторив название. Вдруг потом, если что вдруг…

 

— Хм… вспомнил и подумал, что тот мир, Вселенная аниме напоминает этот мир. Ну или этот мир тот, я хз, кто из них раньше был придуман. Но там тоже кого только не водилось: и рыболюди, и русалки вообще, и скайпийцы, и… короче, это вообще не новинка. Надо будет этой сказать, что она схалтурила — нет бы самой что придумать, так просто потаскала у всех, что увидела.

 

— Так она этого и не отрицала, — заметил Юра.

 

— Это да. Там, в этом аниме, One Piece, персонаж есть. Очень мне нравится. Ророноа Зоро. Когда-нибудь закошу под него. Проколы в ухе уже есть, волосы можно покрасить — у него зелёные. Может, и агентство удастся уговорить. И вот буду я с зелёными волосами. Или синими. Можно сначала в синий, а потом краска будет сходить, и я буду почти зелёный. С мышечной массой только проблема — я столько вряд ли накачаю. Возвращаясь к твоему вопросу, — Бовэнь разорвал тишину, и Юра напряг память — какой у него там вопрос был-то? — «Ди» — это производное от младший, братик.

 

— Младший? Братик?

 

— Зачем ты два раза одно и то же произносишь? — нахмурился Бовэнь.

 

— Я только повторяю за тобой.

 

— А. Ага. Опять.

 

— Синхронизация, — кивнул Юра, закусил губу и посмотрел на Бовэня, — а скажи… на английском скажи… хау ду ю спелл май нэйм? Нот ин инглиш. Ай мин… ю спик инглиш энд… ин зис инглиш фрэйз онли май нейм… виз ё' чайниз… эээ… пронанс суэйшн? Андерстенд?[1]

 

— Андестенд, — серьёзно сказал Бовэнь, — энд ю майн. Плиз. Ай вонт. Ай нид. Ду ю… плиз? — вздохнул, выдал опять кривую недоулыбку, снова вздохнул, — Айм вери глэд ту си ю. Найс ту мит ю, ЙурлллА.[2]

 

И голос у него не изменился.

 

— Охренеть, — выдохнул Юра. Бовэнь ждал. — Ща-ща, погоди. Я счаз. Это… лет ми спик фром май харт, — прыснул в кулак, Ибо выгнул бровь. — джаст э момент, плиз. Ландан из зе кэпитал оф грет британ энд ю… ю… из май бест… френд, — закончил тихо, обтёр ладони о джинсы. Бовэнь смотрел. — Френд… май бест френд Бовэнь. И это… спасибо, что ли.[3]

 

Ибо ухмыльнулся и щёлкнул его по носу. Нот эт ол, сказал. Ю ар велком. Май плэже[4]. Юра пожелал скомкано «спокойной ночи», завернулся в одеяло и уполз к стене. Бовэнь посидел ещё, сходил в ванную, включил там свет, да так и оставил дверь открытой, погасив лампочку под потолком. Юра уже не возмущался. Если ему так спокойнее, то и ему нормально.

 

А завтра день ответственный. Думал так, а сон всё не шёл. Всё повторялись элементы программы, перескакивало на то, что показывал Бовэнь, выплывал зал и потерянный Тирел, бегали по зеркалам тараканы — от милипизерных и до совсем гигантских, оборачивающихся в три ряда вокруг танцующих, а на концах усов, каждый на отдельном, болтались Игрел с Атрелом, перемазанные в блестящей глазури, Юра налетал на хитиновое тело, резал его коньками, но лезвия осыпались железной пылью, а самого Юру тянули к себе, прижимали к центру сочленений мягкими тёплыми лапами. Юра рвался и хрипел, угрожал, что всех уроет, требовал вернуть ему китайца, а над ухом свиристело ласковое «ЙурлллА».

 

~°•°~

 

Не заладилось, ещё когда они погружались в машину. Один из парней хлопнул себя по лбу и заявил, что забыл чехол с костюмом. Кажется, это был Лиел, но Юра бы не поручился, просто имя само как-то всплыло, хотя они и не общались. Но пусть будет Лиел, вообще не принципиально, думал Юра, глядя на то, как тот забегает в здание, а потом на всех парах несётся обратно и, запыхавшись, плюхается на своё сидение. Возвращаться — плохая примета, вспомнилось старое. Уж на что деда не суеверный, никаких там чёрных кошек или женщин с пустыми вёдрами, а в эту примету верил и заставлял смотреться в зеркало «раз уж вернулся», или сам выходил на лестничную клетку и передавал забытое «вроде как и не возвращался». Юра отмахнулся мысленно. Всё это фигня. Главное — не верить, и всё будет хорошо. Не будет, проползло ядовитым сомнением. Вот с таких мелочей всё и начинается — кто-нибудь что-нибудь забудет, и у всех наперекосяк идёт. Да нет, чушь какая, сцепил Юра зубы.

 

Кто-то проворчал, что как это можно забыть свой костюм; «а голову ты не забыл», — издевательски подкинул мозг почему-то голосом Черкасовой, при том, что Юра почти никогда ничего не забывал (полотенце один раз не считается, а сама она никогда так не говорила, ей довольно было презрительно поджать губы, чтобы дать понять — ты полное говно… нет, не так, ты — фекалийная масса и ни на что больше не способна, кроме как приманивать мух, ну же, удиви меня, если сможешь); кто-то волновался, что они могут опоздать, другие ответили, что это раньше можно было в пробках застрять, а сейчас какие пробки — город почти что мёртвый, ну не мёртвый, тушуются, а… подчинённый установленному порядку.

 

Юра закатил глаза на это заученное, ввинченное и посмотрел на Бовэня. Спал. Или делал вид, что спит. Юра бы и сам с удовольствием подремал, глаза слипались адски. И он закрывал их, но тут же открывал, продолжая смотреть на нос, возле которого притаился крохотный прыщик, не видный в общем-то, если не разглядывать так близко. А ещё пушок над губой. Кхе, подумал Юра, старше на год, а почти совсем как я, у меня и прыща ни одного, и пушка нет, хотя у некоторых юниоров и в пятнадцать уже такие усища лезут, что без бритвы в поездках им никак — забудут и надо бежать, докупать, и тогда-то Юра мстительно припоминал все тупые шуточки в свой адрес, все эти «наша русская фея такая фея», а вот получите головняки и распишитесь, всё у меня есть, только другое. И у него другое. И ведь не блондин, а тоже светлый весь, натурально Белый пион, но ни разу не Ледяной принц. Не ледяной, нет, глядя на губы, вспомнил как задорно те выдают и ругательства. Бездумно потрогал свою нижнюю губу, оттянул, и тут Бовэнь приоткрыл один глаз, прищурил его хитро.

 

«Что?», — спросил Юра. Спросил, так и не отпустив губу. Осознал после хмыканья. Отпустил.

 

«Что», — спросил ещё раз, без голоса.

 

Бовэнь изобразил недоумение. Точно. Юра улыбнулся, округлил губы в английском «уатт», Бовэнь повёл плечом и сжал своей рукой его. Ох, подумал Юра. Мы справимся, да. Главное – верить.

 

Юра прерывисто вздохнул, Бовэнь погладил пальцем его руку, Лиел покосился на них, Юра мысленно послал его, открыл было рот, чтобы и вслух, но ограничился злым взглядом и отвернулся к окну. Всё то же самое, только заплывшее грязевыми потоками — те неслись и по придорожным канавам, перехлёстывали через края, растекаясь коричневой жижей, взрезаемой колёсами поначалу редких автомобилей, а потом и частых — чем ближе к концертному холлу. Ещё можно было попытаться рассмотреть прохожих, согнуто бежавших под зонтами, но стекло было сплошь в жирных мутных разводах, и было непонятно — как эти, под зонтами, вообще решили на улицу выпереться? Ладно те, кто на хлеба и зрелища спешил, а другим зачем в воскресенье куда-то? А, может, в аптеку, сам себе ответил Юра и крепче вцепился в руку Бовэня.

 

 

 

Тараканы сегодня не свиристели. Сидели напряжённым рядком и слаженно выставляли оценки. И всё было как-то не так. Они знают, мелькнуло паническое. Да нет, откуда, отступило. Игрел ходил за кулисами, притоптывал носком кроссовки — ни в такт, ни в лад, — посматривал на Атрела, тот вздёргивал коротко подбородком, и на какое-то время Игрел успокаивался, пока не начинал свои хождения по десятому разу. И только Юре, казалось, есть до этого дела. Остальные разминались, настраивались, общались с другими танцорами.

 

Игрел бесил. Настолько, что Юра не выдержал и пошёл коммуницировать.

 

— Чего бесишься? — спросил. Оба одарили его взглядом «оно говорящее». Ибо из своего угла посмотрел настороженно, но пока оставался на месте. Вот и замечательно, я и сам могу. Мы с тобой и так уже как сиамские близнецы почти, скоро все завидовать начнут и лезть, а я не хочу, это только моё. И твоё. Наше.

 

— Иди, — подчёркнуто мягко сказал Атрел, — всё в порядке.

 

— Да я же вижу, что нет, — возмутился Юра, — что у нас, проблемы по турнирной сетке? До фига сильные соперники? Или мы где-то облажались? Или что?

 

— Юрел, — с нажимом повторил Атрел, — может, ты погуляешь где-нибудь? Где-нибудь не здесь?

 

О, приехали. Как только надо честно в глаза сказать, что за муть творится, так мы сразу в кусты, а спрашивальщиков на «погулять». «Где-нибудь не здесь».

 

— А, может, ты уже скажешь, что происходит, и никто в команде не будет нервничать?

 

— Только ты и нервничаешь, — поморщился Атрел и отвернулся.

 

— Тебе кажется. Вон, Игрел, тоже нервничает. Он не команда? А через него и я нервничаю. Я не команда? И…

 

— Сын мэра пропал, — прошептал Игрел.

 

Атрел посмотрел на потолок, выдохнул и, буркнув «разбирайся сам», ушёл. Игрел потоптался, развёл руками и кинулся за Атрелом. Точно шпилятся, уверился Юра. Но это что же получается? Тот, кого они грохнули на льду, был тем самым сыном мэра, который проявлял такое приторное участие в организации проводов Зитрела? Тот, с кем связался сам Зитрел в надежде устроить своих. Тот, кого Зитрел провёл в общежитие. И тот, кого видел Тирел и, может быть, не исключено, рассказал об этом Игрелу, вот он теперь и паникует. Потому что если ниточка выведет к ним, то и танцы накроются, и… шкафчик. Обыск.

 

Юру обдало холодом. Так. Нет. Не будь как этот рогатый. Никуда они не придут и ничего не найдут. А если и да, то… придумаем что-нибудь. Как там сказал Бовэнь? Проблемы надо решать по мере их поступления? Вот и всё. Вот и нечего.

 

— Ты чего? — спросил Бовэнь, неслышно возникший рядом, — что он тебе сказал?

 

Юра глянул по сторонам. Вроде остальные реально были заняты своими делами, Тирел и вовсе пялился в одну точку на стене, игнорируя весь движняк. Раньше больше остальных подсматривал за соперниками, эмоционально переживал удачу или поражение каждого, а сегодня нет. Поговорить с ним, что ли, мелькнуло. Потом. Юра придвинулся к Бовэню, тихо пересказал на ухо услышанное от Игрела и вообще весь диалог.

 

— Что думаешь? — спросил.

 

— Думаю, не наша это проблема, не нам и переживать. Мы ничего не видели, ничего не знаем. Наша проблема — это сильные соперники. Вот и всё.

 

Юра поджал губы, покачал согласно головой. Резонно. Поразмыслил. Посмотрел на собранного Бовэня, надувшегося булкой, скрестившего руки. Грохнули и грохнули, чего бухтеть, услышал за всем этим. Надо двигать дальше — к цели поважнее. Да. И гори оно всё.

 

 

Тирел всё запорол. Его трек играл, сцена расцвечивалась и перемигивалась огнями, бахнули фейерверки и запустились космические голограммы, среди которых он, по задумке, должен был лететь, перемещаться от одной рождавшейся и схлопывающейся Вселенной до другой, а Тирел стоял и не двигался. Стоял и смотрел перед собой. Превращался в ту самую чёрную дыру, в которую должен был шагнуть в конце номера. Зал гудел, перекрывая биты. Тараканы степенно покачивали усами, щелкали жвалами, перебирали дощечки с баллами, а Тирел стоял и смотрел на них.

 

Бахнул очередной фейерверк. Отвалилась ступень у ракеты, которая отправилась на его поиски. Тирел дёрнулся, сделал два-три неуверенных шага назад и подломился, рухнул на колени. Закричал. Тараканы заинтересовано качнулись вперёд. Тирел завалился назад, перевернулся и пополз, стирая колени — быстро-быстро, и на последних битах вскочил, чуть не пропахал носом сцену, запутавшись в ногах, влетел в своих, отпрыгнул — бледный, лихорадочный, с вытаращенными глазами, съехал по чёрной закулисной стене, сложился и закрылся руками. Задышал часто, шумно, раскачиваясь.

 

«Нам крышка», — подумал Юра.

 

— Это ещё что такое сейчас было? — зашипел Атрел, нависая над Тирелом. Игрел беззвучно шевелил губами и глядел то на просвет сцены, то на съеженного Тирела, яростно прочесывал волосы и, кажется, был в шаге от того, чтобы не упасть рядом. Ведущие тараторили что-то позитивное, из чего Юра разбирал только «вот это номер» и «зато спеццэффекты какие», толпа улюлюкала и гоготала.

 

— Похоже на нервный срыв, — сказал Заботливый Эл и присел на корточки, положил руку на подрагивающую спину. — Эй, ты как? Эй? Ну хорош, а?

 

— Нервный срыв, — Бовэнь опустился рядом и несмело погладил Тирела по плечу, — от переутомления. Так бывает. У меня… у меня тоже так как-то было. Вышел, а в голове пустота, и тело деревянное. Многое ж на кону стоит, сами говорили. Что, не так?

 

Бовэнь глянул на Игрела. Тот размазал по лицу вселенскую усталость, оставил ладонь кляпом, покивал в него. Атрел пожевал ещё гневно губы, подвигал ими и пошёл куда-то. Может, крышка откладывается, робко шевельнулась надежда. Юра переместился ближе к Бовэню. Потоптался в нерешительности. Протянул было руку к тщательно уложенным залакированным чёрным прядям Тирела и убрал, зацепился за свой же локоть. Поддёрнул джинсы, устроился на корточках.

 

— Ты это… — заговорил тихо, склонившись к самому лицу, — не один, ладно? Мы тоже… — Юра сглотнул пустыню, Тирел прекратил судорожно втягивать воздух. Прислушался, ага. Но и эти могут. Нельзя так рисковать. Но и оставлять так нельзя. Он же или головой кончится и выдаст всех, или просто кончится. Юра придвинулся.

 

— Мы с тобой… ты только держись, ладно? Ты… попробуй, представь, что их… зала нет, ничего нет. А команда твоя есть. И мы… мы же команда, мы же бро, да? И пофиг на всех. На баллы эти. Обидно, конечно, чо уж. Но пофиг же. Ты ещё всем покажешь, да? Зажжёшь зал, разобьёшь всех. Я видел, ты круто танцуешь.

 

Тирел мотнул головой. Раз. И два. И снова. Фыркнул в колени и наконец отлипнул от них.

 

— Я всё, — сказал, — уже всё. Сошёл с дистанции. Вычеркнут. И… и всё равно. Да! Да! — выкрикнул. Засмеялся. Гулко. Жутко. Скривил тронутые блеском губы, утёр хлюпнувший нос, повёл плечами, сбросив чужие руки. — Я всё. Нет смысла. Его нет. С самого начала не было... не было, - перешёл на свистящий шёпот, ухватился влажными ледяными руками, - не бы-ло. Ужас, да? Не верю. Не может же этого быть. Они же... а мы... Ты же… понимаешь, да? Если ты... прости, — прошептал, — не могу.

 

Это ты прости, подумал Юра. Прости, что не пришли к тебе раньше. Переглянулся с Бовэнем. Надо, сказал. А потом и сел рядом, плечом к плечу. Заявил другим: вы идите, я с ним побуду. Заботливый Эл поднырнул с вонючей жидкостью в мерном стаканчике. Успокоительное, сказал. Пусть выпьет. Влили в безучастного притихшего Тирела. А Юра задумался, глядя со своего места на открывавшийся кусочек сцены и крайнего таракана в жюри — тот, казалось, был всецело увлечён танцами, а Юра разбирал его на составляющие. Вот это мерзкие лапы — мягкие и безвольные, если придавить их сверху швабрами. Вот это голова, и она отделяется от туловища. Со скрипом, но всё же. В голове ганглии — типа мозг. И в теле тоже. Поэтому надо убивать всего, одной башки мало. Тапков здесь таких нет, но они же как-то смогли с Бовэнем убить одного, значит, и с другими справятся. Не за раз, понятное дело, но как только доберутся до рубильника, так сразу. И этот таракан сдохнет. И все его собратья, все, кто уже вылупился и только готовится. Их никого не останется. А элы выживут. Их мир выживет. И другие тоже.

 

 

В общежитие добирались молча. Атрел было кивнул Игрелу, и тут сунулся к Тирелу, но Бовэнь с Юрой синхронно вышли вперёд, загородили собой и утянули на заднее сидение, усадили между собой, а там и Заботливый Эл подсел, вытянул ногу шлагбаумом в проходе. Игрел махнул рукой и не стал к ним лезть. Но от разборов за ужином это не спасло. И вроде ели себе и ели, когда Атрел отставил тарелку, и все резко стали сытыми. Все, кроме Бовэня — посмотрел на всех удивлённо, чего, мол, затихли, и продолжил дальше наворачивать пельмени. Юра мысленно похлопал его крепким нервам, ну или актёрскому мастерству, потому что, если Бовэнь ставил целью позлить Атрела, у него это вышло — по цвету кожи их типа менеджер сравнялся со вторым типа менеджером, но Игрел сидел тихо и лепил хлебные крошки к крошкам.

 

— Поздравляю нас, — начал Атрел, когда Бовэнь доел и приступил к помешиванию чая в стакане ("дзинь-дзинь", "дзинь-дзинь"), — поздравляю, — поморщился Атрел, Бовэнь хлюпнул чаем и айкнул, обжёгшись, — мы опустились по турнирной сетке. Сегодня было важное, очень важное выступление, от которого зависело — получим ли мы все бонусы, или бонусы получат только те, кто пройдёт дальше. Да, вы все выступили отлично, шикарно. Все, кроме Тирела. А это минус рейтинги, минус контракты, минус…

 

— Минус халявные лекарства, да? — подал голос, молчавший до этого, Тирел. Подался вперёд, прожигая ненавистью, — вам же это надо было? Халявные лекарства, которые в случае нашей победы отходят все вам, с каждого участника, да? Мы с Зитрелом… мы видели настоящие договоры. Не те копии, которые есть у каждого из нас, а другие. В двух экземплярах, да? Подпишите здесь, прочитайте и подпишите, а второй, можно и не читая, там же типа то же самое, да? А копии — оп! — и испарились. Не потому ли, что Игрел ходит по нашим комнатам, как к себе, а? А?!

 

— Я не… — Игрел отлип от созерцания крошек. Атрел остановил его взглядом.

 

— Тирел, успокойся. Это не то, что ты там себе надумал…

 

— Да? А где же тогда наши копии? Где копии наших договоров? Почему они все в вашем кабинете? И оригиналы и копии, в которых, я точно помню, не было таких формулировок как сейчас! Что, и подделкой документов, подписей промышляете, не только контрабандой лекарств? Вам как вообще нормально наживаться на людях? А я и думаю, чего это когда Зитрел сказал, что нигде не достать ни разжижающих кровь препаратов, ни кислородных концентраторов, ни кислорода… Чёрт! Это всё, всё вдруг быстро образовалось у вас! Сразу так быстренько нашлось! Во всём городе нет, а у вас вдруг нашлось. Как так?!

 

— Связи, — коротко бросил Атрел. Игрел заторможено кивнул. Свистят, подумал Юра.

 

— Связи? — взвился Тирел. — С кем? Не с мэрским ли сынком, которого приводил Зитрел, и который…

 

Взорвался стеклянным снарядом стакан. Ой, сказал Бовэнь с ложечкой во рту. Он горячий был, стакан, и жирный, вот и не удержал, пояснил. Простите, виновато пожал плечами. Ну ты вообще, с восхищением подумал Юра. Тирел сдулся, рухнул на стул, молчал. И другие молчали.

 

— А я не заглядывал в свою папку с документами, — сказал Заботливый Эл.

 

— И я, — поддакнул другой. Мы вообще не читали, нам не до этого было, вспомнил Юра.

 

— Ну, а даже, если и да, то что? — усмехнулся Атрел, — что вы теперь сделаете? Ничего. Вам либо идти с нами до конца — потому что это ваш единственный шанс, ваш и ваших семей, попасть в Белую башню. Либо… либо валить из команды. И никто вас сейчас не возьмёт. Потому что до финиша рукой подать. Наборы, замены — запрещены. Подумайте хорошенько. Мы дали вам возможности. Что с того, если мы возьмём за это некоторую плату? Это справедливо, не находите? Вам — Башня, нам — халявные, как изволит выражаться Тирел, лекарства. Жить как-то надо, крутиться, зарабатывать. А вы как хотели? Всё ж справедливо.

 

Юра сам не заметил, как подорвался, подскочил к Атрелу и зарядил ему прямо по лоснившейся довольством физиономии, руку прострелило болью. Тут же был схвачен за плечи, брыкнул, лягнул, обернулся — ну надо же, не Бовэнь, а Заботливый Эл. Бовэнь всё так же стоял с ложечкой, которой задумчиво водил по губам, а глаза злые. На Атрела смотрят, валяющегося на полу, и на Игрела, поднимающего его. Да ты бы сам ему с удовольствием зарядил, понял Юра. Ты бы сам. И Тирел, да любой здесь. Любой, кроме Игрела — потому что тот такой же. Такой же прогнивший насквозь. Такая же тварь, как и тараканы. Мерзкий. Мерзкие.

 

Но все стоят, потому что — да. Потому что надо в башню. И нам надо. И я могу ещё и не так тебе зарядить, ухмыльнулся Юра, топнул угрожающе на Атрела. Потому что ничего ты мне не сделаешь. Я вам нужен. Мы вам нужны.

   

[1] хау ду ю спелл май нэйм? Нот ин инглиш. Ай мин… ю спик инглиш энд… ин зис инглиш фрэйз онли май нейм… виз ё’ чайниз… эээ… пронанс суэйшн? Андерстенд? - Как ты произносишь моё имя? Не на английском. В смысле… ты говоришь на английском и… в этой фразе только моё имя… с твоим китайским произношением? Понял?

 

[2] (2) Андестенд. Энд ю майн. Плиз. Ай вонт. Ай нид. Ду ю… плиз? Айм вери глэд ту си ю. Найс ту мит ю, ЙурлллА. - Понял. И ты моё. Пожалуйста. Я хочу. Мне надо. Ты… пожалуйста? Я очень рад видеть тебя. Приятно познакомиться, Юра.

 

[3] лет ми спик фром май харт. джаст э момент, плиз. Ландан из зе кэпитал оф грет британ энд ю… ю… из май бест… френд. Френд… май бест френд Ибо. – Позволь мне говорить от моего сердца. Погоди, пожалуйста. Лондон – столица Великобритании и ты… мой лучший… друг. Друг… мой лучший друг Бовэнь.

 

[4] Нот эт ол – не за что, ю ар велком – тоже из серии «пожалуйста. Обращайтесь», и «май плэжэ» - типа «пожалуйста, мне было в удовольствие оказать вам услугу».

[Лестада]

========== 10 ==========

 

Тирел собирал вещи. Под хмурым надзором Игрела кидал в сумку, потом садился на стул, опускал локти на колени и свешивался головой к поникшим кистям. Игрел переминался, скрещивал ноги иначе, вздыхал, Тирел вскакивал, и всё шло по новой. Юра с Бовэнем уже минут сорок маялись возле дверного проёма, не решаясь войти. Но поговорить надо было. Точнее, это Юра рвался — настоял и пошёл, выдернув руку, ссыпался с лестницы, лишь раз позволив схватить себя в коридоре, выдохнул «надо, как же ты не понимаешь?», и Бовэнь, коротко кивнув, отправился с ним.

 

Но как зайти, когда этот там же? Включить наглость и попросить выйти? Ага, выйдет он, как же. Будет вздыхать ещё и на них, или под дверью пастись и сливать потом Атрелу. А, может, и ещё кому. Юра зябко повёл плечами. Бовэнь покосился.

 

— Дует, — пояснил Юра и всё же толкнул дверь, содрогнулся от натужного скрипа. Тирел посмотрел на них, но чёрная, забрызганная зелёной краской, футболка в его руках вызывала больший интерес. Опустился на стул, разложил на ногах, голова опрокинулась вниз. Как будто нить резко отпустили. Юра потёр свою шею. Игрел подпрыгнул подстреленным зайцем и вздохнул, наморщил лоб.

 

— Вы тут ещё зачем? — спросил. Поменял ноги. Устал болезный, подумал Юра, ну и шёл бы к себе или к Атрелу. Можно подумать, Тирел без его наблюдения не справится.

 

— Шёл бы ты, — сказал Юра.

 

— Ч-чего? — опешил Игрел, — а ты не обнаглел ли, пацан?

 

— Это ты обнаглел, раз после всего торчишь здесь, — Юра сжал кулаки в карманах ветровки, расставил локти. Я счаз как курица-наседка, подумал и усмехнулся невтемной мысли. Игрел попятился. Юра, не вынимая рук из карманов, склонился к нему, навис — благо, что выше был, хоть и на полголовы, а всё же, — усмехнулся шире, вспомнил, что этого ещё не лупил, а они же с Тамарой ходят парой, несимметрично получается, один отхватил, а другой — нет. Отставил ногу. Ну же, дай повод.

 

— Я должен принять ключи и удостовериться, что ничего не пропало, — упрямо сказал Игрел и отвёл глаза. Близко, но маловато, разочаровано подумал Юра. Надо как-то его подтолкнуть. Сощурился, размышляя. Кулаки зудели. Тот, который ещё не бил, больше.

 

— Почему он должен уходить? — спросил Бовэнь, — разве уже всё? Разве его уже сняли?

 

— Он сам захотел, — ответил Игрел.

 

— Но его же не сняли? — допытывался Бовэнь.

 

— Пока нет. Но мы просели, и теперь нам дышат в хвост. Пройдём ли в финал и попадём ли в башню, теперь зависит от Юрела, — и Игрел с таким сомнением посмотрел на Юру, что тот дёрнул локтями, задрал подбородок, всем своим видом показывая, где он видал его сомнения.

 

— Благодаря Карелу мы продвинулись очень хорошо. Благодаря Карелу и другим. Никто и не ожидал, что малоизвестная команда вроде нас сможет так далеко зайти. У нас и не было изначально ничего, кроме нас самих — меня, Атрела и Карела. И этого здания, выкупленного… сколько мы за него отдали? Не вспомню сейчас. По тем временам и не деньги были, сейчас так вообще. В нём и ценности всего и было, что каток. Бывший ледовый. Сюда дети ходили заниматься. Здесь раньше и соревнования юношеских сборных проводились, и много чего было, пока всё не началось… тут всё разваливалось, когда мы его купили. И каких трудов нам стоило всё это… чтобы хотя бы оно не упало на головы. Мы всё, что у нас было, сюда вбухали. И ни разу не доходили до финала. Всегда так и плелись в самом хвосте, пока не пришли Зитрел, Тирел, Лиел, другие парни… в этом году мы выложились так, как никогда…

 

— А чего ж вы так с Тирелом? — вклинился Юра. Надоело выслушивать это пафосное порицание под соусом выстраданного геройства. Игрел заморгал часто, заглючил. Юра хмыкнул.

 

— И с Карелом, — припечатал. — Он для вас ибошил как ненормальный, и все ибошили, а вы с ними так… не по-пацански это, не спортивно. Или у Карела был особый договор, не такой как у других? И он тоже был в связке с вами? А?

 

Говорить такое было мерзко. Слова липли к языку и горчили. О мёртвых же либо хорошо, либо ничего. Но пнуть, вывести эту слезливую паскуду хотелось больше. И Игрел повёлся. Вскинулся, подступил, даже будто выше стал, а взгляд такой непонятный — будто и придушить хочет, и вот-вот пойдёт весь трещинами и осыпется.

 

— Ты. Ничего. Не знаешь, — процедил он. Юра ощерился.

 

— А ты расскажи.

 

С минуту Игрел молчал, дергал щеками и смотрел всё так же странно. Потом выдохнул тяжело, прикрыл веки, подпёр спиной стену и заговорил бесцветно.

 

— Он помогал нам. Мы росли вместе, в одном дворе. Только Карел… он… он другой был. Мы с Атрелом и не умели ничего такого, а Карел… во дворе над ним смеялись, в школе тоже пробовали задирать, говорили, что на девчонку похож. Ну да, было немного. А он на фигурку ходил. И мы как-то с классом пошли на хоккей, а там в перерывах между матчами фигуристы катали. Ну типа рекламная пауза, чтобы не так скучно было. И мы тогда увидели, как он катает, прыгает, заворачивается, крутит такие штуки, что смотреть… дух захватывало. Ну и в школе потом его ещё пытались задирать, пока Атрел не вступился. И я. И как-то вот так пошло, что мы дружить начали. И потом дружили, общались.

 

— Да ты задрал уже! — прошипел Юра, — мне не интересна слезливая история вашей дружбы! Плевать мне, понял? И всем, кого вы нагнули, тоже. Тем, на ком вы свой бизнес делаете. Ты…

 

Бовэнь схватил его за руку, сдавил. Юра поморщился и удивлённо посмотрел на него. Чего ты, я же не за себя, я за всех, за элов этих тупых. Бовэнь мотнул головой. Юра насупился.

 

— Мы влезли в долги, — продолжил Игрел, — сначала вложили всё, что у нас было, потом кредиты. Контракты слабо помогали. Хватались за всё. Хотели сдавать каток в аренду, но это значило бы дать знать, что он у нас вообще есть, что нам удалось его сохранить, а это небезопасно. Сколько было таких диверсий на катках соперников не только у нас, но и в других странах. Очень рискованно. Поэтому никому сюда нельзя входить. Никому постороннему. Благодаря утешительным призам, благодаря договорам на них нам удалось наладить бизнес на лекарствах и хоть так выплачивать долги, но проценты растут быстрее. И Карел… он тоже пытался помочь. Он не знал про эту схему. И да — у него был другой договор, не такой как у всех.

 

Юра победно фыркнул. Игрел отвернулся.

 

— Он пытался помочь. И нам помогли. Благодаря его усилиям. Я уж не знаю, как ему удалось, нас раньше никогда туда не приглашали, и вообще… наверное, это произошло после его выступления. Нас… его тогда заметили и позвали всех нас, но его в первую очередь. Младшему господину… сыну мэра очень понравилось его выступление. Он спрашивал, чем может отблагодарить нас за подаренное удовольствие. И… Карел сказал ему о долгах, и они исчезли. Не все, но большая часть. Кто-то выплатил за нас. Младший господин… наверное, я думаю, это он. Он был добр к нам, всегда добр. Вот и о Зитреле заботился, и…

 

Булькнуло. И снова. Игрел замолчали и посмотрел на Юру с Бовэнем. Те так же озадаченно посмотрели в ответ.

 

Бульк.

 

Тирел. Комкал футболку, изгибал ломано рот и булькал. Выплёвывал воздух вместе с задушенными обрывками смеха. Как перегруженная запросами связь. Оторвался от футболки, размахнулся и с силой кинул её в лицо Игрелу. Встал. Подошёл медленно. Пригнулся, прижал голову к одному плечу.

 

— Ха, — сказал тихо. И булькнул очередным плевком странного смеха. — Ха! — выкрикнул в лицо Игрелу, хлопнул себя по бедру, по другому, прошёлся, вытанцовывая и выхлопывая по комнате, подскочил к Игрелу и гаркнул «Ха!». Зажал себе рот руками, затряс отрицательно головой, попятился и забулькал, выплёскивая рваный смехоплач. Громко, надсадно, до костей. Холодно. Жутко. И вот он уже повалился на пол и катался по нему, смеялся, ударяя о потрескавшийся линолеум, подвывал и всхлипывал.

 

Бовэнь отмер первым. Развернул Игрела и едва ли не пинками выпроводил его из комнаты. Заявил, что это срыв, и они сами лучше справятся. И нет, воды им не надо, засунь лекарства себе, разберутся. Юра тем временем не придумал ничего лучше, как стащить с кровати покрывало, накинуть его на беснующегося Тирела и спеленать. Получилось не сразу, но получилось. Тирел брыкался пятнистой гусеницей, выл и хохотал, пока Юра не навалился на него с одного бока, а Бовэнь с другого.

 

Затих. Только дышал неровно, с присвистами. Но уже хотя бы не вырывался.

 

— Его нет, — сказал тихо Юра и быстро, пока Бовэнь не успел его стукнуть и заткнуть, добавил шёпотом: — мы убили его.

 

Как рассказать, чтобы понял? Как рассказать, чтобы не тронулся умом больше, если уже не? Не скажешь ведь: «чувак, твой мир придуман некой сИстричкой, ты придуман, и тараканы-переростки — это вовсе не насекомые, а вирус такой, как в компьютере. Полетел у вас антивирусник, и система почти накрылась, и вы вместе с ней»? Юра прислушался к дыханию Тирела — почти выровнялось. Представил, как проговаривает ему вот это всё и содрогнулся. Он бы так не хотел. Никто бы, наверное, не хотел. Живёшь своей жизнью, любишь, ненавидишь, страдаешь, радуешься, ешь, спишь, смотришь на солнце, мокнешь под дождём, дрожишь от холода, растекаешься от жары, ибошишь акселем до седьмого пота и кровавых мозолей, и вдруг узнаёшь, что всё это вроде как и не твоё, всё это такое потому что ты — персонаж, придуманный кем-то. И как после этого верить в то, что все твои чувства — твои собственные, а не прописанные в скрипте, не заданные программой, пусть даже если и разрывает от них? Мало Тирелу тараканов, из благодетелей-спасителей превратившихся в монстров, а на самом деле всего лишь открывших свои личины — ему, не всем, потому что только он пока жив, из тех, кто увидел. Жив. Пока жив. Он живой. И все они. Не персонажи.

 

— Как? — глухо спросил Тирел.

 

Ну вот, подумал Юра, началось. Но, может, и не придётся всего говорить? А как тогда? Переглянулся с Бовэнем. Тот убрал с лица налипшие пряди, зачесав их пятерней назад. Сделал зверское лицо, явно пообещав прибить, если Юра вздумает болтать чего не надо. Юра закатил глаза. Ну и валяй, пожелал одними губами. Вспомнил, завис над английским аналогом, на ум пришло только скучное «иди». Дурацкий инглиш.

 

— Он напал на нас, когда мы были на катке, — пожевав губу, всё же соизволил пуститься в объяснения Бовэнь.

 

— И вы… — совсем тихо, на грани полузадушенной слышимости прошелестел Тирел.

 

— И мы грохнули его, — мрачно ответил Юра и зыркнул на Бовэня. А что, что ты мне сделаешь, а? Смысл осторожничать, когда назад уже никак? Бовэнь усмехнулся, покачал головой, и Юре захотелось одновременно и стукнуть его, и за нос укусить.

 

— Как… как вам это удалось? — спросил Тирел и наконец открыл глаза. У Юры чуть отлегло, но отпускать его он пока не решался. Бовэнь со своей стороны тоже держал крепко. Трел вздохнул, повёл плечами.

 

— Пустите, я в норме. Я всё. Ну? Пустите же. Не буду я больше истерить. Не знаю, что на меня нашло. Я… ну… не знаю. Зачем это всё? Я так хотел, так надеялся попасть туда, чтобы… я верил. А теперь… из меня будто выдернули что. Я делаю два шага и думаю — а зачем? Зачем это всё, если оно так… и такая злость на себя, на всех. Но больше на себя. Как мы могли быть такими слепыми? Как я мог? Ведь они же правда… они, — он понизил голос до свистящего шёпота, — не болеют. Ни разу в больницах их не показывали, ни разу в сводках не мелькали их имена, никто из них… Почему я раньше об это не думал, не замечал, никто из нас, никто, почему? Почему? Почему? Почему…

 

Он плакал. И Юра не знал, что делать, как помочь. Мог только молчать. Не мешать.

 

— Я шёл тогда к Зитрелу, — чуть успокоившись, продолжал Тирел, — хотел предложить обратиться к журналистам. Чтобы рассказать про махинации с договорами. Думал, раз у него там что-то типа дружбы с сыном мэра… — он затрясся в новом приступе. Юра прижался лбом к его плечу, сказал «тшш». Никогда бы не подумал, что будет кого-то успокаивать, кого-то, кроме деда («да не, я не больно ударился, тебе показалось»), и вот же.

 

— Там открыто было. Зитрел… он после того, как узнал, что эти по комнатам шарятся, перестал закрываться. Говорил, что смысла нет. Говорил, что надо ещё немного продержаться, и мы будем свободны. Что положить на лекарства, главное — в Башню попасть, там и лекарства не нужны будут… говорил… а потом его заболели… эти… это же они… мы… а они… я пришёл, открыто было, думал подождать, услышал цокот и скрежет в коридоре, зассал чего-то, в шкаф спрятался, в этот шкаф, они зашли, Зитрел просил помочь, этот… всё будет, говорил… лапы тянул… я думал, это будет… просто… ну… а он… жрать его начал. Жрать и какую-то дрянь запускать, прям в него, под кожу… я… я думал, что кончусь там же. Что после… он за меня примется, бросит Зитрела и за меня примется, и никакой шкаф не спасёт, ничего не спасёт, сожрёт, запустит дрянь, внутрь, в меня, и помочь никак, Зитрелу никак, не сделать, ничего, ничего, вообще ничего, никак, никак, никак…

 

Юра встал, сходил в ванную, вытряхнул из стакана щётку и пасту, помыл его тщательно, набрал воды, выпил сам, умылся. Не хорошо. Совсем не хорошо. Трясло. Набрал воды снова, принёс Тирелу, приподнял его, поднёс стакан ко рту. Ну же, давай, не заставляй меня разбивать тебе зубы. Послушался, выпил. Вот и славно.

 

— Они же… они же могут прийти к любому, — сказал Тирел, — к любому. И… я так надеялся, что дойду до финала, смогу забрать своих родных, сестрёнку в Башню, что мы будем спасены, а теперь… что нам делать? Что? И вы… — он, как смог, утёр мокрый нос об одеяло, посмотрел на Юру с Бовэнем, — у вас же тоже, да? У вас ещё хуже, да? Вы… Игрел рассказывал, что у вас дядя с тётей… и вы одни остались. Вы видели? Тогда ещё видели? Вы поэтому так, да? Поэтому так каменели, когда в жюри их увидели? Я заметил ещё тогда, но подумал, что это от восторга, наверное. Идиот. Какой же я идиот. И все… все мы. Но как же вы тогда? Почему?

 

— Отомстить, — пожал плечами Бовэнь и наконец отпустил его, откатился и сел у кровати.

 

— Но как? Как это возможно? Они же… а мы… и как… я тогда… думаю, что тогда смог уйти только потому, что он там на что-то отвлёкся. Бросил и побежал. И я… я тоже побежал. Не помог Зитрелу. Бросил его. Я только глянул, как у него кожа вся волнами идёт, как эти там бегают, выглядывают из пор, из глаз, носа, лба, щёк, всего… я… как только глянул, я… не смог. Ничего не смог. Убежал. Убежал, убежал, убежал.

 

— Хватит, — сказал Бовэнь. — Не вини себя.

 

— Мы тоже убежали. Любой бы убежал, — продолжил Юра, а самого передёрнуло. — Он нас услышал, за нами погнался. И выслеживал потом, выжидал. И набросился. А мы… мы его…

 

— Грохнули, — закончил Бовэнь. — И других тоже грохнем.

 

— Но как? — спросил Тирел и сел. Посмотрел на каждого, и, показалось Юре или нет, но будто чуть ожил.

 

— Как ты там говорил? — протянул Юра и послал улыбку Бовэню, — главное — в Башню попасть? Ну, считай, это и есть часть плана. Мы задумали большой бум.

 

— Бдыщ, — добавил Бовэнь и ухмыльнулся.

 

~°•°~

 

Если кто и удивился появлению Тирела в общем тренировочном зале, то виду не подал. И только Игрел подошёл к Юре и Бовэню, показал им украдкой большие пальцы и вышел. И как это понимать, почесал Юра затылок, провожая взглядом его спину. Ты ж — мудачьё, чего радуешься? Тебя это вообще не касается. А, ну да-ну да, если Тирел пройдёт всё же, то там же лекарства по договору. Хотя и так полагаются - как утешительный-мать его-приз. Если баллы за провисание тогда не обнулили. Догнать бы и пнуть. Но чёрт с ним, пусть валит, докладывает своему напарнику, что рыбка снова на крючке.

 

Они и не уговаривали Тирела. Он сам сказал, что остаётся. Что сделает всё, чтобы повысить шансы команды на победу. После выступления фигуристов шёл ещё баттл, и вот это было самым непредсказуемым, потому что сплошной произвол — не номер на свободную тему, а настоящая битва под рандомные треки. Юра украдкой посматривал на Бовэня и ловил себя на том, что вот уже несколько минут как кусает губы вместо того, чтобы как следует разминаться. Он сможет, они смогут, всё получится. Попадут в эту Башню и разнесут там всех. И не думать другого, не подпускать ни единой мысли, на подлётах расстреливать. А лучше вообще сосредоточиться на своём прокате. Ещё же не решил, в чём будет. И заказывать уже поздно, и хз — где это делать. Атрел с Игрелом сразу не подошли, только сумку тогда с вещами притаранили, и вопрос заказа костюма не поднимали даже, а теперь и подходить поздно, и говорить с ними муторно, тошно. В долги они влезли. Эдак любую мерзость можно оправдать.

 

А как бы я сам поступил на их месте, когда за спиной люди, впереди планы и надежды, то, что видится единственно возможным для спасения? Малое зло для достижения благой цели? Лекарства-то всё равно бесполезны. Только продлевают мучения, облегчают уход, возможно, но не спасают. Куча разных, на любой кошелёк (по телеящику каких только не показывали), но одинаково неэффективные. И вот это знали все. Не могли нет. Потому что выживших не было. Протянувших чуть дольше, почивших без того, чтобы лезть на стену от боли, выворачивающей суставы. Юра вспоминал зацепленные краем глаза сюжеты и клонился ниже к стопам, утыкался в колени и снова приказывал себе думать о костюме. Это самое важное сейчас. Отрывался от коленей, глядел сквозь чёлку на Бовэня и яростно шептал: «Костюм. Костюм. Костюм».

 

А Тирел вроде и не прежний уже, но и не недавний. Прямее стал, твёрже. «Из меня как будто выдернули что», — вспомнилось надломленное, шаткое. Можно ли вернуть то, что потеряно? Юра поднялся, покружился на месте, отрабатывая повороты головы, постановку рук и ног. А вырастить новое? То, что будет сильнее и крепче? Тирел не улыбался как прежде, не шутил, но и замороженным не казался — переговаривался с ребятами, прокручивал связку за связкой, спрашивал у других — как, соглашался с советами, подсказывал, если кому требовалась помощь.

 

Как повара в ресторане, подумал Юра. Там же куча всего в меню, и никогда не знаешь, что именно закажет клиент, ко всему надо быть готовым, чтобы все ингредиенты на кухне имелись, и из них хоть рататуй, хоть борщ или там какую-нибудь утку по-пекински. Ел он, интересно, эту утку? Может, он вообще её не любит? Необязательно же всем китайцам любить утку по-пекински, как и всем русским — борщ? Что он вообще любит? Про битые огурцы и рамён с тофу говорил. Но это когда было. А Юра больше и не спрашивал. Да и не приходило как-то в голову, не до того было. А встретились бы они в другой реальности, при других обстоятельствах, и ходили бы вместе по набережной, мороженое там лопали, зашли бы в какую-нибудь китайку, и Бовэнь сказал бы, что это всё не то, или наоборот — ел от пуза и спрашивал Юру, чего он не ест. А Юра бы не ел не потому что Черкасова и диета, а потому что посмотреть на него ещё — такого довольного и расслабленного, а не нахмуренного и собранного, как здесь.

 

 

 

— Ты ел утку по-пекински? — спросил Юра, надевая чехлы на лезвия. Ноги, всё тело гудело. Откатал на все сто. Ещё один день прошёл. И наступит завтра. И он покажет всем. Про костюм только так и не решил. Вот где засада.

 

— Ну ел, — ответил Бовэнь, подпирая плечом шкафчик. Другой. Тот в самом дальнем углу, где и лампы светят меньше. Но это отсюда так кажется. Нормально они там светят. Юра помнит. Скорей бы уже забыть.

 

— И как оно? — огладил лезвия. Зажмурился от бликов. Наточил ещё тогда. После. Чуть не увлёкся и не испортил всё. Но обошлось. Спасибо рукам — среагировали быстрее.

 

— Ну утка и утка. Я больше овощи люблю и лапшу.

 

— С тофу? — Юра улыбнулся и оторвался от созерцания лезвий.

 

— С тофу, — довольно кивнул Бовэнь, отлепился от шкафа, навис над Юрой, спросил хитро: — откуда знаешь?

 

— Ты ж говорил.

 

— И ты… помнишь?

 

— Ну да. А чего бы нет?

 

— А ещё пирожки, — сказал Бовэнь и выпрямился.

 

— Какие пирожки? — моргнул Юра, напряг память. Про пирожки никаких разговоров не было, только он сам рассказывал про те, что деда печёт, Юра их ест, а Черкасова потом поджимает губы, смотрит презрительно и выговаривает за неудавшуюся диету.

 

— Те, что ещё не пробовал, — ответил и дрогнул кончиком губ. Тварь ты, подумал Юра. Нельзя же так. Нельзя так со мной. И с собой. Опустил голову, покачал волосами из стороны в сторону, завернул бережно прозвучавшее уверенное «ещё», вспомнил про костюм.

 

— Не знаю, в чём на лёд выйду. Впервые со мной такое. Программа вся готова, а костюма нет.

 

— Соорудим, — заверил Бовэнь.

 

 

Сооружали из подручных вещей. Подтащили даже ту кучу, которую первоначально забраковали по причине излишней блескучести и прозрачности. Теперь же придирчиво перебирали, Бовэнь говорил «ну может быть», Юра возмущённо цыкал, стрелял глазами и заявлял «да ни за что». В итоге сошлись на короткой, переливающейся мелкими стразами, красной куртке с заклёпками, чёрных леггинсах под кожу, и Бовэнь выудил тонюсенький топ — такой прозрачный, что аж неприлично, подумал Юра, но круто, согласился, представив это на себе. Тараканы сдохнут от восторга. А дедушка всё равно не увидит такого разврата, так что норм.

 

— Надо её порвать, — задумчиво протянул Бовэнь.

 

— Зачем это?

 

— И глаза тебе подвести.

 

— Совсем уже?

 

— Сделаем из тебя глэм-рок-звезду.

 

— А чего не мальчика-айдола? — Юра скривился. Бовэнь поморщился. Блин, подумал Юра. Я не то хотел сказать, не хотел задеть. — Я не…

 

— Потому что рок-звезда. Звезда глэм-рока.

 

— Звезда смерти? — хохотнул Юра.

 

— Именно, — подмигнул Бовэнь.

 

И они принялись уродовать майку. Со спины. Ни ножниц, ни бритвы. Ковырять ключами — всё равно что вены ложкой. Тяжело и глупо. Ща, сказал Юра. Сбегал к рюкзаку, достал коньки, погладил любовно лезвия. Хорошие мои. И дело не сразу, но пошло на лад. Стоило с силой повозить в паре-тройке мест и можно было уже надрывать, и следить, как с треском расходится ткань, расползаясь на нити.

 

— Ну прям почти китайский ширпотреб, — восторженно заявил Юра и пихнул Бовэня вбок.

 

— Чего это? — вскинулся тот, — чем тебе не угодили товары широкого потребления?

 

— Да ладно, а то ты не в курсе, что большая часть таких товаров распадается при первом же чихе? И про самый большой рынок подделок? Абибасов вместо адидасов?

 

— Я такое не ношу, — Бовэнь растянул губы в ехидной улыбке, — а ты, что, страдаешь?

 

— Ничего я не страдаю, — буркнул Юра. Вспомнил классные конверсы, которые оказались не конверсами (ещё бы, за такую смешную цену) и прослужили всего одно лето, пока не треснула подошва. С тех пор он зарёкся экономить на обуви.

 

— Вот и не страдай. Завтра тяжёлый день, да? Но мы справимся. Порвём всех как этот самый…

 

— …китайский ширпотреб? — сказал Юра. Определённо, заявил Бовэнь.

 

~°•°~

 

— А зря тебя феей называют, — слова лениво упали в мягкий полумрак, не давая соскользнуть в сонное забытье.

 

— Чего это?

 

— Ни разу не фея. Если только фея-убийца. Глаза.

 

— Что с ними?

 

— Не фейские. Глаза воина. Берсерка. Я, когда тебя в первый раз увидел, не понял, что не так, что сбоит. А теперь понял. Глаза. Выбиваются из образа. Холодные и жёсткие. Не фейские.

 

— Ты видел фей?

 

— Нет.

 

— Откуда знаешь тогда? Может, такие и есть?

 

— Может и есть. Ладно, забудь.

 

— Ты тоже.

 

— Что тоже?

 

— Не конфетка.

 

— Да? Чё эта? А кто же?

 

— Шипучка. Такая, знаешь, вроде сладкая сначала, на первый взгляд, а внутри… внутри взрывная смесь. И вот сначала она сладкая на языке, а потом как взрывается, и рецепторы взрываются, и в мозг шибает, и думать ни о чём невозможно. Вот и ты… ты…

 

— Что я?

 

— Ничего.

 

— Не, ну всё же? Что я?

 

— Пошёл ты… не смотри. Не смотри на меня так. Фу.

 

— Как так? Так? Или быть может так? А если так? Или так?

 

Смех. Звонкий в ночи. Громче вертолётных лопастей и скрежета по стенам, громче заунывных стонов машин Скорой помощи. Сильнее темноты.

[Лестада]

========== 11 ==========

 

Не трясись, говорил Бовэнь и сжимал крепко руку. Не трясусь, кивал Юра и ударял себя по правой ноге, опять начинавшей отбивать пяткой дробь. Заботливый Эл ободряюще похлопал по спине, Юра сдержался и не послал его, не сбросил руку. Удивился себе, хотел было прислушаться и понять, что это было, но Бовэнь опять сдавил руку, а нога опять жила своей жизнью. Другие ребята из команды стояли рядом — кто, опёршись о стену, кто — задом о гримёрный стол, рассказывали о своих волнениях и о том, как справлялись с этим, вспоминали забавные случаи, и Юре одновременно хотелось и гаркнуть на них, заявить, что в гробу он видал их заботу, вообще не сдалась, потому что жалость — это для слабых, а он не слабый, — но и что-то приторно-противное, мерзко-приятное робко распускалось внутри. Юра смотрел на элов и не видел в их глазах ущербной жалости, только поддержку. И ведь они не обязаны были приходить сюда, могли вообще дома остаться и репетировать перед баттлами, это не их день, не их бой, но пришли. «Спасибо» шевельнулось на кончике языка и тут же прилипло к нёбу упрямым «не хрен». Запутанный моток, морской узел из мыслей, эмоций, желаний. И стыдно хорошо, что они все здесь, и раздражающе плохо, что не только они, но и куча другого народа.

 

Юра смотрел на Бовэня и видел отражение своего упрямства в его глазах. Такой же. Жадный до жизни. Не надышаться, не насмотреться, не наговориться, не намолчаться впрок.

 

И только стискивать зубы, заковывать сердце в железные обручи, внезапно понимая эпизодического персонажа старой сказки. И только бы выдержали, только бы не разломились, когда финал, когда «и жили они долго и счастливо» для элов.

 

Цена чужого прозрения. Алтарь из костей твоих и моих. Омытый потом и кровью. Задушенные крики и невыплаканные слёзы вместо вина. И сотни других безымянных. Чтобы не было тонких пальцев в больницах. Но будут же? Не эти, так те, не придут, так сами. Заслужен ли шанс? И сколько их было — шансов? Просранных. И снова, и снова, и снова. Зачем это так… больно?

 

Трусливое «лучше бы закинула меня одного, и я бы сам как-нибудь, а нет — ну и ладно. Дедушку жалко. И Ройзмана. Такие надежды, столько сил, нервов. И Прокофьева с Креветкой. Как же они без него, кто нос утирать будет, разбавлять их ванильную мерзкую слякоть?». Отчаянное: «Нет. Хорошо, что не один. Хорошо, что с ним, ни с кем другим. Спасибо. Пусть так. Хоть так». Не хочу отпускать. Надо вернуться. Но хоть что-то на память. Завернули в туалет.

 

Юра вынул телефон, навёл прыгающий фокус, щёлкнул. Зашёл в галерею. Нет. Только те, что из той жизни. Только те, что он показывал Бовэню. Это Ледовый, и это Ледовый. Это Лёся. И снова Лёся. Пирожки. Те самые. Деда. Лёся. Пирожки. Какой-то кот у подъезда. Другой кот у памятника. Видео с котом, ловящим рыбок в айпаде. Ледовый. Всратое селфи.

 

Юра щёлкнул снова. Зашёл. Ничего. Бовэнь достал свой телефон. Навёл камеру, щёлкнул тоже. Ничего. Отклонился. Снял только себя. Ничего. Пнул дверь в кабинке. Щёлкнул унитаз с жёлтой полосой. Ничего.

 

Взлохматил волосы, размахнулся телефоном и почти уже запульнул им в зеркало, но выдохнул, притормозил. Рука повисла с бесполезным грузом. Юра уже вернул свой в карман куртки. Стоял, подпирая спиной холодную кафельную стену. Внутри дрожало, нарастая, бешенство, миксовалось с жутким смехом и надрывным рыком. Юра держался. Держал. Не сейчас. У него будет возможность — там, на льду, перед этими жуткими и теми слепыми.

 

— Ну и ладно, да? — спросил Юра.

 

Послышались шаги. Юра, сам не понимая, что делает, повинуясь какому-то инстинкту, втолкнул Бовэня в кабинку и звякнул задвижкой.

 

Хлопнула дверь в туалете. Зашли двое. Стукнули кабинками. Юра подвигал глазами. Понял, кивнул Бовэнь. Выйдем, когда эти уйдут. А эти устроились, надолго. Но, значит, можно и сейчас двинуть.

 

— У меня друг в управлении. Говорит, напали на след, — прозвучало из одной кабинки.

 

— А кто? Кто? Не сказал? — озаботились из другой.

 

Юра вцепился в Бовэня. Поморщился от того, как его пальцы сдавили запястье.

 

— Да нет, — разочарованно протянули из первой, — уж я и так и эдак его спрашивал, а он молчит, хрен усатый.

 

— Нормально ты о друге отзываешься, — хохотнули из второй.

 

— Ну если он такой и есть. То дружим, выпиваем вместе, на концерты ходим, я ему везде билеты пробиваю. А как мне надо, интересно же, так он сразу стража порядка включает. Тьфу, бумаги совсем мало. Перекинь мне, а?

 

Переглянулись. Дождались, пока эти пошумят смывами, кранами и уйдут. Выбрались. Помыли руки, всматриваясь друг в друга.

 

— Забей, — сказал Бовэнь.

 

«Мы всё равно не можем ничего изменить», услышал Юра и кивнул. И, может, эти в кабинках вообще не про то, а он уже себе надумал всякое. Мало ли на какой след там кто напал. Может, под дверь кто нагадил где, и этого типа теперь нашли. Или машину кто угнал. То, что не положено читать на заборах, на стене нарисовал.

 

Бовэнь отмотал бумажное полотенце, обтёр наскоро излишки влаги, скомкал, выбросил в урну. Постоял. Шагнул ближе, притянул к себе, сдавил так, что чуть рёбра не треснули. Железные обручи.

 

— Мы прорвёмся, слышишь? — сказал у самого уха, — мы выберемся.

 

 

Та же сцена в том же концертном холле, но залитая льдом. Юра опробовал её сразу по прибытии. Собственно, поэтому целый день здесь и торчали. У каждого выступающего было время на знакомство с ареной, на прогон своей программы без никого, не считая сопровождающих из команды. Его сопровождали Бовэнь и Игрел, хотя вот последний вообще был как корове седло. Но Юра сцепил злость на него, рассудив, что не время и не место. Да и вообще, вполне может сойти за мерзкого таракана. Вот и будет ему катать. Ему и Бовэню. И для каждого своё.

 

Игрел после тянулся пожать руку, вымямлить что-то, но Юра так на него зыркнул, что тот потоптался, открыл и закрыл рот, вжал голову в плечи и так, ссутулившись, ушёл.

Не было ни его, ни Атрела и здесь, на диванах, где Юра с командой следили за тем, как катают другие. Камеры выхватывали хитиновых жюри лишь по завершению номеров, за что Юра был безмерно благодарен операторам. И не только потому, что соперники были интересны, соперников хотелось посмотреть и оценить. Юра знал — почему, но запретил себе об этом думать.

 

Телефон в куртке ожил. Так и забыл его переложить в рюкзак. И теперь тот бзикал повалившими уведомлениями. Бовэнь рядом напрягся. Юра прислушался. У него тоже. Что за ахтунг творится?

 

На льду фигурист в алых шелках-лоскутах взмывал огнём, высекал искры, закручивался под надрывное скрипичное, а телефон всё бзикал дабстепом.

 

Юра отвлёкся от экранов, вытащил телефон. Чат с сИстричкой. А в нём — удалённые сообщения.

 

Похолодел. Выделил все. Удалил. Телефон задумался, померцал и выплюнул всё обратно.

 

Зашёл в настройки. Нашёл «очистить историю сообщений», запустил приложение по очистке памяти, вымел кэш. Чат с сИстричкой заглитчил, подёрнулся рябью помех и вывалил всё удалённое.

 

Так, блэт. Юра нажал на иконку с чатом и смахнул её в корзину. Хрум. И нету. И только салют из пиксельных конфетти.

 

Телефон молчал. Ну вот и всё. Вот и хорошо. Что бы это ни было, оно уже удалено. Ни в корзине, ни в кэше нет.

 

Обернулся на Бовэня, улыбнулся нервно, помахав своим телефоном. Тот сидел белым пионом, белее самого белого, сжимал корпус своего телефона, хмурил брови и не торопился обнадёживать. Элы непонимающе переводили взгляд с одного на другого.

 

— Телефон заглючил, что ли? — спросил Заботливый Эл.

 

Бовэнь неопределённо дёрнул плечом. Чего ты, всё хорошо, хотел сказать Юра. И тут телефон бзикнул. И разразился целой серией коротких вибраций. И даже смотреть не надо было, чтобы знать — чат снова там. Вместе со всеми сообщениями.

 

Бовэнь придавил ладонью его правое колено. Да что ж такое, опять тряслось. Выудил из сцепленных пальцев телефон, забрал себе. У меня рюкзак есть, шепнул Юра. Я знаю, ответил Бовэнь и убрал оба телефона в карманы своей куртки. Забей, сказал снова. Соберись, услышал Юра. Кивнул коротко. Прав. Если он будет нервничать, если выкинет такой же номер, что и Тирел тогда, то ни черта у них не выйдет, ни в какую Башню не попадут и отсюда не выберутся, никого не спасут. Так и сгинут. Нельзя. Пустые мысли. Вредные.

 

Он здесь и сейчас, чтобы катать. Он здесь и сейчас, чтобы взорвать всех к херам. Он здесь и сейчас, потому что нужен элам. Он здесь и сейчас, потому что они верят в него. Верят, что он выгрызет им утраченные позиции в рейтинге. Верят, что он вырвет победу, и они станут ещё на шаг ближе к Башне, к тому, что мыслят спасением себя и своих близких. Он здесь и сейчас. Они здесь и сейчас.

 

 

Вышел на каток. Проехался на пробу, унимая мандраж. Одно выступление из сотен, тысяч. Сколько их было и будет ещё. Он всё знает и может. Тараканы. Сидят там, смотрят, жвала раскрыли — блестящие, истекающие. Лапами таблички с оценками сжали, вперёд подались. Что тот, которого они с Бовэнем на льду у себя. Как же им хочется. Тварям.

 

Встал в исходную позицию. Красивый? Хмыкнул. Подавитесь, поперёк горла встану. Скользнул лезвием. Заточены. Обвёл взглядом смазанные лица на трибунах. Молчали в ожидании. Колено тоже молчало. Ну и прекрасно. Сейчас всё будет.

 

Но музыка всё не шла. Звукореж, наверное, накосячил. Замотался, запаздывает. И такое бывает. Раньше не было тут ни разу, но всё ж бывает в первый раз.

 

Тело ныло в нетерпении. Ну же, где там? Давай уже.

 

И тут загрохотало за трибунами, за кулисами, сверху и снизу. Грянула сирена. Зазвучало монотонное, усиленное динамиками «Не оказывайте сопротивления. Мы обеспечиваем вашу безопасность». Высыпались операторы с камерами, журналисты с телефонами на стабилизаторах, рассредоточились по известным им позициям.

 

Нахлынули стройными муравьиными рядами. Полицейские. В касках. Во всём защитном обмундировании. С автоматами наперевес. Оцепили сцену, вывели к бортикам Атрела и Игрела. В наручниках.

 

За мошенничество с документами повязали? Так быстро? Или… Юра приказал себе стоять ровно и делать вид, что он вообще не вдупляет. Собственно, так и есть, подумал нервно. Может, надо было возмутиться, вызвериться: «какого вы тут творите? У меня вообще-то выступление». Но суровые автоматчики напрочь вымораживали такое желание. Впервые на льду Юре стало холодно. И ногам, и в прорехах майки. И только сердце оглушительно билось в ушах.

 

Ему приказали сойти с катка. Проводили дулами. Проследили, как надевает чехлы («на орудия убийства», — мрачно хохотнул про себя Юра) и становится за бортиком. Только бы не думать, что у кого-то из них может дрогнуть палец, соскочить куда не надо и как не надо. Так по-тупому. Не думать, что направлены в сердце, голову, лопатки и ноги. Не думать.

 

Так не бывает. Это следующий уровень. Надо только сообразить, как перебраться с него.

 

Ряды расступились, пропуская тараканов. Впереди — самый крупный из них. Навис, протянул щетинистые лапы, щёлкнул жвалами. Юра смог не зажмуриться. Выдержать и взгляд набалдашечных глаз, и химический смрад, сделать максимально честные и непонимающие глаза. Я ни при чём, старательно думал он, я ничего не знаю и знать не могу, это не я, вы ничего не докажете.

 

Таракан потребовал привести других членов «гнилой» команды. Так и сказал жестяным голосом — гнилой. Звездец, подумал Юра. И следом — это ещё не звездец. Толкнулся (или это его толкнули?) Бовэнь, стукнул плечом, потеснил, задвигая за себя, но Юра заупрямился. Так и стояли плечом к плечу, держась за руки.

 

Элы переглядывались украдкой, смотрели в пол. Словно заранее согласные со всеми подозрениями, с тем, что они могут быть виновны вообще.

 

Не привлекать внимания, предостерегала сИстричка. Быть как все. Глаза в пол. Ноги на ширине плеч, плечи — опущены. Готовый плацдарм для плетей. А ведь и эти, которые с тараканами, которые с автоматами — заражаются, болеют, умирают. И их семьи, близкие, друзья. Они — часть этого мира. Должны защищать. Полетевший антивирусник. Сбой в программе. Приказы вируса — первостепенны.

 

Юра хотел посмотреть на Тирела, но боялся выдать его. Надеялся только, что тот сможет справиться с собой.

 

Зал молчал. Ну ещё бы, подумал Юра. Роптать тут страшно. Пусть даже и видятся эти благодетелями, а всё же инстинкт самосохранения не совсем отшибло. Вспомнил Зитрела. Не факт.

 

Таракан прошёлся, едва ли не ощупывая всех глазами — хорошо, что не вытягивались как у улитки. Но казалось, что ещё немного, и да. Остановился возле Юры с Бовэнем. Посмотрел вниз — на коньки в чехлах. Отошёл подальше. Чтобы лучше видеть?

 

— Из вас кто это сделал? — проскрежетал механический голос. Забыл подкрутить плавность, певучесть? Или так и надо, чтобы страшнее, чтобы они струхнули и выдали сразу всё — и что сделали, и чего не сделали? Юра напоминал себе смотреть честной и глупой феей.

 

— Мы о вашей безопасности заботимся, — скрежетал таракан, — на страже мира и стабильности стоим, в культуры развитие вкладываемся. Всё делаем, чтобы вам жизнь достойную обеспечить, болезней от защитить. И благодарность это ваша? Из вас кто с сыном моим это сотворил? — голос зафонил.

 

Юру передёрнуло. Автоматчики — и те поморщились, кратко, всего на миг, и снова непроницаемые.

 

— Сами признаетесь, наказание быстрым будет. Не признаетесь… Или же… если из вас кто виновника знает, то сейчас может сказать и пропуск тем самым в Башню получить. Я милость вам окажу и за вас перед правителем Нореном заступлюсь. Подумайте. Из-за чужого преступления вы возможность в Башню потеряли пробиться. Все ваши результаты, очки обнулены. Вас самих запрет на участие в соревнованиях ждёт — на пять лет. Можно бы и навсегда делать, но вы же не виноваты, что преступников не разглядели, страшному позволили свершиться, им моего сына позволили убить! Или же… виноваты? Нам всю команду забирать ли? Подумайте.

 

Тирел выступил вперёд. Да ты спятил, чувак. Ты не можешь так поступить. А лицо бледное, как в отсветах льда. Нет. Пожалуйста. Ты не можешь. Только не ты. Никто из вас.

 

Юра лихорадочно облизывал враз пересохшие губы и думал, думал, думал — что делать, что же делать. Хотел посмотреть на Бовэня, но боялся выдать его, себя. Башня. Что сказал этот хрен? Результаты обнулены. Запрет на участие. Допуск только одному — предателю. Тирел, нет, только не ты, пожалуйста. Так. Соберись. Юра сжал руку Бовэня, ощутил ответное пожатие. Вместе. Мы вместе. Думай, Юра, думай. Обнулены. Запрет. И так и эдак путь туда заказан. Команда снята с дистанции. Элам запрет на участие в дальнейших соревнованиях. К другим не прибиться. Да и по-свински бросать.

 

— Это сделал я, — сказал Тирел.

 

Удивились все. Таракан отступил и затрясся мелко, долго, отклонив жвала, смыкая и размыкая их, перебирая лапами по брюху.

 

Смеялся, понял Юра. Театр абсурда. У него сына убили, он пришёл тут кровной мести требовать. И смеётся. Нервное, что ли? И Тирел… Нет. Зачем? Ты же знаешь, что с тобой будет там, тебя же сожрут там. Зачем? Тирел, нет.

 

— Человечек, прощения приношу, но тебе пропуска в Башню не видать. Это не ты был, — успокоившись, заявил таракан. — Или, ты что-то рассказать желаешь? Что видел? Что знаешь? Кого?

 

— Это был я. Ваш сын напал на меня, хотел меня съесть, и я убил его, — сказал Тирел, не отрывая взгляда от таракана. Тот покачнулся.

 

Трибуны ахнули, загудели. «Да как ты можешь?», крикнул кто-то. «Неблагодарный», «убийца», «тварь», «неблагодарный», «неблагодарный» — росло, перехлёстывая друг друга. Автоматчики стукнули в щиты. Всё стихло. Таракан повернулся к трибунам, поднял лапу. Защёлкали вспышки. Суетились операторы с камерами.

 

— Ему простите, — певуче просвиристел он, — за команду боится. Юноша смелый. Юноша глупый, — уже Тирелу.

 

Походил, переваливаясь, вдоль выстроившихся элов, останавливаясь возле каждого. Прошёл мимо Юры с Бовэнем и вернулся, приблизившись, развернувшись всем сочленённым желтоватым корпусом.

 

— Ты же фигурист, так? Коньками клац-клац?

 

Юра согласно дёрнул подбородком, не желая в полноценный кивок. Вот оно, подумал. Улыбнулся широко, ядовито. В груди горело холодной решимостью.

 

— Это сделал я, — сказал и сам поразился тому, как щедро отсыпал льда в голос.

 

— И я, — заявил громко Бовэнь. — Мы вместе.

 

Юра посмотрел на камеры, телефоны, убедился, что все направлены на них. Кто-то и стримит наверняка, если опять всё не блокируют. Хотя вряд ли, не должны, раз такую армию согнали.

 

— Но быстрого наказания не хотим, — вскинув голову, сказал Юра.

 

— Потому что так неинтересно, — поддержал Бовэнь.

 

— Правитель Норен не видел моего номера. Только моего и не видел. Уверен, что он простит тебе, если так и не увидит?

 

— И без моего жаль его оставлять, - припечатал Бовэнь.

 

========== 12 ==========

 

Вроде бы они считают нас условно непригодными

Перекрывают кислород, куда теперь идти?

Вот-вот и скоро зачитают приговор, обжаловать нельзя

Но что же делать, по природе мы

 

Не отступаем, а провалы не приемлемы

Мы им поставим шах и мат, лишь дело времени

И если будут уносить меня с танцпола

Я хочу, чтоб мы кричали в унисон

 

LASCALA - Унисон

 

 

 

Тирела тоже забрали, но увели в другую сторону. Для профбеседы и оказания психологической поддержки, пояснил журналистам таракан-мэр. Эти экстремистские элементы давление на парня оказывали, — кивок в сторону скованных наручниками Бовэня и Юры — с этим надо работать, сказал, поскрежетал жёсткими ржавыми крыльями, развернулся и ушёл. За ним кинулись снимающие-пишущие, иные забегали вперёд, тыкали микрофонами и наперебой продолжали что-то выспрашивать.

 

Юру больно пихнули под лопатки, схватили за локти и потащили, он вывернулся, попытался зацепиться зубами за рукав Бовэня, но в спину опять прилетело, локоть сдавило, и внутри кольнуло ужасным «а вдруг это всё зря? Вдруг не захочет? И нас просто…». Не додумал. Не захотел. Обернулся, поймал отчаянный взгляд Бовэня, тут же сменившийся на спокойный и решительный, устыдился своих страхов, попытался улыбнуться ему ободряюще, хоть так сказать, что в норме, что держится, но губы не слушались, дрожали, и всё дрожало и подпрыгивало, и снова развернули, подставили под вспышки фотокамер, ещё какие-то осветительные приборы, под хлынувшие единым огнём вопросы — один тупее другого. «Кто вам заплатил?», «Сколько заплатили?», «Вы завидовали его популярности? Красоте? Успехам? Статусу?», «Это был шантаж? Вы требовали допуска в башню через сына мэра? Вы угрожали мэру?», «Кого хотели убить ещё?»…

 

Вас, думал и жмурился, когда светили прямо в лицо. Закрыться бы руками, но те стянуты. Выпрямить бы спину, но давят и сгибают — кланяйся, кланяйся, всем кланяйся, проси прощения, кайся, кайся, вымаливай. Юра стискивал зубы и напрягал слух, силясь услышать в хаосе подтверждение того, что Бовэнь рядом, что не развели в разные стороны. Шли бы наоборот, легче было бы. Но, может, хоть ему? И, значит, надо стараться. Хрен вам, а не проигрыш. Ещё посмотрим, кто кого.

 

Юра ухмыльнулся, и затворы восторженно защёлкали. Бляди. Не те, кто спереди и сзади… Бог их прости, вспоминалось старое. Остановился. Оскалился шире. Распознавшие сигнал, тут же заступили дорогу, блокировали камерами, штативами, микрофонами всех цветов, форм и размеров. Юра провёл языком по корочкам на губах. Не облажаться бы. Давно учил. Набрал воздуха и выдал, как с обрыва в пропасть сиганул:

 

— Не те бляди, что хлеба ради спереди и сзади дают нам ебти, Бог их прости!

 

Журналисты переглянулись. Полицейский над ухом фыркнул. Плевать, подумал Юра.

 

— А те бляди — лгущие, жизнь сосущие, еть не дающие — вот бляди сущие, мать их ети!

 

Забил звенящим голосом последний слог. Тряхнул волосами, повёл плечами и дёрнул полицейских за собой. Пошли, чего встали?

 

Вели так долго, что, казалось, никогда уже не дойдут до темноты в конце этого гомонящего и бьющего светом со всех сторон туннеля. Ошибся. В одном слове. Нет, так надо. Жизнь выпивающие. Вцепившиеся намертво. Паразиты в крепком хитине — тапком не раздавишь, ничем не проймёшь. А он стихами по ним вздумал — вообще больной.

Скрутили почти к самым коленям, заломили руки. Ступени перед носом так и мелькали, едва успевал ноги переставлять — как бы не врубиться. Сильно расстроится главный таракан, если товар в не совсем товарном виде будет? Или главное — чтоб плясал?

 

Бовэнь. Где Бовэнь?

 

Голову держали крепко. Не повернуть, не найти.

 

Так. Стоп, сказал себе Юра. Отставить. Это ещё не конец. Прорвёмся. Надо верить.

 

Бовэнь.

 

Юра сжал зубы. Звериное копилось и нарастало. Мельтешение шло красными пятнами. Вырваться и в глотку — и рвать, пока не захлебнутся кровью. Раскидать всех, забрать китайца и драпать с ним.

 

Нельзя. Нельзя. Терпи. Жди. Всё ещё будет.

 

Запихнули в машину, кинули, хлопнули дверью, а в неё ещё долго стучали градом, кричали, требовали.

 

Я как в гробу, а это комья мёрзлой земли, думал Юра, уткнувшись в кожаную обивку. И зомбаки снаружи бьются, прорываются, просятся — они уже вылезли давно, покинули свои стылые могилы и ходят жадные до чужих мозгов, потому что свои сгнили.

Нельзя так, одёрнул себя. Они такие же. Живые. Подышал размеренно, досчитал до десяти, отгоняя панические мысли. Ну нет смысла оставлять только одного, если так охоч и до танцев, и до фигурки. Нет смысла никого не оставлять. Их запугивают. Чтобы деморализовать. Чтобы тёпленькими взять и жрать мягких и податливых. А вот кость им в горло. Встанем так, что желудок выхаркают, в своей же гадости утонут. И никакого нытья.

 

Всхлипнул зло, вобрал нос. Мокрый. Потёрся об обивку, растёр набежавшее к уголкам глаз. И когда успел? Подтянул себя, уселся нормально, расставил ноги, зацепился носками за днища сидений — для устойчивости; максимально расправил плечи — насколько позволяли скованные сзади руки. Полицейские погрузились в машину, подняли между ним и собой щиток и повезли.

 

Юра вглядывался в другие с мигалками и очень надеялся, что в одной из них — Бовэнь. И что всё у него относительно нормально. Ты только держись, повторял как заведённый. Только держись.

 

 

В участке было кучно. На входе всех обрызгали санитайзерами, измерили температуру и впихнули в душное и забитое до отвала помещение. В поздний вечер воскресенья работы здесь было столько, что некоторые сотрудники тонули под кипами бумаг. И тут же с выражением вселенского страдания вели допросы, составляли акты, отвечали на звонки, неслись куда-то, исчезали в одних коридорах и появлялись из других. Кто-то надрывно кашлял, и, казалось, далеко не один человек.

 

Из какого отстойного фильма про полицию сИстричка позаимствовала эти образы, нервно усмехнулся про себя Юра. Да вряд ли бы она брала такой ужас, кому в здравом уме может нравиться это?

 

В клетке у стены вообще битком. Жались к углам, свисали руками сквозь прутья, а на краю скамьи, прислонившись к стене, сидел бледный человек. Настолько бледный, что уже зеленоватый. Обхватывал себя руками и трясся, стучал зубами и хватал белыми потрескавшимися губами воздух. Кашлял так, что удивительно, как до сих пор не выкашлянул внутренности. У ног валялись пластиковые стаканчики, в мокрых грязных разводах мерцали люминисцентки.

 

Остальные элы липли друг к другу, избегая смотреть на этого.

 

— Соблюдайте социальную дистанцию! — грозно велела им проходившая полицейская и скрылась в кабинете.

 

— Следующий! — крикнули из-за толстенной стопки с документами. Один из тех, что были на скамье, встал было, но тут подошёл полицейский, пнул по ботинкам болезного, тот поднял мутный, явно ничего не соображающий взгляд, и опять опустил.

 

— Ты. Вставай. Иди, — говорил полицейский, — комендантский час нарушал без уважительной причины? Нарушал. Общество опасности подвергал? Подвергал.

 

— Да ему же плохо! Вызовите врачей, — вмешался один из клетки.

 

— Не положено, — отбрил полицейский, — сначала допрос, потом помощь.

 

— Да он же…

 

Юра не дослушал. Его толкнули в кабинет к ещё одному усталому полицейскому. Тот глянул невыразительно и приказал ждать. Да без б, подумал Юра и постарался устроиться как можно более удобно. Получил неодобрительный взгляд, вздёрнул подбородок, ухмыльнулся нагло. Чуть не сказал «что ты мне сделаешь?», прикусил язык. Не бесить. Не время. Вызнать бы, где Бовэнь, да только как? И что с Тирелом? Атрел с Игрелом наверняка откупятся, чего бы нет? Скажут, что не знают ничего, что они всеми конечностями за тараканов, славьтесь тараканы, и их отпустят, потому что ну смысл тварям удерживать таких тварей, которые ещё и свежее мясо поставляют. Бе.

 

— А я один подозреваемый, да? — спросил хрипло.

 

Полицейский и взгляда не удостоил — продолжил заполнять какие-то бумажки. Юра вытянул шею. А это что у вас, спросил. И снова игнор. Можно было послать, вывести из себя, чтобы хоть как-нибудь, хоть что-нибудь сказал в ответ, но толку? Ну засунут в клетку к другим шпротинам, и дальше что? Заражение и уничтожение, заунывно протянуло в голове голосом Системы. Пошла на…, мысленно ответил Юра и принялся разглядывать полицейского.

 

Совсем не такой, как в фильмах про копов, когда если важный начальник, то важно расплываешься по стулу и важно колыхаешься тремя подбородками. И не бравый герой с широкими плечами и орлиными очами. Обычный, в общем-то. В возрасте дядька. С щёточкой чёрных усов. С мешками под глазами — будь это верблюжьи горбы, в таких можно было бы запасы хранить, а в этих что? Запасы недосыпов? Всё, что недосыпалось, складывалось туда. Логично, конечно. И скучно. И причёска у него обычная. Ни туда-ни сюда тёмные волосы, как присыпанные мукой. И чего не бегает с пистолетом наперевес, не спасает элов, а сидит здесь как червь бумажный? Нет. Юра ещё раз посмотрел на волосы. Мучной червь. Спросить его, что ли, как он до жизни такой дошёл?

 

Открылась дверь. Зашёл ещё полицейский. А за ним двое — завели Бовэня в наручниках. У Юры отвалилось от сердца. Вскинулся навстречу. «Сиди», — показал взглядом Бовэнь, а глаза злые и блестят. Не на Юру, нет. Тоже он, что ли, изо всех сил сдерживался, чтобы носом не хлюпать и глотки не рвать? Схватиться бы руками, пальцами хоть, передать часть себя, поддержать. Мы вместе, да? Мы всё ещё вместе. И будем вместе. Назло им всем. Бовэнь улыбнулся ему. И Юра осветился в ответ.

 

— Веселитесь? — мрачно сказал Мучной червь. — Ну-ну, веселитесь, пока можете. За убийство такого достопочтенного и уважаемого гражданина, как сын мэра, знаете, что светит? Не знаете? Ну так я вам скажу. Сначала суд, конечно. Но в вашем случае он будет быстрым. А потом… потом смертная казнь. Что? Всё ещё весело?

 

— Ага, — сказал Бовэнь и осклабился. — Всё лучше, чем быть такими тупыми как вы. Такими… слепыми. И жить только ради того, чтобы развлекать и насыщать собой, своей жизнью других.

 

Вот это ни хуа-хуа, подумал Юра. Кивнул восторженно и посмотрел победно на полицейских, усмехнулся. Чё, съели?

 

Полицейские впечатлёнными или ущемлёнными как-то не выглядели. И Юра напрягся, впрочем, стараясь, не особо этого показывать. Но удерживать подбородок задранным казалось уже неуместным. Эти глядели цепко. Мы для них что мелкое хулиганьё, понял — неразумное и эпатажное, типа «выпендрились, и чё?». И ничё. Мы тут, а таракан и рубиновая хрень — всё ещё там. И не думать об этом. Но чем дольше полицейские молчали, тем настойчивее пробивалось паническое.

 

— Так к этому вы тоже причастны? — наконец разродился Мучной червь.

 

— К чему «к этому»? — настороженно уточнил Бовэнь. Какая разница, подумал Юра, если всё равно уже приговор?

 

— К рассылке в социальных сетях, — ответил Мучной червь. Звездец, нервно хохотнул Юра, окрысился на возмущённый взгляд другого полицейского.

 

— А чего там? — спросил как можно более незаинтересованно. Неужели сИстричка чего-то химичит? Знать бы что, и как это поможет им? Соглашаться или нет?

 

— Не знаете? — прищурился Мучной червь.

 

«А должны?», — чуть было не спросил Юра, но глянул на Бовэня — тот молчал и смотрел непроницаемым взглядом. Окей, помолчим, раз такое дело. Воды бы хлебнуть — вообще всё пересохло. Застыл. Вспомнил диспенсер и пластиковые стаканы, лужи возле него. Того иссыхающего в клетке. Нет же. Нет, этого не может быть. Не касались ведь. Разве что воздухом одним. Это всё паранойя.

 

Зачесалось бедро. Да нет. Так не бывает. Не может быть. Рано. Не было ж ничего. Никаких контактов.

 

Туалеты. Сегодня. А в тех кабинках до них кто угодно и какой угодно. Покосился на Бовэня — вроде не чешется, сидит спокойно, вальяжно даже, лыбится краем рта. Фух, ну точно показалось. Нервное просто. И надо тоже вот так измором брать, чтоб не радовались больно.

 

— Жаль вас, — выдал внезапное Мучной червь и совершенно искренне вздохнул, растёр ладонями лицо, взлохматил и без того какпопалишные волосы, уставился в хмурое зарешечённое окно, постучал ручкой о стопку бумаги, поднял взгляд, и Юра дрогнул. Никогда на него так не смотрели. С верой в победу — да, осуждающе — да, с ненавистью, завистью, восхищением, любовью наконец — да. Но вот такого на лопате, как сейчас, не было. Да иди ты, застряло в сухом горле. Юра смочил губы языком. Мучной червь вяло махнул рукой одному из конвоиров.

 

— Воды принесите. И наручники снимите уже, — сказал.

 

Ну да, куда они уже отсюда денутся? Некуда бежать.

 

Наручники звякнули. Юра покрутил запястьями. Отпил воды из предложенного пластикового стаканчика. Постарался не вспоминать того, в клетке. Не помирать же теперь от обезвоживания. Не помирать. Прошило холодом. Суд и смертный приговор. И никакого выступления перед тараканьим Нероном, так что ли? Да нет, да быть того не может, чтобы не заинтересовался. Или может?

 

Стаканчик хрустнул. Не только у него. Бовэнь смотрел в свой и держал его аккуратно, слишком аккуратно.

 

— Ладно, — Мучной червь хлопнул ладонью по столу, — приступим, что ли, к допросу? Как, когда и при каких обстоятельствах…

 

— Кхм, — кашлянул один из конвоиров.

 

— Что такое? — спросил Мучной червь. Да, что такое? Юра с Бовэнем переглянулись. Выложить всё про тараканов — да хоть прям щас.

 

— Господин мэр просил не допрашивать. Вам же передавали. Сразу оформить и в камеру для… — понизил голос, посмотрел на вытянувших головы Бовэня и Юру, и на грани слышимости произнёс: — для смертников.

 

— Я слышал, но мне надо разобраться… браться… браться… не дел… ться… ться… ца-ца-ца.

 

Не слова, а набор букв. Брямкали, бухали сквозь шум в ушах. Увязали в песках, глохли в вате и всё сыпались, сыпались, сыпались, ударяли комьями. Бессмысленные, пустые, тяжёлые, стылые.

 

Да ну нет же, не может такого быть. Ну нет. Юра встал, и его тут же усадили обратно — надавили с силой. Глянул на Бовэня — тот кусал губы и смотрел куда-то перед собой и в то же время в никуда. Юра дёрнулся к нему, хотел встряхнуть — опять надавили.

 

Их, что, вот так вот сгнобят здесь? Посадят ещё и в одну камеру с болезным, и всё, и прощай, родной мир, прощайте, деда, Лёся, бесячий Прокофьев со своей Креветкой… все… и… сколько они протянут здесь? Когда и как приведут приговор в исполнение?

 

Да ну нет, не бывает так, не может быть. Не с ними. Юра втянул воздух со свистом и попытался дышать размеренно. Выберутся. Они выберутся. Не зря же Бовэнь губы жрёт — уже точно целую схему выстроил. Всё будет заибок. Они ведь живы. Не пока, а точно живы. И этих монстров переживут.

 

А Мучной всё говорил и говорил, шевелил губами, сердился вроде. Зашёл ещё один полицейский — потолще и понесчастней, конвоиры вытянулись, Мучной тоже встал, начал что-то втирать про какую-то рассылку, про возможные беспорядки и необходимость допроса, потому что «и впрямь подозрительно», спотыкался на почтительном «их честь» и сникал. Новый полицейский качал укорительно головой, смотрел по-отечески на Мучного, никак на Юру с Бовэнем, устало отвечал, что приказы не обсуждаются и пора заканчивать, и «опять у нас тело в отделении, можно же было на врачей переложить, пусть бы те и отвечали, а теперь ещё туеву тучу отчётов заполнять и доказывать, что всё по инструкции. Кто допустил?».

 

Сдох. Болезный сдох, понял Юра. Единственное, что понял из всего потока. И они… не сдохнут. А для этого главного всё равно как если бы уже — вон, не смотрит даже. И не потому что ему неинтересно. Может и интересно, а толку, если всё за всех решили, обжалованию не подлежит, и спокойная жизнь явно не стоит того, чтобы выяснять, копаться в этом «подозрительном», «не стыкующемся». Это Мучному чего-то неймётся — жир бока не греет пока, вот и мёрзнет.

 

— А вы… как нас? Голодом или на электрический стул? Или, может, таракану какому скормите? — Юра и сам не понял, как открыл рот и зачем-то озвучил то, что нервно прыгало внутри. Умудрился и зубы унять, чтобы не стучали так явно. Что-то холодно в дырявой майке и тонкой куртке, хорошо хоть штаны — термо.

 

— Таракану? — спросил Мучной.

 

— Не разговаривайте с ними, — надавил голосом главный. — Почему вообще сюда завели? Сразу бы вели куда надо, — это уже конвоирам.

 

— Так оформить же… что допрос был… и показания, и подписи.

 

— Сами бы и подписали, кто там проверять будет чьи это подписи, — проворчал главный.

 

— А что скажет правитель Норен, когда узнает, что его оставили без представления? — тихо и спокойно, с эдакой ленцой спросил Бовэнь, облизнул искусанные губы, постучал по ним задумчиво пальцем и ехидно улыбнулся, — или вы и сами не прочь в камере смертников оказаться, а?

 

Бовэнь подмигнул, а у главного случился застой речи.

 

— Ты… ты… ты… — пыхтел он.

 

— Ага, я, — довольно кивнул Бовэнь, — дальше что? Он же не в курсе, что его так обделили, и что, подумать только, в полиции подчиняются не ему, а господину мэру? Ай-яй-яй, жалость-то какая — дослужиться до преклонных лет и остаться таким тупым и недальновидным. Что, всё ещё хотите рискнуть своим положением и по-быстрому прикончить нас? Так уверены, что вам это сойдёт с рук? Покажут по всем каналам, как и наше задержание показали. Все видели, и он — уж точно, раз такой любитель фигурного катания.

 

— А с чего ты, сопляк, решил, что правитель не в курсе про вас и что вы ему сдались? — навис главный над Бовэнем, — с чего ты решил, что не сойдёт, если вдруг и да? Вы всего лишь мелкие сопляки, которые…

 

— Мы такие же граждане, как и все в этой стране! — гневно заявил Бовэнь и встал, но тут же был усажен обратно конвоирами.

 

— Вы — никто, ясно? — вскричал главный, — вы — никто и звать вас никак. Вы нарушили закон!

 

— Так и вы же сейчас его нарушаете, — вмешался Юра. И тут главный подлетел к нему, замахнулся, Юра зажмурился, но удара не последовало. Между ними вырос Мучной. Нельзя, сказал. Так нельзя. Уволю, прошипел главный, звания лишу. Увольняйте, согласился Мучной, лишайте, да только так нельзя.

 

Можно нам уже пойти, подумал Юра, заколебали. В камере должно быть тихо и без всех этих разговоров ни о чём. Только бы не по разным рассадили. Эти могут — чисто из вредности. Одиночные. Камеры для смертников всегда ж одиночные. Или нет? Посмотрел на Бовэня — тот держал улыбку, несколько кривую, а глаза серьёзные, цепкие. И казалось, что если вдруг что, то и конвоиры не справятся.

 

Дверь хлопнула. Залетел ещё один полицейский — совсем тощий. Ага, на подтанцовке, решил Юра. Вон какой взмыленный и перепуганный, глазами так и мечется.

 

— Там… это… прибыли гвардейцы, — вытолкнул, не продышавшись, и вытянулся.

 

— Кардинала? — пискнул Юра и захрюкал в свой скукоженный уже стаканчик. Представил полицейских в красных мантиях и со шпагами, в шляпах с перьями, засмеялся в голос, на него посмотрели ошарашенно, Бовэнь - обеспокоенно. Дверь открылась снова, и в кабинет всунулись сначала длинные, прощупывающие воздух, усища, за ними жвала, набалдашечные глаза, а потом и всё коричнево-ржавое тело.

 

— Их на выход давать. Мы — забирать, — тело показало щетинистой желтушной лапой на Юру с Бовэнем. — Вас, — на главного полицейского, попытавшегося втянуться в себя, — кабинет на другой. Объяснительная и допрос вас делать.

 

— Но господин мэр…

 

— Не мэр больше.

 

~°•°~

 

Самый страшный сон в самом страшном сне. Забыть элементы программы, приложиться задом об лёд в самом конце проката, быть пойманным Черкасовой на поедании пирожков, увидеть, как обнимаются Креветка с Прокофьевым — всё это отходило на второй и третий планы. Никогда ещё Юре не снилось, что он будет сидеть между огромными тараканами в автобусе, под завязку забитом другими такими же огромными тараканами; будут втиснут между их жёсткими телами, смотреть на усатого хитинового водителя и не видеть улиц в окнах — потому что всё закрыто тараканами, утробно вибрирующими, мурчащими почти, каждый с запущенным процессором внутри. И собственное сердце в разнобой этим механическим сверчкам, в унисон другому сердцу — единственному другому живому в этом кошмаре.

 

И пусть и дальше не снится. Потому что это звездец будет, если да. Одним походом к психологу не обойтись. И вообще неизвестно, как с таким справляться. Ясно одно — отвращение к таким тварям на всю жизнь, и хорошо, если только оно. А ещё они воняли. Чем-то ядовито-химическим. Не сильно, но ощутимо.

 

Бовэнь сидел, закрыв глаза. Бледный до жути. Коснуться бы, поддержать. Но никак — мерзкие лапы на руках и ногах. Хоть не смотрят влюблённо тараканы эти — просто везут и везут. Ну да, им же нельзя. Это ж для правителя блюдо.

 

Юру передёрнуло. К горлу подкатило. Он перевесился через тараканьи лапы и задышал ртом часто-часто. Бовэнь открыл глаза, свесился к нему. Самого его мутило не меньше, держался на чистом упрямстве. Губы — в тонкую линию почти.

 

И больше никогда?..

 

Буду смотреть, пока… всегда

 

...в этом мире.

 

— Почему? — выдохнул Юра, сглотнул вязкую солёную слюну, — почему вы это делаете с нами? Со всеми? С этим миром?

 

Бовэнь выгнул бровь. Спрашиваешь, почему я такой дурак, что донимаю их? Юра пожал плечами. Тараканы изобразили похожее. И засвиристели, затряслись, задрожали лапами. Вот теперь точно блевану, подумал Юра и не блеванул. Бовэнь держал и его — взглядом, сжатыми губами, спокойствием — ледяным, пусть и шатким, таким, как лёд по весне. Лёд. Он его лёд. И там, куда их везут, тоже будет лёд. И коньки — вот они, в чехлах, в рюкзаке. А плана нет. Импровизация, ага. Произвольная программа почти, хотя совсем не одно и то же. Но ладно, справятся, в тысячный раз уже, наверное, повторил себе Юра, подмигнул Бовэню. Тот обозначил улыбку, моргнул попеременно. Юра прыснул смехом.

 

— Я бы вас съесть, — мечтательно проскрежетал ближайший к ним таракан и хлюпнул влажными жвалами.

 

~°•°~

 

Машенька. Почти обелиск. Инородно сияющий. Странно белый и чистый для этого места. Та самая Белая башня — недостижимая мечта. В тоннах грязи. Кругом мусор, налипшие на ворота обрывки газет, чавкающее под ногами смрадное нечто, сжавшиеся, как обугленные, чахлые деревца и где-то там, над мигающей красным вершиной, за километрами смога и куцыми облаками — смутно угадывающаяся луна, как если бы белым мазнули по грязному и тут же брызнули лужей. И никаких охранных постов, колючей проволоки.

 

— Вот же дерьмо, — сказал Бовэнь. Юра согласно угукнул. Таракан пихнул в спину. Другой похлюпал жвалами у самого уха и засвиристел довольно. Но быстро заткнулся, когда и ему в спину прилетело. Ну хоть сразу не сожрут, подумал Юра. Так себе утешение, конечно.

 

Подошли к башне. Ни окон, ни дверей. Абсолютно гладкая поверхность, разве что чуть шероховатая, как мелок. Юра провёл пальцем — ничего. В спину пихнули возмущённо и заверещали чего-то.

 

— Захлопнись, — сказал Юра. И сам поразился. Ну ок, решил не анализировать. Таракан подвис. Другой что-то ему скрежетнул, потёр лапами поверхность башни. Высветилась красноватая хрень с трещинками. Таракан приложил лапу и коротко свистнул. Красноватая хрень пиликнула и расширилась, открыв ход в башню. А внутри…

 

Автобус был ещё не самым страшным, осознал Юра. Потому что башня кишела тараканами. Они были везде — бегали по белым стенам, потолкам, уходящим вверх лестницам, друг по другу, падали сверху, сбоку, болтались на спинах и дрыгали лапами, пока не подбегали другие, бодали, а то и перебегали по брюхам. А ещё они были чуть меньше тех, которых Юра уже привык видеть в городе. Но гадили, кажется, столько же, если не больше. Под подошвами хрустело. Каким было покрытие пола — не угадаешь, плитка там, или сплошное что; всё под толстенным слоем бурого крупного порошкообразного нечто. И тараканы бегали в этом, разносили по стенам, затаптывали картины с изображёнными тараканами же.

 

Но все, как один, замерли, когда вошли Бовэнь с Юрой. Один увидел позже и шмякнулся перед ними, покрутился на спине, извернулся и встал, приоткрыв сочащиеся влагой жвала.

 

— Хрен тебе, — сказал Юра и для наглядности ещё и средний палец показал. Бовэнь рядом хмыкнул и вроде уже не глядел отмороженным пионом, который вот-вот завянет. Со влажными жвалами восторженно булькнул. В спину опять пихнули.

 

— Да ты достал! — отвязался Юра на пихавшего. Тот повертел глазами, протянул лапу и покачал ею.

 

— Вас наверх отвести. Правитель вас сначала сказал отдыхать. И есть, — проскрежетал.

 

— Кого есть? — спросил Юра. Сердце бамкнуло в уши.

 

— Вас, — механически ответил таракан, — есть. Спать. Вас утром представление давать. Правитель красиво хочет. Правитель усталость не хочет. Правитель вкусно хочет. Правитель…

 

— Всё-всё, мы поняли, мы пошли, — сказал Юра, взял Бовэня за руку и пошёл вверх по лестнице. Тараканы не отступали. Ну хоть другие не шли, только влажно мерцали жвалами и нетерпеливо переступали на месте. Упавший тоскливо свиристел вслед.

 

— А на крышу можно? — спросил на третьем пролёте Бовэнь, — воздухом подышать хочется.

 

— Запрещено. Правитель зачем вас крыша знает. И надейтесь не.

 

— Да я просто так спросил, воздух же. У вас дышать нечем.

 

— Надейтесь не.

 

 

Вот здесь, наверное, и держали тех, кто выиграл «счастливый билет». И не сбежишь — ни выхода, ни входа. Точнее, только такой же, как и в саму башню. Тараканья лапа с щетинками — и сим-сим открылся. А если лапу отпилить? Или только живая, прикрученная к живому брюху действует? И на крышу такой же сим-сим?

 

— Нам нужна тараканья лапа, — сказал Юра, как только их закрыли. Бовэнь поджал губы и задумчиво покивал. Ага, согласился Юра, я тоже в душе не ибу, где и как мы её раздобудем — по-тихому тут вряд ли кого прирежешь и расчленишь. Кошмар, какой кошмар. Хохотнул нервно. Бовэнь покосился.

 

— И мы с тобой как Сид и Нэнси, — пропел Юра и заржал. "И ни за что не доживём до пенсии", — допелось и осталось внутри.

 

— Чего?

 

— Да песня такая. Про парочку одну... — споткнулся, кхекнул и сказал в сторону: — ну типа преступную. Как Бонни и Клайд, знаешь? Ну типа такого.

 

Ох, подумал, вот это я лажанул. Бовэнь хмыкнул и осмотрелся. Да, не царские хоромы. Округлая небольшая комната, в которой только и лежать на голом матрасе, неожиданно белом и вроде даже новом — в плёнку запечатан. Хотя, может, и протирают. После. Тараканьими лапками. Шуршат шуршалками, щёточками своими. Готовят для новых счастливых слепцов.

 

В одном углу небольшое корыто и моток туалетной бумаги. И тут же еда на подносе — магазинные сэндвичи и бутилированная вода. Срок годности — не вышел. Но есть эту гадость, в которой куча и хлеба, и майонеза, и непонятной стрёмной колбасы? Ещё и рядом с сомнительным корытом. Юра решил, что не так уж он и голоден. Бовэнь взял только воду, придирчиво осмотрел бутылку, протёр крышку краем футболки и только после этого открыл. Подошёл к двум бадьям. Сказал: о, гляди-ка. Юра не понял.

 

— Это чё эта? — спросил.

 

— Это забота, — ядовито улыбнулся Бовэнь и снова отпил.

 

Одна бадья была доверху заполнена водой — ещё горячей, но вполне терпимой, чтобы мыться. Вторая — пустая. На полу — ковшик, два белых полотенца и набор одноразовых умывальных принадлежностей: зубная паста, по две щётки, отельные мыльца-таблетки.

 

— Чтобы мы к нему чистые и душистые шли, — сказал Юра.

 

— Угу. По загаженным его тараканами коридорам.

 

— Мы как в сказке, — сказал Юра, — страшной такой. Когда попадаешь к лесной ведьме, и она тебя сначала в баньку, покормит ещё, а потом в печку. И надо исхитриться, чтобы её саму на лопату усадить и в печке изжарить.

 

— Мне больше про Ма Ляна нравится, — с непроницаемым лицом сказал Бовэнь, закрыл бутылку, аккуратно поставил на поднос и плюхнулся на матрас. Ну и правильно, решил Юра и плюхнулся рядом, лёг плечом к плечу, попялился в белый потолок, светившийся по краям. Расскажи, попросил.

 

— Мама в детстве ещё читала. Жил на свете бедный мальчик, который очень хотел рисовать. И звали мальчика Ма Лян. Он пришёл к одному учителю, тот прогнал, потому что, вот ещё, учить за просто так. Мальчик поплакал и заснул. А во сне к нему пришёл старец, всучил кисть и велел рисовать сердцем. И после этого, что бы ни рисовал Ма Лян, всё оживало. Рыбу нарисует — рыба поплывёт. Еду нарисует… эээ… не оживала, но становилась настоящей, всех бедняков накормить можно было. Короче, чудеса творил. Ну и донесли на него. А там был жадный таракан. Ну, не таракан, а типа того, тоже всех гнобил. И захотел он это чудо себе. Ма Лян ему золото стал рисовать, да только всё мало было. Тогда Ма Лян нарисовал парусник и золотое дерево вдали. Таракан сел на корабль, Ма Лян нарисовал ветер и грохнул таракана вместе с парусником об скалу. А сам Ма Лян нарисовал себе берег моря и ушёл по нему от жадных тараканов. Вот такая сказка.

 

— То есть… он создал свой мир и ушёл жить в него? Ещё одна Система? — спросил Юра.

 

— Получается, что так. Суть в том, что он мог нарисовать что угодно для людей, сделать их счастливыми. И если бы им хватило этого, то, может, и таракану никто не донёс. Ху ноус. А ещё я предлагаю...

 

— Что?

 

— Поссать на их стены. И хрен они своими лапками это ототрут.

 

Юра засмеялся. Бовэнь засмеялся тоже.

 

Как же я буду потом, без разговоров с тобой, подумал Юра. Не скажу всего, что будет потом, не покажу ни моего Питера, ни моей Москвы, не увижу с тобой твой Китай. Не поссу больше на одну стену с тобой.

[Лестада]

========== 13 ==========

 

Такие, как я

Живут один час!

Запомни меня

Таким, как сейчас!

 

Звери - Запомни меня

 

Высшая степень доверия, или что это? Лежали, смотрели в тлеющий мерным светом по краям потолок. Молчали каждый о своем, хотя внутри зудело, что надо говорить, говорить без остановки, потому что потом ни спросить, ни ответить, но и так хорошо — просто быть и молчать, слушать дыхание друг друга и не слышать скрежет и копошения снаружи. Да когда ж эти успокоятся? Они вообще спят? Кажется, Юра спросил это. Или нет. Потому что Бовэнь повернулся и сказал, что теперь и им можно бы поспать.

 

— А давай, — Юра облизнул губы, — давай поиграем в игру? Ну или не поиграем. Давай, мы из одного мира? Вот, я приезжаю на зимнюю Олимпиаду в Пекин, а там — ты, поёшь и танцуешь на открытии…

 

— Это вряд ли, — усмехнулся Бовэнь и завалился опять на спину.

 

— Почему это? — Юра навис над ним.

 

— Агентство, конечно, у меня крутое, но мы только дебютнули, и… там ого-го каких звёзд приглашают. Это ж весь Китай представлять. Честь и ответственность. Нужно быть звездой национального масштаба, а я…

 

— А ты будешь, — уверенно заявил Юра и понял: не сомневается. Этот точно будет. На самой вершине. — Будешь, — повторил, — на самой вершине. Самая звездистая звезда.

 

— Звездистая? — теперь и глазами улыбнулся. Юра выдохнул.

 

— Она самая.

 

— А дальше? — хрипло спросил Бовэнь. — Ну ты приедешь на Олимпиаду, а я на открытии — танцую и пою. Что дальше? Расскажи?

 

— Ты… ты узнаешь меня? — Юра заглянул в тёмные глаза. Увидел себя. Тебе тоже больно, понял. Тоже страшно. Вернуться не туда. Вернуться и узнать, что твой мир – такой же, как этот.

 

Бовэнь сглотнул судорожно и кивнул.

 

— Даже если альтделит? — очень тихо спросил Юра.

 

— Даже если альтделит, — так же тихо ответил Ибо. — Точно узнаю. Не смогу не. И буду ходить на все твои прокаты. И кричать за тебя.

 

— Тебя ж узнают и затопчут.

 

— А я оденусь под тебя. Пусть думают, что это косплей.

 

— Когти замучают с предложениями сфоткаться.

 

— Замаскируюсь как-нибудь. Придумаю. Не такие уж у меня и толпы фанатов, чтоб прям переживать. И с твоими разберусь. Короче. Ты меня сбил.

 

— Ты будешь приходить на все мои прокаты, кричать и поддерживать, — голос дрогнул. Стоять, подумал Юра. Под веками уже скопилось горячее.

 

— Да. А ты… — так же ломко.

 

— А я буду ходить на твои концерты. Увижу там… И, может, мне удастся просочиться к гримёркам…

 

— Я познакомлю тебя с парнями. А потом мы пойдём смотреть Пекин, и я буду узнавать его вместе с тобой.

 

— И ты, быть может, когда-нибудь приедешь в Питер. Не в рамках тура, а… просто так.

 

Помолчали. Бовэнь задумчиво выводил пальцами какие-то фигуры на плече. Палочка, палочка, крючок, точка сверху. И рядом окошко на ножке и две черты под ним. И снова. Раз за разом. Раз за разом. Иероглифы он там пишет, что ли? Знать бы какие. Можно спросить. Но лучше потом. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», — пропелось зачем-то в голове. Откуда это вообще сейчас? Чёрно-белое в покоцанном мире.

 

~°•°~

 

Проснулись от копошения, скрежета и тихих восторженных треллей, переходящих в присвистывания — над ухом, над головой, сбоку, со всех сторон. Бовэнь вскрикнул и выругался. Юра открыл глаза и закрыл обратно. Подышал, приходя в себя, вспомнил холод льда, нащупал руку Бовэня, сжал и только после этого снова открыл глаза. Твари нависали и двигали слюнявыми жвалами, подрагивали ржавыми телами, потирались друг о друга и смотрели преданно, просительно.

 

— Чего вылупились? — буркнул Юра, — пшли вон.

 

— Мы смотреть. Ночью. Вы красиво делали, красиво мылись, — ответил один, и со жвал его устремилась вниз слизь. Отростки по бокам распухли и подрагивали. Юру передёрнуло. Вот же мерзость. И тут до него дошло. Он уставился в неверии на обступивших их тараканов. Грёбаные вуайеристы. Они что делали? Юра запыхтел, подбирая слова. На ум ничего, кроме «ну вы ваще» не приходило.

 

— Что, с порнушкой совсем плохо? Не додают? — спросил Бовэнь.

 

— Порнушка? — тараканы застукались глазами, зачесались. И скрипели, скрипели, скрипели. Бовэнь ухмыльнулся.

 

— Ну, порнушка, знаете? Вот как вы на нас смотрели, некоторые такое снимают на камеру. Чтобы потом можно было смотреть и пересматривать.

 

— У нас такое… цццц…. Нельзя делать…. Цццц… запрещено… цццц…. Только у вас смотреть… цццц…. И у нас… цццц…. Не красиво. Вы — красивые есть. Такими как вы…. Цццц… стать… цццц, — тараканы всё цыкали и цыкали, скворчали, и Юра с удивлением понял, что это они вроде как… жалуются? Мелькнула сумасшедшая мысль. Юра выровнял дыхание, вот бы ещё сердце так не стучало.

 

— А вы… наверное, можете стать такими же как мы, — закинул на пробу. Тараканы прекратили шебуршать, вытянули набалдашники глаз.

 

— Ну, если вы пустите нас на крышу, то мы всё устроим, — сказал Юра.

 

— Даааа, — лениво протянул Бовэнь, словно одолжение делал, — все же знают. А вам опять не говорили, да?

 

Тараканы закачались в нетерпении. Юра едва удержался, чтобы не переглянуться с Бовэнем. Хмыкнул типа он всё понимает и очень сочувствует несчастным обделённым.

 

— У вашего пропуска между мирами есть ещё одна функция, — сказал Юра.

 

— Исключено. Цццц, — встрял один таракан, но другие выдавили его за линию тесного круга и заурчали. Ух, процессоры. Бовэнь раздражительно отмахнулся рукой.

 

— Мы вообще не про это, — сказал, — если знать, как и куда нажимать, то можно запустить процесс превращения, трансформации, перехода из одной формы в другую. И тогда вы будете как мы. Здорово же, а? И на коньках как мы, и в танцах как мы, и всё как мы.

 

Тараканы урчали и вибрировали. Думали. А Бовэнь потягивался, футболка задиралась, открывая бледный живот с родинками, крутил головой, разминая шею, выпячивая и без того торчащий кадык, поглядывал на тараканов из-под ресниц и закусывал нижнюю губу. Вот же засранец, нервно смеялся про себя Юра, хотел было подыграть, но понял, что запорет, потому что может вот так включаться только на льду, и то — там не специальное, а то, что идёт изнутри, он становится тем, что показывает, вытаскивает из себя, обнажаясь лишь там. А Бовэнь как по щелчку пальцев — вот он был перепуганным, и вот уже вовсю заманивает тварей. И те в восхищении, и Юра в восхищении. Как бы не сожрали. Не сдержатся же. Вон как смотрят и покачиваются, в транс впали.

 

— Ццццц, — возмущённо зацыкало за сомкнутыми рядами.

 

— Цц, — горестно поникли усами и лапами. Расступились. Подвинули поднос — теперь там стояло две банки йогурта и две бутылки воды. Сменили и умывальные принадлежности. Постояли возле стены в жёлтых потёках, заглянули под перевёрнутый таз, поскрежетали между собой, обернулись. Бовэнь улыбнулся и пожал плечами. Юра показал фак и тоже улыбнулся. Тараканы поцыкали. «Ну что с этих взять», — почудилось Юре в этом. Ну да, феи не только летают, а пионы не только благоухают. И вообще — от многих только дерьмо и остаётся. А эти при жизни его разводят и чего-то ещё удивляются, когда прилетает ответка.

 

Один из тараканов чего-то понажимал на стене, та осветилась красным под его щетинистой лапой, а после, загудев, вся пошла рябью красных помех. И когда выключилась, опять стала мертвенно белой, таз с подарком исчез. Ну вот, подумал Юра, а мы так старались.

 

 

Вели всё по тем же замызганным коридорам. И Юра всё гадал — отчего не запустят такую же уборку, как в их карцере? Казалось, что отгадка на поверхности, но никак не мог нащупать. Шорох и скрежет тараканьих ног и тел раздражал, но уже не так, как в первые дни, не пугал. Вот эти всё равно ничего им не сделают, не посмеют, а с главным они и сами разделаются. И не думать о другом, не подпускать.

 

Бовэнь косился на него, сжимал руку в руке, а губы у него сделались совсем маленькие. Словно и не смеялся ещё утром. Собрался. Решительный. В мозгу пробовало метаться паническое «что мы будем делать, что мы будем делать», Юра кусал себя за внутреннюю сторону щёк, встряхивал чёлкой, «пошли прочь», думал яростно. В последнем из коридоров, по ощущениям на самом верху самой высокой башни, заметил ответвление. Может, туда. А, может, и нет. Шанс только один. Не упустить бы.

 

Последняя стена мигнула красным и открыла проход в большой зал, в центре которого сиял каток. Чуть поодаль, на возвышении у огромного, переливающегося всеми цветами, дивана — белый помост, окружённый софитами. Это Бовэнь будет там, а я внизу, похолодел Юра. И диван. Для кого такой огромный диван, для какой твари?

 

Твари поменьше оживлённо стрекотали, цыкали, выводили трели на трибунах. Заполнили собой всё до самого потолка. Иные залезли на перекрытия, скособочились у проводов и свисали сверху, рискуя рухнуть на тот же лёд в любой момент. И все как один радостно засвиристели и заурчали, когда конвой ввёл Юру с Бовэнем.

 

Поднялись по ступеням на помост. Тараканье море волновалось. Ещё немного и грозило выйти из берегов — перехлестнуть через ограждения на катке и добраться до помоста. Юре стало дурно. Пожалел, что всё же съел йогурт. Но тот не просроченный был. И всяко лучше вчерашнего сэндвича. Бовэнь до боли вцепился в его руку. И это держало, рассеивало подступающую тошноту. Юра вдавил ногти в его ладонь. Я с тобой. А ты со мной. Мы вместе. Обвёл взглядом беснующуюся толпу. За всей этой копошащейся ржавой массой выходов не видать. Ни единого. Это ещё не пиздец, всё же покачнулся, ощутил под спиной плечо Бовэня. Зал благоговейно стих.

 

Вползало. Шуршало по стене десятками ног. Несло сочленения. Огромное. Гигантское. Тело. Плоская многоножка в золотой пыльце. В броне, инкрустированной сверкающими камнями. Юра не удивился бы, окажись это бриллиантами. Кто-то засмеялся. Звонко и отчаянно. Икнул и засмеялся снова. Это он сам. Одной рукой держался за Бовэня, другой — за свой живот и сгибался от раздиравшего хохота. Многоножка замерла.

 

— Уродливая тварина, — выдал сквозь смех Юра, — да сколько золота не нацепишь, сколько нас не сожрёшь, как была уродиной, так и останешься. Что, небось и картины малюешь? Гаааадость, — протянул он и вывалил язык, — фе.

 

Многоножка подобралась и так быстро метнулась к ним, что Юре снова стало страшно. Он даже не понял, как умудрился всё же не зажмуриться и устоять на ногах, когда эта махина нависла над ними, развела в стороны мерцающие зазубренные жвала и щёлкнула ими у самого лица. На куртку капнуло желтоватое и химически воняющее.

 

— Я тебя может так сейчас и съесть? — спросила неживым голосом. — Ты с чего взять решил, что говоришь? Мы — вас лучше. Мы — вас сильнее. Вы — слабые. Вы — забавные. Но скоро уже скучные.

 

Многоножка вытянулась. Указала тремя рядами передних правых на них.

 

— Их сейчас съесть? — спросила громко. Тараканы разочарованно и испуганно застрекотали, зацыкали.

 

— Нас же они убить хотят решили, — сказала громче. Тараканы дружно ахнули.

 

— Нет, — возразил Бовэнь, — не было такого. В тот раз того сына мэра мы случайно, мы не хотели. Он сам напал. У нас не было выбора. Мы защищались. Не можем мы всех вас так же, как и его…

 

— Ты мне что вправляешь? — ласково почти, — мы вас всё знаем. И как в соцсетях вы. Больше кто? И только как барьеры обход сделали?

 

Многоножка опала и заструилась по полу, покружила по стене и стекла на диван. Белая поверхность за ней замерцала красным, и в этом мареве возникли окошки сообщений, а в них — история всех переписок с сИстричкой. И даже та, которой ещё не было в телефоне, а только в том доме, в первую ночь.

 

«Вирус захватил всё. Руководит всем. Тяжело пробиться».

 

«Сохраняйте благоразумие. Не выделяйтесь. Тревожно».

 

«Система выражает сожаление. Системе пришлось выдернуть вас из ваших миров».

 

«Система просит вас найти ключ-карту и разбить её».

 

«Система выражает сожаление…»

 

«Система просит…»

 

«Системе больше не на кого…»

 

Мигнуло и исчезло. Сколько у неё осталось неповреждённых участков? Сколько ещё этому миру? Скучные, сказала многоножка. Уже скучные. Этот мир почти сожрали. Пора в другой. Быть может… Юра содрогнулся. Нет.

 

— И что? Не будешь даже смотреть? — спросил. Язык слушался плохо. Жвала многоножки потёрлись друг о друга.

 

— Почему же? Смотреть буду. После вы такие вкусные есть. Одежду менять, лицо надо красить? Там, — указала вниз, — гримировать делать.

 

А дальше скрежет тараканам, стоящим возле Бовэня и Юры. Те подтолкнули в спину. Вот он шанс, решил Юра. Посмотрел на Бовэня, улыбнулся ему. Не реви, приказал себе. Ты сможешь. Мы сможем.

 

— Ю кэн ран[1], — сказал, пока шли через тараканьи ряды, — ай кэн дэнс[2]. Афте[3]. Вин зе тайм[4]. Зей синк зэт ай эм — итс ю. Энд ю ран. Ап. Джаст ду ит[5]. Я... аригато[6], знаешь? Спасибо, что это ты.

 

— Нет, — выдохнул Ибо. — Я не… вонт лив ю[7]. Ни ради этого мира, ни ради ещё какого. И тебе... спасибо. Файтинг[8].

 

— Ты должен.

 

— Никому и ничего.

 

— Если… так надо, понимаешь?

 

— Да.

 

Их завели в закуток, огороженный синим брезентом. На одном покосившемся столе кренилось зеркало. Светилась половина лампочек. Тускло. Разбросанные кисти, баночка с пудрой вперемешку с пылью — бежевое, прибитое серым. Грязные ватные диски. Рассыпавшиеся тени. Нити волос, застрявшие в расчёсках. Светлые, тёмные, розовые, синие, зелёные. В каком состоянии сюда приходили? Надеялись ли ещё на что-то или уже нет? О чём думали, когда наносили румяна, подчёркивали скулы хайлатером?

Их никого нет. А они — да. Пока ещё да.

 

— Ты будешь сидеть здесь, — сказал Юра, — потом ран, айл дэнс. Андерстенд?

 

— Да, — ответил Бовэнь, обнял, вжал в себя, уткнулся носом в шею. Под рёбрами горело и рвалось. Бовэнь отстранился, заглянул в глаза. У самого они были уже мокрые. А кончик носа — розовым.

 

По брезенту скрежетнули. Просунулась тараканья голова. Юра кивнул.

 

— Он здесь побудет, можно же? — спросил.

 

Таракан ничего не ответил. Значит, можно. Юра сел на шаткую скамеечку. Вытащил из рюкзака коньки. Огладил лезвия. Блеснули. Поднёс к лицу. Спасибо, сказал в чёрное мерцающее крошево на ботинках. Это и за тебя будет, чтобы тебе там было спокойно, подумал. Снаружи уже нетерпеливо гудели, топали складно. Юра шнуровал коньки. Проверял, чтобы всё нормально было, петелька к петельке. Дурнота отступила. И ком в горле уменьшился. Не давило. По венам же бежал холод. Загляни, всковырни, а там — ртуть, яд для всех, кто будет жрать. Смертельное оружие. Я — смертельное оружие, отвлекающий манёвр, ледяной тигр, мать вашу, русская фея.

 

Уже на выходе посмотрел на Бовэня. Поднял большие пальцы вверх. Тот глядел угрюмо, но дрогнул уголком рта, шагнул навстречу и остался. Шевельнул безмолвно губами. Я же не понимаю, застонал мысленно Юра. Я запомню тебя, подумал. Обязательно запомню. И это не сломит меня. Ничто теперь не сломит.

 

Таракан цокнул недовольно. Иди в звезду, окрысился Юра, дёрнул плечом и отвернулся. Двинулся. Ну вот и всё, ударило в груди. Да плевать, стиснул зубы. Глянул мельком на зрителей. Хмыкнул своей правоте. Он им так вжарит, что не то что смотреть по сторонам, дышать не смогут, захлебнутся своей же слюной.

 

Снял чехлы, открыл дверцу, вышел на лёд, вскинул руки. Многоножка подалась вперёд, пожирала милипизерными кругляшами, со жвал сочилось. Фу, мерзость. Не страшное. Пакостное. Гниль в золоте. Загадившая всё, до чего добралась.

 

Музыка не шла. А, да, хлопнул себя по бедру. Подъехал к бортику, перегнулся, выудил рюкзак, а из него — телефон. Ну, не подведи. Кошмар будет, если и в этом Система крякнулась. Выдохнул. Трек нашёлся.

 

Выехал в центр катка. Положил телефон в карман куртки и так, в кармане нажал плэй. Грянуло. Юра ринулся вперёд. Как бы я хотел, как бы хотел, чтобы вы сдохли все. Сдохли так же мучительно, как и ваши жертвы. Чтобы вы так же усыхали, не в силах вздохнуть, позвать на помощь. Умирали на порогах больниц, стучали в закрытые двери, метались по засранным коридорам и не могли найти выхода. Чтобы вы так же верили и погибали обманутые. Взбирались и падали, разбивались насмерть, в лепёшку, в мерзкую хлюпающую лужу, в ничто. Сдохли в мучительной агонии.

 

Юра взлетал и рассекал коньками воздух, взрезал лёд, заворачивался в тройной аксель и разбивал тараканьи агапэ в труху — так они слаженно вдыхали и выдыхали при каждом прыжке. Многоножка и та — свесилась со своего возвышения, повисла, зацепившись за диван задними рядами ног. Смотри, тварь, смотри! Юра крутил бильман и представлял, что ввинчивается в сочленения, раздирает их и расшвыривает. Старался не думать о том, что пока все смотрят на него, где-то в этой Машеньке ввинчивается в коридоры Бовэнь — пустые, должны быть пустые, потому что все здесь. Получится. У него всё получится. У них получится.

 

Прыгнул, и лёд прыгнул вместе с ним. Юра едва не улетел, но сориентировался и посадил как надо. Разогнался, заходя на следующий элемент. Лёд прыгнул снова. Юра коснулся его рукой, уходя от падения. Рядом шмякнулся один из тараканов, прежде висевший на проводах, засучил ногами. Юра объехал и чуть не налетел на другого, упавшего перед ним при следующем прыжке катка — затормозил так резко, что таракана обсыпало крошкой льда, а каток всё содрогался и содрогался, тараканы ссыпались с трибун, словно их что вытряхивало. Многоножка обернулась вокруг помоста, вцепилась передней частью в диван и верещала бензопилой, рассыпая золотую пыльцу. Юра уже ни черта не понимал — всё превратилось в мешанину из ржавых тел, скрежета и механического визга, и под всем этим рвущееся из динамиков в его куртке I wish you well, wish you well in your agony. Тараканы падали и переворачивались, бежали куда-то, стукались друг об друга и снова падали. Юра едва успевал уворачиваться, но на него никто не нападал — им было не до этого. Что-то происходило снаружи. Что-то, что сотрясало могучие стены, посылало по ним красные сети и сеяло панику. Юра очень надеялся, что это не конец мира. Но что тогда?

 

Выключил трек и прорвался к бортикам и лихорадочно шарил взглядом по копошащейся свалке, намечая пути, как вдруг его схватили за куртку на спине и дёрнули. Юра взмахнул руками и развернулся. Бовэнь. Вернулся за ним и улыбался так, как будто вокруг не творился апокалипсис.

 

— Твоё? — Бовэнь поднял руку с зажатым в ней рюкзаком. Юра ошалело моргнул. Отмер. Подтянулся, перемахнул через бортик, бросился расшнуровывать коньки, боясь, что в любой момент сверху упадёт какой-нибудь таракан и раздавит их, обездвижит, лишит последнего шанса. Пальцы не слушались, сбивались. Бовэнь присел рядом и помогал. Кеды зашнуровывали в четыре руки, стукаясь лбами при каждом толчке. Сорвались и побежали, и в ту же секунду туда, где они только что были, рухнула многоножка, обдав облаком золотой пыли. Поднялась резво и завибрировала, разевая жвала, вытягивая длинные прозрачные отростки с бурлящими в них ржавыми пузырями.

 

Юра бежал за Бовэнем, держал его за руку и нет-нет, да оглядывался. Многоножка струилась за ними, расшвыривала сыпящихся перед ней тараканов, хрустела их панцирями и скрежетала десятками ног. От этого визга закладывало уши. А ещё Юра очень боялся, что рано или поздно, но они упрутся в запороленную стену.

 

— Нам надо вернуться, — прокричал он.

 

— Что? Ты спятил? — отозвался Бовэнь и рванул в следующее ответвление. Туда они вообще бегут или не туда, хер понять. Многоножка брызгала слюной и рассерженно звала.

 

— Надо! — крикнул Юра, выдернул руку и помчался обратно. Сам не верил в то, что делает. Но иначе не выбраться. Бовэнь нагнал его. Ну ты и говнюк, сказал и расхохотался. Крылья. Юре казалось, что они обрели крылья и попутный ветер в спину. Многоножка радостно уруркнула, поднялась на задних ногах, раскрыла передние, упёрлась жвалами в потолок. Тупая тварина, подумал Юра, дал знак Бовэню, и они проехались на коленях под вибрирующим бледно-желтым брюхом и вонючим жирным задом с налившимися растопыренными отростками. И пока многоножка разворачивалась в тесном коридоре, они выискивали в толпе поверженных тараканов самого безопасного — того, кому перешибло все ганглии, превратило в мокрое место, и он не вопьётся в шею или куда ещё. Нашли. Юра дёрнул горловину рюкзака, вытащил коньки, дал один Бовэню, другой себе, и они принялись рубить тараканью конечность. Многоножка уже опала как надо и подминала под себя новых паникующих тараканов. Что ж ты не отдашь приказ о захвате, думал Юра, выкручивая конечность. Хочешь самолично поймать и слопать? Эффект охоты? Скучно тебе, тварь? Вот и развлечение подвалило, да?

 

Конечность хрустнула. Оторвали. Вовремя. Многоножка, растеряв большую половину золотой пыльцы и теперь просто желтушная, неслась к ним. И тот же финт не проделаешь — всеми ногами была на полу, не приподнимаясь и на одни передние. Ну ладно.

 

— Да? — спросил Бовэнь.

 

— Да, — ответил Юра.

 

Многоножка неслась на них, они на неё, перепрыгивали через падающих тараканов, подныривали под летящими другими. И когда уже многоножка довольно урурукнула в очередной раз, приветственно раскрыв сочащиеся жвала, Юра с Бовэнем оттолкнулись от пола, запрыгнули на неё и пробежали по ходящему ходуном и поднимающемуся телу. Скатились, едва успев увернуться от накренившейся назад, изогнувшей голову. Воткнулась жвалами и прозрачными копьями в собственный зад. Заверещала так, что стены пошли новой рябью помех — и не понятно, от того, что сотрясало их снаружи, или от зашкаливающих звуков внутри. Размышлять над этим было некогда. Юра бежал и задыхался. Лёгкие жгло. Вот и нужный поворот. Вроде бы. Бовэнь завернул первым и дёрнул за собой. Здесь было темно и тихо — не считая вспыхивающих красным и гаснущих стен. Туннель уводил всё выше и выше — без ступеней, постепенный подъём пола. Заворачивался улиткой, и Юре уже начало казаться, что конца этому не будет. Круг за кругом, круг за кругом — под загнанное дыхание и барабан сердца в ушах.

 

Тупик. Упёрлись. Гладкая стена. Юра поднял тараканью конечность.

 

— И куда её? — спросил.

 

Бовэнь пожал плечами.

 

— Просто приложи её уже куда-нибудь, — схватил Юру за руку и приставил тараканью конечность к стене. Стена задумалась — осветилась под щетинками бледно-красным. Юра затаил дыхание. А что, если и правда только на живую реагирует, а на дохлятину не будет? Всё подпрыгнуло. Под конечностью вспыхнуло, и стена отъехала. Шагнули внутрь, за спинами щёлкнуло, а в лицо пахнуло химическим смрадом и восторженным рокотом сотен тел.

 

Таракашки. Куда ни глянь. Устилают все поверхности. Качаются на паутинчатых качелях и капают слюной. Держат задними лапками золотые мячи и капают слюной. Вымазались в красках на холстах и залили слюнями. Подпрыгивают при каждом толчке и свиристят весело, брызгая слюнями.

 

— Штопанный детский сад, — выдал Юра и спешно засунул оторванную тараканью конечность в рюкзак.

 

— Еда? — спросил тонким голоском один таракашка и подбежал к Бовэню, поднялся на задние лапки, передними прощупал его ногу, глянул умильно большущими мерцающими глазами.

 

— Нет, — выскрипел Бовэнь. Кашлянул, прочищая горло. — Не еда, — повторил. — Мы ядовитые. Яд, понимаешь? Съешь, и животик будет бо-бо, болеть будет животик. Хочешь, чтобы животик болел?

 

— Нет, — ответил таракашка, — животик болеть не хочу, — задумался, поморгал, наклонил глаза вбок. — Играть?

 

— Ага, — широко улыбнулся Бовэнь и подмигнул. — Играть. В исследователей. Найти путь до большого красного камня на крыше и провести нас к нему. Кто первый найдёт путь и отведёт нас, тот и выиграет.

 

— Что выиграет? — спросил другой таракашка. Остальные заинтересованно молчали.

 

— А это я скажу уже после того, как игра будет закончена. Сюрприз будет. Внезапный подарок.

 

— Игра потом другая будет? Старший братик игру другую делать будет?

 

— Делать будет, — заверил Бовэнь и погладил таракашку по лапке, которой тот всё ещё опирался о его ногу. Вот эта да, только и смог подумать Юра.

 

Таракашки урчали. И тут за спинами щёлкнуло. Стена осветилась красным. Бовэнь метнулся в сторону, утянул за собой Юру и шепнул быстро таракашкам: «Игра началась. Прятки». Растянулись на полу, Юра зажмурился и закрыл кулаком рот — десятки маленьких лапок прошлись по его спине, вскарабкались и закрыли собой.

 

Что-то вползло в комнату, грузно бахнуло и скрежетнуло. Таракашки синхронно просвиристели ответ. Скрежетнуло уточняюще. Довольные тонкие трели таракашек. Проскрежетало ближе, прошло совсем рядом. Спросило снова. Таракашки поцыкали и уруркнули. Скрежетнуло и удалилось. Стена щёлкнула, и спине стало свободно.

Они поднялись. Таракашки глядели радостно и подрагивали задними частями тел.

 

— Молодцы, — похвалил Бовэнь, — а теперь следующий этап. Ну, кто самый-самый исследователь?

 

— Мы! Мы все! — ответили таракашки. И опять один выбежал вперёд, потёрся о ногу Ибо и спросил: — Мы вас точно нельзя есть? Вы точно яд? Вы пахнуть и вид вкусно.

 

— Точно, — заверил Бовэнь. — Но если ты хочешь, чтобы у тебя болел животик, то можешь проверить и надкусить.

 

— Животик болеть плохо, — серьёзно сказал таракашка.

 

Плохо-плохо, поддержали другие. А Юре стало немного совестно. То есть он понимал, что из этих малявок потом вырастят мерзкие твари, пожирающие миры — они и сейчас готовы были схомячить их с превеликим удовольствием, — но дети же. Наивные и доверчивые.

 

— Ну так что? — спросил Бовэнь, — кто отведёт нас? Призов хватит для всех.

 

— Мы отведём, — загомонили таракашки, — мы это где знаем, чувствуем. Нами за идите.

 

И они хлынули к противоположной стене. Юра и Бовэнь осторожно, стараясь не наступать ни на кого, за ними. Свернули в одно из ответвлений и упёрлись в ещё один тупик. За этой стеной, сказали таракашки. За этой, другой и ещё одной. Прикоснулись лапками, но стена не среагировала. Юра поднял рюкзак, вытащил из горловины конец лапы и приставил. Стена отъехала. Короткий переход наверх, ещё стена, за ней совсем крутой подъём — таракашки посадили на себя и понесли. Юра погладил гладкий холодный хитин. Прости, подумал. Так надо.

 

И вот последняя стена открылась. Свинцовое небо в красных всполохах и веренице розовых хлопьев. Не пепел. Снежинки. Холодно. Таракашечная река вынесла на крышу, ударила об ограждения и рассыпалась. Башня содрогнулась. Юра вцепился в ледяные склизкие прутья, Бовэнь привалился рядом. Внизу волновалось людское море — чёрные полицейские ряды отступали к границам его, теснимые гражданским разноцветьем, а в середине разгонялись БТРы и таранили башню, кричали сирены, и вдалеке взрезали воздух вертолёты. «Мы… для вашей безопасности», «Мы… для вашей безопасности» — долетало снизу из полицейских громкоговорителей и глохло в людском рёве и автоматных очередях. Проигран. Этот бой проигран, окатило холодом осознания.

 

Подбежали к рубиновой карте, закреплённой на белой трубе. Карта мигала и едва слышно жужжала. А если током вдарит, подумал Юра. Посмотрел на Бовэня. Тот хмуро разглядывал карту. Зе сейм щит, бро? Ты нужен мне, бро. Шмыгнул носом. Ладно, пора кончать это. Перехватил рюкзак. Там же коньки. Можно ими вдарить. Попробовать так свалить карту.

 

— А приз? — подал голосок таракашка. Приз-приз-приз, заскандировали другие. Бовэнь приставил указательный палец к губам и сделал «тшшш».

 

— Секретность миссии. Я не говорил? Сообщаю. У вас очень секретная миссия. А приз… — постучал пальцем по губам, посмотрел на Юру.

 

— Приз — доставка домой, — облизнув пересохшие губы, сказал Юра, — вы хотите домой? В свой мир? Здесь же всё чужое, так? А ваш мир — там круто, наверное, да?

 

Таракашки затихли. Набалдашечные глаза увлажнились и глядели с осуждением. Тельца завибрировали. Приплыли, понял Юра и крепче ухватил рюкзак, завёл руку, примериваясь.

 

— Но у нас дома нет быть, — сказал удивлённо таракашка, — мы наш мир съели. Вкусно быть было, создатель сказать было. Самый вкусный быть было, - таракашка выпустил слюну, — ы — вкусный?

 

— Яд, отрава, — ответил Юра и вдарил по карте. Засияла трещиной. Бовэнь подпрыгнул и зарядил ногой. Карта натужно заскрипела, повисла на розовых прожилках проводов. Таракашки припали к крыше, замотали лапками.

 

— Больно! Животик! Мой животик! — кричал ближайший к ним таракашка, тот, который ещё недавно потирался о ноги Бовэня. Юра присел к нему, закрыл глаза на секунду, вдохнул-выдохнул и отсёк ударом лезвия голову, погрузил лезвие в центр дрыгающихся сочленений, наступил на всё ещё мерцающие глаза, всхлипнул, отвернулся от постанывающей массы. Бовэнь колошматил по карте какой-то арматуриной — выдернул из ограждения крыши. Карта вдавливалась, покрывалось паутиной трещин как пуленепробиваемое стекло, но не поддавалась. Позади громыхнуло. Юра обернулся.

 

Покачиваясь, на крышу вылезала многоножка. Выхаркивала из пасти густую ржавую слизь, погребала под собой плачущих таракашек и медленно ползла к ним, к карте. Бовэнь вздрогнул и заколотил сильнее, чаще. Юра вбивал лезвия. Кожа ботинок скользила под потными пальцами. Многоножка верещала, вспыхивала красным и приближалась, тянула жвала и мутные отростки. Юра ударил снова, Бовэнь загнал в то же место арматурину, карта разлетелась алыми брызгами, выстрелила сияющим снопом вверх, и всё снесло, затопило красным светом, оглушило и вырубило. Юра не понял, кто кого схватил за руку первым — главное, что схватил. Держал. В горячей и живой.

  

========== 14 ==========

 

Микросхемы терпят все,

Можешь делать все что хочешь.

Невиновен, как артист,

Чист, как новогодний кролик.

За меня умрет радист,

Перепутавший пароли.

 

Звери «Игра в себя»

 

«Их нет! Их тут нет! Никого нет! Они жрали! Правда жрали! Всех!» — кричали как будто откуда-то сверху и хрустели по чему-то. Юра разлепил глаза и, пошатываясь, встал на четвереньки и зажмурился — в голову словно спицу воткнуло. Подышал. Попробовал снова. Вздрогнул — под правой рукой была оторванная тараканья лапка. Маленькая. Юра согнулся, прижал живот локтями. Мутило. Сквозь разноцветные пятна посмотрел по сторонам. По усеянной тараканьми трупиками крыше бродили элы, несколько забрались на перевёрнутую кверху жемчужным пузом многоножку и прыгали на ней, хохотали. Как идиоты, поморщился Юра. И всё же поднялся. Бовэня не было нигде. Юра чуть не сел снова. Упёрся ладонями в колени. Вдох-выдох, вдох-выдох. Мотнул головой — боль тут же дала о себе знать. Пощупал затылок. Ну да, шишка назревала. Ладно, это хуйня. Где Бовэнь?

 

— Бовэнь! — крикнул Юра. Никто и не глянул. Ага, не до этого. Вон как весело на многоножке. Ещё найдут залежи золотой пыльцы, так вообще веселуха будет. Фу, нет, так нельзя. И на таракашек смотреть нельзя. Думать о них. Всё сделали правильно, не было другого выбора. Не было. Убедить себя сложнее всего. Но спасли же наконец этот прогнивший мир с дохлой Системой? И теперь… домой. И, что, Бовэнь уже… там? Дома? Или же…

 

Элы всё так же прыгали. Бродили между телами, выискивали кого-то. И вдруг на крышу поднялся Тирел. Говорил что-то хмуро. Присел и начал руками разгребать хитиновые горы. Элы потоптались и последовали примеру. Точно, подумал Юра. Точно. С Тирелом он потом успеет. Сейчас главное — Бовэня найти. Не могла же Система вот прям щаз отправить их по домам, при этом одного забыв здесь. Или на двоих силёнок не хватило?

 

Бросился помогать элам. Поднимал и откладывал тело за телом. Хотел быстро, но не мог. Казалось, что сколько бы ни убирал, не уменьшалось. Старался не смотреть. Отвращения не было. Только не проходящая уже боль в горле от вставшего кома. Слёз тоже не было. Наоборот как-то слишком сухо — так, что под веками горело. Лёгкие. Какие же они лёгкие, подумал Юра и всё же всхлипнул. Отвесил себе пощёчину, закусил губу и продолжил.

 

— Их здесь нет, — сказал Тирел, когда площадка была расчищена. Юра покачнулся.

 

— Кого нет? — спросил хрипло. Тирел и не посмотрел. Стоял и пялился в пустую площадку.

 

— Кого нет? — прошипел Юра. Подскочил к Тирелу, — кого нет?! — закричал. Попробовал схватить его за куртку, но пальцы прошли сквозь.

 

— Это что ещё за …? — Юра отшатнулся и посмотрел на свои руки. Такие же как обычно. Родинка на среднем пальце. Откуда? Не было же. Вообще родинок не было. А теперь есть. Такая же как у Бовэня. — Чё за …? Эй! Тирел! Ты… ты видишь меня? Видишь? Тирел?! Ну же?!

 

Юра кричал и прыгал, но ни Тирел, ни кто другой не видели его. Стояли с похоронными лицами. Ну всё, пронеслось в голове, неужели game over внутри миссии, и я всё, навсегда всё? Навсегда здесь, вот так. Один.

 

Придавило. Не вздохнуть. Пнул ближайшего эла, налетел на Тирела. Ударился плечом, а этим — ничего. Элы и бровью не вели — стояли, переговаривались, хлопали Тирела по опущенным плечам. Утешающе. «Мы сделали всё, что могли». «Поздно. Слишком поздно». «Мы поздно поняли». «Если бы не ты». «Ты открыл глаза».

 

Юра крутил головой и не мог понять, что за пургу они несут. На что открыл глаза? Как открыл глаза? И где Бовэнь? Саданул по ограждению и взвыл от боли. «Да что за …, что за …», — шептал он и кружил на месте. Ещё чуть-чуть и схватил бы себя за волосы, общипал всего — только всё это было зря, потому что он чувствовал всё, а его не чувствовал никто. Не осязал. Они были на одной волне, а он на другой. И шипел, заглушаемый помехами. Сбоил.

 

— Юрррла? — спросил Бовэнь за спиной. Юра как поднял руку, чтобы кинуть в одного из элов телефон, так и застыл. Развернулся. Бовэнь. Лохматый, с ссадиной на подбородке, но живой. Осязаемый.

 

— Ты… ты… живой, — выдохнул Юра и растёр набежавшее в глазах, вдавил обратно, махнул рукой. Рассмеялся сквозь слёзы, сквозь боль в треснувшей нижней губе, шагнул к Бовэню, обнял. Всё так же валил снег — белый-белый, крупный. Помощницы у бабушки Метелицы трудились на славу, не жалели ни себя, ни подушки. «Это странно, — думал Юра. — Идёт снег, я в тонкой куртке, а холода не чувствую. Но тепло его тела — да. Словно одни мы — настоящие».

 

— Ты чувствуешь меня? — спросил тихо.

 

— Да, — так же тихо ответил Бовэнь. — А ты?

 

— Да. Где ты был? Я потерял тебя.

 

— Я был здесь. Искал тебя, — сказал Бовэнь и багнул. Юра напрягся и отстранился, вгляделся в Бовэня. Вроде такой же как был, но что это тогда было? Облик Бовэня коротнуло снова. Двинуться можно, подумал Юра.

 

— Что… что это было? — спросил. Бовэнь заморгал.

 

— Как… как ты меня видишь? — спросил севшим голосом и зачем-то сжал плечо. Юре стало страшно.

 

— Как обычно, — ответил едва слышно, — только коротит немного. Ну знаешь, как старый телевизор. А ты?

 

— Н-нормально. Как обычно, — сказал Бовэнь. «Ты врёшь, — подумал Юра, — и что-то мне это не нравится». Приблизился, стараясь заглянуть в глаза. Бовэнь перехватил его и вжал в себя. Сердце его при этом билось так, что отдавалось Юре в грудь. Ладонью придавил затылок. Юра дёрнулся. «Давай постоим так ещё», — сказал Бовэнь. Давай, согласился Юра. Почесал нос о плечо Бовэнь. Посмотрел на свои руки за его спиной — обычные. Устроил их туда, где были, огладил. Что ж ты такой напряжённый, дрожишь так? Я же не стал тараканом или что-то типа того. И нос вроде целый — не болит, следов на одежде не оставляет. Вздохнул. Стоять бы так ещё. Когда она там перезапустится? Или процесс уже пошёл? Потому и коротит. Зажмурился и обнял крепче. Мышцы тянуло. Это ничего, подумал. Это хорошо. Это пусть так.

 

Отстранённо отметил, как Тирел прошёл мимо них и подошёл к самому краю крыши. За ним увязались другие элы. Стояли и смотрели в подёрнутую снежными шумами даль.

 

— Спасибо, что вытащили, — уронил Тирел.

 

— Да ладно, чего ты? — отозвался кто-то, — тебе спасибо. Если бы не твои рассылки в соцсетях, не фотографии жрущего…

 

— Вы могли подумать, что это фальшивка. Любой бы подумал…

 

— Ты был убедителен. Я помню это — в голове как будто что щёлкнуло, когда прочитал: «почему никто из них не болеет, только мы? Почему никаких ответов из Башни? Никаких доказательств того, что лучшие из лучших танцоры и фигуристы живы? Почему вообще кто-то должен бороться за право на жизнь, в то время как другие умирают без надежды на него?». Я не верил. Не верил тебе сначала. Но стал замечать то, чего не замечал раньше. И это было больно. А ещё… когда они начали глушить связь, чистить сети, удалять посты… и я вспомнил. Вспомнил, что до их прихода всё было иначе. Вспомнил, что всё началось с их приходом. Я не верил. Не хотел верить. Никто из нас. Но потом эти парни… твои друзья?

 

— Друзья, — сказал Тирел, поднял руку и потёр нос, спрятал лицо. Стоявший ближе всего эл кивнул, положил ладонь ему на спину и похлопал.

 

— Ты сделал всё, что мог. Не вини себя. Ты — герой, Тирел. Ты смог убедить даже полицию. Не сразу, но они отступили. После того, как здесь что-то бахнуло. Благодаря тебе, твоим словам нам удалось избежать больших жертв. Ты — молодец, Тирел. Ты — наш герой.

 

Тирел покачал головой и опустился на корточки, обхватил голову руками и ответил глухо:

 

— Нет. Нет. Это не я. Не я. И я не успел. Не сказал им… спасибо.

 

— Сказал, — Бовэнь мерцал всё чаще и чаще. Наверное, и я так же, подумал Юра. И это логично. Мы выполнили свою миссию, можем удаляться. Как тот вымазанный гуталином мавр из старого советского кино. Ну да, Отелло. Точно же. Мы — не он. И миссия совсем в другом. И без обязательных реплик в конце. Да и зачем антивируснику реплики, а мы ведь вроде него. У этого мира свои герои, своя память, в которой нам не место. Но если нас будет помнить хотя бы Тирел, ребята из команды — это уже хорошо. И большего не надо.

 

Как это будет? Исчезнут ли они друг для друга сразу или растворятся постепенно? Сколько ещё отмерено стоять вот и чувствовать тепло, слышать сердце и дыхание?

 

Юра взрыкнул, вложив в это всё, что испытывал, позволил слезам наконец течь, куда они там хотели. Юре было уже всё равно. Он смотрел и не мог насмотреться. Запоминал и боялся забыть. Якоря. Нужны якоря, понял. Заметался сознанием, пытаясь придумать ассоциации. Ничего не шло.

 

— Я буду, — хрипло сказал Бовэнь, — и ты будь. Ладно?

 

— Ладно, — ответил Юра и сам не узнал свой голос. Такой слабый.

 

«Система приветствует вас», — с треском возвестила сИстричка сбоку.

 

Юра и не посмотрел в её сторону. Он слушал Бовэня. сИстричка извещала о своей благодарности, а Юра мечтал послать её куда подальше и в то же время сдавить до хруста в рёбрах, имей она материальное воплощение. сИстричка озвучивала обратный отсчёт, и Юра стискивал куртку Бовэня, вдавливал пальцы до болей в подушечках и чувствовал, как Бовэнь сдавливал в ответ. Одно целое. Они стали одним целым, когда сИстричка объявила: «Миссия завершена».

 

========== ЭПИЛОГ ==========

 

Система приветствует вас.

Идентификационный номер мира: 1823

 

Ступать на лёд было не страшно. Он и раньше пробовал. Правда, не на конькобежных. Но и там, и здесь лёд оставался константой, пусть и несколько отличавшейся в зависимости от спорта. Он читал про это, когда готовился к съёмкам. И слушал позже, когда его встретили и уже на месте объяснили основы, и позволили потренироваться, чтобы перед камерами не ударить в лёд лицом. Чуть позже сюда приведут детей — будущих чемпионов конькобежного спорта, он отыграет наставника и наверняка сам поверит на несколько мгновений, что и впрямь мог бы зарабатывать на жизнь этим. В принципе, общаться с мелкими ему всегда нравилось, передавать им свой опыт было бы круто. Хотя это чаще он был самым мелким в мире взрослых. Может, оттого и так по-особому было спокойно и радостно с детьми? Не то чтобы он видел в них себя. Фу, не сдалось такое самоковыряние. Но их искренность ему определённо нравилась.

 

А ещё очень нравилось чувство скольжения по льду. И ведь кроме базовых шагов ничего и не умел, да и с такими коньками не сделаешь того, что видел у фигуристов, хотя последних старался вообще не смотреть — каждый раз к горлу подкатывало твёрдое, тяжёлое, не проглотнуть. И не понять что это, от чего — от того, что так красиво? Ну глупость же. Ровно такая же, как и боязнь темноты или насекомых там. Тоже никакого рационального объяснения. Понял бы ещё, будь случай из детства, но нет — никто его в тёмном чулане не запирал, мерзость с кучей ног за шиворот не сыпал, да дома даже тараканов не было, и в общежитии трейни в Корее тоже. Но вот эти глупые страхи из ниоткуда были, и что-то щемящее из-за фигурного катания тоже. Поэтому хорошо, что передача не про аксели и бильманы (с ума сойти, откуда только он это знает, специально же не интересовался никогда).

 

 

Привычный уже перелёт из Чанши в Пекин, тепло дома и приветственно зажёгшийся свет при его появлении. И по выключателям жать не надо. Удобно же. Только в спальне такого нет — «потому что спать надо в темноте, так организм отдыхает», — прозвучало в голове голосом Цзысюаня. Самого его не было. Задерживается. Съёмки хоть и в Пекине, но допоздна. Можно бы попробовать приготовить что-нибудь на утро, но зачем измываться над продуктами, когда уже всё заказал, и консьерж даже успел принять доставку и с пожеланиями хорошего вечера передать лично в руки? Так безопаснее и точно вкуснее, чем его убийственная стряпня. Ладно, он мог приготовить рамён — сварить лапшу из пакета и покрошить туда тофу. Вообще-то его личный шедевр кулинарного искусства. Но Цзысюань хоть и любил навернуть лапши, а всё же постоянно кормить таким ни его, ни себя нельзя — ни на какие съёмки больше не позовут, и будут они перекатываться баоцзы от одной закрытой студии к другой. Спасибо, не надо.

 

Принял по-быстрому душ, устроился перед телевизором и начал бездумно переключать каналы. Глаза слипались. Ну да, времени уже ого-го сколько. Вскинул руку с часами, нахмурился. Где ж этого гэ носит? Раздражённо покачал шлёпком, вздохнул, набрал в вичат:

 

«Гэ, ты где? Я не молодею»

 

Пока ждал ответа, залез в вейбо, прокрутил ленту новостей, позакатывал глаза и посмеялся с очередных расследований в фанатской группе. В очередной раз порадовался тому, что эти люди не работали в полиции — а то пересажали бы и тех, кто ни сном, ни духом о том, чтобы нарушить закон. Хотя в некоторых постах всё же доля смысла была.

 

Почесал глаза. Зевнул. Снова открыл вейбо. Трейлер какого-то аниме. Да чтоб тебя. Про фигуристов. И восторженный сопроводительный текст: «АААААА! Неужели наконец-то они выпустят полнометражку!!! А Кшесинский будет? Или только Прокофьев? Дайте Кшесинского!!!»

 

Кшесинский. Сердце бахнуло. Бовэнь помассировал грудь. Отголоски миокардита? Или просто усталость. Надо уже идти спать. Но не шлось. Всё сидел, раз за разом вчитывался в текст и пытался понять. Кшесинский. Откуда он знает эту фамилию? Аниме не смотрел, потому что всегда избегал тему фигурного катания, если только самому по льду погонять, но лучше всё же со снежных склонов на сноуборде. Там никаких сугробов в горле и изморози в солнечном сплетении.

 

Мучили кошмары. Давно их не было. Что-то тёмное, вязкое. Скрежетало и нагоняло. Силился рассмотреть, но видел только чёрные коньки, молниями рассекающие это в клубящиеся клочья. Почему-то казалось очень важным дождаться, пока чернильный туман рассеется и увидеть того, кто за ним, но этого не удавалось никогда. На этом моменте он всегда разворачивался и бежал не от тумана, а к нему, в него, и кричал, плакал. Не от ужаса. А от жуткого ощущения пустоты внутри, покрывшей всё инеем, ощущения потери. Но кого или что — не мог сказать, нащупать. Кого-то очень важного.

 

— Тише-тише, — тёплые руки окутали собой. Бовэнь судорожно глотнул воздух и проснулся. Повернулся. Цзысюань-гэ. С залёгшей усталостью под глазами, серый в свете бубнящего что-то на низкой громкости телевизора.

 

— Ты вернулся, — разлепил Бовэнь губы, боднул бедро Цзысюаня. Теперь хорошо. Наверное, это сны про него. Вот кого он ни за что не хотел бы потерять. С ним можно и без телевизора быть, и в полной темноте. Нашарил пульт, выключил бубнёж. И так светло и тепло.

 

— Тебе снилось что-то плохое? — спросил Цзысюань.

 

— Да так, ерунда всякая. Слушай… а ты знаешь кого-то по имени Кшесинский?

 

— Ну допустим. А что?

 

— Да мне тут на вейбо трейлер одного аниме попался. И в комментах вопили что-то про какого-то Кшесинского.

 

— Странно.

 

— Что странно?

 

— Странно, что я знаю, а ты — нет, — хохотнул Цзысюань, — когда впервые увидел это аниме, вспомнил тебя времён дебюта. Ну когда ты ещё Белым Пионом был.

 

— Фу. Срочно забудь.

 

— Не могу. Ну в общем, ты спрашивал про Кшесинского. Юрий Кшесинский — это персонаж аниме. Талантливый фигурист. Хотя талантливый — не то слово, слишком мелко для него. Он — как ты. Вы чем-то похожи, и не только внешне. И не только я так думаю.

 

— Внешне?

 

— Что? Тебе никто никогда не показывал Кшесинского и не вопил из-за твоего с ним сходства? И постов на эту тему не было?

 

— Не видел, — буркнул Бовэнь.

 

— Подвинься, — Цзысюань толкнул его бедром и умостился рядом на диване, — где твой планшет?

 

— На хрена?

 

— За хрена. Будем тебя просвещать. Аниме смотреть.

 

— Не хочу. Оно про фигуристов. И ты устал. И я. Нам спать надо. Послезавтра съёмки уже. Забыл?

 

— Не забыл. Всё успеем, — заверил Цзысюань. — Тем более, завтра выходной, вылет на локацию только вечером. Просвещение умов — вот что важно. Ну, врубаем.

 

В какой-то момент Бовэнь попросил позволения смотреть на перемотке — следить за тем, как кинувший Юрия Кшесинского недотренер пытается вытащить бабочку из свиной гусеницы, надоело. Не, в этом определённо должен был быть какой-то глубокий смысл, но на страдания и метания главной пары ему было начхать, а упорство и сила духа Кшесинского завораживали, покоряли. И то, что его сравнивали с ним, льстило и немного примиряло с белопионным периодом. Но перематывать Цзысюань не стал. Бовэнь заглянул ему в лицо — так и есть, заснул. Поставил паузу и аккуратно уложил на диван, впихнул под голову подушку. И вернулся к просмотру. На перемотке. На появлении Бека стало кисло. Но тут же отступило. Друг. У Юрия появился друг. И он теперь не один. Это хорошо.

 

Под финальные титры Бовэнь смотрел в потолок, по которому иногда проползали полосы от проезжающих машин, и смаргивал скопившуюся влагу. Это глупо, в очередной раз подумал он и тряхнул волосами. Глупо так переживать из-за персонажа аниме. Это всё усталость. Точно она. И недосып.

 

И всё же… как хорошо, что и у него теперь есть друг.

 

*

*

*

 

Система приветствует вас.

Идентификационный номер мира: 18256

 

Поберечься бы, поджимали губы в больнице, куда он загремел с миокардитом. Неугомонный, говорила мама. Позволь заниматься ему тем, к чему душа лежит, посмеивалась бабушка. Дерзай, заключал отец. Если б можно было всем и сразу, он бы с радостью да, потому что тянуло ко многому. И танцы, и мотоциклы, и скейт, и на большой бы сцене, и сумасшедшие виражи конькобежного, и захватывающая обманчивая лёгкость фигурного — когда становишься продолжением льда, парящим над ним снежным вихрем, совершающим невозможное.

 

Он делал то, что считал нужным. Шёл к своей мечте — заниматься любимым делом. И очень старался быть лучшим во всём, но фигурка съедала всё. Танцы — часть неё. Ну иногда дозволялось побаттлиться. Мотоциклы и скейт — в редкое свободное время, под неусыпным контролем менеджера и тренера, и под их же неодобрительное ворчание. А ну как вывихнет ногу, как тогда на лёд, как пополнять коллекцию золотых медалей и поднимать флаг Китая над всеми, под самое небо? Мало кто мог похвастать такими достижениями в восемнадцать лет. Он мог. С лёгкостью. Но не хвастал. Благодарил всех, кто поддерживает, и говорил, что будет стараться ещё больше.

 

К Корее ему было не привыкать. Приходилось тренироваться здесь. И выступать сначала на местных площадках, пока в Пекине не опомнились и не переманили к себе. Так в воспоминаниях остались изматывающие тренировки и жизнь вдали от дома, а в реальности — старший бро Ким Нокду и лучший лео-бро Ли Минги. Отчасти поэтому зимних Олимпийских игр в Пхёнчхане ждал больше, чем каких бы то ни было прежде. И был уверен — и в этот раз золото будет его. Друзьям он потом, так и быть, посочувствует.

 

Объявили выход следующего участника. Юрий Кшесинский, Российская Федерация. И Бовэнь схватился за сердце, нахмурился. Что такое? Поганые флешбеки миокардита? Давно же не было.

 

— Что с тобой? — спросил тренер.

 

— Я… ничего. В норме, — Бовэнь успокаивающе помахал рукой и выпрямился. Подышал.

 

Тренер и не подумал изображать, будто поверил. Бовэнь улыбнулся. Ну как улыбнулся — приподнял правый уголок губ. Откинулся на спинку дивана. Трибуны взревели. Бовэнь посмотрел на источник всеобщего восторга. Хмыкнул. Пацан был до ужаса похожим на него самого — всего год назад. Такая же почти ангельская внешность, волосы эти белые, окаймлённые двумя косицами, и взгляд «я имел вас всех». Бовэнь провёл пальцами по своему андеркату. Подумал, что длинные волосы — это всё же красиво, но ужас как мило у некоторых — и это минус.

 

— Русская фея, — поделился тренер, — Юрий Кшесинский. Почти непобедимый противник.

 

— Почти?

 

— Ни для кого, кроме тебя, — серьёзно сказал тренер. «Без победы можешь не возвращаться», — услышал Бовэнь и вернулся к просмотру программы этого фея. И кому в здравом уме пришла мысль его так обозвать? Пацан хоть и выглядел как из эльфийской массовки фильмов Толкиена, но ничего из того, что обычно люди вкладывали в слово «фея», Бовэнь в нём не видел. Разве что не какая-нибудь там цветочная или зубная фея, а фея ледяного дыхания или вечной мерзлоты. А что фей выделывал на льду… Бовэнь уже и не помнил, чтобы когда-нибудь так восхищался чьим-либо прокатом. Нереальный.

 

— Сколько, вы говорите, ему лет? — спросил Бовэнь.

 

— Шестнадцать. Ворвался в прошлом году во все новости, как ты в своё время. Невероятно сильный для своих лет и талантливый. Вы с ним похожи. Только он фигурному катанию не изменяет, не тратит время на всякую ерунду.

 

— Откуда вы знаете? — насупился Бовэнь, — может и тратит, но никому не говорит?

 

Вот возьму, подумал, и узнаю, на что там этот Кшесинский время своё тратит. Может, он какой компьютерный задрот, и тогда с ним можно будет сразиться, разбить его в пух и прах, но не сразу, как со многими это происходило (даже не интересно), а долго побегать. Было б круто. Ну или ему, например, тоже нравятся мотоциклы, и тогда бы Бовэнь погонял с ним. А нет, не получится. Свой остался в Пекине. Здесь если только на прокат брать. Но дело поправимое. Всегда в крайнем случае можно сойтись на еде и совместном узнавании нового города. Выберутся куда-нибудь дальше олимпийской деревни, тоже неплохо.

 

Вот это я замечтался, опомнился, когда объявили оценки. Вот уж правда что — почти непобедимый. Обойти его — задача не из лёгких, но тем и интереснее.

 

Впервые, выходя на лёд, Бовэнь не был до конца уверен в том, что возьмёт золото и в этот раз. А когда всё же взял, то очень удивился. Обошёл Кшесинского всего на доли. И то — сложно сказать сколько в этом было собственной заслуги, а сколько — предвзятого отношения к российским спортсменам. Возвышаясь над всеми на самой вершине пьедестала, Бовэнь грыз губы и нет-нет, да поглядывал на Кшесинского, стоявшего всего на одну ступень ниже. Кшесинский не смотрел ни на кого. Был собран и холоден. Об такого и порезаться можно. Бовэнь ухмыльнулся. Но тем же интереснее, ведь так?

 

Он выловил его ночью. Обыскал всё и в самую последнюю очередь решил завернуть всё же на каток. На льду вовсю работали специальные машины, восстанавливающие покрытие, готовящие арену к новым состязаниям. А Кшесинский сидел под самым куполом — на спинке одного сидения и водрузив ноги на спинку переднего. Сидел и всматривался в никуда, да так сосредоточенно, будто в воздухе перед ним и впрямь разворачивалось что-то невообразимое.

 

Бовэнь решил, что точно спятил, раз уж рискнул подойти к этому колючему фею. Весь в острых сосульках, а под ними наверняка горячее сердце, потому что только с таким сердцем можно творить настоящее волшебство — жуткое и красивое, самую суть фигурного катания.

 

— Привет, — сказал Бовэнь на английском, когда добрался до Кшесинского. Протянул ему горячий шоколад. Кшесинский выгнул правую бровь и наградил таким взглядом, что любой бы на месте Бовэня тут же свалил подобру-поздорову. Но Бовэнь и сам был мастер выдавать такие взгляды. Поэтому только усмехнулся и сел рядом. «Подвинься», — сказал и поставил на сидение меж ног Кшесинского стаканчик с горячим шоколадом.

 

— Головой приложился? — разродился Плисецкий. Голос у него был довольно низкий. Что особенно контрастировало с фейским образом. Или наоборот — дополняло его, если вспомнить, что он — фея-убийца. Бовэнь кивнул своим мыслям. Но получилось и тому, что, да, приложился. Самым натуральным образом. Кшесинский поизучал его и вдруг коротко рассмеялся. Бовэнь смутился, почесал затылок и тоже засмеялся.

 

— Ты чего — жалеть меня пришёл, что ли? — отсмеявшись, спросил Кшесинский. Стакан он всё же взял и теперь крутил в руках. Грелся. — Если так, то лучше сразу проваливай. Потому что каждое поражение — это не поражение, это повод подумать — где ты облажался, и в следующий раз сделать лучше. Я облажался. В следующий раз нагну тебя.

 

Говорил он резко и выделял согласные сильнее, чем надо. Необычно. Бовэнь и раньше приходилось слышать русский акцент, но впервые он казался настолько приятным. Слушал бы и слушал. И в душе было спокойно, радостно. Как не было большую часть прошлого года, когда он внезапно свалился с приступом миокардита, решившего нагрянуть после нескольких лет отсутствия, да в компании с мутными не запоминающимися кошмарами. Бывало, что снилась совсем другая жизнь, обрывки разговоров, от которых по пробуждению не оставалось ничего, кроме ощущения пустоты.

 

— Ну так чего? Так и будешь пялиться, или скажешь что? Зачем пришёл? Жалеть?

 

— Не жалеть, — уверенно заявил Бовэнь и отпил из своего стакана. Слизнул шоколадную каплю, оставшуюся на верхней губе.

 

— А чего тогда? — с недоверием склонился к правому плечу Кшесинский. Бовэнь выразил незнание и виновато улыбнулся. — Что, серьёзно?

 

— Ну. Типа того, да. Мне понравилось, как ты двигаешься. Я залип. Никогда такого раньше не видел. Даже жаль, что не следил за твоими прокатами раньше. Ты крутой.

 

— Скажешь тоже, — Кшесинский распустил собранные в хвост волосы и занавесился чёлкой. — Ты — круче.

 

— Ну ладно, так уж и быть. Соглашусь, — засмеялся Бовэнь. Кшесинский возмущённо зашипел, замахнулся стаканом и тоже рассмеялся.

 

— Ты капец забавный, — сказал.

 

— Такого мне ещё не говорили.

 

— А какое говорили?

 

— Ну обычно говорят, что я холодный. Ледяной принц, все дела. Безэмоциональный. Равнодушный.

 

— Это ты-то? — изумился Кшесинский и заправил чёлку за ухо.

 

— Ага, — подтвердил Бовэнь.

 

— Слепошары. Хотя про меня вот тоже говорят… всякое.

 

— Слышал. Но, как по мне, ты, если и фея, то — фея-убийца. У тебя глаза такие…

 

— А что с ними?

 

— Не фейские. Глаза воина. Берсерка.

 

— У меня сейчас такое странное чувство… — протянул Кшесинский, покачивая стаканчиком.

 

— Ну-ка? — Бовэнь и сам не прочь был понять, что происходит. Он словно…

 

— Я словно проживал это уже. Эти слова. Я слышал их раньше. Но этого не может быть. Ты — первый, кто так говорит. Я уверен в этом.

 

— И я. В смысле, я никому и никогда не говорил такого. Зуб даю. А, хотя нет, не даю — они мне ещё нужны. Ну так что?

 

— Что?

 

— Будем дружить или нет? — спросил Бовэнь и сам не поверил тому, что это прозвучало. Язык впервые оказался быстрее мыслей и выдал то, в чём Бовэнь ещё не признался и себе. Но вот, это сказано, и он как дурак сидит и ждёт вердикта. Впрочем, почему как? Что вообще за блажь нашла? Луна в Марсе, Марс в Венере? Возмущения на Солнце?

 

Кшесинский прищурился и закусил нижнюю губу. На хрена ты меня копируешь, хотел было возмутиться Бовэнь, но Кшесинский вдруг расслабился, фыркнул, протянул руку и сказал:

 

— Или да.

 

*

*

*

 

Система приветствует вас.

Идентификационный номер мира: ########

 

 

[1] Ты можешь бежать

[2] Я могу танцевать

[3] после

[4] Выиграю время

[5] Они подумают, что я – это ты. А ты бежишь. Вверх. Просто сделай это.

[6] Спасибо (на японском)

[7] Не оставлю тебя

[8] Файтинг – борись. Вообще слово английское, но в Южной Корее его активно используют, когда хотят пожелать удачи. На тех же экзаменах, например.

[Рыжая]

Исправляюсь.

Ура! Читаю...

[Рыжая]

Так получилось, что и начала читать, и закончила не дома - у дочки, с телефона. А там экран хоть и вполне себе, но слетели все пароли, а сайт не даёт возможности комментировать анонимно. Ну это преамбула. 

Я это обязательно перечитаю нормально, на читалке. Без деления на кусочки и одним махом. Почему? Да потому что понравилось. Как-то так получилось у автора показать этот мир, а мне им проникнуться. Даже не смотря на своеобразный молодёжный сленг и обрывочные фразы в диалогах. Юное поколение, они ушли далеко вперёд. Но вот как это всё переплетено с фигурным катанием, да ещё и тараканами, которые не только в голове, но и любители прекрасного - это класс! 

Закончилось всё неожиданно. Долго думала о том, как они встретятся и встретятся ли вообще. Заявлены-то были из разного времени, может быть и разной Земли... Но автор умело срастил все концы и поставил хорошую точку. В истории. В отношениях. В возмущениях на Солнце. 

Спасибо за удовольствие прочтения. Дала ссылку дочке. 

 

пы сы единственное, что так до конца и не поняла - название. Оно звучное, привлекающее, но... для меня осталось за кадром. Даже гуголь не спас. Это какая-то вирт игра?

Сообщение отредактировал Рыжая: 16 Июнь 2021 - 17:07

[Лестада]

Рыжая, вааааа, спасибо огромное. Я так рад. Очень прям. Название - игра слов и имени. Ибошь - от И Бовэнь и русского "ебашь", то есть делай, несмотря ни на что, работай, добивайся, отдавай себя тому, что делаешь, падай и снова вставай. Аксель - один из самых сложных прыжков в фигурном катании. Отсылка к Юре, к его роду занятий, и к их характерам вообще. Сложно пройти миссию до конца, сложно не сломаться, сложно сделать этот прыжок, но если ибошить, если есть тот, кто подставит плечо, то всё по силам. Как-то так.