Едва успев издать первый младенческий писк, человек вынужденно оказывается по ту или иную сторону. Природа распоряжается так, что вы или мальчик, или девочка, или… впрочем, таких немного. Сделав первый глоток тяжелого больничного воздуха, вы автоматически становитесь сыном или дочерью, женщина, только что разрешившаяся от бремени, – матерью, мужчина с бутылкой и букетом цветов, надрывающий голосовые связки под окнами уставших рожениц, – отцом. Родственные связи крепнут с каждым часом: появляются бабушки, дедушки, дяди, тети, крестные… Потом вы растете, рожаете сами или кричите под окнами роддома, старитесь, становитесь бабулями, дедулями, то есть плавно (или не очень) переходите с одной стороны на другую. Это простые законы природы. Но ведь есть еще и общество, и тут, надо признаться, не все так просто…
Даешь закуску!
Практически все городское население разделилось на три лагеря: тех, кто собирает косточки-корочки для кошечек-собачек и, соответственно, кормит оголодавших бездомных тварей; тех, кто не собирает, не кормит, но и против ничего не имеет; к третьей достаточно многочисленной группе примкнули противники бесконтрольного размножения хвостатых-полосатых, хотя вполне допустимо, что они сами большие любители рыбьих голов и прочих сомнительных деликатесов. Картина вырисовывается следующая. Рано утром сердобольные граждане, с криками «кис-кис», вываливают мерзко пахнущие объедки перед дверями подъездов или окнами подвалов и с умильным видом наблюдают за тем, как замученные мелкими насекомыми коты поглощают куриные лапы или прокисшую сметану. Кстати, замечено: старушки предпочитают подкармливать кошек, люди младшего возраста – собак. С чем это связано, пока ни одной наукой не выяснено.
Итак, коты накормлены и почти счастливы. Почти, потому что от прокисшей сметаны крутит живот. Сидят себе в подвалах на трубах и мурчат. Примерно в этот же момент на сцену выходит вторая категория горожан, тех, кто «не собирает и не кормит». Скользя и выполняя немыслимые пируэты на остатках кошачьего пиршества, они громко матерят и старушек, и котов, и, за компанию, своих начальников. Но после, благополучно миновав опасный участок пути, не держат зла и спешат на работу. И тут в игру вливается третья группа граждан, которая с маниакальной улыбкой заколачивает окна подвалов (подлые твари не должны выйти на свет божий!), звонит в службу по отлову бродячих животных: приезжайте, помогите, изведите, и, наконец, вступает в малопривлекательную для слуха полемику со старушками – «владелицами» костей, котов и прочей пакости.
– Да вы только посмотрите, какой от ваших кошек срач! – вопиют с виду вполне добропорядочные тети-дяди.
И, действительно, зрелище не самое приятное: головы сельди с приоткрытыми пастями, хребет неизвестного крупного животного, липкая серая масса макарон, неприятно вздрагивающая на ветру, с десяток разномастных бутылок из-под пива, жестяные банки с остатками мудрено названных коктейлей, одинаково пахнущих барбитуратом, и стайки промокших окурков. Невольно представляется, как пушистые гады пьют ночи напролет, икая и покуривая то «Мальборо», то «Приму» (поди их пойми), и как при этом блестят их бесстыжие глаза в скупом лунном свете. С утра, понятное дело, разыгрывается нешуточный аппетит, и тут весьма пригождаются и прокисшая сметана, и хрящики, и горький зеленый куриный пупок, которые щедрой дланью разбрасывают по двору неравнодушные к кошачьим судьбам старушки. Вот если бы проклятые животные имели совесть и убирали за собой следы ночных возлияний и обильных завтраков, то инцидент был бы исчерпан, а так ожесточенная борьба продолжается.
Христа ради!
Ситуация с нищими напоминает ситуацию с кошечками-собачками: мнение граждан по этому вопросу тоже неоднозначно. Первые – те, кто подают, просто черпают из глубины кармана или кошелька мелочь и бросают в страшные черные шапки, причем, всегда. Это почти инстинкт – помочь сейчас, в данную минуту. На таких держится весь нищий мир, ибо остальным категориям граждан не свойственны столь безрассудные поступки – остальные любят думать. Итак, вторые. Не подают вовсе, причины разные: до аванса далеко, нет мелких денег, из принципа: пусть идут работать, нет рук – не беда, можно топтать виноград. Третьи – прирожденные проповедники, попрошайки таких особо недолюбливают. Они тоже не подают, однако пытаются воззвать к совести слепых, малолетних, убогих, вечно пьяных и дурно пахнущих и направить на путь исправления.
– Надо только захотеть! Ты же человек! Посмотри, на кого ты похож! – вещают они.
Человек без паспорта, без возраста и без мечты не смотрел на свое отражение вот уже лет пять, и не желает. Он хочет сосиску в тесте и раза три по сто, а не проповеди на голодный желудок.
Существуют и четвертые – те, кто размышляет, как изменить ситуацию в корне. Кстати, тоже не подают, никогда. Зато часами рассусоливают, как было бы здорово построить много симпатичных беленьких домиков где-нибудь за городом и расселить в них всю нищую братию. И чтобы рядом с каждым домиком клумбы и скамеечки – пусть после работы отдыхают. А трудиться непременно надо, и чтобы было тяжко и вредно – труд облагораживает, возносит, дает пищу (не для размышлений, просто пищу). Пусть производят смеси для удобрений, или наматывают на трубы стекловату. Побирушки боятся красивых белых домиков, им не нужна тарелка горячего рассольника в обмен на трудодень в каменоломнях. Они согласны голодать на свободе, и будут также умирать сотнями, тысячами – неизвестными, ненужными, замерзая в ледяных лабиринтах улиц, потому что эти самые, четвертые, только говорят, но никогда не подкрепят свои слова полтинником, десяткой, рублем.
Сальвадор Шишкин или консерваторы против новаторов
Новаторы обожают все непонятное. Если консерватор посмотрит на картину новатора с многообещающим названием «Начало», то нипочем не догадается, что именно на ней изображено. Он будет думать о буреломе или взорванном сарае, и, в конце концов, решит, что «Конец» звучит куда более подходяще. Новатор посмеется над близорукостью консерватора… и тоже не сможет внятно объяснить, что же он нарисовал. Идея, конечно, была – мощная, громадная, всеобъемлющая, но исчезла под пестрым слоем широких мазков, растворилась в потоке быстрых революционных мыслей, спряталась за нагромождением из ненужного, непонятного, но именно потому и замечательного.
Новатор не приемлет Пушкина. Зачем ему Пушкин? Он сам пишет стихи и с удовольствием читает и новаторам, и консерваторам в своей студии. Тяжелые длинные строки взмывают под потолок и гулко бухаются на пол, буквально на какое-то мгновение жалким ростком из цементного плена сомнительных метафор пробивается смысл, но тут же, теряясь в отдаленных рифмах, спотыкаясь о ломаный ритм, исчезает. И читает он напряженно, чеканя каждое слово, громогласно подчеркивая каждый восклицательный знак. Слушают его тоже напряженно, с выражением на лицах, которое бывает при остром приступе аппендицита, а дотянув до последних строк, облегченно вздыхают и оглушительно аплодируют. Особенно консерваторы – конец мучениям. С прозой еще сложнее: предложения, сплетенные новатором, похожи на бесконечных ядовитых змей, на главное дается легкий намек, на незначительное отводится с десяток страниц, образность, обремененная множеством прилагательных и причастий, наводит на мысль, что автора тошнило словами.
Скульптуры новатор предпочитает металлические, глина – фи! прошлый век! Скрученные примерно одинаковым штопором они выражают то печаль, то одиночество, то свободу.
Страшно консерватору в этом чужом недружелюбном мире, спешит он в свой – привычный, знакомый, правильный, где можно часами ходить по выставочному залу и утирать слезы восторга, рассматривая гектары чахлого сосняка или заросшую бурьяном степь. Это правильные картины. Консерватор любит голых женщин, но правильных: чтобы голова на месте, чтобы правильная грудь, чтобы правильные ноги. Срам лучше прикрыть, но можно и так. Домой же консерватор тащит натюрморты – безопасно и вызывают аппетит. «Девочка с персиками» тоже сойдет: правильная девочка, правильные персики. На скульптуры предпочитает любоваться на улице, в дом можно только вазу или кувшин. Гжель, хохлома. «Свобода» и «печаль», скрученные штопором, пусть пугают друг друга в темной студии новатора, в дом лучше поднос. Жостово – идеальный вариант.
У консерватора хороший вкус, он предпочитает классику. Если попадается что-то непонятное, недоступное с первого прочтения, он брезгливо морщится: насочиняли тут, поди разбери эту ахинею. Маяковский хорош, но в пределах школьной программы. «Я волком бы выгрыз…» – и мы бы тоже, волком, все незнакомое, свинцово-грузное, новаторское.
Старое на новое. Сомнительное на сложившееся. Летят в консерваторов тяжелые комья отдаленных рифм, просыпается от страха новатор – снова привиделась Аленушка, скучающая на болоте. Бесконечен этот спор. Бесконечен.
Верю-не верю.
С настоящими атеистами все просто – не верят и баста! Креста или полумесяца не носят, по субботам работают, «Харе Кришна» на улицах босые не распевают. Молитвы читать могут, но с чисто ознакомительной целью.
Но ведь существуют еще и полуатеисты, или, если угодно, полуверующие. Таковые верят, но в особых случаях: цунами, годовой бухгалтерский отчет, запоротый безвозвратно, диарея, застигнувшая врасплох в людном месте. И тогда они крестятся (встают на колени, бьют в бубен – неважно) размашисто, истово, стеная: «Господи, помилуй мя грешного». Когда же цунами или диарея отступают, полуверующие превращаются в обычных атеистов. Раньше существовал еще один вариант: крестик носился в нагрудном кармашке, рядом с партбилетом, иконка Божьей Матери удачно пряталась за портрет Ильича. Но со временем необходимость в подобной конспирации пропала.
Теперь о почти верующих: молятся часто, ходят в церковь, причащаются, знают наизусть «Отче наш», купаются на Крещение в проруби, но… грешат. Много и безбожно, намного больше, чем каются. И колбасу в пост едят: кто-то тайком, по ночам, а кто-то открыто, но с виноватой улыбкой.
Истинно верующие тоже есть, но таковых меньшинство. Здесь четко соблюдается правило: количество грехов равно качеству покаяния. Кстати, на удивление трем остальным группам, истинно верующие постятся с удовольствием и каются даже без повода.
Бывали времена, когда должны были верить все, атеисты попадались, но редко, ибо их ждало аутодафе – красивое слово, означавшее мученическую смерть; бывали времена, когда верить было нельзя, истинно верующие попадались, но их ждали Соловки – суровый климат плюс нечеловеческие условия, означавшие все ту же мученическую смерть; настали времена, когда можно верить, можно не верить, но верить модно.
Что удивительно, нынче все: атеисты, почти верующие, полуатеисты и истинно верующие мирно уживаются между собой. Небольшие трения возникают между атеистами и истинно верующими, но они ничтожны в сравнении с теми войнами, которые ведут одни истинно верующие против других. Казалось бы, зачем? Ведь обе стороны абсолютно уверены, что бог есть. Правда, у одних его зовут так, а у других эдак. Неужели причина в этом?
Раскаявшиеся мясоеды, или почему вегетарианцам снятся отбивные
Никакого четкого деления. С мясоедами все понятно – едят все подряд: летающих, плавающих, квакающих, ползающих, парнокопытных, грызунов, насекомых. С вегетарианством намного сложнее. К примеру, пескетарианство – это всего лишь отказ от поедания сухопутных животных, то есть по праздникам вполне можно полакомиться крокодилом. Или поллотарианство – разрешается употреблять мясо птиц. На гусятине можно продержаться очень долго, пока не откажет печень. Кстати, есть еще фрукторианцы. Их легко узнать по грустным глазам и характерным звукам в кишечнике, которые появляются от поедания исключительно сырых фруктов и ягод. Семена и орехи – на десерт.
Почти все вегетарианцы – бывшие мясоеды. Отрицание шницелей и шашлыка может быть вызвано различными причинами: отсутствие денег (ведь не только из благих намерений лишили себя мяса учителя, матери-одиночки и бичи); отсутствие аппетита: врожденное (недоношенные младенцы) или приобретенное (балерины и «тургеневские девушки» пошло смотрятся с шампуром в нежных бледно-голубых руках); и, наконец, отказ от поедания расчлененных тел животных с целью сохранения жизни последних (распространено среди актеров, буддийских монахов и сексуальных меньшинств).
Жизнь вегетарианца сводится к одному: чем заменить мясо. Грибы выручают, но существует шанс нарваться на ложные опята, соя почти спасение, но по вкусу почему-то очень напоминает «Молочную» или «Сервелат», горох и фасоль калорийны, но возникают проблемы с пищеварением. Настоящий вегетарианец не сдается: со слезами на глазах давится корнем сельдерея и думает, что этим спас жизнь кролику или индюшке. И только по ночам в самых кошмарных снах являются ему: то баранья нога, то густой гуляш, то истекающий кровью ростбиф. Любитель картофеля и яблок просыпается с чувством вины, вцепившись зубами в подушку, и с неуемным желанием съесть все живое.
Мясоеду и того хуже. Во-первых, чрезмерное употребление в пищу мяса (а кто его ест умеренно?) дурно сказывается на здоровье, во-вторых, муки совести: нелегко, завтракая сарделькой, представлять, как совсем недавно этот полуфабрикат был коровой. Мясоед обещает себе, что с понедельника перейдет на безобидное вегетарианство, но по ряду уважительных причин (стресс, день рождения, полная морозилка пельменей) этот переход откладывается.
Мясоеды уважают вегетарианцев, но не завидуют им. Вегетарианцы наоборот. Ряды вегетарианцев пополняются раскаявшимися мясоедами, ряды мясоедов отчаявшимися вегетарианцами. Песочные часы, одним словом, переворачиваемые веками.
* * *
Так всегда и всюду: приходится выбирать, нельзя остаться в стороне – равнодушие тоже позиция. И хочется не скатиться к полюсам, сдержать юношеский максимализм и принять единственно правильное решение. Но как, как? Как балансировать в вечно раскачивающейся действительности? Есть ли та самая середина между множеством крайностей? Знать бы.
Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 07 Январь 2014 - 20:12
увеличила шрифт
