После четырёх дней тоскливого одиночества на даче задумал я решил стать писателем: времени – 24 часа в сутки, вдохновения – полный ароматный погребок. Урожай собран, малина и смородина прорежены, старые ветки и деревья удалены хладнокровной ножовкой палача в моем лице; сотка, отведённая на картошку и помидоры, унавожена щедро, по-царски, и вскопана; оставалось самое унылое – запеленать каждое сорванное яблоко в персональный бумажный пакет. Крупные душистые смайлы с медовой начинкой пролежат так дольше. Бывало, что и до страстной седьмицы доживали без изъянов.
Я нашёл на чердаке кипу старых исписанных тетрадей, расчленил их на одинокие листы и поздним вечером уселся за стол оригамить из них яблочные наволочки.
От дачной тишины можно было бы с ума сойти (все шоу-девайсы предусмотрительно вывезены в столицу), и я, распсиховавшийся от настойчивых просьб матушки «не дать погибнуть даче», легкомысленно оставил на рабочем столе эппловскую продукцию.
Тишина… Со временем, находясь в состоянии неудачника Крузо, начинаешь улавливать аккорды адажио в монотонном «тр-р-р-р» сверчков с аккомпанементом внезапных уханий сплюшек; в трепыхании крыльев нервных летучих мышей и шараханий по крышам полудиких брошенных котов; и вечное журчание воды в арыке около дома. Все эти звуки в первый вечер неимоверно раздражали, возбуждая желание понаставить капканов вокруг и непрерывно бегать отливать с крыльца из-за неумолкающего буль-буль-ш-ш-ш арычной болтовни. На второй день я смирился, и на третий уже всего этого не замечал, включая мантру: «Ничего этого нет».
Но сегодня я выспался днём и невольно прислушивался, с мазохистическим удовольствием к ночной серенаде, поэтично оттенявшей гулянку и пьяные выкрики в километре от меня. Особо отличившиеся персонажи той буффонады: какой-то Коля ужрался, как боров, какая-то Галю визгливо и отчаянно хохотала на неслышимые мной шутки – казались искусственными на фоне находящейся рядом со мной прохладной романтики.
Я вздохнул, налил себе рукотворной матушкиной настойки и принялся крутить конверты. На одном из листов, когда уже тот был свёрнут, я разобрал: «..ец! У тебя получился… Станешь писа…» Развернул дачное оригами, разгладил сгибы и, смакуя настойку, перечитал: «Миша! Очень хорошее сочинение! Молодец! У тебя получился целый рассказ! Я уверена, что когда-нибудь ты станешь писателем, если будешь стараться!» Мажорная мотивирующая ремарка от молодой учительницы в короткой юбке и с двумя расстегнутыми верхними круглыми пуговичками на блузке, открывающей в вырезе макушки целомудренных крупных «грушовок».
Конечно, я её помнил! Вернее, её коленки, которыми можно было любоваться, уронив ручку, и вырез, вдохновивший меня на написание какой-то девчачей истории про одинокого пса. Через год, когда мои фантазии стали безнадёжно навязчивыми и я нарифмоплётил цикл бездарных стихов и несколько примитивных историй, Инна Георгиевна уволилась, и родник моего вдохновения оскудел.
Суть первых юношеских желаний освежила одинокий вечер, пусть эта тетрадь пролежала на чердаке больше пятнадцати лет. А впрочем, не важно… Ту жалостливую ахинею писал подросток с не выводимым на подбородке акне, не этот нынешний философ и циник, прихлёбывающий терпкий нектар с градусом и прислушивающийся к сверчкам.
Все мои юношеские следующие доступные любови были чем-то похожи на ту невинную и свято верующую в идеалы Макаренко учительницу и… интересны до момента, пока я не завоёвывал внимание своими безвкусными стихами и ворованными охапками сирени и букетами роз с городских клумб. После того, как на крепости выбрасывали белый флаг, неудержимый зов конкистадора уносил меня к новой неприступной цитадели с открытыми коленками и полурасстёгнутым воротом блузки.
Я заново придал листу с «пророчеством» форму наволочки, нет, чашечки женского бюстгальтера… Завтра упакую в неё розмарин и когда-нибудь раздену, чтобы съесть. Покойтесь до зимнего застолья, яблочки Инны Георгиевны.
Следующие два дня я что-то вымарывал на неисписанных старых чуть пергаментом покоробившихся листах цатого года, сочинил три мелких рассказика, перечитал и остался доволен собственной даровитостью. По возвращении в квартиру, мне казалось, что не только сами листы, но и строчки впитали дух тех моих Осенин, дачной свежести и аккордов одиночества.
Умилившись собственному словоблудию, показал листы Саньку, заехавшему забрать ведро яблок да груш для своих беби-шутеров. Санёк был редактором столичного глянца с рубрикой чтива и регулярно приносил моей матушке свежие номера. Санёк унес мои дачные откровения к себе домой и вернул их на следующий день со словами:
- Не ожидал от тебя. Думал, ты только шлёпать свои пошлые хайку можешь. Давай, набирай в нормальный вид и забрось на ящик – опубликуем.
Не ожидая от себя прыти, быстро выстучал тексты, раз пять перечитал, убирая речевые бородавки и, откладывая торжество писательского гения во имя яблочек Инны Георгиевны, решил послать работы по возвращению из давно запланированной командировки. Собирался… Но не отправил.
Взбрело мне в голову приобрести многостраничного собеседника в дорогу, и отправился я в книжный: на вокзалах особо не навыбираешься ценных фолиантов, а дорога предстояла мне долгая. Так что я осилил бы и «Форсайтов», кабы те не усваивались бы безонейристических последствий. И вот бродил я меж пёстрых стеллажей в поисках желаемого содержания и не мог выбрать. Никогда мне не казалось многое талантливым (большей частью), а к полкам с предупреждением «женские романы» я не подходил благоразумно. И вдруг остолбенел от мысли, внезапно появившейся от бромидов просветления. Зачем мне сюда же, в сонм этих шаманов словесности, мне, жалкому арлекину, ради баловства убористо исписавшего несколько листов?..
Исполнив свой гражданских долг торгового клерка, я вернулся домой с прочитанным «Огненным ангелом» Брюсова и твёрдой решимостью не приносить дары Велеса в жертву собственному озорству. Удалил с рабочего стола файл со словоблудием, а саму рукопись, подумав, присовокупил к стопке макулатуры на антресолях. Когда-нибудь я обязательно запеленаю в них розмариновые смайлы, чтобы сохранить винносладкие плоды как можно дольше. А писать? Баловство и не иначе. Дачное развлечение бездельников, лишившихся отвлекающих гаджетов цивилизации.
/Nov of 2012/
