Отправлено 26 Ноябрь 2012 - 23:01
Наши встречи нисколько не пресытили нас, и, хотя мы больше не говорили о любви, всё же что-то гораздо большее, чем это чувство жило в наших отношениях. Я не спрашивала о Татьяне и о как будто готовящейся свадьбе, мысль о них меня страшила.
Развязка наступила неожиданно. В тот день родителей ещё не было дома, сестры не вернулись со школы, а Алёшка не торопился уходить. Зазвонил телефон, я подняла трубку, из неё послышалось уверенное:
- Алёша у тебя?.. Не надо, не зови. Послушай, отстань от него, а? Мы вместе два года, а тебя он не знает и не любит, - я молчала, пока Татьяна говорила, - или он признавался?
- Нет, - в голове у меня шумело, слёзы готовы были хлынуть из глаз.
- Ну вот. Не занимайся самообманом. Он поиграет тобой и бросит. А я его прощу. Не понимаю, что он в тебе нашёл. Извини, конечно. Ты меня слышишь?
- Да.
- Прогони его сейчас. Тебе же лучше будет.
Я осмелела от оскорблений:
- Пусть он сам решит, кто с ним останется. Он не вещь, чтобы ты решала, на какую полку его положить.
Я собралась бросить трубку, но меня остановило тихое «подожди». Сказанная затем фраза убедила меня больше, чем весь предыдущий Татьянин монолог:
- Если он останется с тобой, я умру, убью себя… - послышались короткие гудки.
Алёшка уже давно стоял рядом и прислушивался к нашему разговору. Меня бил озноб, но я не подпустила Алёшку к себе, отстранившись.
- Это была Таня? – спросил он.
- Да. Я с ней согласна. Не надо больше ко мне приходить.
- Почему ты за меня решаешь?
- Если бы ты был мужчиной, ты не допустил бы, чтобы две женщины страдали из-за тебя. Ты давно должен был всё решить.
- Я не мог.
- Ты отменил свадьбу?
- Нет.
- Значит, её ты любишь больше меня. В противном случае этого звонка не должно было быть.
- Прости меня.
- Уйди!
- Галчонок, подожди, не торопись,- Алёшка привычно ласково протянул руки, чтобы меня обнять.
Я расстроилась и ранила его прямо в сердце, зная, что эта рана может быть смертельной:\
- Теперь, даже если я тебя не разлюблю, я всё равно к тебе не вернусь. Уходи, ты – не мой!
Он поверил мне, побледнел, его губы запрыгали. Он силился ответить и не мог. Молча, ссутулившись, ушёл.
Я закрыла за ним дверь, упала на колени и вдруг заскулила, веря, что, если перейду на крик, то не выдержу, - выбегу, догоню его и буду просить прощения.
Действительно, глупо было сравнивать себя с Татьяной. Она – превосходно отшлифованный бриллиант, а я – простенький топаз. Как и первосортному камню оправа, так и Татьяне нужен был весёлый и рассудительный Алёшка. Вдвоём они составляли идеальную пару: оба красивые, умные и из состоятельных семей. За два года, конечно, они так притёрлись друг к другу, что немыслимо было бы расставаться. Алёшка, встретив меня, не разлюбил Татьяну, и я прекрасно понимала, что оскорбила его своим вызовом: мои два месяца против двух лет с Татьяной явно проигрывали. Должно было случиться нечто большее, что окончательно перетянуло бы чашу весов на мою сторону. И Алёша дал мне это шанс, позвонив на следующий вечер. Трубку подняла моя младшая сестра:
- Галя, это тебя.
- Спроси, кто.
- … Это Алёша. Спрашивает, ты не передумала?
- Скажи, что я упаковываю ему подарок на свадьбу. Осталось ленточкой затянуть.
- Покажи! – сестра с любопытством вытянула шею.
- Передай ему, что я сказала. И положи трубку.
- … Галя говорит, что готовит тебе подарок на свадьбу. Только ленточки… Ой, он трубку бросил!
Позже я узнала, что Алёша оделся и вышел из дома, завел отцовский «Мерседес» и на окрик матери ответил, что съездит к другу. Я никогда не узнаю, ехал ли он ко мне или действительно к кому-нибудь другому. Выехав на трассу, Алёша до отказа повысил скорость и на первом же Т-образном перекрёстке столкнулся с грузовой машиной, не успев притормозить…
Я не могла не придти к нему в последний раз. Он лежал неподвижно на кровати, закованный в цепкий кокон из бинтов, не замечая и не узнавая никого. К счастью для меня в тот момент Нине Петровне, его матери, нужно было уйти. Через какое-то время должна была придти Татьяна. Я робко попросила разрешения побыть рядом. Усталая и хмурая она кивнула:
- Побудь до прихода Танечки, а потом уходи, ты и так чуть не лишила меня сына.
- Не беспокойтесь, Нина Петровна.
Дверь закрылась. Я присела на край кровати. После всего случившегося прикоснуться к Алёшке было для меня кощунством. Только роняла слёзы на забинтованный руки. Сердце камнем тянулось вниз и кружилась голова. Чуть погодя, сквозь слёзы я заметила, как Алёшка смотрит на меня. Он был рад моему присутствию! Я осторожно расцеловала его скрытую бинтами часть лица, подбородок, голову. Его глаза улыбались. Он хотел что-то сказать, но вместо слова раздался тихий свист. Я испугалась:
- Не говори, Лёшенька, пожалуйста!
Мы какие-то минуты пытались разговаривать взглядами, на мой укоризненный следовал его «а что поделаешь?». Алёша стал уставать. Я его успокоила, сказав, что мы ещё сможем нормально поговорить, а сейчас ему нужно отдохнуть.
И тут случилось оно. Алёшка вдруг издал тревожный свист, его глаза от ужаса расширились. Он попытался на что-то, находившееся позади меня, обратить моё внимание. Я оглянулась, но ничего вокруг подозрительного не заметила. Алёшка стал задыхаться (он ничего не мог объяснить), потом как-то странно обмяк, его голова склонилась набок, насколько позволял гипс, и замерла. Я закричала, затормошила его, но он не отвечал. Метнулась в коридор, там было пусто – ни месестёр, ни больных. В отчаянии я опрометью вернулась, не в силах поверить глазам:
- Алёшенька, родной, не умирай!
Не замечая из-за пелены на газах ничего вокруг, я задела и опрокинула стойку, от которой тянулось несколько трубок к Алёшке, такому любимому мною и неподвижному. И, неловко пытаясь удержать оборудование, я сама упала, ударилась затылком и потеряла сознание.
Я пришла в себя только дома. Не помнила ни уколов, ни дороги в машине «скорой помощи». Небольшое сотрясение мозга уложило меня на неделю в кровать и ещё больше усугубило моё состояние. Месяц все слова доходили до моего сознания словно через плотный слой ваты. Я ничего не понимала и не хотела понимать, знала только одно – Алёшку не покину и последую за ним. Спустя месяцев пять боль притупилась, но я не отказалась от своей мысли: слишком дорог мне был тот, единственный, в этой дрянной жизни.
Часть 2
О приготовлениях к смерти я уже говорила. Казалось, ничто не могло меня остановить. К обеду от возбуждения мной овладела такая усталость, что я перед последним шагом прилегла отдохнуть и сразу провалилась в яму тяжёлого кабалистического сна.
Должно быть, прошло около получаса. Меня трясли за плечо и брызгали водой в лицо, кто-то рядом смеялся. Спросонок смех показался плачем. Я решила, что уже выпила таблетки, и родные обнаружили это.
- Да проснись же, «открой сомкнуты негой взоры»!
В комнате находились мои подруги: Вика и Нургуль. В коридоре гудели чужие мужские голоса.
- Привет! – я наконец разлепила глаза,- как вы все здесь оказались?
- Собирайся, всё потом узнаешь.
- Как это «потом»?
Выяснилось, что они в составе довольно шумной компании собрались на Иссык-Куль в гости к проживающему там знакомому. Время было подходящее: жара стояла такая, что над асфальтом колебалось марево, а синоптики не обещали никаких изменений. Но я ответила отказом, ссылаясь на неотложные дела.
- Ты же в отпуске! Какие дела могут быть? Весь Бишкек на Иссык-Куле! – возмутилась Вичка.
Я сопротивлялась, искренне не желая ехать. К нам заглянула мама:
- Галюнь, поезжай, я тебе уже еду приготовила. И всё упаковала. Деньги во внутреннем кармашке.
Отмену самоубийства ради хорошего отдыха я посчитала искушением. Разумеется, о моих чувствах никто не догадывался. После Алёшкиной смерти я перестала упоминать в разговоре его имя и запретила другим. Наш спор с девчонками дошёл до того, что я пообещала запереться в туалете и не выходить оттуда. Это вконец разозлило Вику. Она, месяц назад, желая мне помочь забыть Алёшку, поклялась, что познакомит (а точнее, сведёт) меня со сногсшибательным парнем, «спортсменом, комсомольцем и просто хорошим человеком». Наверняка, с тем, который сейчас стоял, облокотившись о кухонный косяк, и слушал нашу перебранку, меняясь в лице от удивления о недовольства…
В конце концов меня силой вытащили из дома и «погрузили» в машину. На Иссык-Куле у Тилека (друга Нургули) в С-ном пансионате работал знакомый. То ли садовником, то ли завхозом. Наша компания в семь человек расположилась в трёхкомнатном коттедже. После ужина искупались, а когда зажглись фонари, мы пошли гулять по территории санатория.
Вичка была права: если не весь Бишкек здесь отдыхал, то, по крайней мере, большая его часть. И вдруг, о Боже, в толпе гуляющих я увидела парня, похожего на Алёшку. Я оставила друзей и попыталась догнать призрак, но потеряла из виду, на что-то отвлекшись. Зато встретила других знакомых – Нину Петровну и Татьяну.
Я задумалась: все эти встречи были не случайны. Двойник Алёшеньки, его мать и невеста. Возможно, уже жена.
Да, я начала подозревать невероятное для моего сознания. Что если он не умер? Хотя Татьяна по телефону сказала: «Алёша умер из-за тебя. Не смей приходить на похороны». Неужели её злоба могла зайти так далеко, что можно было решиться на подобное? А в том, что я эти пять месяцев не догадывалась о правде – сама виновата. Я просила родных и подруг не упоминать о Алёшке ничего, будто я равнодушна к нему.
Так я сомневалась весь вечер, ночь и утро следующего дня, а в обед на пляже столкнулась с Татьяной и Ниной Петровной. Я заметила, что рядом с ними на покрывале лежала банка пива, особо ценимого Алёшкой. Я хотела поинтересоваться у Нины Петровны о её здоровье, как вторая половина вопроса застряла в горле. На пирсе стоял Алёшка. Он обернулся и посмотрел в нашу сторону.
Стыдясь разрыдаться в присутствии отдыхающих, я убежала. Бог мой, а я хотела закончить жизнь суицидом! Ради чего и кого? Чтобы соединиться с тем, кто меня не любил и кого не было среди умерших? Пока я сходила с ума, он даже не позвонил мне. Он просто женился на той, ради которой меня бросил… Удивительно, но тогда у меня не возникло желания отомстить Алёшке – завести бойфренда. Роман, тот самый парень, который вынес меня из квартиры, больше не поражался моим странностям.
Я видела Алёшку и Татьяну. Этого было вполне достаточно для того, чтобы всё понять и простить. Я испортила Татьяне настроение надолго, одним своим появлением.
Поздно вечером в одиночестве побрела к озеру. Гуляющих становилось всё меньше, вскоре пирс опустел. Поблескивающее в темноте озеро затаилось в ожидании утра, пыталось волнами достать меня, но ему не хватало сил. Тогда я сама поменяла положение, опустилась на колени, прикоснулась к холодному сочному песку. Стало жалко себя. Вспомнился день, когда я впервые поругалась с Алёшкой, так же тихонько заскулила. Смогу ли я преодолеть эту жалость к себе и начать жить заново, уже не мечтая о неосуществимом?
Озеро было мрачно, как мои мысли, чёрная вода и песок завораживали меня. Я поднялась. Вечерний воздух загустевал, вдыхаемый, он холодил лёгкие и не растворялся в них полностью. Спотыкаясь о камни, я побрела назад. В темноте меня окликнули. Пьяный голос приблизился:
- Девушка, давайте вместе искупаемся?
- Вы с ума сошли, отстаньте от меня! – я осмотрелась: никого, кроме нас двоих на пляже не было, а если бы и наоборот, то все равно никто бы не пришёл на помощь. Все звуки заглушались шумом воды, да и темнота безлунная поглощала все очертания пейзажа и фигур.
Мужчина стал приставать и попытался повалить меня на песок. Однако мои крики были услышаны: глухой звук – и насильник сполз с меня.
- Пойдемте, пока он не очнулся, - произнес надтреснутый голос.
Меня бил озноб:
- А вы его не убили?
- Нет, зачем вы гуляете одна?
- Все надоели.
Голос моего спасителя был своеобразным, несколько искусственным, даже неприятным. Незнакомец помог найти мою, брошенную напавшим на песок кофту, я одела её. Затем спаситель сказал коротко: «Я провожу вас», - и сопровождал меня, шагая в трёх шагах. Через сто метров ноги ощутили более твёрдую почву, не такую топкую, как песок. Я остановилась: за кустами облепихи светились окна нашего коттеджа.
- Спасибо за всё. Дальше я доберусь сама.
- А вы не хотите предложить мне чай? – интонация незнакомца выдала его улыбку.
- Извините, не могу: там и так слишком много народа, - я пыталась в темноте связать воедино две разорванные лямки купальника на плече, - только приведу себя в порядок.
Незнакомец приблизился:
- Разрешите помочь?
Я согласилась. Он довольно искусно натянул эластичную ткань, и узел был почти готов. И вдруг мои губи ощутили тёплый поцелуй. Я не вырвалась, не влепила пощёчину: прикосновение меня поразило. Это был алёшкин поцелуй, запах. Я внезапно ослабела, парализованная знакомыми ощущениями от присутствия тени любимого. Узел так и не был завязан. Наоборот, вторая лямка спустилась с плеча… Не помню, как одежда оказалась разостланной на песке, а мы – на ней. ласки становились всё призывнее, невозможно было скрывать страсть. Незнакомец проник в меня, я воскликнула:
- Алёшенька, хороший мой!
В этом облаке наваждения возник голос:
- Значит, ты ещё любишь меня?
-Да, любимый, да!
-Галчонок, я тоже тебя люблю!
Редкие звезды сияли над нами. Сначала спаситель, а теперь такой же мужчина, как и тот пьяный, он ослабил объятия, отстранился на поросшую травой холодную песчаную землю, будто хотел остыть от безумных движений. Я пришла в себя. Миражи больше не туманили мой мозг. Всхлипывая от горького раскаяния, я кое-как натянула на себя одежду, долго не могла попасть в брюки. Вслед незнакомец крикнул своим хрипловато-дребезжащим голосом:
- Завтра я найду тебя, Галя!
Стыд и страх не дали мне заснуть той ночью. А что, если действительно незнакомец придёт ко мне? Он знал моё имя, выходит, следил за мной. На маньяка не похож и всё же… этот ужасный голос! Не колеблясь я решила уехать.
Светало. Друзья еще спали. Я нацарапала записку, собрала вещи и, не оглядываясь, подобно вору, покинула территорию пансионата. На попутках добралась до Чолпон-Аты. Автобус заполнялся медленно. Я отнесла вещи в салон, а сама пошла прогуляться по вокзалу, вернулась вовремя: последние билеты раскупили. Я зашла одной из последних, не разглядывая лиц сидевших. Рядом со мной занял место мужчина. Он развернул газету, скрывшись за ней. Автобус тронулся. Я тяжело вздохнула: на душе было муторно от воспоминания о прошедшем вечере. Сосед начал складывать аккуратно большую газету. Мои нервы и без того были расшатаны, и я отвернулась от ненавистного шелеста к окну, угрюмо созерцая двигающийся пейзаж. Знакомый надтреснутый голос спросил:
- Который час, не подскажете?
Я дёрнулась от ужаса, обернулась. Рядом сидел улыбающийся Алёшка.
Я узнала обо всём, что произошло, и в тот злополучный день в больнице, и потом. Нина Петровна ушла домой, забыв посмотреть на уровень жидкости в капельнице. Катетор оказался неисправным и начал пропускать воздух. На него-то и пытался обратить моё внимание Алёша. Говорить он не мог: в аварии отлетевший кусок лобового стекла повредил горло, были задеты и голосовые связки. Поэтому голос и не остался прежним. Ещё слабый после операции Алёша потерял сознание. А я приняла его обморок за смерть. Но своей неловкостью я спасла жизнь любимому: на грохот прибежала медсестра из соседней палаты и вовремя отключила аппарат.
Когда Алёшу выписали из больницы, Нина Петровна увезла сына в деревню, к своей матери. Там не было телефона и больной не мог сообщить о себе, да и мать оберегала его от « пронырливой девицы», то есть, меня. Ненароком бросала сыну в душу семена подозрений, видела-де «эту» с одним, потом – с другим… Я не осуждаю её: слишком сильна была любовь матери в её попытках уберечь своего ребёнка от неверного выбора, сделать его счастливым, дать всё самое лучшее. Да и красавицей Татьяной Нина Петровна восхищалась…
Говорят, библейский царь Соломон владел мудрым секретом терпения, запечатленным на драгоценном камне. Слова «И это пройдёт» утешали в минуты горя и отрезвляли в минуты радости. Думаю, я постигла эту мудрость. Сейчас я счастлива, но понимаю, что за Алёшку мне предстоит впереди не одна битва. И если вдруг я опять его потеряю, то никогда не подумаю о самоубийстве и не упрекну Всевышнего, потому что самоубийство – слишком малая цена, которой стоят минуты счастья. В дни невзгод нужно утешаться счастливым прошлым, и горе тогда проходит. Это проверено!
Июнь, 2000 г.