Сообщений в теме: 17

[Antimat]

Предисловие (рабочая версия)
Глава, в которой рассказывается о странных событиях происходящих в последнее время в Шрифтштеллербурге, в том числе и о бабочковом снеге.

Утром, вместе с рассветом, в Шрифтштеллербург пришёл снег. Степенный, крупными хлопьями.

Фрау Хельма, чьи кости – лучший барометр в округе – за неделю ни разу не намекнули на приближавшуюся непогоду, удивилась и по рассеянности пересолила шпрингерле, любимое печенье мужа. Герр Эмерамус, супруг расстроенной фрау и по совместительству призамковый сторож-гид, долго во дворе задумчиво рассматривал на своей ладони подхваченные крупные снежинки. Затем поднялся в домашний кабинет, где и пребывал некоторое время, вышел оттуда торжественно молчаливый с потертым фолиантом под мышкой.
За окном к тому времени заметно посвежело от нового пухового покрова госпожи Метелицы: снег был лёгкий, от движения ног бабочками вспархивающий до щиколоток и нежно возвращавшийся к земле.

Бабочки! Вслед за герром Эмерамусом и остальные шрифтштеллербургцы разглядели их в необычной форме снежных хлопьев. Выпади такой снег в аккурат Рождества, не задумываясь бы предались восторгу сказки. Но что бы значил такой сюрприз в ноябре – боялись даже озвучить, ибо в последнее время случилось достаточное количество подозрительных «белых» знаков. Призамковый чёрный, без единого светлого пятна, дог женского полу Альба две недели назад разрешился от бремени четырьмя занятными щенками, тремя чёрными и одним абсолютным альбиносом. Следом, кошка фрау Абигаль притащила поутру белую крысу, есть не стала, а возложила ещё теплый труп грызуна к тапочкам своей бранящейся хозяйки. Единственный на всю деревню, собственность пастора, белый какаду Шпрехен-Говорун, который на протяжении всех лет своей недолгой птичьей жизни говорил одни пристойности на местном диалекте, внезапно выдал нечто бестолковое – je Dьte – «по фунтику/ бумажному кульку» (?). Пастор терялся в догадках: могло статься так, что в его доме кто-то кому-то частенько выдавал по фунтику, тогда вставал вопрос – кто, кому и зачем. Друг пастора, полиглот Ульрих, имевший по отцу русские корни, услышал в этом «пофунтику» отчётливый русский глагол «едут!», но эта версия показалась совсем нелепой…

В то же «бабочковое» утро, бургомистр, по продуманной случайности забредший в гости к пастору, разглядел в снежных хлопьях знак унглюка (несчастья), так как за пределами Шрифтштеллербурга вообще никакого снега не шло и не намечалось согласно метеорологам (сама новость была сообщена по телефону сестрой, жившей в соседней деревне). По окончании разговора с родственницей официальное лицо предложило пастору неофициально пропустить по рюмке-другой ликера и устроить всенепременнейше мессу для прихожан Шрифтштеллербурга, очевидно, чем-то прогневавших Создателя. Тем временем, пока неторопливо опустошался графинчик с карамельного цвета напитком, погода начала портиться: небо заволокло серым шифоном туч, подул трубочкой своих сложенных губ северный ветер – и «бабочек» сменили привычной геометрической формы снежинки, поначалу мелкие, затем, осмелев, покрупнее.

Бургомистр вздохнул с облегчением и хохотнул, подмигнув пастору: «Конец света отменяется!» Приободрившийся пастор наполнил рюмки очередной раз, но утренние дегустаторы не успели пригубить их содержимое: на пороге возник герр Эмерамус, праздничный от припорошенного снежинками пальто и, не раздеваясь, сообщил:
- Они вернулись!
- Кто «они»? – рука пастора задрожала, а курфюст икнул.
- Они! – повторил герр Эмерамус, прошел к столу, положил на стол принесённый фолиант, теперь уже более сдержанно снял пальто и шляпу, передал их встревожено пучившей глаза фрау Руперты и вернулся к книге. Открыл её на атласной закладке и ткнул пальцем в претенциозно витиеватые буквы. – Принимайте гостей! Всё, как я и предполагал.

Пастор суеверно перекрестился. Бургомистр сглотнул, ибо был в курсе «пророчества» начитанного замкового гида:
- Не может быть!

- Всё как по писаному! – гость вроде бы растеряно развел руками, но глаза его сияли, как если бы само существование фрау Метелицы было доказано унылым физиком на научной конференции памяти фантазёра Хиггса.

Пастор сложил пальцы домиком: необходимо было срочно продумать текст проповеди на благодарственной мессе для жителей Шрифтштеллербурга. Бургомистр потянулся за трубкой и табачным мешочком: думать о мероприятиях в честь гостей, попыхивая кольцами дыма, было неизмеримо легче.

Согласно пророчеству, Замок оживал. А значит, оставалась надежда: конец света отменялся и начиналась новая Эра. Магия Шрифтштеллербурга начинала работать.

[Antimat]

Глава вторая, в которой рассказывается о ночном визите в Замок.

Альба всегда просыпалась в это время. Не потому, что где-то на башне часы глухо возвещали полночь, нет. Каждую ночь, именно в это время, начинал возиться Белый. Сначала он вздрагивал, затем сучил лапами, будто собираясь бежать, тихо повизгивал. Лаять ещё он, конечно, не умел, и слава Анубису, иначе бы будил остальных щенков.

В эту ночь Белый спал как никогда нервно. Альбе приходилось его постоянно вылизывать, чтобы успокоить. Когда он, наконец, засопел спокойно, Альба осторожно выпросталась из-под щенков и вылезла из огромной плетёной корзины. Хотелось пить, и сон прошёл.

Где-то послышался непривычный для этого времени стук колёс о мостовую и ритмичный цокот. Альба опрометью бросилась к двери, протиснулась в свою дверцу и выскользнула из домика призамковой охраны. В крови Альбы боролись два начала: простое собачье желание разразиться тревожным лаем и достоинство, унаследованное от предков, охранявших этот замок более шестисот веков. Альба глухо рыкнула, потом подумала и решила для порядка принюхаться к происходящему. Она, сдерживая рокот в пасти, подкралась ближе к источнику незнакомого шума: у ворот замка остановилась повозка непонятного запаха и очертаний. Никто не правил лошадьми, их вообще не было! И знакомого терпкого запаха больших существ – тоже. Но звуки- фырканье, потряхивание гривой с вплетенными мелкими колокольчиками – не обманывали: лошади были! Альба испуганно отступила назад и выжидательно присела: наверное, всему виной было новолуние, когда что угодно может показаться в кромешной темноте.

Было слышно, как опустилась складная лестница, едва различимо скрипнула дверца, открываясь и выпуская в темноту сначала струйку света, потом – целое большое жёлтое пятно. По складной лестнице, поддерживаемая невидимыми руками под локти, спустилась дама с жёлтым фонарём в руке.
- Диолх ын ваур*, - сказала дама кому-то невидимому и вздохнула с облегчением. Как только ночная гостья сделала несколько шагов вперёд, к воротам, повозка медленно тронулась и исчезла в чернилах ночи.

Кованые ворота замка, словно и не были закрыты в вечерних сумерках на замок герром Эмерамусом, приветливо распахнулись. Левой рукой поднимая впереди себя фонарь, через правую перекинут край диной пышной юбки, гостья взяла курс к парадной лестнице.

Альба то ли зарычал, то ли заскулила: велик был страх. Дама услышала и остановилась, направила фонарь в сторону единственного присутствующего охранника и присмотрелась к оцепеневшей собаке:
- Эух ы гыску! – и добавила после паузы, - май поб брызуйдион дымунол!**

Неведомая сила развернула Альбу и заставила её плестись назад, к тёплой корзине с щенками. С каждым шагом лапы делались тяжелее и непослушнее. Как только Альба забралась в корзину, та же сила отключила сознание, и Альба провалилась в сон.

-----------------------------------------------
*Diolch yn fawr – спасибо (валл.)
** Ewch i gysgu! Mae pob breuddwydion dymunol!- Иди спать! Всем приятных снов!

[Antimat]

Глава третья, в которой рассказывается о четырех в одной и странной даме с картины.

Гостья с фонарём поднялась по лестнице, подошла к двери, опустила правый край юбки и направила собранные пучком пальцы свободной руки на область замочной скважины. По ту сторону щёлкнуло, и тяжёлая дверь гостеприимно распахнулась, как и ворота.

Гостья уверенно шагнула в темноту спящего замка, повторив то же: «Дилох ын фаур», - в фойе дошла до прикаминного столика, поставила на него фонарь, приоткрыла крышку на светильнике и погрузила руку в этот тёплый жёлтый свет. Вытащила его в горсти, казавшимся на ладони послушным ласковым маленьким солнцем, подтолкнула его вверх – и тот поплыл к настенным канделябрам, к люстрам. От его прикосновения светильники незамедлительно вспыхивали тем же уютным желтым светом. Дама перестала следить за шаром, как только в фойе посветлело.

- Как обычно, барадак, - проворчала гостья, осматриваясь, - почти везде одно и то же: дотаций нет, спроса нет, слуги упокоились…

Изнутри замок был похож на пятидесятилетнюю фрау: с красотой, ещё сохранившейся от молодости, но начинающую заметно увядать под щедрым слоем косметики. Позолота на мебели и декоре местами облупилась, гобелен у камина потерял свою яркость, а на каминной полке стояла забытая то ли туристом, то ли рабочим пустая бутылка из-под пива, да рядом – ваза с искусственными цветами, издалека кажущимися просто сухим гербарием. И всё же ощущалось, что за замком следили: нос не почувствовал пыли, а глаза не увидели паутины. Только умершее время, желанный объект голодных до прошлого туристов, уныло шептало отовсюду.

– Мда-а… Одна я не справлюсь…

Шар вопросительно замер в воздухе над лестницей, ведущей на второй этаж. Гостья протянула к нему руку, и жёлтый шар послушно вернулся, но не опустился на ладонь, а вошёл в сердце, как будто даже не причинив вреда. Тело дамы осветилось изнутри, и из него плавно вышагнул новый персонаж, девушка, внешне отличная от прибывшей. В белом струящемся платье 12го века - эпохи самого известного Плантагенета – выпущенная «на волю» дева сразу негромко спросила:
– Где мы? – и не успела получить ответ, испуганно отстранилась: вслед за ней из освещённого изнутри тела сначала показалась огромная рыжая кошачья голова, потом лапища, вопросительно поигрывающая в воздухе.

Голова осмотрелась, сладко зевнула, увидев деву в белом. Клацнули белоснежные зубы, пряча розовый язык в улыбающейся пасти. И остальная часть этой огромной родственницы кэрроловского кота неторопливо показалась вся и направилась лениво к камину. На этом чудеса не закончились, и фойе пополнилось ещё одной гостьей – женщины в деловом современном костюме, в очках с толстой роговой оправой, затянутыми в тугой узел волосами. Под мышкой у новой «матрёшки» - ноутбук. Эта дама тут же заметила кошку, старательно чавкающую и грызущую цветы из уже разбитой вазы. Пустая бутылка была, видимо, не такой привлекательной.

– Фертес, твоя кошка может хоть раз ничего не сломать? – офисная дама решительно подошла к камину, погрозила пальцем кошке, та нехотя бросила своё занятие. Дама немного поколдовала над вазой и водрузила её, целую, на место. Воткнула в неё потрёпанный букет и только потом бросила взгляд на убранство замка, оценивая объём грядущей работы.

Тем временем шар покинул тело первой гостьи и взмыл на ту точку, с которой его вернули. Кажется, новых гостей больше не предвиделось. «Опустошённая» гостья вздохнула, могло показаться, что она стала как будто бледнее и прозрачнее, но не прекратила иронично улыбаться, показывая, что такие трансформации ей нипочём.

– На то оно и животное, чтобы всё портить, – насмешливо прозвучал ответ из её уст, и более грозно: - Анивайль, ы мы! Пейдиух аа хыфурд унхрыу бет ыма! *
Кошка с неизменно ухмыляющейся мордой, без всякого оттенка стыда и сожаления, пошла на прозвучавшее имя и смиренно улеглась у ног той, которую назвали Фертес. Но ненадолго: как только на неё перестали обращать внимание, крадучись, ускользнула.

Фертес обратилась к двум, вышедшим из её тела:
– Больше дела, меньше слов. Утром прибывают первые гости, и мы должны успеть.

– У тебя уже вошло в привычку предупреждать меня о сюрпризах в последнюю очередь. Имей в виду: у меня своих дел хватает. И если я не успею их сделать, то шеф мне устроит выволочку и минус к вашему пайку, – дама в костюме знала, о чём говорила.

– Расслабься, зануда, занимайся своей работой, кто тебе мешает?.. Ты ж это… рабочая неделя закончилась… - и Фертес закатилась от смеха, наблюдая, как кошка Анивайль, подобравшись по перилам к самой большой картине в фойе, сельскому пейзажу Шрифтштеллербурга, что-то внимательно высматривает на полотне и уже занесла лапу с показавшимися лезвиями-когтями.

– Фу! Не трожь картину! – вскрикнула зло гостья в деловом костюме.

– Тише, Олли, тише, - Фертес подняла палец вверх, - Анивайль что-то почувствовала.

– Просто держи животное рядом…

– Ты можешь сама её контролировать, - Фертес снова засмеялась, - запросто передам тебе это право.

– Э-э, нет! – Олли испуганно взмахнула рукой, но быстро спохватилась и деловито перевела разговор, - Так, хватит болтать, я – наверх, начну с библиотеки и кабинета…

– Разумеется, - Фертес продолжала иронично улыбаться, что явно злило Олли.

Дева в белом, казалось, подтекста в разговоре не услышала: сидела в кресле у камина, глубоко задумавшись.

– Ну а я, как обычно, за самую грязную работу, - усмехнулась Фертес, - подвал, винный погреб и всё такое. Заодно мы с Анивайль поищем местное модеряло. А ты возьми с собой Каруин, пусть украсит галерею, оранжерею и посмотрит, есть ли тут сад. Только не давай ей приводить в порядок спальни, а то гости будут спать сутками.

Кошка издала покашливание, очевидно, обозначавшее смех. От этого звука «проснулась» Каруин:
– Ах да! Пора украшать спальни!

Фертес подавила смех, поманила пальцем Анивайль, и они исчезли за боковой дверью, по всей вероятности ведшей в подвал замка. А Олли взяла белую деву Каруин под локоть, и эти дамы так же неспешно удалились, вверх, по лестнице.

В фойе восстановилась тишина. На некоторое время. И снова была разорвана голосом, новым, идущим от той картины, где несколько минут назад прислушивалась настороженная кошка:
– Апчхи!.. Будь здорова, дражайшая Ровена! Спасибо! Пожалуйста!.. И как вы себе тут промахнулись картиной? Ай-яй! Пф-фф, пылища!

На картине, из-за стога сена, аккуратно сложенного на поле близ Шрифтштеллербурга, промелькнула женская фигура и увеличилась, как если бы отражение в зеркале пошло на своего хозяина. Миловидная дама в черном вечернем платье перегнулась через раму, заглядывая в фойе:

– Высоковато… Надо поискать место поприличнее… А эти-то… Хм-м, нужно быть настороже. Кошечка, конечно, хороша, но плодиться на четверых – это слишком. Посмотрим, во что этот квартет выльется… Ну скажите мне, кто-нибудь, алло! Где тут даме можно отдохнуть с дороги?.. Тишина… Ну и дела… Выходит, я – первая? Вернее, вторая?.. Пятая? Какая ерунда! Нет, про это нельзя никому рассказывать. Иначе пропишут склифософского… Попробуем поискать место отдохновения на другой картине.

Было видно, как дама на картине идёт по направлению к нарисованному замку. Вскоре она исчезла за воротами Шрифтштеллербурга. И в фойе снова стало тихо.
--------------------------------------------------------------------
*Ко мне! Не трогай тут ничего! - I mi! Peidiwch â chyffwrdd unrhyw beth yma - (валл)

Зы. Для тех, кто не знает немецкого. "Шрифтштеллер" - "писатель", "бург" = "город".

[Antimat]

Глава четвёртая, в которой рассказывается о новых обитателях замка, нечаянных и приглашённых.

– …Нет, нет и ещё раз нет! – Олии в ужасе схватилась за голову: – под ударом окажемся мы все. Я прошу, не надо!

Фертес стояла у окна, лицом к предутренней черни неба и тонкой светлой полоске, и спокойно выслушивала категоричную отповедь Олии, находящейся за огромным старинным письменным столом. На нём находился знакомый уже нам фонарь, только жёлтый огонь внутри, светил грустнее, рядом с фонарём лежал отсвечивающий зелёным жезл с мелкими листьями на одном из концов. Со стены за диалогом иронично следила дама, которая полчаса назад плутала по сельскому пейзажу на картине в фойе. Сейчас дама лет 25 расслабленно сидела на софе и внимала происходящему, иногда меняя положение ног. Но этого не замечали присутствующие в кабинете. Будь здесь же кошка Анивайль, она бы точно что-то почувствовала, но ни животного, ни белой девы не было, и дама продолжала спокойно подслушивать.

– Скоро светает, и у нас полчаса – не больше… И снег тут старый, обновить бы… - Фертес побарабанила пальцами по стеклу, что-то нарисовала на нём и подула на изображение. Нарисованная бабочка вспорхнула с внешней стороны стекла и полетела куда-то вверх, тяжело взмахивая крыльями. Фертес повернулась к Олли, - он нужен Каруин. Пусть это иллюзия, Каруин другого и не требуется… Когда она требовала близких отношений? Вечная дева и вечное противоречивая потребность в одиночестве и нежности… Тебе, конечно, некогда. Ты не замечаешь, когда она на грани. Только, может быть, чувствуешь, как в тот же момент у тебя покалывает сердце. Она такая, какая родилась. А если нужен ей, значит, нужен и нам.

– Бре-ед… Это самый гадкий кошмар в моей жизни…

– Это для тебя, рациональной и обременённой общественной моралью, бред. Для нас все способы выживания приемлемы. Кстати, и с точки зрения современной морали, ты отстала: этим в Сети грешит каждый второй. Мы же просто сделаем слепок.

– Ты подтасовываешь факты.

Фертес рассмеялась:
– Глупая. Это ты жизни не знаешь. А мнение семи миллиардов людей, которым мы не нужны, не должно волновать. Каждый выживает как может. Открывай уже свой ноутбук: времени мало. Кстати, где Карун?

– Я бы на твоем месте спросила, где Анивайль. Каруин наверху, в спальне, читает Гудкайндовского первого волшебника*. Нашла в библиотеке. А вот кошка опять что-нибудь ломает.

– Кошка пошла на кухню перекусить да проверить работу поваров. Притащила самых лучших, - Фертес подошла к Олли, открыла ноутбук и придвинула к сидящей, - давай, зайди на сайт знакомств, выбери подходящего брюнета… Ну же! У нас двадцать минут.

– Достала… - Олли раздраженно застучала по клавиатуре. Обе гостьи сблизились перед экраном.

Дама с портрета, желая рассмотреть происходящее, изо всех сил вытягивала шею, и безуспешно: не было видно ничего. Поэтому пришлось довольствоваться репликами: «Боже… ну и типажи… Нет… не этот… Вот, что-то более менее… В гугле попробуй набрать… Что за меню? С кем тут вообще знакомиться?..» Наконец, Фертес отстранилась и посмотрела на фонарь: огонь был похож на умирающего светлячка:
– Быстрее, у нас минут семь… Заканчивай и соединяемся.

Олли раздражёно отмахнулась:
– Да я у меня-то почти всё готово. Ты не думаешь, что он слишком идеален? Таких не бывает.

– Ну, добавь какую-нибудь зависимость или порок. А ещё лучше сделай его геем, чтобы Каруин на большее не рассчитывала.

– Хорошая идея, кстати. Ну всё, отправляю запрос… Пять минут требуется.

– Успеем! Я за кошкой…

И в этот момент где-то за окном раздался женский крик, мимо окна пролетел какой-то предмет, затем целая череда проклятий и грохота катящегося тела по крыше.

– Проклятие! Анивайль! – Фертес протянула руку к Олли, ту, будто воронкой, затянуло в тело визави, и Фертес тут же растворилась в воздухе...

[Antimat]

***
Анивайль успела стащить у шеф-повара крупный кусок свежего мяса, быстро расправилась с ним, и теперь можно было подумать о развлечениях. Но в гостевой части замка было безлюдно, ломать и грызть хозяйка запретила, а в случае нарушения устава обещала запереть надолго в подвале. Кроме Фертес, кошка не боялась никого: Каруин была безвольна, а Олли брезговала возиться с наглым животным и, следовательно, не была в авторитете у самого животного.

Навострённые уши уловили где-то любопытные звуки, и Анивайль помчалась к ним, к спальне Каруин, ловко приоткрыла лапой дверь, но заходить не стала.
Каруин уютно устроилась в кресле у окна с раскрытой на коленях книге. Дева не читала: раскрытые страницы сами выразительно повествовали:

«…По обе стороны речки высились белые меловые скалы, разделенные потоком, который стекал в ущелье. Не успел конь остановиться, как Ричард спешился. Он осмотрелся и привязал коня к сумаху, плоды которого уже высохли и съежились. Спустившись с кручи, он увидел узкую тропку среди скользких камней и грязи. По ней он и дошел до входа в пещеру…»

Анивайль легла у порога, зевнув, рассчитывая послушать нечто интересное, прислушавшись, она даже задремала на мгновение. Поймав себя на этом непривычном состоянии, встряхнулась и недовольно вышла из комнаты, посидела, раскачиваясь и жмурясь, как это умеют делать только кошки, и вдруг сорвалась с места, вихрем слетела вниз по ступенькам – и сразу же вверх, собирая в беге морщинами мягкую ковровую дорожку. Полюбовавшись на финише получившейся гармошкой, повторила дважды своей марафонской эстафетой, окончательно спустила дорожку на нижнюю площадку, успокоилась, довольно мурлыкнула, ведь про дорожки её не предупреждали, и она ничего не сломала и не разбила.

Выпустив пар, огромная рыжая тварь вернулась в спальню Каруин и улеглась у порога. Книга уже вещала на три голоса:
«…Едва заметная злобная улыбка появилась на губах Джеймса.
— Это Морд-Сит, — прошептал он. — Ты умрешь.
— Кто это Морд-Сит?
Ричард услышал, как хрипит художник и как хрустят его кости. Джеймс был мертв. Ричард не мог сказать, что он сожалел об этом…»

Анивайль не выдержала всплеска любопытства и осторожно покралась, с предусмотрительными паузами, к говорящей книге и рассеянной деве.

«… Вновь оказавшись на солнечном свете, Ричард прикрыл глаза. И тут он остановился. Прищурившись, он разглядел, что окружен людьми. Воинами. Они были в кожаной форме и кольчугах, с мечами на перевязях и боевыми топорами на поясе.
Впереди стояла женщина с длинным хвостом золотисто-рыжих волос. Она была с головы до пят одета в кожу кроваво-красного цвета, похожую на перчаточную. На животе у нее красовались желтые звезда и полумесяц. Ричард увидел, что и у солдат на груди были изображены такие же полумесяцы и звезды, только красные. Женщина смотрела на него бесстрастно, только чуть заметно улыбалась.
Ричард встал в боевую позицию и положил руку на рукоять меча, но не знал, что делать дальше, поскольку ему не были известны их намерения. Он заметил, что женщина смотрит на что-то позади него. Он услышал, что сзади спустились со скалы еще двое. И тут Ричард дал волю ярости, исходящей от меча, позволив ей захватить его. Ощутив силу гнева, Ричард стиснул зубы.
Женщина щелкнула пальцами и показала на него тем двоим.
— Схватить его!..»
И Анивайль прыгнула.

Каруин испуганно вскрикнула, загораживаясь руками, кошка схватила книгу и успешно сбежала бы с добычей, если бы Каруин не запустила в неё подхваченным тяжёлым канделябром. Анивайль подпрыгнула и, вынося окно вместе с узорчатой решёткой, всей массой своего тяжёлого тела, провалилась в темноту. В комнату тут же ворвался поток хрусткого зимнего воздуха с облаком порхающих снежинок. А спустя мгновения уже без книги показалась удивлённая кошачья морда с лапами, затем все тело подтянулось на лапах и Анивайль запрыгнула в комнату. Отряхнулась от белых бабочек, тут же улетевших за окно, прошмыгнула мимо растерявшейся Каруин, к двери, – и там столкнулась с Фертес. Ловко уклонилась от руки, попытавшееся схватить за загривок и выскользнула за дверь.

Фертес бросилась к окну и наклонилась в полумрак:
– Что это было?

– Книга… - Каруин трясло, и было заметно, что она готова разрыдаться.

– Да нет… там человек… девушка… Ладно, разберемся…

Фертес положила руку на плечо белой деве, и та сразу же растворилась. Теперь единственная в комнате дама как будто стала даже плотнее и менее прозрачной.

– Отремонтируем позже! – она пообещала комнате и выбежала за кошкой.

[Antimat]

***
Анивайль величественно, как сфинкс, возлежала на письменном столе, положив лапу на клавиатуру по-прежнему раскрытого ноутбука. А за столом сидела дама с картины, бледная и вжавшаяся в спинку стула, не дыша и неподвижная. Фертес поначалу опешила, но потом машинально крепко затворила за собой дверь.
– Вы кто?

Анивайль притворно зевнула, клацнув челюстью.

– Анивайль, брысь! – Фертес сразу пресекла все манипулирования кошки и жестом приказала спрыгнуть со стола, - как вас зовут, мадам?.. Постойте, вы леди Ровена? Не так ли?

Дама кивнула, приходя в себя, с трудом улыбнулась, показав ямочки на бледных щеках.

– Но почему?.. – Фертес перевела взгляд на картину, где как будто бы видела гостью, но там на диванчике восседал невозмутимо первый герцог Шрифтшеллербурга.

– Ваша кошка, кажется, нажала не на те клавиши… - первое, что смогла сказать леди Ровена и схватилась за уши.

Где-то послышался слабый гул, от которого барабанные перепонки ощутимо задрожали, Фертес подбежала к окну и вскрикнула:
– Анивайль, ко мне! Быстро!

Кошка послушно сделала прыжок и исчезла в теле Фертес. Огонь в фонаре тут же вспыхнул, будто добавили свежего масла к фитилю.

– Что там? – Ровена вздохнула то ли с облегчением, то ли от удивления.

– Кажется, новые гости, - Фертес прислушалась, - и внизу разъяренная девушка… Дорогая, я сейчас буду немного не в себе, поэтому, пожалуйста, спуститесь вниз, поприветствуйте девушку. А я попрошу вам принести чего-нибудь сладкого, чтобы успокоиться. Хорошо? – и Фертес улыбнулась, но уже не так весело, как прежде, а более насмешливо.

Леди Ровена что-то пыталась возразить, но Фертес настойчиво её подвела к двери и едва ли не вытолкнула.

– Хамка! – пробормотала леди Ровена, поправила на себе платье и неторопливо спустилась по лестнице, перешагнув через груду ковра, лежащего у лестницы, - какой здесь беспорядок…

Спускаясь со второго этажа на третий, она уже разбирала гневные требовательные постукивания в дверь и приглушённый гневный женский голос:
– Где эта тварь? Откройте мне двери, я сказала! Дайте мне убить эту кошку вместе с её хозяйкой-растяпой!.. Открывайте или я выломаю вашу дверь!

Леди Ровена глубоко выдохнула, поправила волосы и резко открыла дверь. В фойе ввалилась белокурая девушка лет 24-х, ладно скроенная, в странном розовом брючном костюме и с копьём в руках.

Уменьшено до 41%

749 x 1000 (87,72 килобайт)

– Здравствуйте, - леди Ровена невозмутимо начала речь, не смотря на то, что гостья упала у входа, решительно поднялась и наставила на собеседницу своё копьё, - мы рады вас приветствовать в замке творческого люда. И если вы внимательно посмотрите на убранство, то сразу сможете отметить удивительно сохранившуюся архитектуру времен Шекспира и Петрарки… Простите, как вас зовут, милая, и откуда вы?

– Радда. Госпожа Радда из Морд-Сида, что в Д'Харе… - гостья была обескуражена спокойным тоном, - а вы, простите?..

– Леди Ровена, прибыла с севера. Тоже гость в этом замке, и хочу сказать, что…

Но она не договорила, потому что через открытую дверь было видно остановившуюся странную процессию у ворот. Ворота гостеприимно раскрылись (Госпожа Радда и леди Ровена вышли поглазеть на это зрелище) перед мрачной толпой. От толпы отделились десять человек, одетых во всё чёрное, с капюшонами, надвинутыми по самый подбородок. Из экипажа внушительных размеров они вытащили гроб и молча пронесли его в замок, мимо раскрывших рты Ровены и Радды, поставили гроб по середине фойе и, ничего не объясняя, вернулись к ожидающим у ворот. И вся процессия двинулась прочь в таком же полнейшем молчании, оставив у ворот только одинокую фигуру.

– А?.. – всё что сумела сказать Радда.

И Ровена с Раддой бросились к гробу, у него нерешительно переглянулись.

– Отодвигаем? – леди Ровена решительно положила руки на крышку гроба.
– Н-не знаю… - Радду передёрнуло, но она просунула в щель копьё, намереваясь помочь.

Дамы кряхтя сдвинули крышку и ахнули, не сговариваясь:
– Вау!

В гробу лежала девушка, бледная, но с яркими губами и смоляными волосами, растрепавшимися на подушке. В руке у девушки было надкушенное яблоко.


– Белоснежка! – выдохнули свидетели этого зрелища.

Белоснежка открыла глаза:
– Это как посмотреть. Ну что, мы приехали? – и недовольно поморщилась от вскрика присутствующих дам, не ожидавших признаков жизни в содержимом гроба. Села, осматриваясь, - Укуси меня вампир! Знатный катафалк!

Ровена и Радда переглянулись:
– А как же яблоко?

«Белоснежка» посмотрела на руку:
– А, ну… это… я просто люблю иногда перекусить в дороге, - и легко выпрыгнула из гроба, потянулась, откусила от яблока и деловито прошлась по фойе, - зашибись прикольно… Меня, между прочим, зовут Лестада. Обращайтесь, если что, - и вопросительно уставилась на собеседниц.

– Ровена…
– Радда…

– Классное копьё. У меня такое же было, - Лестада дожёвывала яблоко, - только малость покрасивее. Можно взять в любом художественном магазине краски и лак и немного его привести в порядок… У вас тоже классное платье, - За минуту Лестада успела отвесить всем присутствующим комплименты и теперь призадумалась: о чём бы ещё поговорить.

– Но … э-э-э… ваш гро… ваша кровать, я надеюсь, не будет тут находиться постоянно? – леди Ровена неуверенно предположила.

– Конечно, заберу к себе…

В этот неловкий момент замок встряхнуло. Дверь, остававшаяся приоткрытой, захлопнулась от ударной волны. И сразу же вспыхнул огонь в камине, пополз по заботливо приготовленным поленьям.

- Весело тут у вас,- пробормотала Радда и крепче сцепила пальцы на копье.

[Antimat]

Глава пятая, в которой Замок встречает трёх необычных джентльменов.
Они появились из снежной воронки, один за другим, всадники в чёрных накидках и капюшонах, надвинутых на лица. За первыми пятью, освещавшими дорогу факелами, показался экипаж, мрачный, как и его сопровождающие, затем – остальные всадники.

Джентльмен, раскуривавший трубку недалеко от ворот замка, посторонился, пропуская странную процессию, не задавая вопросов и невозмутимо наблюдая за происходящим. У ворот черные странники спешились со своих вороных коней, несколько человек вынесли из экипажа гроб, поднялись с ним в замок и вернулись уже без своей ноши. Процессия тронулась, исчезнув в другом вихре, появившемся по другую сторону от джентльмена.

Без факелов снова стало темно, но джентльмен по-прежнему не уходил и попыхивал трубкой, будто не решаясь войти во всё ещё открытые ворота или ожидая чего-то. Сюрприз не заставил себя долго ждать. Вскоре, на том же месте, где кружилась снежная воронка, что-то непонятное стало происходить с воздухом. Как пламя прожигает бумагу, заставляя её темнеть пятнами, затем пожирая и корёжа эти коричневые края, – и, наконец, вырываясь наружу из обуглившейся бумаги; так и ночь была разорвана тихим гулом и белым негативом, разрушающим часть темноты. Как только края светлых дыр во тьме обозначились, пламя света заиграло переливами северного сияния, набирая яркость и силу.

– Ох**еть! – джентльмен отступил ещё ближе к стене закрыл лицо рукой: смотреть на этот ослепительный свет было невозможно. Даже снежные бабочки упорхнули подальше от опасности, которая чувствовалась рядом.

Пфах-х!! Сияние вспыхнуло вспышкой фотографа, на секунду осветив всё в округе и снося ударной волной с ног джентльмена, покачнув тяжелые призамковые ворота и где-то глухо захлопнув открытую входную дверь в замке.

И процесс обратился: снова только переливающееся плазменное пятно воздуха, медленно тускнеющее и сливающееся с предрассветными сумерками.
Рядом на земле лежал человек. Впрочем, недолго. Застонал, пошевелившись, тяжело поднялся и стал отряхиваться, попутно проверяя себя, цел ли. «Шмяк!» - из пятна вылетела шляпа и приземлилась рядом.

– Ну и что за хрень тут сейчас шандарахнула? – джентльмен рядом платком вытирал совё лицо, не выпуская из сжатых зубов трубку.

– Живой! Йаху-у-у! – выплюнутый вспышкой молодой человек увидел, что он не один, от радости чуть не бросился на шею незнакомцу, но был остановлен коротким «ну-ну!» всё через те же сжатые зубы.

– Я – Скирлин! – молодой человек поклонился, – аватар проявления Императора Ада. А вы, сэр?

– Православный, слава тебе, Господи… – джентльмен постучал трубкой по призамковой стене, выбивая остатки табака, достал из кармана табакерку и снова набил трубку, интересуясь попутно. – Ну и как там у вас…Какой цвет нынче в моде?

– Оливковый, сэр, – вежливо ответил Скирлин, – послушайте, я действительно создан как демонический изотоп Истинного для странствий по временам и пространствам данной периодической системы, созданной в результате Большого Взрыва. Мой период полураспада составляет 2,3 септиллиона лет, что примерно в 160 триллионов лет больше оценочного возраста Вселенной…

Джентльмен раскурил трубку и полез в нагрудный карман, достал оттуда металлическую флягу, открутил крышку и, когда собеседник сделал паузу, протянул:
– На, поправь здоровье. От души тебя в полёте засп***расило… Пей, не стесняйся. Мадэ бай ключница оф Эвил Имперор…

Скирлин вопросительно сделал глоток и закашлялся. Джентльмен похлопал по спине:
– А говоришь из ада… Всего 70 оборотов, или нынче в аду прохладно?

– Я же изотоп, – откашливаясь оправдался Скирлин.

– Пошли, изотоп, нас уже ждут… кущи разврата и гурии с адски соблазнительными формами. Тебе должно понравиться. Пардон, господин Никольский. Но ты можешь звать меня Мариной. Я пошутил. Мишей… – джентльмен в темноте протянул руку, которую Скирлин с пылкостью пожал.

Никольский повлёк Скирлина за собой, в открытые ворота. Те незамедлительно закрылись, окончательно щёлкнув замком, словно больше никого не ждали. Неторопливо беседуя меж собой, о Большом Взрыве, о больнице в Бедламе и урагане Сэнди, мужчины дошли до ступенек, поднялись и уселись на самой верхней, не обращая внимания на снежных бабочек. По очереди прихлебывая из фляги, они просидели там некоторое время, пока не кончилась огненная вода и кромка неба на востоке не окрасилась в заметный розовый свет.

Никольский убрал флягу в карман, помог Скирлину, заметно шатающемуся, подняться, и мужчины подошли к двери, недолго поспорили, кому стучаться, но дверь открылась сама.

– Сразу видно, японцы делали! – объяснил это чудо Скирлину Никольский, и они шагнули в светлое пустое фойе.

[Antimat]

***
Гостьи были приглашены девой в белом на второй этаж, в более уютную гостиную, где и температура была теплее, и вокруг камина уже стояли полукругом семь кресел и столик посередине, сервированный чашками, чайником и тарелками со сладостями и лёгкой закуской. Беседа оживилась, только Каруин мало принимала участия, всё больше отмалчиваясь и, как будто, подрёмывая. Ровена на ушко Радде предположила, что дева в белом находится под воздействием каких-то наркотиков: очень уж было похоже на транс. И «живая» троица перестала обращать внимание на безмолвную фигуру, увлекшись знакомством.
У входа, ещё не будучи замеченными дамами, Никольский толкнул Скирлина в бок:
– Смотри, какая поляна! Выбор не дурён.

– Хороши… Ах, хороши, чертовки! Надо бы рассмотреть поближе эти прелестные создания, – Скирлин решительно поплыл к сидящим у камелька:
– Доброго утра, мадмуазели! – в ответ прозвучали одобрительные приветственные возгласы и смех, – Скирлин, имею честь представиться…

Дамы благодарственно протягивали руки для поцелуев. Никольский же только коротко пожал пальцы и сразу небрежно развалился в кресле напротив Каруин.
Беседа не успела завязаться: как только подвижный Скирлин уселся в кресло, рядом с пустующим, как через мгновение со столика в воздух поднялся белый, свернутый в конверт, лист, до сих пор почивавший среди тарелок с закусками.

Конверт развернулся, и заговорил голосом отсутствующей Фертес:
– Шрифтштеллербург в моём скромном лице рад вас приветствовать, друзья. Целый век он пустовал из-за заклятия, наложенного на него Злобным Критиком. (Голос помолчал, нагнетая интригу). Но раз в столетие замку, оплоту литературы и искусства, представляется шанс – стать центром зарождения товарищества, а так же местом решения главного вопроса столетия. Волею судьбы вы попали в этот замок, и его судьба, как и ваша, теперь только в ваших руках. Чтобы снять проклятие, нам нужно будет ровно 70 дней наполнять его магией наших слов и чудесных историй… (Вдруг повисла пауза, как если бы при записи возникла заминка со стороны диктора. Прошуршали разрываемые и скомкиваемые листы бумаги, и голос продолжил более торопливо и небрежно) Короче, ваши апартаменты на втором и третьем этаже, днём постарайтесь не выходить, чтобы туристы и обслуга вас не приняла за привидения. Еда будет вам доставляться в номер. После заката становятся доступными библиотечный сервис и картинная галерея. Встречаемся здесь вечером, как только герр Эмерамус закроет двери за последним посетителем. Особо не палитесь, а то журналисты понабегут и обломись тогда наша миссия… (Голос опять ушёл в какое-то шуршание).
Ровена с Лестадой переглянулись.
– Весь пафос обломала, - Лестада показала жест пальцем вниз.
– А кто ещё не приехал? – полюбопытствовала в паузе Радда: одно кресло все-таки оставалось пустым.

Письмо ответило:
– Шестеро одного опоздавшего не ждут. Моя сестра Карун покажет вам ваши спальни. Увидимся сегодня вечером. Приятного отдыха и всё такое бла-бла-бла, – письмо обессиленное словесным потоком упало на тарелку с пирожными.

– «Бла-бла-бла»! – Скирлин восхитился, – как быстро меняется этот язык!

– Кстати, да, – Лестада поднялась вслед за Каруин, – я днём сплю, так что мне давно пора.

– А я подумаю, чем мне заняться, – госпожа Радда встала, хмурясь вежливо протянутой руке Скирлина, – Морд-Сиды сами решают, что им делать, а что нет. И вообще, мне нужно найти выход из этого замка.

– Все входы и выходы для находящихся здесь временно блокированы до окончания миссии,– письмо заставило некоторых присутствующих вздрогнуть.

Радда в гневе скомкала письмо и бросила его в камин.
– Зря! – успело сказать письмо и утонуло в пламени.

– Ну, спать так спать, а похулиганим позже, – леди Ровена уже стояла возле лестницы, – так где там моя спальня?

[Antimat]

***
В комнате было холодно. Очень холодно. Вынесенное вздорной кошкой окно было возвращено на место, кода вся комната успела остыть, а камин никак не мог согреть стены и постель, кажущуюся сырой.
В комнате вообще было влажно от залетевшего роя снежинок, растаявших и теперь скапливающихся слоем воды на запотевшем стекле.

Каруин, закутавшись в плед, пальцем рисовала непонятные вензеля и знаки на стекле, разрушая равномерный мутный слой. Начертав фигуру, дева припала к ней губами и зашептала: «Ах, как он мил!..» Отошла от окна, за которым занималась заря и солнце готовилось выпростать свои лучи на свободу. У камина было теплее. Уселась в кресло и прижала к щеке край теплого пледа: «Необыкновенный!.. – закрыла глаза, вспоминая события последнего часа.
Вот она поднимается по лестнице, спотыкается, а мсье Никольский услужливо подхватывает её на руки и несёт до самого верха, где ставит на ноги и язвительно говорит:
– Я думал, в этом возрасте уже умеют ходить.
А прощаясь только сухо кивнул и спросил, есть ли в его комнате бар, а получив ответ, закрыл дверь перед самым носом, негодяй. Негодяй… Но такой милый… Каруин, потянувшись к каминной полке, налила в стакан воды из графина, отпила немного и задумалась. Пока он нес её по лестнице, ей показалось, что его губы слегка коснулись её кожи возле уха… Или не показалось? Вроде как он даже вдохнул её запах… Или, всё-таки, показалось?

Рука рассеянно опустилась, и вода выплеснулась в камин, в огонь, и зашипела паром. Каруин не обратила на это внимания, только вяло поставила пустой стакан на пол, возле кресла.
– Почему он одновременно и гадок, и мил? – томительная нега сковала тело, – о, приди, приди!

Бледный луч солнца, скупого по-зимнему, прорвавшись через оплывшие на стекле символы, упал на пол и коснулся содержимого камина, где всё ещё шипели мокрые дрова.
– Дай мне знак, что это ты! – продолжала бормотать свои заклинания дева, – не будь так жесток!..

Луч на полу дрогнул от тени пролетевшей за окном птицы, потом ещё другой… От камина в воздухе поплыла струйка пара, кудрявясь вместе с игрой света на полу и рождая прозрачную фигуру. Сначала ноги, потом сюртук, облегающий стройное тело, трость, руки, плечи, голову и цилиндр на ней – газообразная фигура плотнела от тянущихся к ней лучей и воды, словно в невесомости плывшей из графина к персонажу явно мужского рода.

Обретя цвет и плотность, гость обратился к грезящей Каруин своим тёплым бархатистым, с хрипотцой, голосом:
– Добрый вечер, мадмуазель!
Каруин вздрогнула и, наверное, закричала бы, но гость преклонил колени и припал к рукам дамы, – О, простите, мадмузель, что напугал Вас. Это был единственный способ проникнуть в замок: все пути были так крепко перекрыты, что мне пришлось буквально облететь весь замок несколько раз в поисках решения. Засим могу смело вас уверить: вы спасли мне… честь…

И голос всё шептал и шептал, обволакивая и увлекая за собой к кровати:
– Я устал… Эта дорога была такой сложной… Зимой путешествовать совершенно невозможно: леденеешь и падаешь вниз, разбиваешься на миллион осколков, а это больно… Но я надеюсь здесь найти в вашем лице приятное моему сердцу отдохновение и покой…

Каруин уже чувствовала, как всё её тело слабеет, а губы раскрываются и тянутся к этому голосу. Глухой и далёкий стук в дверь никак не мог разорвать эту пелену сладкого сиропа звуков и ощущений, и вот уже руки сами обвивают шею незнакомца, и…

– Лол, это что за пижон? – внезапно рядом раздался ироничный и недоуменный знакомый голос, и вырвал из наваждения.

Каруин ахнула и отстранилась: на пороге стоял Никольский, в полу-расстегнутой рубахе, с пустой бутылкой в руках.
На вопросительные взгляды обнимавшихся (а сомнений быть не могло) и отпрянувших друг от друга Каруин и незнакомца, Никольский криво сделал книксен, одной рукой приподнимая край рубахи, другой – бутылку.

– Бонжур, абажур, леди и прочие бледи. У меня закончился коньяк. Да его тут и было-то практически…– пьяный гость издал неприличный звук губами и развязно подошёл к парочке, протянул руку «пижону»: – Николя Саркози. Я пошутил, сэ-э-эр. Михаил. Парле-па по-нашему, мсье?

– Дэ. Джаста Дэ, - галантно ответил воплощенный из игры света и воды, – смею вас уверить, сэ-э-р, что мое слово честного джентльмена можно справедливо считать порукой невинности мадемуазель.

– Ни разу не посомневался… Молчу-молчу, – пьяный Никольский обратил внимании на смущение дамы, вручил ей пустую бутылку со словами «Совсем пустая» и повлёк Джасту Дэ к выходу из комнаты, – слушай, все уже того… спят, а я не могу. Твоя комната таки рядом с моей, а бар пустой, в моей. В твоей еще нет. Пошли, размочим знакомство… Тут такое дело…

Каруин, открыв рот, проводила взглядом удаляющихся под руку джентльменов, вздохнула, закрыла плотно дверь и забралась на кровать. Время и правда было позднее: начинался день, и самое время было спать. Солнце за окном, устыдившись своего недавнего оптимизма, тоже облеклось в серый лед туч, где-то наверху скрипнул несколько раз флюгер, резко поворачиваясь от порывов ветра. И в камине загудело, завыло.

Каруин и все ночные гости, кроме распивающих за знакомство Джасты Дэ и Никольского, уснули, не зная, что бабочковый снег сменился обычным; что собака Альба скреблась в дверь замка, желая разобраться в непонятных запахах; что господин Эмерамус велел своей фрау Хельме приготовить свой праздничный костюм; что бургомистр распрощавшись с пастором ехал домой с твёрдым намерением вздремнуть перед составлением нового приказа; что Шрифтштеллербург будто весь замер в ожидании сюрприза. Приближался Рождественский Декамерон.
[Конец предисловия]

[Antimat]

Едва были закрыты на замок ворота замка, сложно дожидаясь этого прощального поворота ключа, верхние башни пристройки ожили теплым жёлтым светом. Герр Эмерамус перекрестился и, оборачиваясь на множащихся оконных светлячков, побрел домой. И то верно: странностей за день хватило. То ему портреты подмигивают, что в помещении, где некогда была кухня, послышится посудный звон, то словно бы ветерок пронесется рядом с ухом. Так что сегодня – как можно больше пунша и в кровать! И парадный сюртук можно убрать куда подальше… Она велела не появляться зазря, предоставив замок в полное владение гостям. Альба и та, забежав в гостиную, принюхалась и, поджав хвост, вернулась домой, не решилась далее знакомиться с новостями замка…

***

- Откуда ты, говоришь, взялась? – Скирлин с любопытством разглядывал молоденькую рыжеволосую, чем-то неуловимо похожую на лисицу, девушку, невесть откуда взявшуюся в гостиной, где уже сидело несколько вчерашних гостей.
– Я бежала за белым кроликом, – повторила растерявшаяся от внимания гостья.
Никольский, уже навестивший местный погребок, протянул ей бокал с пуншем, но рыжая гостья покачала головой, отказываясь:
– А вы не видели белого кролика?
– Надо шеф-повара спросить, – хмыкнул Никольский, возвращаясь к своему месту.
– Как тебя зовут, дитя? – поинтересовалась леди Ровена, перехватывая бокал из рук проходящего мимо ироничного господина.
– Алиса, но вы можете звать меня Лиса, мне так привычнее…
– Ого, все в сборе! – послышалось в дверях.

Под руку с господином Джастой в дверях показалась Фертес. Невидимые слуги уже накрыли столик явствами и напитками, в камине языки огня вовсю похрустывали поленьями, добавляя рождественской музыки в атмосферу неторопливой беседы.
Не раздумывая более, первая появившаяся в замке начала сразу приветственную речь, как только опустилась в приготовленное для неё кресло, сделала приглашающий жест остальным придвинуть кресла поближе:

– Друзья! Позвольте вас назвать этим милым и, казалось бы, обычным словом. Судьба (а я в другое и не поверю) свела нас здесь с одной целью: доказать, что современная литература имеет право на признание. На то, чтобы быть оригинальной и не похожей на предыдущие века своего существования. Слово обладает магией, и каждый из вас равен Создавшему нас, если умеет владеть этим даром. И если кто-то не владеет даром в полной мере, то в состоянии увеличить его с помощью своих товарищей. Во все века поэты, писатели и художники совершенствовали свой дар, общаясь с себе подобными: ведь только в дружбе и сотрудничестве может появиться положительный результат…

– Покороче, Кисо, – встрял сидящий дальше всех от Фертес Никольский и Лестада с Раддой прыснули смехом.
– … Ну раз всё понятно, тогда приступим. Все, кто появится здесь, станет таким же полноправным гостем этого замка, в котором я являюсь лишь скромным исполнителем, ибо архитектура – по моей части и тут уже ничего не поделаешь, – Фертес виновато улыбнулась.

–Так давайте же скорее знакомиться! – воскликнула нетерпеливо рыженькая Лиса-Алиса.
– Хорошо, с этого и начнем. Пусть каждый расскажет в удовольствие слушателям историю о себе. И, раз уж я первая тут оказалась, позвольте начать… Я расскажу свой сон, приснившийся мне сегодня, будто бы и я – это не я… Что-то в этой истории будет правдой, а что-то ложью – вам решать, друзья мои.

И Фертес заговорила, жестом дав понять, что во время её рассказа слушатели вольны угощаться лакомствами, сколь им будет угодно.

[Antimat]

Смешные осколки
Автор: Антимат ака Фертес

Кому не хотелось хоть раз, одним глазом заглянуть в мастерскую Творца, чтобы через открывшееся через замочную скважину таинство подсмотреть работу, которую проделывает Он (а может, и Она, если не двое) над смиренным материалом по имени Человек? Из какой глины его лепит, какое тавро ставит, предопределяя судьбу и делая каждого непохожим на родителей и даже своего близнеца, в том случае, если Творец был не ленив и слепил двоих из одного куска? И зачем отнимает память детства, делая его отпечатком на радужной сетке глаз, пряча в ресницах? Отчего скрывает от нас Истину, заставляя каждого метаться в её поиске, совершать ошибки, убивать, унижать, перекраивать, чтобы в тот момент, когда уже становится неважно, вдруг увидеть эту Истину и… скрыть её от остальных. Жадность, человеческая жадность – всё, что мы оставляем в наследие тем, кто стоит рядом и смотрит жалостливо на наш отлетающий дух.
– Посмотри, какие смешные осколки! – улыбается испуганно брат.

Я испугана не меньше, но осколков, и правда, много, в них отражаются сотни наших одинаковых лиц, – это кажется забавным. Верхняя часть буфета, я уже и не помню почему, тяжёлая и полная посудой, вдруг упала на нас, стоящих между этим светло-коричневым великаном и обеденным столом. Пол в осколках плачущего посудой буфета, а на нас – ни единой царапины: мы сидим под раскрывшимися створками и наблюдаем отражения на полу.
Память бережно стёрла весь эпизод, оставив изумление и этот разбитый фрактал. Собери все наши лица воедино, получилось бы… получилось бы… А что получилось бы? Если буфетное зеркало, хранящее наш единый образ, восстановило его, помноженное, но всё такое же, правдивое, то разве мы, каждый, осколок стекла, не являемся частью вселенского фрактала, со своими солнечными системами и сатурнианскими кольцами, вращающимися окрест наших чувств?

Что происходит с нами, какие метаморфозы, когда мы первый раз улыбаемся лицу, склонившемуся к нам, когда мы первый раз врём, когда заносим руку, наказывая обидчика, когда на вопрос: «А ты в школу хочешь?» - важно отвечаем: «У меня уже портфель есть!» – и когда первый раз пробуем что-то создать своё, уподобляясь Тому, кто нас зачал на своём гончарном круге в плотно закрытой комнате, куда войти невозможно, а только подсмотреть в небольшую замочную скважину?

Спать… почему же так хочется спать? Я помню – или это мне так кажется – какие-то секунды из младенчества. Меня пеленает мать и рядом стоят, справа от неё, две женщины, очевидно, родственники, – откуда мне знать? Что-то говорят промеж собой, но я не разбираю их слов – только звуки, как вода в реке балуется с камнями, обтекая их и журча. Спать – истина младенчества. И наша любовь ко сну, вещему проводнику между нами и миллиардами таких же осколков, как и мы, разве не наследие младенчества?

Мать сказывала, что я родилась нежданно и немного не рассчитав времени своего появления на свет: ближайший роддом был закрыт на ремонт, и акушерки, увидев отца с матерью, внезапно потерявшей вОды от того, что носила (согрешу тавтологией) воду в бочку, ибо лето было жаркое, служки Творца замахали было руками: «Везите в другой!» Но узрев, что я обещаю появиться тут же, на пороге, отправили в реанимационное отделение, к таким же нежеланным гостям.
Позже, размышляя над знаками, подумала о жестоком мире, который совершенно не готов для нашей встречи, а мы всё рождаемся упрямо и рождаемся…

Первый Новый Год я встретила со взрослыми родственниками и испила бы шампанское, наверное, если бы это было позволительно в моем возрасте. За несколько минут до того, как обвалился внезапно потолок над кроваткой, в которой я спала, мой желудок сработал самым ожидаемым способом и разбудил меня, заставив требовательно орать, настаивая на смене ползунков. «Вовремя нагадить и смыться с места преступления – запомним», - кажется, так подумало моё альтер Эго. А другого варианта случившегося у меня нет.

Разве не живёт в нас наследие миллионов лет эволюции, дикое и до неприличия вульгарное, но с превосходным нюхом и инстинктом самосохранения? Запри это животное в подвалах своего сердца – и не выживешь, ибо едины мы в одном теле. А тот, кто научится управлять этим животным – будет владеть миром: сокрыто много от нашего взгляда и доступно только ему, чудовищу непознанному внутри нас.

– Уйди, не стой так близко у телевизора!.. Ха-ха, засмотрелась!..Влюбилась, да? – потешается надо мной тётя, моя первая подруга. Старше меня на одиннадцать лет, научившая рисовать и проводившая много времени со мной до своего периода брачных игр, через года два она меня «предала», я решила поначалу. Я долго злилась на краснолицего долговязого Принца с белым бумажным букетиком в петлице, приглашавшего будто бы на полном серьёзе потанцевать на свадьбе, меня, десятилетнюю.

Но я не могла: первая взрослая любовь настигла меня у говорящего ящика с усиками на подставке, и безжалостно расписалась в Книге моей судьбы, прописав жирное «дежа вю». Наверное, тогда, в тот момент у телевизора, было зачато самое важное таинство: герои Шервудского леса потрясли и заключили меня в пожизненное рабство, поклонение великим и прошлому, приключениям и путешествию, безрассудным шалостям и отваге.

Под знамёнами приключений прошло детство и школьная юность. Исследования прилегающих и находящихся не совсем близко (сказать правду, и вовсе далеко от дома) закоулков, «на тот случай, если фашисты снова нападут и будет куда отступать», должно быть, заставили бы поседеть волосы моей матери. Но она до сих пор свято верит, что мы не уходили за пределы квартала. Путешествия! Это казалось увлекательным. А лет в тринадцать, глухой безлунной летней ночью, с близкой подругой, то и дело прячась от проезжающих машин за столбы или припадая к холмикам гравия у спящих заборов, увековечили какой-то глупой надписью ворота возлюбленного подруги. Приключения – единственная, так верилось, возможностью прочувствовать дух времени, когда вызывали на дуэли, плели сети интриг в будуарах Букингемского дворца и помогали герцогу Бофору бежать…

Какие приключения без переодеваний? Решением остроумного Совета Любителей Интриг в составе четырёх одноклассниц, было принято: чтобы помочь подруге, умирающей от ревности к тому самому счастливцу, хозяину исписанных ворот, непременно нужно переодеться в сумасшедших старух и тайно проследить, убедиться в том, что этот негодяй N. не дружит ни с кем из девчонок. В качестве камуфляжа были выбраны халаты бабушек, вывернутые наизнанку зимние жилеты (у моего порвана овчинная подкладка, что делала образ нелепее и загадочнее), глубокие галоши, платки, надвинутые на лица и, кажется, трости. Увидь сейчас двух таких старушек, я бы, возможно, перекрестилась: странность чудовищная. Но тогда нам это казалось забавным. Камуфляж проверен на младшем брате подруги, не узнавшем нас, – и в путь. Всё на ту же улицу имени отца ядерной бомбы. Нужно было преодолеть всего ничего – каких-то триста метров, но весь ужас положения был оценен, когда улица огласилась лаем встревоженных собак и местные жители, выходившие на шум, долго смотрели в спины двух странных бабок, то бодро шагающих, то еле плетущихся.

– Я не могу идти дальше, у меня ноги трясутся, – шептала подруга, готовая от страха плюхнуться оземь тут же: вдалеке было опознано несколько одноклассников того самого N. Девчонок меж них не было и можно было возвращаться.
Но уже почувствовавшему вкус моему третьему Эго спектакль показался недоигранным:
– Нет, идём как шли! Там на нас смотрят, ку-у-уда?! – и мы плетёмся дальше.

Через минуту, показавшуюся вечностью, мы уже окружены толпой «врагов». Был ли среди них N., я не знаю: помню только три пары мальчишеских ног рядом. Чья-то рука пытается обхватить мою: «Бабушка, вам помочь?» – но я, плотно прижимая к телу локоть, ворчу, по-старушечьи дрожащим голосом: «Уйди, окаянный!» Меня отпускают, впереди путь расчищается, и мы, две подозрительные старушки, размеренно идём, доигрываем свою роль. Кто-то произносит: «Да не бабки это!» Кто-то сомневается: «Да нее… Может, они из психушки сбежали?»

От страха не видя ничего, как зомби, забредаем на какую-то кучу камней и глины, – и снова путь преграждает некто: «Бабушки! Да вы же не туда идёте!» Бок о бок со мной – дрожащее мелкой дрожью тело, в голове – вакуум мыслей, и кто-то из меня, пребывающей в анамнезе, квакающим гласом вещает заученную фразу: «Чтоб тебе счастья в жизни не было!»

Памятуя о силе внушения, которой человек подвластен, надеюсь и поныне, что тот доброжелатель познал счастие и радость и не помнит двух странных бабушек, взявшихся на улице из ниоткуда и исчезнувших в никуда за ближайшими кустами на противоположной стороне улицы. Нас искали. Но мы, уже смелые, скинувшие с себя подозрительные ободранные наряды, на вопрос, не видали ли тут двух бабок, отвечали: «Ка-вооо?»

Больше мы не повторяли таких мольеровских шуток, ограничившись розыгрышами по телефону. Впрочем, вскоре N. предательски ушёл после окончания девятого класса, и нам не оставалось ничего другого, как гадать на движущихся блюдцах со стрелками, судьба ли выйти замуж за одного из тех, окружавших нас, легкомысленных, на улице имени серьёзного учёного.

Ныне для меня те улицы равнозначны кладбищу и бывать там – подлинная мука. Но предложи мне судьба начать всё заново, я бы ещё раз пережила те благоглупости, сопровождавшие детство и юность.
– … Во имя Отца и Сына и Святого Духа… венчается раба Божья, Иулия, на рабе Божьем, ***F… А раба божья Ксения венчается на рабе Божьем ***D… Клянёмся быть им верными и любить до самой смерти…

Две тринадцатилетние дуры стоят под церковным забором, умильно крестятся криво на купола и читают произвольные мантры таинства обручения. Затем надевают друг другу на безымянные пальцы резиновые кольца от обычных надувных шаров, подруге достаётся зелёное, мне – синее. «Что Господь соединил, человек да не разлучит…» Какая бедная фантазия была у Винни-Пуха, предложившего ослику Иа процедуру забавы «входит и выходит из горшочка» в качестве реинкарнации отжившего своё радостного шарика!

<...> С тех пор верю я, что для разговора со скучающим в будний день Богом можно поговорить и через забор, главное – нужно быть искренней.

Первое, второе, третье Я во мне и в каждом… А сколько их ещё? За третьим рождается четвертое, вместе с первой записью в трудовой книге, заставляющее быть отличной от друзей и семьи, которое строит совершенно иные линии в отношениях с теми, кто рядом полдня… А может, оно и не последнее в этом сложном фрактале по имени Человек? А как же дух, плазма небесная, заставляющая созидать и уподобляться насмешливому Творцу?

Бред… Конечно же, бред… И только миллионы клеток в нас со свёрнутыми спиралями-генетическими цепями знают подоплёку хулиганской фантазии Шутника, потому что каждый – часть вселенной и сама вселенная, со своими законами и судьбой. Нас слишком много для одного тела, но мы едины, мы слишком дружны, чтобы признаться себе в этом.

[Antimat]

Добро пожаловать, Радда Риддл!
Жанр: юмористический, фэнтези
Автор: Радда

Добро пожаловать в идеальный мир, Радда Риддл.
Не было ни света в конце тоннеля, не полета души над землей, ни даже вокзальной станции с уходящим поездом. Слепящий свет автомобильных фар, скрежет шин, мимолетная мысль: «Лучше бы на такси каталась» и … ничего. Ни боли, ни страха. Как будто выключили свет на секунду, а затем резко включили.
- Мы понимаем, что для адаптации и осознания происшедшего требуется больше времени, но, к сожалению, именно сегодня у нас очень плотный график. Проходите, пожалуйста, не задерживайте очередь.
Ступор был такой, что даже возмутиться не догадалась. Куда пройти, зачем пройти? Да и вообще, если я теперь всего лишь бесплотный дух, ЧЕМ они предлагают мне пройти?
- Добро пожаловать в идеальный мир, Томас Леман.
Да, и правда плотный график. Какие-то несущественные мысли приходили в голову. Наверное, это некий защитный механизм мозга, отвлекаться на мелкие детали, чтобы не увидеть картину в целом. Я мертва. И у меня нет мозга. Какой к черту защитный механизм? Интересно, а в РАЮ есть штрафы за ругательства?
Белая пустота, голос за кадром, доброжелательное приветствие – наверное, это РАЙ. В АДУ должно быть несколько больше красного, черного и серого. Вероятно. Так, по крайней мере, нарисовался для меня образ АДА из проповедей приходского священника и голливудских фильмов. А вот про РАЙ везде говорилось расплывчато – неземное блаженство, вечный покой, воздастся на небесах и так далее.
- Радда, чтобы пройти дальше, ты должна очистить разум и принять случившееся. Это трудно, но там, куда ты направляешься, тебя ждет Идеальный мир.
Очистить разум. Я это даже имея разум, сделать никогда не могла. Целая орда мыслей всегда фривольно бегала, стукалась и бесновалась у меня в черепной коробке. Так, психологи советуют в таких случаях медитацию.
- «Э м м м м м м………….»
Вроде, сработало.
Картинка резко поменялась. Сквозь закрытые веки пробивался яркий солнечный свет. Легкие дышали легко и свободно, вдыхая аромат травы и цветов. Теплый ветерок приятно обдувал лицо.
Нет, ну когда я наконец привыкну, что нет у меня ничего такого, чем можно видеть и чувствовать.
- Радда, как же мы рады тебя видеть! Как там, внизу, а то мы со смерти бабушки Вэнди новостей не получали. Ведь здесь так скучно…
О да, это моя семья. Они и при жизни то были не семи пядей во лбу, но сказать, что рады меня видеть – уже явная деградация. Я вот совсем не рада их видеть. Дядя Сим, тетя Лим и двоюродный братец Пиченюшка. Их, конечно, не звали так на самом деле, но раз все мы мертвы – какая разница? В сторонке, на райском солнышке прогревала свои кости моя двоюродная бабушка Вэнди. Мама сбежала от них в 17, и с тех пор я их видела каждый год на своих днях рождениях. Ненавижу свои дни рождения. Ненавидела...
Дядя Сим и тетя Лим – сводные брат и сестра моей мамы. Пиченюшка – сын тети Лим. Нет, они не страшные и ужасные злодеи, просто…
- Радда, солнышко, как там твоя мама? Мы так по всем соскучились, ждем не дождемся, когда же встретимся с ними здесь. У нас тут так мало развлечений! Вот, мы с дядей Сим все гадали, кто же присоединится к нам первый.
- Я был уверен, что это будет твоя мама, у нее всегда было хрупкое здоровье, но Лим поставила на дедушку Брэда.
- Так ему же уже все 80! А вот Пиченюшка был уверен, что это будешь ты! Такой умный мальчик, просто чудо!
Да, я говорила именно об этом. Мне срочно нужен кто-то из администрации. Ну, и где тут табличка "К Большому Боссу туда" или что-то в том же духе?
- Ммм, у меня вопрос...
- Радда, обычно мы не откликаемся так быстро, но ты впервые обратилась к нам, так что лучше сразу спроси обо всем, что интересует.
Да уж, голос за кадром - довольно жутковато. Странно разговаривать ни с кем и со всем сразу.
- Это РАЙ? Поляна, цветочки, солнышко и моя семья?
- Да, ведь семья – это самое драгоценное, что есть у человека. Это персональный РАЙ для вашей семьи. Здесь все поколения твоей кровной линии, которые носили фамилию Риддл.
- И сколько мне тут торчать?
- Это самое замечательное! Вечность! Всего наилучшего!
Вот теперь у меня началась реальная паника. Бабушка Вэнди вспоминая свою молодость, выделывала балетные па, дядя Сим и тетя Лим гадали о том, кто прибудет следующим, Пиченюшка убегал от одноногого беззубого дедка, который пытался его пощекотать.
Вечность с семьей… Скрасить мое пребывание здесь могла только мама, но надеюсь, что она еще очень и очень не скоро окажется здесь. И вот вопрос – ну почему я не грешила? Вечные муки в огне явно предпочтительней этой слащаво-приторной картины. Мой персональный РАЙ должен быть в огромной библиотеке и НЕОБИТАЕМ!
- Радда, пойдем, мы познакомим тебя со всеми!
- Радда, посмотри как я танцую Лебединое Озеро! Я рассказывала, что в молодости была прима-балериной?
- Радда, так приятно с тобой познакомиться! Я твой пра-пра-пра-дедушка Коулэ. Давай сыграем с тобой в маджонг?
Интересно, а паническая атака у бесплотных духов все еще считается классическим случаем панической атаки? Я предполагаю, что в РАЮ для страждущих не найдется и полтаблетки валиума.
- Господи Боже! Отправь меня в АД!
Резко выключился свет. Всего на секунду.
- Добро пожаловать в мир кошмаров и страхов, Радда Риддл!
Отправлена в АД бандеролькой. А где же предупреждающее сообщение: "Как, уже уходите? Так быстро?". Удержаться от сарказма было невозможно.
- Мир кошмаров и страхов? Вы это серьезно?
- Знаем, банальность, но это стандартная форма приветствия новоумерших грешников.
- А не задумывались над модернизацей приветственной реплики?
- Были такие инициативные. Но Сатана несколько старомоден и зажарил их на раскаленном решете.
Вау, а АДский ресепшн с чувством юмора.
- В отделе связей с общественностью опять напутали. Здесь указано, что Вас отправили наверх.
- Ага, я здесь вроде как доброволец.
- Доброволец? Так, это статья 712 подпункт "Д". Добровольное пребывание в аду наказуемо "Сезифовым трудом" сроком на вечность вплоть до дальнейшей реинкарнации. Минус третий уровень. Всего наилучшего!
Передо мной возникла дверь лифта, прохладный женский голос произнес: "Уровень минус три" и дверь лифта тут же открылась. Оперативно. Видимо, Сатана не столь уж старомоден, как считают его подчиненные.
Миллионы и миллиарды грешников отбывали здесь своё наказание. Одни традиционно катили камень в гору, другие бегали в колесе, третьи осушали бездонный колодец. Чертики с рожками и волосатыми хвостиками расхаживали между грешниками и выписывали всем листки с трудоднями. Судя по разговорам, за перевыполнение плана наказания полагались дополнительные увольнительные часы. Кривоногий чертик суетливо бегал взад-вперед с планшеткой в руках
- Не задерживаемся, выстраиваемся в очередь на реинкарнацию. Риверс, Ребекка! Ридер, Бенджамин! Риддл, Радда!
- Радда Риддл? Вообще-то я только что умерла. А как же вечные муки?
- Несовершенство системы. Идем по алфавитному списку. Сейчас отправляются умершие на "Ри".
- А когда доходите до "Зю", что потом?
- Начинаем с верха нового списка на "Аа". Ну же, в очередь, быстро!
Вот тебе и Сезифов труд.
Резко выключился свет. Всего на секунду. Я уже начинаю привыкать.
- Добро пожаловать, малышка. Поздравляем, у Вас девочка!

[Antimat]

Родное.
Автор: Ровена

1.
Ноябрь, 1912 год.

Зима в тот год выдалась ранняя и суровая. Уже в ноябре снежные сугробы замели дорожки и усадебное крыльцо, пришлось хозяйскому садовнику в спешном порядке их расчищать.

Хозяин усадьбы, Илья Петрович, отбыл в Казань по казённой надобности, оставив хозяйство на свою супругу - молодую, очаровательную, излишне задумчивую Софью Сергеевну. Хозяйка проводила дни, читая аглицкие романы да попивая кофий с маленьких чашечек китайского фарфору, закусывая яблочным джемом, или вышивала золочёными нитками на куске алой парче, или садилась за рояль, наигрывая полузабытые с детства этюды. Когда же хозяйку посещало вдохновение, изредка, шла она в портретную, часами простаивая у мольберта, чтобы воссоздать маслом на холсте портреты знакомых дам и джентльменов. В погожие же дни выбиралась она в гости, в соседнюю усадьбу, к своей кузине Наталье Владимировне, где играли в карты, пили красное вино с пряностями и танцевали вальсы.

В описанное нами утро Софью Сергеевну разбудил колокольчик подъехавшего экипажа. Сонная, потянулась она на подушках, накинула спешно пеньюар и спустилась в гостиную, встречаемая громогласным восклицанием прибывшего гостя:

- Дорогая Софья Сергеевна, простите за ранний визит!

Гостем был Фрол Михайлович Милеев, уездный нотариус, седовласый состоятельный джентльмен лет 60 от роду. Потеряв в пучине Первой русской революции единственного сына, Милеевы отдали всю нерастраченную родительскую любовь и заботу своей воспитаннице Оленьке - смешливой, слегка взбаламошной особе, недавно справившей 22-летие.

- Доброе утро, любезный Фрол Михайлович, - с улыбкой, чуть растянуто поприветствовала гостя Софья Сергеевна, - как вы поживаете?

- Вашими молитвами, моя дорогая, вашими молитвами, - радостно прогоготал гость.

Уездный нотариус имел общие дела с Ильёй Петровичем, но Софья Сергеевна никогда не интересовалась подробностями этих дел. Ей нравилась нотариусовская супруга, Марья Андреевна, молчаливая, степенная женщина. Нравилась и беззаботная, капризная Оленька - милеевская воспитанница, несмотря на свой темперамент, была проста и добра с окружающими, щедра на похвалу, а, окромя того, частенько посещала организованную Софьей Сергеевной деревенскую школу, рассказывая ребятишкам прочитанные истории о дальних странах, обрядах, животных, которых они никогда не видели. Сам же уездный нотариус не вызывал в Софье Сергеевне положительных эмоций, напротив, часто раздражая её своей бесцеремонностью. Вот как, к примеру, в это утро.

- Я, собственно, чего к вам пожаловал, - начал Фрол Михайлович, - Вы же у нас аглицкие романы любите. На будущей неделе в Казанском театре ставят пьесу "Айвенго", по роману того сэра, как бишь его...

- Сэр Вальтер Скотт, - напомнила Софья Сергеевна.

- Его самого. Я бы, конечно, не посмел, - тут всегда самоуверенный Фрол Михайлович даже смутился, - но Оленька так просила передать вам пригласительные билеты! Она очень хочет видеть вас на спектакле - говорит, у неё там главенствующая роль.

Взяв билеты, Софья Сергеевна тепло поблагодарила гостя и глубоко вздохнула. Фрол Михайлович прочил воспитаннице блестящую партию то с одним, то с другим влиятельным джентльменом, но несносную девчонку не интересовали нотариусовы грандиозные планы. Топнув ножкой, сказала она, что хочет быть актрисой, блистать на сценах театров и собирать толпы поклонников, а замужество - это дело десятое, успеет она ещё насладиться жизнью смиренной супруги. С тех пор с уст Фрола Михайловича не сходило заявление, что Оленька его "сильно огорчила".

Но сейчас у Софьи Сергеевны на руках хороший повод выбраться из усадебного заточенья, съездить, наконец, к супругу, которого не видела с лета, пройтись по каменным площадям старинного татарского города и увидеть Оленьку в образе леди Ровены. Да, Казань - не ближний свет, но несколько дней поезда - это, несомненно лучше, чем скучные ежедневные занятия, которыми хозяйка сводит себя с ума.


2.

И так, Софья Сергеевна решила ехать. Ясным морозным утром 20 ноября кучер привёз её на маленькую уездную станцию, на которой уже стоял, дымя и пыхтя огромным паровозом, поезд. Вечером 24-го прибыла Софья Сергеевна в Казань и наняла экипаж до Большой Казанской улицы, где снимал дом Илья Петрович. Встретились супруги чрезвычайно тепло и радостно, как тому и подобает после долгой разлуки.

Надобно сказать, что Казань в те годы была приметным и промышленно важным городом царской России. В городе на берегах Волги кипели фабрики и заводы, давая стране мыло, глицерин, кожу, гудрон, пряжу, холсты, полотна, обувь и порох – важную опору мощи нашей армии и флота. Так, в копоти труб и гомоне базарных торгашей, копошился старый 900-летний город с деревянными мостами, узкими мощёнными улицами и старинной архитектурой из странной смеси булхарских традиций с традициями заезжих турецких и итальянских мастеров.

Город за окном был прекрасен, но наша героиня прошла мимо этой красоты - в Казани она гораздо острее. нежелит это бывало в усадьбе, ощутила всю монотонность своего существования. Илья Петрович работал с рассвету до темноты, с Натальей Владимировной общались лишь письмами, кусок алой парчи с золочёными нитками остался в усадьбе, и никто не потрудился выписать рояль арендованному дому. Такое угнетённое состояние преследовало нашу героиню до тех пор, пока однажды, более со скуки, нежели от вдохновения, ни прогулялась Софья Сергеевна в лавку искусств, приобретя там мольберт, холсты, кисти, краски и растворители.

Натурщицей для нашей героини стала Камиля, очаровательная девчушка-подросток, каждое утро приходившая помогать по хозяйству. Софья Сергеевна запечатлела юную татарочку на фоне открытого окна, устремлённую взором в неведомые дали; в руках девушка держала раскрытую книгу, а голову её венчал красивый цветной калфак*, из-под которого до самого пояса спадала тёмная, блестящая толстая коса.

- Красиво вы рисуете, Софья-ханым**, - комментировала Камиля работу в конце дня. - Вот мне бы так!

- А чем ты занимаешься в свободное время? - поинтересовалась Софья Сергеевна, немало польщённая оценкой.

- Сейчас заканчиваю вышивать узоры на саукеле*** - я надену его на голову в день моей свадьбы.

- Свадьбы? - удивилась наша героиня, - Но тебе же...

- 14 лет, вы хотите сказать? Это ничего, Софья-ханым, у нас все так выходят. Вот и мама моя была старше меня всего на год, когда родила первого ребенка. Правда, он потом умер...

Работа дала нашей героине ощущение безмятежного покой и возможность ясно мыслить. Проводя целые дни за мольбертом, Софья Сергеевна чувствовала, что её затёкшее, измученное усадебным бездельем тело наконец-то начинает жить полной жизнью, а разум её снова кипит и бурлит, совсем как в юные годы. Подходя к зеркалу, Софья Сергеевна видела теперь не всегда бледную, равнодушную к жизни даму тридцати лет, которая уже почти заживо схоронила себя в усадьбе, - нет, теперь её взору являлась вполне цветущая, похорошевшая особа с нежным румянцем на щеках, оживлённым блеском зелёных глаз и мечтательной улыбкой. Удивительно, как мало надо человеку для счастья – дай ему предмет увлечения, и он возрадуется, мигом забыв про свои тоски и обиды!

Разные мысли посещали голову Софьи Сергеевны в те дни. Вот Илья Ильич – казалось бы, рядом, - а в то же время бесконечно далеко. Целые дни проводит он на казённой службе, а вечера – за картами в обществе разных казанских промышленников и управленцев. Приходит за полночь и валится спать, уставший, равнодушный, ни обняв Софью Сергеевну, ни назвав, как прежде, "душенькой". И о супружеском долге позабыл с самого дня приезда! Так, на исходе пятого дня пребывания в Казани, посетила нашу героиню странная мысль что, может быть, Оленька не так уж и неправа, продав семейный очаг за блеск свечей и театральные подмостки.

С Оленькой Софья Сергеевна встретилась в Казани лишь однажды. Актриса забежала на утренний кофий, но была грустна и немногословна, взгляд её, всегда оживлённый, бесцельно блуждал от яблочного пирога на блюдце к мольберту с портретом юной татарочки, и обратно.

- Ты чем-то расстроена, дорогая? - обеспокоенно спросила в сенях Софья Сергеевна, провожая гостью.

- Пустяки, Сонечка, – улыбнулась актриса и, подмигнув, добавила: - Не думала, что когда-нибудь такое скажу, но театр меня выматывает покрепче самых горячих джентльменов!

- А не собралась ли ты замуж, часом? – заговорщицки подмигнула Софья Сергеевна.

- Да было б за кого! – Оленька усмехнулась и уставилась в зеркало, поправляя шляпку. – Нет, нет и нет! Променять сцену на детские вопли и мокрые носы? Или ублажать какого-то оболтуса-чиновника, из тех, что нашёл мне папенька? Не этого хочу я от жизни. Ох и напридумывала же ты себе!

С этими словами, актриса быстро коснулась устами щеки Софьи Сергеевны и резво помчалась вниз по лестнице, сопровождаемая криками:

- Сонечка, я жду тебя на премьере!


3.

Премьера была намечена на воскресенье, шестой день пребывания Софьи Сергеевны в Казани. У Ильи Петровича случился свободный вечер, а, кроме того, на премьеру пьесы аглицкого автора пожаловали местные казанские промышленники, выряженные в смокинги, ведя под руку дам в пушистых горностаевых шубках.

Странным казался Софье Сергеевне выбор Оленькиной роли. Нет-нет, сама воспитанница Фрола Михайловича смотрелась очень органично – шли ей и белокурые, украшенные каменьями локоны, свободно спадающие на плечи, и глаза обрели таинственную силу «как воспламенять, так и умиротворять, как повелевать, так и умолять». Привлекала внимание и кротость лица, и тонкая золотая цепочка с крохотным кулончиком-ковчежцем на шее, а цвета морской волны платье с лёгкой шёлковой вуалью придавало стану гибкость и стройность. Не занимать было Оленьке и пылкости, искренности эмоций – этой искренностью, не сомневалась Софья Сергеевна, актриса влюбит в себя не один десяток поклонников.

Но наша героиня вспомнила недавно прочитанный ею великолепный перевод Окинлекской рукописи, откуда сэр Вальтер Скотт позаимствовал имя для своей героини. Рукопись эта описывала историю Британии за 16 веков до нынешнего времени, когда римляне покинули Британию, а в судьбу бриттов поспешил вмешаться король Вортигерн, прозванный Тощим. Взяв в союзники двух саков, Хенгиста и Хорсу, Вортигерн так высоко оценил саксонское умение воевать, что пригласил к себе новые дружины. И тогда с «восемнадцатью судами, полными отборных воинов», прибыла и дочь Хенгиста, «красота которой, по общему мнению, была несравненна».

Когда закончилось королевское пиршество, из своего покоя вышла девица, неся в руках полный вина золотой кубок. Вслед за тем, приблизясь к королю, она, преклонив колена, сказала: "Lauerd king, wasseil!".. ["Господин король, будь здоров!"] А он, увидев лицо девицы, был восхищен его прелестью и тут же воспылал к ней любовью. Затем он спросил толмача, что сказала девица и что ему должно ответить. Толмач объяснил: "Она назвала тебя властителем, королем и еще добавила слово, которое в их речи употребляется как приветствие. А тебе подобает произнести ей в ответ "Drincheil!"["Пью за здоровье!"]. Произнеся "Drincheil!", Вортегирн повелел девушке пригубить первой, а затем, приняв кубок из ее рук, поцеловал ее и выпил его до дна.

Прекрасная дочь Хенгиста носила имя Ровена, а в своём коварстве могла превзойти любую искусительницу.
Вортегирн, опьянев от всевозможных хмельных напитков, — причем в сердце его вселился сам сатана, — пленился девицей и потребовал ее у отца. Повторяю, сам сатана вселился в сердце властителя, ибо, являясь христианином, он возжаждал соединиться с язычницей.

И, пренебрегая старым, негласным законом «Остерегайтесь пить с язычницами ночью, когда силы зла властвуют безраздельно...», король Вортигерн попросил у Хенгиста руку его прекрасной дочери. Рука стоила графства Кент, и король отдал земли, даже не поставив в известность Горангона, наместника Кента, и «в ту же ночь взял в жены язычницу, которая сверх всякой меры ему понравилась».

Вместе с тем, всё новые сакские дружины прибывали из-за моря, а король, под влиянием жены-саксонки, отдавал им несравнимое предпочтение перед всеми другими народами. Напряжение росло, и грянул взрыв. Бритты, объединившись вокруг Вортимера, сына короля от первого брака, разгромили саксов. Вортегирн был низложен, саксы изгнаны… но тут на сцену вновь вышла леди Ровена.

Добрые качества Вортимера навлекли на него ненависть дьявола, который, вселившись в сердце его мачехи Ровены, подстрекал ее к умерщвлению пасынка. И та, смешав все, какие только ни существуют, яды, дала ему выпить отраву из рук одного его приближенного, которого подкупила бесчисленными дарами.

На смертном одре Вортимер собрал своих товарищей и «… повелел воздвигнуть ему медную пирамиду и поместить ее в той самой гавани, где обычно высаживались на сушу саксы, а тело его, после кончины, уложить в гроб, поставленный на вершину упомянутой пирамиды, с тем, чтобы, увидев его усыпальницу, чужестранцы, повернув вспять, отплывали в Германию. Он говорил, что никто из них не посмеет подойти к берегу, узрев его усыпальницу. ... Но по его кончине бритты нарушили этот наказ, ибо погребли усопшего в городе Тринованте».

И так, благодаря коварной женщине-иноземке, Вортимер был даже погребён неправильно. На трон вновь взошёл поверженный Вортегирн, который, под влиянием супруги, предложил Хенгисту вернуться – как частному лицу, с небольшой свитой. Но Хенгист двинулся с армией, а когда бритты пожелали дать отпор, леди Ровена в третий раз помогла соотечественникам, известив отца, что бритты собирают силы.
Хенгист был не менее коварен, нежели его дочь. Он предложил бриттам встретиться, якобы для мирных переговоров, но тут…

«Настал назначенный день, и все собрались в указанный город и приступили к переговорам о заключении мира. И вот, когда Хенгист счел, что наступил час, удобный для осуществления его злодейского замысла, он воскликнул: "Nimed oure saxes!" ["Беритесь за ваши ножи!"] и, ухватившись за Вортегирна, удержал его за полу плаща. Услышав условленные слова, саксы вытащили ножи и, напав на стоящих рядом ничего не подозревавших бриттских правителей, убили около четырехсот шестидесяти человек... Ведь все бритты явились сюда без оружия, считая, что речь пойдет лишь о заключении мира. Вот почему саксы, прибывшие туда ради предательского деяния, смогли с такой легкостью убить безоружных.»

Вот такая роль в истории выпала леди Ровене, имя которой с тех пор считалось символом аглицкой агрессии и вероломства. Знала ли Оленька, чьё имя дал сэр Вальтер Скотт своей героини? Несомненно. Велик счастливец Морис де Браси, так и не получивший руку Оленькиной героини. И беден, несчастен Уилфред Айвенго, увлёкшийся ролью которого симпатичный юноша сейчас так жарко обнимал на сцене казанскую леди Ровену… Занавес закрылся, актёры вышли на поклон зрителю.


4

Толпа в смокингах и горностаевых шубках медленно покидала здание театра. Илья Петрович, увлёкшись разговором с кем-то из промышленников, получил приглашение на покер нынешним же вечером, а Софья Сергеевна решила поискать Оленьку, дабы поблагодарить за билеты. Тайком, как птичка, проникла она за кулисы к гримёрным и, отыскав табличку «госпожа Ольга Фроловна Милеева», постучалась в дверь. За дверью раздавалось тихое всхлипывание. Испуганная, коря себя за бестактность, Софья Сергеевна тем не менее презрела все правила приличия, толкнула и удивлённо застыла на пороге.

Оленька, уже переодетая в миловидное чёрное платье, но ещё босая, с ногами уселась на диван, откинув голову на гобеленовый подлокотник, и исступленно, неудержимо рыдала. Подле неё стоял джентльмен, одетый в походный плащ, шляпу и с чемоданом. Повернувшись, он обратил на Софью Сергеевну странно знакомый, но уже давно позабытый взгляд и, откланявшись, покинул гримёрку. Оленька же уткнулась головой в гобеленовую спинку дивана и повторяла, всхлипывая:

- Пашенька, не уходи… Не надо, Паша! Только не ты, только не сейчас!.. Возвращайся, пусть лучше уйду я… Я не могу тебе позволить уйти еще раз!

И только услышанное произнесённое сквозь слёзы имя «Пашенька» подсказало Софье Сергеевне, кем был странный джентльмен с удивительно знакомым взглядом - это был Павел Фролович Милеев. Погибший в пучине Первой русской революции и теперь, спустя 7 лет, таинственно воскресший здесь, в Казани.

- Что это значит, Оленька? – Софья Сергеевна, понимая всю неуместность своего вопроса, тем не менее была раздираема чувствами посильнее каких-то правил приличия. – Это же сын нотариуса Милеева, твоего воспитателя, да? Погибший 7 лет назад в Революцию?

Оленька оторвалась от дивана и, наконец, обратила к подруге своё заплаканное личико:

- Он не погиб, Сонечка. Он просто ушёл. Ушёл от отца, от пререканий и семейных скандалов. А прежде всего, ушёл от меня. 7 лет я потратила на то, чтобы его разыскать, и вот он снова от меня уходит…

Получасовая дорога до особняка на Большой Казанской показалась Софье Сергеевне бесконечно долгой. Уставшая, вошла она в свою спальню и, не раздеваясь, бросилась на постель, чувствуя себя бесконечно морально изнеможённой. Встав на следующее утро, про себя отметила, что Илья Петрович не ночевал дома, а, дав расчёт Камиле и распрощавшись с нею, пошла собирать краски и услышала звон колокольчика у дверей. Это был почтальон, принёсший две свежие газеты. Из них, из газет Софья Сергеевна прочла о состоявшемся вчера грандиозном успехе пьесы по роману аглицкого писателя сэра Вальтера Скотта. И о бесследном исчезновении из собственной гримёрки госпожи Ольги Милеевой, актрисы спектакля. Похоже, семейная традиция Милеевых таинственно пропадать не обошла стороной и самую младшую их представительницу.


5

Посетив полицейский участок и кокетливо улыбаясь томными очами, чего не делала много лет, Софья Сергеевна быстро вошла в доверие к симпатичному капитану исумела выяснять, что Оленька из гримёрки вчера так и не вышла. Жандармы не видели её и уходящей из театра. Никто, кроме таинственного джентльмена в походном плаще, Софьи Сергеевны да двух-трёх актрисулек, гримёрку её не посещал. Все посетители находили Оленьку расстроенной, плачущей, а спустя примерно час вошёл режиссёр спектакля, встретила которого лишь пустота. Хозяйка покинула комнату неведомым способом, судя по исчезнувшей одежде, была одета в чёрное вечернее платье и… босая. Фролу Михайловичу выслали срочную телеграмму, ведутся поиски. Не иначе как тёмные дьяволовы силы поучаствовали в таинственно похищении, заметя все возможные следы.

Вернувшись домой, Софья Сергеевна обнаружила там пьяного Илью Петровича, завалившегося спать прямо в сенях и громко храпящего, испуская зловонный запах похмелья. Негодуя, собрала она в чемодан свои вещи и вызвала экипаж, оставив записку:


«Любезному супругу моему, Илье Петровичу.

Сообщаю Вам, что поведение Ваше скотское и безнравственное терпеть я более не намеренна. А потому спешно возвращаюсь домой. Если у Вас осталась хотя бы частица непроигранной в карты, неохмелённой вином совести, жду Вас в усадьбе для дальнейшего разговора о нашей судьбе.





С.А.».

Поезд отбывал только следующим днём, Софья Сергеевна остановилась в недорогой гостинице и, не столько со скуки, сколько окутанная странным, таинственным вдохновением, достала упакованный мольберт и краски. Невольный, подсознательный жест, разговор разума с интуицией, - и вот на натянутом холсте начал появляться, оживать рисунок печально улыбающейся молодой девушки в вечернем платье, сидящей на резного дерева, с гобеленовой обивкой, диване. Леди Ровена, влюбившаяся в сына своего воспитателя, Оленька, чья судьба, в отличие от Скоттовской героини, не обрела своего хэппи-энда, но не стала от этого менее загадочной.

Ночь в гостинице Софья Сергеевна провела прескверно. Проснувшись среди ночи, долго она не могла уснуть, а под утро впала в жар и состояние полудремоты-полубреда, где увидела себя закончившей писать удивительный портрет: Оленька в чёрном вечернем платье сидела на золотисто-красной гобелене дивана. «Как живая», - подумалось Софье Сергеевне. Внезапно фигура в портрете повернула голову, устремила взор свой прямо на художницу и, выпрямившись, недовольно проговорила:

- Зря ты меня нарисовала, Сонечка.

- Куда ты пропала, милая? – по непонятной для себя причине Софья Сергеевна цеплялась за фигуру в портрете, как за последнюю надежду отыскать правду.

- В сущности, в никуда. Я и сейчас пребываю нигде, только ты меня зачем-то вызвала оттуда в свой рисунок…
Ты знаешь, я ведь тебе солгала, сказав, что ни за что не променяю сцену на детские попки и мокрые носы. Променяла бы не задумываясь! Но не так, как решил за меня папенька.

- Ты любишь Павла? – констатировала Софья Сергеевна, на что Оленька ответила:

- Всегда любила. Почти всю жизнь, со дня появления в их доме. С того момента, как мы были детьми. Думала, я, как Скоттовская леди Ровена, в конце концов добьюсь своего Уйлфреда Айвенго. А я – не та Ровена, я – саксонская… истребительница, разрушительница. Подлая пиявка, сравнявшая с землею семейные узы отца и сына.

- Так вот почему ты сказала, что он ушёл из-за тебя?

- Да. Отец упрашивал его остаться. Мать заламывала руки, умоляя, не желая терять единственного сына. Он ушёл из-за меня, понимаешь? До безумия влюблённая, нескладная 15-летняя девочка-подросток, которую он иначе как сестру и не воспринимал, я была ему не нужна. И даже теперь, став взрослой дамой, я всё равно осталась для него младшей сестрой.

- Оленька, ну и вздор ты сейчас говоришь, - Софья Сергеевна натянуто рассмеялась и протянула руку, коснувшись изображённого на картине Оленькиного запястья. На холсте явственно ощущались тепло и текстура человеческой кожи. – Знаешь, если бы я убивалась по какой-то детской влюблённости, у меня бы не было ни мужа, ни…

- А что у тебя есть? – перебила её Оленька. – Мужа ведь и нет, считай. Но у тебя есть кое-что родное, сберёгшее в себе частичку твоего тепла – это твои картины. Они – твои и ничьи более. У меня же никогда не было ничего моего – и папенька не родной, и платья с побрякушками куплены на его деньги, а не честно заработаны. А я - посредственная актриса провинциального театра, выхожу на сцену, в поисках отвлечения от мыслей о собственной несостоятельности. Видит Бог, я ненавижу театр! Он – моя каторга, моя Голгофа, но он – несравнимо меньшее зло, чем брак по расчёту, полные равнодушия ночи с чужим по духу человеком, искусственная, симулированная радость, заживо погребённая в барской усадьбе жизнь. Моей на этом свете была только любовь – она могла бы иметь продолжение, ведь я не связана с Павлом ни кровными узами, ни буквой закона. Но у неё лишь один крошечный порок, недостаток, сделавший её полностью нежизнеспособной, - она невзаимна…

Когда Софья Сергеевна открыла глаза, на дворе стояло уже позднее утро. Наскоро собрав краски и мольберт, вызвала она экипаж и отправилась на станцию, чтобы там сесть в поезд. Вчерашний жар ощущение дурноты прошли без следа, а настроение излучало бодрость и уверенность. Тьма новых творческих идей витала в голове, торопясь в ближайшем будущем лечь на холст под масляные краски, а сердце трепетало от радости за крохотное, но своё, родное, то, что держит её на этой земле, - её так поздно проснувшийся, крепнувший день ото дня талант.



----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* головной убор незамужних татарок
** хозяйка, госпожа (татар.)
*** свадебный головной убор татарских девушек

[Antimat]

Звезда
Автор: Лестада

Я не умею светить, не умею любить. И дружить со мной невозможно. Я по ошибке на небе. И уйти не могу. Все привыкли, что я для них свет.

Ветер ласково гладил разноцветные волосы. Заглядывал в глаза и уносился прочь, не дожидаясь ответа. Только он понимал… а может и нет. Откуда ему знать, каково это быть звездой? И постоянно думать, что ты этого недостойна… Говорят, что все вампиры обладают сверхъестественными способностями. Враки.
Я всегда была где-то посередине. Мне хотелось создавать шедевры, но терпения не хватало. Начинала выписывать красоты местных озер, русалок в обнимку с водяными, и тут же получала обвинения в убогости мышления. Но стоило мне разозлиться и накалякать совершеннейшую в своей абсурдности абру-кадабру, как препод расцветал и называл меня талантливейшей ученицей. Чего только стоила серия закладок семейки вшивых блохастиков! После нескольких таких уроков до меня дошло, что прелесть искусства не в красоте помыслов и чистоте идеалов, не в совершенстве форм и чувстве цвета. Все это глу-по-сти. Самое главное, нарисовать что-нибудь посложнее и понесуразнее, потоптаться грязными ногами по холсту, завернуться в него, позвать кошку и попросить, чтобы она нагадила на ваше шедевральное творение… И всё! Можно смело вывешивать на всеобщее обозрение, уверенно дожидаясь общественного признания и возведения в ранг величайших художников мира сего. Потустороннего кстати, тоже.

Заниматься мазнёй мне надоело уже лет через тридцать. Извращалась я по-всякому. Рисование кровью – самое невинное и банальное из того, что приходило в голову, и что я с огромным энтузиазмом воплощала в реальность.

Петь мне нравилось всегда. Благо голос (чего уж скрывать?) у меня превосходный. Не такой чарующий, как у прочих вампиров, и не такой интересный, как у людей. С эльфийским волшебством я, кстати, тоже подкачала. Но из-за подобных мелочей лишать публику удовольствия слушать меня, было бы просто непростительно с моей стороны. Поэтому, поупражнявшись изрядно в искусстве какофонического пения, и оголив все, что только можно было оголить, я отправилась покорять сцену. По началу местный сброд был просто в шоке. Вернувшись в себя (и такое было!), но не найдя там объяснения тому, что ЭТО делает у микрофона, отдельные человечки призадумались. Посмотрев на таких же озадаченных товарищей по «счастью», приняли единственно верное решение – раз непонятно, значит круто. Дальше - больше, и вот я уже в списках самых востребованных певиц. Дебаты по поводу моего искусства не утихают, пластинки раскупаются с бешенным успехом, а я… надоело мне все это. Пойду писать стихи.

Со стихоплетством я никогда особо не дружила. Кровь-любовь, балабол-валидол, лук-сук и прочие незамысловатые рифмы легко ложились в столь же незамысловатые вирши. Надо усложнять, подумалось мне, и понеслась душа в Ад. Сравниваем несравниваемое, сочиняем всяческую муть, нагнетаем страху, посыпаем все пеплом и заливаем литрами крови, помешиваем на медленном огне страстей, спрыскиваем нагромождением стихотворных узоров и получаем сложное и непонятное, а значит великое блюдо поэзии. Критики чешут в затылках, и, боясь прослыть недальновидными невеждами, замирают в восхищении. Пытаются объяснить мои чувства в момент создания определенной строчки, наполняя смыслом, по сути, бессмысленные слова. Обыватели не желают казаться не модными, и взахлёб обсуждают мою личную жизнь (о которой ничего не знают), перемежая все это цитатами критиков и своими потугами понять, что же я все-таки хотела сказать тем стихом.

Все приедается очень быстро. И даже кровь уже не кажется такой сладкой. Быть может, мне попробовать себя на писательском поприще? Как думаете, получится? Только и это довольно скоро надоест.

Звезда. Как жаль, что все не так. Уйдут все эти люди, что восхищались мною. Исчезну с небосклона.

Хотя, что мешает начать все снова? Лень.

[Antimat]

Работа для ангела
автор: fotka

Замок действительно волшебный: перед сном посмотрела в окно — мимо как раз пролетал ангел! Сфотографировать не успела, зато какой сон мне приснился! Будто бы я…
Я не ангел, я только учусь. И всего месяц работаю в Отделе исполнения желаний.
На стажировку я летел такой счастливый: представлял, как буду исполнять самые сокровенные, самые заветные желания!..
Облако, на котором находился офис, оказалось небольшим, но светлым, и всюду сидели принимавшие пожелания ангелы. Крылья их были аккуратно сложены, и я тоже сразу подтянулся, правда, так волновался, что перышки, точно от ветра, сами собой поднимались и пушились. И вечно они пушатся не вовремя!
— Ни во что не вмешивайся, — строго предупредил старший ангел, — только смотри.
Я благодарно кивнул, настроился на волну ближайшего от меня ангела и…
Очутился в баре. Плотный мужчина в темно-сером костюме никак не мог решить: водку заказать, виски или коньяк? От напряжения он даже вспотел.
«Бедненький! — подумал я. — И как ему помочь, если я не пробовал ни того, ни другого, ни третьего…»
Хорошо, что дежурил опытный ангел: ни одно перышко не дрогнуло на его крыльях, когда он послал едва различимый импульс.
— Вам, как тысячному посетителю… — почувствовав, что теряет клиента, объявил бармен.
«Класс!»
Этот ангел специализировался на покупках, поэтому после бара мы сразу перенеслись в магазин, где одна очень милая дама уже три часа примеряла платья, потом в салоне связи, где очаровательнейшая юная особа никак не могла выбрать смартфон…
А на следующий день я даже немного испугался, правда, ангел, крылышки которого заметно отливали серебром, меня успокоил:
— Люди ведь не ангелы! Поэтому, когда они желают кому-нибудь лопнуть или провалиться сквозь землю — не обращай внимания: это они просто немного нервничают. И еще ни в коем случае не путай желание с мечтой! Исполнить человеческую мечту — хуже, чем оставить ангела без крыльев…
Третий ангел рассматривал взаимоисключающие желания: ну, когда один из супругов, к примеру, хочет дочку — другой сына; кому-то из гостей в комнате жарко — кому-то холодно…
А что творится во время выборов! Или на концерте! Или на футбольном матче… Просто перья дыбом встают! Я так разволновался, что старший ангел даже отпустил меня пораньше домой…
«Удивительно, — думал я, когда назавтра снова летел в офис, — если та девушка действительно хочет похудеть, она должна поменьше кушать, а мальчику, который хочет получать пятерки, надо учить уроки...»
На четвертый день старший ангел показал мне желаниетеку. Ужас, некоторые люди вообще не знают, чего хотят! А еще бывает, желания меняются чуть ли не каждую минуту! Только, как мне объяснили, это и не желания вовсе. Вот и приходится дежурить днем и ночью, следить, а вдруг оно появится — единственное настоящее. Такое, чтоб с удовольствием захотелось исполнить…
Всякий раз, когда генеральный ангел залетает к нам в офис, он напоминает, что надо верить и не отчаиваться: настоящее желание никогда не перепутаешь и исполнять его легко и приятно!
Вот бы поскорей попробовать! Наверно, мне не хватает ангельского терпения! Но ведь я пока еще не ангел — я только учусь…
Прикрепленные изображения

• 

[Antimat]

Как я не стал писателем (Яблочные Осенины)
Автор: Михас Никольский


После четырёх дней тоскливого одиночества на даче задумал я решил стать писателем: времени – 24 часа в сутки, вдохновения – полный ароматный погребок. Урожай собран, малина и смородина прорежены, старые ветки и деревья удалены хладнокровной ножовкой палача в моем лице; сотка, отведённая на картошку и помидоры, унавожена щедро, по-царски, и вскопана; оставалось самое унылое – запеленать каждое сорванное яблоко в персональный бумажный пакет. Крупные душистые смайлы с медовой начинкой пролежат так дольше. Бывало, что и до страстной седьмицы доживали без изъянов.

Я нашёл на чердаке кипу старых исписанных тетрадей, расчленил их на одинокие листы и поздним вечером уселся за стол оригамить из них яблочные наволочки.

От дачной тишины можно было бы с ума сойти (все шоу-девайсы предусмотрительно вывезены в столицу), и я, распсиховавшийся от настойчивых просьб матушки «не дать погибнуть даче», легкомысленно оставил на рабочем столе эппловскую продукцию.

Тишина… Со временем, находясь в состоянии неудачника Крузо, начинаешь улавливать аккорды адажио в монотонном «тр-р-р-р» сверчков с аккомпанементом внезапных уханий сплюшек; в трепыхании крыльев нервных летучих мышей и шараханий по крышам полудиких брошенных котов; и вечное журчание воды в арыке около дома. Все эти звуки в первый вечер неимоверно раздражали, возбуждая желание понаставить капканов вокруг и непрерывно бегать отливать с крыльца из-за неумолкающего буль-буль-ш-ш-ш арычной болтовни. На второй день я смирился, и на третий уже всего этого не замечал, включая мантру: «Ничего этого нет».

Но сегодня я выспался днём и невольно прислушивался, с мазохистическим удовольствием к ночной серенаде, поэтично оттенявшей гулянку и пьяные выкрики в километре от меня. Особо отличившиеся персонажи той буффонады: какой-то Коля ужрался, как боров, какая-то Галю визгливо и отчаянно хохотала на неслышимые мной шутки – казались искусственными на фоне находящейся рядом со мной прохладной романтики.

Я вздохнул, налил себе рукотворной матушкиной настойки и принялся крутить конверты. На одном из листов, когда уже тот был свёрнут, я разобрал: «..ец! У тебя получился… Станешь писа…» Развернул дачное оригами, разгладил сгибы и, смакуя настойку, перечитал: «Миша! Очень хорошее сочинение! Молодец! У тебя получился целый рассказ! Я уверена, что когда-нибудь ты станешь писателем, если будешь стараться!» Мажорная мотивирующая ремарка от молодой учительницы в короткой юбке и с двумя расстегнутыми верхними круглыми пуговичками на блузке, открывающей в вырезе макушки целомудренных крупных «грушовок».

Конечно, я её помнил! Вернее, её коленки, которыми можно было любоваться, уронив ручку, и вырез, вдохновивший меня на написание какой-то девчачей истории про одинокого пса. Через год, когда мои фантазии стали безнадёжно навязчивыми и я нарифмоплётил цикл бездарных стихов и несколько примитивных историй, Инна Георгиевна уволилась, и родник моего вдохновения оскудел.

Суть первых юношеских желаний освежила одинокий вечер, пусть эта тетрадь пролежала на чердаке больше пятнадцати лет. А впрочем, не важно… Ту жалостливую ахинею писал подросток с не выводимым на подбородке акне, не этот нынешний философ и циник, прихлёбывающий терпкий нектар с градусом и прислушивающийся к сверчкам.
Все мои юношеские следующие доступные любови были чем-то похожи на ту невинную и свято верующую в идеалы Макаренко учительницу и… интересны до момента, пока я не завоёвывал внимание своими безвкусными стихами и ворованными охапками сирени и букетами роз с городских клумб. После того, как на крепости выбрасывали белый флаг, неудержимый зов конкистадора уносил меня к новой неприступной цитадели с открытыми коленками и полурасстёгнутым воротом блузки.

Я заново придал листу с «пророчеством» форму наволочки, нет, чашечки женского бюстгальтера… Завтра упакую в неё розмарин и когда-нибудь раздену, чтобы съесть. Покойтесь до зимнего застолья, яблочки Инны Георгиевны.

Следующие два дня я что-то вымарывал на неисписанных старых чуть пергаментом покоробившихся листах цатого года, сочинил три мелких рассказика, перечитал и остался доволен собственной даровитостью. По возвращении в квартиру, мне казалось, что не только сами листы, но и строчки впитали дух тех моих Осенин, дачной свежести и аккордов одиночества.
Умилившись собственному словоблудию, показал листы Саньку, заехавшему забрать ведро яблок да груш для своих беби-шутеров. Санёк был редактором столичного глянца с рубрикой чтива и регулярно приносил моей матушке свежие номера. Санёк унес мои дачные откровения к себе домой и вернул их на следующий день со словами:
- Не ожидал от тебя. Думал, ты только шлёпать свои пошлые хайку можешь. Давай, набирай в нормальный вид и забрось на ящик – опубликуем.

Не ожидая от себя прыти, быстро выстучал тексты, раз пять перечитал, убирая речевые бородавки и, откладывая торжество писательского гения во имя яблочек Инны Георгиевны, решил послать работы по возвращению из давно запланированной командировки. Собирался… Но не отправил.

Взбрело мне в голову приобрести многостраничного собеседника в дорогу, и отправился я в книжный: на вокзалах особо не навыбираешься ценных фолиантов, а дорога предстояла мне долгая. Так что я осилил бы и «Форсайтов», кабы те не усваивались бы безонейристических последствий. И вот бродил я меж пёстрых стеллажей в поисках желаемого содержания и не мог выбрать. Никогда мне не казалось многое талантливым (большей частью), а к полкам с предупреждением «женские романы» я не подходил благоразумно. И вдруг остолбенел от мысли, внезапно появившейся от бромидов просветления. Зачем мне сюда же, в сонм этих шаманов словесности, мне, жалкому арлекину, ради баловства убористо исписавшего несколько листов?..

Исполнив свой гражданских долг торгового клерка, я вернулся домой с прочитанным «Огненным ангелом» Брюсова и твёрдой решимостью не приносить дары Велеса в жертву собственному озорству. Удалил с рабочего стола файл со словоблудием, а саму рукопись, подумав, присовокупил к стопке макулатуры на антресолях. Когда-нибудь я обязательно запеленаю в них розмариновые смайлы, чтобы сохранить винносладкие плоды как можно дольше. А писать? Баловство и не иначе. Дачное развлечение бездельников, лишившихся отвлекающих гаджетов цивилизации.

/Nov of 2012/

[Antimat]

Выпей меня (Жажда)
Автор: Justa D

«Живой организм есть одушевленная вода». Эмиль Дюбуа-Реймон

Где-то в неизвестной точке пространства.

- Прости меня, - она заплакала. – Я люблю тебя.
- Не смей плакать, - зашептал он. – Не теряй драгоценную влагу. Ради нас, ради нашего будущего, не смей плакать.

Планета «Анна»
- Отдайт коропка! – мужчина в закрытом наглухо костюме биозащиты требовательно протянул руку к стоявшей перед ним женщине в лохмотьях, в которых с трудом угадывались остатки скафандра. - Она должна пройти дезинфекция!
- Нет! – женщина тряхнула копной седых волос и прижала к груди потертый пластиковый контейнер.
- Прафила безопасности требофать полный дезинфекция биологический материал с чужих планет, - мужчина нетерпеливо затряс рукой. - Фы не слышать о прецедентах?! Фымерли...
– Не-е-ет! – Женщина сверкнула глазищами. – Не отдам!

Мужчина оторопело застыл.
- Черт фозьми! Две колоний капут из-за несоблюдений этот прафило! Мы не пустить фас на борт с грузом без дезинфекция!
- Тогда я останусь! – женщина развернулась и решительно зашагала к выходу.
- Если мы улететь, не фернуться! – закричал ей в спину дезинфектор. - Никто не пошлет корабль ф такой даль ради сумасшедшей старуха!

- Что происходит? – в камеру дезинфекции, навстречу оборванке, шагнул рослый мужчина в скафандре.
- Капитан! Глупая бабка не отдафать чертофа коропка! Нихт принимать на...
- Что у вас там, леди? – капитан перебил дезинфектора, обратившись к женщине.
- Это... Он...
- Кто? – капитан нахмурился.
- Мой любимый... То, что от него... осталось...

Женщина опустила голову, скрыв лицо волосами. Капитан увидел, как вздрогнули – раз, другой - ее худые грязные плечи. Оборванка неслышно плакала.

- Пропустите ее.
- Но, капитан! Прафила безопасности...
- Если в коробке было что-то опасное, она бы давно умерла.
- Спасибо! – оборванка вцепилась в руку заступника. Ее глаза были сухими, и капитан почувствовал себя обманутым.
- Думал, вы плачете.
- Когда-то очень давно меня научили плакать без слез.
- Простите, - капитан замялся. - Штурман покажет вам вашу каюту. Переоденьтесь, помойтесь и зайдите ко мне. Я обязан допросить вас в рамках официального расследования.
- Вы прилетели, чтобы провести расследование? - горько спросила женщина. – Я ждала вас тридцать лет...
- Сигнал дошел до ближайшей населенной планеты всего неделю назад.
- Я ни в чем вас не виню.
- Рад, что нашел взаимопонимание.

«Спасательный корвет «П-2048». Порт приписки «Арктур-24». 2429 год стандартного исчисления. Бортовое время 10.32. Запись беседы со свидетелем по делу торгового судна «Клипер»

- Вас зовут?

- Доувс. Анна Доувс, 2372 года рождения в стандартном исчислении. Старший менеджер по продажам. Единственный член экипажа торгового судна «Клипер», оставшийся в живых.

- Что случилось с «Клипером»?

- Мы возвращались в порт приписки с коммерческим грузом. «Клипер» атаковало пиратское судно у входа в точку прыжка. Мы пытались уйти, но рейдер выпустил ракеты. Одна из них достала нас, когда «Клипер» уходил в гиперпространство. Был взрыв. То, что осталось от корабля, выбросило в неизвестной точке. Я не знаю, что произошло. Видимо, взрыв повредил гипердрайв и вызвал сбой в системе навигации. Но нам определенно повезло: недалеко от точки выхода обнаружилась система с кислородной планетой в «обитаемой зоне». Почти всю оставшуюся энергию мы отдали на старт и ускорение, сокращавшее время пути до четырех с половиной недель.

- Что произошло с экипажем?

- Большая часть экипажа погибла сразу же. Точное число найдете в копии бортового журнала, которую изъяли из моей спасательной капсулы (копия приобщена к делу – прим.). Спастись удалось только тем, кто находился в уцелевших отсеках. Но лучше бы всем умереть сразу...

- Не отвлекайтесь, пожалуйста.

- Да-да, простите. Не представляла, что моя эвакуация с этой планеты будет такой... Не важно. Положение оставшейся части экипажа было критическим...

«Клипер»
В остывающем отсеке царил полумрак, который не могло разогнать призрачное, тусклое мерцание аварийных огоньков. В спертом воздухе пахло горелым пластиком, где-то, еле слышно потрескивая, искрилась проводка, кто-то тихо стонал. Анна медленно поднялась на колени, осторожно держась за стенку. Голова кружилась, но отсек больше не трясло, не уходил наружу воздух, не выли сирены, и чудом сохранялась искусственная гравитация.

Анна поползла к выходу в галерею, соединявшую грузовые и технические отсеки, размещенные в носовой и центральной части корабля, с жилыми – на корме. Через несколько метров она уперлась в холодный металл. Люк был намертво запечатан.

- Там никого нет, - сказал кто-то позади. Анна обернулась. Перед ней, пошатываясь, стоял человек в форме техника с залитым кровью лицом.
- Как? - закричала Анна. – Как?! Там Джастин!
– Там никого больше нет. Только вакуум.
- Зато мы живы! – закричал кто-то во мраке. – Живы!
- Да заткнись ты, идиот! – гаркнул человек в темноту и вновь повернулся к Анне. – Ищете Джастина?

«Запись беседы со свидетелем по делу торгового судна «Клипер»
- Кто такой Джастин?

- Джастан Дин - мой жених. Все называли его Джастиным. Он так мне и представился. «Джастин», - сказал он, и поцеловал руку.
Мы познакомились за полгода до катастрофы, когда меня только приняли в экипаж. Я была достаточно привлекательна, чтобы вскружить голову не одному мужчине, а он... Внешне он проигрывал многим: чуть выше среднего роста, милая, но ничем не примечательная мужская мордашка. Но он был галантен и обходителен, знал толк в вине, и что шептать на ушко. И он так смотрел на меня... В его зеленых глазах горел огонь.
Мой Джастин работал «совмест»-экспертом, тестировал закупаемые товары во Внеземелье на совместимость с человеческой средой обитания. За несколько минут до атаки он собирался на доклад к капитану, но, к несчастью, не успел.

- Вы хотели сказать, к счастью?

- Нет, вы не ослышались...

«Клипер»

- Мой родненький! – Анна осыпала лицо Джастина поцелуями. - Мой хороший!
- Девочка моя, пожалуйста, не сейчас, - Джастин пытался отвернуться. – Я грязный. Да и человек вон смотрит.
- Ну и пусть! Пусть грязный! Пусть смотрит! Я думала, ты погиб!

Анна крепко прижалась к Джастину. Техник, который привел ее в отсек, отвернулся и, чему-то улыбаясь, побрел прочь, оставляя их наедине.

- Со мной, моя звезда, все в порядке. Но с нами всеми, думаю, дело плохо. Мы не протянем долго. У нас в запасе всего несколько дней...

«Запись беседы со свидетелем по делу торгового судна «Клипер»
- Суда класса «Клипер» имеют большую живучесть. В случае аварий системы жизнеобеспечения корабля обеспечивают экипаж всем необходимым более полугода стандартного времени. Но торговые суда не строят с расчетом на ракетные атаки. Взрыв уничтожил половину корабля. В уцелевших отсеках было холодно, система регенерации воздуха почти не работала, а самое ужасное - вышла из строя система циркуляции и очистки воды. Через несколько суток запасы питьевой воды кончились, а потом... Люди видели галлюцинации, сходили с ума, пили импортную краску, которую мы везли на Землю, мочу... Раненые умирали, и сначала те, у кого еще оставались силы, стаскивали тела в трюм, а потом «Клипер» превратился в склеп, где вместе с мертвыми оказались погребены живые. Тогда и случился первый случай...

«Клипер»
В воздухе висел смрад от грязных и гниющих тел, с которым не справлялись генераторы воздуха. Красные маячки аварийных ламп окрашивали отсек и лежащих на полу людей в багровые тона, отчего казалось, что все залито кровью. Анна с ужасом смотрела, как в дальнем углу несколько мужчин и женщин сплелись в омерзительный змеиный клубок у тела умиравшего техника.

- Господи! Что они делают?!

Техник еще слабо дергался, бредил и хрипло просил пить, когда в его плоть впились зубы бывших товарищей по экипажу. Техник по-детски всхлипнул, потом послышалось страшное бульканье, которое сменилось чавканьем и причмокиванием. Одна из женщин, почувствовав на себе взгляд, подняла перепачканное чем-то черным лицо, и долгое мгновение смотрела на Анну, и не было в этом взгляде ничего человеческого, кроме безумия.

- Не смотри на них! - Джастин охватил ладонями покрытое грязью лицо Анны и повернул к себе. - Глянь на меня! Пожалуйста, мой лучик! Смотри на меня!
- О Боже, Джастин! – Анна уткнулась ему в плечо. - Они пьют его кровь!
- Успокойся и не привлекай к себе излишнего внимания.
- Она смотрела на меня, как на неодушевленный предмет, будто на ведро, на бутылку с водой!
- Сейчас они готовы загрызть умирающего за каплю жидкости из его тела, - сказал Джастин. - Потом - примутся за других, а рано или поздно нападут на нас. Но я знаю, как спастись...

«Запись беседы со свидетелем по делу торгового судна «Клипер»
- Джастин придумал способ... Мы бежали, когда свора обезумевших людей сжирала заживо юнгу, 15-летнего мальчишку. Он мечтал попасть на «Клипер» к отцу... Его отец, инженер, погиб при взрыве, и мальчика некому было защитить, потому что те, кто мог, подло его бросили...

«Клипер»
- Мы бросили его на съеденье! – Анну колотило в истерике. - Мы сбежали! Как мы могли?! Это жутко! Это подло! Мы должны были ему помочь!
- Как? – Джастин, сохранявший видимое спокойствие, закрыл и заблокировал переходной люк, в который несколько мгновений спустя забарабанили с другой стороны. - Мы ничем не могли ему помочь. Они сожрали бы нас вместе с ним!
- Откройте, суки! – страшно завыли за переборкой.

Джастин сделал неприличный жест в сторону люка и подмигнул Анне. – Хрен они сюда доберутся. Да! Мы обвели их вокруг пальца.
- Куда ты меня привел?!
- Моя королева! Добро пожаловать в резервный командный отсек и, по совместительству, наш временный спасательный шлюп. Нужно пересидеть тут две недели, оставшиеся до подлета к планете. Я хочу назвать ее «Анна». Ты не против, любимая?

«Запись беседы со свидетелем по делу торгового судна «Клипер»
- Джастин в первый же день подсчитал, что ни один из членов экипажа не имеет шанса достичь планеты живым. Обезвоживание убило бы всех гораздо раньше выхода на спасительную орбиту. И тогда ему в голову пришел план: запереться со мной, и отдать мне свою воду.

- У него была вода?

- Ах, как много бы я отдала, если б у него была вода. Но нет, Джастин говорил о воде, которая была в нем. Человек на 60-70 процентов состоит из воды. Джастин посчитал, что в нем оставалось около 45-50 литров – достаточно, чтобы дотянуть до «Анны» одному человеку.

- Он решил извлечь воду из себя? Как?

- Мы возвращались на Землю с новыми образцами инопланетной техники. Среди них был конвертор – интересное, но весьма энергозатратное устройство, способное извлекать из материалов любое из составляющих веществ, практически мгновенно смешивать различные химические элементы. Джастин говорил, что эта машина будет очень полезна для обработки руды, создания разных, принципиально новых материалов, но, полагаю, область применения конвертера гораздо шире.

- Мы знакомы с этим типом техники. Она нашла применение на флоте.

- Но не в случае «Клипера»... Энергии на борту практически не было, а остаточного заряда в самой машине хватило бы на одну операцию.

- Немыслимо!

- Я сказала то же самое, только жестче, но он был непреклонен. Я кричала, плакала, наврала ему, что беременна. Я очень любила его, и боялась, что он сошел с ума, как остальные. Я хотела, чтобы он остался со мной, но моя ложь только укрепила его в решении...

«Клипер»
- Я не хочу включать чертов конвертор!
- Тогда мы умрем через два-три дня.
- Значит, умрем. Умрем вместе.
- Послушай, девочка моя, я не раз перепроверял расчеты. То, что я предлагаю, спасет нам жизни. Тебе и мне. Если ты сделаешь все в точности, как скажу...
- А если что-то пойдет не так?!
- Все будет хорошо! Поверь мне, любимая. В заданной программе конвертер мгновенно выделит из меня воду, и я усну, ничего не успев почувствовать. Когда придет помощь, проделай все операции в обратном порядке, и я вернусь. Мы спасемся. Включай!
- Прости меня, - она заплакала. – Я люблю тебя.
- Не смей плакать, - горячо зашептал он. – Не теряй драгоценную влагу. Ради нас, ради нашего будущего, не смей плакать. Включай, ну же!

Лицо Джастина долю секунды сохраняло любимые Анной черты, а потом осыпалось пылью. Анна прислонилась к стеклу камеры конвертора, и зарыдала.

«Запись беседы со свидетелем по делу торгового судна «Клипер»
- Я пила его... И слушала, как колотят в люк. Эти стуки и жуткие крики за переборкой сводили с ума несколько суток, в течение которых звездочка, горевшая в середине обзорного дисплея, увеличилась до размера мелкой монетки. Потом в соседнем отсеке все стихло. Когда корабль вышел на расчетную орбиту, я выжидала еще пару дней. Боялась, что кто-то остался в живых, и бросится на меня, как только открою переходной люк.

Я покинула корабль в спасательной капсуле...

Планета «Анна»
Яркая звездочка упала с неба на рассвете, когда в вышине, над плотным покровом тяжелых туч, гасли ее последние подруги. Она пронеслась над редким перелеском, спугнув ранних птиц, и огненным шаром упала на берегу реки, медленно несущей свои воды к далекому океану. Поверхность шара издавала треск, шипела и испускала пар, стремительно темнея под струями омывавшего его дождя. Когда небесный гость остыл, по его поверхности поползла трещина, наметившая правильный круг, который мгновеньем спустя что-то выдавило наружу. В шаре образовалось отверстие, выпустившее тонкую двуногую фигурку.

Анна спрыгнула на землю, медленно сняла с себя шлем скафандра и подставила лицо дождю. Теплые капли воды скатывались по щекам, и ей казалось, что они имеют солоноватый привкус слез...

«Запись беседы со свидетелем по делу торгового судна «Клипер»
- Посадка была жесткой, и короб, в который был прах любимого, получил серьезные повреждения. К сожалению, я заметила это слишком поздно – когда открыла люк капсулы. Ветер, ворвавшийся внутрь, разметал содержимое короба. Все, что мне удалось собрать, поместилось в небольшом контейнере, но я надеялась, что найду способ воскресить Джастина, ведь у меня осталась программа с пакетом данных, описывающих моего любимого до последней молекулы.

В первые два года я боялась удаляться от места посадки – боялась местных животных и ждала спасения каждый день. Я пыталась сохранить рассудок, ежедневно болтая с примитивным бортовым компьютером капсулы, однако порой мне казалось, что сумасшествие овладело мной еще на корабле, и бороться с помешательством бесполезно. Тогда мне хотелось предать Джастина земле и покончить с собой, но что-то останавливало. Я снова цеплялась за призрачную надежду на возвращение к людям, к цивилизации, и ждала, ждала, ждала...

«Спасательный корвет «П-2048». Бортовое время 19.15»
- Не уверен, что получится, - техник развел руками. – Никогда не сталкивался с таким программным обеспечением, да и с задачей тоже. Мне кажется, что вводных составляющих недостаточно. Их менее 20 процентов от необходимого. С избытком – только вода.

- Мы должны попробовать, - сказал капитан и кивнул в сторону стоявшей рядом строгой седовласой женщины, в которой уже нельзя было узнать оборванку, вступившую на борт корвета. – Прими у леди коробку.

Анна осторожно передала контейнер, и с замиранием сердца наблюдала за тем, как техник засыпает его содержимое в камеру, подает воду, вводит программу и запускает конвертор. Несколько секунд ничего не происходило, но потом за стеклом проявились сначала призрачные, а потом все более четкие и плотные очертания человеческой фигуры. Мужчина, а сомнений в том, что в конвертере лежал мужчина, не было, распахнул глаза.
- Где я? – произнес человек глубоким, немного вибрирующим баритоном.

Техник, еще не веря в происходящее, осторожно открыл камеру. - На борту спасательного корабля, сэр.
- Джастин! – Анна шагнула к конвертеру, но остановилась, натолкнувшись на недоуменный взгляд мужчины.
- Мое почтение, милостивая сударыня. Мы знакомы?
- Джастин, милый, это же я, - Анна попыталась обнять фигуру, но ее руки прошли насквозь, будто мужчина был слеплен из тумана. – Джастин?!
- Боже, что со мной? – закричал мужчина. – Что вы со мной сделали? Я умер? Я - призрак?!

Техник опасливо попятился:
– Я предупреждал.
- О чем, черт возьми?! Верните мне нормальное тело!
- Большая часть вводных материалов утеряна, и мы смогли восстановить вашу структуру частично, - сказал капитан. - Но вы выжили, Джастан Дин! С возвращением!
- Я ничего не помню, - мужчина схватился за голову. - Зовите меня Ди. Джаста Ди. Мне кажется, так благозвучнее.

У Анны подкосились ноги. Капитан помог ей сесть, но она не чувствовала его присутствия. Анна смотрела на Джастина, и по ее щекам бежали слезы.
- Не плачьте, сударыня, - мягко сказал Ди. – Не теряйте драгоценной влаги.

[Antimat]

Анатомия зла
Автор: scyrlin

Еще один бессмысленный день подходил к концу. Солнце немощно клонилось к горизонту, омерзительное, словно дряхлая собака на привязи. Скирлин любил это солнце. Стоя у затемненного окна, он слышал смрадный шелест, исходивший из уст прохожих, толпившихся далеко внизу. Бледные, с темными кругами под лихорадочно блестевшими глазами, заживо гниющие под чахоточным светом умирающего дня - олицетворение абсолюта. Ему хотелось парализовать мир в такие минуты, когда наносная грязь моралей и всяких истин отходила под напором смертной красоты - хрупкость человеческих костей и разума, подобранных в водоворот жизни и смерти.

Вот висит его Медея Делакруа, готовая убить своих детей в порыве мести - неистовая в смертельной ярости - знала ли она цену смерти? Или то был лишь вопрос ревности? Скирлин провел пальцами по ее полной груди, наслаждаясь ожесточенной гримасой на ее лице. Под пальцами пузырилась кровь - иллюзорная, неуловимая, как эхо его предыдущих убийств. Их лица, искаженные болью, преследовали его во сне, будя его желающим этого все больше и больше, пока не мог он терпеть этого дольше, и не уходил он на охоту за свежею добычей. И падали волки и люди, медведи и птицы, холодным месяцем февраля, когда стаи гусей летят на север, под графитным небом зимы...

Мертворожденная улыбка пробежала по лицу, а на небе уже мерцали звезды, и уже нужно было уходить Скирлину, но он оставался, задержавшись перед призрачной реальностью картины неизвестного. Скирлин любил ее больше всего. Тот, что никогда не посещал кладбище ночью, не оценил бы той красоты. Покосившиеся кресты, стоявшие словно согбенные старцы, и замшелые камни могильные - все будто бы скрывало собою вход в адские глубины. Осень чувствовалась всюду. Голые деревья, остранненные в спектральном свете луны, казались костями людей, похороненных там - острыми костями, выступавшими сквозь истоптанную кладбищенскую землю. Старая часовня, полуразрушенная, смотревшая на мир пустыми глазницами окон. И над всем этим - буря, в молчаливом завихрении туч, под вспышками молний - ибо Смерть там жила.

Но кто может знать философию Смерти лучше, чем тот, кто убивает? На нем кожаные перчатки, тисненые серебром, а его волосы пахнут азалиями, когда он поднимает свой меч (нож, топор, копье), чтобы обезглавить приговоренного перед ним. Он слышит отчетливый запах страха и приближающейся погибели, омывающий его беспокойными волнами - синусоида вниз - и бурая изморось, паром поднимающаяся к небесам, чтобы уткнуться в непроходимый частокол человеческих пороков. Нет там ничего - только орбиты разрушающихся планет - а ваш отец уж давно уж ушел.

Смерть была искусством для Скирлина. Благоговение - как неуловимое дрожание, как опущенный взгляд в лихорадочной молитве убиенной богине, что никогда не покинет его - in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.