Сообщений в теме: 4

[Antimat]

(Копирую свой пост с фейсбука)
Сегодня я хочу вас познакомить с замечательным рассказом (автора не знаю, писал под псевдонимом) и любопытной площадкой для проведения онлайновых конкурсов.

В тот раз тему предложил сам Джорж Мартин - "Предательство". Участников было очень много, и поэтому их разбили на группы. В одной из групп (№ 2) участвовал даже Сергей Лукъяненко, правда, даже не вышел в финал. Вот такие бывают случаи.

Это один из наиболее мне понравившихся рассказов. По случайности у меня сохранилась ссылка, презентую. Уникальность этого конкурса и рассказа в том, что на написание рассказа было выделено всего три дня.


Не меня

Странно, что эта мысль пришла мне лишь в сорок три года. Через тридцать лет после начала ёка. Английское 'йэук' на российских территориях быстро выродилось до тюркского словца, означающего отрицание. А 'иго' так и не прижилось. Тарелки его знают, почему.  

Я сидел на ежегодной конфе в почётном ряду докладчиков, сидел уже абсолютно расслабленный, выступивший и ответивший на все вопросы. Ничего нового никто не услышал, никто не сказал. Ёк оставался по-прежнему необъясним, бессмыслен и беспощаден - просто дополнительная загадка универсума, под якобы решение которой можно пилить бюджет, создавать научные институты и писать монографии. Жизнь продолжается.  

Продолжается, но не для всех. В тот момент, когда закончилась обязательная для любых мероприятий проповедь местного пастора о стойкости духа и путях господних, ровно в этот самый момент поступили извещения.  

Они никогда не приходили в известное время - так, плюс-минус месяц, но тоже обязательно ежегодно. И всегда сопровождались воем, слезами и даже обмороками, как будто в первый раз. Хотя для тех, кому они доставались, это всегда было впервые.  

На улице с этим было как-то проще. Услыхав тоскливый вскрик (обязательно же кто-то заорёт в этот момент, так что и захочешь - не пропустишь), кинешь быстрый взгляд на запястье, втянешь голову в плечи - не меня, не меня, слава тарелке, не в этом году - и сворачиваешь в подворотню, спускаешься в метро, забегаешь в подъезд. Куда угодно, чтобы не видеть чьих-то чужих вытаращенных глаз, распяленного в ужасе рта, подгибающихся коленок. Его, не меня.  

Звучит-то как сладко, а? Не-ме-ня. Не меня, тёплого, ладного, родного, чьи подмышки исправно потеют, а кишечник урчит в полдень, если не позавтракать. Другого.  

На сей раз - другую. Первые ряды заозирались, выворачивая шеи: кто там сзади, кому на сей раз? Молоденькая девушка обмякла на пышных плечах матроны, а та подбирала прыгающие трясущиеся губы, смотрела на своё запястье. И так же дрожали губы пастора, покинувшего кафедру и бегом устремившегося к несчастной парочке.  

Сейчас в мире сотни тысячи людей смотрят с обречённым недоверием на светящиеся, неизвестно как возникшие на тыльной стороне рук извещения. Метки. Но это слово, равно как и английское 'марк' не прижилось. Сухой бюрократический вариант словно помогал уравновесить кошмар. Итак, порядка миллиона людей, но цифра каждый год немножко меняется то в большую сторону, то в меньшую. Среди получивших извещения нет тех, кто моложе тридцати и старше пятидесяти. Тарелки разделяют принципы гуманности: щадят стариков и детей, ха-ха-ха.  

После извещений время сжимается в одни сутки. За двадцать четыре часа нужно успеть попрощаться с прежней жизнью: помолиться, напиться, нюхнуть наркотиков или чем там ещё развлекаются обречённые. Некоторые кончают жизнь самоубийством: по данным статистики, не менее семи с половиной процентов.  

А оставшиеся ровно через сутки исчезают. Испаряются. Хотя нет, испаряются - не точный термин, как и большинство терминов ёка, как и само понятие - ёк. Или йэук, или иго. Иго подразумевает хотя какую-то возможность договориться, хоть намёк на логику. Мы возьмём ваше золото, нефть и самых красивых женщин - это логика. Но когда метут людей без разбору, как тащит в пасть всё подряд младенец с режущимися зубками: и чхать хотели на достижения человеческой дипломатии: это, в таком случае, что?  

А ведь попытки договориться были. И международное министерство контакта было создано, и послы собрались. До сих пор витает слух о договоре российской и американской сторон с Индией: мы вам - вековой контракт на бесплатную поставку любой военной техники, а вы им - своих граждан. Забирайте, мол, уважаемые инопланетяне, индусов, их много:  

Так оно было на самом деле или всё выдумки, неизвестно. На месте в кратчайшие сроки воздвигнутого сверхсовременного здания минконтакта лет тридцать как поблёскивает слюдяными сколами на чёрном фоне огромная запёкшаяся воронка. Спалили к херам созданных на скорую руку космических дипломатов, угу. По неизвестной технологии испускаемыми с тарелок лучами.  

Тарелки видны отовсюду, из любой точки земного шара. К ним уже и привыкли, и почти не обращают на них внимания. Поначалу, конечно, была паника. В тех городах, над которыми зависли тарелки, резко подешевело жильё - из-за страха, ни из-за чего больше. Потом-то исследования показали, что тарелки не фонят, не забивают волновые диапазоны, максимум - отбрасывают жирную плотную тень. Но было уже поздно: цены на квартиры во многих городах рухнули. Зато моим родителям удалось расплатиться в Питере с ипотекой намного раньше времени икс.  

Следом за тарелками появились извещения, начался ёк, то есть то, что и было по-настоящему страшно. Тарелки же просто давили на сознание, застили небо, но не на всякое сознание они действовали угнетающе и не всё абсолютно небо перекрывали. Во многих районах голубой свод оставался свободным для привычных облаков днём и звёзд ночью, лишь на горизонте маячила далёкая громада ближайшей тарелки, казавшаяся, спасибо километрам, прыщиком на заднице мироздания.  

То, что тарелки вообще хоть на что-то реагируют, подтверждала выжженная земля на месте минконтакта и чуть ранее рассеянный в прах дивизион 'Летучих невидимок', проявивший агрессию по приказу президента Штатов.  

Вот и всё, что биологи, химики, физики, психологи и социологи знали о ёке.  

Тем временем пастор достиг начавшей рыдать матроны и стало очевидно, что матрона - его супруга, а сомлевшая юница - дочь. 'Крепись, дорогая, бог милосерд', - донеслись до меня слова пастора. Он ловко охлопал по щекам девушку и начал поднимать благоверную на ноги, но я уже отвернулся, и так поступили почти все присутствующие. К чему смотреть на чужую беду.  

В этот самый момент я успел поймать взгляд соседа, сидевшего передо мной чуть наискосок. Он слегка замешкался, я же, напротив, развернул голову чересчур резко. Бам, мы едва не столкнулись носами и - о ужас - я увидел в его глазах себя. Своё знакомое выражение стыда, борьбы и, тарелки его знают, почему, - вины.  

Наверное, похожее чувство испытывает человек, который в детстве лакомился козявками. Проводил много лет назад дотошную разработку недр носа. Затем вырос, стал уважаемым человеком, и вдруг его позорная, искренне забытая тайна всплыла наружу, как дохлая рыба - на поверхность реки. И остальные взрослые, бывшие некогда детьми, скривились в отвращении и:  

Тут председатель громогласно призвал всех к вниманию и объявил следующего докладчика, на сей раз известного ЯМР-щика. Анализ состава воздуха на месте исчезновения извещённых бедолаг. Животрепещущие мысли о соплях сбились, но в реальность вернуться так не удалось. Детство властно и мягко набросило на меня петлю памяти и потащило назад.  

Сколько лет я не вспоминал об этом? Практически столько же, сколько висит над человеческим миром ёк. Каникулы, мне одиннадцать, я сижу за гаражами и кидаю ножичек так, чтобы он прошил шёлковую пыль и воткнулся в землю. Я жду Андрюху, у которого обед извечно затягивается дольше моего: Андрюху кормит бабка. Кормит обстоятельно и подробно, и когда я уже допиваю компот из оставленной с утра мамой банки, бабка только-только накладывает Андрюхе второе. Никого из взрослых не бывает в это жаркое время во дворе. Наверное, поэтому я вздрагиваю, когда на меня падает большая, недетская тень. Пугаться нечего, но я всё же пугаюсь до икоты. В проходе между гаражами стоит бледный, одетый в глухой тёмный костюм мужчина, и мне страшно.  

Он не произносит ни слова, и тем не менее я его слышу и понимаю, что он пришёл за мной. За мной - или за Андрюхой, который вот-вот выскочит из подъезда, на бегу утирая замаслившийся рот. Решать мне.  

Я и решил - так же молча, не пикнув. Почти не колеблясь. Не-ме-ня. И словно с плеч свалилось душное одеяло, морок пропал и исчез озноб вместе с неприятным визитёром. Я снова остался один. Полуденная тишина двора раскололась, обнажив голос радио из открытого окна, звук далёких машин на проспекте и крики самоварных футболистов с коряво заасфальтированной спортплощадки. Я перевёл дух и сказал себе, что видел кошмарный сон. Может быть, я наконец-то перегрелся на солнце, чем вечно пугала мама, заставляя надевать дебильную панамку. Или сметана, которую я добавил в борщ часом ранее, оказалась прокисшей и вызвала глюки. Словом, мой детский мозг пытался найти объяснение. Бесполезно: в глубине души я верил - нет, знал - что никогда больше не увижу Андрюху. Его забрали вместо меня.  

Но я ошибся. Детские страхи в мире до ёка оставались, в большинстве своём, обычными страхами и с течением времени переходили в категорию страшилок. Сказочек про чёрную-чёрную руку и гроб на колёсиках. Когда я покинул гаражи, живой и здоровый Андрюха ошивался возле подъезда с полузнакомыми пацанами. Я немного поиграл с ними в камешки: всё было в полном порядке. Просто с того дня наша дружба с Андрюхой дала течь, прохудилась, как старая лодка, и ушла на тёмное дно. Андрюха сторонился меня, и мне чудилось: он догадывается, как я его сдал с потрохами. Я и сам не хотел ему навязываться.  

Через год началась эра ёка и детские переживания сменились чем-то более весомым и грубым - тупой правдой жизни. Родители завершили арендно-ипотечную комбинацию, и мы переехали из пригорода в ставший совершенно смурным центр Питера. В квартиру с пятиметровыми потолками, под самую сень тарелки. С Андрюхой я больше не пересекался:  

Из муторных воспоминаний меня выдернуло завершение докладов. Участники рванули из зала, кто куда. Многие, понятное дело, бросятся теперь в бары и клубы - праздновать очередное везение. Истинные учёные попробуют договориться с женой пастора, навесить на неё перед исчезновением датчики и регистраторы в надежде что-то понять: Жизнь продолжается, и после появления извещений даже с большей силой. Не-ме-ня.  

Какая-то мысль бродила рядом на цыпочках, краешком словно бы задевая мозг. Так аккуратная хозяйка проверяет спичкой готовность шарлотки. Не знаю, что ощущает при этом пирог; моя же голова разболелась и загудела гулко и пусто. Через пару часов бесплодных попыток заснуть я со злобой плюнул на подушку и спустился из гостиничного номера в бар.  

Он уже был там, мой сосед по конфе. Пьяный и продолжающий методично нажираться коньяком. И раз я собирался в следующие полчаса достигнуть того же состояния, то, после секундной заминки, подошёл ближе.  

- Добрый вечер:  

Он вскинул на меня больные, такие знакомые глаза и хрипло каркнул:  

- А, Рыжий: узнал?  

Рыжим меня называл только Андрюха. Вообще-то я брюнет, просто присловье про рыжего было у меня в ходу тогда, в детстве. До ёка.  

- Андрю: Андрей?! Офигеть, - идиотское слово вырвалось прежде, чем я успел себя проконтролировать. - Веришь ли, вот только что на докладах тебя вспоминал.  

Десятилетний Андрюха был едва различим сквозь сидящего передо мной матёрого мужика - как будто фигурку, выточенную мастером, облепили комьями пластилина шаловливые детские ручонки.  

- Верю, - кивнул он и бросил официанту: - Второй бокал. И бутылку.  

- А ты зверь на тему выпить, - признаться, я был в растерянности. Хотел поговорить с незнакомым, в сущности, человеком, как говорят со случайным попутчиком в поезде. Беспредметный и откровенный душевный стриптиз. О чём же беседовать с Андреем, я не знал. С чего там принято начинать, а:  

- Ну, - мы чокнулись, выпили и закусили тонко нарезанным лимончиком, вышибающим ядрёную слезу. Я спросил: - Ну, как ты? Как жизнь?  

- Пошёл в жопу, - угрюмо отвествовал Андрей и вдруг совершенно по-андрюхиному вытер рот рукавом.  

Контраргументов у меня не нашлось, и некоторое время мы пили молча и сосредоточенно. Коньяк отрадно согревал измученный бессонницей организм, и меня начало смаривать, когда Андрей нанёс неожиданный удар:  

- Колись, Рыжий: приходил к тебе тогда мужик?  

Было ясно, что любое блеянье на тему какой-мужик-когда-тогда выйдет насквозь фальшивым, как многокаратный рубин в перстне питерского гопника. И вновь появилась мысль о козявках. Вот он, тот жутковатый момент, когда всё встаёт с ног на голову и судья, наделённый мистической властью, строго спрашивает тебя: было такое? ел?  

Я поднял на Андрея заслезившийся взгляд и ответил:  

- Ел. То есть приходил. Но откуда:  

Андрей не унизил меня объяснениями, а предпочёл с мрачным удовольствием наблюдать, как понимание неспешно отражается на моём отупелом челе.  

- И к тебе? Такой в костюме, да? А ты ему?...  

- А я ему - то же, что и ты ему. То же, что и все ему, - Андрей скривился и разом махнул полный стакан.  

Полутёмный бар мотылялся у меня перед глазами.  

- Как это - все? Кто - все?  

- Да так. Люди. Я ведь потом до-олго тебя видеть не мог. Стыдно было. Смотрю, и ты от меня вроде как шарахаешься: ну, думаю, знает. Знает, кого я из нас двоих выбрал, и брезгует. Ты уехал, а я всё думал, думал: - он погрозил пустой коньячной бутылке крепким пальцем, - и додумался. Напоил свою тогдашнюю девчонку, прикинь, пятнадцатилетний сопляк известно для чего это делает, да? А я просто задал ей вопрос, вот как тебе: приходил, спрашиваю, мужик-то?  

Андрей крепко замолчал. Горло моё сжалось, так что и пожелай я что-нибудь спросить, всё равно не вышло бы.  

- Был. Выбор: она или подружка. Потом, позже, матери моей извещение пришло, я ей тот же вопрос задал. Матери предложили - она или сестра. Потом отца спросил, когда тот три года назад умирал своей смертью. Ему тоже между собой и другом пришлось выбирать. Оно и ясно: ясно. Родителям не ставили вопрос: ты или твой ребёнок, это слишком просто:  

Кое-как откашлявшись, я спросил:  

- Неужели все? Все люди?  

- Некоторые не признавались. Но я по их глазам видел - врали. А некоторые как будто и не врали, но я знал: было, было, просто ты не помнишь. Забыл мерзкое, позорное: некоторые это умеют:  

- Все ели в детстве козявки, - ляпнул я и, покраснев, добавил: - ну, хотя бы пробовали разок.  

- Ты пробовал? - с неожиданно трезвым интересом спросил Андрей.  

- Не помню, - честно сказал я. - у меня память так себе. Я и случай-то с мужиком вспомнил, только когда тебя увидел там, на докладах. Тебя ещё толком не узнал, а мысли поскакали: Да чёрт с ними, с соплями! То, что ты говоришь, это же, это же невероятно! Возможно, тот мужик, ну, был как-то связан с тарелками, с извещениями. Может, это объяснение ёка!  

- Уверен, что объяснение. И связь. И бла-бла-бла. Толку-то?  

- Нужно заявить, - почти закричал я, - провести исследование! Возможно, где-то тут решение:  

- Да какое решение, что ты бредишь, Рыжий. Решение ему. Ты всерьёз полагаешь, что тарелкам нужно наше общее покаяние? Пи-ли-вать они на нас хотели, ясно? Есть факты, которые нельзя изменить. Которые были, понимаешь, просто были. Нельзя сказать: извините, справедливые космические дяди и тёти, мы так больше не будем. Если ты жрал сопли, ты знаешь их вкус, даже если забыл. Если предал, то:  

Он повращал в воздухе рукой, будто вкручивал лампочку, и обильно орошая коньяком скатерть, наполнил свой бокал.  

- Поколение предателей, мать их. Весь мир. Поделом. И мне поделом, и тебе: нате, хавайте заслуженное:  

- Не может же быть, чтобы навсегда, - пробормотал я. Голова вновь разболелась в такт горячий пульсации крови в висках.  

- Вот такая вот жопа с ручкой, - невпопад ответил Андрей. Он, похоже, оставил позади планку 'в хлам' и стремительно приближался к отметке 'в мясо'.  

Я положил на стол деньги и вышел, пошатываясь, на улицу. Решение явилось внезапно. Оно было, да, интуитивным и как всё интуитивное казалось глупым. Но даже свежий, сладкий после прокуренного бара воздух не выдул его из головы. Я спросил у портье, где живёт местный пастор, взял такси и поехал.  

Конечно же, в доме пастора во мне сразу вычислили учёного - спасибо забытому на лацкане пиджака бейджику. И конечно, меня не хотели впускать.  

На мои препирательства с какой-то старухой, то ли матерью, то ли служанкой, в прихожую вышел сам хозяин, сильно подурневший с момента проповеди.  

- Побойтесь бога, молодой человек, - сказал он, хотя сам был едва ли старше меня. - Мы хотим побыть одни: жене нужно молиться:  

В каком-то горячечном жару, приличном скорее юной гимназистке, чем взрослому мужчине, я забормотал бессвязные слова о том, что мне очень надо, что можно попробовать, что есть одна идея, которую: Удивлённый моим натиском, пастор пропустил меня внутрь.  

Вместо давешней матроны в гостиной сидела толстая неряшливая баба. Дневная укладка растрепалась, завитки влажных волос прилипли ко лбу и бледным щекам. В невидимой комнате, где-то за стенкой, тихо плакали.  

- Милая, это к тебе, - пробормотал пастор и баба распялила рот и завыла совсем по-деревенски. Сквозь рыдания послышались слова:  

- Не хочу! Не хо-чу-у-у:  

И я вдруг увидел испуганного ребёнка, каким она была и каким, оказывается, до сих пор оставалась - как и все мы, люди. Тарелки не забирают детей, потому что ради детей многие люди пожертвовали бы собой. Но фигня в том, что мы, даже взрослые, и есть дети. Не хочу, ревём мы, когда родители заставляют есть манную кашу, убирать игрушки, спать. Не хочу, продолжаем вопить про себя в ответ на любые неприятности жизни. Не меня, прорыдала много лет назад девочка, когда странный, материальный и в то же время призрачный визитёр в костюме предложил ей выбор:  

Непривычная жалость. Любовь. Тоска. Желание помочь. Комната завертелась у меня перед глазами, что куда там бару в отеле. Я по стеночке дошёл до пасторши и взял её за руку со светящимся в сумраке запястьем.  

- Ну не плачь, - сказал я и добавил, словно это зависело от её решения: - Ну хочешь, я исчезну вместо тебя?  

Нелепое, бессмысленное предложение. Но она, как будто только и ждала этого простого вопроса, прекратила свой жуткий вой и прижалась ко мне изобильными телесами, продолжая плакать, но уже тихо, нестрашно. И я гладил её по загривку, как в книжках ковбои гладят перепуганных лошадей. Сам я с живыми лошадьми дела не имел.  

У меня вымокло и затекло плечо. Мы осторожно, словно были стеклянными, разомкнули объятья. Я посмотрел на её запястье - оно было чистым и гладким. Извещение исчезло.  

На своё запястье я не смотрел; зачем. Чувствуя дикую, животную усталость, с трудом поднялся на ноги и - вновь по-английски - побрёл прочь. Мимо буфета со столовым серебром, мимо столбом застывшего пастора, мимо старухи, караулившей под дверью. Пастор выглядел как ребёнок, наткнувшийся на живого деда мороза. Старуха была девочкой, подсматривающей за поздним ужином родителей.  

До отеля меня довезла мягко пружинящая на рессорах попутка. 'Je t'aime', - нежно лопотала из проигрывателя полузабытая французская певица. Я успел прослушать четыре её песни, и в каждой она признавалась в любви к нему, к себе, к жизни. К людям.  

Кстати о людях. Для такого позднего времени их было слишком много на тротуарах, и они всё прибывали. Бегали из подъезда в подъезд, выскакивали из забегаловок, что-то кричали и тут же ныряли обратно.  

Я расплатился с водителем. Он был похож на мальчика, немного уставшего от игры в машинки.  

У крыльца толпился народ, среди которого загадочным образом держался на ногах Андрей, то есть Андрюха.  

- Слышал новости, Рыжий?! - заорал он и увенчал обращение витиеватым добрым матерком. - Идут сообщения, по всем каналам!  

Я мотнул головой, и люди наперебой закричали:  

- Они улетают! Тарелки!  

- Извещения исчезли!  

- Открыли горячую линию, вы слышите?! Ёк закончился!  

Я протиснулся сквозь их живые, разогретые счастьем и чудом тела. На меня тут же перестали обращать внимание, кто-то бросил озабоченным голосом:  

- Наша-то висит:  

- Ничо-о, улетит и наша! Уже откуда только не улетели:  

Я поднялся к себе, захлопнул дверь в номер. Не включая лампу, разделся. Посмотрел на бледное болотное свечение на руке и зевнул. Мне было хорошо, как в детстве, когда мир вокруг являлся простым и понятным.  

Вот высплюсь сейчас, а там видно будет. В конце концов, у меня есть целые сутки.

http://www.leningrad.su/makod/show_product.php?n=1754

[Antimat]

А вот и Майкл Гелприн. Где-то уже о нём тут уже говорили.

 

Тоже понравился рассказ. Всего два из второй группы.

 

 

 

Автор: Майк Гелприн

  Истинный ариец

Истинный ариец  

 

Если вас среди бела дня остановят двое штатских, в надвинутых на морды шляпах, как вам это понравится? А если при этом один из них эдак бесстрастно спросит 'Гражданин Комаров?', а вы как раз Комаров и есть, а не какой-нибудь там Чикатило? Бьюсь об заклад, что никому это не понравится. Вот и мне тоже.  

- Вы задержаны, - сообщил второй штатский, едва я ошарашенно кивнул. - Пройдёмте в машину.  

- Э-э, позвольте, - промямлил я. - Вы что, мужики, обалдели?  

Я ни разу не преступник. За тридцать четыре бесцельно прожитых я ничего никогда не воровал, никого не грабил, не убивал и не насиловал. Я и улицу-то переходил исключительно на зелёный.  

- Там разберутся, - бормотнул первый штатский и сноровисто взял меня под локоть. Второй уже придерживал дверцу чёрного седана с тонированными стёклами. Я и опомниться не успел, как оказался на заднем сиденье, стиснутый обоими штатскими по бокам.  

- Попался, сука, - констатировал, обернувшись, водитель, лысый и с неприятной рожей.  

- Да вы что? - возмутился я. - Это ошибка, выпустите меня немедленно!  

Водитель хмыкнул и дал по газам. В следующую секунду тот штатский, что сидел справа, заехал мне кулаком под рёбра.  

- Веди себя тихо, Комаров, - посоветовал он, - если не хочешь угодить под пресс.  

С минуту, пока седан бодро гнал по московским улицам, я переваривал случившееся. Перспектива угодить под пресс понравилась мне ещё меньше, чем всё остальное. Как бы то ни было, в одном я твёрдо был уверен: произошла ошибка, и я ни в чём не виновен.  

- Послушайте, мужики, - сказал я, пытаясь звучать рассудительно. - Я наверняка не тот, кто вам нужен, мало ли в Москве Комаровых.  

- Тот, тот, - заверил сидящий слева. - Комаров Денис Николаевич, семьдесят девятого года рождения, холостой, бездетный, проживающий: - он назвал мой адрес. - Будешь отпираться?  

- Не буду, - промямлил я. - Но я ведь ни в чём не виноват, за что меня задержали?  

- Так, - брезгливо процедил тот, что слева. - Ты мне надоел. Сказано было: 'там разберутся'. Вот и засохни, береги почки.  

Я засох. В голову немедленно пришла мысль о том, что меня похитили в целях трансплантации органов. И не чьих-нибудь там органов, а моих. Реплика насчёт почек этому умозаключению сильно способствовала.  

- Дождь будет, - прервал мои невесёлые размышления лысый водитель. - Сейчас бы в лес, по грибы, костерок бы разжечь, картошки испечь да потребить под водочку, а тут возись целый день со всякой мразью.  

Штатский, что справа, сочувственно покивал. Водитель крякнул и включил магнитолу.  

'Наша служба и опасна, и трудна, - затянул строгий значительный голос из динамиков. - И на первый взгляд как будто не видна. Если кто-нибудь порой у нас с тобой честно жить не хочет:'  

 

***  

 

Не прошло и часа, как мы приехали. Водитель притёр седан к тротуару, и оба штатских синхронно выскочили наружу.  

- Выходи, гнида, - доброжелательно пригласил тот, что сидел справа.  

Я вылез из машины. Оглянулся по сторонам: район был мне незнакомый. Мрачное трехэтажное здание с решётками на окнах, у которого мы остановились, смахивало на тюрьму. По обе его стороны тянулся вдоль улицы обшарпанный забор, за ним начиналась линия гаражей, упирающаяся в насыпь железной дороги. По другую сторону улицы ни забора, ни гаражей не было, а был там заваленный всякой рухлядью унылый неопрятный пустырь, а за ним сплошной стеной вырос караван кораблей-девятиэтажек лохматых времён.  

- Чего встал, топай давай.  

Меня ощутимо толкнули в спину, и я покорно зашагал по направлению к входной двери в похожее на тюрьму здание. 'Хронопол', значилось на табличке по правую руку от этой двери. Хорошо хоть, не трихопол, подумал я со злостью. В этот момент створки двери распахнулась, и меня втолкнули вовнутрь. Я успел подумать, что всё это сильно смахивает на дурацкий розыгрыш.  

В холле меня приняли под локти два мордоворота в форме цвета яйца дрозда. Тот же 'Хронопол' отсвечивал у обоих позолотой с нарукавных нашивок. Третий мордоворот в форме подпирал кулаком ряшку за столом у входа.  

- Задержанный Комаров доставлен, - отрапортовал ему один из штатских.  

Застольный мордоворот зевнул, клацнул челюстями и раскрыл внушительных размеров журнал.  

- Комаров, Комаров, - забормотал он. - Ага, вот он. В двести шестую, к следователю!  

 

***  

 

Следователем оказался плюгавый субъект с прилизанными волосами и при галстуке.  

- Ага, - елейным голосом сказал он при виде меня. - Взяли наконец-то голубчика. А то мы тут уже заждались. Что ж, присаживайтесь, Кислинг.  

- Что? - опешил я. - Какой ещё Кислинг?  

Плюгавый не ответил. Мордовороты, фиксируя за плечи, усадили меня на стул, а сами отступили и застыли в дверях.  

- Значит, так, Кислинг, вопросы здесь задаю я, - прежним елейным голосом поведал плюгавый и уставился на меня так, будто хотел взглядом расщепить на атомы. - Зовут меня Бабкин Пётр Анатольевич, я старший следователь 'Хронопола' и буду вести ваше дело. Вам это понятно, Кислинг?  

- Простите, - ошарашенно пролепетал я. - О чём вы вообще говорите? Какое дело? Какой, к чёрту, Кислинг?  

- Да самый обыкновенный, - поиграл карандашиком над столом следователь. - Оберштурмбанфюрер СС Отто Кислинг, избежавший справедливого, так сказать, наказания военный преступник. Будете отрицать?  

С минуту я приходил в себя. На дурацкий розыгрыш действо походить перестало, но мне понадобилось время, прежде чем я осознал, что всё это всерьёз.  

- Послушайте, - сказал я проникновенно. - Давайте разберёмся. Я не знаю, за что я здесь. Никакого Кислинга не знаю тоже. Моя фамилия Комаров, зовут:  

- Да-да, конечно, - прервал следователь и раскрыл лежащую перед ним пухлую папку. - Комаров Денис Николаевич, музыкант. Он же Кислинг Отто, нацист. Он же Бошан Франсуа, беглый каторжник. Он же Телегин Иван, бунтовщик, он же много кто ещё. Однако за прежние дела наказание вы в своё время понесли, а на те, что не понесли, срок давности уже истёк. К сожалению. Зато за Кислинга вам придётся ответить, преступления против человечества срока давности не имеют.  

- Боже, какая чушь, - пролепетал я. - Клянусь, что не знаю никакого Кислинга. Ни бунтовщика, ни этого беглого, как его. Откуда они вообще взялись?  

- Откуда-откуда, - проворчал следователь. - Из ваших прошлых дел, разумеется. Желаете ознакомиться? Вот, например, копия указа о предании смертной казни. Подписан указ, между прочим, не абы кем, а государыней Софьей Алексеевной. Извольте, я зачитаю. 'Вору и татю Телегину Ивашке, в умысле супротив государыни нашей повинному, голову беспощадно рубить'. Тоже будете отрицать?  

- Да не буду я ничего отрицать! Отрубили кому-то голову триста лет назад или когда там, значит, заслужил. Но я-то, я-то тут при чём?  

Следователь укоризненно покачал головой.  

- Вы русскому языку разумеете, Кислинг? - спросил он. - Плохо, видать, разумеете. Никто не говорит, что вы должны отвечать за Телегина. Вы за него уже ответили, башкой. И за Бошана я вам претензий не предъявляю, пускай этим занимаются французские коллеги. Вы, Кислинг, обвиняетесь в преступлениях, совершённых на территории России и Украины в период с сорок первого по сорок третий годы прошлого столетия, понятно вам? На вас тысячи жертв, господин оберштурмбанфюрер, невинно вами замученных! Знаете, что вам за это грозит?  

- Что грозит? - механически спросил я.  

- Вышка вам светит, Кислинг. Вышка! Поэтому рекомендую чистосердечно во всём признаться, тогда не исключено, что суд сочтёт возможным смягчить приговор.  

На меня накатила злость. Степень происходящего безумия уже перехлестнула за все и всяческие пределы.  

- Подите-ка вы к чёрту, - выпалил я, - вместе со своим Кислингом и остальными. Не знаю и знать не хочу, кто это такие.  

- Н-да, - сказал следователь после минутной паузы и ослабил галстук. - Поразительное упрямство. Я ему уже битый час толкую про его же прошлые жизни, а он, видите ли, дурачка включил. Ничего, мы тут и не таких видали. Значит, так, Кислинг: вот здесь, - следователь побарабанил ногтем по папке, - список ваших прошлых, так сказать, ипостасей за последние четыреста лет. Документально, между прочим, подтверждённый. Дел вы натворили за эти годы - на четверых хватит. Скажите спасибо, что мы вам простили казнокрадство в особо крупных размерах, при государе Николае Павловиче. Отделались ссылкой, в которой и померли, а людей за такие дела, бывало, на кол сажали. Короче: будете признаваться?  

- Не буду! - отрезал я. - С чего это я должен признаваться во всяких исторических непотребствах? Откуда вы вообще взяли весь этот бред?  

Следователь усмехнулся.  

- Вы, вероятно, думаете, что я возьму и открою вам тайны следствия? - издевательски спросил он. - Ошибаетесь, Кислинг. Значит, признаваться вы не желаете, а желаете испытать на себе, так сказать, всю строгость закона?  

- Стоп! - осенило меня. - Какого ещё закона?  

- Закона об ответственности за совершённые в прошлых жизнях преступления. Что, не слыхали о таком? Вы, ко всему, ещё и невежественны? Между тем, незнание законов не освобождает от ответственности. Что ж, не признаётесь, и ладно. У меня с такими, как вы, есть некоторый опыт. Признаетесь, никуда не денетесь. В камеру, к примеру, к бывшим душегубцам не хотите? Или к бывшим насильниками, гомо, так сказать, сексуальным?  

На этот раз я по-настоящему испугался. Бред бредом, но с этого типа и в самом деле станется засунуть меня в камеру к убийцам или к развратникам.  

- Хорошо, я подумаю, - сказал я поспешно.  

- Другое дело, - заулыбался следователь. - Поразмыслите, мы вас не торопим. Осознайте всю, так сказать, глубину содеянного. Скоро начнутся очные ставки, советую вам к этому времени уже раскаяться. В камеру его! В одиночку!  

 

***  

 

В одиночке, на узком, прилепленном к стене топчане сидела и ревела навзрыд светловолосая девушка.  

- Мест на всех не хватает, - объяснил втолкнувший меня в камеру мордоворот. - Много вас развелось, уголовников.  

Я вгляделся. Девушка была тоненькой, большеглазой и насмерть перепуганной. С полчаса я, позабыв о собственных невзгодах, хлопотал вокруг неё, стараясь хоть как-нибудь успокоить. Удалось это, лишь когда в дверь камеры застучали, и казённый голос предложил похлебать баланду.  

- Сам хлебай! - заорал я в ответ. - Чтоб вам всем подавиться!  

- Так вы что же, тоже арестованный? - удивлённо спросила девушка, стоило разносчику баланды убраться. - Ох, извините, я тут, знаете, чуть с ума не сошла. Это же кошмар какой-то!  

Я подтвердил, что кошмар, и осторожно спросил, в чём её обвиняют.  

- Говорят, что я Оксана Ничипоренко, колхозница, - призналась девушка и снова заплакала. - А я никакая не Оксана, я Вика Иванова, учительница литературы в школе. А этот говорит, что я пособница фашистских карателей. Что выдала партизан, - она всхлипнула, - какому-то Кислингу.  

- Понятно, - кивнул я. - Мне, значит, выдали.  

- Как это вам? - девушка от изумления перестала плакать.  

- Да так. Мне пытаются доказать, что я и есть Кислинг. Якобы я фашистский палач. Так мало того, ещё какой-то вор, казнокрад, бунтовщик, хорошо не растлитель.  

- И мне, - ахнула девушка. - И мне пытаются доказать. Что я, мол, - слёзы появились вновь, - проститутка во времена царя Гороха. И отравительница, якобы отравила мужа, чтобы завладеть его благосостоянием. А у меня никакого мужа никогда не было. Но это, дескать, всё ерунда, потому что за те преступления меня уже наказали. А за предательство - нет, за него, мол, срока давности не существует, и теперь, если не признаюсь, меня расстреляют.  

- Точно, - подтвердил я. - И меня, следователь сказал, расстреляют, если не возьму на себя этого Кислинга. Остальных он простил, за их проделки, сказал, меня уже не раз казнили.  

- Так что же нам делать? Извините, вас как зовут?  

- Денисом, - ответил я. - А вас Викой, это я уже слышал. Здорово они нас взяли к ногтю, Вика. Послушайте, может быть, нам попросить адвоката?  

- Я уже подумала об этом, - опустила голову девушка. - Полагаете, поможет? Общественный адвокат наверняка ничего не сделает. А частного брать у меня денег нет. Да вы садитесь, Денис, садитесь, что ж вы стоите всё время.  

Удержавшись от сомнительной шутки, что сесть всегда успею, я опустился на краешек топчана по соседству с девушкой. Денег на адвоката у меня тоже не было. Да и откуда им взяться у средней руки виолончелиста, перебивающегося с хлеба на квас, лабая на свадьбах в кабаках.  

- Что-нибудь придумаем, - стараясь звучать уверенно, сказал я. - В конце концов, откуда известно, что я раньше был Кислингом, а вы этой, как её?  

- Оксаной Ничипоренко, - подсказала Вика. - Следователь уверял, что у него есть доказательства. Денис, я до сих пор не могу поверить, что всё это не глупый розыгрыш. Меня, правда, и разыгрывать некому, друзей у меня немного. Раньше было больше, но после смерти мамы я как-то замкнулась в себе. И всё же, может быть, это шутка?  

- Боюсь, что не шутка, - вздохнул я. - Мои друзья не того толка, чтобы так шутить. Да и друзья у нас с вами разные, нелепо было бы предположить, что им одновременно пришла в головы такая дикость.  

Вика притихла, и часа два мы просидели рядом, почти не разговаривая. А потом в камере вдруг погас свет.  

- Ох, а как мы спать будем? - испуганно спросила Вика.  

- Не волнуйтесь, я как-нибудь на полу.  

- Нет уж. Давайте по очереди.  

По очереди я решительно отказался, и минут десять, пока мы пререкались, отстранённо думал о том, что девушка славная, и насколько же я невезучий, что угораздило встретить её при таких обстоятельствах.  

- Знаете, Денис, - сказала, наконец, Вика, - я думаю, что мне повезло, раз оказалась тут с приличным человеком, а не с каким-нибудь: - она осеклась.  

- Да уж, - поддержал я. - Прекрасная компания у вас - оберштурм: как там дальше.  

- И у вас не лучше, - парировала Вика, и мне показалось, что она улыбается в темноте. - Давайте уже ложиться. Авось, как-нибудь мы разместимся на этом топчане. Я худенькая.  

Я долго не мог заснуть и бранил свою проклятую застенчивость за то, что боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить Вику. И ещё удивлялся, что забочусь сейчас именно об этом, а не о жутковатой истории, в которую влип. Потом я, наконец, провалился в сон, а пробудившись поутру, обнаружил мирно посапывающую у меня на груди Вику, которую я обнимал за талию. Покраснев, я ломанулся с топчана прочь.  

- Я уже давно не сплю, - сказала Вика насмешливо. - Так что можете спокойно возвращаться на своё место, и вообще мы взрослые люди, хотя насчёт себя я иногда не уверена. Интересно, нам тут дадут умыться?  

Умыться нам дали, после чего оделили баландой. Против ожиданий, баланда оказалась вполне съедобными макаронами по-флотски, а последовавший за ней чай - горячим и сладким.  

- Комаров, на допрос, - не дал мне допить чай давешний казённый голос.  

 

***  

 

Вместо плюгавого и прилизанного следователя за столом на этот раз сидел толстый, красномордый усач.  

- Явился?! - заорал усач, едва я возник в дверях. - Кислинг грёбаный, твою мать. А ну подписывай документ, сука!  

Я оторопел, но секунду спустя взял себя в руки. Добрый следователь и злой, вспомнил я почерпнутый из литературы приём.  

- Не буду подписывать, - гордо заявил я.  

- Как не будешь?! - подскочил на месте усач. - Ты вчера что обещал, гадина?  

- Я обещал подумать.  

- Подумать он обещал! - грохнул кулаком по столу усач. - Я тебя, Кислинг, в карцере сгною! Ишь, сволочь фашистская, ему как человеку послабление дали, бабу в камеру, а он, гнида:  

- Не бабу, а девушку, - спокойно поправил я. - Ничего подписывать не стану, пока не увижу доказательств.  

- Доказательств? - побагровел усач. - Будут тебе доказательства. На, читай.  

Он протянул мне лист бумаги. 'Мы, нижеподписавшиеся, настоящим удостоверяем, - бегло прочитал я, - что на основании экспертизы за номером 414(акты экспертизы прилагаются), проведённой в лаборатории 'Хронопола', установлена идентичность личностей гражданина России Комарова Дениса Николаевича, 1979-го года рождения, ныне живущего, и гражданина Германии Кислинга Отто, 1906-го года рождения, скончавшегося в Буэнос-Айресе в 1979-м'.  

Даты, подписи и штампы украшали документ понизу. Подписей я насчитал целых шесть.  

- Что, достаточно? - вызверился на меня усач. - Или хочешь ознакомиться с документами о своих славных делах, козёл?  

- Кашу маслом не испортишь, - сказал я. - Давайте о делах.  

- На, - бросил мне толстую стопку сшитых вместе листов следователь. - Из-за такой гниды, как ты, порядочные люди должны ночи напролёт в фашистских архивах корпеть.  

На третьем листе чтение я прекратил. От подвигов оберштурмбанфюрера меня замутило.  

- Ну что? - привстал из-за стола усач. - Подписываешь?  

- Нет.  

Следующие пять минут занавески на зарешёченных окнах стыдливо морщились от следовательского лексикона.  

- Почему? - рявкнул он, когда лексикон, наконец, сошёл на нет.  

- Требую очных ставок со свидетелями.  

- Требую здесь только я! - заорал усач. - Ладно, завтра будут тебе ставки. В камеру его!  

 

***  

 

Вики в камере не оказалось. Появилась она лишь через час, зарёванная, как накануне.  

- Я таких слов в жизни не слышала, - жаловалась, всхлипывая, Вика. - Мои акселераты так не ругаются, даже самые отпетые.  

- Да уж, - я обнял её за плечи и погладил по светлым шелковистым волосам. - Не расстраивайся, пожалуйста. Я от подвыпивших качков в ресторанах тоже всякое слыхал. Но этого слугу закона им не переплюнуть. Неважно, слова это не главное.  

- Ты часто бываешь в ресторанах? - подняла на меня взгляд Вика.  

Я с трудом удержался от желания поцеловать её в мокрые серые глаза.  

- Часто. Не то, что ты думаешь. Это моя работа, я играю на виолончели в ансамбле.  

- А я вот вообще в ресторанах не бываю, - Вика вздохнула, мне показалось, что облегчённо. - Последний раз меня приглашали лет пять назад.  

- Знаешь что, - сказал я, - когда это всё закончится, давай, пойдём в ресторан. Я тебя приглашаю, в какой захочешь.  

- Спасибо, - Вика улыбнулась. - Только я боюсь, ничем хорошим эта история не закончится. Знаешь, Денис, я уже начинаю верить, что я та самая и есть. Предательница. Но я всё равно ничего не подписала.  

- И правильно, - сказал я. - Ещё не хватало. Мы выпутаемся, вот увидишь.  

Никакой уверенности, что мы выпутаемся, у меня не было.  

 

***  

 

Больше на допросы нас не вызывали. Когда выключили свет, мы без слов улеглись на топчан, и я привлёк девушку к себе. Запустил ладони в шелковистые пряди и поцеловал в губы.  

- Не надо, Денис, - прошептала Вика. - Здесь наверняка стоят камеры. Не хочу, чтобы эти нас видели.  

Я с трудом оторвался от неё.  

- Прости, - сказал я. - Не подумал об этом, наверное, потерял голову.  

Минут пять мы молчали.  

- Мне приятно, - тихо сказала, прерывая паузу, Вика. - Ради меня давно уже никто не терял голову. Да и не знаю, терял ли кто-то вообще. Знаешь, я уже привыкла одна, привыкла, что у меня никого нет. Раньше я хотела, как все. Хотела замуж, и детей, даже в брачное агентство обратилась однажды. Ничего, слава богу, из этой затеи не вышло, но я тогда думала, что сгорю со стыда. Мне и сейчас стыдно, я ни с кем не была настолько откровенна.  

Я молчал. Я тоже привык к одиночеству, изредка разбавляемому разовой партнёршей на ночь. Но признаться Вике, что робею с женщинами, я не сумел. Обстоятельства сближают, подумал я. Если бы не эта идиотская история с Кислингом: Меня передёрнуло. Неужели я действительно был этим гадом в предыдущей жизни? И Вика, неужели она была предательницей? Если так, то: В следующий момент меня осенило. Я вдруг понял, что мне завтра делать.  

 

***  

 

Прилизанный по очереди оглядел нас. По всей видимости, осмотром он остался не удовлетворён, потому что насупился и ворчливо сказал:  

- Ваше дело пора передавать в суд, а мы тут с вами возимся. Ладно, начинаем очную ставку. Итак, гражданка Ничипоренко, признаёте ли вы, так сказать, знакомство с присутствующим здесь офицером СС Отто Кислингом?  

- Нет, - выпалила Вика. - Не признаю. А также не вижу здесь никакого Кислинга.  

- Напрасно упрямитесь, - подосадовал следователь. - А вы, Кислинг? Признаёте ли вы знакомство?  

Я набрал воздуха в грудь и выпалил:  

- Я хочу сделать заявление.  

- Разумеется, - обрадовался следователь. - Вот вам бумага, пишите.  

Кожей чувствуя непонимающий Викин взгляд, я пододвинул к себе лист бумаги и размашисто написал:  

'Я, Комаров Денис Николаевич, признаю, что в предыдущей жизни был оберштурмбанфюрером СС Отто Кислингом. Признаю, что виновен во всех вменяемых мне в вину преступлениях. И заявляю, что все документы о предательской деятельности Оксаны Ничипоренко были мною сфабрикованы и, таким образом, являются подложными. В действительности я получал донесения от другой женщины, имя которой назвать отказываюсь, так как она долгое время являлась моей любовницей и секретным агентом. В архивах СС это имя не фигурирует, и выдавать его следствию я не намерен. Готов понести заслуженное наказание.  

Оберштурмбанфюрер СС Отто Кислинг'.  

А затем я неотрывно смотрел, как меняется Викино лицо, пока следователь зачитывал моё признание вслух.  

 

***  

 

Эту ночь я провёл в камере один. Наутро, едва расправился с баландой, меня вновь повели на допрос.  

- Ты это, - сказал, пряча глаза, красномордый усач. - Мы типа извиняемся, произошла грёбаная ошибка.  

- Какая ещё ошибка? - не понял я.  

- Выяснилось, что ты не Кислинг, - объяснил усач. - В лаборатории попутали материалы, Кислингом оказался совсем другой человек, а ты, наоборот, Кислициным Алексеем, героем-партизаном, кавалером пяти орденов. Так что прощения просим. Сам понимаешь, 'Хронопол' организация новая, а работы невпроворот, накладка, короче, мать её, вышла.  

Я в ошеломлении застыл. За прошедшие сутки я уже свыкся с мыслью о том, что был оберштурмбанфюрером.  

- Постойте, - сообразил я в следующую секунду. - Если Кислинг не я, то получается, что Оксана Ничипоренко виновна?  

- Ну как бы это, - замямлил следователь. - Получается, что да, зря мы её отпустили. Ну, ничего, завтра опять возьмём, она у нас как миленькая расколется.  

- Не расколется! - отрезал я. - Ничего в вашей лаборатории не напутали. Я - Отто Кислинг, оберштурмбанфюрер СС. Понятно вам?! - теперь я уже орал. - Признаюсь в содеянном, мать вашу! Тоже мне следователи, не можете отличить истинного арийца от какого-то там партизана. Попались бы вы мне в сорок втором, работнички хреновы! Я бы вас, сучьих кобелей, на раз расшлёпал!  

- Вы всё сказали? - осведомился усач, когда поток красноречия у меня иссяк. - Вы свободны. Уведите его!  

 

***  

 

У нас с Викой двое детей, мальчик и девочка. О том, что незадолго до всей этой истории тоже посещал брачное агентство, я жене так и не признался. Стыдно же, чёрт побери, не подобает истинному арийцу. Впрочем, я до сих пор не уверен, агентство ли организовало аферу или в следственных органах, как часто у нас бывает, всё напутали. Тем более что 'Хронопол' организация новая, опыта сотрудникам не хватает.  

- Эй, Кислинг, суп остынет, - окликает меня с кухни Вика.  

- Яволь! - отзываюсь я.

 

http://www.leningrad.su/makod/show_product.php?n=1653

[Lisica]

Про Принцев

Лидия Раевская

 

Пролог.

Мы будем вас беречь. Мы будем вас холить и лелеять. Мы будем стирать вам носки, и делать праздничные минеты с проглотом.
Будем жрать ради вас мюсли, похожие на козье говно, и салаты из капусты. Будем до потери сердцебиения убиваться на беговой дорожке в спортзале. Будем выщипывать брови, и выдирать воском нежелательные волосы на своём теле.
Мы будем рожать вам детей.
Любить ваших мамочек.
Гулять с вашими стаффордами.
Опускать за вами сиденье унитаза.
Слушать ваши мудовые рыдания: «Тебе не кажется, что ОН у меня такой маленький? Оооо… И стоИт как-то не так… А ты меня не бросишь, когда я стану импотентом? Обещай мне! Поклянись на бабушкиной Библии!»
И мы будем вас любить.
Потому что вы – МУЖЧИНЫ. А мы – мы любим чувствовать себя страдалицами.
Мы. Женщины.
Созданные для вашего комфорта и для вашей же головной боли.
Плюс к минусу, минус к плюсу…


Когда мне было четырнадцать, я свято верила в принца. Пусть даже и без коня. Хрен с ним. С конём.
Мой принц должен был быть красив, высок, кудряв, голубоглаз, и очень хорошо воспитан.
В семнадцать лет я поняла, что мой принц – это хохол из Винницы. Естественно же без коня, без кудрей, и без голубых глаз.
Я воспевала Домострой, вдохновенно пекла пирожки с капустой, варила борщ на сале, как научила меня твоя мама, молча собирала по дому твои носки, и замачивала их в зелёном тазу. Тоже, кстати, подаренном твоей мамой нам на свадьбу.
Я отпускала тебя с друзьями в баню с проститутками, пока сидела дома беременной, а потом отстирывала с твоих, вывернутых наизнанку трусов, губную помаду, и страдала.
Потому что ощущала себя частью женской общины. Которая ДОЛЖНА была страдать.
Я с гордостью могла внести свою лепту в разговор на тему: «А вот мой мудвин вчера нажрался, и…»
Ты не оценил моих героический усилий, и съебался.
Положив тем самым начало моему долгому и длинному поиску Другого Принца.

В двадцать лет я поняла, что Принцев можно классифицировать. На:

1) Чужих Принцев
2) Потенциальных Принцев
и
3) Нихуя ни разу не Принцев

Чужие Принцы тем и ценны, что они – не твои. И большой вопрос – останутся они в Твоём королевстве, или ускачут к своей Принцессе. Которая сидит дома, воспевает Домострой, и топит вонючие носки в зелёном тазу.
Чужой Принц, как правило, обладает и конём, и кудрями, и членом в двадцать сантиметров – в общем всем, чем положено обладать Твоему собственному принцу, которого у тебя почему-то нет.
Чужой Принц приезжает к тебе по пятницам, в десять вечера, дарит тебе цветы и плюшевого мишку, потом смущённо выходит на балкон, звонит своей Принцессе, скорбно сообщает ей, что у него сегодня корпоративка, и он вернётся утром, клянётся ей в любви, а потом ложится в Твою постель, и до утра упражняется в искусстве орально-генитального секса, оглашая помещение криками страсти.
К утру глаза Чужого Принца затягиваются грустной поволокой, как два озера туманом, и непременно следует неотъемлемый монолог:
«Девочка моя, родная моя, почему? Ну почему я не встретил тебя раньше? Где я был? Где ты была? О.. Какая боль… Я не хочу от тебя уходить… Я хочу вечно лежать в твоих объятиях… Но, чёрт подери, время уже восемь, и мне пора домой. Не скучай, моя любимая, в следующую пятницу я вернусь!»
Да. Иногда они даже возвращаются. На месяц или полтора.
В любом случае, коллекция плюшевых медведей пополнена, и ты не ломаешь голову над тем, что подарить малознакомой подруге на день рождения.

Потенциальный Принц – это заготовка человека с ***м. Не отшлифованная никем до конца.
Потенциальный Принц не имеет, как правило, ни-че-го, кроме какого-то одного НО.
Это может быть какой-то ниибический талант, который Принц не смог реализовать самостоятельно, или неземная красота, или хорошо подвешенный язык – неважно.
Главное, что глаз сразу цепляется за какую-то деталь, и ты начинаешь долго и кропотливо ваять из него Своего Принца.
Ты обзваниваешь всех своих знакомых, чтобы пропихнуть талант Своего Принца повыше. Ты ищешь ему работу, и кормишь деликатесами.
Ты объясняешь ему, что не надо тереть клитор пальцем, как трёт ластиком единицу в дневнике второклассник.
Ты учишь его заниматься любовью, а не дрочить бабой.
Ты любовно вытачиваешь каждую деталь.
На это, порой, уходят, годы…
А в оконцовке ты имеешь вполне сносного Своего Принца, который хорошо зарабатывает, царь и бог в постели, который никогда не нассыт мимо унитаза, и всегда моет за собой посуду.
Радуйся, женщина.
И поспеши. Потому что радоваться ты будешь недолго.
Очень, очень скоро Твой Принц сложит свои вещи в купленный тобою клетчатый чемодан, грустно погладит тебя по голове, и скажет в сторону: «Малыш, спасибо тебе за всё. Я очень благодарен тебе за твою заботу, но я полюбил Машу. Ты – умная женщина. Ты поймёшь меня. Любовь – это прекрасно. Не правда ли? Ну, прощай, малышка. Я тебе когда-нибудь позвоню»
И ты стоишь у окна, приплюснув нос к холодному стеклу, и смотришь, как твой Принц уезжает к Маше.
Которой он не будет натирать клитор до волдырей.
У которой не будет занимать деньги.
И с которой будет заниматься Любовью. Именно так, как ты его учила все эти годы.
Умничка.


После всего этого, как-то незаметно начинает пропадать вера в существование Принцев, и в твоей жизни появляется Нихуя Ни Разу Не Принц.
Как правило, его зовут Петя. Или Вася. Или Коля.
И появляется он в твоей жизни стихийно и случайно.
Это может быть водитель, который подвёз твою пьяную тушку в пять утра из «Самолёта» домой.
Или сантехник, который пришёл чистить твой унитаз, после того, как твой отпрыск спустил в него полукилограммовый апельсин.
Или врач, которого ты вызвала на дом, потому что непонятно с чего, блюёшь уже пятый день.
И ты с ним разговариваешь, и понимаешь, что он тебе, в общем-то нах*й не нужен.
И ты ему тоже не нужна.
Но вот почему-то он пригласил тебя в кино, и ты согласилась.
А потом кино закончилось поздно, и он пошёл тебя провожать. И по дороге он рассказывает тебе о своей работе, а ты слушаешь вполуха, и тебе хочется спать.
А у него тоже глаза слипаются, а живёт он в Бутово.
И ты укладываешь его у себя в соседней комнате, а утром вы пьёте кофе на кухне, и обсуждаете, куда пойдёте вечером.
И всё это как-то поверхностно… Случайно… Глупо и неинтересно.
Тебе нужен хоть кто-то, кому можно перемыть кости в компании подруг.
Ведь лучше вскользь обронить: «Да, есть у меня щас один мужик… так себе, ничего особенного… для здоровья. Пусть будет. Как что интересное подвернётся – нах*й пошлю. Ага», чем молча слушать других, иногда вставляя: «А вот когда, пять лет назад, я жила ещё с Володей…» В первом случае ты сойдёшь за нормальную, а во втором – за ****острадалицу.
Что лучше?
И вот однажды твой Петя (Вася, Коля) проснётся в твоей постели.
А ты посмотришь на него, и поймёшь, что дело уже зашло далеко. И что пора сделать вид, что вы с ним незнакомы.
И в последний раз ты наливаешь ему кофе на кухне, улыбаешься, и закрываешь за ним дверь.
И сразу же выключаешь все телефоны.
А через три дня понимаешь, что тебе не хватает этих походов в кино. И утреннего кофепития. И небритых щёк. И в туалете сидушка унитазная опущена. Это как-то неправильно. И Мужиком в твоём доме больше не пахнет.
И ты злишься на себя, а сама смотришь в окно, и ждёшь неизвестно чего.
А потом ты включаешь телефон, и тебе приходит СМС-ка: «Я без тебя не могу! Мне тебя не хватает. Не хватает голоса твоего, смеха, улыбки. Тоненьких рук. Я люблю тебя, слышишь?»
И ты краснеешь и улыбаешься. И перезваниваешь ему. И совершенно неожиданно для себя, говоришь: «А я тебя тоже люблю..»
И – пугаешься на секунду.
Потому что он – не Принц! Совсем-совсем не принц!
… Тогда почему, стоя рядом с ним в ЗАГСе, и произнося сакраментальное «ДА!» - ты наконец чувствуешь себя Принцессой?

Эпилог.

Мы вас любим.
Мы вас бережём.
И мы вас будем беречь. Всегда.
Вы – наши мужья, любовники, отцы наших детей и просто Друзья.
Мы часто ошибаемся, обжигаемся, становимся упрямыми – не обижайтесь.
Мы – женщины. Нам – простительно.
А вы не ошибётесь никогда.
Потому что умеете то, чего не умеем мы.
Вы умеете делать из нас Принцесс.

[Antimat]

Lisica, Раевская на Елену Маючую похожа.

[Lisica]

Lisica, Раевская на Елену Маючую похожа.

ни капли