Сообщений в теме: 14

[adelya]

Выложу тут одну сопливо-любовную фиговину, которую я писала в студенчестве. Вроде была на Дизеле когда-то, наверное кто-то вспомнит. пусть и тут будет. для архива )

 

Мерило женского счастья

 

Наш город, не большой и не маленький, вмещает почти миллион жителей. И среди них ты.
Вышел из безликой толпы и затмил
Семью
Учебу
Друзей
Все, что было.
Мой грех, моя кара.
Чистокровный кыргыз, ты знаешь имена своих предком по 15 колено. Я же, без роду без плени, в моей крови замешаны гены чуть ли не всех народов континента, и даже имя прадеда мною забыто.
Словно в насмешку над традициями, на свидание с тобой я надеваю яркие платки и тяжелые, в двадцать звеньев «свадебные» сережки. Такие надевает невеста, прежде чем уйти из отцовского дома. Непорочная.
Ты усмехаешься, когда в таком виде я переступаю порог ночного бара. Непорочная… ха.



Некоторые говорят, что искусство обольщения дано женщине от природы.
Красота, кажется, тоже.
Умение зубоскалить и язвить - конек всех азиаток-горожанок.
Ум? Хм…
С таким вот арсеналом я и покорила тебя. Тонкая, невысокая, с неровным загаром на плечах…
Иссык-Куль – это традиция. Первое слово, которое придет на ум каждому моему соотечественнику, если его попросят перечислить ассоциации к слову «лето».
Хотя бы раз в году – на Иссык-Куль. Хотя бы на день. Просто чтобы поклониться, коснуться воды, зачерпнуть пригоршню и поднести к лицу. Живую воду.
«Иссык» - горячее, «куль» - озеро. Вранье. Холодное оно. Дух захватывает, когда входишь в воду. Особенно если мысли изнутри обжигают.
И потом, сидя не берегу и тщетно пытаясь согреться, я увидела тебя. Или ты меня?
Кажется, нас друг другу представили. Кажется, мы даже обменялись какими-то взглядами. Холодно и просто.
Мне было двадцать лет. На вид ты дал мне пятнадцать.
Тебе было двадцать семь. Я думала, что ты – мой ровесник.
Это было знакомство№1.

Вечер на Иссык-Куле еще холоднее. Хочется обнажить плечи и ноги, но для этого нужно выпить хотя бы бокал вина. Иначе до дискотеки не дойдешь.
Пансионат – это тот же маленький поселок, где все друг друга знают, поэтому ночью здесь не страшно, а только скучно. И откуда ты взялся среди этой скуки огней и музыки? Из какой волшебной лампы?
Одна рука на талии, другая – на плече. Я могу оскорбиться и уйти… нет, не могу.
- Сколько тебе?
- Двадцать, - в моем голосе звучит досада. Знаю, что не выгляжу на свой возраст.
Вздох облегчения прямо мне в ухо. Сердце вздрагивает.
Поцелуй.
Почему? Так сразу? Так вот оно как бывает…
Наш танец не назовешь медленным, он скорее ленивый, не смотря на бешеный ритм музыки, падающей с потолка. Некоторое время я смотрю в пол, потом поднимаю лицо за вторым поцелуем. Все решено.
Потом был побег на темную аллею в глубине пансионатского парка. Объятья, поцелуи без конца, только его руки иногда останавливаются. Нет… туда нельзя.
«Я не пойду к тебе».
«Если надо, пойди на дискотеку и найди кого-то другого».
«Прости».
Больше ни слова я не сказала. И ты тоже.
На крыльце моего коттеджа ты шепнул:
- Мы больше не увидимся.
Я равнодушно пожала плечами и отвернулась к двери.
Это было знакомство№2.

Утро на Иссык-Куле гораздо приятнее. Обожженная солнцем кожа слегка зудит от ветерка с озера и серебрится налетом соли после раннего купания. Волосы мягко взлетают с каждым шагом.
Я почувствовала себя прекрасной. И совсем не брошенной. Просто приключение. Будет что вспомнить зимними вечерами. Дала себе установку: не влюбляться в то, чего уже нет.
И вдруг…. На залитой солнцем открытой лестнице в столовую я замешкалась и оглянулась: ты. Не высокий и не низкий, кудрявый, с открытым лбом, пересеченным двумя глубокими морщинками, которых я не заметила вчера в темноте. Синяя футболка и, кажется, шорты – всегда стеснялась смотреть ниже пояса.
Это было обидно. Я почувствовала себя жестоко обманутой.
«Мы больше не увидимся».
Лгун!
Идешь мимо и хитро улыбаешься чему-то… кому-то… мне. Догнать и врезать кулаком по этой крепкой спине, потянуть за ворот эту футболку, чтобы пуговицы врезались в горло.
Зачем ты пришел в мой новый день, в мою новую жизнь? По какому праву? Почему не остался просто сладким, полупьяным сном?
Я зажмурилась. И весь день проходила с полуопущенными веками, боясь снова столкнуться с ожившим миражом. Сон… просто сон…
Плохая из меня самовнушительница.
В 12 лет я едва не погибла, переходя вброд горную речку. То ощущение, когда тебе несет, крутит, волочит в воде холоднее льда, было ненамного хуже спокойного кошмара, который творился в моей голове: ее словно сжали тисками так, что в ней осталась только две мысли – о тебе и то, что тебе думать нельзя. И вдруг меня вытянули из этой речки за волосы в реальный мир:
- С кем ты приехала?
Я вздрогнула и подняла веки. Очерченный солнцем в спину, ты сначала показался мне своим собственным черным силуэтом без объема и веса. Наверное, все дело в твоем голосе. Он похож на голос священника-исповедника: невесомый, мягкий, укутывающий и обволакивающий. Но тогда я об этом не думала. Тогда я вообще не могла думать. Только сморгнула и попросила повторить вопрос. Тон у меня был какой-то снисходительный, с невесть откуда взявшейся веселостью.
- С кем ты приехала?
«Ты что, ничего не помнишь? Ты же знаешь!»
«Знаю».
- С тетей, да?
- Да…
«Подыграй мне».
«Ах, вот оно что… спасаешь поруганную честь! Свою или мою, интересно?»
- На каком ты учишься?
- На третьем… – пауза, - А ты что закончил?
- Бишкекский, – пауза, – дашь мне свой номер телефона?
Это было знакомство№3.


И вот, Бишкек.
Здесь я – дочка интеллигентных родителей, студентка истфака, отличница-красавица-умница, Булатова Наиля.
Здесь ты – лучший программист отдела, завидный жених, старший сын, гордый красавец, Алимов Ильяс.
Это все, что мы узнали друг о друге.
В свои 20 лет я никогда ни с кем не встречалась. Это был самый страшный секрет. Поэтому мне все было в новинку и все казалось правильным:
То, что на первое свидание ты позвал друга, чтобы тот посмотрел на меня.
То, что ты никогда не целовал меня в губы при встрече.
То, что ты никогда не хотел просто пройтись пешком, а брал такси и прижимал меня к себе на заднем сиденье так, словно не можешь без меня дышать.
То, что ты редко улыбался, а смеха твоего я почти не слышала.
То, что ты задавал вопросы в лоб, а отвечал уклончиво.
Я думала, что все мужчины так делают. Я думала, что ты такой же как все… только лучше. Наивная девочка с пылающими щеками, которая избегает встретиться с тобой взглядами - что в ней такого, Ильяс? Почему она? Ответь!
Да ты сам не знаешь.


 

[adelya]

- Как его имя?
- Ильяс.
- Хм...
- Знаешь, он – лучший программист отдела.
- Красивый? - моя подруга Кира в своем репертуаре.
- Очень.
Мы в стотысячный раз сидели на моей кровати в окружении конфетных фантиков. Вот так всегда: или я к ней, или она ко мне - и разговорам конца нет.
- А еще он - старший сын в семье.
- А какое это имеет значение? Хотя, стой, поняла! Если ты за него выйдешь, то будешь командовать всеми его младшими. Так ведь у кыргызов водится? А еще, если он умрет, ты выйдешь за его брата.
- Дура, - надулась я.
- Да ладно, не дуйся. Просто я не верю, что можно любить, но не хотеть при этом замуж.
- А я и не люблю.
- Ну да, конечно...
- Спрячь иронию подальше!
После легкого подушечного боя она растеряла всю веселость и сказала серьезно:
- Да нет, Неля, я, если честно, только рада, если это не серьезно. А то выйдешь ты за него, потом надоешь, он притащит вторую жену... у них мужчины не разводятся, а женятся еще раз. Так что, - она расхохоталась, - твой Ильяс тоже тебя украдет, а сам будет по кафешкам гулять с другими.
Я широко раскрыла глаза:
- Он не имеет права…
- Ага, конечно, не имеет, тоже мне особенная нашлась! Но ты молодец, подруга. Сидеть и киснуть дома тоже не надо. Что ты потом в доме у мужа увидишь? Ничего. А так… - она понизила голос до шепота, будто кто-то мог нас подслушать - сейчас в клиниках что угодно делают. Были бы деньги: сто баксов – аборт, десять баксов – восстановление девственности. А если не хочешь, чтобы Ильяс тебя украл, лучше дай ему – самый верный способ. Не бросит, но и серьезно относиться перестанет. И потом… днем любят за достоинства, а ночью - за пороки.
- Чего?
- Я говорю, что ты очень хорошая, на таких обычно и женятся. Только если бы ты была чуть-чуть хуже, то стала бы еще лучше.
- Ты сама-то поняла, что сказала? – засмеялась я.
- Поняла. И ты тоже поняла.

Спроси любовь, что такое деньги, и она разведет руками. Спроси, что такое красота, и она пожмет плечами. Она вообще очень глупая, эта любовь.
Первое наше свидание было в воскресенье днем. Сейчас я понимаю, почему именно днем: чтобы, придя домой рано, я не вызвала подозрений и не слишком привлекала к себе родительское внимание, чтобы не было расспросов, которые, не дай бог, получат ответы. Да и просто, чтобы все получилось, чтобы на все хватило времени.
Мы вышли из бара и остановились на аллее в тени еще зеленых карагачей.
- Я хочу тебя как женщину.
Хорошо сказал. Именно так и надо говорить девственницам, которых тяготит их невинность. Именно так и надо подстёгивать. Действует сильнее любых медовых уговоров.
Я кивнула, уже давно все решив для себя.
Привычным жестом он поднял левую руку и остановил такси, а правой сжал мою ладонь, крепко-крепко.


- Кир, а помнишь мое пятнадцатилетие?
- О. Это не забывается.
- Это точно. Такого подарка мне еще не преподносили: Женька Самсонова, висящая у Димы на шее.
- Я сразу поняла, что он – бабник и козел, а ведь клялся, что тебя любит. Хорошо, у вас с ним еще ничего не было.
- Не «не было», а «не успело быть».
- Все равно в тот день ты распрощалась с девственностью.
- Физически, не морально.
- Ха. Моральная девственница – звучит мило. Что, расскажешь Ильясу, как ты, расшвыряв посуду с праздничного стола, заперлась в ванной и прежде чем демонстративно щелкнуть задвижкой, крикнула: «больше ни один парень мне больно не сделает!»?
- Не знаю.
Молчание. Задумчивые улыбки на лицах.
- И почему мы с девчонками тогда не смогли выломать дверь?
- Значит, так было нужно…. Вот ведь, какие хорошие в советское время делали шпингалеты! Крепкие, на века, на совесть...


- У тебя ведь это будет впервые, так?
Я поморщилась: эта манера задавать вопросы прямо перестала меня восхищать.
- Я могу не отвечать на этот вопрос?
- Можешь, конечно.
Гостиничный номер был хорош: красные стены, красные прозрачные тюли на окне, красное изголовье кровати, да и покрывало на кровати тоже красное.
Этот цвет – спасение для недевочек. Да и для девочек тоже.
Ты отнес меня к кровати на руках, как невесту. Я даже не удержалась и рассмеялась. Ты тоже улыбнулся.
- Теперь ты можешь смотреть на меня, сколько хочешь, - сказал ты, склонившись надо мной и убирая со лба волосы.
Можно было, конечно, сказать честно: да, у меня это впервые. Но мне совсем не хочется, чтобы ты обозвал меня потом лгуньей, совсем не хочется что-то объяснять, оправдываться. А так… ты сам все поймешь… или не поймешь…? Не важно.
Да и зачем тебе это знать, ведь мы не на брачном ложе?
Почему-то меня это совсем не заботит. Почему-то я уверенна, что ты будешь доволен.
Как же хорошо ты успел меня угадать! Не включил свет и не позволил увидеть себя, словно знал, что этого мне не нужно. Был терпелив, не жёсток, был мучителем и пытал наслаждением.
Все было правильно.
Прости меня, мой первый мужчина. Прости, что отдалась тебе так легко. Видит бог, я этого хотела именно так.


- Знаешь… когда мы с ним познакомились, я думала это так, на один вечер, и поэтому не сохла по нему. Теперь я тоже знаю, что он больше не позвонит, потому что решил, что я шлюха. И почему-то я не огорчаюсь.
Мы с Гульжан шли из университета по пыльной дорожке, распахнув плащи и подставляя лица щедрому сентябрьскому солнцу. С Кирой хорошо было обсуждать что-то грязное и запретное, но почему-то про это я предпочла рассказать серьезной и рассудительной Гульжане, другой своей подруге.
- И ты так легко к этому относишься? – с тихим ужасом спросила она.
- Я – да, почему-то. А вот моя мать, если бы узнала – убила бы.
- Ты его так любишь?
Я остановилась, словно чтобы прислушаться к себе.
- Нет. Я его совсем не люблю.
- Тогда я не понимаю.
- Я сама не понимаю, - грустно вздохнула я и вдруг рассмеялась, - знаешь, после этого так странно себя чувствуешь… будто он еще в тебе… долго… весь день. А потом становится холодно… там.
Гульжан зябко повела плечами.
- Не представляю, как я выйду замуж!
- Молча, - яусмехнулась, - муж еще не будет знать, куда от тебя деться, вот увидишь.
Мы обе замолчали, делая вид, что заинтересовались видом солнечных бликов в фонтане-чаше. Водяная пыль шапкой висела над ним, и иногда мелкие брызги покалывали щеки и кончики пальцев прохожих.
- А знаешь… я когда с ним познакомилась, написала кое-что, - я вынула из сумки свернутый в несколько раз лист и протянула его подруге.
Мы остановились под шапкой фонтана. Я, сунув руки в карманы, рассматривала носки своих туфель, а Гульжан читала:
«Я хочу собрать синеву с небес, опустить ее в золотой таз и залить родниковой водой, за которой придется подниматься на высокую гору. А потом я возьму свое любимое платье - белое в горошек и оставлю в этой воде часа на два, а когда оно высохнет на бельевой веревке в саду и проникнется ароматов цветущей сирени (ведь обязательно будет май!), я надену его и приду к тебе. И если тогда ты не скажешь, что я самая прекрасная на свете, то тут же провалишься в тар-тарары за этот грех…»
- Здорово, - сказала она, складывая лист, - только мало. Пиши еще.
- Легко сказать! Это не так-то легко получается… Нужно вдохновение.
- А сейчас у тебя его нет? – осторожно спросила Гульжан.
- Нет, пусто.
Мы снова зашагали по аллее.


Когда на телефоне определился его номер, я не удивилась, хотя следовало бы.
- Давай увидимся?
- Ну, давай.
Мы сидели в баре и болтали как ни в чем ни бывало, не касаясь друг друга, словно оба были покрыты ранами и боялись их разбередить.
Ты рассказал про свою семью: отца, мать, братьев-сестер. Скупо, но не скрывая. Я тоже старалась казаться откровенной.
- Ты мне очень дорога, - как-то между фраз сказал ты.
- Спасибо, - невпопад ответила я.
И чем больше дрожал голос, тем на душе становилось спокойнее.


Мы с Кирой стояли в университетском холле перед большим зеркалом. Это было третье место после кафетерия и туалета, где их обычно находили подружки. Хорошо было стоять вот так, любуясь своей примерно равной, но разной красотой, и говорить, глядя на отражение собеседницы.
- И сколько вы уже вместе, получается? Три месяца?
- Больше. Всю осень и декабрь.
- Ну, почти четыре. Декабрь еще не закончился. Это уже похоже на постоянство. Поздравляю тебя, подруга. Только не зацикливайся на нем. Надо бы и мужа искать.
- И это говорит великая одиночка-мужененавистница?
- Ты с меня пример не бери. Я не хочу замуж вообще. Насмотрелась, как отец маму колотил, хватит.
Кира убрала за ухо короткую рыжую прядку, чтобы была видна слеза янтаря, тяжело оттягивающая мочку. Ее отражение недовольно скривило губы, обведенные малиновым.
- А что же ты будешь делать?
- Уеду. В Россию.
- Почему сразу не в Париж?
- В Париж пока не зовут.
Я показалась себе в зеркале совсем ребенком рядом с Кирой. Даже грусть у в глазах была какая-то невзрослая, как по сломанной любимой кукле.
- Не уезжай. Что я без тебя буду делать?
- Выйдешь замуж, нарожаешь детей, обабишься. Короче, будешь счастлива своим проклятым женским счастьем.
Я хотела как всегда надуться, но не смогла.
- И кому ты там нужна, в России?
- Я буду работать. Переводчицей.
- О…
- Вот именно, что «о»! За год заработаю и на квартиру и на все остальное.
- Слыхала я уже такое.
- Нелька, не надо так на меня смотреть. Все равно уеду. Хуже чем мы тут живем, жить невозможно.
Я покачала головой.
- Твое дело. Может, найдешь там себе кого-то и…
- Нет, спасибо. Проживу без этого. И вообще, я подумала и поняла: без мужиков мы были бы гораздо счастливее. Наверное, вообще бы рай на земле был: воин бы не было, убийств, насилия, азартных игр… А женщины были бы все здоровы, довольны собой и не ссорились бы друг с другом.
- И было бы очень скучно.


Мы встретились в кафе неподалеку от моего университета. За соседним столиком сидела пожилая чета иностранцев - в последнее время их в городе все больше и больше: кто по горам лазить приезжал, кто кумыса выпить, сидя на тшках в настоящей юрте, увешанной показными сувенирами, а кто за женой - здоровой, красивой и готовой рожать без брачного контракта.
Ты умиленно любовался на них поверх моего плеча и иногда улыбался уголками рта. Я совершенно не разделяла твоего умиротворенного настроения, потому что день у меня не задался. Во-первых, Бермета пришла в университет с синяком под глазом. Девчонки дружно сделали вид, что ничего не заметили, а она, опустив глаза, пробормотала что-то про скользкие ступеньки на лестнице. Во-вторых, был скандал с мамой, которой очень не нравятся мои поздние прогулки в неизвестном направлении, и, наконец, позвонила лучшая подруга Кира и сказала, что переезжает в Москву.
- О чем ты думаешь? – задал ты свой любимый вопрос.
Я села в пол-оборота, чтобы тоже коситься на парочку иностранцев.
- Ты способен ударить женщину?
Ты спокойно продолжал помешивать чай правильными кругами, словно не услышал вопроса. Я принялась вглядываться тебе в лицо: легко смотреть на тебя, когда ты не смотришь в ответ.
- Я понял твой вопрос.
- И что?
- Я думаю.
- Я уже сама себе на него ответила. Положительно.
Никакой обиды, никакого недовольства, никакой реакции вообще. Тебя хоть как-то можно обидеть? Или только сразу разозлить?
- Пойдем.
Мы выходим из кафе под взглядами иностранцев: я, низко опустив голову и заведя руки за спину, словно заключенная, и ты, невозмутимый, с бескровным лицом тюремщика.
Все отели города – это наш с тобой дом, наш очаг. В них мы не становимся супругами, но живем общей, размеренной жизнью: телевизор, пицца, постель, ванная. Даже зубная щетка здесь одна на двоих.
И, как глава дома, ты установил здесь свои законы:
не включать свет в спальне, когда кто-то из нас обнажен;
не находиться в ванной вместе;
не говорить слова «нет»;
и вообще, поменьше разговаривать.
Я приняла эти законы с детским восторгом, который постепенно перешел в смирение. Могла ли я противиться? Может быть. Но тогда все бы было иначе, а я, наверное, хотела все именно так.
Я скинула пальто тебе на руки, сняла сапоги и ушла на кухню, непонятно для чего существующую. Мне нравились эти бесплодные вечно чистые кухоньки с пустыми холодильниками и мертвыми газовыми плитами – так они были не похожи на то, что ждало меня дома, и словно напоминали: цени момент.
За спиной я услышала твои шаги. Ты вошел, но не приблизился. И я сказала, то ли тебе, то ли себе самой:
- На маленькой-маленькой планете в маленьком-маленьком городе у маленького-маленького окна стоит маленькая-маленькая девочка. А под ногами у нее - центр вселенной.
- Центр вселенной? Да ну? – усмехнулся ты.
- Да… Иди сюда, - я отвернулась от серого окна, поманила тебя рукой и наступила обеими ногами тебе на ступни, - чувствуешь? - спросила я тебе в губы.
- Чувствую, конечно.


 

[adelya]

Я никогда не любила Новый год.
Тазики салатов, пресно-развлекательные передачи по телевизору, устойчивый запах петард в воздухе и ожидаемые «полезные» подарки давно лишили этот праздник детской идиллии. Где бы и с кем бы я его не встречала, результат был один – гнетущая тоска с утра и ощущение, что жизнь стремительно летит ко всем чертям. И когда в университетском кафетерии девчонки заговорили о планах на близящийся праздник, я невольно поморщилась.
- Ты, конечно, будешь с Ильясом? – спросила Гульжан.
- Нет. Это же семейный праздник.
Одна из девушек нарушила недоуменное молчание рассказом о том, в какое кафе она пойдет с друзьями. А я, гипнотизируя свою чашку, медленно и настойчиво помешивала кофе. Но взгляд Гульжаны и Киры я чувствовала, не поднимая глаз. Обсуждать это не хотелось, да я и не знала, что здесь следовало сказать или подумать.
- А может, он женат? – спросила в полголоса Кира.
Я покачала головой: нет, точно нет.
- Тогда…
- Просто он понимает, что чтобы мне уйти в Новый год, ему придется просить разрешения у моих родителей.
- А что в этом плохого?
- Все плохо. И я даже не знаю, кто меньше этого хочет: я или он.
- Странно… - Гульжана пожала плечами, заодно поправляя конец шали, упавший на сгиб локтя, - ведь это решило бы многие проблемы. Ты бы без скандалов уходила к нему на свидания…
Я подняла глаза от чашки:
- А может, это только бы прибавило проблемы?
- Может… - Гульжана поерзала на стуле под моим угрюмым взглядом и сделала последнюю попытку поднять мне настроение:
- А что ты ему подаришь?
- Ничего, - и сама испугавшись, как холодно это прозвучало, я добавила с иронией: - себя.

На самом деле, я никогда тебе себя не дарила. Скорее наоборот: я подарила себе тебя. Как иногда балуешь себя дорогим пирожным или новым браслетом, так я позволила себе быть с тобой. Я была хорошей девочкой и вполне могу позволить себе такую шалость…
или грех?
Одно дело, когда отдаешься по любви, зная, что впереди будет загс, дети, совместная старость.
Другое – когда теряешь все женские идеалы и хочешь только одного – вкусить запретный плод хотя бы разок… а потом еще… и еще…
Я не влюблена, я просто от тебя завишу.
Мама… бедная моя мамочка! За двадцать лет ты ни разу не слышала от меня ложь. Теперь я это наверстываю:
- Мама, нам с Гульжанкой надо срочно сдать проект по династии Меровингов. Я еду к ней – будем всю ночь готовиться.
После этих слов в моей сумке оказывается выглаженная пижама, расческа, зубная щетка и все, что только может понадобиться в чужом доме.
Но на самом деле я иду к СЕБЕ домой. Я лгу матери.
Если я скажу, что это тяготит меня, ты не поймешь. И я не говорю. Это мои проблемы, как побочный эффект от противозачаточных таблеток или стрелка на гольфах. Мир от этого не рушится, ни внешний, ни наш собственный. Пока.
И я не думаю об этом, пока можно. Пока ты, проснувшись ночью, целуешь меня в затылок или проводишь рукой по бедру, не боясь разбудить. Ты знаешь, что рядом с тобой мне не спится. Ты сэкономил на мне кучу денег, потому что у меня никогда нет аппетита, когда ты рядом. Ты все это знаешь, и, наверное, ты делаешь ошибочный вывод, что я люблю тебя.
На рассвете ты коснулся моего плеча кончиками пальцев.
- Я хочу тебя.
- Мне надо позвонить домой, пока мама не ушла на работу.
Тебя это не злит, ты спокойно смотришь, как я набираю номер. В темноте твои глаза влажно мерцают, и мне очень хочется их расцеловать…
- Алло, мама? Все хорошо, я только встала, опаздываю, бегу в универ… да, поела, конечно. А ты как? А… да нормальный у меня голос. Ну, мне пора, до вечера.
Трубка соскальзывает на пол, я поворачиваюсь к тебе. Прежде чем запечатлеть на губах поцелуй, ты говоришь:
- А все-таки она тебя поймала. За голос.
- Подумаешь, - с обидой говорю я, - по утрам у всех голоса хриплые.

Кира и я стояли на узкой тропке меж многоэтажек. Снег серебрился на веках и кончиках волос – рыжих и черных.
- Я буду писать, - бодро пообещала Кира.
Я кивнула:
- Знаю… я тоже.
И в десятый раз за встречу воцарилось молчание. Две подруги, которые всегда находили, о чем поговорить, сейчас не могли сказать друг другу ни слова.
- Вот ведь… Все куда-то уезжают. Неужели тут так плохо?
Кира пожала плечами.
- Нет… не плохо. Но может быть и лучше. И потом, я же русская, и там моя родина.
- Да кому ты там нужна! Будто не знаешь, как там тебя встретят… скажут, дикарка с гор спустилась.
- Когда увидят, что дикарка говорит на пяти языках, то не скажут.
- Оптимистка…
- А как же! Иначе не проживешь.
И снова дурацкое неловкое молчание. Я подняла голову и, прищурившись, стала разглядывать, верхние этажи «высотки», в которой жила Кира.
- У тебя уже шторы сняли…
Кира кивнула, наморщив нос:
- Мебель уже отправили в контейнере.
- Понятно… Кир!
- Что?
- Мы еще увидимся?
- Конечно! Будем в гости друг к другу ездить…
- Думаешь?
- Что за сомнения, Нель? Жизнь только начинается, все еще впереди!
- Наверное, ты права. Но на всякий случай обменяемся чем-нибудь на память?
- Нет, - Кира замотала головой, отчего снежная пыль посыпалась с ее волос, - Мы. Еще. Увидимся. Так что никаких «на память».
- Как хочешь, - я пожала плечами и вдруг крепко схватила подругу за руку, - я буду скучать.
- Я тоже.
- В Москве не поскучаешь.
- Специально буду выделять час в день, запираться в комнате и скучать.
- Смешная ты, Кирюнька…
- Не зови меня так… хотя нет, зови.
- Чего тебя звать? Сама придешь. Пешком из своей России.
- Или ты – отсюда.
- Поглядим.
Ты, главное, держись.
- Само собой.
- Я… люблю тебя.
- Я знаю. Я тоже.


 

[adelya]

Часто в доме, где находится украденная невеста, на порог кладут младенца, чтобы девушка не могла уйти. А еще чаще на порог ложится старуха и грозит проклясть невесту, если та уйдет. Говорят, еще ни одна девушка после такого проклятья не становилась счастливой. А счастье – это все: ради него можно даже выйти за нелюбимого, можно стерпеть насилие и побои… лишь бы потом было счастье.

- Больно… очень.
Я смотрю на маленькую, сгорбленную, простоволосую девочку, и не узнаю в ней Гульжану. Не она это, не она…. А девчонки столпились вокруг нее, забыв про занятия:
- Гульжаночка, маленькая, не плачь… ну не плачь.
- Что он тебе сделал, а?
- А ты угадай!
- Получается, она двое суток проторчала у него на хате…
- Предки убьют. Его.
- Урод! Я его видела как-то, он часто на факультет заходил, высматривал. Хорошо, что ты не осталась. Молодец.
- Да что ты понимаешь? Наоборот, остаться надо было. Гульжанчик, слышишь? Ну что он, совсем что ли ужасный?
Я села на корточки перед ней и отвела ее руки от лица, чтобы посмотреть в глаза, мокрые и пустые:
- Гульжана, он затащил тебя в машину? – спросила я.
- Нет… его друзья, - голос тоже был не ее - глухой, как из колодца.
- Кто-нибудь это видел?
- Сестренка…
- Значит, твои родители знают, что тебя украли?
- Не знаю… - она всхлипнула и качнулась вперед, утыкаясь лицом мне в плечо.
- Хорошо. Куда тебя повезли?
- В квартиру какую-то.
- Вспомнишь, где примерно?
- Наверное…
- А его имя? Имя его ты знаешь? – спросила кто-то из девчонок.
Гульжан не ответила. Тогда ее поставили на ноги и повели к выходу. Я почему-то осталась, хотя, именно ко мне она пришла сразу после всего: не домой, и не в милицию.
- Бедная девочка, - сказала над самым ухом девушка из параллели. Голос у нее был равнодушный, и я невольно засмотрелась, как она поигрывает концами своего белого платка – признака недавнего замужества, - как она теперь жить будет?
- Молча, - на «автомате» ответила я и, подумав, повторила, - только молча.


- Что, новое творение? – ты развернул выдранный из тетради лист и подпер щеку кулаком, - Ничего, если я вслух? Так легче воспринимается.
Я пожала плечами и отвернулась к телевизору, мол, мне плевать на твое мнение. Ты мой любовник, а не литературный критик. Но ты ловко скользнул рукой мне на колени, нашел пульт на ощупь, не поднимая глаз от листка, и выключил телевизор. Я вздохнула и откинулась на подушку.
- Слушай, - сказал ты, словно тебе было важно, чтобы я услышала свой рассказ в твоем исполнении, - внимательно слушай.
«…веревка обвивает тело, - начал ты бодро, но затем сделал паузу и стал читать тише: - Запястья, горло, грудь - все стянуто. Не продохнуть. Вот и раскаянье объявилось! Не ждали-не гадали! И кому оно сейчас нужно - поздновато. Раньше надо было думать. Теперь только ревешь тихонько, вздыхая, сопя носом. Мучитель ее не обращает внимания - спит мертвецким сном. Заорать - проснется, побъет. Попробовать выползти на улицу - тоже, проснется, побъет…»… что это? – спросил ты и, брезгливо взяв лист двумя пальцами, помахал им перед моим носом.
- Новое творение, ты сам сказал.
Ты поморщился, как от дурного запаха.
- Раньше ты писала лучше.
- Значит, глупею.
- А может, что-то стряслось?
- Вот еще! Просто захотела и написала. Думаешь, все стихи и песни пишутся потому что что-то стряслось?
- Да.
Впервые я открываю в тебе что-то новое: наивность, почти романтику.
- Мою подругу Гульжану украли.
- И что?
- Насильно надели платок. А она все равно ушла. Через два дня.
Ты покачал головой.
- Нда…. Теперь ей трудно будет, город все-таки, маленький, все друг друга знают.
- Она ждет ребенка.
- Тем более.
Ты сказал это холодно, если и с жалостью в голосе – то ко мне, а не к какой-то там моей подруге.
- Браки вообще приносят только неприятности.
Я кивнула, как китайский болванчик. И подумала о том, что когда-то мы оба получим эти неприятности. Каждый свои, разумеется. Хотя легче было бы делить их на двоих. С тобой.
- Порви это, - почти приказал ты, щелкая по краю листка.
- Потом, - я беспардонно потянулась к твоей шее губами, - все потом.
Ты согласился и отложил этот рассказ на прикроватный столик.


Работорговля…. Для кого-то это слово – историзм, но не для меня, не для нас. Только когда-то стада из людей гнали на рынок, а теперь их продают в плохоосвещенных квартирах с забитыми окнами: женщин, девушек, девочек. И все почему-то уверенны, что с ними этого случиться не может.
Кира стояла на обочине дороги, вытянув прямо перед собой руку. Сожженные на солнце до белизны когда-то пушистые ресницы не спасали от ярких лучей фар, бьющих прямо в глаза. Нарочно распущенные, чтобы кого-нибудь привлечь, волосы разлетались от ветра, на щеках поблескивали предательские слезы, с которыми она так и не научилась бороться. Любая боль, обида, тяжесть вызывала град слез, и вся мужественность исчезала. А сейчас она была ей ой как нужна….
До дома оставалось всего-ничего. Дома ее ждут, дома ее не обидят и не обманут.
Еще одна машина, еще одна ночь в отеле. У меня с этим словом связанно много хорошего, у нее – одна боль. Она не могла купить билет на поезд. Потому что ее паспорт остался у ненавистного работодателя. Потому что проводники многозначительно закатывали глаза и говорили томными голосами. Потому что она не знала, куда от этих голосов и взглядов спрятаться.
Когда я открыла дверь и увидела ее на своем пороге, то ничего не поняла. Глупо обрадовалась, бросилась обнимать, что-то расспрашивать. Она тоже улыбалась, растерянно и неумело, тоже что-то спрашивала, перепутала имя Ильяса и, запнувшись, расплакалась…
Горькие женские слезы…. Привычная вещь: все женщины порой плачут, все женщины порой несчастны.
Слезы русской азиатки, которая привыкла, что мужчины галантны и обходительны, что на них можно опереться, что они не обманут. Слезы изнасилованной и избитой женщины… Мерило ее несчастья.
И слезы эти, которые я уже видела раньше и увижу еще не раз, впитались в мою жилетку и бальзамом проникали в душу. Ведь для меня они - мерило моего женского счастья: видеть, что все не так уж и плохо. И от осознания того, что все это время я была счастлива, я тоже горько и искренне заплакала.


Минул год.
И ни-че-го не изменилось.
Гульжанка, по прежнему добрая и скромная, выслушивает мои исповеди и задумчиво улыбается, глядя куда-то в сторону. Ничего с ней не произошло за это время. Ни-че-го.
Кира каждый день сидит у меня, или я у нее. Мы едим чипсы и хохочем. С ней тоже ничего не произошло. Ни-че-го.
Никаких абортов, женских консультаций и психологов. Никакой боли и унижения.
Ничего.
И только со мной вечно что-то происходит: то день, то ночь, то день, то опять ночь.
Иногда с тобой, иногда без тебя.
Большего счастья нам, женщинам, и не нужно.
Кажется, я все-таки люблю тебя.

[adelya]

конец.

 

от автора хотелось бы попросить, чтобы не материли за концовку. в одну воду дважды не войти, и то, что было написано и закончно абы как, я в тридцтник не возмусь поправлять. только испорчу.

 

Юлии:

вообще, вещь всплыла в моей вечной привычке над всем иронизировать. написали вы сегодня про юрты-азиатчину, и я автоматически перебрала, чтобы в эту категорию подошло. и вспомнила это. надо только юрту добавить куда-нибудь ))) (upd: сорри, написала ты. у меня всегда сложности тыкать виртуальным знакомым)

Сообщение отредактировал adelya: 05 Ноябрь 2013 - 16:55

[fotka]

от автора хотелось бы попросить, чтобы не материли за концовку. в одну воду дважды не войти, и то, что было написано и закончно абы как, я в тридцтник не возмусь поправлять. только испорчу.

adelya, а по-моему, и не надо ничего исправлять) Прочитала с удовольствием 

[Antimat]

ты знаешь имена своих предком

предкОВ

 

без роду без плени

без плеМЕНИ

 

Юлии:

Кокой из нас? Лан, поняла)

 

 

В общем... Дело-то не в юрте совсем. В контексте недавнего обсуждения ОКБФ прикольно. Тем паче, что есть, да, упоминания о народных традициях, если это можно назвать таким приятным словом - когда украденной старуху на порог кладут.

 

Я не знаю, может, обилие эмоций всегда сложно читается. Они угнетают. Молодые такое любят, потому что оно восполняет недостаток собственных переживаний, - поплакать вместе с автором или вместо него/неё. Но чаще это простая сублимация автора. Нанизывает слова на ось ситуации, а по большому счету, можно выбросить половину, если не больше, ибо и так все сказано. Тут какой-то баланс должен быть, чувство меры.

Только что наткнулась на к/ф "Дневники нимфоманки", в сущности, красиво поданное мировоззрение человека с бешенством матки. Ничего хорошего, имхо, в том, что человек не в состоянии контролировать свои чувства, нет. Аналогично слезо-сопле историям.

Важно понять, ты используешь эмоции как инструмент для чего? Возьмем к примеру "Суламифь" Куприна. Весь текст, как одно сплошное украшение, воспевание возлюбленной, которая умерла. Памятник, который надо украсить.

 

В других случаях - для чего? Это мысли в продолжении все той же моей реплики в адрес одного из финалистов ОКБФ.

 

У тебя... В общем, спустя много лет, думаю, ты сама можешь сказать, что не так. Умно, вроде все пересекается - быт и чувства, но, чувств слишком много для меня, слишком. Чаще мне становится неловко такое читать, вроде как подсматриваю за чьей-то личной жизнью. Либо меня дурачат, жалуются на жизнь только для того, чтобы поэксгибиционировать за мой счет. Вот такие ощущения. Личные мои.

 

Блин, наверное, еще и фильм повлиял. Еще перечитаю попозже.

[adelya]

 

от автора хотелось бы попросить, чтобы не материли за концовку. в одну воду дважды не войти, и то, что было написано и закончно абы как, я в тридцтник не возмусь поправлять. только испорчу.

adelya, а по-моему, и не надо ничего исправлять) Прочитала с удовольствием 

 

спасибо большущее )) да, разок прочесть можно, если быть на нужной волне )

Сообщение отредактировал adelya: 06 Ноябрь 2013 - 11:06

[adelya]

Antimat,

не видала этот фильм. поищу, если того стОит...

 

по поводу " для чего"? по-моему, когда автору 15-20, то ответ очевиден: в организме слишком много этого самого, вокруг слишком много этого. То есть, на мой взгляд, это - не работа вообще. Не труд. Оно может и красиво, может и нет, но награждать автора тут не за что.

 

по конкурсу, я еще не все работы посмотрела, но если это и есть азиатчина - то у меня как-то опускаются руки. спецом не хочу это писать в соотвествующих темах, ведь я могу и заблуждаться. Но неужели восток такой и должен быть - либо подрожание Айтматову, либо унылая песня на какой-то тянущеся струнной ноте, причем струна явно из чей-то жилы. И дыхалки не хватает, чтобы эту песню до конца дотянуть-дочитать. А больше одного вздоха как-то уже и жалко: закрываешь, читаешь новое и опять...

вот эта вещица как раз в тему. вывод делается уже с первых строчек. а еще про повествование от 1 лица, кстати, да ))) дочитывать можно только из солидарности к автору или если вдруг что-то шевельнулось. но ведь это не дело - рассчитывать, что читатель окажется в нужном настрое. или дело... хз уже.

пойду почитаю англоязычных финалистов. а вдруг?

[Antimat]

Но неужели восток такой и должен быть - либо подрожание Айтматову, либо унылая песня на какой-то тянущеся струнной ноте, причем струна явно из чей-то жилы.

Это не я так считаю, это прославленные акыны из СП показывают своими критическими работами и не только критическими.

 

пс. По поводу от первого лица. Да всё тут просто. Либо это качественно написано или максимально оправдано, либо выбрана наиболее лёгкая форма.

У тебя оправдано, не переживай. Но соплей много.

 

Взять, к примеру, романтичную "Джейн Эйр" Шарлотты Бронте. Я себе даже представить не могу, чтобы этот роман был написан от 3-го лица. А "Духлесс", который попал в пику размышлений о Эго-Я герое? То же самое.

 

И, к примеру, "Муму" от первого лица. Жуть!

Сообщение отредактировал Antimat: 06 Ноябрь 2013 - 12:36

[Asmodeus]

без мужиков мы были бы гораздо счастливее. Наверное, вообще бы рай на земле был: воин бы не было, убийств, насилия, азартных игр… А женщины были бы все здоровы, довольны собой и не ссорились бы друг с другом.

 

Наивный женский взгляд

 

И, как глава дома, ты установил здесь свои законы: не включать свет в спальне, когда кто-то из нас обнажен; не находиться в ванной вместе; не говорить слова «нет»; и вообще, поменьше разговаривать.

Он из села, что ли? Как это не смотреть на женщину, на ее обнаженное желанное тело? о_О И в ванной здорово вместе, когда капли воды стекают по ее коже... Что-то я отвлекся

 

Такая типичная женская стори с налетом этники. Несмотря на то, что жанр, выбранный автором, совсем чужд мне, повествование увлекает. Внезапно почувствовал себя вуйаеристом .

[adelya]

Asmodeus,

повествование увлекает.

 

это для меня главное )))

 

вообще, у малолеток вообще есть склонность к эксгибиционизму громко обсуждать что-то эдакое в транспорте, например. это, наверное, из той же оперы )))

[adelya]

Antimat,

"Муму" от первого лица -  ... да еще в настоящем времени, как "Голодные игры" - ы....

это кое-кому бы понравилось )))

[Antimat]

Наивный женский взгляд

+1 Чисто женские коллективы - гадюшники ещё те.

 

это кое-кому бы понравилось )))

это кому же?

[adelya]

ой, нет, все молчу ))

 

Наивный женский взгляд

 

да там еще много такого можно найти. хотя вот именно с этим высказыванием я про женщин я как-то слишком перестаралась. по-моему даже для молоденькой дурочки как-то наивно.