Фараон из Федорихи
– Федь!
– Че?
Утреннее солнце слеповато светило сквозь плотные шторы. Федор сладко потянулся, поднялся рывком и свесил ноги с кровати. Сегодня у него был выходной. Вспомнив об этом, зевнул широко, жизнерадостно, мало челюсть не вывихнул. Галина сидела на краю постели и заплетала косу.
– Сходи в огород, отец, картошку пощупай.
– Чего ее щупать?! Чай она не баба.
– Не угомонишься никак. Дети повырастали, а ты все за свое.
– Вот именно, за свое!
Федор накрыл пятернями ядреную, не захомутанную лифчиком, грудь жены.
– Пусти, кобель старый!
– Так уж и старый! А тебе молодой нужен?
После недолгой борьбы Галина сдалась. Мирно тикали ходики, маятник раскачивался влево-вправо, и на жестяной кошачьей морде часов выпученные стеклянные глаза котиные зыркали туда-сюда. Отдышавшись, держась за руки, супруги, счастливые и умиротворенные, лежали домиком: голова к голове.
– Красивая ты у меня.
– Иди ты!
– Точно говорю. Эх, чернобровая моя, белокожая! – Сказавши так, Федор опять пошел в наступление. Галина, смеясь, вырвалась из его цепких рук, скоренько натянула на себя рябуху*, накинула ситцевую кофту с оборками и так же скоренько застегнула все пуговки на груди.
– Совесть поимей! Сколько будем миловаться? Скотина не кормлена, корова не доена. Слышь, ревет как!
– Ладно, иди, дои Пятнашку. Я поваляюсь малость, да и встану. Мне сегодня надо в район.
Галина построжела, воткнула руки в боки.
– Чего там забыл?
– Решетовы просили помочь.
– Ну да! Как же без тебя! А мне кто поможет?! У Решетовых три мужика в семье, у меня один, и того в каждый выходной забрать норовят.
Довольный ревностью жены, Федор ответил:
– Не шуми! Я быстренько туда-обратно смотаюсь. Там делов на пару перекуров.
– Ну, смотри, если опять задержишься до ночи, я тебе усы без наркоза выщипаю! Так и знай!
– Возьму на заметку, моя крутобедрая! Ух!
– Возьми, возьми!
Федор легонько шлепнул жену, как говорится, по мягкому месту и, раскинувшись на хрустящих, белоснежных простынях, запел:
– Главное, ребята, грыжей не болеть…
Из молока парного Галина сварила для себя путру*, мужу налила холодного борща со снетками и для аромата огуречного пустоцвета добавила. Пока она крутилась у плиты, Федор успел облиться из садового шланга, растереться полотенцем докрасна и облачиться в рабочую одежу. Садясь за стол, шевельнул ноздрями:
– М-м! Знаменитые у тебя, мать, получаются батушки*, рукодельница ты моя!
– Ешь, ешь. А то, как погляжу, похудел.
– Хороший петух жирным не бывает.
Галина прикрыла смешливый рот ладонью.
– Опять? И когда только утихомиришься?
Наскоро пережевывая, Федор сказал полушутя-полусерьезно:
– Когда ты, законная моя, глаза мне своей ручкой закроешь, тогда и успокоюсь, остыну, утихомирюсь.
При этих словах Галина скуксилась, уткнулась в плечо мужа. Федор отодвинул тарелку.
– Чего ты? Я ж сказанул так просто…
– Ой, Федь, боюсь я. Если ты первый, то и я следом за тобой сойду. Мне без тебя жизни нет.
Федор обнял жену, дурашливо чмокнул в щеку.
– Не плачь. Я живой пока еще.
– Да ну тебя.
Галина убрала посуду и вышла проводить Федора. Он оседлал «Яву», на прощанье махнул.
– Жди меня и я вернусь, терпеливая моя!
Ходики показывали восемь вечера. Управясь по хозяйству, Галина поставила самовар и на всякий собачий брех кидалась к темнеющему окну. Федор не возвращался. Позвонила б ему на сотовый, так он забыл дома свой мобильник, а может, специально оставил, чтобы не быть подконтрольным. Пусть только явится на порог, спуску не будет! Решетовы, как сговорились, на звонки не отвечали. Может, случилось чего? Да что у них может случиться? Женка Решетова – чума бубонная – первача нагнала, небось, угостила работничков, те на радостях напились, и вся недолга.
А вдруг и впрямь случилось чего? Федор такой скрытный! Утром говорил намеками: «Успокоюсь, когда мне глаза своей рукой закроешь». А еще про грыжу пел. Может, поехал показаться доктору? Может, ему операция назначена? Может, уже исполосовали всего?!
Кляня себя за недогадливость, Галина сняла со стены большую их с Федором свадебную фотографию, смахнула с нее пыль и загляделась. Было на что посмотреть. Вот они, молодожены, стоят рядышком. Невеста – в платье, сшитом из отбеленного льна, и не в том диво, что изо льна, а в том, что платье это богато украшено мудреной вышивкой по рукавам и подолу, а по вороту – розовым жемчугом. Жених – в такой же нарядной льняной косоворотке, перепоясанный узорным кушаком, сплошь перевитым нитями золотными. Все это сработала прабабка Галины. Знаменитой слыла рукодельницей. Златошвейкой! Из городов и волостей приезжали на поклон к мастерице, и прославилась деревня Федориха. От прабабки достался Галине большой сундук, набитый всякой всячиной. Хранились в нем: подзоры, рушники, скатерки, саяны*, рябухи*, сарафаны, повойники*, косоворотки и другое добро красоты необъяснимой. Смотришь на это шитье, и дух захватывает.
Какую свадьбу справишь, такая и сложится жизнь. Галина смахнула слезу. Свадьба у них с Федором была по-настоящему русская, с размахом. Когда на тройке с бубенцами подъехали к районному ЗАГСу, помнится, глазели на них, раскрыв рты. В церкви во время венчания батюшка читал молитвы, умилялся, глядя на брачующихся и, ведя молодых вокруг аналоя, кадил на паству сверх меры. Федор, Федор, где ты? Что стряслось с тобой? Галина водила пальцем по молодому лицу мужа. Теперь на лбу у него морщины в три бороздки, а глаза такие же ясные и веселые. И те же подкрученные кверху пшеничные усы под прямым носом… Время перетекло за полночь.
Федор разлепил глаза, проморгался и ничего не увидел: кругом стояла кромешная темень. По привычке поднялся рывком и, ударясь головой о твердое что-то, откинулся на подушку. Поднял руку, потрогал потолок и не поверил себе. Пошарил вокруг: всюду была стена, попробовал ногами стены протаранить – и все без толку. Глухо дело. Встрепенулся, подумал со страхом: где я? Снаружи ни один звук не проникал. Что еще за черт! Тихо, как в гробу! Федор почувствовал нехватку воздуха. Амба! Живым закопали! Еще раз проверил все вокруг. Уперся руками в крышку, поднатужился – она ни с места. Точно, закопали!
Вся жизнь промелькнула перед глазами. Вот он пришел из армии –шебутной, веселый, бравый – и сразу женился на первой в Федорихе красавице. Она принесла богатое приданое – золотное шитье. На свадебном застолье теща в шутку сказала:
– Придется тебе, зятек, хоромы отгрохать под стать приданому!
– А что? И отгрохаю! Дайте срок.
И отгрохал: с мансардой, с флигелем, с высоким крыльцом, уснащенным резными балясинами. Окна расцветил ажурными ставнями. Всю мебель своими руками смастрячил и перво-наперво супружеское ложе сколотил и воткнул в нишу намертво, чтоб никакого скрипа. Что говорить? Старался, вкалывал, как вол. Одних только печей за жизнь сложил, если в ряд поставить, что стена китайская будет. А какой сад высадил вокруг дома!
Сад подрастал вместе с детьми. По весне из коры вишневых деревьев проступала янтарная смола, дети жевали эту смолу, бывало, ссорились из-за нее, бежали к отцу жаловаться друг на друга. Он замирял их, он был хорошим отцом. Да и мужем неплохим.
Все у них с Галиной путем: дом – полная чаша, хозяйство, здоровье. Вырастили двух дочерей, выдали замуж. Одна в Москве пустила корни, другая уехала вслед за мужем, военный он. Внучата подрастают: Коленька и Васютка, и оба в деда – белобрысые.
Живи да радуйся! Так нет, все чего-то не хватает будто. Начал выпивать. Случалось, набирался под завязку. Если угощают, как отказаться, как остановиться? Вот и получается: и сила есть, и воля есть, а силы воли нет. Хотя, задуматься если, жизнь-то хорошая была…
Глаза Федора увлажнились. Осенил себя крестом. Господи! Из глубины взываю к Тебе, Господи. Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу моих молений. Святый Боже, прости мя грешного, спасибо Тебе за труды, которые Ты давал мне и за ту силу и волю, которые Ты давал мне, чтобы я мог совершать, данные Тобой труды! Спасибо за жену, за детей!
Скупая слеза проложила дорожку. Руки сами потянулись в карманы. Федор нащупал пачку папирос, спички. Эх, покурить бы. В голове мало-помалу прояснялось. Однако, в какой пространный ящик упаковали! Не пожалели досок добротных. Уважили знатока печных и плотницких дел! Федор почувствовал за себя гордость. Гордость придала уверенности.
Значит, так! Поехал к Решетовым, поправил печь. Решетова жена выставила трехлитровую. Выпили. Показалось мало. Почали вторую. А дальше?
Дальше был мрак. Ничего не мог вспомнить, и такой страх навалился, хоть криком кричи. И кричал бы, да губы спеклись будто, рта не открыть. Господи, не дай помереть раньше срока! Федор вздохнул поглубже, замычал изо всех сил и удивился странно глухому голосу своему.
И вот, слава Спасителю, крышка сама отверзлась, луч света пронизал тьму. Кто-то, весь в золотом сиянии, ангелу подобный, заглядывал в яму, рубил руками воздух и что-то говорил. Федор ничего не слышал, улыбался в ответ глупой улыбкой.
Галина дотянулась до мужа, выдернула из его уха затычку.
– Чего мычишь, говорю? Перепугал до смерти. Горе ты мое! Вылезай давай!
Он выбрался на свет и, дико озираясь, вынул из второго уха затычку. Почесал затылок. Глянул на жену. Она стояла перед ним простоволосая, в белой ночной рубашке. Федор пнул сундук.
– Как я там очутился?! Кто мне слух замкнул?
Галина внимательно посмотрела на мужа.
– Федь, ты че подумал, когда проснулся?
– Насыпь-ка рюмочку, мать. Похмели восставшего из сундука.
Вечером Галина и Федор раскинули перину в центре горницы, лежали, прижавшись друг к другу, и разговаривали.
– Тебя привезли на твоей же «Яве» еле живого. Я стала ругаться. Ты уши заткнул, чтоб не слышать ничего. Еще похвастался: мол, Решетов-старший посоветовал. Он, дескать, от жены так и спасается и тебя бирушами снабдил. Ты сунул их поглубже и давай придуриваться, приседать. Ваньку валял, валял и завалился в сундук. Он стоял пустой и раскрытый, проветривался. Я тебе кинула подушку, ты и захрапел.
– Выходит, заперла меня в скрыне*. Я же мог задохнуться!
– Не запирала я. Ночью, видно, крышка сама захлопнулась, да еще скобами прямо в дужки угодила. Ой, Федь, пока тебя ждала, не знала, куда себя девать! Места не находила. Всякое в голову лезло. Может, врачу показаться поехал. Может, попал в аварию или еще чего…
– А у меня вся наша с тобой жизнь прошла перед глазами. И знаешь, чего понял я?
– Чего?
– Люблю я тебя, Галина. Так люблю, что не сказать. Хитромудрая ты моя! Так и съел бы тебя без остатка, чтоб всегда при мне была.
Галина положила голову на грудь мужа и, прислушиваясь к ровному биению его сердца, уснула. В расшторенные окна гроздьями свисали крупные августовские звезды. Ходики мирно отсчитывали время. И все вокруг было такое знакомое, такое родное. Федор любовался звездами и думал о себе с усмешкой: «Весь век потратил на соревнование, трудился, не щадя живота своего, хотел пересундучить приданое жены, и вот какая монументальная судьба выпала на долю умельца! Чуть было не засох в ящике, что твой фараон».
1.Подзоры – это декорированные вышитыми, ткаными и кружевными узорами края простыней, которые служили украшением свадебной постели и входили в состав приданого невесты.
2.Повойник – женский головной убор, чепец.
3.Путра – молочная каша из пшеничной муки.
4.Рушник – расшитое декоративное полотенце.
5.Рябуха – юбка льняная, повседневная обязательно в клетку.
6.Саян – юбка праздничная шерстяная в складку, обязательно в поперечную полоску.
7.Скрыня – сундук.
