«Мама, там папа фокусы показывает, дышит огнем, как Змей Горыныч», - черноглазый мальчонка тащил растерянную мать -утомленную молодую женщину, домашнюю фею.
Она никогда не повышала голос, не повысила и на этот раз:
- Подобные вещи нельзя вытворять дома, какие глупости тебе приходят в голову. Наконец, небезопасно, -обратилась к мужу, как оказалось, неслышно вошедшему на кухню. Он стоял в верхней одежде и тушил факел.
- Мамочка, ведь здорово, папа-факир, нисколечко не страшно!
- Прости, прости, это я нахватался у Зимина.
- Мы ещё не видели Зимина, но, кажется, он уже месяц живет с нами, ты многому научился, верно?
Муж не выносил и конфузился, когда прехорошенькое лицо выражало упрек мимолетному самодовольству и озорству: не плачущие влажные глаза, строгая складка на матовом лбу, слегка выпяченная нижняя губка и сияние вокруг маленького родного тела, - никак не избавиться от видения.
Григорий сплюнул в раковину что-то гадкое и подался вперед, поднял жену, восторженно обмершего сына на руки, высоко, подавляя возмущение.
Силач походил на худощавого, симпатичного юношу.
После молчаливого ужина он отпросился на встречу с другом; любимая медленно убирала посуду, сын возился в детской, мысленно описывая свои впечатления школьным товарищам.
Григорий выставился по пояс в растворенное окно, не чуя легкого морозца; пожевал сочную мякоть алоэ. Вдалеке высился не принадлежащий этой местности маяк, оттесняя, рассеивая тяжелые ночные волны
- Он уезжает скоро, проводить не смогу, ведь наш поход в цирк отложить никак нельзя, полувопросительно сообщил Григорий. - Я знаю, это не похоже на меня: компании…я семейный человек, и вечер без тебя - какая -то странность в подступающем сумбуре, - я чувствую сумбур.
- Я тоже чувствую. Очень хочу, чтоб он уехал. Поскорее, этот Зимин. Я даже не могу добавить «твой»- он чужой и постылый уже. Ты удивил меня: так сходишься с человеком, едва знакомым.
В прихожей звенел китайскими колокольчиками привычный, чарующий зеленовато-белый свет.
Григорий взял прохладные ее ладони и поднес к лицу, передавая свое тепло, но они оставались такими же прохладными, и не гладкими.
Голубенькое домашнее платье было очень к лицу жене, но в этот раз казалось кричащим на фоне прочего.
- Мой ангел, я не буду тебе лгать: задержусь, приду далеко за полночь, так надо, но ты не жди меня, не жди.
Они всегда ласково и долго прощались, выбирая из повседневности лишние минуты.
Незабываемость касаний заключалась в том, что верхняя пуговица его пальто всегда отпечатывалась на упругой девичьей щеке. А золотое тициановское облачко неизбежно само поднималось, электризуясь, до каштановых кудрей мужа, и это слияние образовывало венец.
Мальчик уже спал, тихонько смеясь во сне.
Зимин- неподвижный, с укромной малиновой улыбкой на одутловатом неспокойном лице, глазами неунывающего картежника внимал своему нового знакомому, стряхивая сырой пепел в черный миниатюрный цилиндр. Закрытый дорогой одеждой, он держался представительным дельцом, а сейчас, когда полы его пиджака распахнулись, сорочка виднелась мятая, а тело под ней - вялое.
« Я совсем не люблю цирк. Представляешь, однажды меня укусил пудель, когда я выскочил на арену, чтобы вручить букет… Рвался это сделать в перерыв -так мне полюбилась женщина в шляпе, совсем не помню номера- с птицами, кажется. Но я постеснялся, и чем больше меня уговаривала мать поблагодарить эту женщину, тем выразительнее я стеснялся", - рассказчик хохотнул глупо: он заметно опьянел от выпитой только что рюмки коньяку, по счету девятой.
Другие участники застолья не поддерживали беседы: скоро пили и скудно закусывали мягкими, вялыми соленьями, холодным жарким. Слушали бездумно и некстати усмехались в паузах.
«Цветы теряли свой праздничный вид, я не мог двинуться с места, вообразить, что на меня будут все смотреть... Потом я поборол смущение перед сценой, это случилось уже в институте...Я все-таки выбежал на арену. Мне совсем не понравился номер с лилипутами, но медлить было уже нельзя- как глупо!- карлицы кланялись, их собачка, пудель, без церемоний укусила за колено, как раз когда я вручал злополучный потный букет одной из лилипуток. Она вырвала букет, я ещё помню злые ненасытные глаза».
«Ты был просто впечатлительным маменьким сынком»,- заключил откинувшийся на спинку кушетки, расслабленный Зимин. И затрясся от короткого нутряного смеха. Потом уже сделался серьезным, играя ключом, наклонился к Григорию и тихо сказал:
«Давай сейчас спроважу халявщиков и пойдем ко мне в номер, девчонки ещё не разбрелись".
Григорий мало что понимал, хотя говорил связно; его лицо рвал разметнувшийся внутри огонь, а желудок терпел соченье лавы.
Он забыл снять пальто, так и сидел. Про каких Зимин говорит, неужели про воздушных гимнасток, сколько их-трое или четверо, « румынки» - мысленно прозвал их Григорий. Все яркие, вороной масти, с блестящими конскими хвостами и кабаре-макияжем, очаровательные румынки. Теперь он мог различать сосредоточенных партерных и безумных- воздушных. Но кажется, они были универсалками.
Под черно-красным куполом с калейдоскопической геометрией кружились, парили, возносились три красавицы в темном трико с серебристыми пайетками. Он помнил густо подведенные прищуренные глаза, пиявочную гуттаперчевость, переплетенье удлиненных тел. Накануне Зимин внезапно пригласил его на репетицию- было на удивление бесшумно и темно. Потом кружилась голова и болела шея. Гимнастки по окончании номера улыбнулись синхронно; жаляще, коротким подмигиваниями простились с антрепренёром и неизвестным зрителем.
Зимин рассказывал о поступке Григория своим помощникам, и порой чудилось, что он самому Григорию об этом рассказывал. Тот уже не совестился, бестолково поддакивал, редко смотрел на часы, лишь случайно, по торопливым движениям артистов и персонала догадывался: пора, ты явно задержался здесь, ведь дома ждут.
Добрые приятели встретились на вокзале в соседнем городе: ограбленный нетрезвый Зимин, разъяренный бык, с каждой минутой слабевший, и Григорий, приобретавший билет на предстоящие праздники. Он вошел в положение и вообще оказался единственно неравнодушным среди тех, к кому обращался Зимин; выделил ему необходимую сумму, протестуя в ответ на громкие заверения в благодарности; безвозмездно, искренне и многословно сочувствуя.
Цирк считался стационарным, здание- современным, комфортным для постоянных и "бродячих" трупп; животных, зрителей. При цирке- гостиница, никогда не пустовавшая, закрытого типа, для своих. Комната, в которой расположились друзья, имела смежную, поменьше, вроде гримерной.
Дверь была полуоткрыта, за ней виднелись желтые стены, эбонитовые фигуры мебели, освещенные мучительно, неестественно. Тени не спеша двигались. Григорий лежал на кровати и не мог встать, он даже нашел в себе силы проверить: не привязан ли. Какое-то новое чувство узлом связало его пьяное сердце, от чего то работало интенсивнее обычного. Он поднял голову, наблюдая картину за дверью, и прохрипел фамилию приятеля. Никто не откликнулся.
Неудобная широкая кровать тянула затылок. Хотелось пить горячего чаю, грузинского терпкого чаю, в прикуску- медовых пряников.
Дверь распахнулась шире, один за другим вышли три силуэта в черных боди. Григорий разглядел высокие скулы, остроту лиц, подчеркнутых туго взятыми, лаково блестящими волосами; горящие под опущенными нарисованным веками, глубокие глаза.
Он, беспомощный младенец, не сумел удержать голову, снова опрокинувшись на махровую пыльную ткань. Потолок преображался. Казалось, что строгая лепнина уступала место диковинной фреске-живой и мигающей жаркими огнями: один ослеплял, другой испепелял кожу на подбородке, третий клеймил грудь...
Девицы были совсем близко, они уже запрыгнули на скользкую трапецию. Григорию мерещилось, что он и есть трапеция; одна схватилась зубами за ремень и держит на полном весу свою партнершу. Вторая, вместо того, чтобы исполнять трюки, решила слиться со своей черной сестрой. Перед ним рыча, смеясь и заглушая ужас, резвились гибкие черные твари: седлали друг друга, касались теперь уже оголенными подрагивающими бедрами; доводили себя до неистовства трением, хлюпаньем. Танец трибад. Он наблюдал, как жадно касался изгибающейся наготы : вот потянулся к ним губами и сразу три рта уловили это намерение, прижались...
Григорий очнулся ранним утром; дворник разбивал ледник, к тому же огромные сосульки сковали окно.
Не хотелось смотреть на потолок. Он подскочил к соседней двери: заперта.
Тело двигалось необыкновенно послушно, легко, будто и не было вчера неприличной дозы.
Про ночное происшествие помнил, решил твердо запомнить, как прочитанную главу в неожиданной новелле костенелого романтика.
Лишь руки слегка дрожали, но он быстро справился с щеколдой. Не стыд гнал в окно-ухарство и полет. Григорий заметил, что от здания цирка отъехала машина Зимина. Аккуратные черные головки прильнули друг к другу на заднем сидении.
Хотел вызвать такси, и вовсе не удивился пропаже денег; бумажник исчез, а с ним- крупная сумма; но он не жалел: это расплата. Плата. Хотя в голове уже зарождался план, как он поступит с Зиминым, решил повременить с этим.
Как ни в чем не бывало пришел домой, свет в прихожей умышленно не включив, не раздеваясь в полумраке. Жена не искала взгляда, лишь смотрела в одну перемещающуюся точку. Они коротко, безмолвно пообщались своими отраженьями, исподтишка: муж обещал быть дома, сразу после окончания рабочего дня.
Глава семьи был сосредоточен: работа спорилась, кипели страсти.
В воскресенье предстоял поход в цирк. Григорий обещал сыну- значит вытерпит, выжмет из мелованной программки типографскую краску, но вытерпит.
Чтобы удостовериться- и сердце его при этом забилось сильнее-прочел содержание. Все представление он смотрел в затылок сидящего напротив и под кресло, на опилочную россыпь, но казалось, что вперед, и даже улыбаясь, смотрел. Жене так же было не по себе, она лишь прижималась к своим мужчинам, то с одной, то с другой стороны- позировала невидимому фотографу.
В просвете локона он увидел застойные слезы в глазах феи. И впервые поморщился.
Сын старался все-все разглядеть, запомнить обстановку: мечтал сделаться цирковым артистом, дрессировщиком или клоуном
Пахло старыми соевыми конфетами, лежалой мишурой, лошадьми и чем-то экзотическим.
Мальчик тряс в руках скромный букет, аплодируя и подскакивая. Ему очень хотелось поддержать артистов-те представлялись бедными, скрывающими свои лохмотья лицедеями.
Не дожидаясь завершения номера с эквилибристами, он выбежал из партера; родители, занятые собой, не препятствовали; мальчик запутался в коленях увлеченных действом зрителей, и отец, очнувшись, желая предотвратить нечто страшное, стерегущее, ухватил сына за рукав. Мальчик упал, больно ударившись о железную перекладину. Цветы рассыпались.
...
Молча поднялись на свой этаж. И первым не выдержал сын: « Почему ты не пропустил меня, я и не думал шалить, убегать –я хотел просто подарить цветочки той ловкой циркачке. Вы скучные: все радовались, а вы смотрели по сторонам; я все видел: вы не переживали. Как злые, мертвые старики!» Он задохнулся и, не стесняясь домовой тишины, навзрыд заплакал.
Жена про себя читала стихотворение- рондо, держала высоко подбородок, гладила прохладными ладонями дрожащую голову мальчика и вспоминала ночную пылкость мужа.
Едва слышно, не разжимая губ, произнесла, обращаясь к любимому: « Где ты был, от тебя разит, конюшней что ли?»
Григорий несмело придвинулся, поцеловал розу, зажатую в белой руке, - последнюю, невредимую, затем коснулся фарфоровой надбровной глади.
Мальчик незаметно вытащил ключ из маминой сумочки и, все ещё всхлипывая, попытался открыть входную дверь.
Сообщение отредактировал Terniata: 14 Декабрь 2014 - 09:54