– На работе скончался, с сердцем что-то, употреблял, знаете ли, – поведала владелица квартиры, передавая ключи.
Утруждать себя уборкой она не стала, поэтому бытие предыдущего жильца явилось во всей красе. Глядя на мешки с бутылками, тряпьем, окурками, тарой из-под разносолов и прочим урожаем, собранным мною за несколько часов, я поняла, что Лачин употреблял в день столько, сколько средний европеец не осилит и за год.
Наскоро поужинав, я прилегла на диван и задремала. Проснулась же со странным ощущением, что в комнате нахожусь не одна. Действительно, на подоконнике, залитом лунным светом, сидел мужчина и что-то ел из консервной банки.
– К-к-кто вы? – заикаясь от страха, спросила я.
– Альфред, – чавкая, ответил незнакомец.
– Нобель?
– Почему же Нобель? Альфред Бенедиктович. Ангел. Скумбрию будешь? – и протянул банку.
– Какой еще ангел? Мой?
– Нет. Хорошая скумбрия, попробуй.
– А ну убирайтесь отсюда! – закричала я. – Я сейчас милицию вызову.
– Зачем же так? – пожал он плечами. – Ангелов в милицию не забирают.
– А куда их забирают?
– Известно куда, на небо.
– Ну так и летите себе!
– Не могу, – вздохнул он.
– Крылья отвалились?
– Нет, – самозванец помахал здоровенными белыми крыльями. – Телеграмму жду.
– А в другом месте нельзя подождать? Кстати, чей вы ангел?
– Лачина, ныне покойного. Нельзя мне отсюда съезжать, телеграмму на этот адрес отправят.
– Так, так, – ухмыльнулась я. – Ну, а где тогда мой персональный ангел?
– Так ты же в нас не веришь. Ангелы только верящим полагаются.
«Чем бы его по голове огреть?» – я посмотрела по сторонам.
– Ангелов по голове нельзя, – погрозил пальцем Альфред Бенедиктович.
«Сейчас включу свет, и он исчезнет. Это просто дурацкий сон», – и щелкнула выключателем.
– Это не сон. Говорю же, Альфред Бенедиктович. За консервы извиняюсь, не удержался.
Крылатый человек казался абсолютно реальным. Я принялась рассматривать его. Все мои предыдущие познания о внешности небесных заступников были неверными. На подоконнике сидел толстяк средних лет, кареглазый, пухлощекий и совершенно лысый. Вместо белых длинных одежд – джинсы, майка и кроссовки «Adidas».
«Знает, собака, толк в обуви», – отметила я.
– Я не собака. Там (он указал на потолок) всем ангелам такие выдают, чтобы удобно было ходить.
– Вы ж летаете, – съязвила я.
– В исключительных случаях. Крылья беречь надо. От частых полетов перья выпадают.
– А Альфред Бенедиктович почему? Разве у ангелов такие имена?
– А какие же?! – и продолжил. – У нас с этим просто. Хочешь Леонтием назовись, хочешь Бернардом или там Малхазом, дело твое.
– Альфредом Бенедиктовичем, получается, пожелали стать?
– Угу. Запоминается хорошо, правда ведь?
– Безусловно, – согласилась я. – Значит, ангел? (он кивнул) Ну, а Лачина тогда почему не уберегли? Разве это не ваша обязанность?
– Моя. Проспал я, – и он виновато опустил глаза. – Жалко Лачина, сильно похмелился, чересчур сильно, сердце не выдержало.
– И что теперь?
– Хорошее надо что-нибудь сделать, вину, так сказать, загладить, иначе телеграмму не пришлют.
– Ну, так делайте! – чужой ангел успел мне порядком надоесть.
– Я и собираюсь, – ответил Альфред Бенедиктович, болтая ногами. – Давай, для тебя что-нибудь хорошее сделаю…
– Лучше не надо.
– Да подожди ты! – оборвал ночной гость. – Хочешь у Михайличенко интервью взять?
Я рассмеялась.
– Да кто меня к мэру пустит?! Я же внештатный корреспондент, на-чи-на-ю-щий. У меня опыта нет.
– А если пустят? Если сами еще позовут?! А?!
– Тогда непременно. А сейчас, сделайте милость, замолчите. Мне вставать рано.
«Если Альфред Бенедиктович не сон, значит, галлюцинация. Завтра пойду к психиатру. Это на нервной почве», – решила я и отключилась.
Каково же было мое удивление, когда утром позвонил главный редактор. Вот у него нервишки точно пошаливали.
– Полчаса на сборы! В мэрию срочно! Михайличенко требует тебя! Машина уже у подъезда. Потом сразу же в редакцию! Поняла?
Альфред Бенедиктович пил чай на кухне вприкуску с пряниками.
– Ты уж это, за пряники прости, не удержался, – извинился он и, хитро улыбнувшись, добавил. – Надеюсь, интервью пройдет удачно.
– Я тоже! – крикнула я, мечась между ванной и шифоньером.
– Главное, не волнуйся, я все предусмотрел, – успокоил Альфред Бенедиктович.
Мэра трясло еще больше, чем меня.
– Вы кто? – спросил он, жестом приглашая пройти к столу.
Я представилась.
– С утра нашло что-то. Так захотелось интервью дать, спасу нет. Позвонил в редакцию вашей газеты и говорю: «Нужен самый дрянной журналист». Порекомендовали вас.
– Приступим? – хотелось казаться профессионалом, хотя после услышанного это вряд ли было реально.
Вопросы я, естественно, не подготовила, не успела, а мастером импровизации никогда не являлась. Однако крылатый толстяк, действительно, все «предусмотрел».
– Сколько у вас любовниц, Геннадий Викторович? – поражаясь собственной наглости и включая диктофон, спросила я.
Михайличенко закашлялся, нахмурил брови, но ответил:
– Три.
А после торопливо прикрыл рот ладонью, как это делают маленькие дети, когда нечаянно выдают секрет.
– И давно? – продолжила я.
– Третья всего полгода. Машенька. Чудная девочка. Квартиру просит. В центре, – со слезами в голосе признался Геннадий Викторович. – Другие – те поскромнее, на пособие согласны или льготу какую. Но Машеньке не могу отказать. Вы уж поймите, чудная девочка: ручки, ножки, сиськи…
– Сиськи?!
– И не только! – вконец разоткровенничался мэр.
– Ладно, ладно, оставим. У меня следующий вопрос. Куда делись средства, выделенные для ремонта дорог?
Михайличенко умоляюще сложил ладони и попросил:
– А может, я вам лучше про Машеньку расскажу?
Я покачала головой, и он продолжил:
– На личные нужды денежки пошли.
– Выходит попросту профукали казенные средства?
– Ага. До копеечки, – мэр виновато улыбнулся.
– Как же вы думаете дальше городом управлять?
– Да так же, – и Геннадий Викторович разрыдался.
Когда я явилась к редактору, он сначала пожелал принять меня в штат, а через пять минут, после того как прослушал запись, захотел ударить монитором по голове, чтобы списать все на мою невменяемость. Но как только стало совершенно ясно, что бить по голове придется еще и мэра, этот закоренелый журналюга решился напечатать провокационные факты на первой полосе. Так, с легкой руки Альфреда Бенедиктовича наш город лишился мэра и обрел скандальную журналистку, то есть меня.
Прошло несколько месяцев. Постепенно я привыкла к Альфреду Бенедиктовичу. Правда, немного пугалась, когда по ночам он летал под потолком, напоминая скорее хорошо откормленную куропатку, чем ангела.
– Чтобы форму не потерять, – объяснял он, кружа возле люстры. – А то телеграмму пришлют…
Но ее все не было. Альфред Бенедиктович загрустил. И так как творить «добро» в своей карьере и личной жизни я категорически запретила, то он просто ходил со мной в супермаркет, где жадно хватал с полок банки со скумбрией и пакеты с пряниками, до которых оказался большим охотником. Или же топал в кино, благополучно засыпая там на первых же кадрах. Люди смотрели на него с интересом, но не более.
– Со спектакля? – изредка спрашивали прохожие.
– С неба, – обиженно ворчал чужой ангел.
Удивительна была его привязанность к Лачину. Я наливала чай, он предупреждал:
– Не злоупотребляй.
Я готовила морс, он подозрительно принюхивался к содержимому графина:
– Сколько градусов?
Бесполезны были все попытки вразумить его.
– Одного не уберег, второго точно не простят, – напоминал Альфред Бенедиктович.
И все бы ничего, да только он все чаще заводил следующий разговор:
– Туда охота, к своим. А ты ничего доброго сделать не разрешаешь.
– Понимаете, Альфред Бенедиктович, доброе по заказу совершить нельзя. Надо искать того, кому ваша помощь действительно необходима.
И он стал искать. Помогал выигрывать на спортивных состязаниях явным аутсайдерам, ловил за руку шустрых карманников и щедро награждал их, пугал одиноких женщин в темных переулках, предлагая проводить до дому, и даже, совершенно отчаявшись, вернул купированный еще в щенячьем детстве хвост ротвейлеру. Все напрасно.
Глядя на его мытарства, я сдалась и позволила делать «доброе» мне. Он начал с наследства. Буквально через месяц я стала обладательницей и двухкомнатного сарая в деревеньке о трех избах, и картины неизвестного и абсолютно безумного художника, и толстенной кулинарной книги «Съешь сам». Вероятно, этого для телеграммы оказалось недостаточно, пришлось терпеть далее. Теперь Альфред Бенедиктович с удвоенным рвением принялся за мою личную жизнь. Женихи посыпались словно манна небесная.
– Здравствуй. Выходи за меня замуж, – будил меня звонок очередной жертвы чужого ангела. – Только быстрее!
– С чего вдруг? – удивлялась я.
– Черт его знает, но только быстрее. Понимаешь, так приспичило, на днях с женой вот развелся…
Меня стали останавливать на улице синеокие незнакомцы, предлагая руку, сердце и прочие радости семейной жизни, а у всех коллег мужского пола подергивались поволокой глаза, лишь поздоровайся я с ними. И даже главный редактор, давным-давно очерствевший от журналистских будней, умудрился пригласить меня в ресторан.
– Но вы женаты, у вас четверо детей! – возмутилась я.
– Они вырастут и все поймут, – ответил он и попытался меня поцеловать.
Пришлось приводить его в чувство клавиатурой. Это, конечно, не монитор, но все же подействовало.
Альфреду Бенедиктовичу было поставлено условие: либо он оставляет попытки выдать меня замуж по своему, ангельскому, расчету, либо теряет жилплощадь. Естественно, он выбрал первое.
После неудач в сфере личной жизни чужой ангел принялся за мое образование, сочтя, вероятно, недостаточно одаренной от природы, что наверняка так и есть. За несколько дней сами собой исчезли все мои пробелы в области точных наук. Я с ужасом поняла, что знаю не только школьную программу, но имею также представление об устройстве и самолетного двигателя, и гидравлического пресса, и бурильной установки, с легкостью могу припомнить каждый элемент из таблицы Менделеева и точное значение числа «π». Кроме того, стала превосходно говорить на английском, хотя ранее занималась французским и испанским. Однако здесь Альфред Бенедиктович что-то начудил, ибо самые незначительные знания в последних двух языках испарились начисто, зато на английском я теперь не только свободно изъяснялась, но даже частенько думала.
Тем не менее, все усилия Альфреда Бенедиктовича сделать для меня что-нибудь хорошее ни к чему не привели. Безо всякого аппетита кушал он «Скумбрию в масле», и в глазах его все чаще блестели слезы.
– Забыли, забыли, – шептал он, стоя перед открытым окном.
Я успокаивала, как могла, позволяя проводить надо мной прочие ангельские эксперименты, и уже сама не верила, что телеграмма когда-нибудь придет.
Но вот однажды приключилась следующая история. Неподалеку от моего дома загорелось заброшенное общежитие. Я возвращалась с работы, когда пожар почти потушили.
– Никто не пострадал? – спросила я у зевак.
– Ищут пока, сумасшедшего одного, с крыльями. Примчался и сразу в огонь, а через минуту Витьку – бомжа местного на руках вынес, на траву положил, говорит нам: «Вдруг еще кто остался» и снова в подъезд. Мы его отговаривать: «Брось! Давай назад! Сам сгоришь!», но он только рукой махнул.
Через минуту из здания вышел пожарный и крикнул напарнику:
– Нет там никого. На второй этаж пройти нельзя, там решетка. А первый весь обшарили. Пусто. Только кроссовку нашли и перья какие-то обугленные. А людей никого. Мужик, который бомжа вынес, скорее всего, в окно выскочил.
Я подбежала к нему:
– Вы что, сдурели?! – заорал он. – Сюда нельзя!
– Знаю, знаю. Вы только скажите, какая кроссовка, «Adidas»?
– Да разве в дыму разберешь? Нет там никого, успокойтесь. Нет там никого, – повторил пожарный.
Дома на подоконнике стояли открытая банка консервов и кружка с остывшим чаем, на блюдце – надкусанный пряник, а рядом листок, на котором была одна строчка: «Альфред Бенедиктович зпт срочно вылетайте тчк Ждем тчк». Я заплакала, хотя не понимала почему. Ведь ангелы могут проспать, могут сделать что-нибудь не так, но они не горят. Ангелы никогда не горят.
С той поры прошел не один год. Я часто вспоминаю Альфреда Бенедиктовича. И еще думаю, а какой ангел у меня, и почему он не прилетает? Почему? Ведь теперь я верю, что ангелы есть. Да что там верю! I precisely know.
* I precisely know – я точно знаю
Сообщение отредактировал Елена Маючая: 13 Январь 2013 - 14:32
Масса диалогов и скудненькое количество слов автора сыграли произведению никак не на руку. Вы уж простите, но Альфред никак не ассоциируется у меня с ангелом. Скорее, с простецким мужичком, ждущим свою телеграмму (да, кстати, ангелам шлют телеграммы? 
Занимательно...) В общем, мое имхо: нет остроты в сюжете, персонажи вроде бы и раскрыты, но не цепляют. 
