Маскарапоз1
От небольшой запятой, которой начинается глаз, до приподнятой стрелы, которой он заканчивается - белые ровные, широкие мазки раз за разом покрывают лицо, пряча истинный цвет. Так спокойней, так свободней.
Холодная чёрная краска влажно блестит, закрепляясь на веках. И капли алого расцветают – в границах трафарета. Чужие длинные волосы, давно уже мёртвые, рассыпаются по плечам, покалывают чуть ниже лопаток. Украденное платье жмёт. Но пусть уж лучше платье сейчас, чем петля палача потом.
- Маскарапоз, - шипит, втискивая ноги в ичиги, ещё хранящие тепло остывающего тела, лежащего на земле. Тот, кто пришёл убить его по приказу бая, проиграл, обманувшись хрупкой внешностью – не ожидал, что мечами преступник владеет не хуже, а то и лучше. Искусство потешать народ бывает опасным, особенно если господину здешних мест правда не по нраву. Теперь снова бежать, скрываться под разными личинами, выжидая, когда можно будет вернуться, чтобы повеселить народ правдой. Но есть ли толк в этой правде, коли люди только и могут, что смеяться иль сплёвывать в досаде, передавать друг другу истории, стараясь перенять манеру бродячего циркача, выделяя самые потешные моменты и упуская главное? А если б и не упускали – что могут они, почерневшие от тяжёлой работы под жарким солнцем, огрубевшие под пыльными ветрами, с песком, въевшимся в волосы, кожу, не видящие ничего, кроме полей бая и его же плетей? Остались ли у них желания, мысли? Не о каждодневном труде, не о награде или наказании, а о чём-то другом - о том, о чём мечталось, ну хотя бы, в детстве, когда мать ещё носила на закорках, сажала в густо пахнущую траву, давала в руки нехитрые игрушки из войлока и принималась работать, изредка оглядываясь, проверяя, как он там, улыбаясь ему не только губами, но и всеми морщинками-полумесяцами?
Почему он должен страдать за правду для них, если им это не нужно? Если они не знают, что делать с этой правдой, а и знали бы, не стали ничего делать. Потому что страшно. До дрожи в коленях страшно. Потому что помнят ещё, как вороньём слетались всадники бая и били каждого, кто попадался на пути, камчой, и та жалила пуще ос, вспарывая вместе с тканью одежды и кожу, поднимая брызги горячей крови. Хотя, была ли горячей та кровь? Должно быть, в жилах тех, кто привык жить в страхе, кровь течёт совсем иная – едва тёплая, едва пригодная на то, чтобы приводить в движение члены, чтобы заводить их каждое утро для выполнения работ.
Они радостно приветствовали бродячего артиста, когда он появлялся на краю их селений, и улюлюкали вслед, когда он бежал, подгоняемый бряцаньем оружия и топотом копыт приближающейся погони.
«Маскарапоз!», – кричали, размахивая руками, те, кто желал быть замеченными слугами бая, чтобы тот наградил их усердие в поимке преступника.
«Маскарапоз!», - визжали женщины, закрывая юбками детей, а те норовили пролезть, выглянуть, чтобы восторженно прошептать по слогам: «Ма-ска-ра-поз».
- Маскарапоз, - шипел он, зажимая рану на плече (наёмник бая всё же успел задеть, шайтан). Надо спешить, если он надеялся уйти живым. Благо, конь – вот он, на месте, возле юрты нетерпеливо переступает, словно чуя опасность, грозящую хозяину. Луна обкусанным краем выглядывает из-за кудлатых туч, указывает призрачную дорогу сквозь поля, через цепь холмов. А хотя бы и туда – он запрыгивает в седло, ударяет пятками по конским бокам и устремляется к выходу из селения.
У ворот стража – в прошлую ночь, это он точно помнил, здесь стояли только двое, сегодня же их четверо, чуть поодаль слышатся шаги ещё одних дозорных. Так просто не проскочить.
- Маскарапоз… здесь скрывается..? – ветер доносит обрывки разговора, -…всё прочесали… не удалось… надежда на охотника…
Чем ближе, тем сильнее бьётся сердце, и тем тише переступают копыта.
- Кто такая? Куда путь держишь? – хмурит брови один из нукеров. Голос у него хриплый, как бывает, когда долгое время приходится молчать. Напарники глядят оценивающе из-под насупленных бровей, пальцы оглаживают древки копий.
- Известное дело, к баю, - отвечает, искажая голос, заставляя его звучать тоньше, звонче, добавляя в него колокольчиков, поводя обманчиво тонким плечом, молясь Тенгри, чтобы кровь не успела проступить сквозь ткань, чтобы стражники купились на его алые губы и манящий влажный взгляд.
- Вроде недавно только брал господин себе девку отсюда, - засомневался первый стражник. Главный, видимо. Оттого и позволено ему сомневаться – роскошь не для тех, кто в подчинении. – Ладно, - выдаёт после недолгого раздумья, - езжай.
И он легонько понукает коня, не забывая напоследок одарить стражников взмахом ресниц, - играет свою роль до конца. Те стоят, провожая его сонными глазами. Растревоженное плечо горит, на светлой ткани расползается тёмное пятно – и не видно в ночи, какого цвета оно, да и неважно. Глаза одного из стражников расширяются, когда он видит это.
- Маскарапоооз! – разлетается над спящим селением. Собаки просыпаются первыми – начинают брехать на все лады, поднимая хозяев. Стражники мечутся в поисках коней, не решаясь метнуть копья – а вдруг нельзя убивать? А вдруг бай осерчает?
А он уже далеко. Смеётся, жадно ловя ртом свободный ветер, стремясь обогнать сами звёзды в их сумасшедшей пляске, и кажется даже, что тесное прежде платье уже не жмёт. Да и ерунда, в сущности, это платье. Главное – уйти от погони. А ловко он придумал отвязать коней – и стражников задержал, и бая порядком истощил.
«Маскарапоз», - говорили про него. Вот только он считал иначе – ведь все они рано или поздно оказывались на сцене его театра; играли отведённые им роли, а потом покоились на дне походного сундука. На смену старым, сломанным куклам приходили новые – и жадные баи, и гордые красавицы, и несчастные бедняки, и храбрые юноши. И все одинаково могли получить от зрителей презрительное: «маскарапоз».
--------------------------------------------------------
маскарапоз (кырг.) - клоун, шут
