РуконогоеАвтор: Елена Маючая
Они следят за мной. Они знают, что я знаю. Жоре уже все равно, попивает себе винцо в компании ангелов и посмеивается. Его не достали, не успели. Какой же я идиот, придал более-менее сносную форму предсмертному Жорину бреду и отправил на литературный конкурс, деньжат срубить захотелось. Теперь вот сижу, перечитываю и жду, когда за мной придут…Это был какой-то подозрительный онколог. Врач не имеет права сообщать больному о неминуемом приближении пиздеца. Выразился он, правда, немного по-другому:
– Вообще-то, – сказал доктор, изучая мои последние снимки. – Рак головного мозга хорошо поддается лечению. Особенно, если вовремя провести радикальную операцию.
Пиздец крылся именно в этом – мне радикальную операцию не сделали. Химия вызывала обильную рвоту и потерю волос, но опухоли не наносила ни малейшего вреда. Мучиться мне по сведениям медицинских справочников и собственным ощущениям оставалось полгода-год, не больше. Однако, когда я уже начал составлять развлекательную программу последних месяцев жизни, доктор пригласил к себе в кабинет.
– У меня для вас, Георгий, две новости…
– Плохую я знаю. Давайте хорошую, – перебил я.
– Мой знакомый профессор открыл клинику для таких больных, как вы…
– Денег нет, – честно признался я.
Врач рассмеялся.
– Ну что вы, – продолжил он. – Лечение и пребывание в клинике абсолютно бесплатно.
– В чем подвох?
– Да никакого подвоха. Просто лечение проводится экспериментальными препаратами. Вы само собой можете отказаться, но я подумал…
– Я согласен при одном условии: больше никакой химии.
– Нет, нет. Вы и так уже прошли полный курс. Профессор использует только передовые технологии, но нужны добровольцы.
– Где находится эта клиника? – поинтересовался я.
– Достаточно далеко отсюда, – уклончиво ответил доктор. – Мы вас туда доставим.
– А поездка не прикончит меня раньше времени? – после химиотерапии постоянно мутило, не было желания блевать всю дорогу.
– Я дам вам снотворное, будете спать как дитя, проснетесь уже в клинике, – улыбнулся он. – Если согласны, то завтра вас там будут ждать.
Мне еще тогда показалось, что улыбка у него получилась несколько натянутая, но в эту минуту так заболела голова, что я поспешно кивнул, подписал какие-то бумаги и пошел собирать вещи. Жить захотелось как никогда сильно.
Как долго меня везли, не знаю, потому что обещанное снотворное доктор вколол еще ранним утром. Есть подозрение, что это было не просто снотворное, уж очень стало заебись. Временами я просыпался, вертел головой и пытался понять, где нахожусь: в поезде или в самолете, но тут же подходила толстожопенькая медсестричка со шприцем в руке и сон, граничащий с галлюцинациями, продолжался. Очнулся, когда меня по длинному коридору на носилках тащили два плечистых мужика.
– Куда его? – спросил один из них у семенящей рядом медсестры. – В пятую?
– Нет, нет. Пятая пока занята. У донора на следующей неделе повторный забор материала. Давайте в двадцать вторую.
Навстречу нам на каталке везли другого больного.
– Из операционной? Как прошло?– спросил тот, что держал носилки сзади, когда мы поравнялись.
– Не очень, – ответили ему.
Мужчина на каталке громко стонал. На простыне, накрывавшей его до самого подбородка, в тех местах, где должны быть левая рука и левая нога, расплылись два больших красных пятна.
– Не выживет, – равнодушным тоном сказала медсестра.
В палате меня переложили на кровать.
– Спит еще. Скажи профессору, что 73-й доставлен в целости и сохранности, – заржал человек в форме и игриво ущипнул медсестру за жопу.
Дверь за ними закрылась, щелкнул замок. Я сел и огляделся. Кожаные тапочки рядом с кроватью, раковина, унитаз, душевая кабина, вафельное полотенце на тумбочке, решетка на окне. Подошел к окну. Домик из красного кирпича с надписью «Пропускной пункт», высоченный металлический забор, за забором верхушки елей, на горизонте очертания заводских труб. Моя палата находилась на первом этаже.
Я походил по комнате, напился из-под крана – после снотворного долбил страшный сушняк, снова лег и задремал. Проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит. Рядом с кроватью, действительно, стоял лысый сухонький старичок в белом халате, разглядывал меня и умильно улыбался.
– Здравствуйте. Разрешите представиться. Профессор медицины Воронцов Петр Григорьевич, – и протянул руку.
Я пожал и сел.
– Вы уж извините, что потревожили. Решили вот не затягивать с первичным осмотром. Сейчас Лорочка придёт, и начнем.
Тут у меня громко заурчало в желудке.
– Вы, наверное, еще не кушали? – заботливо спросил профессор. – Ну конечно. Лариса, захвати обед, – крикнул он, выглядывая в коридор.
Пришла Лариса – та самая, оберегавшая мой сон всю дорогу, и принесла гречневую кашу с печенью и апельсиновый сок.
– Ешьте, ешьте, я подожду, – сказал профессор. – Это полезная пища. Витамин А необходим для регенерации кожного покрова, а витамин С для сосудов. Нам ведь нужны здоровые сосуды? – подмигнул он Ларисе.
– Вообще-то, у меня рак головного мозга, а не атеросклероз, – заметил я.
– Знаю. Разумеется, знаю. Но здоровые сосуды, согласитесь, не лишнее.
Я согласился. После обеда начался непосредственно осмотр. Я был удивлен тем, что моя голова интересовала Петра Григорьевича в последнюю очередь. Основное внимание он уделял рукам и ногам.
– Что с коленом? – спросил он, исследуя коленную чашечку. – Похоже на Осгут-Шляттера.
– Травмировал. Потом шишка выросла. В футбол в юности играл.
– Ай-ай-ай, – покачал головой профессор. – Ай-ай-ай. Как нехорошо, голубчик. Нужен вам был этот футбол? Лорочка, запиши: левая ни к черту.
Он внимательно рассматривал каждый палец, каждую венку, каждый шрам, трогал бицепсы, просил согнуть ногу в колене, а потом встать на носочки.
– Отлично. Превосходно, – повторял он. – Если б не левая, можно было бы сказать, идеальный экземпляр.
Потом бегло полистал историю болезни, и, позевывая, что-то шепнул на латыни медсестре.
– Дважды в день, – добавил уже на русском. – На диету можно не садить, лишнего веса нет. Да, и не забудь про гимнастику. Если жив пока еще, гим-нас-ти-ка, – и, напевая, вышел из палаты.
На этом все обследование и закончилось. Началось то самое экспериментальное лечение. Оно заключалось всего в двух пунктах. Первый, мне утром и вечером вводили внутривенно какую-то наркотическую срань, от которой не только прекращались головные боли, но и вообще хотелось загнуть раком весь мир и трахнуть от души. Второй пункт, перед завтраком и инъекцией меня заставляли делать гимнастику, за этим периодически следил сам профессор.
– Правой, правой, – командовал он, когда я делал махи ногами. – Левой не обязательно. Эх, футбол, футбол.
Кормили разнообразно, но постно.
– К чему нам холестериновые бляшки? – пожал плечами Воронцов, когда я посетовал на отсутствие свинины.
Выйти в коридор я не мог, после каждого визита медперсонала дверь запирали.
– Не к чему на сквозняках шастать. Организм ослабленный, мигом воспаление легких схватите, – объясняла Лариса.
По той же причине мне не разрешали гулять. В часы, когда экспериментальный препарат переставал провоцировать галлюцинации, было скучно – развлечений-то никаких. И тогда я сидел на подоконнике и глазел на улицу. Обычно двор был пуст, лишь из «Пропускного пункта» выходил покурить охранник, или приезжала машина с рекламой «Веселого молочника». Или, еще реже, на носилках выносили что-то завернутое в черные пакеты и грузили в небольшой фургончик. Вот, в общем-то, и все передвижения.
В коридоре примерно раз в неделю кричали:
– Отпустите! Вы-ы-ы-родки!
Но после короткой борьбы все смолкало, а часа через два слышались стоны, шаги и звук, с которым едет каталка. Что именно там происходило, подсмотреть я не мог – конструкция замка не позволяла.
Так прошло месяца два. За это время в схеме моего обследования и лечения кое-что изменилось. У меня стали практически ежедневно брать кровь на анализы и уменьшили дозу того замечательного препарата. Я почувствовал это сразу же: вернулись головные боли, стало трудно говорить, кроме того очень ломило в суставах, и началась бессонница.
– Скоро переведем вас на более эффективное лекарство, потерпите немного, – успокоил профессор, в сотый раз ощупывая мои конечности.
В одну из бессонных ночей я услышал, как Воронцов говорит кому-то:
– Ларису убрать. Умудрилась забеременеть от 51-го, в декрет собралась. Завтра же убрать. Только по-тихому. Вот до чего блядство доводит. Эх-хе-хе.
Больше толстожопенькую медсестричку я не видел. Вместо нее стала приходить обрюзгшая бабища с большими руками и ногами. При виде ее моя утренняя эрекция мгновенно вяла.
Вскоре лекарство перестали колоть совсем. Ломало так, что я валялся на полу, сжав в зубах тапок. Или орал благим матом.
– Дайте хоть анальгин, – умолял я Воронцова, заглянувшего проведать меня поздним вечером.
– Нельзя. Ни в коем случае нельзя. Кровь должна очиститься, – гладил меня по голове профессор. – Через пару дней начнем новое лечение. Мужайтесь.
– Да пошел ты! – не выдержал я.
В этот момент в палату вошел медбрат.
– Петр Григорьевич. Машина подъехала.
– Иду, иду, – заторопился Воронцов и похлопал меня по плечу. – Через пару дней, Георгий, через пару дней.
– Я закрою, – сказал медбрат, пропуская профессора вперед.
Через какое-то время я потянулся к графину с водой. На тумбочке лежала связка ключей, забытых второпях профессором. Сбегать я и не думал: куда, зачем? Просто решил воспользоваться случаем и поискать наркотики, которых наверняка было до хрена в этой странной клинике.
Прислушался – тишина. Трясущимися руками вставил в замок ключ с цифрой 22, открыл дверь, огляделся – никого. Метнулся вправо – палаты, «Ординаторская», «Перевязочная», влево – лестница. В коридоре хлопнула дверь, кто-то шел в моем направлении. Обливаясь липким потом, я взбежал на третий – последний этаж. Потрусил по коридору, стараясь не шуметь и читая таблички: «Операционная №1», «Операционная №2», «Лаборатория». Вставил ключ с меткой «Л», проскользнул, пошарил, но ничего подходящего не обнаружил – одни микроскопы и пробирки. На следующей двери была табличка «Профессор Воронцов П.Г.». «Ага, – подумал я. – Уж у тебя-то наверняка есть то, что мне надо».
Кабинет профессора состоял из двух комнат. Сначала я обшарил первую, выбрасывая на пол содержимое шкафов и письменного стола. Кинулся к двери второй комнаты – заперто, нашел нужный ключ, открыл. В темноте кто-то шевелился. Крыса – промелькнула мысль, пока искал выключатель. Щелкнул.
– Бля-я-я-ядь! – заорал я, забыв про всякую осторожность. – Бл-я-я-я-ядь!
В углу комнаты была не крыса, а невиданное прежде существо. Передо мной было не животное, но и не человек. Потому что у человека есть голова и туловище, может не быть конечностей, но голова и туловище обязательно. А у твари, копошившейся в углу, их не было. Только рука и нога, сросшиеся между собой. Правая нога, а сверху правая рука. И все. Ни глаз, ни ушей, ни рта. Как оно («оно» потому что пол определить было нельзя) почувствовало моё присутствие, не знаю, возможно, уловило вибрацию от шагов. Руконогое ловко допрыгало до меня и протянуло руку к лицу. Я отпрянул назад, видимо, руконогому это не понравилось, потому что оно схватило меня за пижаму и начало трясти. Я принялся отрывать от себя мерзкую тварь, но этим разозлил еще больше. Руконогое на секунду отпустило пижаму, присело, размахнулось и врезало под дых. Я согнулся, оно со всей дури стукнуло по затылку, а когда упал, принялось прыгать и скакать на мне. Что было дальше, не помню – потерял сознание.
Очнулся в своей палате, прикованный наручниками к кровати. Рядом на стуле сидел профессор.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он.
– Хуево, – руконогое сломало мне несколько ребер, и теперь каждый вздох давался с трудом.
– Вот до чего доводит любопытство, – Воронцов погрозил пальцем. – Что вы искали в моем кабинете?
– Наркотики, – честно признался я.
– У меня в кабинете? – удивился он. – Какая глупость. Кстати, как вам мое творение? Потрясающе, не так ли? – спросил он, наклонившись ко мне.
– Ужасно. Это вы создали эту тварь?
– Я, – гордо ответил профессор.
– Но зачем?!
– Чтобы продлить жизнь таким безнадежным больным, как вы. Донор, у которого взяли материал для моей деточки, просто бы умер. У него были очень больные почки. Но благодаря мне часть его продолжает жить…
– Да разве ЭТО жизнь?! – не выдержал я.
– Конечно! – радостно сказал Петр Григорьевич. – Моя руконогая деточка очень даже живая. Вон как вас отделала!
– Но ведь у нее даже головы нет! – не унимался я. – И сердца!
– А вот тут вы, Георгий, очень ошибаетесь. Сердце есть, искусственное. «Питается» она физиологическим раствором, обогащенным кислородом. Это ведь мозгу надо много кислорода, а ручкам-ножкам нет.
– А желудок есть? А кишечник? А почки?
Профессор покачал головой.
– Избыток жидкости скапливается в тканях. Регулярный лимфодренаж – и никаких проблем, – улыбнулся он.
– Но чем она думает? Сосудами? – усмехнулся я.
– Ну так далеко медицина еще не зашла, – рассмеялся Воронцов. – Но ведь искусственный разум никто не отменял.
Я сообразил:
– Значит, руконогое робот?
– Я бы так не сказал. Действия робота соответствуют заданной программе. А руконогое, как вы его называете, ведет себя несколько иначе. Взять, к примеру, вас. На других-то оно не нападало. И вообще, ласковая такая, послушная деточка была. Избиение не было запрограммировано. Возможно, это сбой. Или начинает зарождаться собственный интеллект, – и профессор посмотрел на меня абсолютно безумными глазами.
– Но для чего все это?
– А разве нашей стране не нужны рабочие руки? Вы только вдумайтесь, из одного умирающего человеческого организма получается два здоровых крепких руконогих. Обществу сплошная польза – не надо больше работать на вредных производствах, да вообще не надо работать. Для этого будут созданы миллионы руконогих. Колоссально, правда? Жаль только, что из вас получится одна руконожка. Да и то никаких гарантий, из 144 созданных мной творений выжило только одно, остальные… Эх-хе-хе, – Воронцов достал из кармана платок и промокнул глаза.
Несколько минут прошло в молчании. Я осмысливал услышанное, а профессор вздыхал, переживая, наверное, о высокой смертности среди руконогих. Потом он тщательно осмотрел мои правые конечности и немного повеселел:
– Слава богу, все кости целы. Завтра будем забирать донорский материал. Скоро конец вашим мучениям. Вы рады?
– Опизденеть как, – не своим голосом ответил я.
– Тогда до завтра. И постарайтесь выспаться, ампутация, знаете ли, это очень серьезно, – и вышел из палаты.
«Да уж куда серьезнее» – подумал я, когда за ним закрылась дверь.
Ситуация, в которой я оказался, была безрадостной, с какой стороны не посмотри. В любом случае мои шансы на выживание равнялись нулю, опухоль добила бы меня через пару месяцев. Профессор по сути лишь немного бы ускорил процесс. Я боялся не смерти, а того, что Воронцов называл «жизнью». А вдруг эксперимент сумасшедшего ученого вновь удастся? Вдруг отделенные от моего тела конечности выживут? А потом, когда профессор наладит массовое производство руконогих, меня, как и других жертв адских замыслов Воронцова, поставят к какому-нибудь станку и заставят въебывать без сна и отдыха, давая лишь короткий перерыв на прием физиологического раствора и лимфодренаж. Больше всего я боялся, что стану руконогим быдлом.
Можно было покалечить правую руку или правую ногу, или обе вместе. Тогда, из-за невозможности сделать из них здоровый быдло-комплект, меня просто бы прикончили. Однако нанести себе серьезные увечья одними ногами (руки-то у меня были прикованы) не удалось. К тому же меня и так сильно ломало, дополнительная боль была просто невыносима. Оставалось надеяться на какой-нибудь счастливый случай.
На следующее утро за мной пришли два медбрата. Сняли наручники и потащили к лестнице. Я попытался вырваться, получил в ухо. Закричал, получил в глаз. На этом сопротивление и закончилось. Меня заставили подняться на третий этаж. В «Операционную №1». Увидев стол, на котором меня должны были разделывать, медсестру, раскладывающую инструменты, и приветливо улыбающегося профессора, я жидко обосрался. Причем не в переносном, а в прямом смысле. Дерьмо потекло по ногам. В воздухе завоняло страхом.
– Мыться немедленно! – заорал Воронцов, явно огорченный моей трусостью.
Стараясь не испачкаться, медбратья поволокли меня дальше по коридору и втолкнули в «Душевую».
– Слышь, засранец, чтобы без фокусов. И про мыло не забудь.
Я стоял, продолжая испражняться.
–Не-е, ты как хочешь, – обратился один медбрат к другому. – А я снаружи подожду.
– А я вообще вниз сбегаю, кофе допью, а то глаза слипаются. Мойся, гаденыш! – ответил второй и пихнул меня ногой.
Я разделся, встал под душ и постепенно успокоился. Через пару минут у меня уже был готов план. Рисковый, правда, но что делать.
Я вышел из кабинки и притаился за дверью.
– Ну, ты еще долго плескаться будешь? – медбрат, приоткрыл дверь и просунул голову.
Я изо всех сил (а силы были, страх и отчаяние, сменились яростью) шарахнул дверью по башке. Брызнула кровь, послышался хруст, медбрат охнул и упал. Наверное, надо было надеть его халат и попробовать выйти из этой экспериментальной клиники, но я так не сделал. Я, как есть, голый, вломился в «Операционную №1», схватил скальпель и приставил его к горлу Воронцова:
– Где ключи от кабинета? В кармане?
Профессор торопливо кивнул.
– Тогда живо в кабинет! А ты, сука, сиди здесь и не дергайся! – крикнул я медсестре.
Руконогое явно любило профессора. Почувствовав, что ему угрожает опасность, оно в два скачка добралось до меня и попыталось ткнуть пальцем в глаз. Но не тут-то было. Я полоснул скальпелем по запястью твари, перерезая сухожилия. Кисть безвольно повисла. Воронцов, которого я держал другой рукой, бился в истерике:
– Не-е-ет! Деточка моя!
От подобной жалости, я окончательно озверел: толкнул Воронцова в угол, сам схватил стул и обрушил на руконогое. Еще. И еще. Пока оно не перестало дергаться. А потом, для полной уверенности, стал колоть, превращая творение профессора в кровавое месиво.
По коридору бежали. Спастись можно было, только взяв Воронцова в заложники.
– Я убью его нах*й. А ну, скажи им, – и я легонько ткнул Петра Григорьевича скальпелем в плечо.
Воронцов завизжал, как свинья:
– Прочь! Все прочь! Не мешайте ему!
Так мы добрались до второго этажа. И тут профессор стал обмякать и синеть. Наверное, я слишком сильно давил ему на горло. А может от пережитого его хватил инфаркт. Тащить Воронцова дальше не было возможности. Я пихнул профессора в спину, он покатился по ступеням, как мешок с картошкой.
В тот день звезды явно были заодно со мной. У входа в здание стоял «Веселый молочник». Выкинув водителя на улицу, я прыгнул за руль и ударил по газам. Навстречу из «Пропускного пункта» выбежал охранник. Я направил машину на него. Охранник отлетел с глухим стуком. Через секунду, разъебав передок о ворота, я был на свободе…
В полицию обращаться не стал. Представил, как последние дни буду проводить не в нежных героиновых объятиях, а в беседах со следователем, и решил, что имею полное право промолчать. Тем более что руконогое и профессор мертвы. Да и вообще, свою миссию по спасению России от Воронцовского быдла я выполнил.
Жоре повезло. А мне нет. Профессор выжил. Он оставил комментарий под моим текстом: «Ну не совсем так. У меня случился инсульт. Кстати, не было ли у вас травм рук и ног?». И подписался: профессор. Это не просто клиника, это целая система. Завербовали мою девушку. Вчера она потрогала мои бицепсы и сказала: «Дорогой, у тебя такие сильные руки». Бля-я-я! Они уже возле двери. Живым не дамся. Я готов к этой встрече –
выкусите! Жора, оставь мне винца. Я иду к тебе. С десятого этажа. Звонят в дверь. Ха-ха-ха! Какие коварные, говорят голосами друзей. Не выйдет! Слышите, не выйдет! Всё. Пора. Пора-а-а-а-а…
