Девочка ещё ни разу не умирала. Она слышала, правда, что можно чахнуть от Любви, погибать и вновь воскресать. Девочка ещё ни разу не умирала, Вечная. Лес дал понять косогору, тому, что за косогором; ближним селениям; обитателям рек, других лесов, живым и мертвым; Лес дал понять-и строго и твердо- Она никогда не отойдет в поля дальние, и будет лучше, и будет спокойнее (о, как, вопреки всякому вздрагиванию людскому, любит покой лес), если забудут, вытравят из своих сердец, памяти чуть слышную поступь Её.
Лес, суровый с виду, но бесконечно мягкий в своей древней душе, имел смутное представление о том, что содержит в себе человеческое сердце, что хранит память.
На этом наша сказка заканчивается, Девочка не желает говорить и чертить на снегу -не желает. Своенравная, что поделаешь. Учтива только со старым и малым. Злится на себя; уподобилась дикому кабану- съела прошлогодние желуди. От злости дальше грызёт.
Не расскажет. Не расскажет, как повадился к ней летом Пастушок со своей свирелью. Уж обрадовалась ему, да так, что расспросить забыла, кто путь указал, какую тропинку вероломную надобно изничтожить. Чьи следы замести. А Пастушок не думал вовсе игрой своей приваживать, вынудил пойти следом, разлегся на солнцепеке. Девочка страсть как не любила солнечные лужайки: сытые, балованные, они нежились и красовались многоцветьем, дразнили жирными ягодами. Лежит Пастушок, вихор пшеничный поправляет, в дреме басит под нос, нет-нет да и глянет на притаившуюся слева. То слева, то справа- томится бедняжка. Так провели Они всё лето, неизвестное лето, после которого Девочка тайком, в ночь безлунную приходила на лужайку, рвала что под руку попадалось: травы, цветы, ягоды поздние. И не понять ей было, глупышке, что это пустое, ведь всё вокруг- вечное. Только руки изрезала. Должно быть, изрезали. Нарочно днем лужайкины прелести спят- чтобы ночью дозор нести.
Вскоре пришёл другой Пастушок, на галчонка крупного похожий, долговязый и тёмный. И снова отправилась следом за ним Девочка. И снова по ночам металась в травах.
Птицы-Трещотки однажды нашли под елью Сонную, разлетались над ней, рассказали всю правду о Пастушках, как один другому передавал заветное, как прознали Они о тропинке, и куда та ведёт, и кому ненавистна, неузнанная.
Полетали Птицы над ней-посмеялись Птицы над ней. Забилось сердце Девочки в тревоге, так птенцы Трещоток вскорости будут биться о прутики, когда затмит им веселое зеленоватое солнце крушинный водопад волос. Увидят Склоненную. Та помедлит и ...пожалеет. Как жалела тех Пастушков. Так да не так. Сама не поняла- как. Задумалась, стыдно Ей перед Лесом. Поклялась отомстить жестоко, решила Волка повидать на тропе ночной, подговорить его, молчаливого и бессердечного, на новое злодейство.
Волк не удивился просьбе, усмехнулся в шубу свою волчью, головой лишь поник и хитро глазами замерцал.
Пришлось Девочке выбраться из леса, у самого края блуждать. Притаилась она за хмурой Осиной . «Паучок повесился», - сказала тихо. Завидела Пастушка, того, что на галчонка был похож (первый, слышала, Караси толковали, утонул в пруду). Идёт Чернявенький-он!, слегка прихрамывая идёт: рана от челюстей капкана не зажила ещё. Вдруг волчьи зубы клацнули…Стой. Подбежала Девочка к Волку, прижалась к Матерому, в шерсть лицом зарылась. Поглаживает. Стой, Волк. Я передумала. Плюнул только Волк с досады, слабо куснул за шею, словно поцеловал- и был таков. Любил Волк, молчаливый и бессердечный, Девочку.
Так, прихрамывая, добрался благополучно домой в тот вечер темноокий юноша. Смотрела Ему в спину долго, кляла себя…Забылась тяжело во сне. Под заметно повеселевшей Осиной. А поутру обнаружила у ног своих Мужика, чужого, бородатого. «Лесное чудище краше»,-заключила Девочка. Но не выдала своего неудовольствия.
Лес был строг, но ещё больше погруженным казался в свои лесные заботы, или в раздумья многовековые. Вздыхал Лес: вздыхала вечная невеста Осина, вздыхали Птицы-Трещотки, намаявшиеся за день доносить, распускать… Вздыхала всё ещё томно Лужайка. И Девочка вздыхала. Никак не могла решить, что следует сказать бородатому пришельцу, когда он снова найдёт Её, сомлевшую и беспомощную. Что же сделать. Как отвадить. Задумала написать. Грамоте её обучал Филин. Давно это было. Ещё при Господах.
Почтовых голубей, важно снующих в небе, в том куске неба, что за лесом виднеется, Она презирала, но всё же присвистнула. Голубь услышал издалека, на лету обернулся. Девочке повезло- оказался новичком в своем деле, Голубь не знал забот. Он любил медлить, и потому заскользил по воздуху в другую сторону. Но это был очень любопытный пернатый товарищ. «Вот, милый, тебе письмо…» -произнесла оробевшая вмиг Девочка, Голубь-то был городской. И что-то жалко зашептала Ему на ушко. Взлетел Голубь молодецки, взмыл в небо.
Расстроенная, побрела к Осине. «Ты письмо моё, милый, не комкай…»-вспомнила Девочка строки, которые по ночам проухивал Филин. Он рассказывал про Ту, что написала. Про Горбоносую...Давно это было. Ещё при господах.
Уже в пути, чтоб никто не видел, Сизокрылый прочёл, примостившись на случайную жердочку: « Я нахожу, что вы грубы…» И всё в таком духе.
...Долго вертелся в руках мужицких клочочек желтой бумаги. Но как ни суживал глаза бородатый грубиян, как ни топтался на одном месте,- так ничего понять и не смог.
Лес всё понял. Лес почувствовал прежде. И сокрыл Девочку от глаз людских. С тех пор никто из пришлых не будил Спящую, разве что Волк. И Чудище Лесное, которое бревешко и не подумало вытащить…
И всё-таки Она умирала.
Я долго смотрела. Наблюдала за Ней. Наверное, Я-Осина. С тех пор как повесился Паучок, я докучаю Лесу заунывными песнями, трепетом, поздним обнажением. Ветер облетает меня. Дождь берет силой, измывается.
Мы обе так устали умирать.
Усни и Ты.
Сообщение отредактировал Terniata: 16 Апрель 2013 - 19:14
