Сообщений в теме: 18

[Radda]

Снег хрустел под тяжелыми кожаными сапогами Госпожи Радды. Она вышла прогуляться вокруг Замка, развеять тоску. Никто не должен видеть, что Морд-Сид умеют тосковать или вообще чувствовать что-либо. Любые слабости были вытравлены еще в далеком детстве.
Но тоска подступала неотвратимо. В обширной библиотеке замка хранились десятки тысяч книг со всех миров от начала времен. Просмотрев за две недели уже пару сотен, Госпожа Радда так и смогла найти обратного пути домой.
Обитатели Замка косо поглядывали на суровую Морд-Сид. Она уже давно к этому привыкла. Страх – главное оружие этих воительниц. Однако, впервые за всю свою жизнь, Радда не хотела, чтобы ее боялись. Это новое ощущение пришло вместе с кусочком тепла, закравшимся в обледеневшую душу Морд-Сид вместе с ее новыми знакомыми. Даже не смотря на то, что обитатели Замка считали Морд-Сид неким племенем.
Усмехнувшись при мысли, как воспримут эту новость ее подруги, когда она им расскажет, Госпожа Радда бодро зашагала к Замку. Перед самым входом наклонилась, зачерпнула горсть снега перчатками из кроваво-красной кожи и растерла в руках. В ее мире снег в горах Д’Хары пах точно также.
Снова подступила тоска. Закат неотвратимо наступал, скрывая от глаз многочисленные башни и башенки Волшебного Замка. Радда решила погреться у камина и застала возле него всех обитателей. Леди Ровена полулежала на софе, недовольно поглядывая на мсье Никольского, никак не желавшего возвращать ее картину на законное место. Лестада, предпочитая держаться подальше от огня, скрылась в полумраке неосвещенного угла гостиной вместе с серебряной корзинкой для фруктов, наполненной яблоками. Джаста Дэ о чем-то увлеченно рассказывал Каруин, но она, кажется, мало что понимала из его речи, восторженно глядя ему в глаза. Скирлин стоял возле камина и грел руки. Фертес заметила застывшую в отдалении Радду и весело помахала рукой, приглашая присоединиться к собравшимся. С трудом удержавшись от улыбки, Морд-Сид подошла и села в кресло напротив. До этого дня ведьма предпочитала обходить ее стороной.
- Вам грустно, Радда? Вы единственный человек из тех, кого я знаю, кто никогда не улыбается, - участливо поинтересовалась Фертес.
- Меня не научили улыбаться, - пожала плечами Госпожа Радда и уставилась на огонь.
- Оу, трудное детство, Госпожа? – раздался голос мсье Никольского, - я люблю тяжелые истории. Расскажите о своем неудавшемся детстве и безжалостных маньяках-родителях.
- А я люблю тяжелые увечья, - ровным тоном ответила Морд-Сид и мсье Никольский заметно сник. Фертес, чтобы загладить неловкость, обратилась к Радде:
- Вы много книг прочитали за эти дни. Расскажите историю из них, погрустим вместе.
Радда задумалась, сжала в руках свой эйджил и начала:

Сообщение отредактировал Radda: 02 Декабрь 2012 - 22:05

[Radda]

Страсти людские

Автор: Radda

Утро выдалось теплым и солнечным. Рыжий иноходец рысцой мчался по зеленой лужайке в поместье барона Грандвэлли. Юная наездница уверенно сидела в мужском седле, задрав ворох нижних юбок настолько, что порой проглядывали кружевные панталоны. Остановившись у крыльца, виконтесса Грандвэлли ловко спрыгнула с лошади, в последний раз продемонстрировав несметное количество кружев, рюшек и оборочек своих нижних юбок. Из дома выбежал лакей и, взяв иноходца под уздцы, повел в конюшни.
Мисс Дайнем, гувернантка в доме барона, спускалась к своей воспитаннице с крайне недовольным видом. Это была чопорная женщина лет сорока – сорока пяти, с ранней сединой на собранных в пучок волосах и тонкими, вечно поджатыми губами. Она старалась двигаться со спокойным достоинством, но неудовольствие то и дело прорывалось сквозь привычную маску холодного безразличия.
- Мисс Бекка, я уже не раз просила не отлучаться из дому без моего ведома. Барон дважды интересовался Вашим местонахождением. Не говоря уже о том, что поездка в мужском седле не подобает юной леди.
Виконтесса Грандвэлли, не дослушав и до середины речи, легко взбежала по ступенькам к дому, на ходу стягивая с изящных рук тонкие лайковые перчатки. Швейцар, чинно поклонившись, распахнул перед ней парадные двери особняка.
Ребекка Грандвэлли была единственной дочерью барона Грандвэлли, самого богатого человека в Ирландии. Природа щедро одарила ее живым умом и привлекательной внешностью, а отец – титулом и богатством, так что виконтесса бесспорно считалась самой завидной невестой во всем Соединенном Королевстве. У барона всякий раз щемило сердце при мысли о неизбежном расставании с дочерью. Совсем скоро они отправятся в Дублин, где у Ребекки состоится дебют в высшем обществе Ирландии. Если же там не найдется достаточно блестящая для его дочери партия, то следующий светский сезон она откроет уже в Лондоне.
Барон Грандвэлли, по обыкновению, курил сигары в библиотеке, по совместительству служащей кабинетом. Это был высокий, плотный мужчина, с изрядной проплешиной на голове. Получив изрядное наследство в молодости, он разумными вложениями десятикратно увеличил свое состояние. Хаммерфилд, самое обширное поместье барона, славилось своими конюшнями. Никаких рабочих кляч в Хаммерфилде, только отборные породистые скакуны, покупать которых приезжали со всей Европы.
Ребекка без стука вошла в библиотеку. Она вообще вела себя крайне дерзко. Чрезмерно избалованная отцом, она ни в чем не знала отказа. Самые лучшие лошади, самые дорогие украшения, самые модные наряды всегда были к услугам виконтессы Грандвэлли.
- Отец, мисс Дайнем сказала, что ты меня ищешь? Я ездила проветриться. В Хаммерфилде, конечно, чудесно, но скукотища здесь невообразимая!
- Следи за своей речью, Бекка. Юной леди не пристало выражаться подобным образом.
- Когда ты говоришь нечто подобное, то напоминаешь мне мисс Дайнем, только с лысиной и бакенбардами.
Воображение барона мгновенно нарисовало ему эту картину, и он невольно рассмеялся. Бекка просто слишком живой ребенок, сказал он себе. С возрастом это пройдет.
- Ступай, переоденься к завтраку. А то ты похожа не на леди из почтенного рода, а на чумазого поросенка.
Озорница с улыбкой чмокнула отца в лысую макушку, и выпорхнула за дверь. Сегодня завтрак обещал быть не столь унылым, как обычно. Ожидали гостей, приехавших смотреть лошадей для королевских конюшен. В прошлом году приезжал довольно забавный старичок с кучей интересных историй и пикантных придворных сплетен. Отцу даже пришлось прерывать его раз или два, когда сэр Райли доходил до особо деликатных подробностей.
Ребекка поднялась в свою комнату и начала перебирать наряды, в поисках подходящего платья для светского завтрака. Остановилась на светло – голубом платье, прекрасно подчеркивающем яркую синеву ее глаз. Пэгги, служанка, помогла одеться и уложить волосы. Ничего замысловатого, в конце концов, это всего лишь завтрак с немолодым отцом и его еще более немолодым гостем.
Гость прибыл уже вечером. Мисс Дайнем поднялась в комнату Ребекки, чтобы пригласить к ужину. Та коротко взглянула в зеркало и, оставшись довольной отражением, спустилась вниз. Барон и сэр Райли уже ожидали в столовой. Мужчины вскочили со стульев при виде виконтессы, а гость почтительно взял ее руку для приветственного поцелуя.
Повар Хаммерфильда, ирландец Патрик, сегодня постарался на славу. Специально для знатного гостя подали ужин из семи перемен. Особенно удались фаршированные крабы. Как и всегда, разговор плавно перетек на общих лондонских друзей барона и сэра Райли.
- Как поживает граф Милсуори? Я, признаться, уже очень давно не получал известий из столицы, - крайне предсказуемо вопрошал барон. Виконтесса Грандвэлли от скуки закатила глаза. Еще от силы пятнадцать минут, и она под благовидным предлогом улизнет в библиотеку. Но ответ сэра Райли заставил испариться всем думам о побеге.
- Как, вы не слышали? Его сын, сэр Альфред, был убит месяца два тому назад. Весь Лондон гудит об этих событиях. Не далее как на прошлой неделе Высокий Суд разбирал дело об этом тройном убийстве и приговорил преступника к казни через повешение.
- Тройное убийство? – машинально перекрестился барон, - Бекки, ступай в свою комнату, подобные рассказы не предназначены для дамских ушей.
- Какой ты старомодный, па, - возмутилась виконтесса Грандвэлли, - я знала сэра Альфреда, еще когда мы были совсем детьми. Мне тоже интересна его участь.
Обреченно вздохнув, барон жестом предложил сэру Райли продолжить рассказ.
- Осужденный работал портным для нескольких знатнейших семейств Англии. Говорили, что даже сама королева как-то раз заказала ему парчовую накидку, и осталась крайне довольна. Его звали Мидлок, Джеймс Мидлок. У него была дочь, прелестнейшее создание, но, к сожалению абсолютно неумное. Она была наивна и простодушна, в своем развитии более напоминавшая семилетнего ребенка. Беатрис – так ее звали. Беатрис помогала отцу в швейной лавке, относила готовые вещи заказчикам и вышивала.
Семья лорда Милсуори была постоянным клиентом Мидлока. Так сэр Альфред и увидел ее впервые. Он, и еще двое знатных сорвиголов, заприметили девушку во время ее визита в особняк вместе с отцом. Пока Мидлок беседовал с леди Милсуори, они сделали попытку заговорить с девушкой. Каково же было их изумление, когда они обнаружили, что за девушка перед ними. Но ее болезнь не только не отпугнула их, а наоборот, привлекла своей необычностью.
После первой встречи сэр Альфред, сэр Джон и сэр Артур начали наперебой закидывать бедную девушку цветами, подарками и всяческими знаками внимания. Мидлок непреклонно отсылал подарки обратно дарителям, но те подкарауливали девушку на улице, произнося пылкие речи о любви и счастливом будущем. Беатрис же по-прежнему во власти своего недуга оставалась в полном неведении относительно их намерений.
Проходили дни, и трое друзей все больше распалялись любовью, и проникались все большей ревностью и ненавистью друг к другу. Прежде неразлучные, а теперь малейший повод перетекал у них в жаркие ссоры. Мидлок перестал выпускать дочь из дому. Обошел по очереди отцов юношей с просьбой урезонить сыновей.
Лондон звенел от восторга. Эту историю посчитали забавной и пикантной, знакомые же подстегивали молодых любовников к более решительным действиям. Город жаждал скандала. И он не заставил себя ждать.
Это был самая дождливая неделя осени. Как вам известно, наша прекрасная страна известна повышенной влажностью. Но в ту неделю дождь лил как из ведра несколько дней подряд, ни на минуту не останавливая низвержения своих вод.
Сэр Альфред, подогреваемый друзьями – собутыльниками, выкрал Беатрис из дому, вознамерившись заключить с ней брак в церкви Святого Варфоломея, о чем и договаривался со священником, когда его настиг сэр Артур. Доброжелатели успели сообщить тому о поступке сэра Альфреда, и он бросился на поиски, горя мщением и желанием заполучить девушку. В эту же церквушку примчался и сэр Джон. Они готовы были стреляться, но сэр Джон, наиболее разумный из всех троих, предложил предоставить выбор Беатрис. Остальные согласились, что это наиболее правильное решение.
Втроем они направились в комнаты, которые сэр Альфред снял специально для Беатрис. Они попытались объяснить несчастной девушке, чего хотят от нее, но та, дрожа от страха, забилась в углу. Молодые люди начали выходить из терпения, кто-то повысил голос, кто-то выхватил револьвер, началась свара. Беатрис, в ужасе прижав руки к ушам, выбросилась в окно. Комнаты находились на втором этаже, так что она была еще жива, когда по ней проехалась двуколка, переломив позвоночник.
Тело отвезли безутешному отцу. Произошедшее признали несчастным случаем, а юноши получили суровые выговоры по месту службы. Прошел месяц. Друзья уже забыли историю с несчастной девушкой, снова став неразлучными, как и прежде. А два месяца назад всех троих нашли в какой-то подворотне, заколотых чем-то вроде швейных ножниц.
Когда приставы пришли за Джеймсом Мидлоком, тот не стал отпираться. Только поцеловал портрет дочери, висевший на стене, и покорно протянул руки.
К моменту окончания истории сэра Райли, слезы полностью залили лицо юной виконтессы. Барон встал, подошел к дочери и поцеловал ту в макушку.
- Иди спать, дитя мое. Время позднее.
На этот раз без возражений Ребекка отправилась в свою комнату. Барон Грандвэлли же предложил своему гостю выйти на террасу и выкурить по сигарете. Задумчиво щелкнув гильотиной, он произнес:
- Возможно, мы с дочерью повременим с поездкой в Лондон. Какая развращенная молодежь! Даже подумать страшно, что один из этих юношей мог оказаться женихом моей Бекки.
А сэр Райли, менее чувствительный, как и всякий истый лондонец, просто наслаждался чистым воздухом Ирландии.

Сообщение отредактировал Antimat: 30 Январь 2013 - 21:25

[Radda]

Молчание тяжелой пеленой накрыло собравшихся. Скирлин застыл у камина с протянутыми к огню руками, словно забыв, как нужно двигаться. Каруин сложила руки на коленях, силясь сдержать набежавшие слезы. Леди Ровена покусывала губы, перестав кидать недовольные взгляды на мсье Никольского. А тот в свою очередь, нарушил повисшее молчание стуком бутылки о край стакана.
- Ну чего все такие скисшие, – Михас обвел глазами обитателей Замка, затем залпом осушил свой бокал и закусил шоколадкой, - хотите грустить? Так извольте. Будет Вам грустная сказка на ночь.
Мсье Никольский подмигнул Фертес, налил себе еще и заговорил:

[Radda]

Возлюби ближнего
Автор: Михас Никольский


Отец Егорий, аккуратно подобрав рясу, рыбачил с берега. Небо на горизонте только готовилось окраситься малиновыми разводами, мальчишки, неподалёку, тоже ещё забрасывали удилища, а местная мелкая живность, предчувствуя занавес дня, уже пыталась открыть охоту. Отец хлопнул себя по открытой шее, поднес ладонь к лицу и с досадой вытер остатки комара о тонкие льняные брюки, по-прежнему не желая пачкать чёрную рясу.

Он не любил своё новое место, хотя храм был отреставрирован отлично. Иконы и вся прочая деревянная мебель пахла новым временем, на полу – линолеум а ля паркет… Даже чадящий ладан и аромат пчелиного воска, казалось, не в состоянии были перебить неуловимый запах мебельного клея и опилочной «древесины».

В предыдущем храме сами стены словно были пропитаны молитвами, молодые прихожанки смотрели на него снизу вверх своими застенчивыми ресницами и нежно прикасались губами к протянутой ласково руке, глухие бабульки, не понижая голоса во время службы, одобрительно оценивали: «От какой хороший у нас батюшка, молодой, красивый, как хорошо читает!» По простоте своей пытались было навязать ему «каку-никаку матушку, шоб помогала», пришлось одну воскресную проповедь посвятить понятию целибата. Дело было не в карьеризме: в архиепископы не метил, как некоторые давшие обет безбрачия. Жена погибла вместе с дочерью и «любовником». Любить больше никого не хотелось. Обида, разочарование, слёзы и пожелание гореть в аду неверной.

Затем вдруг следователь показал видео на мобильнике дочери, та играючи снимала происходящее в машине и за окном на видеокамеру…Выяснилось, что жена попросила его друга свозить их за сюрпризом для мужа, охотничьим ружьём, о котором долго грезил Егор… Как только было доказано, что обнаруженное в покорёженном автомобиле зачехлённое ружьё принадлежит по праву Егору, следователь вернул клятое имущество потерпевшему.

И снова обида, только уже на себя, проклятия в свой адрес, покаяние, помощь местному священнику, послушничество и, наконец, рукоположение.

Отцу Егорию приятно было утешать людей и помогать им словом. Не за место в раю старался – казалось, от чужого горя что-то на сердце оттаивает, и становится легче от благодарных глаз…
– Ва-алька!.. Домой!.. – донёсся приближающийся голос Натальи, матери курносого рыболова, и ближе, – ужо отец с работы приехат, всё твою обещанную уху ожидат.

Мальчишки-рыболовы засобирались. И впрямь завечерело. Наталья неодобрительно косясь на отца Егория, словно бы и не священник был, даже, показалось, хмыкнула и, подхватив ведро сына, стала подталкивать загорелое чадо.
Священнику послышалось приглушённое бормотание:
– Сидит и ловит рыбу, богомолец… Давай, давай, шуруй, ужо вода, поди, закипат…
Отцу Егорию стало ещё грустнее: нет, не показалось… Он подождал, пока голоса утонут в тишине, и начал скручивать леску.

Вот уж воистину «каков поп, таков и приход». Район хоть и маленький, а в нём две церквушки. Расстояние между ними километров в пять, не больше. Народу мало, вот и воюет за каждого прихожанина приход, молитвой и проклятием, обещаниями вечной жизни да угрозами страшного суда.

Отец Егорий был растерян, когда на первой же исповеди одна из прихожанок,, Ирина, сдобная бабёнка, которую даже во время службы мужики-прихожане нет-нет плотоядно обнимали взглядами, заявила на наложенную суровым новеньким священником епитимью не пить спиртное сорок дней и молиться хотя бы по два раза в день: «А отец Леонид просто отпускает грехи…» И не приходила больше на службы…

Со временем, пока отец Георгий разобрался что к чему, из постоянных прихожан осталась одна бабка Татьяна со своим артрозом, да блаженный Мурза, которому было всё равно, с кем и кому молиться, лишь бы важно челом об линолеум бить… Даже отпевать звали только если уж совсем развезет непогода в непролазную грязь дороги и поля.

Отец Егорий попробовал было наведаться в соседний храм к коллеге-настоятелю, местной знаменитости , блюдущему Слово не один десяток лет, имевшего публикации как в местных новостных газетках, так и «Слове РПЦ». Пошёл в мирском одеянии, как прихожанин. Его обласкали и причастили, отпустив грех гордыни. Поговорить с отцом Леонидом тет-а-тет не удалось: после службы был заказан молебен, крещение, да вызвали на освящение новопостроенного дома. Когда отец Егорий приехал в следующий раз, как положено, в рясе и с крупным крестом на плоской груди, встретили не так приветливо, сухо пообещав передать просьбу батюшке, который уехал на поминки.

На той же неделе подвыпивший дядька Афанасий услужливо сообщил Егору, что, ыть, не спроста был пожар-то в прошлый раз. Угорел отец Иван, предшественник, замкнула ночью какая-то хрень в сарае, и задымилась пристройка-то. И посоветовал Афанасий не отбивать паству у отца Леонида.

Георгий недоумевал: какое же соперничество может быть между служителями Божьего Слова? Как можно разделять паству на «своих» и чужих? Закон-то для всех одинаково прописан: как службу вести, как грехи отпускать. Крепко поразмыслив, отец Егорий написал несколько писем в епархию с прошением о переводе, но получал один и тот же ответ: «Пока свободных вакансий нет».

В ту ночь было душно, как никогда. Месяц только готовился обновляться, так что вёдро можно было ждать не раньше следующей недели. Егор поднялся, накинул на голое тело рясу и, в потёмках, шаря по стене ладонью, пошёл во двор. Собака не лаяла – сдох пёс позавчера, подавился, видно, чем.

В темноте кто-то возился. Судя по голосам, было двое. Один, вперемешку с трёхбуквенными матами, тихонько приговаривал, расплескивая нечто, другой – подгоготывал и осторожно светил нешироким лучом вокруг дровяника.
– Эй! – отец Егорий негромко окликнул суетящихся, – в чём дело?.. Буду стрелять, предупреждаю, христиане... – сказал уверенно, хотя ружье мирно покоилось в сейфе спальни.

Возня прекратилась на мгновение, потом послышался грохот оброненной канистры, за ним – поспешный хруст кустов чёрной смородины, что росли рядом с храмом, – и топот удалился в другой конец села, разбудив собак.
Егор зажег свет и обошел владения: так и есть – стены нового дровяника и сами поленья политы соляркой, в углу двора валяется канистра и треснувший синий китайский фонарик…

Настоятель вернулся в дом, с час задумчиво пил с кислым смородиновым вареньем крепкий чай. Потом засобирался, повесил аккуратно одежду на стул, натянул джинсы и футболку. Сложил вещи в походный рюкзак, достал из сейфа ружье, так ни разу и не выстрелившее за два года. Оглядел домик, положил в рюкзак подаренный архиепископом молитвослов в посеребренной резной обложке, взял коробок спичек с плиты и вышел во двор. По-прежнему было тихо, только где-то брехали дурные собаки.

Егор, не прикасаясь руками, отшвырнул ногой канистру и фонарик подальше в кусты у ворот. Чиркнул спичкой и поднес пламя к маслянистым сухим поленьям. Огонь занялся быстро.

У дороги Егор перекрестился на желтые отблески, поправил на плече лямку чехла с ощутимой ношей и больше не оборачивался. Через несколько часов он будет у своего знакомого, работающего сторожем на стройке. Он обязательно подтвердит, в случае чего, что Егор ночевал у него и даже покажет несколько распитых бутылок. Не каждый же день собираются отдать задаром ружье… просто так… из одного человеколюбия. По пьяни, правда…

[Radda]

Мсье Никольский закончил рассказ, приветственно поднял бокал и отправился спать. Гости медленно разбредались по спальням, и только Скирлин остался возле камина, по-прежнему грея руки.
Утро в Замке наступило уже часам к десяти, и то потому лишь, что страдавший бессонницей Никольский зашел к каждому обитателю Замка и любезно сообщил, что уже не спит и всем желает того же, потому что долгий сон вызывает маразм в раннем возрасте.
Выслушав предложение от Радды «искупаться в собственной крови», мсье Никольский бодро зашагал в столовую, так как проспиртованный организм требовал пищу путем переваривания самого себя. По дороге заглянул в гостиную и обнаружил Скирлин мирно спящим возле камина. С предвкушением улыбнувшись, он подкрался к нему на цыпочках:
- А я проснулся! – во весь голос прокричал Михас ему на ухо, ожидая смертельного испуга или конвульсий, как минимум. Но Скирлин продолжал безмятежно дремать на коврике подле камина. Разве что сделался бледнее обычного.
«Да ну тебя, жестянка», подумал мсье Никольский и отправился удовлетворять голод всем, что могло попасть под определение съедобного. На самом деле, вопрос питания в Замке был предметом бурных разногласий. Благодаря неискоренимой брутальности, Никольский считал, что кухня – дело женское. Однако допускал возможность мужской помощи, если это не касалось его и его собутыльника на данный момент. Женские же мнения отличались завидным единством.
Радда предупредила, что превосходно обращается с холодным оружием и с тех пор вопрос кухни ее в принципе не касался. Лестада обещала поужинать тем, кто первый произнесет слово «готовка». Фертес при подобных разговорах растворялась в воздухе и материализовывалась на другом конце Замка, а леди Ровена принималась декламировать отрывки из В. Скотта. С тех пор приходилось обходиться сладостями и сырыми продуктами.
Так что мсье Никольский без особой надежды шагал в сторону кухни, когда его нос учуял запах яичницы – глазуньи. Он не мог даже сам себе объяснить, почему на ум пришла именно глазунья, а не скажем омлет или яйца Бенедикт. С противоположного конца коридора на чудный запах шли Фертес и Джаста Дэ. Встретились глазами, и бегом бросились на кухню.
Девочка, едва ли старше 15-ти, ловко подхватывая со сковороды очередную порцию яиц с беконом, расставляла тарелки на тщательно сервированном кухонном столе.
- Завтракать будем на кухне, - объявила она остолбеневшим обитателям Замка, продолжавшим прибывать на запах еды.
- Это кто? - шепотом поинтересовалась Лестада, бочком придвинувшись к Фертес.
- Хороший вопрос, - гаркнул ей в ухо Михас, подойдя с другого боку, - ты кто?
Этот вопрос он адресовал девочке, которая только что вежливо попросила нож нарезать пять буханок хлеба.
- Я Янг, - представилась девочка, - и я проголодалась. А Вы?
- Сколько тебе лет, - осторожно поинтересовалась Фертес, - твои родители не будут беспокоиться за тебя?
- Четырнадцать. Нет, наверное, не будут, - пожала Янг плечами и уселась за стол.
- Нужно отправить ребенка к родителям, - тут же предложила леди Ровена, - они наверняка с ума сходят от беспокойства.
- Это ты с ума сошла, - ответил Михас и довольно бесцеремонно отвесил Ровене подзатыльник, - она приготовила ЗАВТРАК. Запрем ворота на засов и повесим замки на окна. Нужно помешать ей выбраться из Замка.
Он подхватил из хлебницы самый большой кусок и уселся за стол. Яичница и вправду пахла изумительно, так что остальные обитатели предпочли последовать его примеру.

Сообщение отредактировал Radda: 03 Декабрь 2012 - 21:04

[Radda]

День клонился к вечеру. Все разбрелись кто куда и занялись кто чем. Леди Ровена больше всего любила эти послеполуденные часы, когда можно было спокойно полежать на софе и погрустить о своем мирном обитании в картине. Ничто и никогда не нарушало спокойного очарования этих мгновений покоя и тишины.
- УВАЖАЕМЫЕ ОБИТАТЕЛИ ЗАМКА! ПРОШУ ВСЕХ СРОЧНО СОБРАТЬСЯ В ГОСТИНОЙ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ СЛОЖИВШЕЙСЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СИТУАЦИИ.
Голос Фертес неожиданно прорвался через стены, двери и окна Замка. Леди Ровена даже вскочила на ноги от удивления. Чрезвычайная ситуация? В Волшебном Замке?
- Не иначе как Радда скинула Никольского с одной из башен, - предположила встретившаяся по пути Лестада, - она обещала.
Обитатели Замка довольно быстро заполнили гостиную. Пришли все, и даже абсолютно здоровый Никольский. Но не у всех в комнате здоровье оказалось столь же отменным. Возле камина, подле ног Фертес, лежал труп.
- Но… но это же…, - заикаясь, силился выговорить ошарашенный Джаста Дэ. Остальные просто молча стояли, не сводя глаз с окоченевшего трупа Розового Ганса.
- Да, это гость, забредший к нам на прошлой неделе, - подтвердила Фертес, - а я все голову ломала, куда он пропал. Аннивайль нашла его в одном из подсобных помещений и тут же позвала меня. Я перенесла тело сюда.
Все в подозрении уставились друг на друга. Ведьмы, нелюди, хладнокровные убийцы, воплощения дьявола. В воздухе повис незаданный вопрос:
Кто убил Розового Ганса?
Неожиданно молчание нарушила примостившаяся на угол пуфика леди Ровена:
- Не хочу никого обвинять, но…, - и умолкла в замешательстве.
- Да не боись ты, Кисо, - подбодрил ее Никольский и довольно сильно шлепнул по плечу.
- Я не боюсь, - вспылила Ровена, - просто не хочу наговаривать. Сегодня на обеде я заметила, что Фертес пришла с книгой в руках. Я прочитала название, случайно. Она называлась «Идеальное оружие».
- На самом деле, милочка, она называлась «Идеальное оружие массового поражения», - парировала Фертес, - и я готова рассказать вам, о чем она, раз уж у кого-то возникли подозрения на мой счет.

Сообщение отредактировал Radda: 30 Январь 2013 - 21:51

[Radda]

Идеальное ОМП
Ироническая, социальная НФ
Автор: Юлия Фертес


У капитана Вуда уже неделю чесался и требовал разрядки раздражённый бластер. Хотелось отправить миллион лулзов в чьё-нибудь рыхлое и податливое тело, а ещё лучше – уложить всех «кроликов» и «козочек» в этой лаборатории. Потому что одной жертвы после длительного терпеливого воздержания и бездействия не хватило бы для восстановления прежнего флегматичного самоконтроля. Вуд словно ненароком поправил кобуру, прикоснувшись к твердому и всегда готовому к бою плазменному оружию. Показалось, что ствол горяч и нетерпеливо подрагивает, настаивая на применении.

Но рядом, между соседним офис-тэйблом и кондиционером фирмы «GL», в приоткрытую створку нано фильтра пускал задумчиво струйки электронного дыма коллега, Добрый Джесс. С тех пор, как Джесс перешел на электронные сигареты, в офисе заметно посвежел воздух, правда, тут же стало казаться, что от обивки несёт НЁХром, веществом, запрещенным Федерацией. Пришлось вызывать спецхимбригаду, чтобы устранить терпкое амбре.

Вуд снова потрогал бластер, убрал вытянутые ноги со стола, встал, похрустел, распрямляя, позвоночник и подошёл к ничем не заставленной стене и склонил голову, прислушиваясь и пытаясь по звукам угадать происходящее по соседству в лабораторном боксе B. Однако ничего, кроме неразборчивых стонов, голосов мультгероев, звуков транслируемых фильмов, невозможно было разобрать: видеоцентр работал в лаборатории круглосуточно. Неизвестность (многозначительное молчание учёных и черт-те что творившееся в самом интересующем боксе) раздражала капитана, приставленного Федерацией охранять «научный бордель», – так окрестил деятельность учёных майор Джесс.

На прошлой неделе майору Джессу удалось случайно, в приоткрытую дверь, подсмотреть происходящее. Подопытные были прикованы к кроватям с регулирующимся подъемом спинок, головы зафиксированы так, что могли смотреть только прямо перед собой. Кто-то пытался закрывать глаза, и тогда один из сотрудников лаборатории давал слабый разряд тока. Через дверную щель было видно, что «кролики» и «козочки» (так игриво назвал биоматериал для испытания капитан Вуд) испытывали муки, вынужденные видеть то, что им показывали с огромного экрана. Джесс тогда только успел подумать о том, что такого сверхсекретного показывали этим людям, как его любопытство было пресечено захлопнувшейся дверью. «Испытание двадцать пятым кадром», - сделал вывод Джесс. Не могли же так корячиться и стонать от обычных мультов из детства Джесса. Он, хоть и вырос давно из них, но иногда с удовольствием пересматривал вместе с дочерью.

Включился, предупредив щелчком, голограммирующий экран, – и над столом майора возникла полупрозрачная голо-ва генерала Райте. Ва покрутилась в поиске собеседников и, заметив первым Джесса, спросила почти жалобно:
– Ну, что там у вас? Какие изменения?

Джесс очнулся от задумчивости, вытянулся во фрунт, поспешно одел свою ву, приложил руку к козырьку и доложил четко, хотя и не без доли уныния:
– Без изменений, камрад генерал! Работают!
– Что говорят?
– Ничего, камрад генерал! Только стонут!
– Опять?!
– Третьи сутки беспрерывно, камрад генерал!

Безликая ва помолчала, разочарованно, и уже не совсем по уставу спросила:
– Ну а сами-то, как думаете? Успеют к понедельнику? Аналитики Императора лепечут, что экспансия заранее проиграна.
– Не могу знать, камрад генерал!

Ва приуныла и добавила, более сухо:
– Продолжить службу!
– Служу Федерационному Союзу!
– … вольно… – и голо-ва исчезла.

Джесс бросил небрежно свою ву на стол, рядом с местом, где только что была голограмма от начальства, и раздраженно вытер выступившие капли на носу и лысине:
– НЁХр побери этих идиотов.

К кому относились эти слова, в виду мутности контекста, было непонятно – то ли к штабу, приставившему Джесса, заслуженного участника боевых действий, охранять лабораторию, то ли к самим ученым, темнившим с сутью эксперимента и психотронного оружия, необходимого для экспансии Эстетополя.

– Зачем он нужен, этот альтернативный метод, не понимаю, – Вуд вернулся за свой стол, все-таки отстегнул кобуру и положил перед собой желанный бластер, – давно бы уже положили всех…

Сказал, бравируя, по привычке: иначе они, рядовые её величества смерти, и не умели побеждать. Только грубая сила, только безоглядная напористость, только точный расчет и отработанная тактика. Всё это безошибочно было отработано на территориях, уже названных колониями Федерации и помеченных на карте родным квадроколором.

Но в этом случае политики решили соригинальничать и отказаться от грубой силы. Капитан Вуд, конечно, имел представление о противнике: перед отправкой в лабораторию был показан ролик, снятый федерационными резидентами в Эстетополе. Перфектная система защиты и превентивных средств от нападения; не поддающееся воспроизведению оружие; стабильный до зависти уровень жизни граждан; красивые, здоровые жители, чей средний возраст в несколько раз превышал федеральные стандарты. Этот социальный парадиз, будто глазной чирей, умучил Императора. Зная себе цену, эстетопольцы диктовали федерациям свои условия, не вступая в межгалактическое торговое сотрудничество, не ведясь на скидки и бонусы от разных федераций и, более того, уже начинали вмешиваться в работу ФэСа (Федерационного Союза), распределявшего акцизы и выдвигая всё больше своих людей в межгалактические Ассамблеи, раздвигая границы своей монопольной власти. Поэтому захват Эстетополя, гордой столицы планеты Галилео, стал первоочередной задачей.

– Эстетополь и Федерация – полярные понятия. В виду вашей несовершенности и неблагонадёжности, врата благости никогда не отверзнутся вам, уважаемый, – один из пленных эстетопольцев, голубоглазый брюнет, Аполлон во плоти, бросил на прощание Джессу до того, как ученые закрыли двери лаборатории перед носом охраны.

– Чего? – выпучил глаза майор и позже попечалился сослуживцу, – мы для них быдло, понял, да? Если ты мистер совершенство, то ещё не значит, что твой бластер выстрелит первым.

Майора Джесса, невысокого роста, полноватого, страдающего одышкой и маслянистой потливостью выбритого черепа – нельзя было назвать даже просто симпатичным. Зато его знали как доброго и благородного безмерно. Тяжело раненых военнопленных он аккуратно добивал контрольным выстрелом, потом сам закрывал убитому глаза и отдавал честь, если была возможность. За это майора и прозвали Добрым.

Дважды женатый (первая супруга сбежала, а вторая отличалась сварливостью до неприличия) гордился своей дочуркой лет восьми, носил чип с её голограммой повсюду, таким образом обнаруживая ещё одно своё достоинство – сентиментальность.

И сейчас, пока за стенкой продолжался эксперимент над похищенными эстетопольцами ( в блоке Б были самые суровые экземляры), – даже в этот момент Джесс старался не думать о них плохо. В конце концов, они выполняют важную научную миссию: показать ментальную брешь в своём совершенстве.

Совершенные люди… Джесс невольно подумал, что из таких получились бы лучшие солдаты. Физически скроенные идеально: тело без лишнего жирка, подтянутые, ловкие. А в здоровом теле, как известно, здоровый дух. Доставлять их в лаборатории было крайне сложно из-за высокой способности к организации побега. А учёные требовали чистый материал, поэтому стрелять в них успокаивающими уколами запретили. Вечно молодые. С хладнокровным мышлением. Таких врасплох застать сложно. Идеальная раса, идеальная… И прекрасней всех была, конечно, Она, архангел небесной рати, окатившая майора Джесса ушатом презрения из своих небесных глаз. Любимая кукла его доченьки, Лорелея. Дочурка Мэг ревниво не позволяла никому даже дотрагиваться до своей любимицы, а сейчас, на этой репродукции Лорелеи, за стенкой, отрабатывают нудную диссертацию какого-то червяка от науки. Недоступная кукла… Пусть этот эксперимент закончится раньше, чем она умрёт или станет безумной…

Джесс нарисовал в воображении, как её, ослабленную психотронными истязаниями (физического насилия в ходе эксперимента не подразумевалось) и как прежде прекрасную вывозят из бокса со словами: «Всё, «козочка» отработана!» И Джесс отдаст приказ временно разместить её в одиночной комнате, чтобы навестить в тихий ночной час. Она будет лежать, как Лорелея, с открытыми глазами, но безвольная и готовая к любому решению отца своей хозяйки. Джесс сглотнул предвкушение, представляя себя поглаживающим розовый зефир плеч, груди, подтянутого животика и ног. Он не обидит свою маленькую Лорелею, а будет нежен до невозможности. И даже жемчуг сладострастия разотрёт по её телу подушечками дрожащих пальцев умелого массажиста. А она… она будет стонать от его нежности, как и сейчас вторит другим голосам за стеной…

Джесс сам не заметил – задремал на диванчике, проснулся от тряски капитаном за плечо:
– Партия из блока А отработана полностью.
– Что? А? – майор Джесс сел, отирая след от слюны, вытекшей из края рта во время грёз, – уже?
– Да. И выглядят они дерьмово. Камрад подполковник не желает посмотреть на самые свежие тушки? – спросил Вуд, поиграв бровями.
– Не сегодня. Пойду отолью, – Джесс равнодушно направился к уборной.

После сладкого сна, отзывающемся в простате тяжестью, смотреть на покончивших с собой не хотелось: все «кролики» и «козочки» из бокса А, где их, в отличие от испытуемых в боксе Б, не приковывали; те в ходе эксперимента или зубами рвали на руках свою плоть, подбираясь к венам, или украшали своими мозгами оцинкованные стены бокса. Выживших сжигали вместе с трупами в кремационной печи: финансировать медицинский уход за безнадёжными и тратить энергию бластеров в условиях мирного времени Законом ФэСа было запрещено ещё два десятка лет назад.

Глубокой ночью голограмма генерала Райте пружиной подняла задремавшего за столом Джесса и по-домашнему храпящего на диванчике Вуда (была его очередь), заставила обоих охранников вытянуться, покачиваясь от огрызков дрёмы.

– Воль-но! Вольно… Хорошие новости, ребятки. Полтора часа назад профессор Хессус представил свой отчёт. Испытания закончены. ОМП работает безотказно. К утру получите приказ о сворачивании лаборатории. Всех задействованных в ней Совет представляет к награде. Поздравляю с повышением, майор Вуд и подполковник Джесс!
– Служим Федерации! – выдохнули радость вояки.
– Вопросы есть? – ва генерала Райте задорно вздёрнула козырёк.
– Так точно! – Добрый Джесс кивнул в сторону соседнего бокса, – что будет с последними?
– Приказано зачистить всех. Послезавтра спецхимбригада наведёт блеск. Ещё вопросы?

Джесс помялся:
– Как работает ОМП?
– О-о-о, это под грифом секретно.
– Понял. Меньше знаний – больше званий.
– Именно. Молодцы, ребятки. Благодарю за службу ещё раз. ФэС вам этого не забудет…– голос Райте по-отечески тепло попрощался, – до связи, ребятки.

Ва растворилась, и капитан Вуд изобразил несколько фрагментов похабного танца бордельной танцовщицы.
Остаток ночи Джесс пил крепкий кофе и скупо улыбался болтовне сослуживца.

Утром сотрудники лаборатории начали сворачивать деятельность. Из блока А один за одним, привязанных к кроватям на колёсах, вывозили измученных эстетопольцев. Вуд суетился и помогал толкать к лифтам кровати, Джесс только появился на пороге кабинета и в полголоса приказал лаборантам доставить Лоренсию, ту самую голубоглазую блондинку в кабинет № 034, что на том же этаже с кремационной, и исчез, намурлыкивая любимую песню своей дочери Мэг.

Сегодня Она не была похожа на прежнюю прелестную куклу. Ввалившиеся глаза, серые полосы от края глаз к ушам, запекшийся коркой кровавый рот, в волосах запутались серые комки. Впитавшийся в ворот рубахи и волосы запах поведал о том, что Лоренсию вырвало, и не один раз. Где это прежнее совершенство? Одно безумие… Мда… Ничего похожего с Лорелеей. Джесс рывком, разрывая ткань, обнажил тело: такое же зефирно белое, как и представлялось. От прикосновения девушка вынырнула из забытья, простонала и с трудом сфокусировала взгляд на человеке в мундире, склонившемся и поглаживающем её кожу. Слеза выкатилась из глаза и улиткой поползла по серой дорожке, к домику – ушной раковине.

– Хочешь, я тебе спою колыбельную? – заискивающе улыбнулся Джесс усталому взгляду, взял приготовленную бутылку с виски со стола, налил в фужер и попытался влить немного бодрящей жидкости в рот через запекшиеся створки искусанных до крови губ; большая часть виски оросила губы и подбородок, – знаешь, ты скоро умрешь, детка…

Спиртное размочило коричневые, будто оплавленный пластмасс, губы, и глухо, но ясно прозвучало:
– Будьте … вы прокляты… ублюдки… – взгляд снова затуманился, а голова повалилась на бок. На разлепленных губах выступила капелька крови.

Майор Джесс сделал шаг назад от удивления, хлебнул виски из горла и задумался, наблюдая, как стонет и выгибается, дергая удерживающие тело прочные ленты, девушка. Вытащил бластер из чехла, отрегулировал мощность на минимальный режим, приставил к виску Лоуренсии и нажал на курок со словами: «За мой счёт!» Тело вздрогнуло, и ресницы вспорхнули, открывая небесную бездну кукольных линз. Джесс полюбовался ими, потом закрыл твёрдыми и спокойными пальцами: «Покойся с миром. Ты была достойным противником». Вернул бластер в чехол, постоял несколько секунд с закрытыми глазами.
– Я не сделаю тебе больно… – и торопливо начал снимать с себя одежду, пытаясь трясущимися руками аккуратно сложить ту на стуле, рядом с привезённой в кабинет №034 кроватью…

<…>

Капитан Вуд давно так не хохотал: он совсем позабыл, что такое мультфильмы. А их тут было много, достаточно, чтобы не скучать.
– Сучьи дети, – ругался он на лаборантов, обнаружив в опустевшем боксе полку с любимыми дисками, – могли бы и поделиться раньше.

Содержание радовало: боевики и треши, комедии, правда, с минимальным бюджетом, зато с известными актёрами, робото-нано-мультсериалы и целая коллекция порно с цензом 12+. На возмущённый вопрос любопытного Вуда лаборант, сворачивающий простенькую аппаратуру, ответил, что капитан может спокойно оставить себе на память всё это видео сокровище, и что тут есть ещё и замечательные аудио-книги с лучшими современными фантастическими бестселлерами. Вуд взвыл от радости и, сгоняв за попкорном и пивом, притащил себе кресло и устроил праздник души: смотрел один диск за одним, прокручивая любимые моменты по два раза.

Майор Джесс пошёл навстречу напарнику, сам остался в кабинете: вдруг да Райте вздумает проверить ход зачистки. Прихлёбывая кофе, похрустывая крекерами, мечтательно скучал, думая о скором возвращении домой и время от времени включая привинченный напротив диванчика экран, в поисках новостей, или дремал. Тишину и покой, наконец, расползающиеся по коридорам бункера, дробили только звуки мультфильмов и взрывы хохота Вуда. Майор сквозь дрёму улыбался: «Мальчишка!»

Появившаяся утром следующего дня ва генерала Райте официально зачитала приказ и благодарность, предложила продлить контракт, но майор Джесс отказался, ссылаясь на планы. Ещё вечером новостные агентства объявили о решении Федерационного Совета заключить с Эстетополем пакт о мире. Эстетопольцам предлагалось в ФэСе сразу пять мест с правом участвовать в принятии решений Совета и даже избираться на пост главного аналитика Императора. В качестве аргумента своих открытых ладоней Федерация объявила о своём намерении спонсировать проведение в Эстетополе фестиваля современного искусства Федерации. Если в столице Галилео и навострили уши, не доверяя заманчивому жирному куску сыра и вежливо ответив «мы подумаем», то от культурного мероприятия отказаться не посмели. На этот фестиваль майор Джесс хотел съездить вместе со своей дочуркой. Только надо будет не забыть взять с собой куклу Мэд. Только бы не забыть.

[Radda]

- Браво, браво, брависсимо! - прокричал Розвый Ганс, поднимаясь с прикаминного коврика, - Вы потрясающий рассказчик, Фертес.
Розовый Ганс встал на ноги и проворно уселся на диван. Двумя пальцами подцепил круассан с фарфоровой тарелочки и с видимым удовольствием заработал челюстями. Обитатели Замка ошарашено уставились на недавний труп, а мсье Никольский даже перекрестился втихомолку, чтобы не заметил никто.
- Но Вы же умерли, - робко поинтересовалась леди Ровена.
- Ты в своем уме, женщина, - так же робко в ответ поинтересовался Ганс.
Но том и разошлись. Собрались вместе уже за ужином. Янг приготовила невероятно аппетитные на вид стейки и вдобавок нарезала пару салатиков. Насытившись, обитатели Замка дружно сошлись на том, что это был Лукуллов пир. Только Ровена сидела, недовольно поджав губы.
- Это возмутительно, - не выдержав в итоге, вспылила она, - мы эксплуатируем детский труд. Как не стыдно, дамы и господа, мы же вполне приличные люди.
- Говори за себя, - хмыкнул Никольский.
- Это у нее материнский инстинкт разыгрался, - Лестада с улыбкой покосилась на разобидевшуюся Даму с картины.

[Radda]

Материнский инстинкт
Социальный рассказ
Автор: Rovena


Есть на свете люди большие и маленькие, толстые и худые, дети и старики. Есть страшные, как Воланд-де-Морт, и красивые, как моя соседка по парте Ирочка, а есть просто любимые и нелюбимые. К последним, кстати, я отношу и себя.

Меня зовут Кирилл, в апреле мне исполнится девять, я учусь во втором классе и живу вместе с мамой. А она у меня самая лучшая на свете, несмотря на то, что мы часто не понимаем друг друга и ссоримся. О том, что с мамой нельзя ссориться, нам рассказывала в школе Вера Андреевна, наша учительница. Я тогда не запомнил, почему именно нельзя, но хорошо усвоил, что мама - самый близкий человек на свете. Ведь она меня родила, кормила и очень любит, и без неё моё будущее покроется мраком, а меня самого отдадут в детский дом.

* * *
Будильник на моей тумбочке каждое утро звонит ровно в 7 часов. С первого класса я завожу его сам, - так велела мне Вера Андреевна, чтобы я не опаздывал в школу и будущее не покрылось мраком. Но когда я открываю глаза зимними утрами и вижу темноту, становится по-настоящему страшно: а вдруг оно уже покрылось, пока я спал? От этой мысли я вскакиваю, бегу сломя голову на кухню, включаю свет и облегчённо вздыхаю: нет, не покрылось, я ещё могу пойти верной дорогой, как говорит Вера Андреевна, и вырасти классным парнем.

Будить маму утром нельзя. Иначе она просыпается злая, обхватывает обеими руками сильно болящую голову и может накричать на меня. А я помню, почему с мамой нельзя ссориться, так что я просто наливаю из-под крана воды в большой черно-белый чайник и включаю газ. Пока чайник шумит, я достаю из шкафа коробку с хлопьями, насыпаю полчашки. Вообще-то хлопья надо заливать молоком, как советует кролик Квикки в рекламе, но молока у нас нет. Что ж, с чаем тоже вкусно! Дождавшись, пока из чайникова носика полезет пар, я выключаю газ, наливаю в хлопья чай без чая, а сам иду умываться и одеваться.

* * *
- Ермолов, ты почему не лепишь? - строго спросила меня на уроке труда Вера Андреевна.
- У меня нет пластилина, - честно признался я.

- Ермолов, когда твоя мама уже изволит купить тебе пластилин? Совершенно безответственный ребёнок! Если будешь и дальше так себя вести, вырастишь идиотом и твое будущее будет покрыто мраком. - от последних слов Веры Андреевны я аж вздрогнул.

- Мама купит тогда, когда государство нам пособие выдаст, она так сказала, - оправдывался я, будто это спасет мое будущее от покрытия.

- Твоя мама - чёртова алкашка, так и передай ей, Ермолов! - разозлилась Вера Андреевна. На этот раз она была не права - сама же говорила мне, что мама - самый близкий человек на свете и её надо любить и уважать! Ох и любят же взрослые сегодня говорить одно, а завтра другое!

* * *
Урок английского я люблю. Ведёт его Наталья Николаевна, моя любимая учительница, она не пугает меня мраком и всегда улыбается. Но сегодня никакая улыбка не вернёт меня на верную дорогу - я не выучил домашнее задание, и тьма над моим будущем становится всё темнее.

- How are you, Kirill? - Наталья Николаена сегодня начала опрос класса с меня.

- Гуд, - отвечаю я. - То есть файн.

- Надо говорить "I'm fine"! Ok. Where are you from?

Я растерялся. Если бы я хоть одном глазком посмотрел дома фразы, я бы что-то придумал. Но я забыл даже, как переводится "аюфром".

- Наталья Николаевна, - ответил я, - можно выйти?

Учительница кивнула, разрешая, но велела мне зайти в класс на перемене.

Оставшуюся часть урока я провёл в коридоре, наблюдая из окна, как дворник, дядя Петя размахивает снеговой лопатой, прогоняя из школьного подвала каких-то дядек, едва держащихся на ногах. Пьяные, подумал я. Как моя мама. Но мама хорошая, а эти дядьки, похоже, злые - готовы с кулаками кинуться на дядю Петю и свалить его в снег. Со стороны крыльца к дяде Пете на выручку подбежал физрук, и они вдвоем прогнали злых дядек со школы. Наверное, про пьянство и говорит Вера Андреевна, обещая покрыть мраком моё будущее... если так, то я, пожалуй, лучше пойду верной дорогой. Но вот ведь проблема: я не знаю, как выглядит верная дорога, и никогда не видел человека, который по ней идёт. Я задумался, какой дорогой идёт сама Вера Андреевна, ведь она не пьёт, как мама, но дома ее будет ждать пьяный муж, которого сегодня дядя Петя метлой выгнал из школьного подвала. Не найдя ответа на свой вопрос, я дождался перемены и пошёл в класс к Наталье Николаевне.

* * *
Учительница разломала на крупные куски плитку шоколада и кивнула мне:

- Бери.

С орешками, мой любимый... я сглотнул слюнку и робко протянул руку к куску лакомства.

- Кирилл, - начала Наталья Николаевна, - я вижу, что тебе нравится английский язык. И ты старательный мальчик, внимательно слушаешь на уроке, хорошо отвечаешь. Но почему ты не делаешь домашние задания?

- Я не успел вчера, - не хотелось обманывать Наталью Николаевну, но я побоялся, что она тоже назовёт маму "чёртовой алкашкой", и поэтому сказал: - Мы ходили с папой в дельфинарий и пришли поздней ночью.

- С каких пор дельфинарий работает по ночам? - рассмеялась учительница, - Кирилл, знаешь, я терпеть не могу, когда мне врут. Я готова простить, если ты забыл или не захотел сделать уроки, но только скажи мне это честно.

Вздохнув, я вспомнил о верной дороге и сказал честно:

- Мама пришла вчера домой, и её стошнило прямо у входа. А мне пришлось ее помыть и переодеть, и потом убираться в коридоре.

- Ты сам моешь маму и убираешься? - удивилась учительница.

- Нет, она моется сама. Когда трезвая. Но вчера была пьяная, и я не мог её бросить - ведь должен её любить и уважать, иначе мое будущее покроется мраком, верно? Я не хочу попасть в детский дом, Наталья Николаевна, - я почувствовал, что на глазах выступили слёзы.

Учительница молча обняла меня, погладила по голове. На миг я подумал, что Наталья Николаевна - и есть пример человека, который пошёл верной дорогой. Я набрался смелости и прямо спросил её об этом, на что она рассмеялась:

- Да нет никакой верной дороги! И никакого мрака над твоим будущим - жизнь вся состоит из хороших и плохих поступков, и ты не избежишь ни тех, ни других, как ни старайся. А теперь беги скорее на следующий урок!

Я и побежал.

* * *
Прямо за нашей школой находится кулинарный магазин, куда я захожу после школы. Смотрю на огромного шоколадного Спанч-Боба на витрине, любуюсь, как в холодильниках на стеклянных полках стоят целые ряды пирожных - там есть и корзиночки, и эклеры, и заварные, и с вишенкой, и с орешками, и с шоколадом - словом, каких только нет! Если я пойду верной дорогой, первое, что я сделаю, - это куплю целый десяток пирожных, всяких разных. Конечно, при условии, что верная дорога есть.

Меня окликает продавщица Вика, отводит в комнату для переодевания и напяливает свой белый фартук. Потом моет мне руки и доверяет расставлять по полкам драгоценные коробочки с вафлями, шоколадками и печеньем. Эта работа - наша с Викой маленькая тайна, с неё я уношу домой мешочек поломанного печенья, а иногда - даже помятые пироженки.

Я раскладывал уже второй ряд шоколадок, когда за спиной раздался злой голос:

- Вика, это ещё кто?!

Я повернулся на голос и увидел страшную-престрашную тётку, страшнее, чем Воланд-де-Морт и баба Яга вместе взятые. Рот её перекосился, глазищи пылали, а лицо выглядело так, словно она вот-вот готова меня съесть. От страха я поронял на пол все шоколадки, а тётка продолжала:

- Привела какого-то грязнулю, позволила ему лапать продукты! А вдруг у него глисты или, ещё хуже, вши?! Пошли вон, оба!!! - орала тётка во всю глотку.
Не силах слушать её больше, я выбежал на улицу, без куртки, в чём был. Если все, кто идёт верной дорогой, такие злые, думал я, лучше сто раз покрыть будущее мраком. Ведь во мраке можно хотя бы зажечь свечку.

* * *
Открыв ключом дверь, я понял, что мама дома. В коридоре валялись ее сапоги, а из кухни доносился невкусный запах какой-то травы.

- Привет, отрок! - встретила она меня, - как дела в школе?

- Не очень, - нехотя сказал я, - Вера Андреевна говорит, что надо купить пластилин. Ну, для трудов, понимаешь?

- Них*ра я сейчас не куплю, - хмыкнула мама, - пока государство наше сраное нам пособие не заплатит. Нам и так жрать нечего...

- А чем это пахнет? - спросил я и понюхал невкусную тёмную водичку в кастрюле.

- Отвар толокнянки себе сварила, - грустно сказала мама, - почки, тля, отваливаются.

Я залез в полупустой холодильник, вытащил хлеб, намазал кусочки майонезом и полил полосочками кетчупа. Получилось очень вкусно. Налив себе чай без чая, я пошел было делать уроки... но так и не нашёл - на пороге комнаты меня окликнула мама.

- Где твоя куртка, отрок?

Я подошёл к ней, не зная, как рассказать, что её сын только что в кулинарном покрыл свое будущее мраком.

- Какие-то хулиганы отняли, - соврал я. И тут мама взревела от злости:

- Куртку просрал, сучонок эдакий! Думаешь, я тебе новую куплю?! Хрен я тебе куплю!! Будешь голый в школу ходить!!! - и с этими словами мама схватила валявшуюся в кухне мухобойку и пребольно огрела меня по спине. Я начал вырываться, кричал, а она вцепилась в моё плечо и продолжала лупить, повторяя: - У нас жрать нечего! А он куртку просрал! Сучонок! Сучонок, сучонок!!!

Кое-как вырвавшись, я бросился в свою комнату, сел за стол и прикрыл лицо учебником по чтению. Перед глазами проплывали мокрые от слёз буквы, складываясь в целые слова:

Мама, так тебя люблю,
Что не знаю прямо!
Я большому кораблю
Дам названье "МАМА"...1

Я понял, что окончательно запутался. Люди, которые идут верной дорогой, злые, но и другие не добрее их. Может быть, права Наталья Николаевна, сказав, что нет никакой верной дороги, а все люди на свете иногда совершают дурные поступки?... Вот Вера Андреевна назвала маму чёртовой алкоголичкой Но она же сказала, что маму надо любить, чтобы будущее не покрылось мраком и не отдали в детский дом... Мрака я больше не боялся, оставался только детский дом.

* * *
Хлопнула дверь, мама куда-то ушла и я остался один. Доел бутерброды, решил задачи по математике и даже выучил стишок про корабль, мысленно представляя свою маму - не пьяную и злую, покрывшую мраком свою жизнь, а веселую, радостную и красивую. Такую, какой я видел ее на свадебных фотографиях. Какой она перестала быть с тех пор, как не стало папы.

Утром она не пришла, а я доел из коробки последние хлопья и отправился в школу, надев на себя сразу две куртки - синтепоновую и ветровку. В школе никто не удивился моему виду, а Вера Андреевна даже поставила "пятёрку" за стишок про маму, отметив, что я иду верной дорогой.

Вечером мама так и не вернулась, не появилась она и на следующее утро. Голодный, я пошёл в школу - наше сраное государство, наверное, уже начислило пособие, но получить его было некому. Поэтому на физкультуре я занимался из рук вон плохо и был очень рад, когда в спортзал вошла Наталья Николаевна, быстро поговорила о чем-то с физруком и позвала меня. А когда мы вышли в пустой школьный коридор, обняла меня и долго гладила по голове, совсем как тогда, в кабинете английского.

- Кирилл, я должна показать тебе что-то страшное, - грустно сказала она.

Мы вышли на школьное крыльцо, где стоял, как обычно, с лопатой, дворник дядя Петя. У подвала, сжавшись от холода, переминались с ноги на ногу милиционеры, а на снегу лежали двое дядек и тётка. Одним из дядек был муж моей учительницы Веры Андреевны, а тёткой - моя мама. "Водка палёная", "Нажрались метила", - доносилось откуда-то со стороны. Я их не слушал до тех пор, пока один из милиционеров не сказал: "Детский дом".

* * *
Кушать дома было нечего. Весь вечер сидел за столом, пил чай без чая и еще раз перечитывал стихотворение о маме. Каким бы мраком ни покрыла она свою жизнь, я ее любил. Любил больше всех на свете, люблю теперь, и буду любить даже завтра, когда тётки из органов опеки увезут меня в детский дом. Всегда...
В дверь постучали. Я встал, удивляясь, почему комната вдруг стала вертеться у меня перед глазами, и медленно добрёл в коридор. открыл дверь и увидел на пороге укутанную в тёплую шаль Наталью Николаевну:

- Собирайся, Кирюша. Возьми все документы - если нам повезёт, уже завтра я оформлю опеку над тобой

[Radda]

Леди Ровена закончила рассказ, и обитатели Замка в тишине разбрелись по своим спальням. Ночь накрыла Волшебный Замок пуховым одеялом из хлопьев снега. Одна за другой потухали свечи за витражными окнами.
Раздался стук в дверь. Радда пригласила гостя войти, слегка удивленная полуночным визитом.
- Ты не спишь, - Скирлин зашел в комнату и аккуратно прикрыл за собой дверь, - я не могу уснуть.
- Я тоже, - Радда достала из бара пару стаканов и бутылку ирландского виски. Плеснула немного в оба стакана и подала один визитеру.
- Живу в спальне напротив, - поведал Скирлин, и усмехнулся - но ты уже наверняка знаешь об этом.
- Ага, - кивнула Радда.
Они медленно пили сливочный виски и говорили об увиденных ими мирах, прожитых событиях. За окном уже забрезжил рассвет, а они все говорили. Радда вспоминала свой дом, подруг, и войны, что довелось ей увидеть. А Скирлин говорил о судьбе одного из миров, который загубил сам себя. А может, еще только загубит...

[Radda]

2098
Философия, мистика
Автор: Scyrlin

– Сегодня мы изучаем анатомию зла. Кто сможет ответить на вопрос – что движет типичными злодеями?
Молчание - безразличное, безликое - типичное для 117-й аудитории, исказило лица выпускников Свободного Университета. Профессор обреченно вздохнул и приготовился написать ответ на доске, когда услышал за спиной:
– Странный вопрос, профессор, – голос – бархатный альт. – Типичными злодеями движут типичные же мотивы. – Это была девушка в зеленых мехах, сидевшая на заднем ряду у открытого окна, по всей видимости - вольный слушатель. – Я даже не знаю, – томно продолжила она, – скажем, все семь ветхозаветных грехов.
– Отлично! – оживился профессор. – Что же вы скажете про нетипичных злодеев?
– А этого вам знать пока не положено. – Девушка улыбнулась собеседнику, и, легонько взобравшись на подоконник, выпрыгнула из окна. Совсем скоро, однако, ее стройный силуэт появился на фоне дальних гор – огромные крылья размахом в восемь метров уносили ее прочь от 117 аудитории.

Вскрики и вздохи от неожиданного поступка девушки разбудили половину аудитории, в то время как вторая стала спешно собираться.
– Срочно. Группу перехвата. Район Старой Площади, – мой визофон исчез так же быстро, как появился. Окинув паникующую аудиторию прощальным взглядом, я пошла в направлении университетского телепортатора. Необходимость звала меня перенестись на близлежащую возвышенность.

Вид с крыши Исторического открывался превосходный под аккомпанимент нордической печали Олафура Арнальсда в наушниках. Грозные пики Алатоо, скрывавшие многих ренегатов, высились, холодные и непокорные. Сколько грязевых лавин они обрушили на Бишкек, сколько затоплений и немедленно следовавших за ними заморозков принесли эти горы моему городу с начала войны... Слева от музея жалко торчали остовы в прошлом величественных дубов и тополей, а справа виднелись Черные Поля на месте сброшенных некогда ядерных бомб. Говорят, эти поля были излюбленным местом самоубийц. Если бы не защитный костюм, я бы стала одной из них… На все еще сером от мировой сажи небе не было ни пятнышка. Гарпия улетела.

Вечер того дня мне не удался. Небо посерело, и явственно слышался вой приближавшегося урагана под языческие завихрения Кармины Бураны Карла Орффа. До этого фаталистического концерта по радио передавали новости планеты – нашли еще одну разновидность мутантов, прятавшихся на Памире. Равнодушным голосом диктор сообщила, что найденные экземпляры по описанию ближе всего подходят к подвиду diabolus. Типичные раздвоенные копыта, которые мутанты пытались спрятать в обуви, и рожковые наросты на голове, которые скрыть не получалось. Экспедиция Буранова, вещала диктор, завершилась успешно. Найденные экземпляры были переданы в лабораторию НИИ генетики и мутационных изменений в Вене, для последующего их изучения и уничтожения. Иногда приходили новости о целых поселениях мутантов, сожженных и затопленных по следам выпытанных у плененных ренегатов данных...

Война против мутантов была бессмысленной, ибо не было никаких запасных выходов из сложившейся ситуации. Не было у Земли ни около-орбитных колоний, ни связей с внешним космосом. Мы варились в собственном соку, со страхом ожидая дня, когда последний Homo Sapience исчезнет с лица земли, и ею останутся править мутанты. Quod per sortem sternit fortem, mecum omnes plangite!Повсеместно менялась геология планеты, температура, резко упавшая до арктической, начинала теплеть, открывались новые виды и подвиды разумных гоминидов – планета возрождалась из пепла, а мы умирали. Прокляты были мы все – и террористы, когда-то начавшие эту войну, и мировые супер-державы принявшие вызов, и все те, кто остался в стороне. Но не могли мы отдать все нажитое вот так вот, просто потому, что мы вымирали. (Как можно? Не сдадимся, не отдадим! Это наше, наше! Руки прочь!) Я сидела в кресле с бутылкой молока в руке и упивалась горем глобального масштаба.

Послышался низкий вибрирующий сигнал визофона. Спешно отставив бутылку в сторону, я вытерла
неожиданно навернувшиеся слезы и ответила на вызов.
– Гарпия найдена, – голова Насреддина Абакировича, руководителя Отдела, смотрела мне прямо в глаза. – Дознание будет через 10 минут. Постарайся добраться сюда за пять. Все.

Уличные фонари зажглись как по команде, рея, роясь, затухая задом наперед. О резные стекла ударялись мотыльки, беспомощно клубясь вокруг. И был холокост лампы дневного света, в том самом месте, где бишкекский гриб расползался как чернильная клякса. Кругом стояла пасторальная тишина; пустые скамейки качались на ветру как ободранные ребра. Бездонные глазницы покинутых квартир смотрели старческим взглядом, вспоминая былое, дни-предатели, что никогда не вернутся. Падал мягкий радиоактивный снег, он округлял углы домов, меж которыми кружил промозглый ветерок. Под аркой проходил высокий господин в вельветовом пальто без никаких следов защиты. Нехотя потянувшись, он сдул кристаллы снега с одной из запорошенных скамеек, и слегка поцокав языком сел на очищенную поверхность. Седовласый мужчина был странноват. Его тело не продержалось долго – замерзшее, оно было напоминанием нам всем. Былое величие должно уходить с подобающим ему достоинством.

Отдел фактически не существовал - он был мифом. Никто не знал, где он находится, кто в нем работает, да и вообще работает ли он. Созданный на заре пост-атомного мира, Отдел занимался отловом мутантов ренегатов, проникавших в места проживания людей, и гарпия была в его ведомстве. Вовнутрь можно было попасть лишь посредством телепортатора, а им могли воспользоваться только те, кто знал как Отдел выглядит изнутри. Я была одной из таких, хотя я и не была штатным сотрудником - на моем счету было донесение о пяти поселениях ренегатов, которые я обнаружила во время независимых разведочных походов в горы. Большинство осело в окрестностях Чон-Таша и Ала-Арчи, но были и те, кто умудрялся подлетать поближе. Старшие сотрудники Отдела трудились над дешифровкой информации, которую они получали от пойманных мутантов - но ясной картины почему они кружились вокруг города не было. После ядерной волны, сметевшей множество больших и малых держав, на Земле было много свободного места. Но отчего-то эти ренегаты облюбовали себе окрестности еще населенных городов и с каждым разом подходили к ним все ближе и ближе. Бишкек не был исключением.

– Саламатсызбы, саламатсызбы, – я смущенно раздавала приветствия своим почти-коллегам, поседевшим уже ветеранам, пока шла в направлении к кабинету Насреддина Абакировича.

– А, вот и ты, – руководитель Отдела хмуро улыбнулся мне из-за стола. – Садись, дознание скоро начнется. Эта гарпия почему-то хочет говорить только с тобой. Что вас связывает?
– Не имею представления! – вырвалось у меня, пока я лихорадочно думала о том, что могло нас связывать. Университет? Но что общего могло у меня быть с вольной слушательницей, которую я видела всего второй раз на той сессии? Я попыталась вспомнить гарпию - отрывочно в памяти всплывали детали ее образа - тонкая кисть, выцветшие словно волосы, помутненные будто катарактой хрусталики глаз, подернутые легкой голубоватой дымкой. Зеленые меха, скрывавшие, как потом оказалось, стройное тело, едвы прикрытое повязками, и - самое главное - крылья! Поражавшие воображение крылья совершенно неземного, перламутрового цвета, переливавшиеся медью в призрачном свете осеннего солнца.
– Тумар? – голос Насреддина Абакировича вырвал меня из болота воспоминаний. – Что вас связывает?
– Университет, – уверенно ответила я, хотя уверенности не было совсем. Было бы глупо не воспользоваться единственной зацепкой. – Она была вольной слушательницей курсов по анатомии зла, которую я брала в Свободном Университете. Приходила всего три раза - первые два раза ничего странного замечено не было. Не понимаю почему вдруг на третий она позволила себе такую дерзкую акцию против Отдела.
– Почему против Отдела? Свободный Университет не аффилиирован с Отделом, – Насреддин Абакирович пристально смотрел на меня.
– Ну, как, всем понятно же было кто из студентов--

Понимание медленной волной накрыло меня. На одной из сессий в Университете я в тщеславном безумии как-то показала одному из своих однокурсников визофон в доказательство своей связи с Отделом. Он не поверил мне тогда, но вполне возможно эта информация дошла и до ренегатов. Эта акция была действительно спланирована, только она была вызовом не мне, а самому факту существования Отдела. Теперь эта гарпия сидит где-то рядом - и пусть у нас камеры из теллура с периодом полураспада в несколько миллиардов лет - ренегатов это не остановит, раз они зашли так далеко. Меня могли уволить и лишить памяти об этом отрезке жизни, но это было бы лучшим из возможных вариантов развития. В него мне не верилось.
– Я постараюсь узнать у гарпии все, что можно. Сдам визофон. И... документы. – Я уставилась в пол, не смея поднять взгляд на Насреддина Абакировчиа. Спертый воздух в комнате сгустился до майонезной консистенции, удушая - мне хотелось выбежать, и разнести все поселения ренегатов, уничтожить каждого из этих извращенцев, уродов, мутантов - я ненавидела этих наглых квартирантов нашей планеты больше террористов, развязавших все это. "Суки!"
– Хорошо. Она в камере семь, – Насреддин Абакирович уже не смотрел на меня. Он смотрел в голографическое изображение окна, за которым на рисованную землю тихо опускались электронные снежинки.

Гарпия сидела лицом к двери, сложив крылья за спиной так, что они создавали видимость спинки трона. Единственный стол в комнате и свободный стул - все, что меня отделяло от этой ренегатки. Еле сдержав презрение в уголках губ, я коротко кивнула, и вошла. Гарпия смотрела на меня с нескрываемым вызовом. Она была крупнее меня, почти как все мужчины - и если бы не связанные руки, могло бы показаться, что это она доминантно высится надо мной и ждет ответов на свои вопросы.
– Что тебе нужно? – я решила опустить формальности. Уже без пяти минут как уволена, времени на соблюдение процедур не было. Мне нужно было хоть как-то обелить себя в глазах Насреддина Абакировича.
– Ничего, – ответила гарпия. В ее голосе слышалась насмешка.
– Тогда зачем ты требовала разговора именно со мной? – я не могла скрыть раздражения и резко подалась вперед. – Поиздеваться решила?
– Ага.
Не помню, как оказалась рядом с ней, как поднялась моя рука, как ударила по бледной коже щеки, на которой не осталось ни следа от удара. Гарпия только рассмеялась в ответ на мою агрессию, что вызвало еще больший её приступ - мне захотелось раздавить её, размозжить об стенку, смолоть в порошок - но пока я думала об этом, снаружи послышался сдавленный вой сирены. Я бросилась к двери и нажала на кнопку вызова оператора двери, но ответа не было. Наступила тишина. Во всей вселенной будто оставалось одно мерзкое дыхание гарпии за спиной. Затем дверь из теллура едва слышно вздрогнула.
– Ты осталась одна, – голос гарпии звучал как-то приглушенно. Она могла бы быть чуть более злорадостной, подумалось мне. – Земля уже двадцать лет принадлежит нам. Мы отвоевали свое право обладать ею. Вы - устаревший генетический материал и должны быть уничтожены во имя нашего развития.

Снег падал обволакивающими хлопьями, прилипая к лацканам пиджака. Мне всегда казалось, что снаружи должно быть холоднее, чем было на самом деле. Пройдя под полуразрушенной аркой, я подошла к скамейке, на котором когда-то остался сидеть неизвестный господин в вельветовом пальто, и села рядом. Теперь вместо него на мягком ветру развевались лохмотья. Надвинув на лоб теплую фетровую шляпу, я наблюдала за иррациональной траекторией падающих с пепельного неба снежинок. Музыка в наушниках попадала им в такт - одна бесконечная симфония умирающего старого мира.

[Radda]

- Что за шум?
С этим возгласом недоумевающая Фертес выскочила из своей спальни пятничным ранним утром. Источник шума определился не сразу. Любопытствующие обитатели Замка шли на звуки жаркой ссоры, разгоревшейся в одной из гостиных Замка. Поняв, наконец, откуда доносятся столь сладкозвучные трели, они поспешили собраться в малой гостиной. Комната вгылядела так, словно только что пережила ураган Катрина. А в эпицетре разрушений с пылающими лицами стояли Радда и Лестада.
- Немделя прекратите, - Фертес повысила голос, сделавшийся неожиданно властным и суровым, - это что еще за новости? Останетесь без ужина, обе.
- Что??? - в один голос прокричали провинившиеся и бросили полные злобы взгляды друг на друга.
- Я уже все сказала, - прервала их жалобы Фертес, - не желаю ничего слушать. Хотите выяснять отношения, ступайте за пределы Замка. Как же неприятно.
И укоризненно покачав головой, удалилась. Остальные обитатели последовали за ней воздержавшись от комментариев. И только Розовый Ганс состроил кислую мину напоследок.
- Из-за тебя все, - возмущенно прошипела Радда, покрепче сжав эйджил в ладонях.
На что Лестада, уперев руки в бока, ответила:
- Предупреждаю, еще одно слово, и я тебя убью, и криков твоих никто не услышит...

[Radda]

Никто не услышит
Социальный рассказ
Автор: Лестада

Белый коридор. Я бреду по нему, зная, что в конце тупик. Выхода нет. Отсюда ещё никто не сбегал. «Закрыты двери, в них заперты звери», - неожиданно приходит на ум. Из-под дверей палат несет гнилью, землей и чем-то приторно-сладким. Меня выворачивает прямо на кафельный пол.
Я быстро оглядываюсь в поисках тряпки, чтобы убрать за собой. Поздно. На лестнице слышится позвякивание эмалированного ведра и чья-то скрипучая поступь. Я мечусь, не зная, куда скрыться. Все койки вдоль коридора заняты. Под белыми простынями кто-то лежит. Вот и большой палец ноги с биркой на нем виден.
Флуоресцентные лампы под потолком мигают, жалобно дзинькая. По стенам ползут длинные тени, укутывая во мрак все, что встречается на пути.
Шаркающие шаги по полу отдаются болью в висках. Я бессильно зажимаю рот, пытаясь удержать рвущийся из груди крик. Что-то с гулким чавканьем падает на пол и принимается там ворочаться, смачно булькая. Страх склизкими щупальцами пробирается под кожу, устремляется по венам и опутывает сердце.
Дышать тяжело. Удар. Еще удар. В горле комок, а в ушах звенит от глухих ударов затухающего сердца.
Я с ужасом жду того, кто идет ко мне, кряхтя и постанывая при каждом шаге. И не могу сойти с места. Зачем бежать вперед, если там тупик? Помощи ждать неоткуда.
А из вязкой черноты проступает сморщенное лицо, в обрамлении седых, нечесаных косм. На месте глаз – темные провалы. Рот – зияющая рана, с расходящимися швами. Нос… давно прогнил. Под розовато-серой кожей белеет кость. Губы существа расползаются в жуткой улыбке, и меня накрывает удушающим вихрем черных мух, комьев земли и ошметков чьей-то кожи. Нестерпимое, назойливое жужжание ввинчивается в мозг.
Я задыхаюсь, когда ощущаю на своей щеке влажный язык, а костистые руки притягивают к себе и до боли вжимают в мягкое тело, из разверстого нутра которого в меня тут же проникают сотни белых, жирных червей. Я кричу. Кричу так громко, как только могу, но голос тонет в темнеющем коридоре, теряется в клубах черного дыма, застилающего глаза. Кричать нет смысла. Никто не услышит. Никто не спасет. Слишком поздно...

- Ивановна, что это у тебя тут? – молодой врач спешит к техничке, застывшей с хрупкой девушкой в руках.
- Да… тут… это… мою я пол, значит, а тут эта выползает из палаты. И ведь как доползла? Ног-то нет. Вы ж ей ампутировали ноги-то? – подслеповато щурясь, вопрошает Ивановна. Врач кивает, подхватывая девушку, зовет санитаров, раздает указания.
- А чегось с ней произошло? За что вы её так?
Вопрос любопытной технички остается без ответа. Девушку уже увезли в реанимацию. Ошарашенная Ивановна опускается на скамейку рядом с пухлой женщиной с лихорадочным румянцем на щеках. Поверх зимней одежды у той наброшен медицинский халат.
- Это коаксил.
Ивановна вздрагивает от шепота соседки. А та невидящим взглядам сверлит дверь операционной.
- Чегось? – рискует обратиться техничка к странной женщине.
- Мою дочь сейчас оперируют. Она будет такая же. Ей ампутируют ноги. Коаксил. Она колола его в пах. Хотела скрыть от меня факт употребления наркотиков. На руках вены чистые были. А в паху… там сплошное гниющее мясо. Коаксил… Его продают как антидепрессант, а моя дочь… Наркоманы колют его внутривенно. Разводят эту гадость и пускают по вене. Потом тромб. Потом грязь в крови. Гниение, - женщина резко замолчала. Ивановна обеспокоенно заглянула той в глаза и поразилась: надо же, тут такое горе, а она сидит, белая, как стена, и ни одной слезинки не выдаст.
- А ты это… - замялась техничка, не зная, что сказать – ну, бросить наркотики она не пыталась?
- Бросить? Она не успела. Коаксил убивает быстрее, чем героин. Чем любой другой наркотик. Раз укололся и получил зависимость. Ломки… ломки страшнее, чем при героине. Она несколько раз вены резала. В окно шагнуть пыталась. И по врачам таскали. Выходит, и опять за старое. А потом… Потом исчезла на долгое время. Нам позвонили два дня назад из больницы. Спросили, не наша ли это дочь. Ее нашли в одном из наркопритонов. Она уже давно не ходила. Просто лежала и получала дозы. Она… Я в мельчайших деталях помню тот день, когда она появилась на свет. Как она кричала, прижавшись к моей груди. Как я радовалась тому, что у меня есть дочь, что есть человечек, которому я отдам всю свою любовь. Мне пришлось много работать, чтобы у моего ребенка было все, о чем она мечтала. Частые командировки, задержки на работе. Я ведь ее почти не видела. И не сразу заметила, когда все так изменилось. Когда… Когда это началось. Вы извините, вам, наверное, нужно идти, - прикрыв глаза, бесцветным голосом заключила женщина - А я тут посижу.
Ивановна все поняла. Она тактично поднялась. Подхватила звякнувшее ведро и пошла мыть палаты. Что она могла ей сказать? Что ее собственный сын умер прошлой зимой от передозировки? Нет смысла говорить там, где словом не поможешь.

[Radda]

Вечерело. Сумерки неспеша сгущались над Шрифтштеллербургом, скрывая от глаз очертания Волшебного Замка. Его обитатели собрались в большой гостиной возле пылающего камина. Непринужденная беседа плавно текла между ними, ни на минуту не прекращая своего беспрерывного потока.
Мсье Никольский однако, вопреки обыкновению, не сидел вразвалку в самом центре компании, играя на нервах окружающих. Напротив, он вместе с Джаста Дэ укрылся в темном углу комнаты, где они время от времени вполголоса переговаривались друг с другом.
- Хэй, вы двое, - окликнула их Фертес, - чем вы там заняты?
- Мы строим, - живо откликнулся Никольский, - прекрасное и светлое будущее.
С этими словами он схватил под руку Джаста Дэ и увлек того вглубь Замка. Оставшиеся переглянулись между собой. Одна бровь Госпожи Радды поползла вверх, а рот скривился в недоверчивой ухмылке.
- Мне кажется, - обратилась она к Фертес, - тебе лучше...
- Да, ты права, пойду найду их, пока чего не натворили, - тут же согласилась та.
Хорошенько подобрав тяжелый подол платья, она бегом бросилась вдогонку. Кринолин мешал, каблуки запутывались в рюшках. От души чертыхнувшись, Фертес наконец вышла на освещенную лунным светом лужайку. Неясная тень бродила по ухоженному газону, то приседая, то распрямляясь, то неожиданно бросаясь в противоположную траектории движения сторону. Яркая вспышка фотокамеры на секунду ослепила ведьму, и та, прикрыв глаза ладонью, крикнула во тьму:
- Кто здесь?
- Я Фотинья, - откликнулась тень высоким женским голосом, - но можно коротко - Фотка. Уже около часа брожу вокруг Вашего Замка. Он часом не волшебный?
- Как Вы здесь оказались, - недоумевающе спросила Фертес, пытаясь сквозь темноту разглядеть неоджиданную гостью.
- Откуда мне знать, - с ноткой безразличия в голосе откликнулась Фотка и снова щелкнула вспышкой, - кажется птичку фотала.
Когда Фертес вместе с гостьей вернулась в гостиную, то обнаружила там и Никольского, и Джаста Дэ. Никольский занял свое облюбованное место в центре комнаты, а Джаста сидел на пуфике и чертил в воздухе какие-то кружочки.
- Придавило, - добродушно прокомментировал его поведение Никольский, - скоро отпустит. Уже заговариваться начал.
Фертес собиралась было разразиться возмущенной тирадой, но...
- Я понял, - неожиданно воскликнул Джаста и вскочил на ноги, - я понял что общего у шара, конуса и крысы. Слушайте!

Сообщение отредактировал Radda: 08 Декабрь 2012 - 21:00

[Radda]

Статус изгоя
Социальный рассказ, научная фантастика
Автор: Justa D

Над перепаханным бомбами полем тоскливо выл траурный ветер. Он гнал дым от черных кусков искореженного металла - останков грозной тяжелой техники, еще недавно нагонявшей ужас даже на обстрелянных бойцов. Ближайший бронированный монстр чадил метрах в двадцати от позиций, обозначая рубеж, на котором удалось остановить механизированную атаку врага, и в сумерках, чьему наступлению противостоять человек еще не научился, еще можно было увидеть на грязном снегу тела в черных комбинезонах. Танкистов, покидавших горящую технику, безжалостно расстреливали практически в упор. Пленных не брали: за техникой следовала пехота, бой с которой продолжался уже в окопах, где противники сошлись в рукопашной - злой, отчаянной, насмерть. Потом на царство штыка, щедрое на человеческие жертвоприношения, упала карающая длань небес. Она осыпалась на позиции авиабомбами, и те, кто еще мог различать звуки, слышал, как гудела и стонала мать-земля.

Упившись крови, демоны войны завершили обряд массового заклания последним ударом штыка, чудом не посеченного осколками авиабомб. На окопы опустилась тишина, которую нарушали лишь завывания ветра, да редкие хлопки одиночных выстрелов с той стороны поля. Противник бил сквозь бруствер, явно догадываясь, что во многих местах он сложен из снега.

Тяжелая пуля ударила в стенку окопа, осыпав мелкой крошкой обледеневшей земли сидевшего ниже худощавого молодого мужчину с изнеможденым лицом. Тот выругался, поковырялся окоченевшими пальцами в махорке, пытаясь выудить из нее инородные крошки, потом смирился с их присутствием и, обильно смочив слюной полоску грязной газетной бумаги, свернул самокрутку, затянулся, закашлялся и отбросил в сторону. Мужчина повернул голову в одну, потом во вторую сторону и закричал: - Есть кто живой? Товарищи?

В стенку окопа ударила еще одна пуля.

- Товарищи, - без надежды в голосе повторил мужчина. – Ну как же вы?.. Как же так?!

Ни крика, ни стона. Мужчина осторожно поднялся и, пригнувшись, подбрел к телу вражеского солдата, лежащему в нескольких шагах. Он похлопал по карманам чужой формы, нащупал то, что искал, вытащил пачку сигарет, подкурил и сел рядом с трупом, не замечая, как на позиции упал, а потом пополз к нему луч голубого света. Мужчина жадно затянулся. Трофейный табак был ароматным и мягким, гораздо лучше его махры, и напомнил ему довоенные времена, когда мир купался в изобилии и исповедовал культ потребления. Было очевидно, что рано или поздно это закончится, и закончится плохо, но никто не думал, что плохо настолько. Планету накрыла новая мировая война.

Несмотря на то, что стороны обладали ядерным арсеналом, атомного Армагеддона не случилось. Апологетам войны не хотелось получить в наследство землю, отравленную радиацией, и цивилизация избавлялась от лишней людской массы, загнав ее, как пятьдесят и сто лет назад, в окопы. Глобальная высокотехнологичная война оказалась слишком дорогой кампанией, и вскоре боевые действия свелись к проверенным дедовским методам, где человек бился с человеком, и в схватке побеждал тот, кто лучше стрелял или колол штыком.

Мужчина потянулся к винтовке, чтобы снять и очистить от крови штык, но его что-то резко рвануло вверх, и потащило высоко, к самым облакам, откуда медленно плыл навстречу огромный огненный шар. Солдат закричал и потерял сознание.

...Свет, яркий нестерпимый свет проникал повсюду, вызывая боль в глазах. Федор застонал и поднял руку, чтобы закрыть лицо и едва не закричал от неожиданности. Его рука была чистой и розовой, словно он только что вышел из бани, хотя в последний раз его взвод бывал на помывке неделю назад. Куда-то исчезла шинель с гимнастеркой: пока Федор был без сознания, кто-то переодел его в странный комбинезон из плотного и гладкого на ощупь материала.

Федор резко сел и огляделся. Он находился в абсолютно белой комнате без окон и дверей. Пахло свежестью и озоном, словно недавно здесь бушевала гроза, и букетом странных, непривычных, но приятных ароматов, природу которых понять Федор не мог, да и не собирался. Он встал, сделал несколько осторожных шагов и пощупал стену, обошел комнату кругом, в поисках выхода. Не обнаружив в идеально гладких стенах ни малейших признаков двери, Федор вернулся на середину комнаты и сел. Ему очень хотелось курить.

Где он? Белое помещение, которое Федор принял было за лазарет, все меньше и меньше напоминало ему больничную палату. Слишком тихо, слишком чисто, слишком светло, не пахло медикаментами, не бегали сестрички, не стонали соседи. Федор ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что не спит, и почувствовал, как в его душу проникает страх. Его наверняка взяли в плен, и теперь замучают насмерть: Федору доводилось слышать о страшных экспериментах в концлагерях противника.

- Рады приветствовать тебя, человек, - прошелестел в его голове мягкий, бесполый голос.

- Я сошел с ума! – Федор сдавил себе виски и захохотал. Когда слышишь чужой голос в голове, можно не сомневаться: ты душевнобольной.

- Психически ты, конечно, нездоров, но все еще в ясном уме и твердой памяти, – так у вас говорят? - голос покинул голову Федора и звучал теперь откуда-то с потолка. – Ты не сошел с ума, а твое физическое состояние сейчас даже лучше, чем было до того, как ты попал к нам. Мы тебя немного подлатали. Я верно выражаюсь?

- Вполне, - сказал Федор. – Я в концлагере?

- Ты на борту инопланетного корабля, - прошелестело в ответ. – Мы спасли тебя. В твою планету врезался астероид, и все погибли. Больше нет стран и народов, правительств и партий, друзей и родных. Прими соболезнования.

- Что вы мне голову морочите, - сказал Федор.

- Мы рассчитывали на такую реакцию, - стена перед Федором стала прозрачной, и он увидел пустоту с мириадами немигающих точек, висящий в ней огромный шар, который, как он помнил еще со школы, был снежно-голубым, а сейчас стремительно окрашивался в багровые тона. Федор видел, как огненная волна накрывает континенты, сметая мегаполисы, обгладывая горы, испаряя озера и заливы.

- Я остался один? – Федор был подавлен.

- Нет, - прошелестел голос. – Мы успели забрать на борт еще одного человека. Надеемся, это известие поможет тебе пережить утрату родного мира.

- Где он? – спросил Федор.

- В соседнем отсеке, но вам лучше не встречаться.

– Почему я не могу увидеть другого человека? – возмутился Федор. – Во Вселенной ни осталось никого, кто бы был мне ближе. Я хочу его увидеть! Я требую! Вы слышите?!

- Хорошо, - прошелестело сверху. Одна из стен поднялась, открыв еще одно помещение, в котором Федор увидел сидевшего на полу человека. Тот вскочил, заулыбался и быстро зашагал к Федору: - Hallo! Wie heissen Sie?*

Федор изменился в лице: - Фриц?

- Wie bitte?** – человек замедлил шаг. Улыбка с него сползла, и выглядел он теперь озадаченно.

- Фриц! – закричал Федор. – Немец! Нет!

- Ivan? – лицо человека исказила гримаса ненависти. - Verdammt!***

Они вцепились друг друга и покатились по полу, нанося друг другу удары. Противник оказался сильнее, и вскоре оказался сверху. Федор почувствовал, как руки врага сомкнулись на его горле...

За стеной, непрозрачной только с одной стороны, наблюдали за схваткой трое странных существ, непохожих ни на людей, ни друг на друга – яркий светящийся шар, будто сотканный из чистой энергии, серый конус, покрытый гибкими тонкими отростками, и блеклое создание, отдаленно напоминавшее гипертрофированную крысу с перепончатыми крыльями.

- Они не готовы? – печально спросил шар.

- Человечество не может влиться в галактическое сообщество, - равнодушно констатировал конус.

- Обнуление? – с восторгом спросил крыс.

- Опять? – с ужасом вскрикнуло шар. – Это не педагогично! Вы пару раз уже обнуляли человечество, а каков результат?

– Наказывай сына твоего, и он даст тебе покой, - напомнил крыс. – Разве нет? Не ваша доктрина?

- Не в этом случае! – сказал шар.

- Двойные стандарты, - фыркнул крыс и обратился к конусу, который в странной троице явно был старшим. - Начать процедуру обнуления?

- Ответ отрицательный, - сказал конус.

- Карантин? – с надеждой спросил шар.

- На сто оборотов вокруг центральной звезды, - подтвердил конус.

- Так долго? – шмыгнул шар.

- Так мало? – возмутился крыс.

- Достаточно до следующего освидетельствования, - сказал конус.

- А если они выберутся за пояс Койпера? – спросил крыс.

- Анализ вероятностей будущего говорит, что дальше спутника своей планеты они не доберутся, - сказал конус, и, уже громче, добавил. – Для протокола: на основании данных наблюдателей и полевого тестирования двух среднестатистических представителей вида, именуемого homo sapiens, объявляю зону закрытой для посещений, кроме визитов наблюдательного характера. Цивилизация относится к суицидальному типу. Статус: изгой.

...Федор почувствовал, как руки врага сомкнулись на его горле. В глазах потемнело, но он собрал силы, и ударил противника по голове, потом еще и еще, пока тот не ослабил хватку, а Федор продолжал бить - неистово, исступленно.

- Ich hasse dich,**** – просипел немец и затих. Федор, тяжело дыша, обвел взглядом окружающее пространство. Он находился в окопе, на нем - его потертая шинель, а рядом лежала смятая в борьбе пачка сигарет, и не было ни белой комнаты, ни странного голоса, лишь вой ветра, плачущего над полем брани. Федор посмотрел на небо. Его затягивало тяжелыми тучами.

* Привет! Как вас зовут? (нем.)
** Что вы сказали?
*** Проклятье!
**** Ненавижу!

[Antimat]

- Не пойдуууу!
- Не отпущууу!
- Что стряслось, - уголком рта спросила Госпожа Радда у леди Ровены, - и кто эти люди?
- Родители Янг, - вполголоса ответила Дама с картины.
- Тогда понятно, - резюмировала Морд-Сид.
Первый отчаянный вопль принадлежал непосредственно Янг, второй же не менее отчаянный вопль издавал изрядно побледневший мсье Никольский. Вполне приличная пара в твидовых пальто стояла в холле Волшебного Замка и весьма растерянно смотрела на вопящих Янг и Михаса.
С верних этажей по широкой парадной лестинце летела Фертес, дабы устранить сей балаган. Безоговорочно встав на сторону родительского авторитета, она приказала Никольскому удалиться в бар, запивать горе, а Янг - немедля паковать вещи. Отправив путников, она все же сжалилась над несчастным Михасом и присоединилась к нему и бутылке Беленькой.
- Ну прекрати истерику, - попыталась она привести в чувство проливавшего над стойкой слезы Никольского, - она обещала писать.
- А яичницу она тоже по почте отправлять будет, - едко осведомился мсье Никольский и опрокинул очередную рюмку, не забыв закусить лимонной долькой.
- Эгоист, - вздохнула Фертес. - между прочим Янг тебе письмо оставила. Читай.
Она бросила на колени Михасу толстый конверт и удалилась, не забыв наградить того неодобрительным взглядом.

Сообщение отредактировал Radda: 31 Январь 2013 - 16:44

[Antimat]

Мсье Никольскому.

Обжигающие воспоминания
Автор: Yang

Что может чувствовать маленькая, беззащитная девочка, окруженная диким, обжигающим пламенем? Страх, боль, или неумолимое желание жить дальше? А ведь мама обещала купить ей куклу. Она должна жить, во что бы то ни стало, впереди еще целая жизнь! «Так глупо умирать в десять лет, когда жизнь только начинается. Наверное, так же глупо, как и умирать в собственный день рождения» - подумала девочка, сидевшая в центре комнаты. Пламя было еще достаточно далеко от нее, чтобы обжечь, однако, от этого ей легче не становилось – дым сдавливал грудную клетку, от чего ей казалось, что вот-вот она потеряет сознание.
В минуты опасности она могла представить своего покойного отца, поговорить с ним.Когда он приходил, стрелки часов останавливались, весь мир застывал.
«Где же он? Неужели, мой отец решил бросить меня в день рождения и… в день смерти?» - на ее розовой щечке блеснула яркая звездочка-слезинка, а за ней еще и еще. Все это было похоже на страшный сон, что снился ей почти каждый день. Но желание жить дальше взяло верх, и девочка побежала к окну, чтобы позвать на помощь соседей. К ее удивлению, возле их дома собралась толпа наблюдателей со всей улицы, приехала пожарная машина. Никто девочку не замечал, как бы сильно она ни кричала. Она села возле окна и стала тихо ждать своего спасения.
Девочка успокоилась и начала разглядывать огонь, что окружил ее со всех сторон. Он завораживал ее, медленно перебираясь с одной игрушки на другую.
Она почти ничего не видела – только очертания сгорающих предметов вокруг нее и какой-то яркий свет в центре комнаты. Она взглянула на часы, висевшие на ее тоненьком запястье. Стрелки часов на крохотном циферблате отбивали ритм все медленнее и медленнее. В этот момент она поняла, что ничто больше ее не спасет, это ее последние минуты. Закрыв глаза, она мысленно попрощалась со всеми близкими, со своими игрушками.
«Анна!» - услышала она чей-то знакомый голос, наполненный болью и отчаянием.
Она открыла свои прекрасные зеленые глаза и очень удивилась, увидев свою комнату в целости и сохранности. Обрадовавшись, что это был всего лишь ночной кошмар, она подошла к полке с игрушками, но, не осмелившись потрогать их, резко отпрыгнула назад и стукнулась обо что-то.
- Аккуратнее, Анна, прошу тебя, - чьи-то нежные, но сильные руки подняли маленькую девочку также легко, как и плюшевую игрушку.
- Папа! – из ее уст вырвался тоненький детский голосок, тот самый голос, способный растопить сердце любого, даже самого принципиального и строгого отца.
Он крепко обнял ее, будто не видел это маленькое чудо больше века.
- Папа, папа! Задушишь же! - пропищала Анна, задыхаясь от крепких объятий.
- Как же я тебя люблю, доча, - он нежно поцеловал ее в носик и опустил на землю.
В момент, когда ее ножки коснулись деревянного пола, вся комната озарилась ярким светом, ослепляя Анну и ее отца. Когда же девочка открыла глаза, она увидела удивительный мир: сочная зеленая трава, красивые цветы и огромная ива, ветки которой свисали, касаясь красивого мраморного памятника. Белоснежная мраморная скульптура, изображавшая грозно восседающего, мрачного мужчину и женщину, своим явным декадансом гармонично сочеталась с серыми облаками, казавшимися крайне ничтожными и далекими.
Небольшой осиновый листок, словно покидая родной дом, сорвался с ветки и, нежно несомый потоками теплого ветра, тихо улегся у ног ребенка. Что с ним будет после? Подобно титаническим надгробиям, стояли они, окружая Анну. Шаг назад. Испуганные зеленые глаза устремились в небо. Солнце скрылось за облаками, которые словно сотни ястребов, своей тенью, казалось, закрыли Землю. Невольно ее взгляд упал на статую, все, казалось бы, осталось прежним, но тот, ранее грозный взор, что наводил страх и угнетение, волшебным образом изменился, став добрым и в какой-то мере даже ласковым. Вместе с ним и весь окружающий мир, со всем его бескрайним разнообразием форм, чудом преобразился, сбросив мрачную завесу. Он с яркими лучами света, пробившимися сквозь облачную завесу, раскрылся, и теплый ветерок слегка шелохнув длинные, волнистые, ярко рыжие волосы девочки, подтолкнул ее на мысль прикоснуться к памятнику. Все еще немного чувствуя небольшую опасность, она сделала крохотный шаг. Потом еще и еще. Подойдя к нему на расстояние вытянутой руки, она посмотрела еще раз ему в глаза и узнала в нем своего отца. Уже с большей уверенностью, Анна прикоснулась к его холодной руке. Земля будто вздрогнула, наполняясь все более яркой палитрой красок. С памятника полетели крохотные кусочки мрамора, придавая все более отчетливое очертание. Теперь девочка точно знала – это ее отец. Она отошла на несколько шагов назад и начала наблюдать за перевоплощением скульптуры. Но что же с той женщиной? Анна не могла в ней никого узнать.
Он слегка зашевелился, рука его резко отдернулась, его взгляд упал на девочку. С большим усилием он встал с мраморной скамейки, что была когда-то частью его самого и, слегка пошатываясь, сделал шаг навстречу Анне. Та замерла в ужасе. Скульптура попыталась что-то сказать, но из каменных уст вырвалось только какое-то мычание. С испугом он оглянулся назад, но, заметив, что женщина, даже не пошевелившись, так и осталась на месте, взял палку и написал на земле немного корявым подчерком: «Позаботься о маме. Ты ей нужна». В этот момент она поняла, кем являлась та женщина.
Она, будто повзрослев, осознала, что это последний раз, когда они могу увидеться, когда она может обнять своего отца и взглянуть на маму. Со слезами на глазах, она подбежала к нему и крепко обняла. Он больше не был холодным и угрюмым. Зажмурившись, она грелась в его объятиях, боясь отпустить. Но, вспомнив о той женщине, она отпустила папу и подбежала к ней. Вытерла слезу, закрыла глаза и прикоснулась к ее руке.

Но позже, попытавшись открыть глаза, она видела только очертания сгорающих предметов. Где-то среди обломков, за завесой яркого пламени был слышен чей-то хрип, кашель и отчаянный крик.

***

- Анна. Анна! Ты не голодна? Принести тебе чего-нибудь поесть? – доносился голос бабушки из кухни.
- Нет, бабуля. Может, пойдем уже? – из гостиной вышла девушка лет семнадцати в черных очках и с тростью.
Немного полная старушка выбежала из кухни и резво надела красный плащ в горошек.
- Ты готова? – спросила та, помогая надеть куртку своей племяннице.
- Да, бабуль, - ответила Анна.
Они вышли за порог и направились в парк, который находился в двух кварталах от дома. По дороге ни бабуля Бэкки, ни Анна не сказали ни слова. И только дойдя до ивы, ветки которой касались памятника, находящегося в глуби парка, бабуля Бэкки попрощалась с Анной и отошла недалеко, пообещав вернуться через полчаса. Анна села на скамейку напротив скульптуры и начала напевать колыбельную, которую придумала ее мама.
Вспомнив о том, что забыла оставить Анне телефон, бабуля Бэкки вернулась. Но увидев, как по щеке ее слепой внучки бежит слеза, она посмотрела на памятник. Скульптура представляла собой мужчину и женщину, сидящих на каменной плите, нежно держащих друг друга за руки. Она вспомнила о происшествии, случившемся семь лет назад, о смерти своей дочери, и решила не тревожить Анну.

Сообщение отредактировал Radda: 31 Январь 2013 - 16:42

[Antimat]

место для фрейма

[Antimat]

Вера, Надежда, Любовь...
Автор: fotka

Любить, дружить, надеяться и верить!
Хорошее начало – как у всех…
Гостей полно, распахнутые двери,
И слезы бьет в нокаут частый смех.

Еще!.. Но вдруг засобиралась Вера.
За ней Надежда – засиделась, ей пора;
Любовь к дверям протиснулась несмело.
Товарищ Демиург, наскучила игра?

Вы вроде бы писали повесть эту?
Бутылка недопитая. Налей!
За водку, рюмку, сигарету!
За старых и испытанных друзей!..