Фаннни

Отсутствие причин

Жанр: космоопера, киберпанк

«Я дерусь, потому что дерусь!»

Светящиеся буквы на фоне темного неба вспыхивали пронзительно-синим, постепенно выгорали до багрового, и снова ярко-синяя вспышка – каждые три минуты, своеобразный таймер Деринга.

Отсюда, с балкона оракул его знает какого этажа, лазерный слоган над стадионом скорее угадывался, чем читался на самом деле. Впрочем, высота не
причем, просто ракурс неудачный – со стороны космопорта надпись была видна четко и сверху, Стась обратила на нее внимание еще в отстойнике, пока Бэт и остальная команда проходили таможню. Сама она освободилась раньше – рабы шли через особый терминал, вместе с домашними любимцами, да и проверяли их куда менее дотошно. Забавно. Меньше прав – больше свободы. Например, свободы любоваться припортовыми пейзажами этой самой… кстати, а действительно, как она называется, эта планета? Спросить у кого, что ли? Помнится, ее тогда восхитила еще одна грань свободы – можно спросить, а можно и не спрашивать, выбор только за ней самой. Пустячок, а приятно…

***

- Извини.
- А-а, пустяки! - Бэт умел скрывать огорчения. Когда хотел. - Давай-ка я тебя лучше просканирую.
Она не стала возражать, все еще чувствуя себя виноватой. Хотя и была уверена, что повреждений на этот раз особых нет. Ключица - это ерунда, пара минут в реакамере.

- Как я и думал. Быстро в камеру, пока отек не начался! Потом отдыхай, а через сорок минут опять спарингнешься с Медведем. Не торопись, время удвоено. Сделай вид, что испугалась, он поверит, теперь-то как раз и поверит. Видишь, как все удачно складывается? Но не переигрывай. А если будешь падать - не залеживайся, он любит добивать лежащих ногами. И помни про его стимулятор. Он обречен.

Бэт не предложил отменить встречу. И Стась не была уверена в причине этого - действительно ли он верит в нее, или просто хочет, чтобы она сама верила. Интересно, сколько он потерял? Даже спрашивать страшно, Чемпионат Деринга - это вам не хилые полулегальные стычки по праздникам, здесь счет на световые.

Если немного повезет, можно протиснуться в призовую десятку. Один проигрыш на шесть побед и две продленки - шансы весьма неплохие.

А призовая десятка - это полуэра.

И пусть даже восемьдесят пять процентов принадлежат Бэту как хозяину - все равно можно запросто выходить из игры и больше ни о чем не беспокоиться…

---

Стоять было сложно, ноги дрожали и подкашивались. Да и шея ныла. Стась немного подумала, и легла на перила грудью, уперевшись в полированный камень локтями и уложив тугой жгут огненно-красных волос змейкой перед собой, благо ширины перил как раз хватало. И ногам, и шее сразу стало легче. Конечно, можно было бы сесть в стоящий за углом шезлонг, но до него ведь еще тащиться. Да и поставлен он так, чтобы наблюдать за стартами, а Стась не хотелось смотреть в сторону космопорта. Ее уже тошнило от перелетов.

Камень балконных перил оказался неожиданно теплым. Интересно – просто накопитель или внутренний подогрев, как у пола в бассейне? Скорее всего, накопитель – какой резон отапливать улицу, а дни тут жаркие. Наверное. На стадионе, конечно, климат искусственный, но сейчас уже ночь, а все равно не холодно, и ветер теплый.

Она пропустила кончик косы между пальцами, хмыкнула – волосы были скользкими. Очень скользкими.

Еще одна безумная идея Бэта. Сработавшая, как и все прочие его идеи, тоже казавшиеся поначалу безумными. Иногда она думала – а бывают ли у него вообще несработавшие идеи?

---

- С этим не церемонься - он маньяк. Сразу вырубай, не дай себя схватить. У него руки – как челюсти у питбульгиены! Не вырвешься. Даже ты.

- Да ясно мне, ясно…

Влажное полотенце мажет по лицу, свисток режет уши и тут же сильным толчком Стась буквально швыряет вперед, в центр ярко освещенного круга. Видимого ограждения у ринга нет, лишь управляемые силовые поля, что эффективнее.

И эффектнее.

Или надо говорить не "ринг" а "татами"? Впрочем, нет - татами вроде бы квадратная… или квадратный? Черт его знает, восток - дело тонкое…

Стась еще не успела устать - "маньяк" был только третьим. Руки у него работали как поршни, и он стремился вперед, о защите не думая. Стась вырубила его чистенько, на восьмой секунде. Вырубила жестоко и наверняка - убийц она не переносила органически, сказывалось тсенское воспитание.
Расслабилась, обвиснув в силовом коконе. Она еще не устала, но зачем без нужды выпендриваться? Закрыла глаза.

- С этим не спеши, помотай на длинной. У него - капоэйра, выглядит красиво, но выдохнется быстро. Он не опасен, так что устрой спектакль, пусть народ порадуется. Играй на ускользание, ясно?

- Да ясно мне, ясно…

Акробатика - штука красивая, кто же спорит? Прыжочки, кувырочки, ножнички-мортальчики там всякие. Зрелищно. Гораздо более зрелищно, чем Стойка-тени-за-спиной. Да только вот имеется два "но", как же без них…

Первое - сил забирает уйму. А Стойку тени можно сутками держать - и ничего. А второе "но" - время. Зрелище будет восхищать первые минуты две. Ну – три, отсилы. Потом вызовет скуку. Потом начнет раздражать…

Стась потянула почти шесть минут, прислушиваясь к реакции зала, потом решила – можно.

Имидж нужно каждый день вдалбливать публике, если хочешь выжить. Твой главный соперник не на ринге, а там, в креслах за силовыми полями. Так сказал Бэт, и кто она такая, чтобы спорить?

---

- Я не умею драться, Бэт…

Она сама ему это сказала, еще тогда, при почти что первой встрече, когда он предложил стать ее хозяином. Поначалу она вообще ничего говорить не хотела, но продемонстрированный кубик тсенки не произвел ожидаемого впечатления. Вот и пришлось объяснять. А он только смеялся и качал головой, сожалея не о том, что она оказалась тсенкой, а лишь о том, что сам он не знал этого заранее, до начала уличных соревнований, и не смог сделать нужную ставку. Начинающие – они же убивают пачками, так было всегда, надо же с чего-то начинать? Знай он заранее, что Стась – тсенка…

***

-…В атаку не лезь, пусть сам нарываться начнет, и помни - он левша. А шея слабая. Попытайся сама поймать, если справа подставится…

- Да помню я, помню…

Свисток. Пружинящий мат под ногами, шипение рассекаемого воздуха. Левша он там или не левша - это кто его там знает, а вот ноги у мальчика - о-го-го!

Опасные ноги…

Первая минута. Вторая… Глухая защита, шаг вперед, шаг вправо - и все. Блок, нырок под удар, разворот от другого.

Перерыв тридцать секунд. Время для желающих сделать дополнительные ставки. И как только они успевают – эти несчастные секунды пролетают одним коротким вдохом…

Блок. Разворот. Нырок. Шаг влево. Шаг вправо. Словно парный балет. Без музыки, на цыпочках. Третья минута. Четвертая. Пятая…

Двенадцать раз она пыталась пробить его защиту. В среднем – каждые двадцать-тридцать секунд, вложив в атаку все, что только могла, все, чему учили в корпусе Амазонок и в чем последнюю неделю натаскивал ее Бэт - беспрерывно, даже во время сна. Красиво, грамотно - и безрезультатно. Подловить и дожать удалось лишь на седьмой минуте, шея у мальчика действительно оказалась слабой.

Бэт не стал ругаться и говорить: "Ведь я же тебя предупреждал!", умный он. Хмыкнул только: "Не пережми". Быстро размял затвердевшие икры, прошелся по плечам.

- Черт, этой не знаю, будь начеку…

Пятая? Или нет – уже шестая… Явная дилетантка, непонятно даже, как она добралась до финала, пусть даже и среди не-центровых.

Стась справилась с ней за минуту и две секунды, да и то только потому, что первые пятьдесят девять секунд прощупывала на дальней дистанции, всерьез ожидая подвоха.

- Заставь его побегать. У него дыхалка слабая. Займи центр и погоняй по кругу на дальней, ясно?

- Да ясно, ясно…

Яркий свет. Боль в сведенных пальцах. Почему-то - только в пальцах.

И - сквозь нарастающий звон в ушах:

- Этот - вообще не соперник, он после травмы. Сделай ложный выпад ниже пояса - он их боится до судорог. Ясно?

- Да ясно, ясно…

Свист. Онемевшее плечо. Парень, встающий и снова падающий на колени, запутавшись в собственных ногах.

Восьмой?

Девятый?

Фрагменты… Свист. Звон в ушах.

Звон - это после того, длинного, задел-таки по уху, еще чуть - и в висок было бы. По касательной, правда, только кожу свезло, но никаких сотрясений быть не может, не ври, Зоя, ты отлично знаешь, что поташнивает нас по совсем другой причине…

- Все, хватит!

Махровый халат с капюшоном, огромный, как плащ-палатка, обрушивался на плечи всегда неожиданно. Только-только сумеешь войти в ритм, настроиться на длинную дистанцию, и сразу - бац!

Первое время Стась пыталась сопротивляться. Но быстро обнаружила, что длинные рукава халата при желании легко превращают его в смирительную рубашку.

- Два пропущенных в колено, один в бедро, шесть в корпус и один в голову. По-моему - вполне достаточно.

- В голову по касательной, а это не считается!

- Видел я, по какой касательной…

Бэт голоса не повышал, однако спорить с ним желание пропадало. К тому же, если посмотреть с другой точки зрения… Вот, например, переработает она, увлечется, зазевается – и сломает что-нибудь серьезное, для восстановления чего реакамере потребуются сутки. Или даже двое суток. Для Стась это будет просто двумя сутками неприятных ощущений, а для Бэта и его команды – финансовой катастрофой. Они же все только на нее и рассчитывают, вон сколько сил и средств вбухали, один супер-тренажер «хорст» чего стоит, да и реакамера та же. И если сейчас Стась повредит себе что-нибудь серьезное - это будет с ее стороны просто черной неблагодарностью.

Пожалуй, что даже подлостью это будет…

Она вытерла предложенным полотенцем лицо, покосилась виновато. Вздохнула.

- Извини…

Он, похоже, разозлился.

Это не было чем-то необычным – настроение у него менялось стремительно и непредсказуемо. Во всяком случае, она уже давно перестала даже пытаться понять, что именно может его развеселить, а что огорчает – все равно не угадаешь. Хотя некоторые закономерности прослеживались – он, например, всегда злился после окончания боев, и она никогда не могла понять причины. Потому что злился он вне зависимости от результатов самих боев. И даже от результатов тотализатора.

Нет, он при этом не ругался, не рычал на нее или других, не топал ногами. Наоборот. Он становился очень-очень вежливым, говорил медленно и тихо, почти ласково, и беседу при этом мог поддерживать вполне осмысленную, так что первое время она даже не понимала, что это он так злится. Пока случайно не заглянула во время одной из таких бесед в его глаза. И не замолчала на полуслове, задохнувшись…

- Пошли, погреемся. Заминку сегодня я тебе сам сделаю, так будет надежнее.

Она ничего не ответила, боясь неверным словом разозлить его еще больше. Осторожно кивнула.

Это хорошо. Массаж на него всегда действовал успокаивающе, еще одна странная закономерность, пока что не имевшая исключений. Он никому не доверял, собственноручно расстилая Стась на теплом камне и выжимая крепкими пальцами из ее тела воспоминания о ринге до самой последней капли. Конспирация. Может, он потому и с командой ей не давал сдружиться – мало ли что они могут заметить и кому рассказать?

Немного позже, проваливаясь в горячую, пахнущую распаренным деревом темноту, Стась уже могла рискнуть привычной шуткой:

- Ты - чудовище…

А он смеялся. Нормально вполне смеялся. Почти довольно.

И глаза у него были нормальные.

Значит, все снова в порядке и можно расслабиться…

***

- Не стой на ветру, простынешь.

В любой другой день Стась обязательно начала бы возражать. Просто для поддержания разговора. Да и потом – какой же это ветер?

Но не сегодня.

И даже не потому, что сегодня она слишком устала.

Молча встала с перил, бросила последний взгляд на мигающую рекламу далеко внизу, передернула плечами - становилось действительно прохладно. Задвинула балконную дверь до упора, отсекая псевдопластиком шумы ночного города там, далеко внизу.

Забавно, но Стась только что поняла, что не знает названия этого города. Да что там города - она и о названии отеля представление имела весьма смутное, "Плаза", кажется… Или "Старлайф"?.. Нет, "Старлайф" был на прошлой неделе, Бэт тогда еще притащил те забавные шарики…

***

- Ну и что это такое?

Шариков в черной коробочке было горсти две, хотя вряд ли кому пришло бы в голову мерить их горстями - Стась попыталась было потрогать один, и теперь сосала изрезанные пальцы.

Больше всего они напоминали крохотные плавучие мины, даже не сами мины, а то, как любят их изображать в "морском бое". Или крупные дробинки, утыканные иголками. Иголки, правда, были совсем не иголками, а осколками мономолекулярных лезвий. Которые, между прочим, штука весьма секретная и в свободную продажу вроде бы не поступали.

Впрочем, Бэт есть Бэт…

- Зажимы. Для волос.

Очевидно, на ее лице что-то все-таки отразилось, потому что он поспешно добавил:

- Э-э, я не шучу! На самом деле - зажимы. И на самом деле - для волос.

И она поняла - не шутит.

- Что-то я не совсем…

- Новая фишка! - он засмеялся беззвучно, оскалив ровные зубы. - Пора раскручивать твой хвост на полную катушку.

Стась вздохнула. Пожала плечами, смиряясь с еще одной неприятностью.

- А я-то надеялась, что его скоро можно будет совсем отрезать…

- Ты что! Отрезать такое богатство! Знаешь, во сколько мне обошелся тот ускоритель роста? Вот то-то…

- Неудобно с ним. Мешается, да и вообще… Так и ждешь, что кто-нибудь схватит как следует, дернет.

- Можно подумать - еще не хватали!

- Повезло. Не каждый же раз…

- Везет утопленникам. А чтобы на плаву удержаться - одного везенья мало. Думаешь, я тебя просто так этой дрянью голову дважды в день мазать заставляю? То-то… А теперь еще и зажимчики.

- Комиссия не пропустит - это уже оружие.

- А вот и нет, я проверял! Мелкие инородные тела запрещены в общем количестве более ста грамм и при весе каждого отдельно взятого более двух грамм, а здесь ровно девяносто восемь зажимов по грамму каждый. А с учетом разрешенных трехсантиметровых армированных когтей лезвия в один сантиметр и обсуждать смешно! Никаких серьезных повреждений, зато кровищи будет - хоть залейся, очень эффектно… Представляешь, какой сюрпризик ожидает следующего, кто попытается дернуть тебя за косичку?! - он хихикнул. Потом добавил уже серьезно - Но это не главное. Ради просто обороны я бы и суетиться не стал, "Шелковый угорь" - штука надежнейшая, пусть бы пробовали, силы тратили… Но ты мне сама идею подсказала. Помнишь Медведя?

- Это который с татуировкой в виде черепов?

- С черепами - это Комбат. А Медведь - у него ногти мутированные и уха нет.

- Комбат, Вомбат - какая разница?.. Постой, это на прошлой неделе? У него еще бедра перекачаны, ходит раскорячку, да?

- Вижу, помнишь. Это хорошо. Финал свой помнишь?

- Н-ну…

- Это плохо. Учишь вас, учишь… Удачные фишки запоминать надо!
Ав-то-ма-ти-чес-ки!

- Это… когда я его хвостом по глазам, что ли?

- Умница! Сходу повторить сможешь?

- Так нечаянно же получилось!

- Это ты другим рассказывать будешь. А я к некоторым словам глухой. Давай-давай, я жду!

- Да не помню я, Бэт! – знал бы кто, как это противно, все время чувствовать себя виноватой! - Это же случайно тогда…

Он ударил без предупреждения - резко и в полную силу, она уже умела определять подобное. Удар был нацелен в висок - не смертельно, но болезненно, а, главное - обидно. Попади он в цель – и хвост дракона на красивой татушке был бы подпорчен некрасивым синяком.

Но в цель он не попал - шея сработала автоматически, голова нырнула назад и вбок, и красно-рыжая коса с оттяжкой хлестнула Бэта по руке.

Звук был очень неприятный - словно плеткой по кожаному креслу. Бэт зашипел втягивая воздух сквозь зубы и отчаянно тряся рукой. Стась ойкнула. Скривилась, словно себя ударила.

Глядя, как на предплечье наливается краснотою широкий рубец, Бэт выдавил, морщась:

- А представляешь, если бы еще и с зажимчиками!..

Голос у него был мечтательный и очень довольный.

***

- Устала?

Стась качнула головой.

Она устала, разумеется, но вопрос подразумевал не это, просто одна из вежливых вариаций на тему "мне уйти?" - а она не хотела, чтобы он уходил.

Забавно.

Действительно, забавно, но она чувствовала себя не совсем уютно в этом огромнейшем номере своей мечты - одна.

Тем более – сегодня.

Она мечтала о чем-то подобном – давно, еще после самой первого выигранного боя. Номер-люкс, сауна с массажистом, шоколадный торт, канистра березового сока, шампанское в номер и блондинистый пухлогубый стюард, готовый, как скаут, всегда и на все. Ох, какой же богатой и свободной она тогда себя ощущала! Карман распирал выигрыш целой десятки, и до любой звезды казалось рукой подать…

Стась присела на мягкую ручку кресла, поболтала ногой, глядя, как мерцают удвоенные отражения свечей в глубине полировки, как медленно тонут искры в гранях тяжелого хрусталя.

Садиться в кресло не хотелось – в его мягкой обволакивающей глубине она бы чувствовала себя еще более неуютно. Да и встать потом будет сложновато. Бэт молодец, конечно, и заминку провел на уровне. Не стал ограничиваться обычными мерами и поставил полную деинтоксикацию, кислоты в мышцах не осталось, спасибо ему. Да только вот и самих этих мышц после сегодняшнего не очень-то…

- Музыка не мешает?

Стась опять качнула головой.

Негромкий музыкальный фон действительно не мешал, больше того - не замечался, словно был неотъемлемой деталью этого номера.

Немного подумав, Стась подцепила еще один сэндвич и ложку салата. Сэндвич, конечно, назывался вовсе не сэндвичем, да и салат носил гордое наименование длинною в три строчки. Но Стась не собиралась ломать голову и язык при запоминании и произнесении точных и правильных титулов всего того, что было сегодня ими съедено под шампанское при свечах в номере-люксе на двести тридцать шестом этаже отеля… хм-м, наверное, все-таки, "Плаза", в городе… хм-м… ладно, проехали.

Бэт снял президентские апартаменты. Весь двести тридцать шестой этаж и половину двести тридцать пятого. С бассейном, зимним садом и огромным электроорганом в одной из комнат. С примыкающим к бассейну тренажерным залом и оружейной. Имелся тут даже небольшой тир – очевидно, для развлечения президентских телохранителей. Ресторан тоже был собственный. Кажется, в тире существовала возможность стрельбы по живым мишеням. Если возникнет такое желание.

Стась передернуло.

Бэт снял полтора этажа неслучайно.

На двести тридцать шестой была поселена Стась, этажом ниже - остальная троица и сам Бэт. Стась не знала, как к подобному распределению помещений отнеслись другие члены ее вроде бы команды. Когда же она сама попыталась возразить – Бэт даже спорить не стал, просто отмахнулся. И Стась окончательно сдалась.

Раз уж он так решительно вознамерился не дать ей ни малейшего шанса наладить нормальные отношения с ребятами - спорить бесполезно. Все равно что-нибудь придумает.

Да и прав он, наверное. Глупо прикидываться, что она им ровня. Они вольные, за их головы не назначена награда, и на хвосте у них не сидят сине-оранжевые ищейки…

Стась отправила в рот еще один сэндвич. Тоже мне - бутерброды, называется! Размером с почтовую марку! Хотя - вкусные, заразы, спору нет.

Ужин при свечах и с шампанским. Между прочим, был даже шоколадно-ореховый торт. Правда, вместо на все готового раскрепощенного блондина, о котором мечталось когда-то – до чрезвычайности вежливый брюнет, застегнутый на все пуговицы до самого горлышка и о скаутских правилах слышавший разве что в далеком безоблачном детстве. Так ведь никто и не обещал, что мечта должна сбываться дословно.

Вежливый.

Бэт сегодня очень вежливый. Очень-очень-очень.

Даже массаж не помог…

И - ни слова упрека.

Что там слова - ни одного косого взгляда за весь вечер. Словно и не случилось ничего. Словно все в полном порядке. Только лицо закаменевшее, и голос повышенной мягкости…

Лучше бы наорал. Лучше бы грубо схватил за плечи, как тогда, на ринге, затряс яростно, легко перекрывая звенящим от бешенства шепотом неистовые вопли трибун. Лучше бы даже ударил.

Тогда можно было бы, по крайней мере, хотя бы обидеться. И не чувствовать себя такой виноватой…

- Ну не могла я, понимаешь?..

Он откликнулся сразу, но опять о другом:

- Попробуй вот это вино, оно местное, привкус необычный, но не плохой, оно слабое, попробуй, советую…

Привкус ей был знаком. Странный такой, сладко-терпкий, холодящий, с легким оттенком шоколада… Где она могла пить такое, она ведь не очень любила вина, особенно - синие?

- Я не смогу объяснить… дело не в том, что я тсенка, мои родители никогда не были слишком религиозны… Просто меня готовили в миротворки, понимаешь? А вот это уже куда серьезней. Блокада - страшная штука… Нас не просто обучают, нас кодируют, понимаешь?.. чтобы нигде и никогда, даже случайно… Ты видел мои уходы? Мы называем это разносом… очень удобно, скорость возрастает в сотни раз, даже от пули можно увернуться… ну, почти увернуться… если не в упор… Но есть одна штука. Если ты в разносе - то любой твой удар заведомо смертелен… Понимаешь? Даже самый слабый… даже просто легкое касание… Мы никогда не контачим в разносе, это забито на уровне рефлексов, понимаешь?..

- Я знаю, что такое разнос, - перебил Бэт спокойно, - Как тебе понравился торт?

И опять в его голосе не было осуждения.

Более того - он ясно и недвусмысленно дал понять, что не желает поддерживать разговор на эту тему. И - никаких претензий. Словно все в полном порядке, словно и не поставила она своей сегодняшней нерешительностью все их предприятие на грань не просто финансового провала, а вообще полного краха…

Хотя кто его знает, может, он вовсе ничего сегодня и не потерял – может быть, он еще и заработал на этом, случай-то ведь беспрецедентный! Бэт – мальчик умный, не угадаешь, на что именно ставил он. Может быть там, на ринге, он просто испугался, не за ставки свои испугался, а за нее, чисто по-человечески, человек же он, в конце-то концов…

Но если не потерял он сегодня ничего – на что тогда он так злится? Откуда тогда это раздражение? Не внешнее раздражение, показушное и язвительное, которое так часто демонстрирует он окружающим, а глубоко запрятанное на самом дне темных глаз и прорывающееся наружу лишь в почти незаметных подергиваниях острого подбородка, лишних морщинках у губ, слишком резких движениях пальцев. Или таком вот взгляде, словно он ждет от нее чего-то очень важного, ждет, и никак не может дождаться. И внутренне раздражается все больше и больше от бесплодности ожидания. Но, человеком будучи вежливым, внешне никак раздражения не проявляет.

И от этого взгляда его, и от вежливо-безличной заботливости смутное намерение как бы невзначай поинтересоваться – а чего же, собственно, он с таким нетерпением ждет? – потихоньку перерастало в довольно-таки острое желание схватить со стола самую большую тарелку и изо всех сил треснуть его по макушке. И бить до тех пор, пока не объяснит он, наконец, чего же ему, скотине, от нее надо?!!

И это желание, даже полностью осознавая свою порочность, вовсе не собиралось становиться желанием чего-то более правомерного. Отчего чувство вины лишь усиливалось.


Она не проиграла сегодня.

Ей присудили победу.

По очкам.

После второй суперпродленки.

В десятке финального чемпионата Деринга не принято откладывать в третий раз, даже если никто так и не был убит или избит до потери сознания – а чистой победой в финале считалась только такая, когда проигравшего с поля уносили.

Она очень надеялась, что сумеет. Потому и вызвалась спаринговаться именно с Морткопфом – сама вызвалась, благо других желающих не было. Его партнеров всегда разыгрывали через довольно жестокую жеребьевку.

Она все утро листала спортивные архивы, чтобы убедить себя окончательно – без подобного человека мир станет только чище. Он был откровенным садистом и злостным социопатом, он любил убивать и калечить, при этом не делая особых различий между рингом и жизнью вне его, и до сих пор не был надежно заперт в комнате с мягкими стенами только благодаря многочисленной своре персональных и хорошо оплачиваемых адвокатов. Во время затишья между играми его пытались контролировать при помощи усиленных транквилизаторов, но это удавалось не всегда, о чем свидетельствовали несколько так и не доведенных до суда уголовных дел.

Она просмотрела их все. Тщательно и скрупулезно. Особенно долго задерживая на экране фотографии жертв. Вглядываясь. Запоминая. Убеждаясь.

У нее не было ни малейших сомнений в том, что человек этот жить не должен. Это было даже не ее решение – материалов дел хватало, как минимум, на четыре смертных приговора. И это – не считая тех, кого убил и искалечил он вполне легально, в рамках правил того или иного Кубка.

Но ей мало было убедиться в том, что не должен этот человек жить. Ей нужно было доказать себе самой, что он вообще не человек. Не животное даже – была довольно-таки высокая вероятность, что законтаченная на тсеновское воспитание миротворческая блокада может сработать и на убийство любого представителя великого круга перерождений.

Стась не сомневалась, все для себя решив и придумав обход блокады еще вчера, за несколько часов до жеребьевки. Изучение архивов потребовалось для окончательной убежденности, что в последний момент не начнут одолевать ее посторонние мысли.

Она еще вчера была уверена, что сможет. А уж сегодня, после всех этих фотографий… Ни человек, ни зверь не может вести себя так, так ведут себя лишь вирусы, в короткий срок уничтожая все, до чего могут дотянуться. А миролюбивого отношения к вирусам никто не требует даже от трижды тсена или четырежды миротворки. С вирусами обращаются при помощи антибиотиков.

Кажется, она вздрогнула - край бокала звякнул о сомкнутые зубы. Или просто неверное движение руки – рука дрожала, и противной мелкой дрожью отзывалось все тело.

Пятьдесят четыре минуты – это много.

Очень много…

Она даже не ударила его, он сам упал. Подвернулись ноги. Судороги, наверное. Ее и саму скрутило, но - немного позже, а в итоге - победа…

Победа, оракул его раздери.

Так откуда же это острое чувство вины и желание во что бы то ни стало оправдаться?..

- Не злись, прошу тебя… Я пыталась…

Пятьдесят четыре минуты.

Абсолютный рекорд чемпионата…

Это для Морта и зрителей – пятьдесят четыре, а она только и делала, что уходила в разнос, растянув это сомнительное удовольствие раз в пять. Сама виновата, слепому ведь ясно, что Морт пробитый, и пробитый не раз. Среди боевиков это поощрялось всегда, хотя и неофициально, а тут - хитч, игры без правил… Нельзя было просто бить по болевым точкам и надеяться, что временный паралич заставит его передумать. Нельзя было вообще на что-то надеяться, выходя против такого.

Только - убивать…

Забавно, но ей вовсе не было страшно. Даже сегодня. Даже на последних минутах. Зубы выбили о стекло мелкую дробь, она придержала край губами. Запоздалая реакция? Стась отставила пустой бокал, и вдруг вспомнила.

Не вино, в том-то все и дело.

Сок.

Лишь один сок в этом мире имеет вот такой ментолово-шоколадный привкус - сок опикао.

Забавно.

Опикао - здесь?..

И почувствовала, как мурашками стянуло кожу на руках и затылке, а вдоль позвоночника потянуло ознобом.

Она ведь так и не узнала точно, где именно расположено это самое ЗДЕСЬ.

Как-то все не нужно было…

- Послушай, тебе это, возможно, покажется странным… Но… Где мы?

- Деринг, - Бэт шевельнул плечом. То ли пожал, то ли просто передернул.

- Я знаю, что Деринг. А поточнее?

- Пирамида Дьявола, левый нижний угол. Почти пограничье. Есть пара
обитаемых систем - у Свингла и Тарсова. До Базовой пара прыжков, соседство, конечно, малоприятное. Поэтому стричься не рекомендую.

Стась машинально потерла висок. Татуировка уже не зудела, став привычной и неощутимой. Сине-оранжевые оказались гораздо ближе, чем она смела надеяться. Два прыжка. Почти рядом…

Догоревшая свечка ярко вспыхнула напоследок и погасла. Бэт долго смотрел на Стась с какой-то странной задумчивостью, потом сощуренные глаза его стали непроницаемыми.

- Уже поздно, - сказал он очень мягко, - Я не буду будить ребят, лягу на диване.

Забавно, но это ее обрадовало. Оставаться одной в восьми пустых комнатах - удовольствие ниже среднего.

А еще ей очень хотелось, чтобы он понял. Хотя бы он. Может, тогда бы он и ей самой объяснил…

Кровать была достойна апартаментов, в такой можно заблудиться. Шестнадцать вариантов вибрации и столько же терморежима, антиграв, обтянутый темно-сиреневым шелком. Некоторое время Стась полусидела-полулежала на краешке – кровать услужливо сформировала спинку, когда стало понятно, что принимать горизонтальное положение немедленно гостья не собирается. Было приятно просто сидеть, зарываясь босыми ногами в пушистый мех ковра. Она не стала понижать прозрачность огромных окон, и в спальне было даже светлее, чем в той комнате с балконом, где стоял на столике недоеденный шоколадный торт и таяли свечи.

Забавно, не правда ли, Зоя? А главное - сколько нового про себя узнаешь. Ну, ладно, тсен из тебя никакой, с этим все давно уже смирились… Амазонка вот тоже фиговая при всех твоих метках и навыках. Можно, конечно, упирать на то, что в миротворки, мол, готовили, а миротворки тем-то как раз и печально знамениты, что никогда и ни при каких условиях не могут они нарушить блокаду, даже если иначе не выжить.

Только ведь сама знаешь, что и миротворка из тебя получилась бы аховая.

Попросту – никакая.

Они ведь не просто не могут. Они даже пытаться не будут. Ни при каких обстоятельствах. Потому что стержень у них такой. Основа жизни. А какой у тебя стержень? Не смогла, потому что не смогла?

Не смешно.

Стась встала, осторожно прошла по ковру к двери в соседнюю комнату. Наверное, это был кабинет – книжные полки, два рабочих терминала, комм, кресла черной кожи, еле уловимый запах хорошего табака. Наверняка ароматизатор для придания колорита – Бэт не курит, а здесь слишком хорошая система кондиционирования, чтобы от прежних постояльцев остался хотя бы запах. В кабинете не было ковра на полу, паркет холодил босые ноги.

Стась на цыпочках прошла к тяжелой темной двери, приоткрыла осторожно.

За дверью оказалось темно – свечи догорели, а понизить прозрачность стекол почти до нуля Бэт таки не поленился. Стась прислушалась, пытаясь понять по его дыханию, спит ли он. Подумала, что это глупо – не мог он успеть заснуть. Да и если бы успел – все равно бы уже проснулся от скрипа открываемой двери. Но еще глупее спрашивать в темноту – «Бэт, ты спишь?»…

- Бэт, ты спишь?
Тишина. Тяжелый вздох. Шорох.

- Сплю. И тебе советую. Завтра трудный день.

- Бэт, пару слов…

- Детка, перестань маяться дурью и спи.

- Пара слов…

- Слушай, достала! Ладно, для тех, кто в бэтээре, объясняю первый и последний раз! Если бы ты видела ваш бой, ты бы не задавала глупых вопросов. Морткомпф был похож на вконец озверевшего берсерка, а ты - на тореадора… А симпатии публики редко бывают на стороне быка, особенно, если тореро хотя бы наполовину так же хорош, как ты. А жюри - что жюри? Та же публика. К тому же я почти догадывался о чем-то подобном и подстраховался. Мы неплохо заработали, я уже перевел на твой счет премиальные. Тебе не о чем волноваться, спи спокойно…

- Я не об этом… Бэт, неужели Деринг был прав? Драка без причины - это и есть основной признак разума?

- Чушь собачья.


В темноте завозились. Кажется, он сел на диване.
- Никто никогда не дерется без причины. Никто, поняла?
Стась вздохнула.
- Ну да, я помню правила. Никто из живых, и только люди, как высшие представители тварного круга перерождений, тем самым проявляя свободу воли, данную им…

- Перестань повторять эту чушь. Люди – в первую очередь. Даже бьютиффульцы.

- Ну, это ты, пожалуй…

- Отнюдь. То, что мы считаем просто дракой, на колонии Бьютти является очень серьезным и строго регламентированным ритуалом, если бы ты там побывала хоть раз, сама бы все поняла. Да и этот наш легендарный Пуарто, чьи слова Деринг сделал слоганом… с ним ведь вообще смешно получилось. Он мог болтать что угодно, но причину для драки имел очень вескую.
- Кто такой Пуарто?
- Ну, ты мать… Ты что, не смотрела «Наемников кардинала»?! Ну, ты даешь. Легендарный боец,, мастер клинка, ниндзя, мог кулаком убить лошадь, а как он стрелял из плазмомета! Это видеть надо! Будет время, я обязательно нарою эти серии, сам пересмотрю с удовольствием и тебе покажу, своих героев надо знать. Но не сейчас. Потому что сейчас надо спать.
Стась отшатнулась – Бэт возник из темноты неожиданно, даже воздух не шелохнулся. Просто вот только что была темнота – и вот уже он стоит рядом, как всегда, насмешливо улыбающийся и застегнутый на все пуговицы, словно и не ложился. И глаза у него уже совсем нормальные…
От острого облегчения резко захотелось спать. Стась судорожно зевнула и позволила отвести себя к чуду инженерно-кроватной мысли безо всякого сопротивления. Спросила только:
- А какая у него была причина?
- Лень! – Бэт беззвучно смеялся. – Представляешь, да? Ему было просто лень зашить дыру на штанах, он прикрывал ее плащом. А другой наемник, Дарт, этот плащ сдернул, и все увидели голую задницу! Тут уж, сама понимаешь, без хорошей драки было никак… Пришлось бедному Пуарто перебить всех свидетелей его позора. Кроме Дарта, конечно, с ним они потом подружились. А свою знаменитую фразу он уже потом придумал – сама посуди, ну не мог же он всем объяснять, почему ему на самом деле пришлось драться!
- Сильно! – Стась опрокинулась на спину, кровать мягко покачивалась, спать хотелось все сильнее.
- Бэт, а какая причина у меня?

- А у тебя ее нет. – Белые зубы сверкнули в темноте, - ну так ведь тебе и не нужно. Помнишь, ты говорила, что не умеешь драться? Ты была права. Но, опять-таки, это тебе не нужно. Успокойся, детка, для кубка Деринга или любого другого кубка не нужна драка, им нужно шоу. А шоу ты делаешь, и делаешь великолепно. Помнишь того мальчика с капоэйро? Как он прыгал! Сруби ты его на первых секундах – представляешь, сколько бы визгу было? Еще бы - тупой варвар победил утонченную красоту. Все недовольны. А вот когда на девятой минуте этот выпендрежник сам завалился… Ха! Тебе аплодировали стоя даже те, кто потерял деньги. Чувство времени, детка, это главное. А оно у тебя есть.

-Спокойной ночи.

- Бэт – спросила она, уже почти засыпая, - значит, я так и не научусь драться по-настоящему?

Он обернулся в дверях. Пожал плечами. Опять блеснули в улыбке белые зубы. Но голос оказался неожиданно серьезным. И тихим.

- Конечно, научишься. Как только появится причина, так сразу и научишься. И тогда уже я буду тебе не нужен. Спокойной ночи.

Дверь за собой Бэт закрыл, как всегда, беззвучно. Стась не ответила, потому что уже спала.

Она спала, и не видела, как Бэт курит на балконе сигарету за сигаретой, вытягивая каждую чуть ли не в одну длинную затяжку. Он столько надежд возлагал на Морткопфа. Идеальный экземпляр, уж если с кем и могло сработать, так только с ним. Настоящий гад, пробы ставить негде. Сам искал в сети материалы – чтобы наверняка. Да любого, взгляни он даже мельком, трясти начнет, а не то что тсенку, в миротворки готовившуюся…

Не вышло.

Она так и не смогла разозлиться по-настоящему. Знала, что надо, верила и старалась изо всех сил, но не смогла. И опять этот виноватый взгляд, словно у потерявшегося щенка. А, значит, вся последняя неделя – насмарку. Все мелкие подначки, придирки, спровоцированные ссоры с ребятами, постоянное напряжение – насмарку. Она снова будет извиняться и смотреть виновато, такая вроде бы непобедимая – и совершенно неприспособленная к обычной жизни за пределами ринга.

Бэт курил редко, но теперь мял внезапно опустевшую пачку, смотрел на мигающую в ритме Деринга городскую рекламу и думал о том, как же трудно отыскать дыру на штанах у нудиста.

Вообще-то, я был против.
Но кто я такой? Всего лишь стюард. А капитан упёрся рогом – хорошая, мол, примета и всё такое. А по мне – так идиотизм кристально-вакуумный, и больше ничего. Словно пальцы за спиной скрещивать «на удачу». Или выигрыш в лотерее. Одному из миллиона случайно повезло – а все ахают. И карточки в автомат дружно пихают, идиоты.
Но капитана нашего, упрётся ежели, с его точки зрения и кибер-погрузчиком не своротить. Ему же виднее, с мостика-то! Он же у нас начальство, и даже колледж закончил и всё такое. Они после того случая с «Марией-Тересией» словно взбесились все, капитаны эти. Каждому теперь подавай в экипаж сверхчувственника-атависта. Это их так теперь называть стали, политкорректно чтобы. А по мне, слепой – он и есть слепой, как ты его не назови. Когда мы на базе, я стараюсь не заходить в их район. И вообще держаться подальше.
Нет, вы только не подумайте, что я расист или, упаси Ген, прогрессорам сочувствую! Ничего такого! Неуютно просто. Ты ведь всё-всё видишь, а они – нет. И не виноват ты в этом вроде, да и никто не виноват, по большому-то счёту - а всё равно неловко. И, если уж совсем честно – страшновато. И жалко вроде, и помочь хочется – ну да, а потом как с той бабкой, что меня своим костылём огрела! И была, между прочим, совершенно права, политкоррщик из надзора мне потом всё это дело очень доходчиво растолковал. Они точно такие же люди, как и мы, и имеют полное право ковылять через дорогу самостоятельно. А жалость унижает и всё такое. Надо просто делать вид, что не замечаешь.
Только почему-то всё равно неловко.
Теперь вот ещё пиво ему тащи…
Стучусь в закрытую дверь.
В этом ничего особенного - я всегда стучусь, из вежливости. А тут вдруг подумал, что впервые это – не только вежливость. Должен же я как-то заявить о своём присутствии, он же меня не видит. Особенно – через дверь.
Потому что он – атавист. Слепой, то есть.
Он сам выбрал эту каюту. Пустых полно, можно было любую занять, не жалко! Эту мы называли каютой параноиков – в ней иллюминатор из настоящего пласта, непрозрачного для большинства излучений. Некоторым нравится – тем, которые на защите собственной задницы помешаны. А я не люблю. Конечно, полная безопасность и всё такое, но зато сквозь пластовый люм почти ничего не видать. В коридоре даже просто через стены – и то лучше видно, там защита фиговая, многие жалуются. А по мне – так даже прикольно. Я люблю смотреть на звёзды. Они красивые. И все разные. Особенно мне радиопульсы нравятся – у них такие роскошные длинные выплески, ритмично изогнутые, изящные такие, а если система двойная – то вообще получается настоящее перекрёстное кружево. Но через мутный пласт каютного люма всего этого, конечно же, не рассмотреть. Даже мне. Даже если упрусь я лбом в этот самый люм, как в него сейчас упирается наш слепой атавист, за ради хорошей приметы капитаном на борт принятый. Ничегошеньки я не увижу сквозь этот мутный и почти непрозрачный люм.
Хотя я – не слепой…
Он оборачивается. Улыбка у него хорошая. И лицо живое. Приятное такое лицо. Если в глаза не заглядывать…
Меня передёргивает.
Ну да.
А чего ты ждал?
- Ваше пиво, - говорю, неловко ставя кружки на стол и старательно глядя мимо его лица.
- Пиво! – он просиял, потёр руки, - Пиво – это прекрасно! Холодненькое?
Я буквально зубами ловлю уже почти сорвавшееся с языка «А вы что – сами не видите?»
Не видит он!
В том-то и дело, что не видит…
- Холодное, - прищуриваюсь, соразмеряя интенсивность довольно прохладного цвета с почти не выраженными тональными аффектурами и пытаясь перевести всё это в понятные атависту термины, - Градусов 10-11. – и уточняю на всякий случай. – По Цельсию.
- По Цельсию - это хорошо! – он берёт одну из кружек, отхлёбывает, слизывая густую тёмно-серую пену с губ. Пена чуть теплее самого пива, и поэтому слегка серебрится. Двигается он уверенно. Я вообще мог бы забыть о его слепоте, если бы не эти жуткие белёсые глаза…
- А ты почему не пьёшь? Бери! Я специально две заказал, для компании, не люблю один.
Я внутренне сжимаюсь – кружки эти литра на полтора каждая. Не уверен, что потяну столько. Но всё равно решительно беру одну и делаю глоток. Нам вместе скучать на этой грузовой жестянке ещё месяца три, надо как-то налаживать отношения. А пиво – удачный повод.
- Люблю тёмное пиво, - говорит он довольно. - Оно нажористей.
Атависты странные. И сленг у них странный. Сначала я даже не понимаю, что он имел в виду, но, скрипнув мозгами, всё же выстраиваю ассоциативно-логическую цепочку: с понижением температуры жидкости вроде как сгущаются, так? Так. Ну, до определённой границы, конечно, но не о том сейчас речь. А чем холоднее – тем темнее, тоже вроде как логично. Фух! Нет бы просто сказать, по-человечески! Какой извращенец любит тёплое пиво? Ну кроме этих, зеленохолмовских, с их традиционным горячим элем, не о них сейчас речь, но всё равно – это же надо такую пакость выдумать?!
- У вас всё ОК? Ну, там с каютой… и вообще… – спрашиваю, пытаясь завязать разговор. Он обрадовано улыбается, кивает быстро.
- Да-да, капитан был очень любезен… тут хорошо. Тихо так. И народа мало.
Это он в точку.
Насчет народа.
Нас на борту всего трое, если его самого не считать. Я, капитан и Эджен, он за груз отвечает. И не сказать, чтобы мы особо перерабатывали. После изобретения дешёвых и безопасных бортовых коммов, которые следят абсолютно за всем гораздо лучше живых людей, народу в космосе существенно поубавилось. На больших пассажирских кораблях команда, конечно, поболее нашей будет, но только за счёт стюардов, всяких там горничных и прочей обслуги. А офицер и там только один – капитан. Он же пилот. Он же бортмеханик. Он же представитель кампании. У него всё равно работы практически никакой. Несколько раз за весь полет вставить в приёмник автопилота стержень с нужной программой, да на обедах наиболее важным пассажирам поулыбаться и за столик свой пригласить – вот и вся служба. Если, конечно, не случится чего-нибудь совсем уж из ряда вон.
Как с «МариТе», например...
- А тебе нравятся звёзды? – спрашивает вдруг атавист. Я в это время рассматриваю пену в своей кружке. Она очень красивая, вся такая ломкая, насквозь пронизанная постоянно меняющимися структурными напряжениями. Очень похоже на корону быстрого пульсара в период активности, только в негативе. Ну, короче, отвлекся я, и потому брякнул, не подумав:
- Да, конечно. Они красивые. На них кульно смотреть…
Чёрт. Ну вот, опять!
Утыкаюсь носом в кружку, делая вид, что пью. Да что со мной сегодня такое?! Он подумает, что я специально задеть пытаюсь. Что я из этих, на которых политкоррщик намекал. Вот же!.. только пометки в личном деле мне и не хватало. Надо, наверное, брякнуть теперь что-нибудь совсем уж идиотское – пусть лучше думает, что я полный кретин.
Осторожно скашиваю глаза. Странно, но атавист, похоже, совсем не обиделся. Сидит вполоборота, улыбается, повернувшись лицом в сторону иллюминатора, словно действительно может там что-то разглядеть. Впрочем, слепой-то он, конечно, слепой, но сверхчувственниками их ведь не зря прозвали. По каюте перемещается вполне свободно, за мебель и стены не задевает, и кружкой мимо рта, что характерно, ни разу пока ещё не промахнулся. Да и тот парень, на «МариТе», он ведь тоже как-то справлялся со своими обязанностями. Он там до аварии стюардом работал, как и я сейчас, тогда-то еще их талисманами никто не считал и не брал в команду за просто так, для удачи.
Вообще-то, ходили слухи, что это диверсия была. Но я полагаю – враньё. Газетчики придумали. Им простая халатность неинтересна, им сенсации подавай. А тут – такая лакомая авария! Круизный лайнер высшей категории, не нам чета, с кучей всяких жутко важных шишек на борту. Тур экстра класса по диким местам, вдали от цивилизации и всё такое. По карману только самым-самым. Экстрим-Экстра называется, некоторые любят. Они тогда как раз над Тау Цеты были, на кольца любовались, когда автопилот накрылся дырявым соплом. Позже выяснили, что сам комм не при чём был, просто стержень попался бракованный. Один случай на десять миллионов, так кампания утверждала – ну, вот экстримщикам тем как раз и повезло оказаться десятимилиооными.
Хотел бы я посмотреть, как все эти шишки со своих креслиц и шезлонгов повылетали, когда начало их швырять из стороны в сторону да крутить с перепадами от невесомости до чуть ли не десяти ж! То-то, наверное, зрелище было. Когда капитан догадался стержень вынуть, они все, конечно же, в рубку ломанулись – жаловаться и немедленного восстановления связи требовать. Они-то думали, что всё самое страшное уже позади, и теперь пора претензии предъявлять да с адвокатами связываться, по поводу вчинения исков. А вот облом!
Потому что в рубке стоял очень бледный капитан и держал в руке два аварийных стержня. Аварийные стержни намного длиннее обычных, почти в два раза, поэтому их легко отличить – обычные-то как раз валялись по всему полу. Шкафчик-держатель во время аварии оторвало от переборки и расколотило, вот они и высыпались. И перемешались – теперь никто бы не смог сказать навскидку, какой из них на посадку, а какой на взлёт. Но это – не страшно, всегда по кодам проверить можно. Или даже вручную. Сунул в приёмник, посмотрел код раскрытия, вынул обратно и уложил в нужную ячейку. Возня, конечно, но вполне осуществимо.
Аварийные стержни – дело другое.
Особые они.
Аварийная программа включается моментально, как только стержень попадает в приёмное устройство. И уже не может быть выключена – до самого своего завершения.
Их было два, стержня этих.
Их всегда два. На любом корабле. Один – срочное возвращение на базу. Второй – экстренная посадка на ближайшую кислородную планету. Стандартный набор. Их даже крепят всегда стандартно, не в общем держателе, а прямо на корпусе приёмника, сверху. Справа – возврат, слева - посадка. Всегда – именно так. На всех кораблях – от супернавороченного эсминца новейшей модели до самой распоследней ржавой шлюпки. Чтобы в любой самой что ни на есть аварийной ситуации, даже при самой крайней спешке, в бреду или вообще наощупь никто не смог бы перепутать. У них даже внешние капсулы промаркированы чуть ли не диаметрально противоположными цветами – возврат светится в инфра-режиме, посадка – в ультра.
Но сейчас эти их промаркированные капсулы жалко помаргивающими осколками хрустели под ногами – сами-то стержни представляют собой жутко прочный кристалл, им подобное обращение нипочём, а вот капсулы на прямое попадание тяжелого шкафчика явно рассчитаны не были. Лайнер круизный – как корзина тухлых яиц, попробуй не то что уронить, тряхнуть чуть посильнее - вони не оберёшься. Вот и не беспокоился никто особо о повышенной ударопрочности.
Два одинаковых стержня.
Понимаете, да?
До базы, с которой «Мария-Тереза» стартовала, было не меньше двух недель, да и то – если идти на форсаже. А ближайшая кислородная планета – вот она. Под самым боком. И два стержня. Один – посадка, пусть даже и не очень мягкая, на вполне себе кислородной, хотя и не слишком цивилизованной Четвертой Никсона и ожидание спасателей. Второй – медленная смерть на разваливающемся и теряющем кислород корабле во время безнадёжной попытки добраться до базы.
Два абсолютно одинаковых стержня.
Вот тогда-то и вышел вперед слепой стюард, взятый на борт только потому, что по закону о профсоюзной политкорректности в экипаже, насчитывающем более десяти человек, обязательно должен быть хотя бы один атавист.
Он сказал, что стержни разные. И что он отлично видит эту разницу и знает, который из них – тот самый…
Позже стержни будут исследованы с применением всего, чего только яйцеголовые додумаются к ним применить. И обнаружится, что различие между ними действительно есть. После изготовления их покрывают мономолекулярной плёнкой разного состава. Немножко, но разного. Для возвращения – один состав, для посадки на ближайшую пригодную планету – другой. Традиция такая, сейчас уже никто и не помнит, зачем это делалось раньше, но придерживаются. Традиции на флоте живучи. Разница эта настолько мизерная, что на глаз ничего не определишь даже при спектральном анализе, только глубинное сканирование показать может.
Мнения учёных разделились. Одни считали, что сверхчувственник вполне мог что-то там такое и ощутить. Вторые же утверждали, что для этого ему нужен был сканер размером с дом…
- Да ты поэт! – говорит сидящий напротив меня атавист, склонив голову к плечу и улыбаясь, - А кем хочешь стать, когда вырастешь?
С трудом удерживаюсь от резкости. Не люблю, когда дразнят. Мой возраст – не его дело! Я тут, понимаешь, надрываюсь, изо всех сил стараясь быть вежливым и, упаси Ген, не ляпнуть чего, а он позволяет себе… Ну, раз он так, тогда и я молчать не стану!
- А я знаю вашу страшную тайну! Страшную тайну всех атавистов, вот!
Он поднимает бровь, чем злит меня ещё больше.
- Глен никакой не супер! Вот! И нет никакоё сверхчуйки! Вероятность была один к одному, просто повезло – вот и все! Зря его нацгероем сделали!
Вообще-то, это не мои слова. И я так вовсе не думаю. Просто разозлился очень. Не люблю, когда начинают про возраст…
Слепой больше не улыбается и выглядит немного растерянным. Мне становится стыдно.
- Вы не бойтесь, - спешу я его успокоить. – Я никому не скажу. И не думайте, что осуждаю. Наоборот! Я ведь понимаю, как там всё было. Воздух утекает, реактор греется, а тут ещё пассажиры… Капитан хотел предложить им самим выбрать. Принцип демократии и всё такое. А во время паники этого нельзя! Ни в коем случае! Напуганная толпа не любит, когда её просят выбирать. Она предпочитает следовать за лидером, который всегда прав. Они бы там разнесли всё в кварки и сами погибли. А Глен – он же на психолога учился, я читал. Он сразу всё понял. Им нужен был лидер, который бы принял на себя отвественность и всё такое. Капитан растерялся, а значит, лидером быть перестал. Лидер, он ведь всегда уверен и всегда прав. Вот Глен и стал на пару секунд таким лидером, приняв решение за них. Пятьдесят на пятьдесят – неплохие шансы. Он рискнул – и выиграл. Я прав?
Он вздыхает. Трёт глаза. Выглядит при этом неожиданно усталым.
- Ты не прав.
Теперь, похоже, растерянным выгляжу уже я.
- Почему?
- Понимаешь, эти стержни… Они действительно разные. Но я не знаю, как тебе объяснить.
- Потому что мне нет пятнадцати? – начинаю приподниматься, готовый уйти. Потому что холодное бешенство не зря называют холодным, от него темнеет в глазах, я вот-вот сорвусь и наговорю ещё чего-нибудь лишнего, а нам ещё столько времени вместе работать.
- Сядь, - говорит он устало, и снова трёт глаза, - Будь тебе пятьдесят, я бы точно так же не знал, как объяснить. Потому что ты не видишь звёзды. Смотришь, но не видишь… С другой стороны – ты хотя бы смотришь. Сейчас мало кто смотрит, большинство предпочитает сразу сканировать да анализировать…
Он пожимает плечами.
- Ладно, попытаюсь… Вот, смотри! - Он достает из коробки с лото два кубика, кидает их на стол. – Они похожи, правда? И в то же время они разные. Видишь?
Медленно опускаюсь на место. Ярость уходит, уступая место уже привычной неловкости. Чтобы не смотреть на него, смотрю на кубики. Трогаю их пальцем.
Обычные кубики. Причем совершенно одинаковые.
- Они одинаковые. Облегченный полимер-диэлектрик, слабая поглощающая способность. Внутри хорошо просматривается металлический шарик… - присматриваюсь, добавляю уже менее уверенно – Похоже на низкооктановую сталь, но видно плохо. Нет, я верю, наверное, разница есть, но без приборов…
Он качает головой.
- Они разные. Этот синий. А этот – красный. Понимаешь?
Первое чувство – удивление. Можно подумать, я не знаю, что такое красный. Антарес красный, я его видел на школьной экскурсии. Да мало ли! И что такое синий, я тоже знаю, хотя с этим сложнее. Синий – цвет интенсивный. Даже от легких оттенков его начинают сильно болеть глаза и всё такое. А уж смотреть на ослепительно синюю сверхновую, что недавно появилась в нашем рукаве – себе дороже! Можно вообще всю сетчатку пожечь – напрочь, до десятого слоя.
Надо ли говорить, что лежащие передо мной кубики не были ни красными, ни синими? Да что там! Они вообще не излучали. Обычный инертный полимер. Просто атавист, похоже, опять перешёл на свой малопонятный сленг, от которого у меня уже уши пухнут.
- Хочешь, покажу тебе фишку? Пометь один из них чем-нибудь. А потом поменяй местами так, чтобы я не видел пометки. А я всё равно угадаю…
И он действительно угадал.
Двадцать семь раз подряд.
А потом пиво кончилось.
И я внезапно вспоминаю, что мне надо ещё отнести обед Эджену – он не отходит от какого-то особо ценного груза, и потому обеды ему ношу я, мне не трудно.
Я заторопился.
- Аварийные стержни с самого начала красили в разные цвета, понимаешь? – говорит атавист, когда я уже почти на пороге. - Синий и красный. Синий – посадка, красный – возвращение. Это началось давно, задолго до Всеобщей Генетической Модификации и было как-то связано с первыми кораблями, ещё на самой первой Земле. Правое и левое, синий и красный код, что-то в этом роде. А традиции на флоте живучи…
Странный все-таки они народ, эти атависты. И сленг у них странный. Код бывает спектральный, структурный, генетический или сингулярный. Ну, иногда ещё Давинчи, но он вообще спорный. А чтобы синий или красный?.. Глупо.
Иду по коридору.
Меня слегка покачивает от выпитого пива. Корабль проходит недалеко от нейтронной звезды, её тяжелый спектр утомителен и вязок, от любого движущегося предмета расходятся радужные сферические следы, словно круги по воде от брошенного камня. Не по воде даже – по густому радужному киселю. Красиво, но слишком уж давит. Я другие звёзды люблю, которые помоложе. Они – как растрёпанные на полгалактики волосы безбашенной девчонки, что всю ночь с тобой куролесила, и планеты путаются в этих волосах, как блескучие яркие шарики на пружинках. А незащищённый коридор словно затягивает золотой паутиной, и ты идешь прямо сквозь эту паутину, и она облепляет тебя щекотным пузырящимся загаром…
А этот атавист ещё говорит, что я не вижу звёзды?! Я – и не вижу?!! Да я столько их видел!!! И ещё увижу. Они ведь красивые. Я люблю на них смотреть.
Смешной он.
Только вот эта его фишка, с кубиками…
Я ведь во все глаза смотрел. Даже усиление на полную мощность врубил, хотя до пятнадцати и запрещено, но кто тут заметит…
Но так и не понял – как он это делает?..

– Ты что творишь, поганец?!
Мощный рык Ирхита-абу далеко слышен под гулкими сводами технической зоны. Ким вздрогнул и обернулся, пряча сигарету в ладони – курсантские привычки живучи. Конечно же, никакого полит-эфенди не было на верхней галерее. Да и не могло быть – выход сюда только через зал связи ЦУПа, а там сейчас такой нервяк, что все разумные предпочитают держаться подальше. Просто в ангаре хорошая слышимость, особенно сейчас, когда ни один из шумных вспомогательных агрегатов не работает. Интересно, кого на этот раз – и на чём? – поймал неукротимый наставник, прозванный курсантами Ифритом-абой не только за громкий голос.
– Да как ты мог написать такое? И где?! Червивая твоя душа, несчастье наставников и горе родителей! А если бы из чужих кто увидал? Позор на всю галактику! Да ты хоть понимаешь, паскудник, что на самом деле означает твоя пачкотня?!
Ким поморщился, облокотился о перила и снова включил сигарету. Затянулся. Вишнёво-ментоловый микс показался безвкусным и неприятным, словно по ошибке сунул в рот антиквариат из настоящей бумаги, набитый вонючей канцерогенной дрянью. Голос эфенди доносился откуда-то снизу, самого его видно не было, как и незадачливую жертву, но Ким уже потерял к ним интерес – он понял суть преступления. И от этого понимания к горлу подкатывала горечь, портя любимый вкус, и бесполезно щелкать переключателем, меняя настройки одобренного Минздравом электронного миникальяна.
Не поможет…

«Запердолим джи!»

Этой паскудной надписью пестрел весь город. Баллончиками на стенах, маркерами по стёклам монора, плакатами на стендах, официальными растяжками поперёк улиц. Оскорбительная фраза с лёгкой руки Дёмыча стала девизом Проекта. А ведь могла бы оказаться и позором на всю галактику – если бы понял кто. Хуже, чем просто позором. Пресса может сколько угодно врать о великом триумфе и вселенском равноправии, а на самом-то деле ничего пока ещё не решено, не случайно и присланные Федерацией Наблюдатели именно наблюдателями называются, а не посланниками, в такой ситуации любая мелочь…
Пачкотня так и не пойманного идиота могла обернуться катастрофой. Бомбой, взорвавшей единственный путь для землян в Большую Вселенную.
Потому что космос открыт для всех, но в Свободной Федерации Миров нет места ксенофобам.

Землянам повезло дважды – никто из посланных Федерации Наблюдателей не был знатоком земного жаргона. А среди встречающих оказался Дёмыч… Так что не прав Ифрит-абу, не случится ничего плохого, даже и увидь чужие – теперь уже не случится. Примут за ещё одну социальную рекламу. А ведь Дёмыча поначалу и брать не хотели, неблагонадёжен, мол. Намазы сроду не творил, даже когда наверху, насмешки себе позволяет всякие, да и вообще болтает много. Но Король Лёва сказал: «Дёмыч будет!» Он, мол, сам для нашей Жемчужины ракушку делал, и если вдруг что не так пойдёт… Полит-эфенди поворчал, да и отступился, потому что слово Короля Лёвы – закон. Но не успокоился, ворчал и поглядывал намекающее.
Ну и где бы был наш разлюбезный Проект, если бы не Дёмыч с его неумением держать язык за зубами?

«Напьюсь – подумал Ким, наваливаясь грудью на перила, прижатый желудок меньше ныл. – Вот ведь паскудство, к звёздам летаем, а язву толком лечить так и не научились… Если все пройдёт штатно, Аллах свидетель, завалюсь в какую-нибудь курильню и напьюсь». Он наудачу скрестил пальцы и поднял голову, с тоской разглядывая сводчатые перекрытия, недавно выкрашенные в весёленький розовый цвет.
– Так и знал, что ты здесь!
Ким не стал оборачиваться. Если бы что-то случилось – голос Али не звучал бы так жизнерадостно. Значит, ничего срочного, просто пообщаться пришёл. Новостями поделиться. И новости – не плохие, а это главное.
По галерее протопали тяжёлые шаги, перила дрогнули и жалобно заскрипели – Али подошёл почти вплотную, навалился на ажурную ограду всей двухсоткилограммовой тушей. Протянул длинную руку – очевидно, хотел ободряюще стукнуть Кима по плечу, но в последний момент передумал. Или вспомнил, что не все выдерживают его дружеские похлопывания, Ашотику из аналитического как-то два месяца в гипсе отходить пришлось. С тех пор Али осторожен и деликатен. Вот и сейчас ограничился лишь тем, что треснул чёрной лопатообразной ладонью по перилам и оскалил в радостной улыбке крупные жёлтые зубы.
- Не мандражуй. Отлично идёт твоя девочка! Штатно идёт.
Ким с деланным равнодушием дёрнул плечом. И тут же не удержался, спросил:
- Где?
Хотя и так понятно: если отступлений от хронометража нет, то четыре минуты назад пошёл второй виток. Половина пути пройдена, но впереди самое сложное – отстыковка спутника, выход в открытый космос, имитация прицельного распыления и предпосадочная ориентировка модуля. И всё это должно быть проделано вручную, чтобы у наблюдателей не осталось ни малейших сомнений: пребывающая в модуле Жемчужина – настоящий пилот. Обученный, тренированный, обладающий всеми правами и обязанностями. Не безропотный груз, не кукла, заброшенная на орбиту хитрыми землянами и натасканная, как отвечать по связи, пока всё за неё делает автоматика.
– На второй виток пошла. Сейчас биомедтехнику отстыкует, и на прогулку. Если без неожиданностей – то минут через девять, там возни немного.
Вот именно что – если без неожиданностей…
– Да не может там быть никаких чрезвычаек, двести раз всё перепроверено! – Али словно подслушал крамольную мысль. – Себе можешь не верить, мне – верь! Мы с ребятами там всё облазили, каждый узел по десять раз прозвонили, и не как обычно, а по-старинке, с разноцветными бантиками… Что хмыкаешь? Самый, между прочим, надёжный способ ничего не пропустить! У каждого – ленточки своего цвета, первый проверяет узел и вяжет бантик, что всё, мол, в порядке. Второй перепроверяет и вяжет свой бантик. И так десять раз! Плюс троекратная система дублирования каждого долбанного проводочка, каждой трижды грёбаной платы! Нечему там ломаться.
Али тоже на взводе, вон как тарахтит, себя самого убедить пытается. Слишком много зависит от успеха сегодняшнего запуска, чтобы не волноваться. Да, проверено всё, что только можно проверить, и предусмотрены тысячи ситуаций – вполне вероятных, возможных, почти невозможных и даже совершенно практически невозможных. Но предусмотреть всё способен лишь Аллах, а люди склонны ошибаться. Да и в чём вообще можно быть уверенным, когда имеешь дело с джи?
Впрочем, люди тоже порою не лучше.

***

В тот ужасный день, только чудом не завершившийся для Земли катастрофой, Киму тоже казалось, что предусмотрено всё. Даже ангар перекрасили – кто-то из аналитиков обнаружил, что серый цвет может быть неприятен дзелкингам при каких-то особых обстоятельствах. Что это за обстоятельства, объяснить аналитики так и не смогли, и ни один из дзелкингов не собирался лично присутствовать, ограничившись наблюдением с орбиты, но на всякий случай решили не рисковать. И теперь бункер напоминал филиал детского сада – розовые потолки, голубые и зелёные стены, жёлтые столешницы, радужное многоцветье приборных панелей.
О чужих изучили всё, что только сумели раздобыть. Официальная информация, исторические документы, учебные пособия тех рас, чья молодежь не получала знания каким-либо иным образом – и художественные произведения тех, у которых было развито хоть что-то, пусть даже и весьма отдаленно напоминающее литературу или кино. Нормы приличия рас Наблюдателей так и вообще распечатали и раздали всему персоналу вплоть до уборщиков – для зубрежки. И проверяли потом. Кима, например, хоть среди ночи разбуди – отбарабанит, что с иутами ни в коем случае нельзя заговаривать первым, а райрам – желать доброго здоровья. Была написана и десятки раз выверена аналитиками речь – обтекаемая, гладенькая, не способная никого оскорбить, но в то же время выгодно подчеркивающая земную толерантность. Первую встречу вообще провели на новодельфском космодроме, и даже очередную «касатку» запустили вне графика, чтобы только лишний раз продемонстрировать совместную работу представителей разных разумных видов.
Единственное, чего они тогда не предусмотрели, так это идиота с баллончиком.
Правильно говорят старики: хочешь рассмешить Аллаха – расскажи ему о своих планах.

***

– Ни в чём нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с джи.
– Ты вечно преувеличиваешь. С дельфинами же нормально прошло!
– Они – не дельфы, пойми. И не шимпы. Они слишком похожи на нас. Из-за этой похожести легко забыть, что они не люди. И логика у них иная, нечеловеческая. Я никогда не мог понять, о чём они думают…
С дельфами основная сложность была в разработке скафандра, а дальше уже всё пошло как обычно. Это сейчас на предназначенных к дальним перелётам «касатках» есть бассейны с искусственной гравитацией, а поначалу ничего подобного и не планировалось, слетал, отработал – и обратно, а пару дней можно и в скафандре перетерпеть. И дельфы не возражали, они вполне нормальные ребята и правильно всё понимают. Чего не скажешь про джи.
Ким вспомнил свои занятия с отобранной группой, их странные изящные тела, такие похожие и непохожие одновременно, тонкие и гибкие руки, находящиеся в непрестанном движении, высокие щебечущие голоса, постоянные пересвистывания, перещёлкивания, переглядывания. Они ни секунды не могли усидеть на месте, и молчать они тоже не могли – всё время двигались, вертелись, пересмеивались звонкими птичьими трелями. Они странно одевались – казалось, в этом переплетении многослойных полупрозрачных паутинок, ленточек и перьев невозможно передвигаться, но они как-то умудрялись, причём довольно уверенно.
А еще они пахли.
Запах не был неприятным – скорее, наоборот, что-то лёгкое, сладковато-цветочное, еле уловимое, будоражащее…
Даже сейчас, при одном только воспоминании об этом запахе кожа покрылась мурашками, и заныли зубы. Кима передёрнуло.
Нет.
Никогда больше!
Никогда больше он не даст себя уговорить, пусть другие их обучают, а с него хватит.
Это же просто выше сил человеческих, целыми днями быть рядом, но держаться на расстоянии. И помнить, всё время помнить, что они – не люди, и если поддашься магии запаха, голосов и движения – просто сойдёшь с ума, как сошли уже многие, кому по долгу службы приходилось часто общаться с джи, и кто не сумел удержаться на расстоянии.
Конечно же, сами джи ни в чём не виноваты, просто очередная насмешка Аллаха, создавшего их такими привлекательными для людей – и такими опасными. Но можно понять предков, объявивших их исчадьями ада. Хорошо ещё, что не истребили полностью, как собак, когда научные достижения позволили обходиться без вынужденного симбиоза. Предков можно понять, им даже и в голову не приходило, что космос должен быть открыт для всех, в том числе и для джи.

- О! – воскликнул Али, раздувая ноздри. – Твоя Перлита сейчас гулять пойдёт. Пошли, глянем!
Ким обернулся, посмотрел встревоженно. Но Али особой торопливости не проявлял, просто отлип от перил и теперь миролюбиво ждал, ссутулившись и почти касаясь бетонного пола пальцами длинных рук. Вроде бы никаких признаков волнения, только вот ноздри по-прежнему расширены.
Али - из новошимпов последнего поколения, у них сильно развита интуиция, даже по сравнению с исходным видом. И расширенные ноздри – естественная реакция организма на неосознанную тревогу. Рефлекс, своего рода атавизм, вроде бы и ненужный уже, но сохранившийся.
Если новошимпа последнего поколения что-то тревожит, лучше пойти проверить.

Дверь в зал связи была кодовой, дань паранойе и маразму. Ну откуда здесь, на тупиковой смотровой галерее, превращённой сотрудниками в курилку, взяться посторонним? Так нет же – будь любезен предъявить ДНК и на входе, и на выходе.
Ким не стал плевать на карточку, как это сделал Али, просто потёр её пальцами. Микрочастиц кожи вполне достаточно. Дверь, подумав немного, снисходительно убралась в стену. Нежно-голубенькую такую, припахивающую свежей краской.
В центре управления оказалось довольно спокойно – во всяком случае, не более нервно, чем обычно. Народ, конечно, напряжён, но по-рабочему так, деловито. Голоса несколько повышены, но истерики в них не слышно. Вон и Дёмыч из угла улыбается и кивает на большой экран – всё в порядке, мол.
Он всегда улыбается, такой уж он.
Он улыбался и тогда, когда суставчатая хватательная конечность младшего райра протянулась в сторону кривой надписи на стене дежурки, а голос из автопереводчика благожелательно поинтересовался:
– Это что? Понимать как?

***

Оба райра оказались чудовищно любопытными, но младший особенно. Все восемь его верхних конечностей постоянно указывали то на одно, то на другое, сопровождаясь неизменным:
– Это что? А это? Что?
Если что-то в ответе казалось ему непонятным, украшенная длинными шипами птичья голова склонялась к левому или правому плечу, круглый глаз на секунду затягивался мутной плёнкой, и тут же следовало уточнение:
– Понимать как?
И приходилось повторять всё сначала – но уже другими словами, стараясь говорить медленно и чётко.
Может быть, остальные Наблюдатели были такими же приставучими занудами, но этого Ким не знал, поскольку младший райр полностью поглотил всё его внимание. Имя похожей на карликового слона птички звучало в неразличимом для человеческого уха диапазоне, а из перевода понятным оказалось лишь слово «младший». Ким так его для себя и окрестил: «младший райр».
И объяснял, стараясь не выдавливать слова сквозь зубы, что да, они сейчас проезжают мимо памятника тёмным векам. Тогда на этом месте находилась резервация для джи, времена были трудные, к джи относились плохо, считали вампирами, высасывающими из людей жизненную силу, и потому содержали в специальных заведениях (видите, мы не скрываем!) Да так и понимать - джи тогда были совершенно бесправны, не то, что сейчас, их могли купить, продать, держать дома или выгнать на улицу, если поведение джи чем-то не устраивало хозяина. Как кошек… Кошка – это зверёк такой. Домашний, многие любят. Нет, не разумный. А джи – разумные, мы это признали давно, но тогда были тёмные века, совершалось много ошибок. Сейчас всё совсем не так, вот, посмотрите, мы как раз выезжаем на границу… Это птица. Нет, она неразумна, просто летает. Это граница с территорией джи, разделение пока ещё существует, но оно далеко не такое жёсткое, как было раньше… Да, это они, видите, совершенно спокойно ходят и по нашей части города, в тёмные века подобное было бы невозможно, а сейчас… Это дерево. Ну, дерево, растение такое… Это мячик. Игрушка. Это намазхолл, там на рассвете люди собираются, вам потом эфенди лучше объяснит… Это степь. Трава. Нет, она не разумная, просто растёт. Это завод, он далеко и почти весь под землёй, поэтому и кажется таким маленьким, там топливо делают для наших ракушек. Это? О, а это мы уже приехали! Это цветы, ими гостей встречают, обычай такой…

Они уже выгружались из спецавтобуса, и Ким был так рад окончанию все нервы вымотавшей экскурсии, что не сразу понял, почему вдруг так побледнел обернувшийся к нему Король Лёва. Король смотрел куда-то мимо Кима, чуть выше плеча, медленно круглея глазами.
– Это что? – благожелательно спросил младший райр. – Понять как?
И ткнул суставчатым двупальцем туда, куда смотрел Король.
Вот тогда-то Ким и обернулся, ничего ещё не понимая. И обмер, увидав на стене будочки дежурного кривую надпись.
«Запердолим джи!»

Это был конец.
Можно хоть до посинения доказывать, что люди стали другими, что времена дискриминации и рабства в прошлом, но два напшиканных каким-то уродом слова перечёркивают все доказательства. И мысли сразу понеслись куда-то в сторону – Ким понял, почему надпись не заметили ранее: при закрытых створках тыльная стена дежурки почти вплотную прилегает к воротам, остается щель сантиметров десяти, а обе створки целиком открывают редко, лишь по таким вот торжественным случаям, обычно одной лишь левой пользуются, и дежурка остается под прикрытием, она же справа расположена…
Это конец…
– Это наш слоган. Правда, хорошо получилось?
Дёмыч стоял и улыбался, спокойно так, словно ничего особенного не происходит. Посматривал то на любопытных чужих, то на надпись, и выглядел при этом таким довольным, словно это он сам её сделал и теперь любуется впечатлением.
– Понять как? Что есть слоган?
– Девиз нашего Проекта. Джи – это сокращение от их самоназвания. А запердолим… это такое слэнговое, труднопереводимое… ближайшие аналоги одного из значений – закинем, забросим, вытолкнем.
Райр по-птичьи склонил шипастую голову, словно прислушиваясь. Уточнил:
– Есть другие?
– Конечно! – Дёмыч улыбался по-прежнему, глядя на райра честными глазами. – Доставим, так сказать, всеобщее удовольствие.
Самое главное, что он не соврал – ложь райры чувствуют. И очень не любят.

***


Сейчас один из райров восседал в огромном кресле у стены и зорко бдил, поворачивая голову на тонкой шейке то влево, то вправо. Больше чужих в ЦУПе не было – оба дзелка взирали с орбиты, йо и второй райр дежурили на посадочной площадке, а где обретались прочие, Ким не знал, да не очень-то и стремился узнать. Ему и одного райра вполне…
– Красиво, правда?
Али смотрел на большой экран, где упакованная в неуклюжий серебристый скафандр фигура неторопливо выдавливала себя из овального люка на чёрный бархат открытого космоса. Спиралевидный модуль действительно напоминал морскую раковину. Да и шарообразная астронавтиха в отливающем перламутром скафандре вызывала однозначные ассоциации, так что назвавших её Жемчужиной можно понять. Свои-то имена у джи вообще кошмарны – эту, например, Лапусиком звали. Конечно же, нельзя было допустить, чтобы первый космонавт-джи вошла в историю под таким именем. Когда стало понятно, что эта опережает прочих на порядок – имя поменяли. Задним числом оформили новые документы, и теперь она везде проходила как Жемчужина. Слишком помпезно, кто спорит, но Лапусик-то и вообще ни в какие ворота!
Серебристая фигура меж тем разогнулась, слегка оттолкнулась от борта модуля и поплыла к выносной консоли с распылителями. За ней тянулись пуповины тросов и кабелей, Ким отметил, что их количество удвоено. Ну да, конечно, мы за безопасную показуху.
Жемчужина достигла консоли и остановилась, ловко использовав ранцевый выхлоп. Умничка. Теперь закрепиться, вот так, правильно, двойная крепёжка для гарантии. А теперь достаем ключик и снимаем крышечку…
Ким поймал себя на том, что проговаривает её действия чуть ли не вслух, представил, как выглядит в круглых выпученных глазах всё подмечающего райра, и смутился. Краем глаза он продолжал следить за действиями на экране, но старался не увлекаться. Тем более, что пока там всё шло по плану. Жемчужина сняла защитный кожух и установила трафарет, после чего закрепила его, используя все инструменты по очереди. Тоже показуха, конечно, всё можно сделать одной кувалдой, но мы же не дикари…
Крепёж возвращён и проверен, все инструменты рассованы по надлежащим кармашкам, клапаны защёлкнуты. Фигура неловко поворачивается лицевой пластиной к камере, делает отмашку левой рукой и начинает потихоньку подтягивать себя обратно к люку.

Ким судорожно вздохнул. Стрельнул настороженным взглядом по лицам коллег – понял ли кто? Все смотрели на экран в прежнем напряжении, но при этом ни возмущения, ни оторопи, ни даже простого удивления не выражал никто. Дёмыч скалился из своего угла, рядом сопел Али, раздувал ноздри, но молчал.
Может быть, показалось?..
Фигура уже до пояса скрылась в люке – по-старинке, ногами вперёд, ей ведь модуль специально выбрали старый, проверенный, по-другому влезть в него и не получится, зато никаких неожиданностей. Вот она погрузилась по грудь, над поверхностью модуля видны только руки и шлем, вот левая рука взмывает в прощальном салюте, и джи проваливается в люк полностью, вот на место встаёт заслонка…
Не показалось.
Перчатки у скафандра высшей защиты толстые, неудобные, пальцы раздуты и сгибаются плохо. Но при прощальном взмахе было отчётливо видно, что на махавшей руке до конца распрямлён лишь один палец – средний, а остальные слегка поджаты в древнем и совершенно недвусмысленном жесте.

Ким быстро огляделся.
Похоже, заметили далеко не все – лишь сверкал глазами покрасневший юнец из аналитиков, да хмурился и жевал губы замолкший на полуслове Король Лёва. Остальные увлечённо занимались своими делами – бубнили в микрофоны, выясняли что-то, щёлкали тумблёрами, а на большой экран если и поглядывали, то лишь со вполне объяснимым любопытством. Король же смотрел настороженно.
Али вдруг хихикнул.
– Молодец девчонка! Не теряется. Была бы из наших – эх, я бы её по возвращении…
Он, похоже, успокоился окончательно, и ноздри больше не раздувал.
Вот и правильно.
Ничего особо страшного не случилось. Ну, пошутила девочка. Грубо пошутила, кто спорит. Но поставь себя на её место – небось, ещё и не так пошутить захочется! Ничего фатального, просто выразила своё о вас мнение, вот и всё. Райр наверняка ничего не понял, до большинства землян не дошло, куда уж этой слоноптичке! Сидит вон в своём кресле, поглядывает благосклонно, шипами кивает да клювом пощёлкивает.
Осталось меньше сорока минут. Сейчас будет показательное распыление, потом ориентация и посадка. Хотелось курить, но Ким решил ещё немного понаблюдать, как разворачивается модуль, вытягивая раздвижную консоль с раструбами. Над солнечной стороной это выглядело красиво, словно у ракушки вдруг вырастало веерообразное крыло.
Вообще-то, это тоже было показухой. Проект освещения ночной стороны планеты при помощи искусственно созданных в верхних слоях атмосферы серебристых облаков давно отвергли как экономически невыгодный, и новые модули больше не оснащали баками и консолями распылителей. Уже лет десять. Но этот модуль был как раз тех времен, когда носились с созданием облачного зеркала и превращением ночи в день. Вот и решили воспользоваться, тем более, что зрелище это эффектное, пусть чужие полюбуются. Ким тоже захотел лишний раз полюбоваться, а потому и увидел.

Как дрогнул модуль, когда из раструбов распылителя ударили серебристые струи, а с противоположной стороны заработал компенсаторный движок, удерживая задергавшуюся ракушку на месте.
Как схватился за сердце бледный до синевы Король, прислонился к стене и начал вдруг сползать по ней.
Как кинулся к нему медик и – почти одновременно – почему-то ребята из охраны, а молоденький аналитик всё кричал что-то непонятное, и рвал на себе волосы, пока Ашот не залепил ему пощечину.
И как щёлкал клювом райр в своём углу, до предела вытянув длинную шею, чтобы лучше видеть поверх мечущихся людей происходящее на экране…

***

Ким не помнил, чья это была идея, устроить на этот раз не просто показательное создание никому ненужного, но красивого облачного зеркала, а ещё и прогнуться перед чужими, распылив реагент структурированно, через специальный трафарет, а не стандартными полубесформенными блямбами, как это раньше делалось. Чтобы воссияло над всей планетой воззвание Федерации, их основное требование: «Открытый космос для всех».
Трафарет изготовили немного косым, аналитики рассчитали, что именно при такой форме начальных струй достигшие верхних слоев атмосферы буквы будут выглядеть с земли наиболее ровными и правильными.
«Открытый космос для всех» – лишнее подтверждение толерантности землян и их готовности к сотрудничеству. Четыре слова должны были читаться практически на всех широтах северного полушария и светить несколько ночей, пока окончательно не рассеются.
Но сейчас слов было два – их контуры отчётливо проступали на фоне ночной стороны планеты, перевёрнутые, правда, и под не слишком удобным углом видимые с орбиты, но наверняка очень хорошо различимые с поверхности Земли. Слов было два, и второе – намного короче первого, словно состояло оно всего из двух или трёх букв.
Хочешь рассмешить Аллаха…


***

– Почему ты сразу предполагаешь самое худшее? Может, они просто пошутили? В ответ! Они же не могли не видеть… ну вот и поддержали шутку. Они пошутили – мы посмеялись, делов-то… Смех – первый шаг к пониманию…
Али стоит рядом, голос у него несчастный. Он и сам не очень верит тому, что говорит, но ему нравилась Жемчужина, и смириться с её предательством непросто. А кому, скажите, она не нравилась, эта подлая джи по имени Лапусик?
– Как она смогла протащить? – шипит Ким сквозь зубы, крепко стискивая перила пальцами. Если сжимать очень сильно – руки почти не дрожат. Резь в желудке постепенно отпускает, давно пора, Ким только что высосал двухдневный запас анестезирующего геля. – Как она смогла протащить трафарет, её же обыскивали? Она же последний месяц была в карантине, никаких контактов и постоянное наблюдение!
Али сопит виновато, словно это именно из-за его недосмотра подлая джи сумела так ловко плюнуть с орбиты всем землянам в лицо.
– Понимаешь, Кимри, там такое дело… внутренняя обслуга карантина для этой группы… она ведь целиком из джи состоит. И досматривали её они же…
Вот оно как, значит.
Не просто безумная одиночка. Заговор.
Зачем?! Им что, космос совсем не нужен? Ну ладно, может быть, и не нужен, пусть, но пакостить-то зачем?!
Желудок опять скручивает, но на этот раз не так сильно, и внутренности больше не пытаются выбраться наружу – гель начал действовать. Приступ удается переждать, просто глубоко дыша.
Глупо задавать вопросы. Они джи. И этим всё сказано. Их логику не понять ни одному нормальному человеку, а если кто вдруг попытается – перестанет быть нормальным.
– Да не переживай ты так, Кимри! Наблюдателям всё объяснили. Они поверили, что мы тут не при делах, просто джи пошутили, и всё. Внизу столы накрыли уже, пошли! Скоро трансляцию начнут…
На противоположной стене ангара техники действительно уже почти закончили монтаж экрана, и теперь настраивали звук и угол поворота, чтобы голограмму было одинаково хорошо видно со всех углов превращённого в банкетный зал Ангара. Скоро начнётся трансляция, а потом сверху доставят эту дрянь, народную героиню, первую джи, побывавшую в космосе не в качестве пассажира. И надо будет ей улыбаться, и праздновать, и делать вид, что рад - а при этом ни на секунду не забывать, что из-за её паскудной выходки ничего ещё не решено. Из-за её дурацкой проделки землян вполне могут и не принять в Федерацию Свободных Миров. А, значит, не будет никакого дальнего космоса, открытого для всех, кроме ксенофобов…
– Я лучше здесь постою.
– Ну и как хочешь! Держи вот тогда, не давись своей бурдой всухую! – буркнул Али напоследок, ставя к ногам Кима булькнувший пакет. И быстро потопал к выходу с галереи.
В пакете обнаружилась куча бананов и две банки пива. Закуска, конечно, специфическая, но Али есть Али. Ким достал банку с перечёркнутой виноградной гроздью на этикетке и пропечатанной мелкой вязью сурой из Корана. Сура была какая-то смутная – об уважении.
Вообще-то, алкоголь законом вроде как бы запрещён, и эфенди не уставал напоминать об этом при каждом удобном и неудобном случае, но тут имелось целых четыре «но».
Во-первых, перебродившего виноградного сока в пиве не содержалось, что подтверждала этикетка, пророк же, если дословно цитировать, запрещал к употреблению именно его. Во-вторых, всё, что происходит под землёй, по определению скрыто от взора Аллаха, потому и курильни с запретным в подвалах располагаются, а трудно найти подвал более глубокий, чем их бункер. В-третьих, воинам и путешественникам всегда полагались послабления, и по части намазов, и по всем прочим частям. Ну и в-четвёртых, как любит повторять Али, – Аллах не фраер!
Ким вскрыл банку, но пить не стал – не хотелось, да и желудок всё ещё ныл. Просто ему нравился запах пива. Хлопнула дверь, и по галерее снова забухали тяжёлые шаги. Похоже, Али не выдержал долгой разлуки с бананами и решил вернуться. Техники как раз включили экран – сначала он был полупрозрачный и шёл радужными полосами, но постепенно настроился, картинка прояснилась и стала чёткой. Показывали центральную площадь Шахри, золочёную арку Ворот Славы и зелёную ковровую дорожку, по которой предстояло пройти сегодняшней героине. Толпа волновалась за оцеплением и сдержанно гудела – сначала Ким принял её гул за гудение аппаратуры, но тут же опомнился – чтобы здесь кто-нибудь позволил экрану настолько разладиться?
Первая всепланетная трансляция в реальном времени, между прочим. Надо бы радоваться. И с Королём вроде всё обошлось, медики приступ купировали и говорят, что до инфаркта дело не дошло, а им можно верить, ребята правильные, зря врать не станут.
Радости не было.
Скрипнули перила рядом – Али опять навалился на них всей тушей. Повздыхал, посопел, переступая с ноги на ногу. Наверняка не мог понять кимова поведения – держит банку в руке, но не пьёт. Сам Али никогда такой нерешительностью не страдал. Усмехнувшись, Ким развернулся и протянул ему вскрытую банку.
Он хотел сказать что-нибудь весёлое, какую-нибудь старую шутку – Али их обожает, просто сам не свой до бородатых анекдотов. Но слова застряли в горле, а рука замерла, не довершив движения – Али на галерее не было. А рядом с Кимом, опираясь всей слоновьей массой на жалобно поскрипывающие перила, сопя, вздыхая и перетаптываясь, стоял райр.

Ким замер с вытянутой рукой. Он никак не мог вспомнить, можно ли предлагать райрам что-либо – или это является смертельным оскорблением.
Райр вывернул голову набок, разглядывая одним выпуклым глазом протянутую ему банку, другим самого Кима. Щёлкнул клювом.
– Алкоголь, – донеслось из коробочки универсального переводчика, висящей у основания длинной шеи. – Запрет. Символ дружественности. Лёгкий алкоголь – лёгкий запрет. Мужчины совершают запретное действие совместно – и становятся друзьями. Я не пью алкоголь, и я не мужчина в вашем понимании этого слова, но символика мне понятна. И принята с уважением.
Или это был не тот райр, что доводил Кима всю дорогу от дельфийского космодрома однотипными вопросами – или за прошедшие два дня он умудрился существенно расширить понятийно-языковую базу своего переводчика.
Или же тогда он просто притворялся…
Зачем?
У Кима зашумело в ушах. Райр смотрел с интересом, поворачивая голову то вправо, то влево. Снова пощёлкал клювом.
– Волнения излишни, два образумленных вида говорят сами за себя. Нам просто было… заинтересованно. Интрига. Зачем? Обычно молодой разум не терпит конкурентов даже в соседних мирах, а тут… Четыре разумных вида на одной планете. Вам не тесно?
– Не знаю… – Ким осторожно поставил банку на перила. – Я не специалист. Вы бы лучше кого из наставников спросили, я же просто пилот-испытатель, меня в учителя временно…
– Вы продолжаете волноваться. Почему? Информация была искажена? Воспринята неправильно? Говорю снова – решение принято. Вас можно поздравить. Всех вас – людей, дельфов, шимпов и джи. Вы приняты. Скоро об этом объявят официально.
Восторженный рёв толпы на площади перекрыл последние слова райра – показался заваленный цветами спецавтобус. Он медленно полз по краю трассы вдоль волнующегося человеческого моря, а с ближайших домов на него продолжал сыпаться цветочный дождь. Ким вцепился в перила – ноги держали плохо. И понял, что улыбается, провожая автобус взглядом.
Получилось.
Значит, не зря он столько мучался со своей группой, если даже несмотря на выходку этой дуры всё получилось…
– Вы не любите джи, – сказал райр, глядя на Кима левым глазом, и это был не вопрос, а утверждение. – Не любите, но учите. Помогаете. Признаёте равными. Поговариваете о возвращении симбиоза. Почему? Уничтожить проще.
– Не люблю, – подтвердил Ким легко и радостно. – Но они же не виноваты, что не люди. А возобновление симбиоза – это навряд ли, это политики что-то там совсем намудрили. Никто на это не пойдёт. Мы слишком разные.
– Вы их боитесь, – на этот раз прозвучало почти вопросом. Киму стало смешно.
– Ага!.. До джинчиков. Ну и что?
Какое-то время они молчали, только райр пощёлкивал клювом что-то непереводимое и разглядывал человека по очереди то левым, то правым глазом. Автобус медленно тащился сквозь цветочный дождь, люди кричали восторженно.
– Возможно, в этом всё дело, – райр щёлкнул клювом как-то особенно решительно. – В разрыве симбиоза. Родительское чувство. Новый разум, разум-ребёнок… Продолжатель. Я понимаю.
Внизу кто-то пытался произнести речь, но его перебивали взрывами хохота.
– У меня есть реализованный несовершеннолетний потомок, – сказал райр, помолчав. – И ещё трое вероятных. А у вас есть дети?
– Двое.
– Кто за ними следит, пока вы учите джи?
– Брат. У него нет своих, вот и приглядывает за племянниками.
– Разумно устроено. Мой у побочных родителей. Тоже разумно.
Автобус всё полз вдоль площади со скоростью ленивой улитки. И словно бы даже не приближался к зелёной ковровой дорожке.
– У нас были сомнения, - сказал вдруг райр. – Серьёзные сомнения. Два образумленных вида – это, конечно, важно, но джи… И ещё этот слоган. Ваш коллега был с нами не до конца откровенен. Понятно и объяснимо. Дело не в этом. И даже не в глаголе, хотя он может иметь негативный и уничижительный смысл. Дело в определении. Оно не от самоназвания изначально произошло. От ругательства. Джеляб. Было у вас когда-то такое ругательство. Очень грязное. Так ваши предки называли предков тех, кого вы сейчас зовёте джи. Не знали? Вы молодой, могли и не знать. Но мы – Наблюдатели, и мы не могли не проверить. Не подготовиться. К тому же вы слишком близки. Почти едины. И такой негатив… Вам знакомо понятие шизофрении?
Райр снова защёлкал клювом, и Ким вдруг понял, что чужой так смеётся.
– Космос открыт для всех, да. Но не для тех, кто хочет его лишь для себя. Очень неприятно. Детская болезнь, да. Детям надо сидеть на своих планетах, пока не станут взрослыми. Космос не для детей. Два образумленных вида, да, но ведь и дети могут завести детей, так и не став взрослыми. У нас были сомнения. Серьёзные сомнения. Этот ваш девиз оскорбителен для джи. И то, что вы пытались говорить с нами на нашем языке, присвоив наши слова… Детям свойственно повторять чужие слова, не имея собственных. Мы сомневались, да. Но мы ошиблись. То, что случилось сегодня, развеяло все сомнения.

Райр долго щёлкал клювом и покачивал головой. Потом резко уронил её вниз, прогнув шею, и снова вздёрнул в обычное положение.
– Вынужден принести извинения. – Голос переводчика не изменился. – Я более других был убеждён в скрытой оскорбительности этого слогана. Более других настаивал на дополнительной отсрочке и анализе. Я был неправ. Если сами джи не находят ничего оскорбительного и готовы принять просто как шутку – то как я могу настаивать на обратном? Это было бы неразумно… Как у вас говорят – «пытаться быть правоверней Аллаха и Магомета, пророка его».
И он снова защёлкал клювом.
Ким смотрел на экран – ведь надо же было куда-то смотреть. Уши горели, но оставалась надежда, что райр не понимает таких мелких реакций человеческого тела. Или хотя бы видит в другой части спектра. Автобус дополз-таки до зелёной дорожки. Распахнулись дверцы, наружу высыпала охрана, торопливо разбежалась и застыла вдоль кромки ковра. Грянули первые такты гимна.
И, наконец, неловко путаясь в сразу же подхваченной ветром парандже, навстречу восторженному рёву толпы и нацеленным объективам репортеров из автобуса спустилась она – сегодняшняя героиня. Переименованная в Жемчужину джи по имени Лапусик.
Женщина – как они сами себя называют.

Тонкие пальцы стремительно метались над прозрачной столешницей, разноцветные льдинки входили в пазы с легким перестуком. Витраж рос на глазах. Иногда на него с потолка падала капля.
И застывала.
– Он ушел?
– Да, моя Королева… - Керелинг почтительно склонил голову. – Но он вернется. Так было, так будет…
Пальцы заметались быстрее, дробное стаккато льдинок лишь подчеркнуло ледяную неподвижность прекрасного лица. Молодая – слишком молодая! – Королева чуть склонила голову, и Керелингу на миг показалось, что лед ее прозрачных глаз дал трещину – но нет, белое лицо оставалось бесстрастным.
– Он не вернется.
Керелинг позволил себе легкую усмешку – Королева была юна и многого не понимала.
– Он возвращался уже дважды. Они всегда возвращаются. Стоит лишь подождать…
– Не в этот раз. Я сама выжгла ростки шипоцвета в его крови. Он больше не выживет здесь. Он даже дороги найти не сможет…
– Жаль, - Керелинг пожал плечами. Значит, не показалось, и на белых пальцах действительно темнеют следы ожогов. – Он был неплохим в своем роде. Мог бы еще долго…
Кусочек мозаики упал и покатился по полу. Королева не подняла головы.
– Трех раз вполне достаточно.
Керелинг опять пожал плечами, но ничего не сказал. Это был её выбор и право, выбор и право Королевы, пусть даже и очень юной. Как и тогда, три раза назад, когда этот странный кай умирал в её саду, добрую половину которого он все-таки умудрился разворотить своим изломанным кораблём, к тому времени уже окончательно мертвым.
Он явился незваным и неподготовленным, и тоже очень скоро бы умер, даже рук марать не пришлось – энергия утекала из его поврежденного скафандра, как снежная пыль сквозь пальцы. И Керелинг уже обдумывал, в какой уголок сада поместить его замерзшее тело в качестве еще одного украшения, пусть и не совсем трофея… Но право и выбор Королевы все изменили.
– Я ведь не для того тогда… просто он умирал… Я не хотела, чтобы – так…
Керелинга пробрала внезапная дрожь. Перехватило дыханье.
Она, конечно же, слишком юна, слишком неопытна, и это многое объясняло, но не настолько же... Она что – пытается оправдаться? И перед кем - перед ним?
Королева?!?
– Пусть лучше – так. Пусть… живёт. А мы найдём кого-нибудь… другого. Правда, Керелинг?
– Как будет угодно моей Королеве… – Керелинг снова склонился в глубоком поклоне.
– Мы обязательно найдём…
На почти законченный витраж снова упала капля.
С потолка.
Королевы не плачут, даже самые юные…



из «Легенды о Юной Королеве и её Первом Керелинге»




Девочка шла хорошо. Быстро так шла, красиво – Керелинг даже залюбовался, глядя, как длинная тень скользит за ней по белой равнине. Натыкаясь на неровности льда, тень ломалась и дергалась, словно живая. Тяжелый глайдер девочка оставила у границы льдов – над полюсами этой планеты электроника дохла быстро и надежно. Оленя пришлось бросить у первой гряды, лезть в торосы он отказался категорически – жалобно верещал, тряс лобастой башкой и упирался всеми шестью лапами, выпучивая глазки на стебельках и нервно сворачивая хоботок. Правильный был олень, хорошо обученный. Умница Вингельд - и зверя правильного подобрал, и про лыжи не забыл. Девочка не опоздает.
Вторую гряду она прошла, почти не сбавив хода, плазмобой пару раз чавкнул, подсвеченные изнутри торосы засияли гирляндой праздничных фонариков – и вот тебе готовый тоннель на ту сторону. И снова скольжение по белой равнине.
Керелинг нахмурился
– Ей не хватит заряда, если и дальше будет так неэкономно…
– Хватит! – Скильт разулыбался и пояснил, не отрывая глаз от следящего кристалла. – Она нашла три кармана. А-8, Б-14 и… Е-9
Теперь ясно, почему Скильт довольный такой – один-два кармана на А и Б находили практически все, третий – редко, тем более на линии Е…
– Мастерская работа.
Лицо Скильта позеленело от удовольствия, уши сложились, но он тут же принял вид как можно более серьезный и независимый. И спросил, озабоченно:
– Как думаешь, к восходу Второй Луны дойдет?
– Раньше. – Керелингу даже не надо было смотреть на экран, чтобы ответить. Лишний вопрос. Она хорошо идет.
Осталось немного. Скоро все будет позади, кончится безумное напряжение последних дней. И будет большой праздник – самый главный праздник уходящего века, праздник, которого так долго ждали.
Еще совсем немного – и эта девочка избавит Королеву от очередного кая…

Королева умеет всё.
В ее саду самые вкусные льдынки и самые прекрасные гальдэоусы, никому больше из клана таких не вырастить, как ни старайся. В ее саду снег белее и лед прозрачней. И даже зеркальный шипоцвет растет у нее в саду, а все знают, какой он капризный.
Королева умеет всё. В том числе и дарить красоту – прикосновением, а поцелуем – бессмертие. Ее безукоризненно белая кожа и ослепительно снежные волосы никогда не меняют оттенка, а глаза ее темны, холодны и прозрачны, словно весенний лед на глубокой реке.
Королева умеет всё. Даже летать в междумирье, и не просто летать – поднимать за собою других, тех, чьи глаза способны увидеть и оценить красоту такого полета.
Королева умеет всё.
Вот только изгонять каев она не умеет. Да и не королевское это дело, на то у каждой Королевы есть свой Керелинг.

Королевский сад прекрасен в любое время и при любом освещении – на то он и королевский. Даже днем, когда безжалостное солнце пытается уничтожить его хрупкую красоту. Зря пытается. Это ведь сад Королевы, а что против Королевы какое-то там солнце? Его лучи разбиваются вдребезги о тонкие льдинки ветвей, режутся острыми гранями прозрачных арок и беспомощно бьются в ловушке кристаллической паутины, осыпая все вокруг сверкающей пылью. Днем Королевский сад ослепителен, на него нельзя долго смотреть, если не хочешь потерять зрение.
Но самому Керелингу больше нравился этот сад на закате одной из лун, вот как сейчас. День Керелинг вообще не любил, и хорошо, что он бывает так редко… Напомнить Скильту, чтобы его ребята восстановили беседку у поворота к ажурной горке – девочка не церемонилась, плавила все подряд. А Королеве нравилась та беседка.
Выстрел из плазмобоя хорош высокой скоростью заряда. Шарики перегретой плазмы крохотные, а скорость их такова, что распространиться в стороны энергия почти не успевает, и потому в этот раз сад мало пострадал, есть чем гордиться. Лишь обрезало кроны деревьев вдоль дорожки, спалив серебристое кружево веток до самых стволов. Покрытию самой дорожки повезло меньше. Ледяные плитки под ногами оплавлены, от бывшей мозаичной структуры и следа не осталось. Да еще и непривычно гладкие, почти скользкие. Впрочем, пока убирать не стоит, а местами неплохо бы еще и подплавить, пригодится для намеченного на завтра праздника. Пусть молодежь развлекается.
Завтра будет праздник, танцы на льду мертвого озера, песни и состязания в ловкости – например, кто быстрее залезет на дерево, не потревожив на нем ни одной снежинки? Завтра откроют окно между мирами, и самые достойные юноши будут стрелять в него иглами зеркального шипоцвета. И испорченная дорожка завтра окажется как нельзя кстати, еще одно украшение праздника, игровая площадка. На ней можно устроить катания на дальность. А вот беседку все же надо поправить…
Керелинг шел по краю дорожки легко, почти не оставляя следов, и рассматривал то, что осталось от ледяной мозаики. Ничего не осталось – во всяком случае, там, где прошла девочка. Впрочем… В этих разноцветных и совершенно лишенных внутренней логики цветных переливах что-то есть. Может быть, Королеве понравится, и она сохранит этот странноватый узор не только на время праздника. Как сохранила зеркальную горку, прошитую сотней узких извилистых туннельчиков – у позапрошлой девочки оказалось странное оружие, и чувство юмора не менее странное. Зеркальную горку теперь называют Ажурной, и она – одно из главных украшений сада.
В царстве острых граней и прямых линий проплавленная дорожка с текучим разноцветным узором смотрелась чужеродно, но от этого не менее завораживающе. Словно непокорный стебель цветка, не желающий подчиняться законам симметрии – кажется, в одном из прошлых миров были такие. И венчалась она тоже своеобразным цветком с неровными лепестками – проплавленной дырой в ледяной стене дворца.
Силовую защиту с наиболее ценных участков сада уже сняли, и Керелинг свернул направо, не доходя до дворцовой стены – он шел не сюда, просто сделал крюк, чтобы оценить нанесенный ущерб. Оценил и остался доволен. Зря предусмотрители беспокоились, ущерб не слишком велик, да и дорожка красивая получилась. Позже можно будет поставить вопрос и об эксперименте с четырьмя карманами...
Стоило отойти от оплавленного участка на пару шагов, и первая же тронутая ветка осыпала серебристой пыльцой – льдынки цвели, и эльфийские проблемы им были до пестика.
А вот на деревьях у пострадавшей дорожки пыльца спеклась, покрыв уцелевшие веточки тонким панцирем, глянцевым и прозрачным, с веселыми искорками. Тоже красиво, но как-то печально. Оставлять, скорее всего, не стоит. Единичное дерево будет смотреться жалко, а если сохранить всю дорожку целиком, вместе с деревьями вдоль нее… красиво, кто спорит, только вот не много ли чести обычной девочке с горячей кровью и плазмобоем наперевес? Впрочем, плазмобой себя оправдал, гуманное оружие. Пожалуй, стоит именно его подсунуть и следующей, а то мало ли что она с собою притащить догадается?
Здесь мозаика была в полном порядке. И деревья с полупрозрачными стволами и пушистым кружевом веток. И ледяные скульптуры под ними. Галерея трофеев – это место всегда защищали особо. Вряд ли еще у какой Королевы наберется столько, и Керелинг по праву мог гордиться – больше половины скульптур здесь только благодаря его усилиям. Это ведь именно он сумел организовать их эвакуацию, когда Королева бросала клич: «Мы улетаем». Уже четыре раза.
Королева была умна и всегда знала, когда пора улетать. Вот только больше её ничего не заботило. Будет новый мир, будет новая жизнь, а, значит, и новые трофеи, остальное всё мелочи и не стоит внимания. Но на то и есть у каждой Королевы личный Керелинг, чтобы подумать о мелочах. И он не намерен был ничего оставлять наглым захватчицам. Не их это трофеи. Сами пусть добывают…
Открывала галерею массивная фигура в меховом плаще, в лед были искусно вплавлены соцветия льдынок, и от этого плащ казался пушистым и даже слегка шевелящимся на ветру. Заросшее до глаз густым волосом лицо слегка смазано – то ли следы времени, то ли так он и выглядел, теперь уже не узнать. Это было задолго до Керелинга, он ведь не первый Керелинг у своей Королевы, и, скорее всего, не последний.
Почти все ледяные фигуры стояли в ряд, как бойцы на параде. Дань уважения и тонкая насмешка в одном кристалле – из ряда выбивались лишь те, с которыми пришлось повозиться.
Вот, например, как с этим…
Керелинг усмехнулся и удовлетворенно дернул кисточками на ушах, рассматривая скульптуру своего отца – распластавшегося по ледяной глыбе, напряженного, застывшего в вечной готовности к броску. Отцом Керелинг гордился – тот прочно вошел в легенды клана, доставив прежнему Керелингу немало головной боли. Четыре раза его уводили, и четыре раза он возвращался – замерзший, израненный, полудохлый, ведь для каев никаких промежуточных станций поддержки и карманов не предусмотрено, а пятьдесят градусов ниже точки замерзания воды – это многовато даже для эльфа. Если, конечно, эльф не из Ледяного Клана.
Отец Керелинга был эльфом, но эльфом городским. Кажется, темным. И почему-то считал, что это дает ему преимущество. Поначалу так и выходило, целых четыре раза. А на пятый предшественник нынешнего Керелинга догадался использовать девочку.
Керелинг зацепился взглядом за маленькую фигурку, сидевшую на большом ледяном кубе спиной к дорожке, и содрогнулся. Это был один из самых ужасных каев, им до сих пор пугают молодежь темными послезакатными часами. И этого кая Керелинг помнил очень хорошо, поскольку это был его первый кай.
Капризный, эгоистичный и глупый. Всё, ему предоставленное, принимал как должное, даже ни разу не поблагодарил, и, разумеется, ничего не хотел давать взамен. Самовлюбленный и эгоистичный маленький уродец. Конечно же, он не хотел покидать дворца Королевы – а кто из каев захочет, пока сок шипоцвета течет вместо крови по венам? Для того и нужны девочки с горячей кровью, потому и отбирают при финальном контроле в каи лишь тех, у кого девочки – есть. Лишний повод для нынешнего Керелинга гордиться отцом – поправку об обязательном наличии девочки внесли в правила как раз благодаря ему.
Но девочка этого кая оказалась под стать своему дружку. «Кай умер и больше не вернется!» – сказала она себе, и продолжала жить, словно ничего не случилось. Пришлось серьёзно, хотя и очень локально, вмешаться в биологию ее мира, задействовав сначала модифицированные цветы, а потом и птиц, поскольку цветам эта ленивая дура верить не захотела. Станции поддержки – они тоже как раз для неё организованы были, её приходилось буквально тащить за шиворот, сдавая с рук на руки и пресекая ежеминутные попытки повернуть обратно с полдороги, потому что, мол, путь слишком сложный и всё равно ничего не получится. А времени на поиск другой девочки уже не оставалось, слишком они тогда затянули, и росток шипоцвета в сердце кая не просто прижился – он побеги пустил. Еще чуть – и было бы поздно, никакими слезами и никакой кровью не вытравишь, даже горячей.
Позже, когда все обошлось и паника отступила, Керелинг гадал, была ли та девочка так уж глупа и нерешительна на самом деле – или просто знала цену своему каю, потому и не спешила забирать такое сокровище?
Как бы то ни было, случившееся послужило хорошим уроком. Больше Керелинг никогда не затягивал. А станции поддержки сделал постоянными, позже добавив к ним и наполненные всякими полезными штучками карманы-захоронки по наиболее вероятным маршрутам…

Керелинг шел по дорожке все медленнее и медленнее. В паре шагов от арки в небольшой павильон и вовсе остановился.
Павильончик выглядел ледяным фонариком или резной шкатулкой со светлячками внутри. Маленький и изящный, он ничем не напоминал монументальную величавость дворца. Дворец – он для кая и праздников, а здесь Королева жила. И восхитительный запах ее кружил голову, легко проникая сквозь ажурные стены.
– Все в порядке, моя Королева? – спросил Керелинг негромко, – Ты сыта?
– Да, мой Керелинг. Входи.
Ритуальный вопрос – и не менее ритуальный ответ. Голос спокойный и удовлетворенный. И – да, кажется, – сытый голос.
Керелинг осторожно поклонился и не менее осторожно вошел, гадая – сумеет ли он вовремя понять и отпрыгнуть, если вдруг когда-нибудь сказанная Королевой ритуальная фраза окажется ложью.
Королева сидела за столом-фонариком – прозрачная столешница толщиной в полтора-два локтя была пустотелой, и внутри нее роились мелкие световые бабочки. Очень удобно, когда собираешь витраж, а Королева занималась именно этим. Двигались только пальцы – метались над столом, длинные острые ногти выбивали стремительную дробь, сдвигая разноцветные льдинки, узор на глазах рос и ширился. Белое лицо прекрасно, как всегда, и, как всегда, неподвижно, улыбка безупречна, в прозрачных глазах мелькают разноцветные отблески, волосы подняты вверх и заморожены прической-короной так, что даже ушей не видно. Она вся была такой – застывшей и стремительной. Керелинг всегда восхищался своей Королевой. Но иногда предпочитал бы восхищаться ею издалека.
Королева была огромна – даже сейчас, когда она сидела, Керелингу приходилось смотреть на неё снизу вверх.
– Как результаты, моя Королева?
– Прекрасно. – Острый серебристый язычок быстро облизнул белые губы, улыбка стала чуть более довольной.
– Слепок для галереи готов?
– Конечно. Можешь забрать.
Слепок так себе. Рядовой. Так ведь и в кае этом ничего особенного. Его корабль – другое дело, красивый был кораблик, жаль, что разбит сильно и в украшения сада никак не годится. И название красивое – «Синяя чайка». А в самом же кае – ничего примечательного. Обычный мужчина, три ноги, шесть рук, капитанские нашивки на кителе.
Вживую Керелинг его не видел – как и всех прочих каев. Это слишком опасно, общаться с каями может только Королева, да и то через одну из Принцесс, еще не обретших разум. А с ними так легко ошибиться, с Принцессами. Подготовишь слишком много – и сам не заметишь, как одна из них успеет обрести ненужное, и победит – молодые всегда побеждают. И не успеешь ты оглянуться, как окажешься под властью новой Королевы. Далеко не все старые Королевы умеют вовремя осознать опасность и кинуть клич «Мы улетаем!», они и летать-то в большинстве своём давно разучились. Молодые же Королевы прожорливы и агрессивны, Керелинги при них долго не живут. А если наоборот, тоже ничего хорошего. Принцесс мало или кай попадется активный – и вот уже у прежней Королевы новый Керелинг…
Но сейчас все нормально – в стену вмуровано только двенадцать уже начавших закукливаться фигур, а подготовлено было шестнадцать. Королева действительно сыта. Можно расслабиться.
Феромоны кружили голову.
Двенадцать куколок. Даже если из каждой вылупится всего по три малька – все равно очень неплохое прибавление. Но три – это минимум, Принцессы были хорошие, упитанные, можно смело рассчитывать на четырех от каждой.
– Спасибо, моя Королева. Я пришлю за трофеем.

Завтра откроют окно между мирами. И сотни юношей выстрелят иглами шипоцвета – в небо, в молоко, в непрозрачный туман междумирья. Никому неизвестно, сколько они будут лететь, эти зеркальные и тонкие до невидимости иглы-семена, зачарованные на живое. Никому неизвестно, куда они попадут, если попадут вообще. Большинство поразит неразумную цель – и не прорастёт. Но какой-то части должно повезти. Так всегда было. Так всегда будет.
И проклюнется росток, и сок шипоцвета проникнет в кровь, и человеку захочется странного – или не человеку, но какая разница, все равно ведь захочется. И будет мерещиться ему даже наяву серебристая паутина ветвей на фоне черного неба, прозрачные острые шпили и льдистые купола. И глаза цвета весеннего льда, обманчивого и коварного.
И будет новый брачный полет Королевы в поисках нового кая.
Так было.
Так будет.

Я – специалист. Дипломированный. Моя основная специализация – делать желтые огонечки синими.
Но при этом я не «узкий», что бы там кто ни говорил. Они говорят - подобен флюсу. И хихикают. Они полагают – смешно. Мне – нет. Но не потому, что я себя считаю узким специалистом и обижаюсь. Это не так. Просто у меня нет чувства юмора.
Я потому и комедии не смотрю. Мне от них плакать хочется. Человек падает в лужу - это смешно? У меня есть знакомый аутист, я по нему в универе социальную практику отрабатывал. Так вот, он смеялся, когда идущий в парк монор проехал мимо остановки, так и не открыв дверей. Мне не было смешно, но я хотя бы мог понять. Он ведь подумал, что монор пошутил. Потому и смеялся. Так на то он и аутист. А почему смеются те, кто себя считает нормальными, я не понимаю. И больше не пытаюсь понять. Надоело.
Закончится этот рейс – попрошу вернуть меня в одиночный патруль. Все равно адаптация не удалась. И не удастся, что бы там Док ни говорил. Я не стану одним из них. Даже пытаться не буду. Не хочу.
Док называет это негативным мышлением, которое надо преодолевать. А зачем? В патруле никто не заставит меня смотреть комедии. Никто не будет хихикать и перешептываться при моем появлении. Никто не станет ругаться, что я опять не так одет и делаю не то. А работа та же самая – только кнопок поменьше, да сигналы не желтый-синий-красный, а оранжевый-зеленый-синий. Красный тоже есть, но он редко бывает. Запомнить несложно. Оттенков и сочетаний побольше, конечно, и их тоже запоминать надо, но зато никто не мешает. Не стоит над душой. Не хихикает вслед. Просто сигналы разного цвета – и все.
О, кстати. Желтый сигнал. Пора.
Встаю с койки, на которой лежал. Я давно проснулся, просто вставать не хотелось – зачем? Сигнал был синим, а выходить в коридор просто так…
Больше – не хочу.
Умываюсь. Чищу зубы. Одеваюсь. Расчесываться не надо – Док хорошо поработал, больше волосы у меня не растут. Мне нравится – удобно и аккуратно. Я знаю, что меня называют лысым уродом. Во всяком случае – раньше называли. Не обижаюсь. На что? Ведь правда – лысый. И не красавец. Вот старший конвоя бригадир Майк – красавец, это да. А толку? Девушек трое, а красавец один. Где уж тут выспаться, каждое утро из новой каюты выходит. К концу рейса от него только тень остается. Глаза красные, руки трясутся. Так что это хорошо, что я – урод.
Смотрю на свое отражение, тщательно проверяю одежду. Последнее время они не хихикают, но лучше пусть я буду уверен, что все в порядке. Надеваю рабочий фартук и проверяю содержимое карманов. Я сам его обновил после окончания прошлой вахты, но порядок есть порядок.
Выхожу в коридор.
Конечно же, бригадир Майк тут как тут. Делает вид, что он просто так завис в самом узком месте коридора у моей капсулы, а вовсе не меня караулит. Повадился проверять, даже девушек своих забросил. Ну, так смотри, проверяй – вот он я. Я всегда сигнал с упреждением ставлю, чтобы не опаздывать. Вот и сейчас – до начала моей вахты еще куча времени.
Здороваюсь, но он, конечно же, не отвечает. Даже не смотрит в мою сторону. Недоволен – опять не поймал. Это у него пунктик такой – поймать на каком-нибудь нарушении. Я бы мог заложить Кэт – та четвертую вахту пропускает. Но не буду. Пусть пропускает. Мне не трудно, а пятнадцать реалов не лишние. Надеюсь, она и сегодня не придет.
Протискиваюсь мимо бригадира Майка – коридор в этом месте очень узкий, а он и не подумал отодвинуться. Мелкая месть за то, что не сумел ни на чем поймать. Морщусь – пахнет от него неприятно. То ли не мылся, то ли подцепил что. Может, потому и злится, и девушек забросил. И чего он гермошлем никогда не надевает, вонял бы себе в гермошлеме… Сказать, что ли, Доку?.. Впрочем, не мое дело.
Иду по коридору. Гравитацию после аварии полностью не восстановили, но мне так даже больше нравится. Тело невесомое, легкое, и только ботинки липучками по полу шлеп-да-шлеп. Можно по потолку пройти, или по стене. Я на днях так и сделал. Не в коридоре, конечно, чего тут интересного? В смотровой. Прогулялся между обзорными экранами, пока не видит никто. Они вблизи такие огромные! Снизу кажется – совсем плоские и прямо на обшивку приклеены. А на самом деле за ними до обшивки – больше моего роста. И все забито какими-то непонятными трубами и проводами. Я особо рассмотреть не успел – наткнулся на механика и удрал. Нет, он не ругался, он, может, меня и не заметил совсем, но зачем рисковать? Лучше я попозже еще разок там прогуляюсь – никто ведь не запрещал мне этого, правда?
Коридор выводит к центральному стволу. Тут тоже нет гравитации. На всякий случай проверяю клавишу лифта, но она не реагирует. Вот интересно – а если бы починили? Пришлось бы, наверное, воспользоваться, раз уж нажал. А я куда больше люблю летать. Удачно, что лифт не работает.
Открываю расположенный рядом шлюз на аварийную лестницу, протискиваюсь и толкаю себя вниз. Скобы проносятся мимо, время от времени бью по ним ладонью, сначала ускоряясь, потом – тормозя.
Выхожу на нужном ярусе. Все как обычно, и даже то, что Кэт меня не ждет – тоже уже стало обычным. Впрочем – смотрю на часы – у нее еще четыре минуты до официального начала вахты. Можно и подождать. Здесь гравитация есть, но слабая и нестабильная, словно кто-то подергивает тебя за ноги. Потому липучек не отключаю.
Слежу за стрелкой. Мне торопиться некуда. Кэт так и не появляется, и я начинаю работать один. Провожу магнитным ключом по приемнику на двери первой камеры, прикладываю палец. Гудение, щелчок – меня опознали и разрешили доступ. Набираю определенную последовательность цифр. Снимаю приподнявшуюся панельку. Перевожу влево рычаг. Теперь можно достать использованный диск фильтра, что я и делаю. Кладу его в левый карман фартука. Из правого достаю новенький, выщелкиваю из упаковки, вставляю в гнездо. Бросаю съеживающуюся на глазах упаковку на пол – это не мусор, она сделана из инертного кислорода. Удобная штука, эти упаковки. Распадаются на молекулы в течение минуты после извлечения диска. Туда добавили что-то, чтобы кислород не загорелся, когда снова газом становится, а то ведь и до пожара недалеко. Гравитация снова скачет, и какое-то время упаковка просто висит в воздухе. Потом все-таки падает. Морщусь – неприятно, когда тебя дергают за ноги. Теперь – рычаг и все прочее в обратной последовательности. Убедиться, что огонек над панелькой стал синим - и можно переходить к следующей двери.
Это моя работа – менять цвет огоньков с желтого на синий. Несложная, но мне нравится. Особенно – запах озона. Триста две камеры – это триста две упаковки. Люблю этот запах. Жаль, что приходиться надевать респиратор. Но Док говорит – это отрава, хоть и приятно пахнет. Доку можно верить. Он не любит шутить. Хороший человек.
Медленно продвигаюсь вдоль дверей, задерживаясь у каждой не дольше положенного. Иногда мое присутствие замечают и пытаются заговорить. Не люблю пустые разговоры, тем более во время работы. Не замедляю движения. За мной по коридору движется полоса синих огоньков, вытесняя желтые. Это красиво.
Покончив со своей половиной, смотрю на часы. Уложился с запасом. Бригадир Майк ни к чему не сможет придраться, даже если проверит. Но он никогда не спускается на рабочий уровень. Наверное, знает, что тут ко мне придраться не сможет даже он – я ведь специалист и работаю очень быстро. Поэтому он и караулит перед вахтой у каюты – надеется, что просплю. Проспать кто угодно может.
Сажусь на откидной стул у двери лифта. Уборщики на этот раз прибрались хорошо – вчерашней грязи нет и следа, красные пятна и потеки с переборок тоже отчистили. Не зря я внес в доклад это замечание. Достаю из бокового кармана сэндвичи и бутылку молочно-шоколадной смеси. Перед тем, как начать обрабатывать участок Кэт, стоит пообедать – ведь у нее камер не меньше, чем на моей половине. Дополнительные пятнадцать реалов. А, может, и все двадцать – если в бухгалтерии согласятся с тем, что это были сверхурочные. Жую, сдвинув респиратор на нос и стараясь не дышать ртом, и улыбаюсь.
Доев и допив, аккуратно отправляю мусор в сжигатель. Эти обертки и бутылка – не из кислорода, их нельзя бросать на пол. Гравитация опять почти пропала, хорошо, что я не отключил липучки. Перехожу на половину Кэт, осторожно переступив через ее сумочку. Магнитная застежка прилипла к полу, длинная ручка приподнята и слегка шевелится. Будь я менее аккуратен, мог бы зацепиться за нее ногой и упасть. Но я не буду убирать еще и сумочку - это не моя работа. Хватит того, что я позаботился внести указания в программу уборщиков, и мусора больше нет ни на моей половине, ни на ее. Надо отметить, что на ее половине мусора было больше. Все-таки Кэт – очень неаккуратная девушка.
Панелька, клавиши, рычаг, фильтр… желтый огонек гаснет, сменяется синим. Это очень красиво, но я не позволяю себе отвлекаться. И потому работаю быстро. Кэт тратит на каждую дверь намного больше времени. Но не потому, что любуется красотой перемены цвета. Она никак не может запомнить все цифры, постоянно сверяется с электронным блокнотиком, перепроверяет. И все равно не может нажать больше четырех клавиш подряд – обязательно снова в блокнотик лезет. Наверное, у нее низкий статус, с такой-то памятью. Что там запоминать? Всего-то сто пятьдесят дверей и по двенадцать цифр на каждую. Я проглядел их на ее рабочем комме и запомнил еще месяц назад, когда она первый раз попросила ее подменить.

* * *

- Когда этот псих придет?!
- Скоро уже. Успокойся.
- Как я могу успокоиться, как?! Как ты сам можешь быть таким спокойным?! Мы тут сдохнем, пока он возится! Я уже задыхаюсь! Задыхаюсь, понимаешь ты, урод?! Развалился тут, как… как…
- Как тот, кто хочет выжить. Перестань метаться. Приляг и расслабься.
- Куда?! На пол, что ли? Ты же занял всю койку, урод!
- Ложись рядом. Койка широкая.
- Я тут подыхаю, а он только об одном и может думать! Скотина!
- Да ложись ты хоть на пол, мне-то что?
- Тебе меня совсем не жалко, да?! Скотина! Все вы такие! Подвинься, урод, что, не видишь – мне тут совсем места нету?! И не прижимайся! Не обломится тебе ничего, понял?!
- Может, мне вообще встать?
- А мог бы и встать! Уступить девушке! Тем более, что не посторонней!
- Зачем? Ты же сама сказала, что не обломится.
- Урод! Урод! А если я уже беременна?! Мы же не проверялись! И неизвестно, когда теперь! И вообще… Ой, мамочка, и зачем я только согласилась, и зачем только связалась с этим уродом! Ведь это только из-за тебя мы тут…
- Что-то новенькое. Это мне, что ли, невтерпеж было? Это у меня, что ли, так чесалось, что до конца вахты не подождать?
- Убери руку, урод! Да ты мне по гроб жизни благодарен должен быть! Я тебе жизнь спасла! Если бы не я, тебя бы тоже по стенкам размазало, как Сандерса! А вот ты мог бы дверь и не запирать…
- Сколько раз тебе повторять – не запирал я. Это автоматика. Уже после аварии, когда давление упало.
- Не запирал он… толку-то! Слышишь? Идет вроде…
- Показалось. Но уже скоро.
- Как ты думаешь – он нас выпустит?
- Надеюсь. Если он говорил с кем-нибудь из начальства – наверняка. Он ведь очень послушный и никогда не нарушает четких инструкций. Док клялся, что в пределах своей категории он адаптирован идеально.
- Ну да! Идеальный псих!
- Он не псих. Просто… человек с недостаточной хромосомной адекватностью. Но он хорошо адаптирован и обучен. Очень доброжелателен. Чтит закон и порядок, начальству подчиняется безоговорочно. Не будь у него диплома – открыл бы дверь сразу же, по первой просьбе. Но тогда бы его никто и не допустил до этой работы, сама понимаешь. А так… Ему нужен четкий приказ. Приказ офицера...
- Но ты ведь офицер! Прикажи, пусть откроет! И убери все-таки руку… ох… нет, ну ты сейчас меня заведешь, а потом… нет, ну правда… ну не надо… ну он же сейчас придет…о-о-ох… не на-а-а-а…а-ах… ладно, давай, только быстрее, сил уже нет… давай же… о-ох… ну что же ты… куда ты…
- Тихо! Он пришел. Эй! Как там тебя?! Ты говорил с капитаном?
- Скотина! Скотина! Скотина!!!
- Ты рассказал ему о нас? Я - офицер! Ты должен был рассказать!
- Скотина!.. Что он сказал?
- Что капитану это не интересно. Не понимаю…
- Он мог соврать?
- Нет, они врать не могут. Тут другое что-то…
- Эй, урод! Он офицер, слышишь?! Ты должен выполнять команду, придурок! Взгляни на экран, урод, взгляни! Бейджик видишь?! Читать умеешь? Что на нем написано, ну?

* * *

Проблемная камера.
Решать проблемы – не моя специализация. Я доложил. Сделал все как надо. Даже больше – спросил капитана.
Долго не мог решиться, но все же подумал, что так будет правильнее. Человек в камере имеет низкий статус. По определению. Но эта камера – проблемная. Она на участке Кэт. Про свой участок я знаю все – там не может быть в камере никого со статусом офицера. Но на участке Кэт – не знаю. Она мне ничего не говорила. А человек в проблемной камере называет себя офицером. Проблема. Решать проблемы – работа тех, у кого высокий статус. У капитана самый высокий. Так что пусть он и решает. Вот я и спросил.
Только капитан не ответил.
Ну что ж, не моя проблема. Новых инструкций нет, значит, и медлить нет смысла. Иногда те, которые считаются нормальными, ведут себя очень странно и пытаются присвоить статус, на который не имеют прав. А офицеры сами открывают любые двери, им не нужен для этого специалист, даже такой хороший, как я.
- Эти камеры открываются лишь снаружи, ты, придурок!!!
Даже плечами не пожимаю – зачем? Обращено не ко мне – я не придурок, я - специалист.

* * *

- И как его только взяли?! Он же придурок! Полный придурок!.. Ой, мамочки… а теперь мы из-за него…
- Не его – так другого кого, еще и похуже могли. У этого хотя бы диплом и опыт работы.
- Как можно таким выдавать дипломы?!
- А попробуй не выдай – сразу загремишь под статью о дискриминации по хромосомному признаку.
- Скотина! Зачем он врет? Что я ему плохого сделала?!
- Он не врет. Если говорит, что доложил капитану, а тот не соизволил дать никаких инструкций – значит, все так и есть.
- Сволочи! Козлы! Уроды! Почему нас не освободили?!
- Может, решили так наказать. Мы же все-таки нарушили. Во время вахты…
- Козлы! Это ты нарушил! А я вообще не при чем, у меня свободное время было! Это из-за тебя я тут застряла, да?!
- Не кричи. Я думаю. Может, им просто не до нас…
- Думает он! Было бы чем! Что значит не до нас?!
- Гравитацию толком так и не восстановили. И лифт… может, там все куда хуже оказалось…
- Мы третий день заперты в этой консервной банке! Как преступники! Здесь нечем дышать! Жрачка отвратная! И вода воняет! Куда уж хуже-то?!

* * *

Проблемная камера меня нервирует. После нее долго не могу успокоиться. Не моя работа – решать проблемы. Я только исправляю цвет у огоньков – и все. Точно, переведусь. В патруле нет таких, проблемных. А если откажут – уйду в чистильщики. Они всегда требуются.
Иду по коридору.
Вообще-то, последнее время мне тут почти нравится. Наверное, все-таки адаптируюсь понемногу. Только вот работа… Нет, сама-то она нетрудная, я уже говорил. Быстро делаю. Даже сейчас, когда за двоих работаю. Может, участок Кэт мне вообще отдадут насовсем, мне нетрудно. Трудно с этими, которые в камерах.
Но они – тоже часть работы. Я это понимаю. И терплю.
Они, которые в камерах, глупые. Всегда говорят одно и то же. А особенно эти, в предпоследней, проблемной. В прошлый раз пытались доказать, что я должен подчиняться параграфу пять примечание три. А ведь параграф этот только для узких специалистов. Не для меня. Я – просто специалист. Дипломированный. Не узкий.
Я специально в диплом заглянул, хотя и так помнил. Но на всякий случай. Там четко написано – «специалист». Там нет слова «узкий». Значит, параграф пять меня не касается. Совсем. Да и не мог он меня касаться. Узкий специалист – это когда умеешь делать только что-то одно. И все. А я ведь и еще кое-что умею, кроме своей основной работы. И это куда более интересное занятие. И приятное.
Только вот почему-то заниматься им не разрешают. Когда впервые попробовал, давно еще, девчонки-расчетчицы перестали хихикать и начали вопить и звать капитана. А тот меня выгнал из рубки и запретил это делать. И Док потом сказал, что нельзя. Я спросил, почему раньше было можно и даже нужно, а теперь нельзя. А он ответил, что все люди разные, и здешних мои забавы раздражают. Что если мне так уж хочется – я внизу могу, там есть специальное место для подобных игрушек. Я попробовал разок, но не стал больше – там не интересно. В рубке ведь совсем другое дело…
Иду по коридору. Чем ближе к рубке – тем холоднее. В рубке вообще очень холодно. Ну и ладно, я ведь не собираюсь там задерживаться.
Капитан куда вежливее бригадира Майка – он застыл у потолка и проходу не мешает. Здороваюсь и, так и не дождавшись ответа, прохожу к коммуникатору. Но на капитана я не в обиде – он все-таки капитан. В креслах пусто – оба пилота у кофейного автомата, вечно они там толкутся. Набираю свой код для ежедневного отчета. Код принят, сигнал становится синим. Докладываю обстановку – все нормально, никаких нарушений. Двести девяносто восемь камер, фильтры стандартные, заменены успешно. Одна камера – фильтр заменен на усиленный в связи с возрастанием нагрузки. Еще одна камера – резервная, фильтр законсервирован в начале полета, консервация подтверждена. Уборка на уровне, ни внизу, ни в рубке сегодня я не заметил ничего неподобающего. Правда, лифт по-прежнему не починили, но этого я не докладываю – не мое дело. Кэт опять пропустила вахту. Вот об этом – докладываю.
Это, наверное, не совсем хорошо с моей стороны. Ей наверняка влетит. Но сама виновата. Если бы она меня заранее предупредила и попросила ее подменить, я никому бы ничего не сказал. Первый раз, что ли? Мне не трудно. Но она не стала предупреждать и просить, просто не вышла – и все. Словно так и надо. А, значит, сама виновата. Поделом. А мне премиальные будут. Точно будут, уже четыре вахты за нее отработал.
Завершаю доклад и нажимаю отсыл. Огонечек меняет цвет. Вообще-то, это не моя работа, но я очень люблю смотреть, как они меняют цвет. И, потом, мне совсем нетрудно. На соседней консоли мигает желтым, далекий голос бубнит устало:
-…«Шхера», ответьте, ответьте, «Шхера»… есть кто живой, ответьте… вы отклонились от курса, ответьте, «Шхера»…
Он давно там бубнит, но это не имеет ко мне никакого отношения. Я сделал свою работу на сегодня и могу быть свободен. Могу сесть в кресло прямо тут и слегка позабавиться. Что-то мне подсказывает, что сегодня капитан возражать не будет. Он вообще очень молчаливый последнее время, да и девчонок, которые могли бы завопить, в рубке нет. Вообще никого нет, кроме нас с капитаном и пилотов у кофеварки. Но они и раньше не возражали, смеялись только и пальцем показывали. Может, действительно доставить себе удовольствие, пока есть время?..
Ежусь и судорожно зеваю.
Нет. Слишком тут холодно. Да и устал я – все-таки за двоих работал.
Покидаю рубку, вежливо кивнув капитану на прощанье. Он не отвечает, но я не в обиде. Во-первых, он все-таки капитан. А, во вторых, очень трудно кивать, когда голова так сильно свернута в сторону, что из разорванной шеи торчит позвоночник.
Прохожу по коридору до своего отсека. Снова приходится протискиваться мимо бригадира Майка – и что он так ко мне привязался? Снова зеваю – резко, даже челюсти больно. Еще какое-то время приходится потратить на шлюз, а потом сразу – спать…

* * *

- Не плачь.
- Как же не плачь, как же не плачь!.. Что же теперь будет-то?! Ой, мамочки-и-и-и!
- Все будет хорошо.
- Ага, хорошо, как же… когда они все... Когда мы все… ой, и зачем я только согласилась!..
- Может, я ошибся. И все вовсе не так плохо.
- Как же, ошибся! А почему нас тогда не освободили до сих пор? Нету их никого, нету! Ой, мамочки… только мы и этот идиот. И бандиты эти, ой, страшно-то как, мамочки…
- Он не идиот. А они – не бандиты. В колонисты особо агрессивных не загоняют, кому нужны проблемы? Только за мелкие правонарушения. Дорогу не там перешел, хулиганство, налоги опять же… Так что ты не бойся.
- Капитан такой вежливый… был… и девочки... а теперь… и Майк… ой, ну почему-у-у?! Нет, ты вот скажи, есть справедливость, а? Почему их больше нет, а этому идиоту хоть бы что!
- Так радуйся. Если бы и он не выжил – кто бы нам фильтры менял?

* * *

Иду по коридору. Просто так иду. Не на вахту. Нравится просто. Я потому сегодня пораньше и вышел.
Здесь коридоры хорошие, длинные. Интересно ходить. В патруле нет коридоров, только кабина. Там все встроено и ходить некуда. А мне нравится ходить, особенно при отключенной гравитации, шлепая липучками. Опять погулял по потолку в смотровой. Механик меня не видел, я его далеко обошел. Они больше не перемещаются, никаких неожиданностей, раз запомнил, где кто – и все. Это очень удобно, когда никаких неожиданностей. Только вот бригадир Майк… и надо же ему все время лезть в скафандре в самое узкое место у моей капсулы? Там и так-то не развернуться…
В коридорах много новых заплат, раньше их не было. Они неправильных форм. Иногда это красиво. Иногда нет. Но все равно интересно. Раньше в коридорах не интересно было – никаких тебе заплат, зато на каждом шагу попадались эти, которые себя нормальными считают. А теперь – красота.
Смотрю на таймер и сворачиваю вниз. Если не торопиться – приду как раз к началу вахты.

* * *

- Я не хочу умирать…
- Если все получится, то никто больше не умрет.
- Что получится, что?! Осталось меньше суток! Мы должны были начать торможение еще вчера! А завтра будет поздно, мы разобьемся!
- Значит, сегодня.
- Что сегодня, придурок?! Даже если этот лысый урод нас выпустит, что мы сможем?! Пилоты погибли! Корабль неуправляем! Я не пилот, если тебе еще не ясно?! Может, ты у нас пилот?!
- Я был пилотом. Правда, давно. И на другой модели. Но это шанс.
- Что же ты молчал, скотина, пока я тут с ума сходила?! Надо его уговорить, надо обязательно его уговорить! Ты уже придумал – как?!
- Да. Только не кричи. Ты его нервируешь.

* * *

Спускаюсь, не торопясь. Покачиваю головой под музыку и улыбаюсь. Я сегодня решил проблему. Это – не моя работа, но приятно. Вот как вчера, когда я придумал с двойным фильтром. Ведь если в камере вдвое возросла нагрузка на фильтр – логично заменить его двойным. Это красиво. Как синий огонек. Раньше я такого не делал, но вчера мне понравилось. И вот сегодня я тоже придумал. Не люблю, когда мне создают проблемы. Но не обслуживать проблемную камеру тоже нельзя. Значит, снова выслушивать их глупости. Снова нервничать.
Не хочу.
И я нашел выход!
Просто взял у капитана клипсу аудиоплеера.
Я честно его спросил сначала, можно или нет, но он не стал возражать.

* * *

- А я знаю, почему он выжил.
- Ну и почему?
- Он в аварийной капсуле ночует. Она на отшибе и полностью автономна. Я все думал, почему никто ими не воспользовался? Ведь разгерметизация не могла быть мгновенной. А теперь понятно…
- Что тебе понятно?
- Даже если и были такие – они к первой капсуле бросились. А там наш придурок. Запершийся изнутри. Он всегда запирался, после той шуточки Сандерса.
- Дурак твой Сандерс, и шутки у него дурацкие.
- Это уж точно.
- Мы обречены, да?
- Хорошо, что здесь койки жесткие. В компенсаторную мы бы точно вдвоем не влезли…
- Ты бы все равно не смог! Там двое – и то с трудом справлялись, а ты уже давно не пилот, ты вообще никто! У нас все равно не было шансов! Не было, слышишь?! Ну что ты молчишь?!.

* * *

Сегодня хороший день.
Иду по коридору и улыбаюсь. Плеер – это очень хорошо. Хорошо, что я так хорошо придумал. И пусть говорят себе все, что хотят. Я не слушаю больше. Все авно они говорят сплошные глупости. Как та, например, что я узкий. Это ведь не правда. Узкий, когда основная функция одна. А у меня и вторая есть. Только разрешают редко.
Капитан говорил - это баловство. Док отсылал вниз, где неинтересно. Капитан всегда запирает свое баловство на ключ и уносит ключ с собой. Я забрал этот ключ – капитан висит в рубке вниз головой и молчит. Я его спросил, но он молчит. Молчание – знак согласия. Значит, можно. Я так и думал, что сегодня будет можно. Сегодня хороший день.
На пульте у пустого кресла мигает уже не только желтым, но и красным. Стараюсь не обращать на это внимания, прохожу к своему комму, делаю плановый доклад. Голос рядом продолжает бубнить.
Подхожу к левому креслу пилота. Сажусь. Отпираю панель магнитным ключом капитана.
На экране – красивая картинка. Очень красивая, но не правильная. Ее нужно слегка поправить. Несколько цифр сюда, еще несколько – вон туда… цифры – это совсем несложно, я видел, как это делали пилоты, здесь консоль куда проще, чем в свободном патрулировании. Отбиваю пальцами быструю дробь. Клавиши сенсорные, это старомодно, но красиво. Сразу видно, как меняют цвет огоньки.
До некоторых дотянуться сложно, приходится сильно наклоняться вправо. Обычно пилотов двое, но мне не привыкать работать за двоих. Красные – самые неприятные, с ними приходится возиться дольше всего. Но я справляюсь и с ними.
Откидываюсь в пилотском кресле и улыбаюсь. Смотрю на сине-зеленое перемигивание. На консоли больше нет желтых огоньков. Красных тоже нет, но желтые меня всегда раздражали больше. И стрелочка на экране теперь не промахивается мимо красного шарика и не упирается в большую лохматую звезду. Прекрасный день – сегодня мне никто не запретил получить удовольствие до конца. Преисполненный благодарности, аккуратно засовываю ключ капитану в нагрудный карман кителя. Говорю:
- Спасибо!
Ответа не жду. Спасибо и на том, что из рубки не выгнал. Все-таки он – капитан. А я – просто специалист. Пусть и дипломированный…