Asmodeus

Непростой человек был этот литературный критик Белинский. Наткнулся в сети на его цитату: "Мне хочется любви, оргий, оргий, иоргий, самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных, а жизнь говорит: это не для тебя — пиши статьи и толкуй о литературе."  Решил поискать остальные. Может, кому еще, помимо меня, интересно будет.

 

 

Цитаты Белинского Виссариона Григорьевича

30 мая 1811, крепость Свеаборг, княжество Финляндское — 26 мая 1848, Санкт-Петербург

Русский мыслитель, писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.

 

 

 

 

"Кто не идёт вперёд, тот идёт назад, стоячего положения нет."

 

"Создает человека природа, но развивает и образует его общество."

 

"Когда русский говорит о Боге, он всегда чешет задницу."

 

"В важных делах жизни всегда надо спешить так, как будто бы от потери одной минуты должно было все погибнуть."

 

"Когда любят человека, любят его всего, не как идею, а как живую личность, любят в нем особенно то, что не умеют определить, ни назвать."

 

"Поприще женщины — возбуждать в мужчине энергию души, пыл благородных страстей, поддерживать чувство долга и стремление к высокому и великому — вот ее назначение, и оно велико и священно."

 

"Пьют и едят все люди, но пьянствуют и обжираются только дикари."

 

"Ум — это духовное оружие человека."

 

"Какова бы ни была деятельность, но привычка и приобретаемое через нее умение действовать — великое дело. Кто не сидел сложа руки и тогда, как нечего было делать, тот сумеет действовать, когда настанет для этого время."

 

"В чем не знаешь толку, чего не понимаешь, то брани: это общее правило посредственности."

 

"Вдохновение не есть исключительная принадлежность художника: без него недалеко уйдет и ученый, без него немного сделает даже и ремесленник, потому что оно везде, во всяком деле, во всяком труде."

 

"Труд облагораживает человека."

 

"Без цели нет деятельности, без интересов нет цели, а без деятельности нет жизни."

 

"Жить значит — чувствовать и мыслить, страдать и блаженствовать; всякая другая жизнь — смерть."

 

"Верить и не знать — это еще значит что-нибудь для человека; но знать и не верить — это ровно ничего не значит."

 

"Не надо и в шутку лгать и льстить. Пусть думает о тебе всякий, что ему угодно, а ты будь тем, что ты есть."

 

"Хорошо быть ученым, поэтом, воином, законодателем и проч., но худо не быть при этом человеком."

 

"Смешно было бы требовать, чтоб сердце в восемнадцать лет любило, как оно может любить в тридцать и сорок, или наоборот."

 

"Умные среди дураков всегда странны."

 

"Его страсть — род помешательства при здравом состоянии рассудка."

 

"Во всякую пору человека сердце его само знает, как надо любить ему и какой любви должно оно отозваться. И с каждым возрастом, с каждою ступенью сознания в человеке изменяется его сердце. Изменение это совершается с болью и страданием. Сердце вдруг охладевает к тому, что так горячо любило прежде, и это охлаждение повергает его во все муки пустоты, которой нечем ему наполнить, раскаяния, которое все-таки не обратит его к оставленному предмету, — стремления, которого оно уже боится и которому оно уже не верит."

 

"Всякая любовь истинна и прекрасна по-своему, лишь бы только она была в сердце, а не в голове."

 

"Любовь часто ошибается, видя в любимом предмете то, чего нет… но иногда только любовь же и открывает в нём прекрасное или великое, которое не доступно наблюдению и уму."

 

"Разум дан человеку для того, чтобы он разумно жил, а не для того только, чтобы он видел, что он неразумно живёт."

 

"Апатия и лень — истинное замерзание души и тела."

 

"Как грубо ошибаются многие, даже лучшие из отцов, которые почитают необходимым разделять себя с детьми строгостью, суровостью, недоступной важностью! Они думают этим возбудить к себе уважение, и в самом деле возбуждают его, но уважение холодное, боязливое, тре­петное, и тем отвращают от себя их и невольно приучают к скрытности и лживости."

 

"Человек страшится только того, чего не знает, знанием побеждается всякий страх."

 

"Воспитание — великое дело: им решается участь человека."

 

"Видеть прекрасно изданную пустую книгу так же неприятно, как видеть пустого человека, пользующегося всеми материальными благами жизни."

 

"Гадок наглый самохвал; но не менее гадок и человек без всякого сознания какой-нибудь славы, какого-нибудь достоинства."

 

"Самая горькая истина лучше самого приятного заблуждения."

 

"Всякие бывают люди и всякие страсти. У иного, например, всю страсть, весь пафос его натуры составляет холодная злость, и он только тогда и бывает умен, талантлив и даже здоров, когда кусается."

 

"Индивидуальность человеческая, по своей природе, не терпит отчуждения и одиночества, жаждет сочувствия и доверенности себе подобных."

 

"Природа создает человека, а формирует его общество."

 

"Мне хочется любви, оргий, оргий, и оргий, самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных, а жизнь говорит: это не для тебя — пиши статьи и толкуй о литературе."

 

"Жизнь женщины по преимуществу сосредоточена в жизни сердца; любить - значит для неё жить, а жертвовать - значит любить."

 

"Подметить ошибку в деле — еще не значит доказать неправость самого дела."

 

"Для низких натур ничего нет приятнее, как мстить за свое ничтожество, бросая грязь своих воззрений и мнений в святое и великое."

 

"Истина выше людей и не должна бояться их."

 

"Действительность — вот лозунг и последнее слово современного мира! Действительность в фактах, в знании, убеждениях чувства, в заключениях ума, — во всем и везде действительность есть первое и последнее слово нашего века. Он знает, что лучше на карте Африки оставить пустое место, чем заставить вытекать Нигер из облаков или из радуги. И сколько отважных путешественников жертвует жизнию из географического факта, лишь бы доказать его действительность! Для нашего века открыть песчаную пустыню, действительно существующую, более важное приобретение, чем верить существованию Эльдорадо, которого не видали ничьи смертные очи."

 

"Дело не в слове, а в тоне, в каком это слово произносится."

 

"Люди обыкновенно не столько наслаждаются тем, что им дано, сколько горюют о том, чего им не дано."

 

"Любовь часто ошибается, видя в любимом предмете то, чего нет, но иногда только любовь же и открывает в нем прекрасное или великое, которое недоступно наблюдению и уму."

 

"Кто скажет мне правду обо мне, если не друг, а слышать о себе правду от другого — необходимо."

 

"Если бы вся цель нашей жизни состояла в нашем личном счастии, а наше личное счастие заключалось бы только в одной любви, тогда жизнь была бы действительно мрачною пустынею... Но хвала вечному разуму, хвала попечительному промыслу! Есть для человека и еще великий мир жизни, кроме внутреннего мира сердца, — мир исторического созерцания и общественной деятельности."

 

"Отец должен быть столько же отцом, сколько и другом своего сына."

 

"Жена - не любовница, но друг и спутник нашей жизни, и мы зарание должны приучиться к мысли любить ее и тогда, когда она будет пожилою женщиной."

 

"В словах «Бог» и «религия» вижу тьму, мрак, цепи и кнут."

 

"Ученик никогда не превзойдет учителя, если видит в нем образец, а не соперника."

 

"Найти свою дорогу, узнать свое место — в этом все для человека, это для него значит сделаться самим собой."

 

"Человек всегда был и будет самым любопытным явлением для человека…"

 

"Человек влюбляется просто, без вопросов, даже прежде нежели поймет и осознает, что он влюбился. У человека это чувство зависит не от головы, у него оно — естественное, непосредственное стремление сердца к сердцу."

 

"У большей части людей глаза так грубы, что на них действует только пестрота, узорочность и красная краска, густо и ярко намазанная."

 

"Нет преступления любить несколько раз в жизни и нет заслуги любить только один раз: упрекать себя за первое и хвастаться вторым — равно нелепо."

 

"Люди умирают для того, чтобы жило человечество."

 

"Создать язык невозможно, ибо его творит народ: филологи только открывают его законы и приводят в систему, а писатели только творят на нем сообразно с сими законами."

 

"Подлецы потому и успевают в своих делах, что поступают с честными людьми, как с подлецами, а честные люди поступают с подлецами, как с честными людьми."

 

"Суеверие проходит с успехом цивилизации."

 

"Убеждение должно быть дорого потому только, что оно истинно, а совсем не потому, что оно наше."

 

"Чувство само по себе еще не составляет поэзии; надо, чтобы чувство было рождено идеею и выражало идею. Бессмысленные чувства — удел животных; они унижают человека."

 

"Только в силе воли заключается условие наших успехов на избранном поприще."

 

"Брак есть двойственность любви. Любить истинно может только вполне созревшая душа, и в таком случае любовь видит в браке свою высочайшую награду и при блеске венца не блекнет, а пышнее распускает свой ароматный цвет, как при лучах солнца..."

 

"Если б выбор в любви решался только волею и разумом, тогда любовь не была бы чувством и страстью. Присутствие элемента непосредственности видно и в самой разумной любви, потому что из нескольких равно достойных лиц выбирается только одно, и выбор этот основывается на невольном влечении сердца."

Пери


Бескрайняя гладь озера. В дымке на горизонте едва угадываются очертания гор. Их белые острые верхушки словно повисли в воздухе. А на голубое небесное одеяло будто кто выпотрошил подушку с синтепоном.


Интересно, а если один из этих огромных кусков вдруг шлепнется в воду? Что будет? Вымокнет, замерзнет и станет айсбергом?
Вот уже неделю как я торчу в почти безлюдном пансионате. Всегда не понимал тех, кто приезжает на Иссык-Куль зимой. Ну что тут делать? На зимнем солнце не позагораешь, в ледяной воде купаться будет только сумасшедший, или русский. Это ведь в России принято в крещенские морозы, если я ничего не путаю, сигать в прорубь.


Путанные мысли. Запутанный сюжет жизни, в которой сумасбродный сын не нужен никому. Родителям тем более.
Сослали. «В деревню, в глушь…». На Иссык-Куль. Могло быть хуже. Надо радоваться, что не отправили к дальним родственникам в Нарын – баранов пасти. Хотя отец грозился. Хм, а баранов зимой пасут? Где-то же их зимой кормят?


Говорят, в Нарыне очень холодно. Не знаю, холоднее ли, чем здесь, на «горячем озере». Жаль, что оно не замерзает. Я бы пошел по тонкому льду. Я бы с замиранием сердца ждал, когда же эта тонкая преграда не выдержит моего веса и сломается. Тогда у меня уже не будет шанса на спасение.


- Эй, горячее озеро? – негромко позвал я, зная, что никто не услышит и не ответит, - замерзни? Ну, что тебе стоит? Хотя бы на одну ночь?


***
Из снега и льда перед ним вставали громады кораблей, взрывали своими носами воды моря, и те, пенясь, расступались. Паруса, сотканные из звездной пыли, надувались северными ветрами. Морозные воздушные потоки обхватывали стройные мачты, лаская древесину, спускались к самому основанию и, огибая капитана у штурвала, принимались с новой силой подгонять корабль, направляя его к берегам. А там, на причале ждала одинокая фигурка, закутанная в белые одежды.


***


Спал я плохо. С некоторых пор бессонница стала моим самым заядлым гостем. Иногда к нам захаживали еще и кошмары. Громил-антидепрессантов велено было не пускать. Никаких спасительных таблеток. Строгие указания персоналу пансионата не давать мне ничего, даже если заболею. На этот случай предписывалось звонить родителям. Но, к сожалению, здоровье оказалось крепче психики.


Вчера только волны вылизывали берег, тянулись к снегу чуть поодаль и не могли ухватить. Сейчас же все озеро покрыто льдом, в матовой поверхности которого улыбается кривыми рогами, полускрытая вуалью облаков, луна.


- Мне это снится. Такого быть не может, - я присел и коснулся рукой льда. Холодный. Оглянувшись на коттедж, я встал и не смело зашагал вперед. Подумать только, каждое 31 декабря загадывал желание – оно не исполнялось. А тут пожелал самоубиться – и вот, на тебе! Пожалуйста! Кушай, не обляпайся.


Даже захотелось повернуть, пока не поздно. Вдруг на этом подарки судьбы не закончились? Но мной уже завладело любопытство. Интересно, как далеко я смогу пройти?


Лед, припорошенный снегом, мерцал как блестки на девичьей коже. Но вряд ли он такой же сладкий на вкус. Хотя…
Я встал на четвереньки и лизнул снег. Сладкий… Черт возьми! Он сладкий!


- Определенно. Я сошел с ума.


Собственный, чуть охрипший голос, показался чужим.


Я уже поднимался на ноги, когда подо мной раздался скрежет. Застыв на месте, я прислушался: тишина. Только ветер нашептывает что-то деревьям, и те постанывают, не в силах сбросить снежные одежды с ветвей.


Нет, верно, почудилось. Внезапно расхотелось продолжать путь. Как в детстве забежать в комнату, прыгнуть на кровать и закрыться от всего одеялом – вот чего хотелось сейчас больше всего. Но вместо этого я сделал несколько шагов вперед и замер. За мной кто-то шел. Едва слышное скольжение позади, и меня обдает холодом. Таким холодом, который мне не снился даже в самых страшных снах. Нужно обернуться, но мне безумно страшно. Несколько минут назад я готов был распрощаться с жизнью, с каким-то детским любопытством, смешанным с восторгом ожидания чего-то интересного, жал, когда же лед не выдержит, когда же я провалюсь под него, а теперь… Теперь мне безумно страшно обернуться и посмотреть, кто стоит у меня за спиной.


Подо льдом опять кто-то зацарапал. Сначала быстро, а потом размеренно так, не спеша, как бы раздумывая, нужно ему выбираться на поверхность, или рано пока. Новое скольжение, совсем рядом. И шорох одежд.


Может, кто-то просто решил прокатиться ночью на коньках, и я себя зря накручиваю? Человек также, как и я, удивился тому, что никогда не замерзающее озеро вдруг оказалось сковано льдом, и решил испытать его прочность, ощутить прилив адреналина в крови? Но почему же так холодно? Пальцы в перчатках немеют, ног уже почти не чувствую. Я посмотрел вниз и обомлел: джинсы, пальто, шарф – все покрылось инеем. Скосил глаза влево – с волосами то же самое! Обычно черные они стали белыми от инея! Да что ж это такое?!


- Посмотри на меня, - кольнуло в затылок ледяными иголками.


- Не могу, - прошелестел я. Губы не слушались, щеки стали будто деревянными. Казалось, вместе с этими словами из меня вылетело последнее тепло – облачко пара растворилось в морозном воздухе, а я ощутил необычайный холод внутри.


В тот же миг лед подо мной осветился синим, и я увидел глубокие борозды, процарапанные с той стороны.


- Что за черт, - потрясенно выдохнул я и вздрогнул: с той стороны на меня смотрела девушка. Длинными когтями она проводила по льду и недобро улыбалась. Волосы темным облаком клубились вокруг ее головы, свивались змеями, когда девушка то отдалялась, то вновь подплывала, прикасалась ладонями к той тонкой преграде, что разделяла нас, и толкала ее. Потом отплывала, и снова ударяла руками, отчего лед дрожал.


- Ну, что же ты застыл? - спросили слева, - ты ведь так хотел попасть к моей сестре. Чего же теперь дрожишь? Пойдешь к ней, или все же взглянешь на меня? Хотя, что это я тебя уговариваю? Посмотри на меня!


В тот же миг что-то сбило меня с ног. Я пытался открыть глаза, подняться, и не мог. Вокруг меня крутились снежные потоки, срывали пуговицы на пальто, трепали волосы, ледяными пальцами ощупывали тело, превращали одежду в лохмотья.


- Почему ты лежишь?! Вставай! – колючий снег с взвизгом ударил в лицо, и мне в лицо. – Борись! Слышишь? Сражайся со мной! Я ненавижу слабаков! Я отправляю их на съедение к своей сестре! Вставай!


- Кто ты? – говорить было трудно. Горло уже саднило от боли.


- Посмотри на меня!


Меня схватили за волосы и рывком поставили на ноги. Ветер утих, и я смог, наконец, разлепить глаза. Передо мной стояла поразительно красивая девушка. С такой же белоснежной кожей, что и у той, которая все еще продолжала царапать лед, но в ее улыбке не было ничего устрашающего. Она не смотрела на меня как на еду. Наоборот, в черных глазах и красных губах я видел интерес и желание.

Длинные волосы заплетены во множество тонких косичек, в ушах поблескивают серебряные украшения, белое платье с оборками почти до пят, поверх которого надет жемчужного цвета кафтан, искрящийся как первый снег.


- Ты из какого-то фольклорного ансамбля, что ли? У вас гастроли здесь? – спросил я первое, что пришло в голову. Девушка хмыкнула.


- Я – пери.


- Пери – это сокращенно от Перизат?


Она не успела ответить, как раздался звук разламывающихся льдин. По всей поверхности расходились трещины, и где-то уже слышался плеск воды, скрежет когтей по льду. Пери недовольно нахмурилась.


- Вечно она мне мешает. Уходи!


- Что?


- Что слышал! Я не смогу ее долго удерживать. Она пока сильней меня. Это она услышала твое желание и заморозила озеро. Беги! Быстро!


- Но ты… Как же ты?


- А что я? Ничего со мной не будет. Я же Пери, - улыбнулась она. – Беги!


И я побежал. В спину ударил истошный вопль, послышался шум борьбы. Мельтешащие точкие снега опять закружились в хаотичном танце, собираясь в большие снежные потоки. Но странное дело, мне уже было не холодно. Я как будто горел, и бело-синее становилось красно-золотым. Бежать становилось все тяжелее, ноги увязали в чем-то рыхлом и мокром. Я пытался звать о помощи, но не мог даже вздохнуть.


***


Когда капитан пресытился покорением чужих морей и добрался до родной земли, жесткое разочарование ждало его: любимая давно превратилась в статую изо льда, но не он был тем, кто мог бы пробудить ее к жизни. Сколько не орошал слезами хладную фигуру, сколько не взывал к ней, та оставалась безучастна к его мольбам. Только смотрела вдаль и ждала кого-то. В пылу отчаяния капитан разбил статую. Как же он удивился, когда увидел, что все это время она была пуста. И вспомнил он, как когда-то отвергал ее любовь, как смеялся, когда она страдала из-за него. Только потеряв, он осознал, как была ему дорога .


***


- Живи. Слышишь? Живи, - шептали волны на рассвете.
- Живи. Слышишь? Живи, - шелестели ветки.
- Живи. Слышишь? Живи, - вздыхали, погибая, снежинки.


***
Больше меня на Иссык-Куль зимой не отправляли. Родители все удивлялись, как я умудрился чуть не утонуть у самого берега. «Какого ты вообще в воду полез?!» - спрашивали они, на что я лишь молча разводил руками.
На мое счастье, тогда меня нашла охрана пансионата. Их внимание привлекли подозрительные звуки на пляже. Но когда они туда прибежали, озеро было абсолютно спокойно, а я лежал мордой в песок.
Уж не знаю, кому я больше обязан своим спасением: им, или той Пери, но больше топиться точно не буду. И по льду гулять. Особенно там, где этого льда в принципе быть не должно.

Десять ступеней к сердцу

 

Ступень первая

 

Сердце на пороге. Он обнаружил его утром на пороге собственной квартиры. Открыл дверь, намереваясь пойти на работу, а тут сердце. На золоченом подносе. И листок желтоватой бумаги рядом. В подъезде было холодно, и от сердца исходил пар, такие призрачные силуэты поднимались и растворялись в воздухе.

Первым желанием мужчины было захлопнуть дверь. Просто захлопнуть дверь и представить, что ничего этого нет. И он так и сделал, но когда открыл дверь, сердце все так же лежало на подносе, бордово-алое и будто пульсирующее.

- Чертовщина какая-то, - пробормотал мужчина, но бумажку, лежавшую рядом с подношением, все же поднял.

«Береги его. Я приду за ним после заката».

 

Ступень вторая

 

Бумага из кожи. Он понял это уже на работе, сидя в уютном кабинете, скрывшись за грудой бумаг и двумя мониторами. Гладкая на ощупь и слегка теплая. В старину книги делали из телячьей кожи. Хорошо бы, чтобы и эта записка оказалась из кожи животного. Но почему-то уверенности в этом не было совершенно.

 

Ступень третья

 

Домой возвращаться было нельзя. Нельзя. Но он поехал. Близился закат, а он гнал машину, стремясь успеть до того, как красное станет черным. И уже подъезжая, вспомнил, что не закрыл дверь.

Странно, за весь день ему и в голову не пришло вызвать полицию, сообщить им о странной находке, которую он так и оставил на том самом месте, где и нашел.

«Это все галлюцинации. Я приеду домой, и ничего этого не будет. Просто переработал. С кем не бывает? Просто сказывается усталость под конец года. Просто до поздней ночи составлял отчеты. Просто…» Он мог бесконечно придумывать все эти «просто», но шагнуть в приоткрытую дверь было страшно.

 

Ступень четвертая

 

Ни сердца на пороге, ни света в квартире. Только ощущение чужого присутствия – как всегда в темноте.

Он зажег все свечи, найденные дома. Даже декоративные, оставшиеся после супруги. Она любила создавать атмосферу романтики, полумрак, слегка разбавленный колеблющимся светом. Разной формы, всевозможных запахов (особенно ей нравились с кофейным ароматом) – теперь вся коллекция, пылившаяся прежде на полках, была расставлена по квартире. Но, странное дело, света не прибавилось. Язычки свечей казались нарисованными звездами на черной бархатной ткани.

 

Ступень пятая

 

«Это все нервы, проклятые нервы. Я зря себя накручиваю», - говорил он, пытаясь открыть дверь. Ключ проворачивался бессчетное количество раз, а механизм не срабатывал.

«Заперт».

Почему-то сразу стало легче. Сбежать не получится. Значит, можно не трепыхаться.

Он отправился в душ. Тщательно помылся. Побрился. Почистил зубы. И почти успокоился. Почти. Его не покидало ощущение, что на него кто-то смотрит. Поэтому мыть голову было сущим мучением – открывая после споласкивания глаза, он безумно, до болезненных спазмов в желудке, боялся увидеть… Кого?

 

Ступень шестая

 

Шелковые простыни. На них так прекрасно скользить, чувствовать, как они становятся влажными. Год. Прошел год со дня ее смерти. С тех пор он не доставал шелковые простыни. Они напоминали о ней. О той, кого он пытался забыть и не мог.

А ведь еще утром кровать была застелена льняным бельем.

 

Ступень седьмая

 

Стрелка щелкнула. Двенадцать. Портьера в спальне вздулась, как от ветра, и опала, на мгновение проступили очертания женского тела. На уровни груди осталось темное пятно.

А мужчиной овладело странное оцепенение. Он не мог и пальцем пошевелить, только смотреть.

По стене прошла рябь, как если бы под обоями кто-то проплыл. Кто-то размером с взрослого человека. Язычки свечей вздрогнули разом и перестали казаться просто мертвыми звездами. В комнате стало светлее и холоднее.

И он увидел на стене широкую темную полосу, набухающую чем-то жидким.

Железо. Пахло железом и серой.

Капли по стене собирались к середине, капали на пол. Там что-то чавкало, хлюпало и тонко, сладко постанывало.

Мужчина на кровати беззвучно открывал рот, но крик застрял где-то в гортани.

Свечи погасли. И крик прорвался.

 

Ступень восьмая

 

- Да не ори ты так, глупенький. Ничего я тебе не сделаю. Хотя следовало бы. Ты думал, что избавился от меня. Жалкий, глупый человечишка, надеялся, что друзья тебе помогли. Но ты ошибся. И теперь мы немного поиграем. Помнишь, я дала тебе сердце? Свое сердце? Преподнесла его, как величайший дар. А ты отверг. Испугался, когда понял, кто я, попытался загнать меня в какое-то смрадное, мрачное место. И вот теперь я снова здесь. Попытаемся снова? Только, чур, больше не убивать. Новое сердце так тяжело получить. Пришлось убить всех твоих друзей в одну ночь.

 

Ступень девятая

 

Восхитительные формы. Соблазнительные изгибы. Упоительный аромат шелковых кудрей. Все это штампы, не способные описать красоту совершенного создания, на котором он когда-то имел дурость жениться. Что сейчас, что тогда его особенно не спрашивали. Ставили перед фактом. Без возможности отказа. И, правда, как можно отказаться от той, ради которой когда-то убивал любого, сватавшегося к ней? Как можно повернуться назад, хоть раз взглянув в эти огромные глаза, в которых отражалось звездное небо, отражался он сам? Как можно забыть ту, душа которой оказалась проклята по его же вине?

 

Ступень десятая

 

- Ты скучал по мне?

- Очень.

- Ты рад меня видеть?

- Безумно.

- И как тебе мое появление?

- Спецэффектов много. Опять переезжать в другой город. Будь любезна, на следующую годовщину подарок поскромнее.

- Тебе не жаль друзей?

- Родная, мы же просто играем. Они люди, не более. А ты мой личный суккуб. Мой любимый суккуб.

- А ты молодец, дорогой, хорошо справляешься с ролью человека.

Мост


Снег скрипит под ботинками. Я люблю этот скрип-скрип-скрип. Шаг за шагом отмерять пройденное расстояние, отмерять жизнь. Семь раз отмерь – один отрежь. А что отрезать? Кому отрезать? И насколько кусков? Куски… куски… Деньги? Мясо нынче дорогое, деньги – бумага, яркая бумага. Много краски уходит. Все правильно. Деньги должны делать жизнь яркой, пусть даже это просто крашеная бумага с хитрой аппликацией.


И секс. Да, кстати, я хотел сказать про секс, но забыл. Увлекся скрипом снега. И ведь продумал, как начну. Красиво начну, красиво кончу. Но мысли разбегаются. Со мной так часто, когда я сюда прихожу. Сказать по правде, я только сюда и прихожу. Я не знаю других мест, или не помню, или не обращаю внимания, когда приходится там бывать. Моя жизнь связана с этим мостом. Да нет, не только с тем, конечно. Вообще, со всеми мостами в городе. Окажись в другой стране, тоже первым делом пойду на мост. Все потому, что… да, начало. Я снова забыл. Я хотел примерно так:


В свете фонаря снежинки казались мотыльками. Сонмы их кружились в причудливом, хаотичном танце и исчезали бесследно, коснувшись моей разгоряченной кожи. В детстве я очень часто ловил этих холодных мотыльков языком, в юности перед мысленным взором раз за разом вспыхивала одна и та же строчка: «Хладные звезды обжигают воспаленные веки»… Бред. Конечно, я знаю, что это бред наивного подростка. А теперь мне хочется выебать кого-нибудь на мосту. Вот так, чтобы горели фонари, чтобы в их свете кружился рой снежинок, а по дороге мчались тысячи автомобилей, и из каждого на нас – на меня и мою партнершу – глядели любопытные, влажные глаза. Я хочу погружаться в чье-то горячее, вибрирующее желанием, лоно и видеть, как под нами проносится жизнь.



Я это написал на другом мосту, до прихода сюда. Спрятал в карман пальто и очень боялся, как бы сестра не обнаружила. Хрен бы я тогда смог сюда придти. Хотя, нет, все равно пришел бы, но перед сестрой было бы неудобно.


А так я пришел. И снял себе проститутку. Так же, как месяц назад на другом мосту. Мамка насторожилась, попыталась заглянуть под капюшон, но холод, сыпучий снег, крашеные бумажки, и девушка уже лежит грудью на перилах, подставляя свой упругий зад, гостеприимно приподнятый зад, на который падают снежные мотыльки и тут же исчезают, будто обжегшись.


Под нами проносятся машины, мост вибрирует, город вибрирует, тело подо мной вибрирует, наращивая скорость, разгоняясь, мчась с сорванными тормозами, что мне уже не стыдно. Я знаю, что так и надо. Что это мой кусок жизни, вырванный у сестры. Я реален только здесь, на мосту. На любом мосту города. Почему именно мост, я не пытался понять никогда. Не было времени. Только дикое желание трахаться и чувствовать, видеть чужие жизни.


Я тот брат, который должен был быть у сестры, но появился на свет мертоворожденным. Я был бы старшим братом, если бы был. Если бы мне была дана такая возможность. Быть может, когда—то я просто застрял на мосту, не смог перейти его, опоздал, или, хуже того, сорвался с него? Быть может, потому помимо непреодолимого желания трахаться на мосту, у меня часто возникает потребность сбрасывать своего живого, настоящего партнера с этого моста?


А, быть может, меня никогда и не существовало? И я не был даже зачат? Сестра придумала меня и забыла? Да так забыла, что теперь даже не догадывается о том, что я есть, что я живу в ее теле, что это ее тело ходит на мост и стропоном трахает проституток?


Холодные мотыльки летят вниз. Горячие живые тоже. Но я – нет. Меня нет. Есть только мост. Мой мост.

Повелители кошмаров

 

 

Алый лист клена рассыпался в прах, стоило костистым пальцам коснуться его. Ветер подхватил мелкое крошево, ещё сохранившее в себе пряный аромат жизни, и понес его на Восток – с ворохом опавшего золотого и багряного одеяния, слетевшего с деревьев, чья бесстыдная нагота вкупе с черными, причудливо изогнутыми, ветвями казалась Повелителю Кошмаров наилучшей декорацией для его настроения. 

 

- Осень, - прошелестел Джек и задумчиво посмотрел провалами чёрных глазниц на хмурившееся небо, готовое вот-вот разразиться проливным дождём. – Осень, - зачем-то повторил он, поддев носком узконосого лакированного ботинка одинокий камешек на песчаной дороге. Тот описал дугу и упал в лужу, оставшуюся ещё со вчерашнего промозглого утра, вызвав вполне законный всплеск и кучу грязных брызг.

 

Скучно. Повелителю Тыкв было ужасно скучно. Каждый год одно и то же. Толпы разряженной под нечистую силу детворы выпрашивают конфеты у достопочтенных (и не очень почтенных) граждан, во всю глотку распевая те же песни, что и их прадеды сто лет назад. Молодежь с выбеленными лицами и густо накрашенными черным глазами оккупирует кладбища, заставляя настоящих вампиров бежать подальше от невыносимого шума и хаоса, пока мертвые бессильно скрежещут зубами в гробах, вынужденные терпеть пьянство и секс на своих могилах. И не спугнешь их. Последнему смельчаку, рискнувшему высунуться из могилы, оторвали сначала руки, а потом и голову, которой впоследствии сыграли в футбол. Несчастного так и не удалось собрать–его растащили на сувениры ушлые торговцы религиозными святынями. Поговаривают, один мизинец, завернутый в истлевшую тряпицу, ушел за тысячу долларов–неизвестный верующий не поскупилсяна приобретение столь уникального экземпляра.

 

Джек вздохнул, подставив лицо первым каплям дождя. Творить кошмары для людей становилось из года в год всё не интереснее. Не было отдачи. Народ не боялся ни привидений с отрубленными головами, ни монстров с вздыбленной шерстью и капающей с острых клыков ядовито-зелёной слюной, ни жутких игрушек, начинавших резвиться в спальнях человеческих детей, ни уж тем более вампиров. Последние вообще потеряли всю кровожадность в глазах обывателей после выхода серии фильмов про рафинированных вампиров, страдающих от переизбытка гормонов и недостатка секса. Кровососущим подданным Джека теперь категорически не стоило высовывать нос из родных склепов. Упаси их Дьявол появиться в оживленном месте! Бедного вампира разорвут на части восторженные девочки-подростки, да и мальчики в стороне не останутся, бросившись вымаливать поцелуя вечности и страстной любви от ошарашенного таким вниманием Носферату. 

По превращению жизни в настоящий ад человечество могло дать фору любому устрашающему существу из армии Повелителя Тыкв. Изощренной фантазии смертных оставалось только завидовать. Джек с тоской посмотрел на кровавый шар солнца, скатывающийся за горизонт на западе, расправил плечи и, решительно кивнув собственным невысказанным мыслям, зашагал прочь. Ему нужно было отдохнуть от всей этой праздничной суеты. А люди справятся и без него. Свиту тоже можно не тревожить. Она и не заметит его отсутствия, привычно проведя весь Хэллоуин в спячке. 

***
Он никогда не бывал здесь прежде. Не его епархия, если угодно. Хватало дел и в родном краю. Честно говоря, тыкая наугад с закрытыми глазами в место на карте, Джек ожидал, что его вынесет в каком-нибудь более экзотическом месте. Да в той же Африке, где обитала куча разномастных монстров и богов всевозможных рангов. Там можно было бы повеселиться на славу, тряхнуть стариной. Испытать острые ощущения, наконец, улепетывая от местной агрессивной, оголодавшей нечисти, для которой и кости Повелителя Тыкв, скрытые под строгим офисным костюмом, покажутся весьма аппетитным лакомством. 

А тут… забытая Богом среднеазиатская республика, раздираемая на части алчными политиками, и забывшая о сказках. У Джека создалось ощущение, что кроме богатыря этой стране и вспомнить не о ком. Еще имелись недавно созданные герои, подвиги которых выглядели весьма сомнительно. И страх… его у местного населения не было вовсе. Словно они разучились пугаться.

***
Знакомство с местной нежитью не задалось. Грязный бомж, в котором Джек почуял зачатки силы, послал Повелителя Тьмы по очень мудреному адресу. После настойчивых уговоров и бутылки водки, бомж стал чуточку вежливее и соблаговолил назваться. Он оказался аджиной. Когда-то один вид его вселял ужас в сердца людей, причем аджине не нужно было для этого прилагать особых усилий. Он вполне мог обратиться бесформенной кучей тряпья в темном углу, или связкой хвороста, зависшей над озером, и человек бежал так, что только пятки сверкали. Сейчас же аджину просто не замечали, и с горя он запил. Джек оставил ему свою визитку и отправился исследовать фронт работы дальше. 

На пересечении центральных улиц он едва не попал под машину, заглядевшись на одну из проституток. Она выделялась из толпы своих товарок, таких же потрёпанных жизнью и неласковыми клиентами. Джек явственно чувствовал едва слышный аромат силы, исходивший от нее, но, вместе с тем, она была так слаба, что с трудом держалась на ногах. Заплатив «мамке» за удовольствие беседы, Повелитель Тьмы отвел проституку в ближайшее кафе, где та жадно набросилась на еду.

 

- Что с тобой стало? – прошептал потрясенный Джек. Он видел перед собой суккуба, но какого-то очень выдохшегося суккуба. Женщина подняла от опустевшей тарелки глаза, густо подведенные карандашом, и ответила:

 

- Люди в нас больше не верят. Они забыли о нас. Теперь другие герои, и сказки другие. Никому не нужна пери. А пери… раньше мне не нужна была материальная пища, хватало энергии, получаемой от людей. Их желания, надежды, мечты подпитывали меня. С ними можно было играть, их можно было любить и получать любовь взамен. Но те времена ушли. И вообще… пошел на ***! Не приставай к приличной женщине!

 

- Возьми визитку и оповести своих товарищей, что я буду здесь до вечера следующей пятницы. 

***
Джек уже упаковал последний чемодан с сувенирами для своих подданных, когда в дверь постучали. Еще не открыв ее, он удивился появлению лужи под порогом. Хмыкнув, Джек повернул замок и впустил гостей. Ими оказались давешние проститутка с бомжом, старуха с семью головами и, хлюпающий носом, бледный человек, весь покрытый слизью. 

 

- Желмогузкемпир, - степенно представилась старуха, - а это, - она кивнула двумя головами на человека, - Албарасты. Мы вроде как злые, вроде как демоны, но силушек никаких нет. Ютимся, где придется. А жизнь нынче дорогая. От человеческой еды все зубы испортились. Пенсию за выслугу лет не платят, да и как ее оформишь? – жаловалась старуха, пока Албарасты смущенно перетаптывался с ноги на ногу. Было видно, что ему очень неловко за наделанные им лужи. Джек вздохнул.

 

- Короче, перенесу я вас в свою резиденцию. Там пройдете стажировку, подлечитесь, отдохнете и вернетесь с новыми силами. Жаль, что это все, кто откликнулся на мое предложение.

 

- Это все, кто выжил. - тихо сказала пери-проститутка.

***
Спустя пять лет Джек уже и не вспоминал о том, что когда-то хотел вернуть невзрачных демонов на родину. А они боялись ему об этом напоминать. В большой дружной семье Повелителя Кошмаров их приняли хорошо. Личные пиарщики Джека вдохновенно придумывали им образы, упирая в рекламе на экзотичность продукта, и совсем скоро их нельзя было отличить от западных собратьев. Впрочем, среди самих "западных собратьев" было не мало тех, кто отказался от малой родины в обмен на новую, более сытую жизнь.
А Повелитель Тьмы… что ж, его опять одолела скука, и он собрался в новое путешествие, только на этот раз тщательно продумал маршрут.

 

 post-247246-1366172311.jpg   32,89К   32 Количество загрузок: