Rovena

Материнский инстинкт
Социальный рассказ
Автор: Rovena


Есть на свете люди большие и маленькие, толстые и худые, дети и старики. Есть страшные, как Воланд-де-Морт, и красивые, как моя соседка по парте Ирочка, а есть просто любимые и нелюбимые. К последним, кстати, я отношу и себя.

Меня зовут Кирилл, в апреле мне исполнится девять, я учусь во втором классе и живу вместе с мамой. А она у меня самая лучшая на свете, несмотря на то, что мы часто не понимаем друг друга и ссоримся. О том, что с мамой нельзя ссориться, нам рассказывала в школе Вера Андреевна, наша учительница. Я тогда не запомнил, почему именно нельзя, но хорошо усвоил, что мама - самый близкий человек на свете. Ведь она меня родила, кормила и очень любит, и без неё моё будущее покроется мраком, а меня самого отдадут в детский дом.

* * *
Будильник на моей тумбочке каждое утро звонит ровно в 7 часов. С первого класса я завожу его сам, - так велела мне Вера Андреевна, чтобы я не опаздывал в школу и будущее не покрылось мраком. Но когда я открываю глаза зимними утрами и вижу темноту, становится по-настоящему страшно: а вдруг оно уже покрылось, пока я спал? От этой мысли я вскакиваю, бегу сломя голову на кухню, включаю свет и облегчённо вздыхаю: нет, не покрылось, я ещё могу пойти верной дорогой, как говорит Вера Андреевна, и вырасти классным парнем.

Будить маму утром нельзя. Иначе она просыпается злая, обхватывает обеими руками сильно болящую голову и может накричать на меня. А я помню, почему с мамой нельзя ссориться, так что я просто наливаю из-под крана воды в большой черно-белый чайник и включаю газ. Пока чайник шумит, я достаю из шкафа коробку с хлопьями, насыпаю полчашки. Вообще-то хлопья надо заливать молоком, как советует кролик Квикки в рекламе, но молока у нас нет. Что ж, с чаем тоже вкусно! Дождавшись, пока из чайникова носика полезет пар, я выключаю газ, наливаю в хлопья чай без чая, а сам иду умываться и одеваться.

* * *
- Ермолов, ты почему не лепишь? - строго спросила меня на уроке труда Вера Андреевна.
- У меня нет пластилина, - честно признался я.

- Ермолов, когда твоя мама уже изволит купить тебе пластилин? Совершенно безответственный ребёнок! Если будешь и дальше так себя вести, вырастишь идиотом и твое будущее будет покрыто мраком. - от последних слов Веры Андреевны я аж вздрогнул.

- Мама купит тогда, когда государство нам пособие выдаст, она так сказала, - оправдывался я, будто это спасет мое будущее от покрытия.

- Твоя мама - чёртова алкашка, так и передай ей, Ермолов! - разозлилась Вера Андреевна. На этот раз она была не права - сама же говорила мне, что мама - самый близкий человек на свете и её надо любить и уважать! Ох и любят же взрослые сегодня говорить одно, а завтра другое!

* * *
Урок английского я люблю. Ведёт его Наталья Николаевна, моя любимая учительница, она не пугает меня мраком и всегда улыбается. Но сегодня никакая улыбка не вернёт меня на верную дорогу - я не выучил домашнее задание, и тьма над моим будущем становится всё темнее.

- How are you, Kirill? - Наталья Николаена сегодня начала опрос класса с меня.

- Гуд, - отвечаю я. - То есть файн.

- Надо говорить "I'm fine"! Ok. Where are you from?

Я растерялся. Если бы я хоть одном глазком посмотрел дома фразы, я бы что-то придумал. Но я забыл даже, как переводится "аюфром".

- Наталья Николаевна, - ответил я, - можно выйти?

Учительница кивнула, разрешая, но велела мне зайти в класс на перемене.

Оставшуюся часть урока я провёл в коридоре, наблюдая из окна, как дворник, дядя Петя размахивает снеговой лопатой, прогоняя из школьного подвала каких-то дядек, едва держащихся на ногах. Пьяные, подумал я. Как моя мама. Но мама хорошая, а эти дядьки, похоже, злые - готовы с кулаками кинуться на дядю Петю и свалить его в снег. Со стороны крыльца к дяде Пете на выручку подбежал физрук, и они вдвоем прогнали злых дядек со школы. Наверное, про пьянство и говорит Вера Андреевна, обещая покрыть мраком моё будущее... если так, то я, пожалуй, лучше пойду верной дорогой. Но вот ведь проблема: я не знаю, как выглядит верная дорога, и никогда не видел человека, который по ней идёт. Я задумался, какой дорогой идёт сама Вера Андреевна, ведь она не пьёт, как мама, но дома ее будет ждать пьяный муж, которого сегодня дядя Петя метлой выгнал из школьного подвала. Не найдя ответа на свой вопрос, я дождался перемены и пошёл в класс к Наталье Николаевне.

* * *
Учительница разломала на крупные куски плитку шоколада и кивнула мне:

- Бери.

С орешками, мой любимый... я сглотнул слюнку и робко протянул руку к куску лакомства.

- Кирилл, - начала Наталья Николаевна, - я вижу, что тебе нравится английский язык. И ты старательный мальчик, внимательно слушаешь на уроке, хорошо отвечаешь. Но почему ты не делаешь домашние задания?

- Я не успел вчера, - не хотелось обманывать Наталью Николаевну, но я побоялся, что она тоже назовёт маму "чёртовой алкашкой", и поэтому сказал: - Мы ходили с папой в дельфинарий и пришли поздней ночью.

- С каких пор дельфинарий работает по ночам? - рассмеялась учительница, - Кирилл, знаешь, я терпеть не могу, когда мне врут. Я готова простить, если ты забыл или не захотел сделать уроки, но только скажи мне это честно.

Вздохнув, я вспомнил о верной дороге и сказал честно:

- Мама пришла вчера домой, и её стошнило прямо у входа. А мне пришлось ее помыть и переодеть, и потом убираться в коридоре.

- Ты сам моешь маму и убираешься? - удивилась учительница.

- Нет, она моется сама. Когда трезвая. Но вчера была пьяная, и я не мог её бросить - ведь должен её любить и уважать, иначе мое будущее покроется мраком, верно? Я не хочу попасть в детский дом, Наталья Николаевна, - я почувствовал, что на глазах выступили слёзы.

Учительница молча обняла меня, погладила по голове. На миг я подумал, что Наталья Николаевна - и есть пример человека, который пошёл верной дорогой. Я набрался смелости и прямо спросил её об этом, на что она рассмеялась:

- Да нет никакой верной дороги! И никакого мрака над твоим будущим - жизнь вся состоит из хороших и плохих поступков, и ты не избежишь ни тех, ни других, как ни старайся. А теперь беги скорее на следующий урок!

Я и побежал.

* * *
Прямо за нашей школой находится кулинарный магазин, куда я захожу после школы. Смотрю на огромного шоколадного Спанч-Боба на витрине, любуюсь, как в холодильниках на стеклянных полках стоят целые ряды пирожных - там есть и корзиночки, и эклеры, и заварные, и с вишенкой, и с орешками, и с шоколадом - словом, каких только нет! Если я пойду верной дорогой, первое, что я сделаю, - это куплю целый десяток пирожных, всяких разных. Конечно, при условии, что верная дорога есть.

Меня окликает продавщица Вика, отводит в комнату для переодевания и напяливает свой белый фартук. Потом моет мне руки и доверяет расставлять по полкам драгоценные коробочки с вафлями, шоколадками и печеньем. Эта работа - наша с Викой маленькая тайна, с неё я уношу домой мешочек поломанного печенья, а иногда - даже помятые пироженки.

Я раскладывал уже второй ряд шоколадок, когда за спиной раздался злой голос:

- Вика, это ещё кто?!

Я повернулся на голос и увидел страшную-престрашную тётку, страшнее, чем Воланд-де-Морт и баба Яга вместе взятые. Рот её перекосился, глазищи пылали, а лицо выглядело так, словно она вот-вот готова меня съесть. От страха я поронял на пол все шоколадки, а тётка продолжала:

- Привела какого-то грязнулю, позволила ему лапать продукты! А вдруг у него глисты или, ещё хуже, вши?! Пошли вон, оба!!! - орала тётка во всю глотку.
Не силах слушать её больше, я выбежал на улицу, без куртки, в чём был. Если все, кто идёт верной дорогой, такие злые, думал я, лучше сто раз покрыть будущее мраком. Ведь во мраке можно хотя бы зажечь свечку.

* * *
Открыв ключом дверь, я понял, что мама дома. В коридоре валялись ее сапоги, а из кухни доносился невкусный запах какой-то травы.

- Привет, отрок! - встретила она меня, - как дела в школе?

- Не очень, - нехотя сказал я, - Вера Андреевна говорит, что надо купить пластилин. Ну, для трудов, понимаешь?

- Них*ра я сейчас не куплю, - хмыкнула мама, - пока государство наше сраное нам пособие не заплатит. Нам и так жрать нечего...

- А чем это пахнет? - спросил я и понюхал невкусную тёмную водичку в кастрюле.

- Отвар толокнянки себе сварила, - грустно сказала мама, - почки, тля, отваливаются.

Я залез в полупустой холодильник, вытащил хлеб, намазал кусочки майонезом и полил полосочками кетчупа. Получилось очень вкусно. Налив себе чай без чая, я пошел было делать уроки... но так и не нашёл - на пороге комнаты меня окликнула мама.

- Где твоя куртка, отрок?

Я подошёл к ней, не зная, как рассказать, что её сын только что в кулинарном покрыл свое будущее мраком.

- Какие-то хулиганы отняли, - соврал я. И тут мама взревела от злости:

- Куртку просрал, сучонок эдакий! Думаешь, я тебе новую куплю?! Хрен я тебе куплю!! Будешь голый в школу ходить!!! - и с этими словами мама схватила валявшуюся в кухне мухобойку и пребольно огрела меня по спине. Я начал вырываться, кричал, а она вцепилась в моё плечо и продолжала лупить, повторяя: - У нас жрать нечего! А он куртку просрал! Сучонок! Сучонок, сучонок!!!

Кое-как вырвавшись, я бросился в свою комнату, сел за стол и прикрыл лицо учебником по чтению. Перед глазами проплывали мокрые от слёз буквы, складываясь в целые слова:

Мама, так тебя люблю,
Что не знаю прямо!
Я большому кораблю
Дам названье "МАМА"...1

Я понял, что окончательно запутался. Люди, которые идут верной дорогой, злые, но и другие не добрее их. Может быть, права Наталья Николаевна, сказав, что нет никакой верной дороги, а все люди на свете иногда совершают дурные поступки?... Вот Вера Андреевна назвала маму чёртовой алкоголичкой Но она же сказала, что маму надо любить, чтобы будущее не покрылось мраком и не отдали в детский дом... Мрака я больше не боялся, оставался только детский дом.

* * *
Хлопнула дверь, мама куда-то ушла и я остался один. Доел бутерброды, решил задачи по математике и даже выучил стишок про корабль, мысленно представляя свою маму - не пьяную и злую, покрывшую мраком свою жизнь, а веселую, радостную и красивую. Такую, какой я видел ее на свадебных фотографиях. Какой она перестала быть с тех пор, как не стало папы.

Утром она не пришла, а я доел из коробки последние хлопья и отправился в школу, надев на себя сразу две куртки - синтепоновую и ветровку. В школе никто не удивился моему виду, а Вера Андреевна даже поставила "пятёрку" за стишок про маму, отметив, что я иду верной дорогой.

Вечером мама так и не вернулась, не появилась она и на следующее утро. Голодный, я пошёл в школу - наше сраное государство, наверное, уже начислило пособие, но получить его было некому. Поэтому на физкультуре я занимался из рук вон плохо и был очень рад, когда в спортзал вошла Наталья Николаевна, быстро поговорила о чем-то с физруком и позвала меня. А когда мы вышли в пустой школьный коридор, обняла меня и долго гладила по голове, совсем как тогда, в кабинете английского.

- Кирилл, я должна показать тебе что-то страшное, - грустно сказала она.

Мы вышли на школьное крыльцо, где стоял, как обычно, с лопатой, дворник дядя Петя. У подвала, сжавшись от холода, переминались с ноги на ногу милиционеры, а на снегу лежали двое дядек и тётка. Одним из дядек был муж моей учительницы Веры Андреевны, а тёткой - моя мама. "Водка палёная", "Нажрались метила", - доносилось откуда-то со стороны. Я их не слушал до тех пор, пока один из милиционеров не сказал: "Детский дом".

* * *
Кушать дома было нечего. Весь вечер сидел за столом, пил чай без чая и еще раз перечитывал стихотворение о маме. Каким бы мраком ни покрыла она свою жизнь, я ее любил. Любил больше всех на свете, люблю теперь, и буду любить даже завтра, когда тётки из органов опеки увезут меня в детский дом. Всегда...
В дверь постучали. Я встал, удивляясь, почему комната вдруг стала вертеться у меня перед глазами, и медленно добрёл в коридор. открыл дверь и увидел на пороге укутанную в тёплую шаль Наталью Николаевну:

- Собирайся, Кирюша. Возьми все документы - если нам повезёт, уже завтра я оформлю опеку над тобой


----------------------------------------------------------------------------------------------
¹ Стихотворение моего детства. фамилию автора, к сожалению, не нашла.

Надежда.

Четырёхместное купе поезда №76, следующего рейсом из Кызылорды в Астану, сегодня оказалось почти свободным. Только на нижней полке сидел пожилой мужчина в старом, видавшем виды костюме и национальной тюбитейке на голове, и задумчиво смотрел на перрон. Поезд тронулся, и мужчина повернул голову, бросил на меня беглый взгляд и снова уставился в окно.

Купейные вагоны я не люблю за их непробиваемую скуку. Подкинут в попутчицы какую-нибудь потную тётку - и всю дорогу слушай жалобы на её геморрой, закапывай в старческие мутные глаза какое-нибудь "народное средство" и засыпай под её неумеренный храп. В плацкарте весело, там ездит молодёжь, общительная и весёлая, до ночи пьющая чай с молоком либо водку. Можно и познакомиться, или цыпануть телефончик какой-нибудь красоточки. Эти номерки я складирую в коробочку из-под обуви, ставлю в прихожей и даже иногда перезваниваю. Невеста моя бесится при виде каждого нового номерка, но что она может поделать? Платок надет*, свадьба - через неделю, пора бы ей уже и смириться.

Но сегодня мне предстоит на редкость скучная поездка. Буду развлекать себя сам, - решил я, и с этой мыслью расстегнул чемодан, достал ноутбук, нажал кнопку включения питания и воткнул в порт крохотную "флешку". Дед тут же оторвался от окна и теперь смотрел на меня вытаращенными глазами, очевидно, не понимая моих действий. А я просто подключился к Интернету.

- Интересно? - услышал я скрипучий, уставший голос деда. - Что вы, молодёжь, в этом ящике всё читаете?

Я даже не сразу нашёлся что ответить на обыденный, вроде бы, вопрос.

- Новости, а ещё... да разное.

Дед продолжал "скрипеть":

- Сидите-сидите с утра до вечера, совсем вы головы уже потеряли! Вот и сын мой...

Дедовы жалобы начали надоедать мне, и чтобы от него отвязаться, я прикрыл ноутбук и спросил из вежливости:

- А сколько у вас детей?

- Один, - фыркнул дед, грустно добавив, - Был..

И я уселся поудобнее, понимая, что сейчас мне предстоит выслушать поток чужих воспоминаний. Память занесла деда в 1980 год.

В тот год он, отслужив в армии и закончив курсы механиков-комбайнёров, женился на своей подруге детства Алмагуль. Ещё со школы полюбил эту красивую, статную девчонку с такими длинными мягкими волосами, что казалось, гладит он жидкий шёлк. На Алмагуль заглядывались все парни в деревне, но когда Сапар, так звали молодого тогда деда, пошёл в армию, клятвенно обещала ждать его и писать письма. Письма шли всё реже, на второму году службы Сапар было решил, что гордую девчонку уже охмурил какой-нибудь красивый жигит, но вернувшийся в родное село молодой сержант с радостью вздохнул - вот она, красавица, так и ходит простоволосая, ждёт его.

Сыграли свадьбу, Сапару, как молодому специалисту, дали работу в совхозе и домик с десятком голов скота. Стали жить-поживать, как все в селе, только одно не радовало - наследников у них не случилось. Молодая жена всё пожимала плечами, пока Сапар в выходной день не повёз её в райцентр, к доктору. Всю дорогу Алмагуль ехала обиженная, а при входе в больницу развернулась и пустилась бежать сломя голову. Насилу догнал, успокоил рыдающую.
Тут-то, на мужнином плече, и призналась Алмагуль: пока Сапар был в армии, подкатывал к ней парень, городской, видный. Обещал в Алма-Ату увезти. Она и голову потеряла. Но закончилась стажировка, и уехал этот алматинец домой, не оставив ни адреса, ни телефона. Некуда было даже телеграмму послать, что Алмагуль забеременела. В строжайшей тайне, не дай-бог кто узнает, пошла к бабке-целительнице "нежеланный плод изгонять". Двое суток в бреду пролежала, а очнувшись, услышала - детей у неё теперь не будет никогда.

Обнял Сапар рыдающую жену. Не знал он, что делать и куда идти. Но безрассудная молодость, любовь и клятвенные мольбы жёниного покаяния заставили его простить Алмагуль. Жизнь покажет, что будет дальше.

Ни в какую больницу они, конечно, не пошли. Посадил Сапар жену в кабину одолженного в совхозе грузовика и поехал назад, в родное село. Путь лежал ночью по степной дороге. Вдруг у обочины увидели бредущую старушку, сжимающую в руках нечто, замотанное в телогрейку.

- Подвезём бабушку! - попросила Алмагуль.

Сапар остановился. Но старушка ехать отказалась наотрез. В телогрейке у неё спал мальчонка, месяцев двух от роду. И пожаловалась бабка, мол, внучка семью опозорила – принесла "в подоле", а теперь надобно от "греха" избавиться, покуда люди не хватились - подвезите уж, добрые люди, ребёнка до дома малютки, что ли?

Словно искрой обожгло сердце Сапара. Бросил он взгляд на жену - и в глазах её увидел огонёк материнского тепла. Спросил робко:

- Берём?

Алмагуль молча кивнула. Бабка достала из кармана видавший виды носовой платок, прослезилась и благословила новых родителей Умита**, - так Сапар и Алмагуль назвали мальчишку, подарившего им надежду на родительское счастье.

В село возвращаться было нельзя. А ну как сплетни пойдут, что Умит - и не сын им вовсе, а подкидыш безродный? Не пойдёт так дело. Повёз Сапар жену с ребёнком назад, в райцентр, на вокзал, купил билет до Целинограда, где жили его нагашы***, посадил в поезд, поцеловал на прощание. Дед с бабкой помогут! Сам - бегом в село, забрал документы из совхоза, сказал, что они переезжают.

Приёмного сына Сапар и Алмагуль растили как своего родного. Тайну свою берегли пуще глаза, родителей только и предупредили. Не было у них родительского опыта, оба в своих семьях были кенже - младшими детьми, все азы постигали по ходу дела. В 90-е Сапар потерял работу, перебивался случайными заработками и стал угрюм и суров от тяжёлой работы. Поздним вечером он, уставший, проверял у Умита дневники, ругал за плохие отметки. Алмагуль же считала, главное - что ребёнок сыт, здоров, ухожен, в чистом костюмчике в школу идёт. Так и растили, пока накануне 15-летия Умита не позвали их семью на свадьбу к дальним родственникам. И тётка, с которой не виделись полтора десятка лет (да вырвет Аллах её длинный язык!) всплестнула руками и воскликнула:

- Большой какой стал, коренастый. Сразу видно, не наша кровь, приёмыш!

Что началось в семье после этой свадьбы, страшно сказать! Умит, узнав страшную тайну,ушёл из дому, и неделю его слыхом не слыхивали. Потом явился, осунувшийся, губа разбита, под правым глазом - синяк. И начались каждодневные пререкания и ссоры. Чуть что - кричит: "Ты мне не отец, и видеть тебя больше не хочу!" Не учла тётка, что у мальчишки переходный возраст. Два года промучались, пока он окончательно из дома не ушёл.

- Как он жил эти 16 лет, что делал, мы с женой не знали, - Сапар умолк, посмотрел на купейную дверь, вздохнул и продолжил, - А недавно из Кызылорды письмо пришло... смотри, это наша Наргиза, - указал он на девчушку лет 8, появившуюся в дверном проёме, - садись, жаным****, посиди с нами.

Но малышка, очевидно, не желая сидеть с чужим дядей, вскарабкалась на верхнюю полку и уткнулась в мобильный телефон.

- И что в письме было, ата*****? - после рассказанной Сапаром истории я уже считал, что могу позволить себе некоторю долю панибратства в его адрес.
- А, да, письмо, - Сапар растягивал слова, видимо, думая в этот момент о чём-то своём, - сын наш в тюрьме погиб. Наш Умит, представляешь! Жена у него в Кызылорде осталась - её вот, Наргизы, мать, - по морщинистым щекам Сапара покатились слёзы. - И вот теперь мы к аташке-апашке в гости едем...

Я не мог больше слушать Сапара. Ощущение силы этого пожилого человека и моей собственной слабости давило на меня, словно чугунный пресс. Я снова открыл ноутбук, зашёл в "Аську" и выбрал светящейся зелёным логотип с ником моей невесты. Набрал на мягких клавишах: "Жаным, ты свободна", я глубоко вздохнул и нажал "Отправить".




------------------------------------------------------------------------------------------------------

* По казахской традиции, "украденную" девушку можно вернуть в родительский дом до тех пор, пока ей на голову не одели платок - отличительный знак замужней женщины.
** Надежда (каз.)
*** Родственники по материнской линии (каз.)
**** Душа моя (каз.)
***** Дедушка (каз.)

Воскресенье. Я сижу на кухне, поглядывая в окно, и поцеживаю подогретое молоко из чашки. Эх, как же это хорошо - в промозглую осеннюю погоду на тёплой кухне пить молоко, любуясь, как над белой гладью поднимается тёплый влажный парок!
А это время где-то в комнате по телефону разговаривает Игорь:
- Да, Иван Петрович! Да не брал я эти 300 тысяч, честное слово. Ну я же вам уже тысячу раз рассказывал, как дело было. Мы поехали с Семёнычем в "Мак", да... Семёныч закрыл машину и мы пошли хавать. А потом вернулись, ну, и я уже рассказывал... Да откуда ж мне знать?! Вот сами у вашего зама и выясняйте, не я же машину закрывал!

У меня зачесалось ухо. Машинально отрываюсь от чашки и почесываю, разбирая интересные думы в голове. Всё моё состояние и настроение говорят мне, что уже совсем скоро выпадет снег, густой и крупный, - такой, что я буду утопать в сугробах на собственном балконе. Да я вообще люблю наш балкон! Люблю полную света, с выходящими на солнечную сторону окнами, холостяцкую квартиру, которую мы вдвоём с Игорем уже год как снимаем.
А где-то в спальне в это время по телефону разговаривает Игорь:
- Да, кисунь! Прикинь, какого х*йца у меня соснул этот долбо*б! Вот пусть ищет теперь свои 300 тысяч, п*дар сраный! В отпуск меня, с*ка, не отпускал, премиальные, гнида заморская, не выплатил. Ничего, заработает себе ещё! Что для его толстой жопы какие-то 300 тысяч? Тьфу! Ну ты пока выбирай, куда мы с тобой отдыхать поедем, лады? Я как управлюсь, так сразу тебе позвоню. И я люблю тебя, давай!

А после сытного обеда я люблю умыться. И вот сейчас, сосредоточенно намывая шею, я думаю о том, кто я есть, и о своей роли в жизни Игоря. Вообще-то я ещё молод, красив, а тело моё, по спортивному-гибкое, вызывает неизменное восхищение у дамского пола. И положение моё вселяет оптимизм: я не голодаю, более того, у меня очень приличный стол. Стабильно, раз в неделю, бывает отходняк - это когда по субботам мы с Игорем садимся вдвоём перед телевизором, он открывает водку, приносит моих любимых консервированных кальмаров, и мы нажираемся вхлам, чтобы потом блевать полвоскресенья - я, а рядом он. Вот это я понимаю, настоящая мужская дружба!
А Игорь в это время разговаривает в прихожей:
- Да вы чё, Иван Петрович! Я же вам говорил уже! Семёныч, ну расскажи ты ему, как мы с тобой бургеры жрать пошли!... Чего?! Какой телефонный звонок? Этот номер... ну да, знаю. Это номер девушки моей, но она тут вообще не при чём, говорю же. Стоп, вы чё, телефон мой прослушивали?... Ой не надо, не бейте меня! Ой, только не по почкам, пожалуйста, только не по почкам... ы-ы-ы!...

Глухие удары из прихожей перемешиваются со стонами Игоря. Последние стихли минут через 7, и тогда хлопнула входная дверь. А у меня вдруг внезапно зачесались яйца, что уже давно было моей личной приметой: не к добру. Сейчас, я только почешу - и сразу пойдём, посмотрим, как там хозяин. А то кто ж мне будет кричать по субботам:
- Борис, кыс-кыс-кыс! Айда, бухнём, что ли? Только ты у меня в друзьях и остался, остальные все - пид*ры сраные...

Родное.

1.

Ноябрь, 1912 год.

Зима в тот год выдалась ранняя и суровая. Уже в ноябре снежные сугробы замели дорожки и усадебное крыльцо, пришлось хозяйскому садовнику в спешном порядке их расчищать.

Хозяин усадьбы, Илья Петрович, отбыл в Казань по казённой надобности, оставив хозяйство на свою супругу - молодую, очаровательную, излишне задумчивую Софью Сергеевну. Хозяйка проводила дни, читая аглицкие романы да попивая кофий с маленьких чашечек китайского фарфору, закусывая яблочным джемом, или вышивала золочёными нитками на куске алой парче, или садилась за рояль, наигрывая полузабытые с детства этюды. Когда же хозяйку посещало вдохновение, изредка, шла она в портретную, часами простаивая у мольберта, чтобы воссоздать маслом на холсте портреты знакомых дам и джентльменов. В погожие же дни выбиралась она в гости, в соседнюю усадьбу, к своей кузине Наталье Владимировне, где играли в карты, пили красное вино с пряностями и танцевали вальсы.

В описанное нами утро Софью Сергеевну разбудил колокольчик подъехавшего экипажа. Сонная, потянулась она на подушках, накинула спешно пеньюар и спустилась в гостиную, встречаемая громогласным восклицанием прибывшего гостя:

- Дорогая Софья Сергеевна, простите за ранний визит!

Гостем был Фрол Михайлович Милеев, уездный нотариус, седовласый состоятельный джентльмен лет 60 от роду. Потеряв в пучине Первой русской революции единственного сына, Милеевы отдали всю нерастраченную родительскую любовь и заботу своей воспитаннице Оленьке - смешливой, слегка взбаламошной особе, недавно справившей 22-летие.

- Доброе утро, любезный Фрол Михайлович, - с улыбкой, чуть растянуто поприветствовала гостя Софья Сергеевна, - как вы поживаете?

- Вашими молитвами, моя дорогая, вашими молитвами, - радостно прогоготал гость.

Уездный нотариус имел общие дела с Ильёй Петровичем, но Софья Сергеевна никогда не интересовалась подробностями этих дел. Ей нравилась нотариусовская супруга, Марья Андреевна, молчаливая, степенная женщина. Нравилась и беззаботная, капризная Оленька - милеевская воспитанница, несмотря на свой темперамент, была проста и добра с окружающими, щедра на похвалу, а, окромя того, частенько посещала организованную Софьей Сергеевной деревенскую школу, рассказывая ребятишкам прочитанные истории о дальних странах, обрядах, животных, которых они никогда не видели. Сам же уездный нотариус не вызывал в Софье Сергеевне положительных эмоций, напротив, часто раздражая её своей бесцеремонностью. Вот как, к примеру, в это утро.

- Я, собственно, чего к вам пожаловал, - начал Фрол Михайлович, - Вы же у нас аглицкие романы любите. На будущей неделе в Казанском театре ставят пьесу "Айвенго", по роману того сэра, как бишь его...

- Сэр Вальтер Скотт, - напомнила Софья Сергеевна.

- Его самого. Я бы, конечно, не посмел, - тут всегда самоуверенный Фрол Михайлович даже смутился, - но Оленька так просила передать вам пригласительные билеты! Она очень хочет видеть вас на спектакле - говорит, у неё там главенствующая роль.

Взяв билеты, Софья Сергеевна тепло поблагодарила гостя и глубоко вздохнула. Фрол Михайлович прочил воспитаннице блестящую партию то с одним, то с другим влиятельным джентльменом, но несносную девчонку не интересовали нотариусовы грандиозные планы. Топнув ножкой, сказала она, что хочет быть актрисой, блистать на сценах театров и собирать толпы поклонников, а замужество - это дело десятое, успеет она ещё насладиться жизнью смиренной супруги. С тех пор с уст Фрола Михайловича не сходило заявление, что Оленька его "сильно огорчила".

Но сейчас у Софьи Сергеевны на руках хороший повод выбраться из усадебного заточенья, съездить, наконец, к супругу, которого не видела с лета, пройтись по каменным площадям старинного татарского города и увидеть Оленьку в образе леди Ровены. Да, Казань - не ближний свет, но несколько дней поезда - это, несомненно лучше, чем скучные ежедневные занятия, которыми хозяйка сводит себя с ума.


2.

И так, Софья Сергеевна решила ехать. Ясным морозным утром 20 ноября кучер привёз её на маленькую уездную станцию, на которой уже стоял, дымя и пыхтя огромным паровозом, поезд. Вечером 24-го прибыла Софья Сергеевна в Казань и наняла экипаж до Большой Казанской улицы, где снимал дом Илья Петрович. Встретились супруги чрезвычайно тепло и радостно, как тому и подобает после долгой разлуки.

Надобно сказать, что Казань в те годы была приметным и промышленно важным городом царской России. В городе на берегах Волги кипели фабрики и заводы, давая стране мыло, глицерин, кожу, гудрон, пряжу, холсты, полотна, обувь и порох – важную опору мощи нашей армии и флота. Так, в копоти труб и гомоне базарных торгашей, копошился старый 900-летний город с деревянными мостами, узкими мощёнными улицами и старинной архитектурой из странной смеси булхарских традиций с традициями заезжих турецких и итальянских мастеров.

Город за окном был прекрасен, но наша героиня прошла мимо этой красоты - в Казани она гораздо острее. нежелит это бывало в усадьбе, ощутила всю монотонность своего существования. Илья Петрович работал с рассвету до темноты, с Натальей Владимировной общались лишь письмами, кусок алой парчи с золочёными нитками остался в усадьбе, и никто не потрудился выписать рояль арендованному дому. Такое угнетённое состояние преследовало нашу героиню до тех пор, пока однажды, более со скуки, нежели от вдохновения, ни прогулялась Софья Сергеевна в лавку искусств, приобретя там мольберт, холсты, кисти, краски и растворители.

Натурщицей для нашей героини стала Камиля, очаровательная девчушка-подросток, каждое утро приходившая помогать по хозяйству. Софья Сергеевна запечатлела юную татарочку на фоне открытого окна, устремлённую взором в неведомые дали; в руках девушка держала раскрытую книгу, а голову её венчал красивый цветной калфак*, из-под которого до самого пояса спадала тёмная, блестящая толстая коса.

- Красиво вы рисуете, Софья-ханым**, - комментировала Камиля работу в конце дня. - Вот мне бы так!

- А чем ты занимаешься в свободное время? - поинтересовалась Софья Сергеевна, немало польщённая оценкой.

- Сейчас заканчиваю вышивать узоры на саукеле*** - я надену его на голову в день моей свадьбы.

- Свадьбы? - удивилась наша героиня, - Но тебе же...

- 14 лет, вы хотите сказать? Это ничего, Софья-ханым, у нас все так выходят. Вот и мама моя была старше меня всего на год, когда родила первого ребенка. Правда, он потом умер...

Работа дала нашей героине ощущение безмятежного покой и возможность ясно мыслить. Проводя целые дни за мольбертом, Софья Сергеевна чувствовала, что её затёкшее, измученное усадебным бездельем тело наконец-то начинает жить полной жизнью, а разум её снова кипит и бурлит, совсем как в юные годы. Подходя к зеркалу, Софья Сергеевна видела теперь не всегда бледную, равнодушную к жизни даму тридцати лет, которая уже почти заживо схоронила себя в усадьбе, - нет, теперь её взору являлась вполне цветущая, похорошевшая особа с нежным румянцем на щеках, оживлённым блеском зелёных глаз и мечтательной улыбкой. Удивительно, как мало надо человеку для счастья – дай ему предмет увлечения, и он возрадуется, мигом забыв про свои тоски и обиды!

Разные мысли посещали голову Софьи Сергеевны в те дни. Вот Илья Ильич – казалось бы, рядом, - а в то же время бесконечно далеко. Целые дни проводит он на казённой службе, а вечера – за картами в обществе разных казанских промышленников и управленцев. Приходит за полночь и валится спать, уставший, равнодушный, ни обняв Софью Сергеевну, ни назвав, как прежде, "душенькой". И о супружеском долге позабыл с самого дня приезда! Так, на исходе пятого дня пребывания в Казани, посетила нашу героиню странная мысль что, может быть, Оленька не так уж и неправа, продав семейный очаг за блеск свечей и театральные подмостки.

С Оленькой Софья Сергеевна встретилась в Казани лишь однажды. Актриса забежала на утренний кофий, но была грустна и немногословна, взгляд её, всегда оживлённый, бесцельно блуждал от яблочного пирога на блюдце к мольберту с портретом юной татарочки, и обратно.

- Ты чем-то расстроена, дорогая? - обеспокоенно спросила в сенях Софья Сергеевна, провожая гостью.

- Пустяки, Сонечка, – улыбнулась актриса и, подмигнув, добавила: - Не думала, что когда-нибудь такое скажу, но театр меня выматывает покрепче самых горячих джентльменов!

- А не собралась ли ты замуж, часом? – заговорщицки подмигнула Софья Сергеевна.

- Да было б за кого! – Оленька усмехнулась и уставилась в зеркало, поправляя шляпку. – Нет, нет и нет! Променять сцену на детские вопли и мокрые носы? Или ублажать какого-то оболтуса-чиновника, из тех, что нашёл мне папенька? Не этого хочу я от жизни. Ох и напридумывала же ты себе!

С этими словами, актриса быстро коснулась устами щеки Софьи Сергеевны и резво помчалась вниз по лестнице, сопровождаемая криками:

- Сонечка, я жду тебя на премьере!


3.

Премьера была намечена на воскресенье, шестой день пребывания Софьи Сергеевны в Казани. У Ильи Петровича случился свободный вечер, а, кроме того, на премьеру пьесы аглицкого автора пожаловали местные казанские промышленники, выряженные в смокинги, ведя под руку дам в пушистых горностаевых шубках.

Странным казался Софье Сергеевне выбор Оленькиной роли. Нет-нет, сама воспитанница Фрола Михайловича смотрелась очень органично – шли ей и белокурые, украшенные каменьями локоны, свободно спадающие на плечи, и глаза обрели таинственную силу «как воспламенять, так и умиротворять, как повелевать, так и умолять». Привлекала внимание и кротость лица, и тонкая золотая цепочка с крохотным кулончиком-ковчежцем на шее, а цвета морской волны платье с лёгкой шёлковой вуалью придавало стану гибкость и стройность. Не занимать было Оленьке и пылкости, искренности эмоций – этой искренностью, не сомневалась Софья Сергеевна, актриса влюбит в себя не один десяток поклонников.

Но наша героиня вспомнила недавно прочитанный ею великолепный перевод Окинлекской рукописи, откуда сэр Вальтер Скотт позаимствовал имя для своей героини. Рукопись эта описывала историю Британии за 16 веков до нынешнего времени, когда римляне покинули Британию, а в судьбу бриттов поспешил вмешаться король Вортигерн, прозванный Тощим. Взяв в союзники двух саков, Хенгиста и Хорсу, Вортигерн так высоко оценил саксонское умение воевать, что пригласил к себе новые дружины. И тогда с «восемнадцатью судами, полными отборных воинов», прибыла и дочь Хенгиста, «красота которой, по общему мнению, была несравненна».

Когда закончилось королевское пиршество, из своего покоя вышла девица, неся в руках полный вина золотой кубок. Вслед за тем, приблизясь к королю, она, преклонив колена, сказала: "Lauerd king, wasseil!".. ["Господин король, будь здоров!"] А он, увидев лицо девицы, был восхищен его прелестью и тут же воспылал к ней любовью. Затем он спросил толмача, что сказала девица и что ему должно ответить. Толмач объяснил: "Она назвала тебя властителем, королем и еще добавила слово, которое в их речи употребляется как приветствие. А тебе подобает произнести ей в ответ "Drincheil!"["Пью за здоровье!"]. Произнеся "Drincheil!", Вортегирн повелел девушке пригубить первой, а затем, приняв кубок из ее рук, поцеловал ее и выпил его до дна.

Прекрасная дочь Хенгиста носила имя Ровена, а в своём коварстве могла превзойти любую искусительницу.
Вортегирн, опьянев от всевозможных хмельных напитков, — причем в сердце его вселился сам сатана, — пленился девицей и потребовал ее у отца. Повторяю, сам сатана вселился в сердце властителя, ибо, являясь христианином, он возжаждал соединиться с язычницей.

И, пренебрегая старым, негласным законом «Остерегайтесь пить с язычницами ночью, когда силы зла властвуют безраздельно...», король Вортигерн попросил у Хенгиста руку его прекрасной дочери. Рука стоила графства Кент, и король отдал земли, даже не поставив в известность Горангона, наместника Кента, и «в ту же ночь взял в жены язычницу, которая сверх всякой меры ему понравилась».

Вместе с тем, всё новые сакские дружины прибывали из-за моря, а король, под влиянием жены-саксонки, отдавал им несравнимое предпочтение перед всеми другими народами. Напряжение росло, и грянул взрыв. Бритты, объединившись вокруг Вортимера, сына короля от первого брака, разгромили саксов. Вортегирн был низложен, саксы изгнаны… но тут на сцену вновь вышла леди Ровена.

Добрые качества Вортимера навлекли на него ненависть дьявола, который, вселившись в сердце его мачехи Ровены, подстрекал ее к умерщвлению пасынка. И та, смешав все, какие только ни существуют, яды, дала ему выпить отраву из рук одного его приближенного, которого подкупила бесчисленными дарами.

На смертном одре Вортимер собрал своих товарищей и «… повелел воздвигнуть ему медную пирамиду и поместить ее в той самой гавани, где обычно высаживались на сушу саксы, а тело его, после кончины, уложить в гроб, поставленный на вершину упомянутой пирамиды, с тем, чтобы, увидев его усыпальницу, чужестранцы, повернув вспять, отплывали в Германию. Он говорил, что никто из них не посмеет подойти к берегу, узрев его усыпальницу. ... Но по его кончине бритты нарушили этот наказ, ибо погребли усопшего в городе Тринованте».

И так, благодаря коварной женщине-иноземке, Вортимер был даже погребён неправильно. На трон вновь взошёл поверженный Вортегирн, который, под влиянием супруги, предложил Хенгисту вернуться – как частному лицу, с небольшой свитой. Но Хенгист двинулся с армией, а когда бритты пожелали дать отпор, леди Ровена в третий раз помогла соотечественникам, известив отца, что бритты собирают силы.
Хенгист был не менее коварен, нежели его дочь. Он предложил бриттам встретиться, якобы для мирных переговоров, но тут…

«Настал назначенный день, и все собрались в указанный город и приступили к переговорам о заключении мира. И вот, когда Хенгист счел, что наступил час, удобный для осуществления его злодейского замысла, он воскликнул: "Nimed oure saxes!" ["Беритесь за ваши ножи!"] и, ухватившись за Вортегирна, удержал его за полу плаща. Услышав условленные слова, саксы вытащили ножи и, напав на стоящих рядом ничего не подозревавших бриттских правителей, убили около четырехсот шестидесяти человек... Ведь все бритты явились сюда без оружия, считая, что речь пойдет лишь о заключении мира. Вот почему саксы, прибывшие туда ради предательского деяния, смогли с такой легкостью убить безоружных.»

Вот такая роль в истории выпала леди Ровене, имя которой с тех пор считалось символом аглицкой агрессии и вероломства. Знала ли Оленька, чьё имя дал сэр Вальтер Скотт своей героини? Несомненно. Велик счастливец Морис де Браси, так и не получивший руку Оленькиной героини. И беден, несчастен Уилфред Айвенго, увлёкшийся ролью которого симпатичный юноша сейчас так жарко обнимал на сцене казанскую леди Ровену… Занавес закрылся, актёры вышли на поклон зрителю.


4

Толпа в смокингах и горностаевых шубках медленно покидала здание театра. Илья Петрович, увлёкшись разговором с кем-то из промышленников, получил приглашение на покер нынешним же вечером, а Софья Сергеевна решила поискать Оленьку, дабы поблагодарить за билеты. Тайком, как птичка, проникла она за кулисы к гримёрным и, отыскав табличку «госпожа Ольга Фроловна Милеева», постучалась в дверь. За дверью раздавалось тихое всхлипывание. Испуганная, коря себя за бестактность, Софья Сергеевна тем не менее презрела все правила приличия, толкнула и удивлённо застыла на пороге.

Оленька, уже переодетая в миловидное чёрное платье, но ещё босая, с ногами уселась на диван, откинув голову на гобеленовый подлокотник, и исступленно, неудержимо рыдала. Подле неё стоял джентльмен, одетый в походный плащ, шляпу и с чемоданом. Повернувшись, он обратил на Софью Сергеевну странно знакомый, но уже давно позабытый взгляд и, откланявшись, покинул гримёрку. Оленька же уткнулась головой в гобеленовую спинку дивана и повторяла, всхлипывая:

- Пашенька, не уходи… Не надо, Паша! Только не ты, только не сейчас!.. Возвращайся, пусть лучше уйду я… Я не могу тебе позволить уйти еще раз!

И только услышанное произнесённое сквозь слёзы имя «Пашенька» подсказало Софье Сергеевне, кем был странный джентльмен с удивительно знакомым взглядом - это был Павел Фролович Милеев. Погибший в пучине Первой русской революции и теперь, спустя 7 лет, таинственно воскресший здесь, в Казани.

- Что это значит, Оленька? – Софья Сергеевна, понимая всю неуместность своего вопроса, тем не менее была раздираема чувствами посильнее каких-то правил приличия. – Это же сын нотариуса Милеева, твоего воспитателя, да? Погибший 7 лет назад в Революцию?

Оленька оторвалась от дивана и, наконец, обратила к подруге своё заплаканное личико:

- Он не погиб, Сонечка. Он просто ушёл. Ушёл от отца, от пререканий и семейных скандалов. А прежде всего, ушёл от меня. 7 лет я потратила на то, чтобы его разыскать, и вот он снова от меня уходит…

Получасовая дорога до особняка на Большой Казанской показалась Софье Сергеевне бесконечно долгой. Уставшая, вошла она в свою спальню и, не раздеваясь, бросилась на постель, чувствуя себя бесконечно морально изнеможённой. Встав на следующее утро, про себя отметила, что Илья Петрович не ночевал дома, а, дав расчёт Камиле и распрощавшись с нею, пошла собирать краски и услышала звон колокольчика у дверей. Это был почтальон, принёсший две свежие газеты. Из них, из газет Софья Сергеевна прочла о состоявшемся вчера грандиозном успехе пьесы по роману аглицкого писателя сэра Вальтера Скотта. И о бесследном исчезновении из собственной гримёрки госпожи Ольги Милеевой, актрисы спектакля. Похоже, семейная традиция Милеевых таинственно пропадать не обошла стороной и самую младшую их представительницу.


5

Посетив полицейский участок и кокетливо улыбаясь томными очами, чего не делала много лет, Софья Сергеевна быстро вошла в доверие к симпатичному капитану исумела выяснять, что Оленька из гримёрки вчера так и не вышла. Жандармы не видели её и уходящей из театра. Никто, кроме таинственного джентльмена в походном плаще, Софьи Сергеевны да двух-трёх актрисулек, гримёрку её не посещал. Все посетители находили Оленьку расстроенной, плачущей, а спустя примерно час вошёл режиссёр спектакля, встретила которого лишь пустота. Хозяйка покинула комнату неведомым способом, судя по исчезнувшей одежде, была одета в чёрное вечернее платье и… босая. Фролу Михайловичу выслали срочную телеграмму, ведутся поиски. Не иначе как тёмные дьяволовы силы поучаствовали в таинственно похищении, заметя все возможные следы.

Вернувшись домой, Софья Сергеевна обнаружила там пьяного Илью Петровича, завалившегося спать прямо в сенях и громко храпящего, испуская зловонный запах похмелья. Негодуя, собрала она в чемодан свои вещи и вызвала экипаж, оставив записку:

«Любезному супругу моему, Илье Петровичу.

Сообщаю Вам, что поведение Ваше скотское и безнравственное терпеть я более не намеренна. А потому спешно возвращаюсь домой. Если у Вас осталась хотя бы частица непроигранной в карты, неохмелённой вином совести, жду Вас в усадьбе для дальнейшего разговора о нашей судьбе.

С.А.».

Поезд отбывал только следующим днём, Софья Сергеевна остановилась в недорогой гостинице и, не столько со скуки, сколько окутанная странным, таинственным вдохновением, достала упакованный мольберт и краски. Невольный, подсознательный жест, разговор разума с интуицией, - и вот на натянутом холсте начал появляться, оживать рисунок печально улыбающейся молодой девушки в вечернем платье, сидящей на резного дерева, с гобеленовой обивкой, диване. Леди Ровена, влюбившаяся в сына своего воспитателя, Оленька, чья судьба, в отличие от Скоттовской героини, не обрела своего хэппи-энда, но не стала от этого менее загадочной.

Ночь в гостинице Софья Сергеевна провела прескверно. Проснувшись среди ночи, долго она не могла уснуть, а под утро впала в жар и состояние полудремоты-полубреда, где увидела себя закончившей писать удивительный портрет: Оленька в чёрном вечернем платье сидела на золотисто-красной гобелене дивана. «Как живая», - подумалось Софье Сергеевне. Внезапно фигура в портрете повернула голову, устремила взор свой прямо на художницу и, выпрямившись, недовольно проговорила:

- Зря ты меня нарисовала, Сонечка.

- Куда ты пропала, милая? – по непонятной для себя причине Софья Сергеевна цеплялась за фигуру в портрете, как за последнюю надежду отыскать правду.

- В сущности, в никуда. Я и сейчас пребываю нигде, только ты меня зачем-то вызвала оттуда в свой рисунок…
Ты знаешь, я ведь тебе солгала, сказав, что ни за что не променяю сцену на детские попки и мокрые носы. Променяла бы не задумываясь! Но не так, как решил за меня папенька.

- Ты любишь Павла? – констатировала Софья Сергеевна, на что Оленька ответила:

- Всегда любила. Почти всю жизнь, со дня появления в их доме. С того момента, как мы были детьми. Думала, я, как Скоттовская леди Ровена, в конце концов добьюсь своего Уйлфреда Айвенго. А я – не та Ровена, я – саксонская… истребительница, разрушительница. Подлая пиявка, сравнявшая с землею семейные узы отца и сына.

- Так вот почему ты сказала, что он ушёл из-за тебя?

- Да. Отец упрашивал его остаться. Мать заламывала руки, умоляя, не желая терять единственного сына. Он ушёл из-за меня, понимаешь? До безумия влюблённая, нескладная 15-летняя девочка-подросток, которую он иначе как сестру и не воспринимал, я была ему не нужна. И даже теперь, став взрослой дамой, я всё равно осталась для него младшей сестрой.

- Оленька, ну и вздор ты сейчас говоришь, - Софья Сергеевна натянуто рассмеялась и протянула руку, коснувшись изображённого на картине Оленькиного запястья. На холсте явственно ощущались тепло и текстура человеческой кожи. – Знаешь, если бы я убивалась по какой-то детской влюблённости, у меня бы не было ни мужа, ни…

- А что у тебя есть? – перебила её Оленька. – Мужа ведь и нет, считай. Но у тебя есть кое-что родное, сберёгшее в себе частичку твоего тепла – это твои картины. Они – твои и ничьи более. У меня же никогда не было ничего моего – и папенька не родной, и платья с побрякушками куплены на его деньги, а не честно заработаны. А я - посредственная актриса провинциального театра, выхожу на сцену, в поисках отвлечения от мыслей о собственной несостоятельности. Видит Бог, я ненавижу театр! Он – моя каторга, моя Голгофа, но он – несравнимо меньшее зло, чем брак по расчёту, полные равнодушия ночи с чужим по духу человеком, искусственная, симулированная радость, заживо погребённая в барской усадьбе жизнь. Моей на этом свете была только любовь – она могла бы иметь продолжение, ведь я не связана с Павлом ни кровными узами, ни буквой закона. Но у неё лишь один крошечный порок, недостаток, сделавший её полностью нежизнеспособной, - она невзаимна…

Когда Софья Сергеевна открыла глаза, на дворе стояло уже позднее утро. Наскоро собрав краски и мольберт, вызвала она экипаж и отправилась на станцию, чтобы там сесть в поезд. Вчерашний жар ощущение дурноты прошли без следа, а настроение излучало бодрость и уверенность. Тьма новых творческих идей витала в голове, торопясь в ближайшем будущем лечь на холст под масляные краски, а сердце трепетало от радости за крохотное, но своё, родное, то, что держит её на этой земле, - её так поздно проснувшийся, крепнувший день ото дня талант.



----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* головной убор незамужних татарок
** хозяйка, госпожа (татар.)
*** свадебный головной убор татарских девушек

Ровена, а ведь ты в Замке первая)))))))) Как и в Предисловии

Да-а, снахальничала и зарегилась третья, после тебя и Blood.

ой, а смайлы-то какие суперские!