Rovena

В Советское время дети получали мандаринки (а сначала только апельсинки, мандарины позже появились там) только на Новый год. И в моём детстве мандарины были только в подарке на Новый год, как и у многих детей, выросших в перестроечное время. Поэтому аромат мандаринов и апельсинов - это аромат праздника, аромат Нового года и чудес.))

В моём детстве они, кстати, тоже только в новогоднем подарке появлялись. Отсюда и отношение к ним. 

 

Но, с другой стороны, я не представляю, чтобы под Новый год няня принесла юному лорду дыню. Солнечно, да, и лето напоминает, - но не уместна дыня на Новый год, не даёт она новогодних эмоций. Вкусный, но лишний элемент ан празднике. 

Пять минут до прощения

 

Сейчас

 

В последний день Старого года принято в последний раз подводить итоги: воскрешать в памяти забытое, прощать ущемлённое, завершать страницу неоконченного. Именно за окончанием годовой отчётности курьер почтовой службы, наспех разбрасывающий почту по отделам, застал молодую женщину в директорском кресле:

 

- Вам – срочное с уведомлением, - плюхнул он на стол конверт, а сверху плюхнул потрёпанный журнал. – Распишитесь вот здесь, а рядом поставьте дату и время.

 

«31.12.2013 г., 13:55.» Подписавшись, женщина отложила журнал. Её рука, потянувшаяся было к конверту, дрогнула, как только взгляд упал на адресат: городской Дом престарелых.

 

 

Тогда

 

Дария всегда отличалась упрямым, твёрдым характером – её не сломали ни скандалы родителей, ни частые загулы отца после работы, ни болезнь матери.

 

- Учись хорошо, тебе не на кого надеяться в жизни, - говорила мама воскресными вечерами, когда дрожащей рукой подписывала школьный дневник с «пятёрками». Она давала дочери уроки прилежности и трудолюбия, а в последний год научила ещё и твёрдости духа: мама упорно боролась с тяжёлой болезнью. Болезнь победила – но мама ушла, несломленной.

 

Трагедия случилась в июне. А после похорон какая-то дальняя родственница, работавшая в соцобеспечении, выхлопотала для осиротевшей девочки путёвку в лагерь до конца лета, на целых два месяца. Возвращаясь в августе в родную квартиру, Дария ломала голову над тем, как они теперь будут жить с папой – ей, наверное, придётся самой вести и хозяйство, и домашнюю бухгалтерию, и выслушивать папины жалобы на начальство, утешая, поддерживая – всё это всегда делала мама. Но щёлкнул ключ в замке, распахнулась дверь, отец поставил в прихожей сумку с нехитрыми детскими вещичками, привезёнными из лагеря – и Дария поняла: всё будет иначе. Обрадованный родитель громко воскликнул:

 

- Ну, наконец-то приехала! Пойдём, дочь, буду тебя знакомить, - и из комнаты возникла чужая, незнакомая женщина.

 

Два месяца. Всего два месяца прошло после смерти мамы – и место её в жизни отца уже было занято. Место в родительской спальне - тоже. 

 

- Убирайся, уходи из нашего дома немедленно! – закричала тогда Дария на чужую женщину. – Это мамина комната, мамина квартира… это мамина семья!

 

Отец тогда повёл себя очень неосторожно, и Дария поняла, что чужая женщина возникла в его жизни задолго, очень задолго до того, как ушла мама.

 

- Ты не понимаешь, дочь, - оправдывался он, усадив Дарию на кухонную табуретку, закрыв дверь, чтобы женщина не услышала, - твоя мама, как заболела, стала совершенно невыносимой. Она перестала заботиться о семье и стала думать только о себе. А так жить невозможно!  Мне нужна была поддержка близкого человека, и я нашёл её в лице Али. Ты полюбишь её…, - бросил отец в спину дочери, решительно помчавшейся к выходу из кухни.

 

- Она не будет жить в нашем доме! – обернувшись, твёрдо заявила Дария.

 

- Она никуда не уйдёт! – возразил отец.

 

- Что ж, - хмыкнула девочка, обувая сандали и хватая сумку с вещами, - тогда уйду я.

 

 

Сейчас

 

Странной показалось Дарие, привыкшей к электронной бизнес-переписки, рукописная страничка текста в конверте,  набросанная округлым, крупным, разборчивым почерком. Некая госпожа Н., работающая медсестрой в доме престарелых, писала, что отец Дарии уже несколько лет проживает в казённом учреждении, болеет и очень желает встретиться с дочерью. Прямо сегодня, 31 декабря, он готов ждать её хоть всю ночь.

 

Злость, чувство, давно забытое в подножьях карьерной лестницы, на миг захватило сознание женщины. Какая-то зловещая радость от воздавшейся справедливости: предатель не живёт счастливо, окружённый новой семьёй, он мучается в казённых стенах, в одиночестве.

 

Отчётность была дописана мгновенно. Выключив компьютер, выпив с подчинёнными по бокалу шампанского – сугубо из уважения к Новому году, - коммерческий директор компании набросила шубку, пригладила рукой волосы и внимательно оглядела себя в зеркале.

 

Уже не сбежавшая из дома девочка-подросток, а успешная тридцатишестилетняя женщина. Красива - совсем как мама когда-то. Умна и трудолюбива – несомненно, иначе не управляла бы этими напыщенными менеджерами, с первой встречи пытавшимися с ней заигрывать. Два десятка лет минуло с семейной драмы, увлёкшей её из дома в пятнадцать лет, - но за все эти годы Дария так и не научилась доверять никому.

 

 

Тогда

 

Ночное дежурство в отделении хирургии подходило к концу, когда доктора Жандоса Армановича срочно вызвали в операционную: привезли очередного тяжёлого пациента. На этот раз им оказалась девочка-подросток с симптомами аппендицита, грязная, оборванная, по рассказам врачей скорой, подобранная у здания вокзала.

 

Подобранная поздновато – у ребёнка уже начался перетонит, да такой, что понадобилась и кровь для переливания. Нужной группы в больнице не оказалось – но врач не приуныл: попросив телефонную трубку, набрал номер и долго слушал гудки, пока не дождался заспанного: «Алло?». Одинаковая с девочкой группа крови оказалась у супруги, ей-то Жандос Арманович и позвонил.

 

Пар часов сверхурочной работы – и подросток был спасён. О том, куда она пойдёт после больницы, врач предпочитал не думать. Супруга всю дорогу до дома была молчалива, задумчива, - и все последующие дни, пока Дария выздоравливала, тоже. А через несколько месяцев в семье хирурга Жандоса Армановича появилась очень смышлённая приёмная дочь.

 

 

Сейчас

 

Приход Нового 2014-го года Дария собиралась праздновать в ресторане с соучредителями. Выходя из здания офиса, она бросила взгляд на крохотные платиновые часики, символ финансового успеха семейно-несостоятельной женщины, – они показывали 15:55. Времени, чтобы привести себя в порядок, хватало.

 

Она заехала в спа, на массаж и в салон красоты. Надела лучшее платье, какое только можно было купить в городе – и это платье ей невероятно шло. Вызванное на дом такси прибыло в 19:55. Дария бросила взгляд на зеркало в прихожей – то ли освещение было виновато, то ли стилист намудрил с макияжем, но лицо  в отражении как никогда казалось похожим  на то, что она не видела уже более двадцати лет. Лицо матери. Спохватившись, сбегала в комнату и принесла вещь, совершенно не подходящую к её изысканному, дорогому наряду – простую серебряную брошку. Прикалывать не стала, просто положила в сумку: в единственном доставшимся от матери украшении женщина ощущала в тот момент странную потребность.

 

Доехали быстро. Даже, как показалось, слишком быстро. Дария протянула таксисту крупную купюру, предупредила:

 

- Сдачи не надо, - и собралась выйти из машины, когда за спиной услышала самую странную благодарность в своей жизни:

 

- Вот так спасибо, уважаемая! Я на эти твои «чаевые» подарок куплю и поеду к сынишке – два года его не видел. Как думаешь, простит он меня?

 

Дария растерялась:

 

- Простит, думаю, - Новый год, всё-таки. 

 

- Дело не в Новом годе, - грустно вздохнул молодой парень-таксист, - я свою бывшую заподозрил в измене, ну и выгнал с пацаном, подумал, на кой фиг мне чужое отродье? Но это всё неправда… мой пацан, моя кровинушка – а я его предал! Ты бы такое простила?

 

Не найдя, что ответить, Дария молча вышла из машины.

 

 

Сейчас

 

Этим новогодним вечером не всем в ресторане было весело: молодую женщину, одиноко сидевшую в углу, не развлекали ни коллеги, ни приглашённые артисты, ни ужин на столе, ни даже алкоголь.

 

То и дело Дария сверлила взглядом сумку: где-то там, в недрах чёрной замши лежало распакованное днём письмо, в котором отец, словами медсестры Н., сообщал о готовности ждать её хоть всю ночь. Простая человеческая учтивость требовала поехать и узнать, что случилось за эти годы, почему он на старости лет оказался на попечении государства. Но сознание всё ещё сверлила обида. Решившись, женщина открыла сумку, доставая конверт с адресом, по которому никогда не бывала. Легонько одёрнула руку – что-то острое кольнуло палец, пригляделась – мамина брошка  Кое-как, не глядя приколов её к дорогому вечернему платью, встала и тихо вышла из залы.

 

По пустым улицам - видимо, автолюбители уже сидели дома и принимали на грудь – таксист домчал её очень быстро. А вот здание Дома престарелых только усилило тоску – старое, унылое, насквозь провонявшее хлоркой, лекарствами и… смертью. Дверь почему-то оказалась открыта, охранник у входа деловито поглядывавший на часы, - очевидно, ожидая полночи, -спешно спросил её имя и предложил подняться на третий этаж. Выглядело так, будто Дарию сегодня здесь ждали.

 

Четыре лестничных пролёта – и вот уже нужный коридор. В душе – чувство тревоги и волнения. Идя по коридору, Дария ощущала, как подкашивались коленки от страха, а в голове почему-то всплывал не день побега, а совершенно другой момент, случившийся на много лет ранее: Дария, крошечный ребёнок, сидит за столом, ковыряя ложкой кусок медового торта, а из прихожей раздаётся звонок. Мама торопится к порогу, минута суеты – и входит Дед Мороз в красном халате, высокий, немного волшебный, с длинной белой бородой, один-в-один похожий на тех могущественных Дедов, что описывались в книжках. Дед здоровается и вдруг растерянно замолкает перед малышкой, очевидно, забыв слова, - а потом достаёт из-за пазухи свёрток с куклой Барби. Такой, какой ещё не было ни у кого из подружек! Восторженная, в порыве благодарности Дария кидается на шею Деду – и белая борода сбивается на бок, демонстрируя папу в красном халате, так нелепо провалившего роль Деда Мороза.

 

На часах в тихом,  слабо освещённом коридоре было 23:55. Единственная открытая дверь вела не в комнату даже – в палату, где на единственной занятой койке лежал дряхлый, умирающий старик. Женщина застыла у входа, глядя, как молоденькая медсестра поправляла ему одеяло, часы тикали, в системе капал раствор, а он тихо бормотал:

 

- Мира… Когда уже Мира придёт?

 

Женщина вздрогнула от невольного воспоминания: Мирой отец когда-то ласково называл маму.

 

Голос медсестры звучал заботливо и, вместе с тем, в холодных стенах палаты приобретал оттенок обречённости.

 

- Скоро придёт, обязательно придёт, - кивала медсестра, - а пока я с вами побуду. Схожу, встречу с нашими Новый год – и к вам…

 

- Не надо, - звуки голоса, выдавленного из грудной клетки, в ту секунду казались Дарие чужими, – Я побуду с ним.

 

Медсестра обернулась. Удивлённо посмотрела на вошедшую, задёрнула занавеску, за которой лежал больной, и тихонько приблизилась к гостье.

 

- Дария? – шепнула она удивлённо.

 

- Да. Откуда вы знаете?

 

Девушка легонько просунула руку в карман белого халата и извлекла старую потрёпанную фотографию, которую Дария узнала даже через много лет: с чёрно-белого снимка, сделанного в фотоателье, ей улыбалась мама.

 

- Я сразу поняла, что это вы, - не скрывая восхищения в голосе, шептала медсестра, - вы на неё похожи! Знаете, он так любил её!

 

Тень сарказма искривила красивые губы Дарии. Вздохнув, желая развеять сомнения, она спросила:

 

- А как же Аля?

 

Медсестра пожала плечами:

 

- Не знаю её. Я ухаживаю за вашим отцом с тех самых пор, как он заболел – и всё это время он звал только Миру.

 

Растерянная, Дария подошла к кровати, одёрнула занавеску. Умирающий старик, коим сейчас стал  её отец, пристально посмотрел дочери в глаза и протянул слабую руку к приколотой на платье брошке.

 

- Ты всё-таки пришла! – пробормотал он.

 

Женщина схватила руку обеими ладонями, прижалась к ней лицом и громко зарыдала.

 

 

Сейчас

 

Часы показывали 5:55 утра первого января 2014 года, когда в хирургическое отделение городской больницы явилась одетая в вечернее платье женщина. Пожилой врач Жандос Арманович, дежуривший в эту смену, долго отпаивал её валерьянкой в ординаторской, а женщина плакала.

 

В эту ночь у неё на руках умер отец.

 

Отец, из дома которого она сбежала подростком, оборвав связь с корнями более чем на двадцать лет. Отец, который не видел, как она взрослела, возмужала, превращалась в юную копию его умершей жены. Той, которую он любил до самой смерти.

 

- Если бы я появилась на пару лет раньше, я бы его спасла, - упрекала себя Дария.

 

Пожилой врач встал из-за стола, подошёл и легонько обнял за плечи плачущую.

 

- Неправда, дочка, - умудрённый жизнью, врач знал, что говорил: - Ты и так его спасла. Он умер лёгкой смертью, потому что увидел твоё прощение.  

 

- Спасла… - Дария утёрла слёзы, - Спас меня когда-то ты. Не дал мне умереть, не позволил потеряться в жизни… Неужели для этого?

 

- И для этого тоже.

 

Хирург и его приёмная дочь вышли в коридор, пока из операционной в палату травматологии везли парня с загипсованной ногой. Травмированный  как-то странно посмотрел на женщину и улыбнулся:

 

- Привет! С Новым годом тебя!

 

- И тебя тоже, - прошептала Дария, узнав таксиста, который вёз её вчера до ресторана.

 

Жандос Арманович заботливо посмотрел на пациента, спросил о самочувствии, дал медсестре несколько рекомендаций. А затем, повернувшись к Дарие, сказал:

 

- Работа у меня такая – спасать. Нынешней новью, вот, этого парня спасали. Ничего особенного: упал, очнулся – гипс... Но, вот увидишь, через месяц он у нас уже как конь бегать будет!

 

Утирая ещё не выплаканные слёзы, Дария не смогла сдержать улыбку: прямо к ним по коридору шла встревоженная молодая мама, ведя за руку мальчонку лет пяти.

 

В эту ночь они тоже простили папу за совершённый поступок. 

Атмосфера холода, романтики и цинизма, обстановка моста как символа некой переправы из жизни реальной в жизнь психиатрических бзиков героини  - всё это передано замечательно!

Читать было приятно.

Я всегда говорил, что побеждают только лучшие. И необязательно для этого быть самым смелым, быстрым, сильным или умным. Достаточно оказаться в нужное время в нужном месте. У каждого свой секрет победы. 

Мораль главного героя цинична, а страшные галлюцинации преследуют явно не в первый раз.

С двумя такими составляющими он, в конце концов, кого-нибудь убьёт. В этот раз судьбе повезло: она оказалась благоразумной, убрала высокую концентрацию заслуженных талантов на квадратный метр помещения, и тем самым не допустила трагедию.

Чтобы стать настолько "укушенным в голову", одного лишь трудного детства мало. Нужна неустойчивость психики, эмоциональная слабость, какие-то внутренние механизмы наследственного происхождения. 

Интересно было проследить за тем, как ГГ нашёл причину своим поступкам. И не учёл, что следствие родилось раньше причины.

Асмодей прав: первым парень-маньяк отрубил голову самому себе. 

Чувствуется, что писалось на скорую руку, но написалось симпатично.

Позабавило чувство страха у уже умершей, в общем-то, сталкерши. И то, как она буквально дрожит за свой ненужный, по сути, фонарик - призраки же хорошо видят в темноте.

Финал очень порадовал: чувство, что тебя развели, бесценно! 

К упущению своему, прочла впервые. И впрямь, мощный. 

 

Вот чем прекрасен кинематограф культовых ужастиков и катастроф, так это не числом выживших и не числом "вжившихся": он прекрасен атмосферой, гармонией красоты и страха. Даже страх гармоничен, даже кровяка льётся красиво, стекаясь в эффектные лужицы. Вот здесь красиво. 

 

Развязку ну о-о-очень продуманная! Последнее слово - закон, и последним словом "тьмы" в рассказе было решение о том, чтобы даровать герою жизнь. Странное решение, которое очень однозначно напоминает: что не простые зомби-вандалы ходят сейчас по городу-призраку, которым абы кого прикончить бы. Эти призраки - борцы, они несут идею.

Они откажутся убивать, если будет хоть единый шанс её донести. В первый раз они сделали ставку не на того "проводника": Леонид оказался глупым, инфантильным человеком, играющим в жизнь как в компьютерную стратегию. Идея не была донесена, более того, "проводник" её исковеркал и превратил в часть "игры".

Интересно, получится ли с Русланом?

 

 

Джип не заводился. Бак был полон бензина, но мотор категорически отказывался включаться.

 

Блин, вот не говорят так про автомобильный двигатель. Компьютер "включается", да. А мотор "заводится". 

В одном доме

 

Я люблю и одновременно боюсь сюда возвращаться. Старое здание постройки конца XIX века, трёхэтажное, с узкими винтовыми лестницами, дверями-арками и высокими лепными потолками, разрушить барельефы которых не по зубам ни 70-ти годам Советской власти, ни вандально повыдергавшей, - с пола - доски, с окон - резные деревянные рамы, - эпохе капитализма. Здание Департамента экологии. 

 

Будь оно продано в частные руки, интерьер здесь был бы, конечно, иного рода. Не осталось бы ни арок, ни винтовых лестниц. На пол лёг бы холодный гранит, а десятки люминесцентных лампочек угнездились бы на абсолютно ровном натяжном потолке. Стильно и практично, как сейчас оформляют офисы. 

 

Но экологи кормятся из госбюджета. Вот и остались арки, а с ними - и волнующее ощущение десятков глаз, что за тобой наблюдают, и десятков голосов, которые воспринимаемы не слухом, а каким-то внутренним, подсознательным чутьём. До Революции монахини воспитывали в этом здании девочек-сирот. Кровавый Октябрь стал  судьбоносным: казачьи полки долго не давали большевикам взять город ,- и те обозлились. Храмы и мечети были разрушены, казачьи дома сожжены, а учительницы и юные жители сиротского приюта вырезаны. 

 

 

Выхожу из здания и практически вижу, как чуть менее века назад по этой узенькой улочке, минуя двухэтажные кирпично-деревянные дома простого люда и каменные трёх-четырёхэтажки купцов, бредёт девочка Тоня. В руках у неё - холщовая сумка, на голове - шаль с выбившимися непослушными тёмно-русыми кудряшками. Поношенное пальто и дырявые варежки дополняют образ худенького подростка, спешащего в здание библиотеки Гоголя (в которую когда-то ходил Абай, сделав её пристанищем непокорных молодых умов). К зданию библиотеки Тоня подходит с чёрного входа. 

 

- Впустите! – нервно шепчет она, постучав в дверь. Ей тихонько открывают. 

 

В библиотеке многолюдно. Сегодня выходной, и читальный зал облюбовала для съезда местная молодёжь, пытающаяся играть в "оппозицию". Молодые парни, всем - от 15 до 30 лет,  - русские, казахи, татары, уйгуры - словом, представители всех живших в городе национальностей, - сидели в большом кругу, сдвинув столы и стулья. Их взволнованные, упрямые лица были обращены к говорящему:

 

- Царь ввязался в войну, не нужную никому, кроме него самого! На эту войну были призваны наши отцы и братья, и все там погибли! Могилу моего брата мы так и не нашли. Наша старая мать от горя поседела и тронулась умом - она не спит ночами, ходит и зовёт своего Адильку... мне хочется самому вонзить себе нож в сердце, лишь бы этого не видеть! - говорящий сжимает кулаки, - А что стало с вашими матерями?!

 

Пронзительный голос, точно хлыст, рассекает воздух.

 

- Алихан, хватит! - останавливает говорящего кто-то. 

 

Но забившуюся в угол у входа девочку уже не отвлечь. Память услужливо подсовывает весенний день, когда у ворот дома остановилась телега, и незнакомые люди сгрузили простой струганный деревянный ящик с телом отца. "Погибшего въ честномъ бою во имя России и Ея Императора, какъ и подобаетъ благородныму солдату," – такой запиской снабдили тело. Труп матери опустили в землю аккурат через полгода после отца, и Тоня осталась вдвоём с братом. 

 

- Мы должны бороться с... царским произволом! – такие слова врываются в сознание девочки, прерывая поток воспоминаний. Алихан уже с трудом подбирает слова - ужас в глазах и выступившие на лбу градины пота говорят, что ему очень плохо. И тогда парень - чуть старше, чуть выдержаннее - берёт его за плечи, прося жестом сесть, а сам берёт слово:

 

- Уважаемые собравшиеся! Словами Алихана движет горе, но он прав - терпеть далее произвол власти мы не намерены  Князь Булавин, который уже 10 лет как царский наместник в городе, кроме горя, не доставил нам ничего. Весной, по приказу царя, он будет набирать новое "пушечное мясо", дабы послать его подыхать куда-нибудь в Пруссию. Деспот так хочет выслужиться, что изволит набирать самых талантливых и сильных. Чужая земля может окропиться кровью любого из нас уже до следующего лета. И посему мы здесь... Гриша, изволь! - даёт он команду говорить. 

 

Гришка, Тонин сосед, всё детство играл с ней и братом в солдатиков. Он тоже присутствует на съезде, старательно вжившись в роль умудрённого опытом революционера. Взобравшись на импровизированную сцену, он начинает речь:

 

- Уважаемые господа! Милостью Божию, один юный почтальон, Тоня, принёс нам сегодня верное решение, - показывает он жестом в сторону девочки, тут же съёжившейся под пытливым взглядом озадаченных глаз.

 

Заметив, что внимание привлечено, Гришка удовлетворённо кивает и продолжает:

 

- Сия штука, которую собрал Тонин брат, новый член нашего клуба Коля, может взрываться от удара, как военный снаряд. И убивать любую неугодную личность!

 

- Благодарствую, Гриша, - прерывает его парень чуть старше. Из доносящегося шёпота толпы Тоня узнаёт: его зовут Вениамин и он является негласным руководителем этого молодого радикально настроенного движения. С присущим революционеру азартом, Вениамин излагает план совершенно ужасных действий:

 

 - Завтра в полдень Булавин изволит обедать в кафетерий, что на Пушкина, в сопровождении своих людей. Ты, Алихан, перекроешь дорогу, повалив экипажи на подъезде к кафетерию. Ты, Гришка, сядешь на лошадь и, когда автомобиль остановится, подскачешь к Булавину как можно ближе, и с силой бросишь взрывающуюся штуку об его автомобиль. После поскачешь назад, что есть сил. Сбор здесь, в штабе, - и пикник по случаю свержения деспота... 

 

Поваленные лошади, перевёрнутые кибитки. Истекающие кровью люди с оторванными руками и ногами, умирающие, молящие о помощи...Странные события не позволяют Тониному воображению закончить ужасную композицию : в ту же минуту дверь читального зала распахивается, и в помещение врываются люди в жандармских мундирах. Уложив юных революционеров на пол, они долго рассматривают диковинное устройство, собранное Тониным братом для убийства их градоначальника, - и долго дивятся, что за чудное применение нитроглицерину нашли молодые шалопаи. Сквозь слёзы видит Тоня, как Алихана, Вениамина, Гришку и остальных революционеров под руки уводит конвой. Сквозь слёзы слышит решение прокурора о помещении её в закрытую школу к монахиням.

 

 

Странным показалось бы нынешнему ученику богоугодное учреждение столетней давности: подъём в шесть, до семи - молитва, затем скорый завтрак и классные уроки. Вечерами девочек обучают рукоделию, отправляя сшитые ими рубашки, сумки и кисеты на фронт воюющим. Приезжая художница, аристократка и преданная опекунша приюта, учит рисованию. Уроки музыки, в обыденной жизни даваемые лишь детям из богатых семей, в приюте являются неотъемлемой частью обучения, такой же, как многочасовые молитвы и грубый контраст - строгий распорядок, самая простая одежда и башмаки, скудная пища. Засыпая, воспитанницы представляют себе не ангелов, не сыгранные на клавесине мелодии и прекрасные написанные картины, - а запечённого гуся на столе, вазу яблок и сладости. Иногда - красивые платья. И всегда рядом папу и маму. 

 

Однажды, когда уже минует Рождество и приблизится Новый год, поздним вечером в спальню войдёт старшая воспитанница и велит Тоне, одевшись, спуститься в сени - к ней явился гость. Смущённо улыбающийся Алихан передаст коробку, на дне которой будет лежать немецкий плиточный шоколад, а сверху - большие красные яблоки. 

 

- Пусть всё у тебя будет хорошо, Тоня, - шёпотом скажет он на прощание. - С наступающим Новым годом! С тысяча девятьсот семнадцатым! 

В детстве бывает любопытно подсмотреть, как вы будете выглядеть во взрослости. Потому что для юных лет взрослость - признак силы, ума, вседозволенности и прочих желаемых бонусов. 

Но вот увидеть себя со стороны старым-дряхлым-умирающим - это совсем не весело. Очень хорошо переданы чувства Марка после увиденного - ненависть, желание спрятать, уничтожить, скрыть от людских глаз, словно это позволило бы избежать участи старения. Не помогло бы, увы.

 

А клон прекрасно продемонстрировал Марку, что стало бы с умственным потенциалом "оригинала", направь тот его в другое русло. Стал более рациональным. Более пригодным к исследовательской работе, уж точно. 

 

Небольшой рассказ - но как много затронутых проблем! 

Традиционные похороны - скучный, унизительный обычай. Он не заботится о пожеланиях самого покойника (а надо бы - ведь это он - главный "виновник торжества"), и  направлен исключительно на "чтобы люди не осудили". Очень мерзкий обычай. 

Друзья главной героини быстро прочувствовали фальшь традиционного обряда - он не помог им ни выплеснуть горе, ни осознать потерю. Ни поверить, что сама Кася была бы довольна такими похоронами. 

Выкопать погребённого и устроить с ним пляски на танцполе - это мерзость жутчайшая. Но она честнее и ближе характеру самой покойницы, - а ведь это был Касин день, целиком и полностью её. 

 

Очень занятный рассказ. Музыка (даже догадываюсь, какая) отчётливо слышна в каждой строчке. 

Петля времени. Пока наследник не окажется умнее предков.

Она самая, ага. Но я сомневаюсь, что человек того времени (весьма религиозного и перепрошитого моралью) всерьёз поверил бы, прочти он сообщение из свитка. Наверное, счёл бы послание обыкновенной ересью.

зы. Че эта у тебя маты поперли?

Потому что заметки блоггерные. Писала для Некто.ми, для соответственно настроенной аудитории.
Потому и публикую в миниатюры, хотя некоторые по объёму тянут на полноценный рассказ. Не рассказы это, шлак. Но слишком дорогой мне шлак, чтобы вообще им не поделиться.

зыыы. Рада явлению Ровены народу.

Спасибо! Буду музу свою обратно приманивать, уж не знаю, чем. Печеньками она уже на тёмной стороне "натрескалась".

Странное желание.

До одури хочу пирожное-корзиночку, простое такое, с высокой макушкой из белого крема. С пропечённой до золотистого-рыжего цвета, рассыпчатой ёмкостью-печенюхой. С яблочным повидлом на донышке, - кто знает, почему в этом повидле никогда не найдёшь яблок! Крем сверху пусть будет непременно белковый, так вкуснее: он нежный, воздушный, тает во рту, оставляя на языке приятный привкус птичьего молока и сладость. Поверху белковой макушки, хочу, чтобы лежала вишенка, крупная такая, с плодоножкой, сваренная в сахарном сиропе, а потому не кислая совсем, сладкая, приятная и сочная. И чтобы вся эта песочно-белковая конструкция источала приятный аромат топлёного молока, ванилина, печёной сдобы, яблок, - ароматы детства, те, которые, унюханные нечаянно на улице, мигом поднимают настроение.


До одури хочу взять это пирожное. Принести домой, заварить свежий чай со свежими смородиновыми листочками. Разлить его по низеньким чашкам, поставить хрупкую песочную корзиночку на белое фарфоровое блюдце, позвать Лерочку. И, как в детстве, - закрой глаза - открой рот ( ну, вы же помните такую игру в детстве?), - запихать ей это пироженко в горло. На, сука, жри, жри его целиком, не пережёвывая, пусть тебя потом диатез мучает так, как затрахала ты меня со своим "Гангам Стайлом"!

Утренняя пробежка.

Весна пришла в город неожиданно.
Проснувшись по утру, я люблю минут тридцать побегать по раскисшему тёмному снегу. Благодаря такой тренировке, ко мне возвращается моё внутреннее "я", вытесняя на второй план ночные кошмары из прошлой жизни, ещё не забытые сознанием. Завершают пробежку холодный душ, чашка овсянки и стакан протеинового коктейля - артефакты, которые отлично настраивают на рабочий лад и вселяют твёрдость в пальцы. А потом я буду весь день кого-то резать, ковырять, зашивать, - словом, выполнять действия, убирающие из хворого организма боль, несущие здоровье. Сильным и здоровым каждое утро должен быть я сам, ибо какой же я врач иначе?

* * *
Каждое утро я иду одной и той же дорогой - из подъезда, через тихий, асфальтированный двор, до автостоянки, что находится за домом. Во время этого нехитрого пути я регулярно вижу мужика лет сорока, одетого в синий спортивный костюм, кроссовки и вязаную шапку. Он бежит через двор и, завидя меня, хитро улыбается, а затем ровным, без малейшей отдышки, голосом спрашивает:
- Привет, Егорка! Когда со мной бегать начнёшь?
Я содрогаюсь, представив себя на утренней пробежке, - всего пять этажей до квартиры сковывают мои ноги смертельной усталостью. Но бегуну в синем костюме этого не понять: мой сосед Игорь Никитич - врач-хирург, и обладает просто отменным здоровьем.
- Врач должен быть здоров как бык, и работать как вол, - а иначе кто же пойдёт к нему лечиться? - сказал Никитич мне однажды. - Ведь ни один идиот не заказал бы мебель в твоей фирме, сиди ваш офис на старых, расшатанных табуретках. Верно?

* * *
Помню, тем утром жестоко прихватило спину. Согнувшись и матерясь, я побрёл в квартиру к Никитичу, чтобы по-соседски попросить каких-нибудь таблеток. Открывшая дверь супруга врача, стройная, моложавая Наталья пригласила на кухню, где Никитич как раз начинал свой завтрак - процесс, поглотиший моё внимание целиком. На стол водрузилась чашка дымящийся овсянки, несколько кусков отварной курицы легли рядом на блюдце, а сам доктор, облачённый в цветастый жёнин передник, у плиты заваривал ароматный зелёный чай. От трапезы я вежливо отказался. Изложил проблему спины, получил консультацию и, уже уходя, кивнул на чашку каши:
- Как вы, Игорь Никитич, это говно на завтрак едите? Дрянь ведь жуткая, скользкая, мерзкая... фу, в жизни бы её не ел!
Ни крупицы удивления не отразилось на равнодушно-спокойном лице Никитича.
- Дрянь, Егорка, - гамбургеры, которые ты жрёшь, - ухмыльнулся доктор. - А это - натуральная, полезная для здоровья овсяная каша. Никаких тебе гастритов с ней! Рекомендую, - кивнул он.

* * *
Бывают дни, когда настигает желание почувствовать себя сильнее, чем вы есть на самом деле. Помню, в один из таких дней зашёл в магазин спортинвентаря, дабы прикупить себе гантелек. Начну с десяти килограммов, тешил я себя, разглядывая витрину.
- Берите эту, - раздалось за спиной, - Рифлёная ручка, хромированный диски, сто килограммов. Отличная штанга! - нахваливал продавец.
- Мне бы потяжелее, - услышал я голос Никитича.
- Есть сто двадцать, - воодушевился продавец.
Стодвадцатикилограммовую Никитич взял. Расплатился и бойко понёс её на горбу прочь из магазина, словно не штангу купил, а рулон линолеума. От увиденного моё восхищение доктором достигло апогея, и я решил пойти к нему вечером на консультацию. Как пациент к врачу, и просто по-соседски. Я вознамерился стать таким же сильным и физически выносливым, каким был Никитич.

* * *
Из квартиры Никитича не доносилось ни звука. Дверь мне никто не открыл и в тот вечер, и в следующий тоже. А выйдя из подъезда, был окликнут дворовыми алкашами, как обычно, в беседке игравшими в карты. Пока я подходил, из-под столешницы была вызволена бутылка, несколько пластиковых стаканов и накромсанный солёный огурец в целлофане, а негласный главарь алкашей, дядя Боря, придав тембру голоса скорбные ноты, предложил:
- Выпей с нами, Егорка! Надо Никитича-то помянуть... Эх, какой врач был!
Точно холодом меня обдало в тот миг, - вздрогнул, съёжился, растерянно спросил:
- Что произошло с Никитичем?
Дядя Боря осушил до дна пластиковый стакан, медленно нюхнул кусок огурца и пробасил:
- Вчера помер. Какой-то ублюдок летел на красный - и прямиком в его тачку, на светофоре. Неуж-то не слышал?
- Не слышал, - признался я.
- Вот ты баран! - в сердцах воскликнул дядя Боря. - А какой он здоровый-то был! Не пил, не курил, по утрам бегал!... До ста лет дожил бы, - звенели у меня в ушах слова, отзываясь болью в сердце с каждым пройдённым шагом.

* * *
В квартире доктора тишина стояла, как в операционной. Наталья сидела за столом, держа под руку незнакомую бабку в чёрном платке, - вероятно, мать Никитича. На столе лежали странные предметы: треснувший протез человеческой ступни, контактные линзы в коробке, упаковка таблеток "Тальцид"(1) и небольшой полукруглый предмет, при внимательном рассмотрении оказавшийся кардиостимулятором.
- Это нам вернули в морге, - дрожащим голосом пробормотала Наталья, указывая на "трофеи".
- Игорь Никитич нёс это с собой? - спросил я растерянно.
- Нет, Игорёк носил это НА СЕБЕ! - излишне резко рявкнула бабка. Её дальнейший рассказ я предпочёл бы не слышать.
Ступню Никитичу отстрелили боевики в ходе одной военной операции во Вторую Чеченскую. В госпитали сделали протез и отпустили с миром. Тогда, от пережитого болевого шока, у него резко упало зрение, а куча съеденных обезболивающих породила язву. Лет пять назад была выявленна сердечная недостаточность, три года как вшили кардиостимулятор. Всю эту информацию Никитич тщательно скрывал от матери, друзей, соседей, - одна лишь Наталья была в курсе.
- Игорь говорил, что врач всегда должен быть здоровым, - шептала она, - потому и бегал утрами, и тяжёлой атлетикой занимался, хотя понимал, что ему категорически нельзя. Знаете, Егор, бывает такое - если человек сильно хочет выглядеть здоровым - он обманет организм. Да только судьбу не обманешь...

* * *
Весна пришла в город неожиданно.
Я возвращался с похорон, хлюпая ботинками по раскисшему тёмному снегу. Рядом со мной в расстёгнутом пальто, в сбитой на бок шапке шёл дядя Боря. Наш двор жил обычной, размеренной жизнью: молодая девушка, худенькая, как трость, несла домой коробку овсянки, а соседский школьник-лоботряс выгружал из багажника авто штангу. Главарь дворовых алкашей похлопал меня по плечу и заботливо, по-отечески проговорил:
- Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт. Видишь, Егорка, и Никитич наш помер... А какой здоровый мужик был! Эх, знал бы ты, какой здоровый!

-----
(1) - лекарственный препарат, применяемый при лечении язвы желудка

Пергаментный свиток.

У сэра герцога Лиссойдэла был свиток пергамента.
История появления этого свитка брала своё начало в глубоком детстве герцога. Едва младенец, вынутый из материнского лона, огласил комнату громким криком, на пороге появилась хрупкая девушка-служанка, закутанная в плащ.
- Сэр Фэрроус упокоился нынче утром, - робко проговорила она, - и перед кончиной велел передать вновь родившемуся дитяти вот это...
Из-под полы плаща был извлечён смятый, сложенный вчетверо небольшой кусок светлого пергамента, перевязанный крест-накрест бичёвкой. Пергамент был положен в люльку с орущим младенцем, чтобы сопровождать сэра Лиссойдэла всю жизнь.

Надо сказать, что любопытство к свитку было у герцога неиссякаемое. Едва научившись читать, ребёнок попытался было развязать бичёвку и прочесть, но был застигнут врасплох старой нянькой. Миссис Литтлхоум в тот день немедля взяла розги и пребольно лупила мальчика по рукам, приговаривая:
- Это письмо можно открыть только перед смертью, сэр! Вы ведь не хотите прервать свою жизнь таким юным?

Годы шли. Умерла нянька Литтлхоум, а озорной мальчишка превратился в юного сэра Артура, герцога Лиссойдэла, героя турниров и ценителя прекрасных дам, а потемневший от времени пергаментный свиток лежал за пазухой, нераскрытый, сопровождая владельца в походах. И молодой герцог день ото дня укреплялся в поверье, что свиток действительно наделён магической силой, немедля принеся кончину прочитавшему.

Однажды старый герцог Уильям Лиссойдэл отправил 16-летнего сына к королю, с поручением доставить Его Величеству сведения о плаченном крестьянами оброке. По пути на юношу напали разбойники, отняв лошадь, оружие и мешочек с золотыми. Избитый, выползал он из оврага, сжимал в руке свиток и, предчувствуя скорую кончину, и уже готов был открыть, - но тут звёздное небо заволокло тучами, луна пропала из виду, и юноша побоялся умереть прямо на дороге, не разглядев в кромешной тьме заветного. А поутру его нашли крестьяне из соседней деревни, промыли раны, выходили, - и нужда в прочтении свитка пропала.

В 20 повзрослевший сэр Артур поступил на службу конюшим Его Высочества королевского брата. Там, выполняя прямые обязанности, он не гнушался помочь Его Высочеству и на супружеском ложе, исправно посещая опочивальню Её Высочества, пока супруг бывал в отлучке. Однажды королевский брат прибыл некстати, и молодой Лиссойдэл вынужден был скрыть своё присутствие у окна опочивальни, за тяжёлой бархатной портьерой. Дрожа от страха перед казнью, стоял он, голый, держал кончиками пальцев шероховатый пергамент и уже готов был прочесть, но вовремя сообразил: умри он сейчас, его бездыханный труп наверняка повесят на городской площади, в назидание всем изменникам и трусам королевства.

Женившись, сэр Артур позабыл было о свитке. Но прошёл год и, как это часто бывало в те далёкие времена, молодая герцогиня скончалась родами. Убитый горем, смотрел Лиссойдэл на покоившееся во гробе её бездыханное тело, теребил возложенные на белое покрывало кроваво-красные розы и хотел было сию минуту открыть свёрток... Детский крик из соседней комнаты отвлёк его. И герцог решил не искать смерть прежде, чем вырастит сына, - а вскоре женился вторично, и потребность в свёртке прошла.

Так, в наслаждаясь жизнью и одновременно боясь её, провёл герцог Лиссойдэл всю молодость и зрелость. Состарившись, гулял он по полям и лесам своего герцогства, всё также сжимал в руке пергамент, и всё чаще верил в магическую составляющую его содержания. А когда схватил воспаление лёгких, понял, что час свёртка настал. Непослушными старческими пальцами развязал он засаленную за 70 лет бичёвку и развернул пергамент, внимая косым строчкам крупного, размашистого почерка:

"Ты - идиот, который всю жизнь ждал смерти.
P.S. Через 200 лет бабы наденут штаны и пришьют себе яйца, а мужики смогут венчаться друг с другом, дабы сношаться в задницу.
P.P.S. Передай следующему.

Обида обуял сэра Лиссойдэл, прочитавшего первую строчку. Ужас охватил его, когда взгляд пробежался по второй, а от третьей рухнул смысл его жизни, вера в людей и высшее предназначение. Опускаясь на дубовый паркет пола, держался он за сердце и выкрикивал имя сына, моля передать свиток с назиданием первому родившемуся младенцу.

Куриные крылышки.

На дворе стоит промозглый осенний день, моросит холодный мерзкий дождь, а в магазинчике у остановки бомжеватого вида мужик покупает пакет куриных крылышек.

Крылышки-как крылышки, обычные, бройлерные. Придёт он сейчас домой, высыпет свою покупку в чашку, зачерпнёт из большой керамической банки большой щепоть соли. Посыпет какой-нибудь пряностью из пакета, и щедро сдобрит майонезом. Потом возьмёт сковороду побольше, раскалит в ней подсолнечное масло. Выложит крылышки и будет обжаривать их, переворачивая лопаткой до тех пор, пока хрустящая золотистая корочка не покроет каждую куриную конечность.

Потом он возьмёт кастрюльку, вскипятит в ней воду, бросит туда макарошек с полпачки и будет варить, облизываясь, отламывая и опуская в рот остывающую фалангу изжаренного крылышка. Вытащит макарошки из воды и, догрызая куриный хрящек, бросит в горячие мучные изделия кусок сливочного масла и меленько-меленько порубленную петрушечку с укропчиком.

А потом очистит луковочку, порежет её кольцами да в салатницу бросит. И помидорку туда красную, и перчинку, ярко-ярко жёлтую - осень, всё-таки. Посолит, маслецем зальёт.

И как сядет, как наложит себе макарошек полную тарелку, крылышками сверху сдобрит, и как навернёт с салатиком, прихлёбывая холодное пиво из большого запотевшего стакана - тяпница же! Хорошо...

Но на самом деле всё произошло не так. Он вышел из магазина и тут же, на остановке, скормил этот пакет крылышек бродячей собаке.

2012 г.