Путешественник

То ли рассказ, то ли очерк, то ли беллетризованная статья...

 

Утраченные и обретенные. Бесконечная история о Венерах Витали

 

В начале двухтысячных мне редко удавалось выбраться к Берцеву в гости, зато всегда находилось много тем для разговоров.

– Что это? – начинаю листать брошюру с изображением беломраморной скульптуры на обложке.

– Новая Володина любовь, – отвечает мне Ольга, его жена.

– Дама, приятная во всех отношениях, – смеется Берцев.

– Это та, которая в Русском музее стоит? – демонстрирую свою осведомленность.

– Она и не она.

– Это как?

– Тебе коротко или подробно рассказать, – Берцев хитро прищуривается.

Ага! Значит, есть, что рассказать.

– Давай подробно! Заодно, может, объяснишь, как статуя, которая выглядит как античная, вдруг в Русском музее оказалась? Вроде в его коллекцию собирают только произведения русских мастеров? А эта вся такая… как в Эрмитаже, в Греческом зале.

– «В Греческом зале, в Греческом зале», – не удержался от цитирования Берцев.

– Тут не только мрамор виноват, – продолжаю, – но и пропорции, соразмерность тела, естественность движения. Ну, обнажённая, разумеется, и прическа у нее, как у греческих богинь. Этакий типичный образчик того, что принято назвать высокой классикой.

– Ладно, подробно, так подробно. Что ты знаешь о Николае I?

– Э-э… Царь российский.

– Это все знают, – усмехается.

– Правил между двумя Александрами, – напрягаю память. – Кажется, между первым и вторым. Годы примерно… э-э…

– Угадала, – мы смеемся. – Так вот! Как в сказке, жил-был царь и было у него две дочери – Мария и Ольга. Пока они росли, царь занимался разными делами. Например, он подружился с неаполитанским королем, и тот подарил Николаю маленькую бронзовую статуэтку Венеры, найденную на раскопках Помпей. Не знаю, чем она так нашего императора поразила, потому что не сохранилась до наших дней. Может, я несколько вперед забегаю, но искусствоведы говорят, что подобных статуэток чуть не семь десятков по всему миру известно.

– Но та единственная, которая помпейская, наверное, самая-самая была? Правильно я понимаю? Царь-то, поди, произведениями искусства вполне избалован был!

– Опять угадала, – мы снова смеемся. – Так вот. Прошло какое-то время, и Николай I пришел своему любимому скульптору, которого он профессором Академии художеств сделал, Ивану Петровичу Витали с той самой помпейской статуэткой.

– Иван Петрович вроде как русский, но Витали… – вот вечно я встреваю да перебиваю!

– Итальянец. По происхождению. Настоящее имя что-то вроде Джованни. Но родился в Петербурге, вот его Иваном на Руси и назвали. Талантлив до гениальности! И ведь нигде не учился! Нет, учился, конечно. Он и родился в семье скульптора, и на занятиях в Академии художеств бывал, но скорее по знакомству. Систематического образования у него все-таки не было.

– Совсем как ты, – теперь смеемся мы с Ольгой. – Тоже художественного образования не получал, а вон сколько и из дерева всего повырезывал, и картин понарисовал.

– Короче! Попросил Николай Петрович мастера своего, чтобы сделал тот полноценную ростовую скульптуру, в смысле, в размер реального женского роста. Видать, и в самом деле та маленькая статуэтка очень хороша была, потому как другие, фотографии которых я потом смотрел, особого впечатления на меня не произвели. А Витали лестно, наверное, что император так к нему благоволил. Согласился, естественно.

Первую гипсовую модель Витали делал в классе скульптуры Академии художеств. Сколько натурщиц позировало, этого никто не знает. Говорят, даже жена Витали в качестве модели выступала. От каждой скульптор взял самое лучшее, самое совершенное! Удивительно: получиться-то должно было как в «Молекулярном кафе»! Знаешь такое?

– Па-а! Я ж вроде как с фантастами общаюсь, так что Варшавского знаю. Только там-то все самое вкусное в одно блюдо машина мешала, а тут, как я понимаю, этим гений занимался.

– В точку! Когда император гипсовую Венеру увидел… Боюсь, что фотографии этого передать не способны! Тут не только глазами видишь, но и руками ощущаешь красоту и совершенство. Анатомически абсолютно пропорциональна, с плавными изгибами тела. Очень живая поза, когда Венера, опираясь локотком на опору, чуть наклонилась, чтобы развязать тесемку сандалии. Кокетливый поворот головы, чуть манерно отставленный мизинец на руке. Который, кстати, едва разыскали.

– Кого? Мизинец едва разыскали?!

– Дойдем уже скоро и до него. А пока гипсовая Венера Покорила Николая Павловича до глубины души. И повелел он исполнить деву в мраморе. Так появилась мраморная Венера, которую сейчас называют первой, хотя на самом деле она стала второй после гипсовой. Ее-то царь и повелел поставить в Ротонде – императорской столовой Зимнего дворца. При следующем императоре она переехала в зал русской скульптуры Нового Эрмитажа. А когда создали Императорский Русский музей имени Александра III, Венеру переместили туда и включили в ставший классическим «Каталог Русского музея» Врангеля. Позднее она была выставлена в Академическом зале Михайловского дворца. В подвале этого же дворца она сохранялась в годы Великой Отечественной войны, а после вернулась на свое место в зале и в новые каталоги. У этой Венеры вполне спокойная и счастливая судьба. Ее-то Осипов и поместил на обложку своей книги, которую ты смотришь.

– Врангель – это который барон и военначальник? У этой? Значит, есть еще какая-то? А с автором книжки, Осипов который, ты, похоже, знаком лично? – посыпались из меня вопросы.

– Тпру, дорогая! Не гони! Врангель, который каталог составил, был искусствоведом и коллекционером, а барон, который у всех на слуху, его сын. Осипов же Дмитрий Владимирович – мой друг. Он-то и познакомил меня с этой прекрасной дамой. Точнее, когда знакомил, прекрасной ее назвать было сложно, но не будем бежать впереди коней. Знаешь ли ты, за что я люблю Николая I?

– За то, что он повелел Витали сделать эту статую?

– Угадала! Но не только за это. Еще за то, что умный был мужик, науку уважал и мужей ученых слушал! Вот порекомендовали ему несколько членов Петербургской академии наук одного немца, который электродвигатель изобрел. Как его в немецкой среде звали, сейчас и не вспомню, а по-русски стали Борисом Семеновичем называть. А фамилия у него Якоби. Он для русского престола много чего сделал. И телеграф разработал, который не символы передавал, а сразу буквы печатал, новый тип противокорабельных мин придумал. Но самое для нас главное, что он открыл гальванопластику!

– Ага, похоже, мы приближаемся к сути! Только можешь в двух словах уточнить, что это за зверь такой – «гальванопластика»?

– Вообще это раздел прикладной электрохимии, – подмигивает Берцев.

– Понимаю, – усмехаюсь. – Сразу все стало так понятно! Ты попроще – для ботаников.

– Попроще? Берется большая ванна, в нее с разных концов помещаются анод и катод. В ванну заливаются специальные реактивы, через которые пропускается электрический ток, – приступает Берцев к лекции.

– Извини, па, но поподробнее я просила про Венеру, а не про электрохимию. Что в результате получается?

– В результате на подоснову наносится слой металла, обычно меди, толщиной в несколько миллиметров. Он полностью повторяет рельеф поверхности, на которую наносится. Получается очень точная копия. Так были сделаны скульптуры на нефах Исаакиевского собора. То есть они внутри полые.

Николай I способствовал развитию всего этого дела. В Петербурге было открыто две гальванопластических мастерских. Одна – при литейных цехах герцога Лейхтенбергского, который позже зятем Николаю станет. А второй владел некто Иван Гамбургер.

– Как-как?!

– Гамбургер. К бутербродам никакого отношения не имел, если под бутербродом мы не имеем в виду гальванические пары, – Берцев весело подмигивает. – И звали его на самом деле, скорее всего, не Иваном, а тоже как-то по-немецки. Но тут как: живешь в России, изволь, батенька, русским именем прозываться.

Так вот, кроме мраморной, Николай Павлович повелел изготовить еще две гальванопластические копии. Знакомые историки и искусствоведы так и не смогли разобраться, почему две копии были заказаны двум разным мастерским. Подозреваю, что таким образом Николай за счет конкуренции хотел получить два идеальных результата.

Итак, первая копия была заказана мастерской Гамбургера. Немецкий мастер постарался на славу. Работа его была одобрена, и копия заняла место перед Ольгиным павильоном на Ольгином острове в Петергофе. Ее сейчас называют «Ольгиноостровской Венерой». Увы, но после Великой Отечественной войны эта скульптура пропала, и судьба ее до сих пор неизвестна. Только круглый пьедестал из гранита и остался.

– Но как же?.. Я только с конференции по историческим садам и паркам. Там моя однокурсница доклад делала по Петергофскому музею-заповеднику. Так вот на ее фотографиях Венера на месте.

– Не гони коней. Мы пока идем по утратам, потом перейдем к обретениям.

Гамбургеру царь потом заказал еще одну копию. Гальваник и ее выполнил, как говорится, на «отлично», «получил высочайшее одобрение». Эта копия была отправлена в дар дочери Николая I – королеве Вюртембергской Ольге Николаевне в Штутгарт, за что и получила название «Венеры Штутгартской».

– Целое семейство Венер, – шучу я.

– Угадала. Искусствоведы потом так их и стали называть. Но вернемся к Венере Штутгартской. Во время Второй мировой войны, когда земли Вюртемберг-Баден оказались оккупированы армией США, эта Венера тоже пропала из поля зрения историков, искусствоведов и коллекционеров. Насколько везло Гамбургеру с заказами на копии Венеры, настолько же не везло самим копиям.

Едем дальше. Заказ на вторую копию Венеры получило литейное заведение герцога Лейхтенбергского. Эта копия предназначалась старшей дочери императора Марии Николаевне. Здесь часть истории покрыта мраком. Эта работа Николая чем-то не удовлетворила, и он повелел изготовить другую копию. Что там произошло? Куда делась неудачная копия? Ничего не известно, но заказана была новая.

– А почему тогда не Гамбургеру? Ведь у него все хорошо выходило.

– Слушай, это тебе у Николая бы спросить надо. Говорю ж, что история там темная. Вроде как при изготовлении первой копии сам герцог болел и потому пригласил сделать копию самого Витали. Может, копия и понравилась, но Витали ее себе попросил, и царь пошел на уступку для любимого скульптора. А может, чисто по-родственному дал зятю возможность исправиться. Короче, копия сначала стояла в Зимнем дворце, где находилась мастерская герцога, потом переехала в Мариинский дворец, в котором жила Мария Николаевна с мужем. Вскоре они достроили усадьбу «Сергиевка», ставшую их родовым поместьем. Туда впоследствии, на первый этаж, в приемную Марии Николаевны и установили скульптуру, получившую название «Венеры Сергиевской».

Ни революция 1905, ни 1917 года «Сергиевку» не затронули, а вот в Академии художеств неграмотные большевики много чего уничтожили, в том числе и первую гипсовую модель Венеры, которая долгие годы служила экспонатом для студентов, обучавшихся рисунку и живописи.

В 1920 году вся усадьба с дворцом, постройками, парком перешла в ведение только что организованного Петергофского Биологического института. Так что коллекция скульптуры, которую герцоги Лейхтенбергские собирали несколько поколений, хоть немного и пограбленная, но осталась при институте. Впоследствии коллекцию пытались описать, атрибутировать, как это правильно называется, но не успели. Началась война. Не успели ни вывезти, ни как-то спрятать. Ничего не успели. А в августе 1941 через территорию усадьбы прошла передовая линия обороны Ораниенбаумского плацдарма.

 

Говорят, ничего не осталось. Осталось… Развалины, руины, обломки…

А вот теперь можно начать и про Осипова рассказывать, который после войны поступил учиться на биофак. Дирекция Биологического института организовала студенческие отряды для восстановления дворца и усадьбы.

И вот в июле 1960 из-под обломков извлекли сильно поврежденную статую Венеры. Как и полагается Венерам, у этой не было обеих рук. Повезло, что их потом тоже нашли. Даже нашли отломанный палец. Но и в таком виде скульптура поразила Осипова совершенством форм, красотой линий тела и живостью движения так же, как когда-то Николая I. Но что мог сделать студент? Даже аспирант? Только мечтать, что когда-нибудь… может быть… А пока бережно сохранить в сарае, желательно так, чтобы никто до нее как можно дольше не добрался.

Зато, когда в 1980 году Осипов стал директором института, тут-то он и развернулся. К тому времени, как мы познакомились, он уже сделал попытку восстановить две каменных вазы – вполне успешную. Теперь замахнулся и на Венеру. Бывают у людей разные заскоки, так вот Дмитрий Владимирович вбил себе в голову, что к 275-летнему юбилею Университета обязан восстановить скульптуру. На профессиональную реставрацию деньги нужны и немалые. Но где ж их взять? Дмитрий знал, что я руками умею работать, вот и позвал меня да друга моего кафедрального – Виктора Цыбулю, чтобы помогли деву в божеский вид привести.

А мы – что? Мы согласились. Любопытно же. Чтобы нам удобно работать было, издал директор распоряжение, согласно которому всем женщинам института в течение некоторого времени пришлось посещать мужской туалет, поскольку в женском имелась большая ванна. Там Осипов и поместил свою любимую Венеру и нас – двух физиков. Так вот, сначала кроме нас и Дмитрия Владимировича никто не был в курсе, что же на самом деле творилось в закрытом для всех помещении.

Днем там ничего не происходило. Венера лежала в ванне, обмотанная тряпьём, пропитанным кислотами и щелочами. Вечером приходили мы с Цыбулей и принимались за статую. Приходил и Осипов, который только и мог, что кормить нас да чаем поить, чтобы силы наши поддержать, поскольку засиживались мы там до последней электрички.

Это сложно объяснить, но, когда мы очищали скульптуру, придумывали, как приделать ей назад руки, словно медитировали. Про время совершенно забывали, усталости не чувствовали.

Осипов нашел консультантов в КГИОП – сложная такая аббревиатура, так и не выучил, как расшифровывается.

– Ой, ну, это ж совсем просто: Комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры, – выкладываю я.

– Да, именно так. Комитет… как-его-там? – и мы снова смеемся.

– Так вот, – продолжает Берцев. – Подсказали нам, какие шпильки-скобки нужны, чтобы руки назад приделать. Только их советы нам не совсем к месту были. Они ж сами статую не смотрели, просто излагали нам теорию соединения элементов гальванопластических копий. А нам это совсем не подходило. Ну, мы и приделали, как получилось. Отмыли Венеру, как смогли. Решил Осипов, что пора показать сотрудникам, а главное – сотрудницам, над чем мы там трудились. Надо Венеру из дамского заведения выносить. А я не говорил, что она тяжеленная?! Вдвоем с Цыбулей еле-еле ее поворачивали.

– Ты ж говорил, что гальванопластические – они полые внутри, – удивляюсь. – Разве не должны быть легкими?

– Не торопи! Все скажу. Так вот. Осипов нам и говорит: мол, вы и так такую ответственную работу исполнили, беречь себя надо, а не тяжести таскать. Сейчас рабочих, мол, пришлёт. Прислал. Работяги как Венеру увидели, обалдели, прикоснуться боятся. Но все же кое-как ее подняли, к выходу потащили. Мелкими шажками, лишь бы не уронить… В дверях запнулись-таки, за косяк зацепились, и… Видать, любой Венере без рук комфортнее. Отломили руку, пришлось обратно деву в дамскую комнату возвращать.

Теперь уж никак утаить не получалось. Увидеть – никто не успел, но работяги в каждой лаборатории потом чаю попили и не по одному разу. Зато и женщины перестали на директора за закрытие удобного туалета ругаться. Да называть стали Осипова Пигмалионом. Как Дмитрий Владимирович шел к нам, когда мы снова с рукой венериной разбирались, шептались: «Опять к своей Галатее пошел».

Так вот, поправили деву, припаяли руки покрепче. Последний раз прошлись тряпочками с полиролью по изящным обводам женской фигуры. Вытаскивали сами, без чужой помощи уже. Ну, и без проблем. Проблема ждала дальше, когда приемка придет…

30 апреля 1999 года пришла комиссия специалистов Государственного Русского музея принимать выполненные нами реставрационные работы, а заодно акт передачи в Петергоф оформлять, потому как за тамошним музеем-заповедником числилась гальванопластическая копия скульптуры И.П. Витали «Венера, снимающая сандалию». Жалко-то как! Осипов с этой Венерой со студенческой скамьи сроднился, можно сказать, мечту свою реализовал. Только обрел, а теперь предстояло расстаться.

– И забрали?

– А не забрали! Помнишь, Николай I сделал повторный заказ гальванопластической копии своему зятю, не приняв первую копию. А помнишь, ты спрашивала, должна ли она быть такой тяжелой? Так вот! Комиссии пришлось признать факт, давно ставший для нас очевидным, что перед ними стояла во всей своей красе не зарегистрированная в описях гальванопластическая копия, а… авторский бронзовый отлив Венеры Витали!

Так окончательно были утеряны следы гальванопластической копии, выполненной в литейной мастерской герцога Лейхтенбергского, зато появилась неизвестная до этого авторская копию, которая и осталась. И осталась она в Биологическом институте. Дмитрий Владимирович установил Венеру в зале заседаний Ученого совета института.

– Как хорошо, что эта история так хорошо закончилась! – радуюсь я.

– Так не закончилось, смеется Берцев. – Десять лет спустя генеральный директор государственного музея-заповедника «Петергоф» попросил разрешение сделать с Венеры Сергиевской форму для выполнения бронзовой копии, которую собирались заново установить на Ольгином острове взамен утраченной в годы войны. Разумеется, Осипов разрешил, и формы были изготовлены. В 2009 году, в Международный день музеев, установили новую бронзовую статую – копию «Венеры, снимающей сандалию» Витали – на сохранившемся историческом круглом гранитном пьедестале, около Ольгина павильона на Ольгином острове. Так вновь обрели Венеру Ольгиноостровскую.

– То есть на Ольгином острове новая Венера стоит? Не историческая?

– Именно так. А в благодарность реставраторы Русского музея провели патинирование Венеры Сергиевской, которая снова вернулась на своё место во дворце герцога Лейхтенбергского. Но и это ещё не вся история.

– Да она какая-то просто бесконечная получается!

– Да-а! Дело в том, что, когда изготавливают бронзовую скульптуру, технология требует, чтобы сначала были выполнены гипсовые фрагменты скульптуры, с которых потом и изготавливались формы для отлива этих фрагментов. Затем части соединяются между собой при помощи крепежных шпилек, как мы со своей Венерой и делали. Специальными приемами обрабатываются швы, полируют, патинируют и так далее, пока скульптура не будет готова. Разумеется, после получения бронзовой скульптуры все гипсовые части уничтожаются, чтобы не было возможности сделать несанкционированные копии. Но всё-таки Венера – богиня любви. Добрые отношения между участниками проекта копирования позволили Осипову получить согласие на то, чтобы гипсовые фрагменты не уничтожить, а собрать из них цельную гипсовую статую.

Новую Венеру составили из гипсовых кусочков, покрытие сделали под мрамор, назвали Венерой Румянцевской и передали в дар особняку Румянцева, что на Английской набережной.

Вот такая история утрат и обретений в семействе Венер Витали сложилась.

– Да, уж… – а что тут еще сказать.

– Но и это не конец! История-то бесконечная! – снова смеется Берцев. – После истории с обретением никому не известного авторского отлива искусствоведы предприняли усилия в поисках Венеры Штутгартской. Оказывается, Великая княгиня Ольга Николаевна увезла свою Венеру на Виллу Берг. Там скульптура и пережила военные годы. Оттуда после войны попала в городской штутгардский Лапидарий, где и находится по сей день. Правда, называют ее там просто «Купальщица» и состояние у нее не очень хорошее. Нас бы туда! Ей бы очень наш опыт реставрации пригодился.

Забавно, но и немцы поспособствовали приращению семейства Венер. Немецкий меценат Адольф Зиглох основал в Канштате – это маленький городок под Штутгардом – Минеральные купальни, где установил бронзовый отлив скульптуры, в качестве модели для которой послужила Венера Штутгартская. И назвали эту Венеру… – Берцев вопросительно смотрит на меня.

– Венерой Канштатской? – подхватываю я, и мы смеемся.

– Угадала! Вот теперь упомянуты все Венеры Витали, существующие на сегодняшний день. А реставрировать Венеру Сергиевскую мне понравилось, – смеется Берцев.

– Еще бы! – смеемся уже все.

 

Татьяна Берцева

Практика, рок и Евграфия (рабочее)

 

Вот он — самый замечательный итог самой проклятой практики! Нет, не красный диплом и даже не направление в интернатуру. Это билеты на концерт «Идолов идеала», полученный из рук самого Джо Доджера — моей сбывшейся мечты.

 

Тетка Евграфия наконец заткнулась. Все ее «твоя мать… горячая точка… ты обязана продолжить ее дело» я знала наизусть с детства. Однако было в ее словоизлияниях и рациональное зерно: главрач отправил дочку на практику в Германию, поэтому на отделении, где начинала карьеру хирурга моя мама и где до пенсии тетка работала старшей сестрой, освободилось местечко. Спасибо Евграфии — подсуетилась: профессору моему по спецкурсам капнула, Закрайнему — заву своему бывшему — звякнула, пристроила меня.

Всё хорошо, только велела тетка не раскрывать Закрайнему, кто моя мама. Что-то в прошлом не сложилось у мамы с ним. Еще, оказывается, Закрайний фанатично ненавидит рок, теперь придется ездить на практику в обычной куртке, не в кожаной косухе. Ерунда, прорвемся.

Собралась, пошла к Закрайнему на практику устраиваться. Смотрел он на меня, смотрел и как рявкнет:

— Мать кто?!

— Нет матери, не помню, маленькая была…

— Не юли! Была кем?!

— В горячей точке пропала.

— Кем была?! — Аж побагровел. — Не хирургом?

Руки опустились, лишь кивнула. А он на мои берцы уставился, что из-под брюк торчат. Не подумала. Зря.

— Не возьму! Иди в гинекологию.

Туда? Никогда! Как вспомню на той практике синее тельце новорожденного на фоне плаката улыбающегося младенца… Нет, только со взрослыми — их смерть не так неправильна. Машу головой.

— Завтра в восемь. Экзаменовать буду. Опоздаешь — сама виновата.

 

Без четверти восемь я в строгом костюме стояла у кабинета Закрайнего. Вместе со мной студент Паша. Разговорились, сдружились — в одну пропасть прыгаем.

Странно, он из военмеда, а на простые вопросы ответить не может, зато говорит быстро, четко, прям по уставу. Мне ничего сложного не досталось, хотя пару вопросов только в интернатуре изучают. Ерунда, прорвемся. Обидно, что Пашку Закрайний похвалил, в пример поставил, к себе взял. Меня назначил под начало некоей Грубиной. Судя по интонации, словно наказание назначал. Видать, у Грубиной отношения с ним не сложились, как когда-то у мамы.

Единственный проблеск улыбки увидела на его лице, когда он узнал, что спецкурс нам Добрин читал. Даже рекомендовал обращаться к нему за советами. Тут взгляд его уставился мне на грудь. Похолодела. Испугалась, что начнет клеить меня, но вдруг вспомнила, что на лацкане пиджака у меня значок с гитарой приколот. Прокол! Крах! Хорошо, документы на практику он мне уже заполнил.

Позвонила Доброву. Разумеется, Добряк согласился помогать.

— Сразу первый совет: никаких символов, никаких упоминаний рока.

Надо было вчера звонить. Хотя тетка предупреждала.

 

Со следующего дня полностью погружаюсь в работу, забыв о доме, институте, фактически живу на отделении. Исполняет все поручения Грубиной. Она таскает меня на осмотры, операции, учит правильно держать скальпель. Ерунда, прорвемся.

Пашка все время рядом. Закрайний дал ему трёх пациентов и пустил на самотек. Поэтому Пашка за нами хвостом ходит, слушает наставления Грубиной, раз Закрайнему не до него. Обидно: у Пашки три пациента, у меня ноль. Как учиться?

— Понимаешь, он меня терпеть не может, не сложились у нас с ним отношения, — призналась Грубина. — Я в первый рабочий день пришла в футболке с Цоем, а рок для Закрайнего, что красный плащ быку. Похоже, ты его чем-то… Видимо, хочет сорвать тебе практику.

Старый пень! Придется-таки выяснить отношения.

 

Главное — войти прямо, выглядеть уверенно. Закрайний — администратор, вот и буду давить бумажками. Он мне — тебе не обязательно, я ему Положение о практике. Он мне — там нет прямого указания, я ему — Программу практики. Он мне… не успел, я сверху договор практики положила.

— Хорошо, но пятерки тебе всё равно не видать, а угробишь — ищи другую профессию.

 

Евграфия звонит…

— Что? Какая авария? Какая машина? Ах, мотоцикл! — Деменция у нее что ли? Бред несет. В подворотне рок-клуба она какого-то байкера сбила. Он ее — понимаю, но она его… Хотя, это ж Евграфия! — Сама-то цела?

Теперь волнуюсь. Мне сейчас к ней не выбраться, пока практика.

— Проблемы? — возник рядом Пашка. — Сюда привезут: мы дежурная больница.

Следом возникла Грубина:

— Нас Закрайний вызывает.

Ого! Судя по виду Грубиной, где-то мы прокололись.

— Везут одного с аварии. Ее будет, — ткнул в меня зав. — От самого приемного покоя.

 

Ощущаю себя машиной: слой памяти — вспомнить все о первичном осмотре, порядке прохождения кабинетов, второй — запоминать симптомы, признаки, реакции. Третий — обрабатывать поступающие потоки, реводить в ответные действия. Всё на автомате, нельзя поддаться эмоциям, как бы страшно ни было. На отделении, пока пациента определяли в палату, успела заполнить половину электронной карты, когда кормили ужином — вторую, вместе с назначениями. Ради них звонила Доброву: он мои предложения одобрил, подробно рассказал о возможных осложнениях в ходе операции.

— Вы допустите меня к операции? — спрашиваю Грубину, рассказываю, что думаю о ходе лечения.

Да-да-да! Допустит. Случай простой, и она рядом будет. Наконец я возьму скальпель в руки! Хотя иглы нужнее будут.

Пашка давно рядом не появлялся. Даже странно. Или у меня внутренне время так исказилось?

На следующий день после операции, утром, проспав ночь на сидячем диванчике с надписью «хиротд3», я осознала, что мой пациент — Джо Доджер! Похоже, Грубина тоже это осознала. Обе возрадовались, что Закрайний так не любит рок. Бросилась вызванивать тетку Евграфию.

Всё хорошо, что хорошо заканчивается, как практика, по которой осталось лишь дописать отчет. Вдруг выясняется, что рекомендации в карту пациента внесены Пашкой. Типа он все придумал, назначил, расписал. Наверное, я тогда так ухайдокалась, что забыла выйти из личного кабинета. Дура! Тут даже Грубина не поможет, раз в карте от имени Пашки записано. И Пашка на последней конференции отделения претензии предъявил. Друг называется!

Грубина — классная! Потребовала пригласить Закрайнего, устроить опрос. Оба должны рассказать, как и какой диагноз поставили, какой и почему назначен план лечения, что и как сделано, какие результаты.

Пашка бойко отвечал, что было записано в карточку, но на объяснениях плыл. Разумеется, я ответила на вопросы, рассказала ход операции, о проблемах восстановления и рекомендациях на реабилитационный период.

«Вы же не сказали, что мне еще и это выучить надо», — жалобно глядя на Закрайнего проныл Пашка. Закрайний так и взвился, готовый прибить Пашку. Это стало началом конца обоих.

Пашке поставили трояк, Закрайний написал заявление на пенсию. А я получила все, что хотела, даже много больше. Вот только тетка Евграфия после той аварии совсем свихнулась и стала такой крутой рокершей, что я бы позавидовала, если бы ни Джо рядом.

 

 

 

 

НОЧЬЮ

 

Костер. Друзья. Гитара. Песня. Тепло и уют огня, умиротворение и спокойствие. Дождь, прошелестев мокрым плащом, пытается пристроиться в круг. Но Дождь не умеет сидеть, поэтому он быстро уходит.

Солнце окончательно скрылось, и сумерки, густея на глазах, потекли по острову. Совсем стемнело. Еще пара песен, и все разойдутся спать. А пока доброе пламя ограждает поющих кругом света от мрака ночи.

Замолкла песня, зашевелились фигуры вокруг костра. А гитарный перебор продолжает звучать, предвещая новую песню. Стоит поднять глаза от огня, взгляд проваливается в темноту. Скользит в черноте ночи, не в силах зацепиться за какой-нибудь предмет. Погружается все глубже в бездонную пустоту ночного мрака.

Вспышкой падающей звезды врывается воспоминание.

 

* * *

Тоже поход. Тоже вечер. Только солнце еще висит над самым горизонтом, и многое еще можно разглядеть вокруг.

Река уже в ночной тени. Тягучая, маслянистая поверхность воды зеркально спокойна. Безмолвие и чернильно-черная пустота рядом с берегом.

Хочется смыть усталость ходового дня. Каждый вечер Она вступала в нежные соленые объятия Моря, которое ласковыми своими ладонями поддерживало обессилившее тело, соленым своим языком слизывало соленый пот, баюкало Ее на своей спине, даря отдых и покой.

Она скидывает одежду и легко соскальзывает в воду, черную воду, не Моря, но реки. Скользит и скользит в черноту воды, не находя, за что зацепиться. Погружается все глубже и глубже в бездонную пустоту речного мрака. Вода расступается, не задерживая движения тела на пути в бездну. И нет теплых, упругих, соленых волн, дельфинами выталкивавших Ее на поверхность, когда купалась Она в Море. Есть бесконечное погружение в холодный мрак, скользкими, ледяными руками хватающий за неожиданно бессильное тело. А вода все расступается. Черные руки тянут и тянут Ее ко дну, которого нет, в свой мир, который не Ее мир. И, чем глубже затягивает река, чем холоднее черные руки живущих под водой, тем сильнее ужас, охвативший мозг и сковавший тело. И не крикнешь под водой, нет там воздуха, чтобы вдохнуть. Только мрак, только холодные, мерзкие пальцы, цепляющиеся за ноги, опутывающие тело, не дающие шевелиться и не пускающие обратно, наверх. Туда, где еще не успело сесть солнце.

Она не помнит, как вынырнула. Память работает с того момента, когда Она, цепляясь окоченевшими от ужаса пальцами за камни, уже наползла грудью на берег, стремясь скорее высвободиться из черных объятий рук мрака, холодных и скользких, еще удерживающих Ее за ноги…

 

* * *

Вздох облегчения. Взгляд возвращается из темноты ночи к костру. Веселая игра язычков пламени на углях быстро прогоняет детский страх, и тот прячется в самый дальний, недоступный свету уголок сознания. Воспоминание мимолетно – еще не отзвучала песня.

Костер. Друзья. Гитара. Что еще нужно? Можно плотнее прижаться к боку соседа, чтобы ночной холод не мог забраться под штормовку. Можно улыбнуться сидящему напротив, чтобы тот согрел тебя ответной улыбкой. А можно просто петь со всеми и ни о чем не думать. Обычный счастливый походный вечер.

Обычный…

 

* * *

— Ты готова? Идем! — голос Эри звучит чуть сурово.

Она поднимает глаза от костра и смотрит на Королеву. Неожиданно взгляд срывается в ночь, детский ужас промелькнувшего видения ударяет из прошлого.

— Я не смогу, Эри, я боюсь!

— Ты должна перебороть себя. Помни — я рядом. Если что, я прыгну за тобой. Идем! В конце концов и Он будет там…

Три темных фигуры в темноте ночи движутся по затопленному темнотой острову. Глаза, привыкшие к ночному сумраку, различают камни и щелья, деревья и тягучую, маслянистую поверхность воды.

— Эри, я не сумею! Не смогу!

— Сможешь, я рядом.

Третий молчит.

— Здесь? — спрашивает Эри.

— Нет, дальше, —  Она радуется любой возможности оттянуть хоть на миг то, что должно быть.

— По-моему, тут хорошо, — говорит третий.

— Нет, дальше, — Ее голос звучит упрямо, почти капризно.

— Вам виднее, — соглашается третий.

“Зачем Он здесь? Не хочу, чтобы Он видел мой страх! Зачем Королева позвала его?!”

— Пришли! — вздыхает Она, а страх уже держит на сердце свои цепкие пальцы.

— Абис, костер будет здесь! — это Эри. — А ты готовься.

Ночная прохлада охватила прикрытое тонкой туникой тело. Невольный взгляд, брошенный в сторону воды, —  и страх начинает сжимать потихонечку пальцы. Медленно, почти незаметно, но неотвратимо.

— Эри!

— Молчи! — оборвала Королева.

Костер разгорелся сразу. Абис знает свое дело. Эри тоже.

Она почти не слышала творимых Эри заклятий, пытаясь отгородиться от черноты, сосредоточиться на обряде, на словах, которые должно произнести в должный момент.

— Иди! — приказывает Королева.

Она решительно отходит от костра, скидывает тунику, делает шаг в воду… И останавливается, ощутив прикосновение холодной водной руки.

— Эри! — и совсем упавшим голосом, — не могу!

— Иди! — словно плетью по обнаженной спине, потом тише, мягче, — я рядом, я прыгну за тобой …

Она стоит, не в силах заставить себя сделать еще хоть один шаг в эту затягивающую черноту, где Ее ждут ледяные руки, чтобы затянуть в свою бездну, свой мир, который не Ее мир.

— Оставь Ее здесь, со всеми Ее страхами. Иди! — Эри уже не пытается заклинать.

“Оставить Ее, оставить!” — молится Она, глотая в бессилии слезы, соленые, словно Море.

Вот оно! Она выдирает Ее из себя, молча крича от боли! В груди пустота, сердце остановилось, дыхание замерло. Оглушенная собственным ментальным криком, Она падает в воду.

Вода расступается. Бесконечное погружение во мрак… неожиданно бессильное тело. Только мрак, только холодные, мерзкие пальцы, цепляющиеся, опутывающие, не дающие шевелиться и не отпускающие обратно. И солнце там уже село. Только мерцает звездочка обрядового костра. Под руками камень берега. Первый вдох звучит как всхлип. Первый удар сердца разрывает пустоту в груди.

Эри набрасывает ей на плечи плащ, ведет к костру.

— Кто ты? — вопрошает Королева.

— Терри!

— Кто ты?

— Свободная!

И снова Эри сплетает заклинания и руны, призывая в свидетели Небо, Ветер, Ладогу, Звезды, Огонь и… Абиса.

Но Терри не слушает ее. Внутри замерла огромная черная пустота, изредка тревожимая ударами сердца. Нет даже мыслей, только всепоглощающая пустота, от которой перехватывает дыхание.

Обряд рождения завершен. Эри распускает Терри волосы и отходит в темноту. Терри без сил опускается перед костром на колени, смотрит в огонь. Пустота гложет ее. В ней ничего нет. Только жаркое пламя перед глазами.

Постепенно костер согревает тело. Сердце бьется ровнее и увереннее.

“Да, пустота. Еще ничего нет. Ведь Я только что рождена! Откуда чему-то быть, если Я еще не жила?”

Костер горит ярко, ровно. Абис знает свое дело. Абис?! Пламя отражается в его глазах. Или это внутренний огонь его сути:

“Он был здесь все время? Он видел мой страх: Нет, не мой, Ее. Но понял ли Он, что Я — это не Она?!”

Огонь его глаз вливается в пустоту ее души и заполняет ее. И этот огонь начинает полыхать внутри, обжигая ее. Испугавшись этого огня, Терри уходит в холод ночи. Долго сидит она на камне, над самой водой. Теперь уже не такой страшной, потому что в нее не надо больше входить.

Эри мягко трогает за плечо:

— Все кончилось, идем к костру. Рождение надо отметить.

Втроем они сидят у догорающего костра.

— Пусто, пусто внутри, — говорит Терри. — Теперь я свободна. Но я не знаю, что мне делать с этой свободой! Я не умею ею пользоваться.

— Мы научим тебя, — отвечает Эри. — Мы будем рядом с тобой.

Третий молчит.

Третий? Абис. Свидетель…

 

 

 

 

 

 

Это рассказ, который я написала для последней недели.

 

В нем я касаюсь темы, которой долгое время касаться не могла. Мне и сейчас безумно тяжело, но я все-таки это сделала. А как иначе оставить память?!

 

И только что я узнала, что сработала магия Рождественского Декамерона: этот рассказ в числе четырех вошел в приложение к одной книге. Все четыре текста уже в макете. Кстати, еще одним из вошедших туда текстов стала сказка о том, откуда берутся новогодние елки.

 

 

И в походах бывают праздники

 

Поход в этом году начался неудачно.

Вроде сначала порадовало, что легко нашли машину, которая подкинула нас до моста над Керетью. Пока ехали, небо решило нас испытать и затянулось тучами. Высадились на исходную точку уже под дождем, байдарки собирали под дождем — мало приятного. Мест под палатки на стоянке оказалось тоже негусто, так что пришлось на первую ночь утрамбовываться в три палатки вместо пяти.

Первый ходовой день выдался тяжелым из-за ветра. Сначала три километра по Керети — еще куда ни шло, а дальше предстояло пересечь большое Варацкое озеро. Ветер дул с севера, и идти нам надо было как раз на север.

— Смотрите, — показывал по карте отец, уже много лет бессменный наш Капитан. — На выходе в озеро мы оказываемся прикрыты от ветра островом. Обойдем его справа. Тогда, когда этот остров кончится, мы окажемся под прикрытием следующего. Конечно, вначале нас маленько потреплет, но тут всего-то метров двести. Потом еще столько же и коренной берег. Так что мы почти всё время будем прикрыты от ветра. Главное, чтобы вправо не уйти далеко, а то не найдем вход в реку. Вперед! Играем.

Давным-давно отец придумал такую игру, когда требовалось дойти до нужной точки кратчайшим путем. Сейчас в роли такой точки выступал исток Керети из Варацкого озера.

Даже идя подветренным берегом мы постоянно вынуждены были преодолевать сопротивление воздуха и приличную волну. Дневной переход нас изрядно вымотал, но задачу мы выполнили и на обед пристали уже в русле реки. Пока готовился обед, разглядывали видневшийся впереди порог. Горячий дежурный супчик из пакетов быстро поднял всем настроение, и порог уже не казался страшным — так, небольшая шивера[1] с хорошо видимым руслом. Водитель, который нас вчера вез, рассказал, что сразу за озером будет порог под названием Карьюшка, а за ним Кереть разольется в плёс Карьюшка, где нам надо придерживаться северного берега. Дальше с плёса Кереть сливается порогом, который прозвали Краснобыстрым.

— Почему «Быстрый», догадываюсь, — осмелилась я встрять в разговоры взрослых. Все-таки в шестнадцать лет я еще не считала себя вправе вести себя вровень со старшими, хотя они вроде как принимали меня равной. — А почему «Красно»?

— Потому как кросиво тамо, — сильно выпячивая букву «о» ответил водитель.

Порог оказался и в самом деле сложным: протяженностью около полукилометра, первые метров двести он был зажат между высоких берегов и клокотал, что кипящий котел. Ровные языки сливов располагались под разными берегами, и было совершенно непонятно, как при таком течении успеть пересечь русло почти поперек, чтобы войти в хороший слив под другим берегом.

— Ну что, будем играть в змейку на пороге? — Папа даже в таком сложном мероприятии старался найти развлекательный элемент. Так я думала в юности, а потом поняла, что все эти приключения на самом деле были для него игрой. Вся жизнь воспринималась им как одна занимательная игра.

Порог просмотрели до конца. После двухсот метров непрерывного кипения по камням река почти под прямым углом поворачивала вправо и расширялась. Стоило зазеваться, и течение норовило унести зеваку в каменные насыпи под левым берегом и там истереть в лохмотья, протащив по каменной терке дна.

Решили, что сначала попробует пройти Капитан на новой байдарке Полковника Жени. Разумеется, с самим Женей в качестве напарника.

Почему Женю прозвали Полковником? Потому что он и был настоящим полковником, служил в армии, в танковых войсках. Про него говорили, что он какие-то танковые состязания постоянно выигрывал. Только и он вдруг, как многие до того в нашей компании, решил попробовать свои силы в байдарочном походе. То есть это был его первый поход. Потому и байда у него была новая, воды до того не видавшая. Зато спасжилеты у него были особенные, словно синтетической немокнущей ватой набитые. Оказывается, такие входили в комплект танкового имущества. Полковник все хотел проверить их в деле: действительно ли так хорошо на воде держат и не промокают, как в инструкции обещано.

Байдарку разгрузили, подняли рулевое перо, чтобы не цеплялось за подводные препятствия. Капитан с Полковником облачились в танковые спасжилеты и приготовились к отплытию. Мы — все остальные — с фотоаппаратами растянулись вдоль самых интересных мест порога. Поймать эффектный кадр — мечта любого походника. Вот только узнать, получилось ли что-нибудь, можно было только после похода. Хотя папа и порывался уже года три взять в поход реактивы для проявки пленки, чтобы проявлять ее сразу и потом не волноваться, что засветится случайно. Но пока так до сих пор и не собрался.

Байда неторопливо скатилась в первый слив, и тут же заработали весла, выгоняя лодку под другой берег. Едва успели, корму доворачивали уже в следующей струе. И снова активное мельтешение весел, крики «Табань!», «Левым! Левым!» Пройден еще один поворот зигзага единственно возможного пути.

Я стояла в таком месте, что мне было видно и начало порога, и буруны вокруг камня на повороте. Фотографировать в спину я не стала и просто смотрела, как папа пытается выводить байду в струю. То ли они не заметили камня под водой, то ли просто не успели вывернуть, но лодка проскреблась бортом о препятствие, и ее стало разворачивать поперек течения. С того незамеченного камня байду снесло, прибило боком к огромному валуну на выходе из струи. Ровно серединой прижало лодку к камню, и летящие с двух сторон мощные потоки воды начали гнуть байду, пытаясь если не разломить ее на две части, то хотя бы просто обернуть вокруг камня.

Никто уже не фотографировал. Все спешили вниз по течению, чтобы как-то помочь. Мне было так страшно за папу, что я отвернулась, чтобы не видеть, хотя в глубине души была уверена, что он справится. Он всегда со всем справлялся играючи. Справится и сейчас.

Так и произошло. Полковник умудрился докинуть причальную веревку до берега, где ее подхватили и стали тянуть. А Капитан умудрился встать на кильсоне — опорной раме каркаса, чтобы оттолкнуться от камня ногой. И искореженная лодка соскользнула с валуна. Снова взвились мельницами весла, к ним добавились усилия бурлаков, тянувших за чалку. Еще чуть-чуть, и байда встала у берега, в маленькой, только-только размером с байду, тихой заводи. Капитан с Полковником выбрались на берег и единодушно заявили, что пройти порог невозможно, надо проводить. Остаток дня взрослые занимались проводкой лодок, а я перетаскивала те вещи, которые мне было под силу поднять.

Вечером подвели итоги дня. Все старые байдарки в порядке, только у «Крылатой щуки» в одном месте сорвало проклейку вдоль стрингера — одного из ребер лодочного каркаса. Капитан заклеил ее, и она стала как новенькая. А вот новенькая байда Полковника Жени превратилась в сильно потрепанную: треснул кильсон, лопнул шпангоут, погнуто несколько стрингеров. По шкуре словно железной карщеткой прошлись там, где байду терло об камень. Пришлось на завтра объявить дневку, чтобы починить, что получится.

Вот такая проблема возникла в самом начале похода, но надо идти дальше. Назад возвращаться сложнее и смысла особого нет. Даже если и доберемся против течения обратно до моста, машины там раз в неделю появляются, если не реже.

 

На дневке Капитан с Полковником занимались ремонтом полковничьей байды, женщины проводили инвентаризацию продуктов и составляли меню на время до ближайшей деревни с магазином.

Тут ведь места такие дикие, что не в каждом селе постоянный магазин имеется. В некоторые автолавка раз или два в неделю наведывается. Хорошо, если рядом с поселком железная дорога есть, даже если поезда здесь и не останавливаются. Машинисты знают ситуацию и специально тормозят, а проводники на ходу выдают людям заранее заказанные продукты и забирают деньги.

Такая жизнь мне казалась аналогом западных вестернов, с их трудностями и приключениями. Я — родившаяся и выросшая в огромном городе — радовалась, что могу прикоснуться к этой экзотике и посмотреть на нее вблизи. А вот что мне совершенно не приходило в голову — посмотреть с этой же точки зрения на наши походы. Скорее я воспринимала их как выезд с отцом на большой праздник, который длится целый месяц.

Своего имени у байдарки Полковника Жени не было, но поскольку занимались сейчас только ею, то всем и так было ясно, о какой байде речь. Тем более, что остальные можно было и по именам называть.

 

***

 

Помню, мне было четыре года, когда я не просто лето провела в лесу на берегу озера, а мы впервые пошли на байдарках. Тогда нас ходило три семьи с детьми примерно одного возраста. Афа была на три месяца старше меня, а в том возрасте это существенная разница. Афой ее прозвали по фамилии, чтобы как-то нас различать, потому что обеих звали Танями. Меня звали Берцушкой. Третьим был Михрян. Он казался нам совсем малышом, поскольку был аж на полгода младше меня.  Понятно, что детей надо было как-то развлекать. Хотя походная жизнь уже сама по себе развлечение для любого возраста, тем не менее самые яркие впечатления из тех детских походов остались у меня от праздников.

На реке Плюссе к нам должен был прийти Нептун. Родители заранее готовили нас ко Дню Нептуна. Мы с Афой низали себе бусы из ягод рябины. Разумеется, бусы она набирала быстрее, чему я сильно завидовала. Зато папа подготовил мне более пушистую юбку из папоротниковых листьев, так что тут, наверное, она мне завидовала.

Нептун приплыл на связанном из бревен плоту. Нас мгновенно нарядили в папоротниковые юбки, мы накрутили на шеи бусы из рябины и робко остановились у палаток, испуганные приходом столь важной личности и готовые в любой момент юркнуть обратно в палатки. Однако Нептун оказался веселым дядькой. Он проверил, как мы умеем прыгать и кружиться. Мы почитали ему стишки. Потом Нептун посадил нас на свой плот и немножко покатал по реке. Еще мы потом с этого плота купались. Это так весело — прыгать в реку там, где вода сразу до подмышек и не надо долго заходить.

А самое главное — Нептун тогда сказал, что у каждой лодки, чтобы она не утонула, должно быть имя, и разрешил нам с подружкой окрестить наши лодки. Как я завидовала, когда Афа придумала для своей такое быстрое имя «Стрела»! Чуть не расплакалась: стрела — это ведь так просто, и почему мне первой на ум не пришло. Но стыдно перед Нептуном из-за такого реветь. Стала моя байда называться «Ягодкой». На носу каждой лодки написали название. На моей папа еще нарисовал кустик лесной земляники. Красивая картинка примирила меня с не самым звучным названием.

Было очень жалко, что Нептун не питался человеческой едой и не остался на ужин. Зато он оставил нам лишнюю банку сгущенки. Обычно по утрам нам доставалось лишь ополоснуть чаем банку из-под сгущенки, которую клали в кашу. А тут целая банка, из которой можно есть прямо ложкой. Папа тогда обстругал палочки, как для мороженного, и предложил пользоваться ими, потому что ложка большая и не лезет в рот целиком, а палочки можно окунать в сгущенку и потом обсасывать. Получилось гораздо лучше, потому что деревяшка будто впитывала в себя вкуснятину, и потом ее можно было долго еще посасывать, ощущая на языке сладость. Разве такое забудешь?!

 

***

 

Когда мне было шесть, родители решили сплавляться по реке Белой, что на Урале. В том походе папа научил меня не бояться змей, которых на берегу водилось очень много. Помню, что едва высадившись на берег, родители обходили место предполагаемой стоянки с громким топотом и только потом высаживали из лодок нас — детей. Папа умел хорошо вырезывать из дерева что угодно, начиная с ложки и заканчивая скульптурой Аполлона. Он каждому из нас вырезал по палке-посоху, с которыми мы должны были ходить на стоянке. Теперь-то я понимаю, что это делалось для безопасности от змей, но тогда у всего младшего поколения сыграло детское упрямство.

— Мы же не дедушки-бабушки какие-нибудь старые-немощные, чтобы с палочками ходить! — выдвинула тогда Афа весомый, как мне казалось, аргумент.

— Странники и путешественники всегда ходили с посохами, — возразил мой папа. — Даже очень молодые. Не для того, чтобы опираться, хотя посохи и для этого годились. Посох — это знак принадлежности человека к клану путешествующих. Сам Хозяин Белой реки без посоха никогда из дома не выходит.

Так впервые прозвучало для нас это пугающее, но и заманчивое словосочетание «Хозяин Белой реки». Мы поняли, что это не Нептун. А мне почему-то показалось, что Хозяин гораздо важнее какого-то просто Нептуна. Никто не мог сказать, когда Хозяин к нам заглянет. Река длинная, вокруг горы, дел у Хозяина много. Да и зачем ему к нам заглядывать? Люди для него никто, он их и не замечает, если они ничего не портят и хорошо себя ведут. Зная это, мы очень старались быть послушными, в том числе приучились по берегу ходить с посохами.

День шел за днем, уже полмаршрута пройдено. Впереди ждет Капова пещера – одна из самых известных пещер Урала, поскольку в ней есть рисунки, выполненные доисторическим человеком. За походными буднями Хозяин Белой реки отошел на второй план. Мы помнили, что он где-то есть, по-прежнему старались быть хорошими, но и всё.

Как-то утром я вышла из палатки на галечный пляжик у лагеря, чтобы умыться с утра. Глядь, на другом берегу в кустах кто-то большой и непонятный шевелится. На человека похож и не похож: вместо лица берестяная личина, на голове огромные разветвленные рога, одежа до самой земли спускается, как шуба у бояр. В одной руке держит огромный щит чуть не в рост, в другой — длинный посох, еще и меч на боку. Стоит и на меня смотрит. А я стою и смотрю на него. С перепугу забыла про все на свете.

— Кто такая?! — донесся до меня голос чудища с того берега.

— Таня я… Берцушка… Мы тут с родителями на байдарках плывем.

— Ну-ка, позови сюда родителей!

Так я первая встретила Хозяина Белой реки и очень гордилась, что быстро сумела всех собрать и на берег привести. Была у нас в том походе одна новая лодка — новые люди к нашей компании присоединились. Вот эту новую лодку на другой берег за гостем дорогим и отправили, к нам перевезти. Стало чудище в лодку спускаться, махнуло щитом с посохом, мечом за борт зацепилось да и опрокинуло лодку. Пришлось срочно ставить на воду другую.

Снова для нас — детей — праздник. Пока Хозяин Белой реки нас расспрашивал, вытащили и подтонувшую байду. Тогда я совершила второй смелый поступок: задала Хозяину вопрос.

— Вот почему ты — реки хозяин, а без лодки на другой берег попасть не можешь?

— Могу, — ответил тогда гость. — Просто проверить хотел, насколько ваши утлые суденышки надежны? Та первая лодка еще не принята в братство байдарок, потому и не признала меня. Чья лодка будет?! Надо имя ей дать, чтобы другие байды ее в своей компании знали.

Хозяин Белой реки налил каждому в кружку волшебной воды, нарек ту байду «Быстрой семгой» и велел на тщательно облить борта той водой. Нас — детей — родители первыми пустили поливать, потом плеснули из своих кружек, а когда всё закончилось, Хозяина Белой реки нигде не было. Мы и на реке посмотрели, даже в палатках. Только в одной дремал Афин папа, которому с утра нездоровилось, поэтому он весь день из палатки не вылезал. Он очень расстроился, что мы не позвали его на такую важную встречу и он не увидел такого интересного гостя.

 

*** 

 

С тех пор и повелось, если в поход приходит новая лодка, обязательно в начале путешествия надо дать ей имя. Полковник Женя об этом не знал. Вот его безымянной байдарке в первом же пороге и досталось.

Странное ощущение: с одной стороны, мне уже шестнадцать, и я не верю ни в леших, ни в Деда Мороза, а с другой — с детства вросло в меня убеждение, что байдарка — такой же равноправный член команды, как любой человек. Более того, именно ей мы обязаны возможностью путешествовать. Соответственно, она имеет полное право на свое собственное имя. Слишком я привыкла с самого детства, что каждая лодка у нас как-то прозывалась. И в дневниках записывали, мол, экипаж «Вьюнка» нашел хорошее место для стоянки, а «Стройный бегемот» опять в пороге поломал рули.

Вот я вечером за ужином и озвучила свою мысль, что надо бы Женину байдарку покрестить, имя ей дать. К моему удивлению, Капитан первый меня поддержал и взрослые с энтузиазмом приняли мое предложение. Было решено на ближайшей дневке устроить праздник крещения байдарки.

 

Праздники в походе готовятся небыстро. Уже прошли мы всю Кереть до конца, вышли в Керетскую губу Белого моря. Остались за кормой острова Горелый и Средний, формирующие Керетскую дельту. Оставляя по правую руку огромный одноименный остров Кереть и небольшой по сравнению с ним Большой Горелый мы вышли в Чупинскую губу. Встали на южном берегу в небольшом заливчике, образованном мелким полуостровом, соединявшимся с коренным берегом узкой перемычкой, не затоплявшейся даже в самый высокий прилив. Лагерь поставили недалеко от ручья с пресной водой. Это очень важный момент для путешествия по воде, которую нельзя пить. Конечно, за те несколько лет, что мы ходили по Белому морю, мы научились добывать питьевую воду, но с проточной — из ручья — ничто не сравнится.

 

Вот когда я окончательно убедилась, что взрослые на самом деле воспринимают меня на равных, когда наши дамы — очень даже умные и солидные, все кандидаты разных наук — предложили мне присоединиться к ним и исполнить на крещении танец русалок. В свободное время мы уходили из лагеря, чтобы придумать и отрепетировать танец.

Позже я заметила, что и другие время от времени то в палатке уединяются, то тоже подальше отходят. Капитан уже написал очередное стихотворение. Да, мой папа не только руководил нашими походами, не только умел всё чинить, мастерить и резать по дереву, он еще и писал стихи. Один Полковник Женя продолжал все свободное время проводить либо с книжкой, либо делал записи в походном дневнике. Мне даже как-то неловко за него было: все тут готовятся к празднику в честь его байдарки, а он…

 

И вот наступила долгожданная дневка. С самого утра женщины занялись стряпней у костра, чтобы сотворить праздничный ужин. Готовка на костре меня всегда восхищала: это же жизнь как у настоящих индейцев, книгами о которых я зачитывалась. В честь праздника было поставлено тесто на блины. Печь блины на углях — это отдельный праздник! Тут и сам процесс захватывает: ведь вокруг живой огонь, на который можно смотреть бесконечно. И ожидание вкусного ужина тоже достаточно увлекательно.

Вдруг раздался пронзительный перезвон: Капитан стучал ложкой по стенке котелка — подавал знак собраться. Это был первый звонок, как в театре. Все бросились по палаткам, кто за костюмом, кто за гитарой, кто за чем. Второй звонок, и мы собираемся на берегу, рядом с байдаркой — виновницей торжества. Нам определенно требуется время до третьего звонка, чтобы успеть друг друга перефотографировать и обсудить, кто что придумал.

Мы с дамами собирались танцевать наш русалочий танец в тельняшках. Это сейчас в магазинах можно купить декоративные полосатые футболки, выдаваемые за тельняшки, любого размера, а тогда это были настоящие морские тельняшки, предназначенные для крупных сильных мужчин, так что на нас они смотрелись платьями. А русалочьи хвосты мы изобразили, надев болотные сапоги.

Наш гитарист начал играть заранее оговоренную мелодию, и мы принялись изображать фигуры танца. Об одном не подумали, что танцевать в тяжеленных, норовящих остаться на месте болотниках окажется не очень удобно. Зато как это было смешно! С первыми же па сапоги начали сползать, а ноги заплетаться, народ захихикал. Гитара тоже засмеялась, и мелодия споткнулась. Мы успели подтянуть голенища повыше и приступить к следующему па. Однако сапоги к нему приступать отказались, вызвав новую волну смеха. Несколько минут мы еще побарахтались, потом скинули сапоги прочь и дотанцевали без них. Затем были байки, песни, стихи.

Все ждали. Мы все ждали и посматривали на Капитана. Мы же все понимали, что только он должен сыграть роль Морского Царя и окрестить байду.

— Мне, конечно, лестно, что вы считаете меня достойным изобразить Его Морское Величество, — ответил Капитан на прямой вопрос. — Только посудите сами, я просто капитан. Поэтому и разрешите мне просто издать по нашей флотилии внутренний приказ о поименовании полковничьей лодки так-то и так-то.

— Приказ, говоришь? — поднялся Полковник Женя. — Есть у меня один приказ. — Женя достал книжечку походного дневника, раскрыл ее на нужном месте, вдохнул поглубже и начал читать.

Дальше привожу целиком выписку из дневника:

«Совершенно секретно

 

МИНИСТЕРСТВО МОРЕЙ И ОКЕАНОВ СССР

 

ПРИКАЗ

от 28 июля 1985 г. N 0011

 

О досрочном присвоении офицерских званий

 

Приказываю:

 

1. В соответствии с подпунктом «Ё» пункта Ы статьи Э Положения о порядке прохождения байдарочной службы, утвержденного Указом Совета китов и моржей Советского Союза (Собрание законодательства Мирового океана) ввести в последовательность званий офицерского состава по маломерному байдарочному флоту морское звание Адмирала маломерного байдарочного флота.

2. На основании Представления, подписанного главнокомандующим всеми морскими и пресноводными силами Беломорского китово-рыбного флота товарища Нептуна Североморского за выдающиеся мужество, доблесть и отвагу, за отличное руководство и подготовку, проявленные при регулярном проведении конвоев маломерного байдарочного флота в сложных условиях Беломорской навигации присвоить внеочередное офицерское звание Адмирала маломерного байдарочного флота капитану флотилии сумасшедших байдарок Берцеву Владимиру Васильевичу.

Приказ готовил главнокомандующий китово-моржового флота СССР Дядька Черномор.

Резолюция «Утверждаю» наложена важнейшим из главных и главнейшим из важных Председателем всех морей и океанов Посейдоном.

Приказ доставил связной байдарочной службы полковник танковых войск Женя Щеглов».

 

— Служу маломерному байдарочному флоту! — тут же нашелся… теперь уже Адмирал.

— Слава Адмиралу! — тут же нашлась вся наша команда.

Байдарку Полковник Женя назвал «Кривой стрингер, ломанный шпангоут, треснутый кильсон». Удивительно, но название прижилось, хотя со временем претерпело существенные сокращения, превратившись просто в «Кривой стрингер».

Закрепилось за папой и звание Адмирала маломерного байдарочного флота, сократившись до просто Адмирала. С тех пор никто его иначе и не называет, даже я.

Единодушный порыв команды превратился в приветствие. В каком бы самом неожиданном месте ни доводилось сталкиваться тем, кто хотя бы раз ходил с Адмиралом в походы, они обязательно поприветствуют друг друга фразой, которой я и хочу закончить свои воспоминания о походных праздниках:

— Слава Адмиралу!

 

Сказка о том, откуда берутся настоящие новогодние елки (для совместного чтения родителей с детьми)

 

Жила-была елочка.

Это была не обычная елочка. Росла она не в лесу, а на большом поле. Не одна росла, много там их было. И поле тоже не одно, а много. На каждом поле елочки разного возраста. Вместе поля назывались плантацией. Так что и елочка вместе с подругами называлась плантационной.

Елочка помнила себя с того момента, как ее, маленькую трехлетку, из большого пучка такой же мелочи взяли человеческие руки, встряхнули, расправляя ей корешки, и опустили в трубу.

– Нас сажают, это сажалка, – переговаривались оставшиеся елочки.

По этой трубе наша елочка скатилась вниз, где расположенный на конце трубы большой острый зуб уже прорезал в рыхлой земле канавку, в которую и попала елочка корешками. Следом проехали два гладких колеса, совсем близко к стволику, так что елочка успела испугаться, что её сейчас раздавят. Но колеса лишь прижали землю к корням, и елочка сразу почувствовала себя увереннее.

Следом шел человек, смотрел, чтобы маленькие деревца правильно в землю садились. Если какая криво попадала или колеса-катки плохо почву прижимали, человек оправлял елочку, притаптывал землю вокруг. Этого человека так и называли – оправщик, а того, что опускал сеянец в трубу лесопосадочной машины – сажальщик. Елочки же всех людей называли просто воспитателями. Это пока они маленькими были.

Почувствовав под корнями почву, елочка начала расправлять корешки, пить из земли влагу. Как и все растения, елочки тянули из земли воду и питательные вещества, а еще им нужен свет. Вот света на плантации хватало всем деревцам, а почва, увы, оказалась не очень плодородной. Поэтому все посаженные елочки первое время с нетерпением ждали, когда приедут специальные машины, которые польют их, да не просто водой, а питательным раствором. Юные деревца способны были питаться даже хвоинками, а не только корнями, которые еще не совсем прижились. Потому и назывались такие подкормки внекорневыми.

За высаженными елочками ухаживали техники-лесники. От этих людей можно было узнать много интересного. Вот однажды, после очередного полива, наша елочка – сытая и довольная – расправила недавно появившиеся молодые приросты на веточках и спросила:

– Скажи, человек, а что здесь было до того, как нас сюда посадили.

Лесник задумался. Елочка даже решила сначала, что он не услышал ее или вопроса не понял. Да только не становятся лесниками люди, которые не умеют разговаривать с деревьями и кустарниками. Вот лесник подумал немного и ответил:

– Давным-давно здесь рос лес. Пришли сюда люди и срубили лес, чтобы из дерева дома себе построить, бумагу сварить (да-да, бумагу варят, но занимаются этим химики и об это мы расскажем в другой раз) и много чего полезного сделать из хвойной лапки. Хвойными лапками мы называем ветки с хвоей. Даже выкорчеванные пни в дело пошли: на смолокурне из них дёготь гонят, но тебе это ни к чему знать, ты для другого предназначена.

– А для чего? – спросила соседняя елочка.

– Подожди, – снова заговорила первая. – Давай сначала дослушаем, что здесь было раньше.

– Так вот, – продолжил лесник. – Приехали лесорубы и срубили лес. Потом приехали трактора и грузовики и увезли заготовленную древесину и все, что можно было увезти. Потом приехали другие трактора, на которые можно навешивать разные орудия.

– Как сажалки, которыми нас сюда посадили? – снова встряла вторая елочка.

– Да, и сажалки тоже, – терпеливо ответил лесник. – Но сначала навесили корчеватели, чтобы вытащить из земли старые пни. Затем пришла очередь плугов – это такие огромные ножи мудреной формы, которые глубоко перекапывают землю, делая её более рыхлой. Но после плугов всё равно остаются крупные комья и пласты почвы, поэтому следом пускают борону, которая верхний слой рыхлит до состояния мягкой перины. Такая земля и воду для вас хорошо удерживает, и воздух пропускает, чтобы ваши корни дышать могли.

– Точно! Нам так легко приживаться было, что мы и не болели после пересадки, - взмахнула ветками наша елочка, соглашаясь. – Получается, что нас посадили после того, как землю проборонили?

– Ты умная елочка, – похвалил лесник. – Правильное слово подобрала. Да, проборонили, но вас не сразу посадили. Сначала земля год простояла перепаханная плугами и пробороненная боронами. На такой свободной черной земле сразу начинают вылезать сорняки, и мы с ними боремся, всячески их уничтожаем, чтобы они потом вас не задушили. Это называется черный пар, когда поле пустое стоит. Мы его несколько раз за лето боронили, пока все сорняки не извели. Последний раз рыхлили вам почву уже весной, перед самой посадкой.

– Ах, как долго и сложно! – удивились все елочки, внимательно слушавшие лесника.

– Не так это и сложно, – пожал плечами лесник. – Вас правильно вырастить сложнее.

– Вы нас посадили, дальше мы сами расти будем. Тут-то что сложного? Расти да расти себе, тянись вверх да веточки наращивай, – удивилась наша елочка.

– А вот и нет. Расти вы, конечно, должны и будете, но не все. Вас тут очень много посажено, но и цели у вас разные. Те, кто растут на грядах в один ряд, потом станут новогодними елками, а те, что между ними в три ряда высажены, пойдут на лесные культуры. Из них новый лес выращивать будут.

– А я? – робко поинтересовалась наша елочка, внимательно оглядывая грядку под собой и соседками.

– Ваш ряд – для новогодних целей, – тут же ответил лесник. – Видите, у вас своя грядка, на которой вы в одну линию высажены? Так что расти вы будете здесь несколько лет, и задача ваша – нарастить как можно больше веток и хвои.

Услышавшие лесника елочки из отдельного ряда тотчас встрепенулись и принялись осматривать себя, определяя, какие веточки растить быстрее, на каких больше хвоинок сделать, а где и дополнительные ветки вырастить. А вот рост макушки многим следовало поумерить.

– Вы же не в тесноте, так что не стремитесь к небу, – поучал лесник. – Места и питания всем хватит, так что помните: меньше прироста, больше число боковых веток.

– А мы как должны расти? – пискнул кто-то из тех, что рядом на грядке в три ряда сидели.

– А вы теснее посажены, поэтому вам надо стремиться вверх, чтобы соседки не бросали на вас тень. Для вас главное не количество боковых веток, а высота, – отвечал им лесник.

Так и росли елочки. Скучно немножко, но больше нечем заняться. Только следить, чтобы пушистость повышалась. Болтали между собой и том, куда корни в земле доросли, сколько боковых веточек за лето заложили, насколько в высоту подросли. Обсуждали своих воспитателей, которые регулярно появлялись на плантации, наблюдали за ростом подопечных. Иногда спорили между собой, что лучше: стать основой для нового леса, расти долго-долго, высоко-высоко и гордиться длинным, голым прямым стволом и маленькой кисточкой кроны на макушке или с детства расти небольшими и пушистыми красавицами, а потом стать украшением людского праздника.

Прошло два года. Весной на плантации снова появилось много техников и лесников, много тракторов и разных орудий, которые на эти трактора навешивались. Первым прошелся трактор с выкопочной скобой: огромный нож на двух рукоятках погружался в землю и на определенной глубине подрезал землю с корнями сразу под всей грядкой, где елочки росли в три ряда. Следом шли техники, поднимали из земли елочки, увязывали их в пучки и укладывали на грузовики.

– Поехали вырубку залесять, – сказал лесник, проводив последнюю машину взглядом. – Залесять, значит, сажать лес. На вырубке их также посадят, как вас здесь сажали. И будут они там теперь лет восемьдесят расти, пока не вырастут, чтобы сгодились в дело. Но вам без них скучно не будет.

И точно. Через несколько дней по пустым междурядьям (тем, что остались между рядами будущих новогодних елок) снова проехали лесопосадочные машины – уже знакомые нам сажалки – и высадили по три новых ряда молоденьких сеянцев. Какими маленькими показались они нашей елочке! О чём она леснику и сказала.

– Неужели два года назад и мы такие маленькие были?

– Были, - согласился лесник.

– А откуда они… и мы взялись?

– Из посевного отделения, – ответил лесник. – Когда старый лес рубили, со старых елей все шишки собрали, в специальных шишкосушилках высушили, семена из раскрывшихся шишек собрали. Потом эти семена посеяли на грядки. Только те грядки – это ещё не плантация, это часть, отделение питомника. Вы же наши питомцы. Семена посеяли, потому и отделение посевным называется. А те малыши, что растут там первые три года, - сеянцы. Когда вас пересадили сюда, на плантацию, вы стали саженцами, раз вас сажали. Сейчас вам пять лет, и вы уже почти большие, а им всего по два года.

– Да, мы и выше, и шире, – согласно махнула пушистыми ветвями елочка. – Но мы же будем на них тень бросать. Хватит им света?

– Об этом не беспокойся. В тени вы все быстрее вверх растёте, а им это и требуется. Вы же продолжайте расти вширь.

Ещё два раза увозили из междурядий подросшие саженцы, чтобы посадить лесные культуры. Так лесник называл посадки молодого леса. Как началась шестая зима, заволновались елочки, кто из них зеленее, пушистее да ровнее. Кто больше других подходит для роли новогодней елки для человека. Оказалось, зря спорили. Как нужное время наступило, появились на плантации лесорубы и забрали с собой каждую вторую елку.

– А ничего, что елочки разных размеров получились? – спросила наша елочка, которой судьба выпала остаться на плантации дальше расти.

– Так и люди разные, – усмехнулся лесник. – И по размеру разные, и по интересам, и по вкусам. Кому-то огромные ели подавай, какие ещё не на всякой плантации сыщутся, а кому-то и совсем маленькой достаточно, чтобы на столе уместилась.

Выросшие на одном поле, елочки оказались так сильно между собой связаны, что чувствовали друг друга и на больших расстояниях. Поэтому все оставшиеся на поле елочки ощущали радость и веселье, исходившие от ушедших подруг. И с уже бОльшим нетерпением ждали, когда пройдет еще два года и настанет их очередь стать новогодним украшением для людей.

Ещё два года росли в междурядьях в три ряда маленькие елочки – основа будущих лесов. Для нашей елочки они теперь казались совсем маленькими, и она больше не вступала с ними в спор, что лучше – вырасти в лес или стать праздничным деревом. Наша елочка ещё помнила счастливое настроение ушедших ранее подруг. Для нее этот вопрос получил ответ раз и навсегда: надо нести людям радость.

Вот наступила столь ожидаемая зима. Снова пришли лесорубы. Только в этот раз елочки спиливались не у самой земли. Лесорубы оставляли пеньки, взрослому человеку по колено. На пеньках оставалось по несколько ярусов веток. Странным образом из одного дерева получалось два: одно – спиленное – уезжало в город, к людям, второе оставалось на прежнем месте – на грядке плантации.

Сознание нашей елочки тоже раздвоилось, но в то же время осталось общим: оставшийся пень видел всё, что происходило с верхней частью.

Елочку привезли в город и поставили на улице вместе с остальными подругами. Никогда ещё елочка не видела столько людей и столько света зимой. Люди и в самом деле оказались очень разными. Елочку забрал мужчина, похожий на лесника. Почему елочка решила, что похож? Ей показалось, что он заговорил с ней, как разговаривал раньше лесник.

– Ну, что, красавица, пошли домой?! – эти слова точно для нее предназначались.

Дома их встретили другие люди, среди которых были и совсем маленькие, почти сеянцы, и чуть постарше. Ах, как великолепно нарядили нашу елочку! Нет, её не укутали в мишуру, наоборот, пушистые ветки оставили на виду, лишь местами украсив сияющими шарами и чуть припорошив блестками. Пропустили по ветвям разноцветные гирлянды лампочек. А потом, елочка уже была наряжена и когда маленькие люди легли спать, ночью появился лесник в длинной шубе и с длинной же бородой, с посохом и большим мешком. Он вытащил из мешка перевязанные лентами и мишурой коробки и уложил под елочку. Она старательно прикрыла их нижними ветвями. Утром люди доставали эти коробки, открывались и очень радовались найденным там подаркам.

Оставшаяся на плантации часть елочки всё это видела и чувствовала. Переживала и радовалась вместе со своей верхушкой. И ей не надо было больше спрашивать, что делать дальше. Она знала это и без лесника. Дальше ей нужно просто расти дальше. Она знала, что сможет ещё вырастить ветку, которая станет новой макушкой, сможет нарастить ещё много маленьких пушистых веточек и снова стать такой же красивой. И ещё раз испытает счастье новогоднего праздника.

 

*Прим. Аннотация для любопытных родителей: в сказке изложена технология комбинированного выращивания новогодних елей семенного и вегетативного происхождений на основе 11(+4)-польного севооборота на специализированных плантациях с одновременным выращиванием на таких плантациях саженцев ели для лесных культур.