Ключ от дорогого рояля
Всю жизнь в душе моей хранилось воспоминание об иных временах и странах. И о том, что я уже жил прежде в облике каких-то других людей...
Джек Лондон. Смирительная рубашка (Странник по звездам)
1
Новенький был небольшого роста, худощав и сутуловат. Светло-рыжие волосы коротко пострижены, лицо бледное, с едва заметными веснушками — совсем некрасивое. У доски Саша, не зная, куда деть руки, беспрестанно одергивал чересчур короткие рукава пиджака, зато проходя мимо учительского стола, не забывал улыбнуться и произнести неизменное: «Спасибо за урок».
Впервые эта, ставшая уже традиционной, фраза прозвучала с год назад, когда Саша только перешел из другой школы. И прозвучала столь естественно, что никто не засмеялся. Даже Ленка Зенчук, для которой смех вообще нормальное состояние.
Ну, Ленка, положим, просто еще не успела оправиться от потрясения: новенький, вместо того, чтобы перед самым ее носом вломиться в класс, отстранился и уступил дорогу. Зато литераторша…
Сердце Валерии Вадимовны было покорено на веки вечные.
— Какой мальчик! — энергично жестикулируя, восторгалась она в учительской.
— Может, просто хотел впечатление произвести? — предположил кто-то из коллег.
— Ну, что вы, при такой высокой культуре…
Валерия Вадимовна была человеком опытным и не ошибалась. Выросший в семье, где, несмотря на процветающее в стране бескультурье, продолжали заботиться о воспитании подрастающего поколения, Саша действительно не умел вести себя по-другому и вряд ли интересовался, какое впечатление производил на окружающих. Впрочем, не совсем: существовал по крайней мере один человек, чье мнение было для Саши очень даже важным.
2
Юлька пребывала в убеждении, что родилась не в свое время: ей снились старинные барские усадьбы, пышные приемы, балы. Множество гостей, среди которых нужно отыскать одного. Отыскать и попросить за что-то прощения. Это очень важно… Юлька переходит из комнаты в комнату, открывает дверь в сад — и в ужасе захлопывает: там вьюга. Cнег, снег, снег…
Она любила громкие фразы и себя определяла словами из чеховских «Трех сестер»: «Душа моя как дорогой рояль, который заперт, и ключ потерян…» Еще бы, «утопать» в чужой любви — «сильная половина» 11 «В» упорно, но пока, увы, безрезультатно одаривала ее своим драгоценным вниманием — и даже понятия не иметь, что это на самом деле такое!
Не стал исключением и Саша. Понимая, что шансов у него немного, новенький сделал ставку на «нормальное общение двух взрослых людей». Как ни странно, при его стеснительности на это хватило и выдержки, и умения владеть собой.
Хорошие манеры выглядят предпочтительнее показного хамства, к тому же потенциальным «соперникам» Саши явно не хватало тем для светских бесед. А посему неудивительно, что в один прекрасный день он, «увлекшись разговором», сопроводил Юльку домой, потом в Эрмитаж…
«Врожденное мужское достоинство», — отмечала каждый раз Юлька, видя опущенную в старомодном полупоклоне голову, непринужденно протянутую руку, на которую опиралась, выходя из автобуса.
* * *
— Слышь, Иванова, конспект сделала?
От неожиданности Юлька вздрогнула. Д-а-а, Димка Артельников, сидящий на истории впереди нее, скорее всего, и слыхом не слыхивал о таком чудном слове — «комплексы».
— Ну сделала.
Она уже заранее знала, что будет дальше. И Димка «не подвел»:
— Дай посмотреть! — вытаращил он и без того бессовестно выпуклые глаза.
— Не успеешь!
— Спокуха, — притоптывая ногой в кроссовке размера эдак сорок седьмого в такт музыке — из левого Димкиного уха тянулся проводок от плеера, — Артельников уже искал нужную страницу.
«Вот ведь человек! Живет себе спокойно и никакими глупостями вроде любви и голову не забивает…» — думала Юлька, почти с восхищением глядя и на эту пританцовывающую лапищу, и на бритую, с оттопыренными ушами голову.
— Привет!
Кивнув, проходивший мимо Саша снова углубился в исписанные с обеих сторон листочки.
«Доклад о декабристах», — вспомнила Юлька, снова переключаясь на колючий Димким затылок, владелец коего продолжал со сверхъестественной скоростью строчить у себя в тетради.
По коридору часто-часто застучали каблучки.
Вытащить наушник, убрать плеер, перекинуть назад чужую тетрадь было делом техники. Секунд через пять Димка уже вытянулся во весь свой немаленький рост и расправил плечи, совершенно заслонив при этом Юльку. Затем сел, аккуратно задвинув под стол ноги, обутые в танковые гусеницы, которые, видимо по ошибке, именовались кроссовками.
«Мужик до мозга костей», — привычно подумала Юлька.
Про декабристов они уже проходили, но сегодня была очередная годовщина, и Татьяна Георгиевна, педагог старой закалки, с этого начала урок:
— Насколько я помню, Муравьев вызвался рассказать нам о событиях 1825-го года.
* * *
Первые несколько фраз Юлька еще слышала, но потом Сашин голос стал как будто отдаляться, да и сам он, доска за его спиной, карта на стене, прямоугольное окно с видом на заваленный мусором школьный двор начали постепенно бледнеть. Вместо всего этого возникло высокое, точно в Юлькиных снах, французское окно — плотно закрытое, потому что на улице лежал снег…
Вечер. Уходящая вглубь старинного парка аллея, сугробы по обочинам, темные силуэты деревьев. Юлька… хотя нет, кажется, ее зовут как-то иначе, зябко кутается в шаль. Напротив — высокий офицер. Его лица не видно: дрожащий свет канделябра выхватывает из полумрака лишь часть мундира да рукав, который молодой человек то и дело нервно одергивает. Он что-то говорит, но голоса не слышно. Юлька напрягается, пытаясь понять… или вспомнить? Кажется, еще немного — и она действительно вспомнит что-то необыкновенно важное! Однако загадочная картина исчезает так же неожиданно, как и появилась, оставив после себя уже знакомое чувство вины.
— …пятеро из них: Пестель, Муравьев-Апостол, Рылеев, Бестужев-Рюмин и Каховский были повешены. Другие приговорены к каторге, ссылке. Правда, спустя двадцать с лишним лет оставшиеся в живых будут амнистированы, но тогда, в двадцать шестом, об этом еще не знал никто. Не знали об этом и жены и невесты ссыльных — блестящие светские дамы, которые в начале 1827-го последовали в Сибирь за теми, кого любили, — Саша смолк.
«За теми, кого любили», — машинально повторила про себя Юлька, с недоумением глядя на свои джинсы. Нет, она не спала… Это же кабинет истории, с жужжащими лампами дневного света, с оторванными от пола квадратиками линолеума. У доски — только что закончивший свой доклад Сашка Муравьев. — За теми, кого любили…»
— Отлично! — Татьяна Георгиевна склонилась над журналом, уже собираясь поставить оценку. Но ручка, почти коснувшись клеточки напротив фамилии, неожиданно дрогнула: — А ты случайно не потомок декабристов Муравьевых?
— Все возможно, — Саша поспешно опустил глаза, — Апостолов, — вдруг добавил он, одернув рукав пиджака.
«Последовали в Сибирь за теми, кого любили!..» — снова мысленно повторила Юлька и с удивлением ощутила, что тяжело, мучительно, до головной боли, до дурноты краснеет…
* * *
Она с трудом дождалась звонка. Первым, наскоро покидав в сумку немудреные школьные пожитки, к дверям рванул Артельников — за ним потянулись остальные. Только Юлька все еще сидела не двигаясь.
— Саша, — тихо-тихо позвала она.
Он услышал. Остановился. Пошел назад — опустив голову и не спеша: идти быстрее не позволяла гордость. Древняя кровь, разбуженная воспоминаниями о былом, уже затихала, опять оставляя своего отпрыска с извечными сомнениями и неуверенностью. Впрочем…
— Изволили звать, сударыня? — старомодная фраза звучит почти издевательски, а за ней нетерпение, надежда, чуть ли не страх: что-то сегодня не так — что-то особенное таится под опущенными ресницами той, которая… но она поднимает глаза…
— Прости меня…
— За что?! — звенит вдруг сорвавшийся с чего-то голос.
— Теперь уже не имеет значения…
___________________________________________
кадр из к/ф "Звезда пленительно счастья"
Сообщение отредактировал fotka: 21 Январь 2014 - 13:36