Сообщений в теме: 37

[Lisica]

- Знаете, Радда, а мне ваша история нравится больше всего. Она близка мне по духу. Спасибо вам большое, - Лиса достала из кармана футлярчик и передала его Радде.
- И для остальных тоже сюрприз, - хитро улыбнулась Лиса, открывая дверь в зал. Повара завезли большой торт в виде сердца.

[Lisica]

вот такое чудо

Прикрепленные файлы

•  63d047766b024b54fa2d577e442b80be.jpg   314,88К   4 Количество загрузок:

[Antimat]

- Слюни текут, - хныкнула госпожа Фертес.
- Так чего же мы ждем? - хитро улыбнулась Алиса.

Сообщение отредактировал Lisica: 30 Январь 2013 - 23:49

[Antimat]

Сидя с чашечками ароматного чая, все гости замка уплетали вкуснейший торт. Небольшой кусочек достался и Анвиаль. Как оказалось он был приготовлен по тайному рецепту повара. Лестада все так же сидела на подоконнике и любовалась сакурой.
- Услышав рассказ Михаса, я долго вспоминала что-то услышанное мной давно, и только сейчас до конца подняла из памяти одну историю, - делая маленькие глотки начала Лестада.
- Расскажите? - по детски улыбнулась Алиса.
- Обязательно, - подмигнула Лестада

Сообщение отредактировал Lisica: 30 Январь 2013 - 23:55

[Antimat]

лЮбоФфЬ (вне конкурса)
Автор: Лестада

Размазанная по лицу помада, потёкшая тушь, взлохмаченные волосы, истеричный блеск в глазах. Новые бинты на запястьях уже набухли кровью, а взгляд отрешённо блуждает по белой стене. Нравится? Ты сама просила меня об этом. Ты так хотела быть нужной кому-то. Хотела любить. Что же ты сейчас не радуешься? Тебе было так грустно в твоём одиночестве. Я услышала твои молитвы, снизошла и дала всё, чего ты так желала. Почему же я не слышу слов благодарности? Конечно, твоя истерика, твои страдания - лучше любой песни во имя меня, слаще любой оды. А ты не знала, какую жертву следует приносить мне, чтобы быть услышанной? Ты должна сгореть в пламени своих чувств, пройти через все круги ада, потерять саму себя, отречься от разума. О, нет, я вовсе не холодна. Напротив, я - само сострадание. Я - то, чего люди жаждут больше всего даже тогда, когда говорят, что им это не нужно. Я - Любовь.
- Замолчи, - шепчет скрючившаяся на больничной койке девушка, - Замолчи! - срывается она на крик, обхватывая голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, - Не хочу тебя слышать! Уходи! Уходи! Прочь! - трясёт её, рыдания переходят в захлёбывающийся смех. Девушка падает на подушку, давясь слезами, выгибаясь всем телом, ломаясь в прошивающих её тело эмоциях. Голос не желает пропадать. Смеясь, он ударяется то об одну мягкую стену, то о другую, возвращаясь к девушке, зажавшей уши руками.
- Уходи, уходи, - еле слышно, словно заклинание, повторяет несчастная, вперив затравленный взгляд в потолок. По белой поверхности расползается багровое пятно. Оно заполняет собой комнату, стекает на пол, взбирается по ножкам кровати, окрашивает белую простыню. В ужасе девушка взывает о помощи, лихорадочно срывает бинты, царапает свежие шрамы, вгрызаясь в них зубами. Ей чудится смех, видятся багровые руки, тянущиеся к ней, слышится биение чужого сердца - чёткий, ровный ритм.
- Нет! Оставь меня в покое! Нет, уйди! - обессилено хрипит сжавшийся человеческий комочек на кровати. Окровавленные простыни сбиты на пол, в попытке избавиться от подступающего пятна...
... Плотно задёрнутые шторы на окнах. В беспорядке разбросанные вещи. На столе - остатки еды, фантики от конфет. Возле мерно гудящего компьютера спит девушка. Чёрные волосы разметались по клавиатуре. Электронные часы на стене показывают три часа ночи, а мерцающий монитор - открытую страницу социальной сети. Когда началось это увлекательное путешествие в другой мир - она не помнила. Наверное, спустя два месяца после того, как родители, наконец, согласились провести Интернет. Это было так прикольно - общаться с одноклассниками не в живую, а по ту сторону экрана. Потом она изобрела новую забаву - завела себе второй аккаунт. И теперь писала всем от имени парня. Всё было здорово до тех пор, пока она не встретила на бесконечных пространствах всемирной паутины Его.
"Ты любишь смотреть на звёзды?"
"Да"
"А ты знаешь, какого цвета небо, когда идёт снег?"
Она хотела, чтобы он показал ей небо, но боялась попросить об этом. Ведь он считал её парнем. "Интересно, - порой думала она, - если бы я начала с ним общение от имени девушки, у меня были бы шансы?". Он ни разу не предлагал встретиться, рассказывая вместо этого о своих многочисленных любовниках и любовницах, в перерыве между подробностями своей интимной жизни заигрывая с ней. От его словесных прикосновений она сходила с ума. Ей было всё равно, что эту ночь он проводит с очередным случайным знакомым. Пару часов в вирте он был только её. И за эти пару часов успевал довести до исступления, до тянущей боли там, внизу живота, до страстного желания, разгоравшегося в невинном теле, опутывающего его порхающими бабочками. Как же она хотела стать единственным для него. Хотела вместе с ним смотреть на небо и ловить губами снежинки. Эти два часа, что длилось общение, были самыми волшебными мгновениями в её жизни. И она сама не заметила, как влюбилась в того, чей голос ни разу не слышала в реале, чьи прикосновения ни разу не ощущала на своём теле. Она даже не видела его настоящего лица - только каждый день меняющиеся аватары с известным японским музыкантом на них. Она умирала в те минуты, когда его не было в сети. Считала секунды до его появления и ужасно переживала, если он вообще не появлялся. Это был смысл её жизни. Реального мира больше не существовало. Зачем он ей, этот реальный мир с его обычными, серыми людьми, когда в виртуальном у неё есть ОН? С ним можно было поговорить обо всём - фильмах, книгах, музыке, философии. Обо всём, кроме своего настоящего пола и имени. Как его зовут, она тоже не знала. Это игра, говорил он, и она с покорностью принимала его условия.
Так прошёл год. Год они обменивались сообщениями, пока однажды он не начал от неё отдаляться. Будучи в сети, не отвечал на послания. Либо отделывался сухими фразами, лишёнными прежней нежности. "Неужели он узнал?..", в смятении думала девушка. Она места себе не находила, стараясь докопаться до причины столь резкого охлаждения отношений. Окончательно потеряв гордость, забрасывала его сообщениями, умоляя сказать ей, в чём же дело.
"Просто ты мне больше не интересен". Всего одна фраза, и весь мир рухнул, похоронив под своими руинами её сердце.
"Как же так? Как же так? Этого не может быть! Но почему? Что я сделал не так?"
Ответа не пришло. Он удалил себя из её списка друзей. А после удалил и свой аккаунт. Если бы она знала, где его искать, то кинулась бы туда без промедления. Но в графе город значилась "Япония". Никаких контактных данных, ни аськи, ни имени, ни места учёбы или работы. Ничего. Будто и не существовал такой человек в действительности.
"Изменилось бы что-нибудь, если бы я ему открылась? Кем могла бы я стать для него в реальности?"
Реальность... реальность... как же хотелось уйти от неё! Сбежать! Исчезнуть навсегда! Не быть, не мыслить, не любить, не страдать, не жить, не появляться на свет!
"Зачем? Зачем мне эта жизнь, если в ней нет его? Зачем мне виртуальное существование, если там я его потеряла? Зачем быть?"
Страшно... ей было очень страшно... острое лезвие дрожало в тонких пальцах... у неё не хватало смелости даже притронуться холодной сталью к бледной коже.
"Просто ты мне больше не интересен".
Короткий взмах... и ещё один... и ещё... она хотела уничтожить себя, стереть с полотна жизни. Слабеющие руки плохо слушались, голова кружилась, перед глазами, на кафельном полу ванной, расползалось багровое пятно...
"Я не хочу любить, не хочу страдать, не хочу быть", - вертелись снежинками ускользающие мысли...
... ей не дали уйти. Как и тогда в самый последний миг, когда она уже брела в полной темноте, вокруг замаячили белые халаты. Они суетились, что-то вкалывали, куда-то тащили, везли, кричали. Как же она ненавидела их! Немного жаль было родителей. Сквозь жёлтую пелену тумана, окутавшего голову, она с удивлением смотрела на так внезапно поседевших мать и отца. Их бледные лица, разом постаревшие лет на десять, огромные глаза, в которых уже не осталось слёз... Ей не хотелось просить прощения. Она не понимала - за что? Ведь это из-за них она появилась на свет. Если бы не они, сейчас не было бы так больно. Её бы вообще не было...
... стремительно меняющиеся аватарки с одним и тем же музыкантом на них. Он улыбается ей, и только ей. Его руки ласкают её тело, находя самые чувствительные точки. Губы шепчут её имя, покрывая шею поцелуями. Длинные, изящные пальцы играют с её локонами, перебирая их. Он с наслаждением вдыхает аромат её волос, проводя рукой по плавным линиям тела, выгибающегося в ответ. Жаркое дыхание, сплетённые ноги, сбившиеся простыни, стучащие в едином ритме два сердца. "Мой, только мой", - шепчет она, отдавая себя всю и не замечая, как искажаются черты его лица, как вместо них появляются мигающие окошки сообщений, с бешеной скоростью сменяющие друг друга фотографии. Электрическим разрядом Он кончает в неё, и всё тело прошивает дикой, нечеловеческой болью. Такой болью, которую нельзя вытерпеть, с которой нельзя жить. Его смех режет слух. А механический голос повторяет снова и снова: "я - само сострадание. Я - то, чего люди жаждут больше всего даже тогда, когда говорят, что им это не нужно. Я - Любовь".
-Нет! - кричит она, пытаясь вырваться из его багровых, склизких рук - Нет! Нет! Ты не можешь быть любовью, - слабея, едва слышно упрямо твердит, закрывая глаза...
... Яркое февральское солнце. По карнизу мерно стучат капли тающего снега. Чистое небо без единого облачка.
"А ты знаешь, какого цвета небо, когда идёт снег?"
Опустив глаза, девушка сосредоточилась на впитывании учебного материала. Стол завален книгами, чужими конспектами, яркими стикерами. Она многое пропустила, и теперь с трудом возвращалась к нормальной жизни обычного студента. В университетской библиотеке почти никого не нет. Каникулы. Ей мучительно стыдно за ту боль, которую она принесла любящим её людям. Прошлое вспоминается как какой-то нелепый сон, глупый и страшный.
- Привет, - раздаётся рядом мужской голос - Ничего, если я сяду?
Не поднимая головы, девушка кивает. Ей без разницы, как выглядит нежданный сосед, что говорит, зачем решил сесть рядом с ней, хотя в библиотеке полно пустых парт.
- Надо же, какое голубое небо, - старается разговорить её незнакомец - А, интересно, какого оно цвета, когда идёт снег? Ты знаешь?
Отбросив чёрную чёлку со лба, девушка вскидывает карие глаза на собеседника. Вполне симпатичный парень. Явно увлекающийся японской культурой. Веки подведены чёрным, окрашенные в такой же цвет волосы, с красными прядями, зафиксированы гелем и уложены в креативную причёску. Пирсинг на губе и левой брови. Затянувшиеся было раны снова начинают сочиться, заставляя сердце сбиться со своего привычного шага. Слова не идут, горло внезапно пересыхает, язык не желает повиноваться. Дрожащей рукой она выводит на клочке бумаге имя, которое навсегда врезалось в её память. Пусть оно ненастоящее, но в сети было не так уж и много пользователей с таким псевдонимом.
- Твоё? - листочек движется к парню. Тот вглядывается в прыгающие буквы, после чего отрицательно мотает головой.
- Это моей сестры. Она долго выдумывала эту абру-кадабру. Представляешь, прикидывалась парнем и знакомилась так с гомосексуалистами и бисексуалами. Ей, видите ли, весело было. Она развлекалась таким способом. Правда, потом одумалась и удалила этот аккаунт.
- А почему? Ты не знаешь? - слова даются с трудом. Кажется, сердце того и гляди остановится, устав от безумно быстрого бега.
- Знаю. Она говорила, что вроде как один дурачок в неё влюбился. Ну, точнее, в её клона. В какой-то момент ей стало его жаль, и она решила оставить парня в покое. Вот и всё. Эй, с тобой всё в порядке? Эй, очнись!
- Да... прости... я в порядке...
- Хочешь мороженого? Я угощаю.

[Antimat]

- Мда... - потянулась за вторым кусочком Елена. - Все это так запутанно.... Любовь.... Как ее не проглядеть?

Сообщение отредактировал Lisica: 30 Январь 2013 - 23:56

[Antimat]

Красные бабочки (Сказочка для взрослых), вне конкурса
Автор: Елена Маючая

В одном большом городе жил повелитель красных бабочек. На самом деле его звали Дэйв, он обожал очки от «Армани», дорожки синтетического снега на стекле и верил в настоящую любовь. Он был прекрасен. Настолько, что девушки, едва взглянув Дэйву в глаза цвета плачущего неба, торопливо скидывали одежду и прыгали в его постель, иногда по две сразу. Он срывал для них гроздья звезд, а после вызывал такси и более не вспоминал. В перерывах между глубокими кокаиновыми вдохами позировал в шелковых трусах перед объективами фотокамер, а когда денег особо не хватало и вовсе без них. А еще Дэйв пел, вернее не пел, а истерично выкрикивал обрывки слов в маленьком полупустом зале, и только в самой верхней «си» можно было разобрать «настоящая любовь». Как-то после концерта к нему в гримерную вошла дама в платье, забрызганном бриллиантовыми каплями.
– Я хочу, чтобы ты поехал со мной.
– Но ты мне не нравишься, – пожал плечами Дэйв.
– Зато тебе нравится это, – и она достала из сумочки пахнущую тысячами рук зеленую пачку. – Давай меняться: ты мне гроздья звезд, а я тебе…
В общем, сделка состоялась. «Странно, – думал Дэйв, целуя поблекшую грудь дамы, – как я раньше не догадался? Теперь не надо сверкать голым задом за жалкие несколько сотен и кричать в полупустом зале, надрывая связки. Надо только закрыть глаза и дарить этим богатым мумиям раскаленные звезды, а после можно купить новые очки от «Армани» и много-много белого счастья». А еще, чтобы не слышать хрипов, издаваемых пятидесятилетними бронхами дамы, которая скакала на нем к тем самым раскаленным звездам, он думал о настоящей любви и о том, что он обязательно не пропустит ее, потому что такая любовь случается редко, невероятно редко.
С того дня жизнь его переменилась: дама рекомендовала его своей подруге, та – сестре, сестра – неутешной вдове, пересчитывающей наличные пожелтевшими от долгой жизни пальцами. Дэйв пристально разглядывал свое отражение в зеркале, держал в холодильнике освежающую маску и втирал в кожу пахнущее роскошью масло. Девушки с пустыми кошельками более не интересовали его, он твердо решил ждать ту – единственную. А пока настоящая любовь шла к нему, Дэйв увеличивал счет в банке и щедро дарил звезды женщинам, истинный возраст которых знали лишь пластические хирурги.

* * *

Она видела красных бабочек. Много лет. Когда он заходил в их ресторан пообедать, и она приносила дымящийся, кровоточащий ростбиф, прилетали бабочки. Они кружились над ее головой, задевали ее бледное лицо нежными крылышками, а потом устремлялись прямо в сердце, и от того цвета вокруг усиливались в десятки раз, в воздухе начинали летать мыльные пузыри, в каждом из которых было по букве, и одна из них точно «л», и ей казалось, что можно просто протянуть руки к небу, и в них упадут самые яркие звезды.
Дэйв доедал ростбиф, оплачивал точно по счету и все никак не мог запомнить, что ее зовут Клэр. Не оборачиваясь, уходил в другую, недоступную для нее жизнь. И бабочки исчезали, мир вокруг тускнел, от мыльных пузырей не оставалось и следа.
Но однажды Клэр, глядя Дэйву в глаза и чувствуя, как сердце наполняется красными бабочками, прошептала:
– Я люблю тебя.
Он посмотрел на нее и назвал сумму.
– Но у меня столько нет, и вряд ли когда-нибудь будет, – призналась она.
Дэйв пожал плечами и предложил «в таком случае не беспокоить».
Красные бабочки на этот раз остались в ее сердце и стали питаться нектаром, сочащимся из него, заставляя Клэр думать, много думать. Наконец решение было найдено.
– Я достану деньги, – сказала она, когда он в очередной раз, забыл ее имя.
– Молодец, детка. Это будет самая лучшая ночь в твоей жизни. Вот, держи адрес.
Она сжала клочок салфетки и исчезла на два месяца.
Дэйв жадно втягивал белую пыль. Звезды сыпались к ногам дам, прошедших уже более половины пути. Коллекция очков от «Армани» пополнялась. Настоящая любовь была совсем рядом.

* * *

– А, это ты, детка.
– Клэр. Меня зовут Клэр. Я принесла, что ты просил.
– Пятьдесят тысяч баксов?!
– Да.
– Да ты тайный Крез, Ким.
– Меня зовут Клэр.
– Конечно, извини. Ну что ж. Ты заслужила самые красивые звезды.
Красные бабочки получили то, что желали. Мир снова стал ярким, мыльные пузыри выстроились в нужном порядке. Шелковые простыни плавились от раскаленных звезд, которые сыпались с обезумевших небес.
– Ты, верно, сорвала джек-пот в казино?– разливая шампанское в бокалы, предположил повелитель красных бабочек.
– Нет, – покачала головой Клэр.
– Тогда, – продолжил он, – получила наследство от дедушки.
Клэр снова покачала – нет.
– Ограбила банк? – пошутил Дэйв.
Красные бабочки не любили пустой болтовни, они тревожно смотрели на воздетые к небесам стрелки часов и шептали, что осталось совсем немного. В ладони Клэр скатились две звезды.
– Я догадался, – сказал Дэйв, подравнивая на стекле узкие дорожки. – Ты взяла кредит. Вот дуреха. Зачем?
– Я люблю тебя, – просто ответила Клэр и с грустью посмотрела на часы: стрелки были уже на юго-востоке.
– Да все это блажь. Понимаешь, это не любовь. Настоящая любовь она не такая.
– А какая? – спросила Клэр.
– Не знаю. Но точно не такая. Уж ее я наверняка отличу. А это просто блажь, – повторил Дэйв и шумно втянул снег.
В ту ночь небо лишилось многих звезд. Только когда стрелки часов устало опустились вниз, и комната стала наполняться светом самой большой звезды, Клэр встала и начала одеваться. Утро уже знало тайну. Там, где два месяца назад была левая почка Клэр, ровный свежий шрам – плата красным бабочкам.
Дэйв спал, он не слышал, как за настоящей любовью захлопнулась дверь.

[Antimat]

- Мне нравится, как вы рассказываете, - усмехнулся Ганс.
- Мне тоже, - отошла от грустных мыслей Лиса. - Может расскажете еще одну историю?

Сообщение отредактировал Lisica: 30 Январь 2013 - 23:57

[Antimat]

Здравствуй, дорогой (вне конкурса)
Автор: Елена Маючая

Было очень любопытно, где весь долгий август пряталось глупое солнце, наверное, где-то за горами. Но первого сентября оно вдруг вспомнило о нашем городе и вернулось назад, виновато прикрывшись небольшим облаком.
– Марин, букет не помни. Да не держи ты его как веник! Ну все, иди. До вечера, – наставляла меня мама.
Я поплелась на линейку, размахивая новым дипломатом. «Ну, что там нового?» – спрашивала я саму себя и тут же отвечала: «Ни-че-го».
Действительно, в школе, как и все прошлые первые сентября, пахло свежей краской, окна горделиво демонстрировали новые стекла, а кабинеты приветливо распахивали двери стремящимся в них ученикам. Как и всегда, стоял равномерный гул от сотен голосов школяров и их родителей. Как всегда, голос директора, усиленный шипящим микрофоном, взлетел над головами, а потом всем разом влупил по ушам, заставляя поморщиться.
– Дорогие ребята! – заорала директор. – Поздравляю вас с началом нового учебного года…
Ни-че-го нового.
Чтобы не уснуть под скучные крики, я начала гадать «любит - не любит» на самом большом георгине из моего букета. Лепестки я предусмотрительно складывала в карман. Произнеся последнее счастливое «любит», я мысленно поздравила себя и посмотрела на то, что осталось в руках: в шикарной упаковке, перетянутой серебристой ленточкой красовались два розовых георгина, а между ними торчала тоненькая зеленая палочка с желтенькой макушкой. «Да, любовь не обходится без жертв», – подумала я и отдала один цветок Нерпе – своему однокласснику, получившему сие прозвище за невероятную схожесть фигуры и глаз с детенышем тюленя, который пришел без букета и теперь с сосредоточенным видом доставал пальцем что-то из уха и разглядывал. Зеленый стебелек жалко согнулся и спрятался в дипломате.
А потом, в классе, стало еще скучней, потому что, свалив на учительском столе все цветы в кучу, одноклассники принялись обсуждать новую прическу Макарихи – самой симпатичной девочки в классе. Мое обычное прямое и русоволосое каре тяжело вздохнуло, изрекло: «Нам под барана не пойдет» и утащило меня к парте, самой последней в среднем ряду. Ко мне подошел Нерпа и попробовал сесть рядом. Однако я не позволила.
– Ну, нет! – твердо заявила я, подкрепляя слова ударом дипломата по круглой Нерпиной башке. – Если мы будем списывать друг у друга, то нас выкинут еще в начале года.
Дело в том, что Нерпа учился почти хуже всех. Почти – это потому что хуже него училась только я. Сидеть вместе было бы полной катастрофой. Я очень надеялась, что меня прикрепят к кому-нибудь из хорошистов-отличников. К тому же Нерпа, по моим понятиям, находился только на начальной стадии становления личности. Я была твердо убеждена, что человек взрослеет поэтапно: сначала он перестает искать ископаемые в носу и ушах, потом без напоминаний подстригает ногти, причем даже на ногах и в зимний период, и, в конце концов, начинает носить в кармане чистый платок и рассуждать на разные интересные темы. Нерпа пока никак не мог перешагнуть первый рубеж, я же считала себя абсолютно взрослой.
В тот момент, когда кто-то из мальчишек, виртуозно матерясь, поставил прическе Макаровой наивысший балл, в класс протиснулась сначала левая, а потом и правая половины нашей классной – Нины Алексеевны, которую весь класс называл Квашней. Она была не одна, рядом с ней стоял неизвестный высокий и темноволосый молодой человек в очках в золотистой оправе.
– Садитесь, садитесь, ребятки. Ну, садитесь же! – сказала классная, медленно оплывая на стуле. – Поздравляю с началом учебного года, надеюсь, что вы за лето хорошо отдохнули и приметесь грызть гранит науки с новыми силами. Это Никита Максимов – наш новый ученик. Прошу любить и жаловать.
Пока она говорила, в моей голове отчего-то вдруг возник огромный мыльный пузырь. Он издал победное «Ур-р-ра!», лопнул и оставил после себя радужную лужицу, в которой начали поочередно отражаться солнечные блики и стекла Никитиных очков. Мне даже показалось, что, на самом деле, Квашня пробубнила: «Поздравляю тебя, Марина Новоселова, с Никитой. Он – наш новый мученик. Прошу любить и не жаловаться».
– Ты не против, если я посажу тебя вон туда, – обратилась к нему классная, указывая на меня. – Нет? Ну и славно.
Он подошел к моей парте, сел на стул и, улыбнувшись, спросил:
– Как у тебя с русским?
– Нормально, – заплетающимся языком едва выговорила я, – я на нем вполне свободно разговариваю.
– А пишешь ты по-русски вполне свободно или с ошибками? – поинтересовался он.
– Одно другому не мешает. А как у тебя с геометрией?
– Хорошо. Могу помочь, – предложил Никита.
– Вообще-то помощь нужна не мне, а несчастным параллельным прямым, которые окончательно запутались в накрест лежащих и соответственных углах, появившихся на этих доверчивых прямых после неравной схватки с коварной секущей прямой.
Пока я молола всю эту белиберду, Никита разглядывал сногсшибательную по кудрявости голову Макаровой. Моя рука судорожно сжала лепестки, жалобно застонавшие: «Любит, любит, только отпусти».
– Какая безвкусица, – усмехнулся он. – Ты где живешь, рядом?
Я облегченно выдохнула, погладила себя по каре и кивнула.
– А я в центре, езжу на пятом автобусе.
– Чего так далеко? Там негде получать знания? – поинтересовалась я.
– Есть, конечно. Отцу посоветовали отправить меня сюда, эта школа считается лучшей.
– Правда? – искренне удивилась я.
– Да. Она же с углубленным изучением английского, – пояснил Никита.
–Точно! – вспомнила я. – С углубленным!
Нам выдали учебники, объявили расписание, назначили дежурных на неделю и отпустили.
На крыльце Никита спросил: «Тебе в какую сторону?». Тут я впервые в жизни соврала.
– Вправо, – махнула я рукой в направлении автобусной остановки, – надо хлеба купить в булочной, дома нет.
Мы молча пошли вместе. К концу пути размах наглости моих мечтаний зашкаливало. Стоя посреди зала бракосочетаний в ослепительном белом платье, я уж было приготовилась сказать «да» и обменяться с улыбающимся Никитой кольцами, как он вдруг опередил меня:
– Надоест, конечно, мотаться туда-сюда каждый день. Но, что поделаешь, придется полгода потерпеть.
– Вы переедете поближе к школе? – наивно предположила я.
– Нет. Я с отцом улетаю в Америку на три года.
У меня затряслись колени и намокли ладони, я почувствовала, как кровь отливает от лица. Надо было срочно что-то делать, что-то сказать, иначе он мог это заметить.
– В Северную или в Южную? – бодрым голосом спросила я.
– В США. Там у папы брат живет, он должен прислать нам приглашение. Понимаешь, отец – хороший инженер, дядя Саша устроит его на завод, – пояснил Никита.
– А почему на три года?
– Родители разошлись. Отец договорился с матерью, что я три года поживу с ним в Штатах, а позже вернусь обратно.
Я мысленно отвесила Никите-жениху хорошую затрещину и даже попыталась выйти замуж за Нерпу, но в самый последний момент передумала.
Мимо нас проехал пятый автобус.
– Вот, черт! Опоздали! – в сердцах крикнул новоиспеченный сосед по парте, подбегая к остановке и глядя вслед желтому «Икарусу». – Следующий только через полчаса, придется здесь торчать.
Я решила «поторчать» с ним, мы устроились на лавке.
– Слушай, Марин, будешь мороженое?
Я, как взрослый человек, хотела сказать: «Нет, что ты. Спасибо, но я не буду», однако мое плохое настроение опередило, выдало: «Валяй!» и прибавило: «Лучше пломбир».
«А что, – размышляла я, оставшись наедине и сосредоточенно ковыряя землю носком туфли, – махну-ка и я куда-нибудь, да хоть в ту же Америку. Выучу инфинитивные формы костлявых английских глаголов, выйду замуж за какого-нибудь Роберта, рожу Полли и Молли. Потом, конечно, разведусь, оттяпаю у него половину денег и имущества, заберу Полли и Молли и вернусь домой к маме». Однако где-то выходила нестыковка. «Э-э-э, стоп! – одернула я себя. – А зачем я тогда вообще в эту долбаную Америку попрусь, если все равно домой собралась!?».
Я мысленно нарисовала на асфальте контуры США, собралась с силами, пробормотала: «На! Вот тебе, гадина!» и смачно плюнула в страну, подарившую мне часть состояния Роберта. Плевок приземлился примерно в районе Лос-Анджелеса. Америка, понятное дело, заорала: «Вашу российскую мать!» и тоже харкнула в мою сторону, но, само собой, промахнулась.
Кто-то рядом хлопал в ладоши, я очнулась и подняла глаза. Это был Никита.
– Браво, – смеялся он, – никогда не видел такой далеко плюющей девицы. Угощайся.
Он достал из пакета пломбир и протянул мне.
– Кстати, я тебе хлеба купил. Две булки. Тебе столько надо было?
Пришлось врать, что, да, столько.
– Я летом отдыхал в Одессе. Знаешь, там очень здорово. Порт такой большой, лестница, теплоходов и сухогрузов много-много. Только вода грязная, плавает всякая дрянь: окурки, бутылки, пивные банки. А ты ездила куда-нибудь?
– Нет, я дома все лето просидела, – ответила я, и тут у меня мелькнула догадка. – Ты в Одессу в августе ездил?
– Ага, путевка недорогая подвернулась, – сказал он, откусывая кусок мороженого.
Теперь все стало понятно, почему глупое солнце куда-то запропастилось. Оно помчалось в Одессу и преспокойно устроилось на скамеечке возле загаженного причала. В его обязанности весь август входило лишь будить Никиту, перепрыгивая с теплохода на сухогруз с криками «Опля!» и закидывая в окно прибрежной гостиницы пригоршни солнечных зайчиков. А в конце месяца оно едва успело на поезд, который должен был домчать Никиту домой, запрыгнуло на крышу вагона, растеряв в вокзальной суматохе все свое тепло, в котором так нуждался наш плачущий мелкими грибными дождями город.
– Марин, ты вечером что думаешь делать? – обратился ко мне сосед по парте, снимая очки и глядя незащищенными близорукими глазами.
– Вечером я пишу письмо одному очень хорошему человеку, – поворачиваясь к нему, ответила я. – Кажется, у тебя у самого должно быть дел невпроворот. Разве тебе не надо английским заниматься, загранпаспорт оформлять, с близкими и родными прощаться…
– Да все уже оформлено, а прощаться еще рано, я же только через полгода улетаю, да и то не навсегда, а всего на три года, и потом, Марина, я непременно вернусь.
Вероломная Америка схватила Никиту за шиворот цепкими пальцами, крикнула: «Хрен тебе, а не три года!» и скрутила кукиш, злорадно хохоча.
– А известно ли тебе, Никита, ЧТО за три года может случиться с человеком? – спросила я.
– Ничего особенного, я думаю, – предположил он и как-то очень по-взрослому посмотрел прямо в глаза.
– Ошибаешься! За три года можно выйти замуж и родить троих детей, а еще можно успеть постареть и поседеть. Но самое главное, за три года можно забыть все-превсе и всех-превсех, – выпалила я, подбоченясь. – Ладно, я пойду, мне и самой надо собираться.
– Марин, нам только четырнадцать лет, – пытался вразумить меня Никита.
Мне очень хотелось уйти красиво, покачивая бедрами, помахивая пакетом с хлебом и насвистывая веселую песенку. Но, как только я вознамерилась все это исполнить, тяжелый, набитый учебниками дипломат стукнул ручкой и спросил: «А я!?». Пришлось потихоньку плестись.
Никита нагнал меня.
– Марин, я же вернусь, в конце концов, все куда-нибудь уезжают, а потом возвращаются. Пойдем сегодня гулять, а?
– Нет. Я не могу. Мне надо собираться, я и сама скоро улечу, только не на три года, а навсегда.
– В Америку? – с надеждой в голосе спросил он.
– В Анадырь, – уверенно соврала я.
Он снова нагнал меня.
– Зачем? Почему именно туда?
– Потому что это тоже очень далеко, – ответила я и пошла прочь.


* * *

Придя домой, я провела с собой серьезную разъяснительную беседу относительно всяких высоких молодых людей в очках, однако, это не помогало. Никита стал преследовать меня повсюду. Я шла на кухню, наливала чай, а он сидел на соседнем табурете и улыбался совсем так же, как час тому назад на остановке. Я включала телевизор, он преспокойно устраивался рядом на диване. «Пошел вон, в Америку!» – кричала я, но призрак Никиты никуда не уходил, и, по-моему, даже не обижался. Я оборачивала учебники целлофаном, а он предупреждал: «Осторожно, не обожгись!» и смотрел на меня, близоруко щурясь.
Он никак не мог понять, в чем состоит моя проблема, что мешает мне спокойно отвечать ему на письма и закончить одиннадцать классов. Это была моя вина, я ничего не рассказала Никите. Ему было невдомек, что последние четыре года я уже ждала одного человека, и что ждать двоих я просто не смогу, просто не выдержу. Никита не мог догадаться, что того – другого я тоже полюбила с первой минуты, как только увидела. Он не мог почувствовать, что я уже писала другому любимому человеку длинные письма с ошибками, и что однажды, ясным мартовским днем, получила их все обратно нераскрытыми. А еще этот парень в очках в золотистой оправе, конечно же, не знал, что я и сейчас продолжаю каждый день заклеивать конверты с вложенными посланиями, правда, уже не отдаю их матери, идущей на работу мимо почтамта, а просто складываю в коробку с прорезью под кроватью. Кто бы успел ему рассказать о том, что моя мама втихушку плачет всякий раз, когда я вывожу очередное «Здравствуй, дорогой…», и пытается приводить какие-то глупые доводы? Конечно, Никита не знал, что тем «другим» был мой отец – единственный человек, которого не смогли найти вместе с другими погибшими в геологической экспедиции на Камчатке. Почти год я строчила письма, отдавала маме, хранившей их на антресолях у бабушки (конечно же, сама я о том и не догадывалась). Как страшно злилась я на отца за то, что не ответил ни на одно из них, и, сломя голову, неслась к телефону, чтобы услышать, как трубка знакомым хрипловатым голосом спросит: «Ну, как ты там, дочка?». Очевидно, мама просто не выдержала моих бесконечных «Когда?!» и провела черту между прошлым и настоящим, возвратив мне назад мешок с нераспечатанными, подписанными моей рукой конвертами, в каждый из которых я старательно вкладывала маленький кусочек надежды. Их было больше трехсот – белых прямоугольников с марками. Я ненавидела маму и бабушку несколько долгих часов, но, увидев их глаза с одинаковой застывшей болью, простила. Вот только поверить, что отец больше никогда не переступит порог нашей квартиры, не скинет с плеч тяжелый рюкзак с гостинцами и не крикнет: «Девчата, айда подарки разбирать!», я наотрез отказалась. Каждый вечер я усаживалась за письменный стол, брала бумагу, ручку и «протестовала», как говорил психиатр, к которому меня водила мать, и который предположил, что у меня это пройдет безо всякого лечения.
– Ты зачем хлеба купила, да еще две булки? – спросила мать, вернувшаяся с работы. – Мы их за неделю не осилим.
– Понимаешь, эти булки сами нечаянно купились, мне ничего не оставалось делать, как забрать их домой, – разливая суп, честно призналась я.
Никита хотел было попросить тарелку и сесть с нами, но я, собрав всю волю в кулак, сказала: «Нет, голубчик, никак нельзя». Он тяжело вздохнул: «Эх, ты!» и ушел дожидаться меня в комнату.
Перед сном я, как обычно, написала отцу письмо, рассказав в нем о мальчике в очках, о проклятой Америке и о лепестках, что лежали в кармане юбки. Потом взяла альбомный лист, нарисовала космический корабль «Земля-Юпитер» и запихнула туда почти плачущего Никиту Максимова, помахав на прощание рукой. А после нажала на «пуск», отправляя соседа по парте к далекой и холодной планете. Эти меры помогли лишь на ночь, а утром Никита, легко сбежав по трапу, вновь уверенно занял все мои мысли.

Оказалось очень трудно, сидя на уроках, не скашивать глаза в его сторону, особенно, когда я сама чувствовала, как он смотрит на меня. Ах, как было тяжело не схватить его случайно за руку, рассказывая какую-нибудь веселую чепуху, пока мы шли к автобусной остановке. Стоит ли говорить, что покупка хлеба стала моим ежедневным ритуалом. Правда, опасаясь тащить домой, я скармливала его воробьям и голубям.
Хитрая Америка терпеливо выжидала.
Смешно, конечно, но моим врагом номер один стала вовсе не она и даже не дядя Саша, который должен был устроить Никиткиного отца на работу, нет. Им стал Христофор Колумб. Я открывала энциклопедию, находила нужную страницу и выговаривала изображенному на ней отважному мореплавателю: «Что ж ты, брат, язык за зубами держать не умеешь!? Плыл, понимаешь ли, в Индию, потом напутал что-то и приплыл в Америку. Понял ведь, что слонов и специй там нет, так чего было о своих ошибках на весь белый свет кричать. Видишь, что из этого получилось!». Колумб пытался оправдаться, ссылаясь на неточности тогдашних научных познаний, чем еще больше злил меня, вынуждая лупить линейкой.
В октябре меня угораздило сильно простудиться, неделю я пролежала дома, глотая лекарства и температуря. Никита навещал каждый день, приносил школьные новости и натравливал на меня геометрию и физику, заботясь, чтобы я не сильно отстала. Временами начинало казаться, что никуда мой одноклассник не уедет, и что про Америку он соврал точно так же, как я про Анадырь.
Я рассказала ему об отце, о Камчатке и об экспедиции, а потом показала свою боль – мешки и коробку с прорезью для писем. Он внимательно слушал, не перебивал и лишь изредка задавал вопросы. А потом, уходя, надевая в коридоре пальто, очень серьезно сказал:
– Мне очень жаль. А ты – молодец, я бы так не смог! Марина, если не станешь писать мне, я пойму, хотя будет очень тяжело, не зная, как ты здесь. Но я пойму! И, слышишь, я обещаю, что вернусь, веришь ты в это или нет!


* * *

Дурные новости пришли намного раньше, чем их ожидали. Америка начала упаковывать Никитины вещи, победно размахивая вызовом от дяди Саши, в начале зимы.
В последний раз проводив его до остановки и усадив в автобус номер пять, я пришла домой, упала лицом вниз на подушку и разрыдалась. От Никиты остались: фотография, ручка, которую он подарил мне накануне, и записка с новым адресом, написанная несмелыми английскими буквами.
– Ну, что ты, дружок!? – гладила меня по волосам мама. – Ты же сильная и очень терпеливая. Ну же! Посмотри на меня. Я не выдержала, сдалась, а ты каждый вечер пишешь отцу письма. Правда, писать обоим будет трудно, но ты справишься. Знаешь, папа бы не одобрил, что ты вместо того, чтобы надеяться и ждать, сидишь вот так и горько плачешь. И потом, вспомни, Марина, как он любил повторять: «Жизнь только начинается».
Позже, вечером, я включила настольную лампу, как обычно достала чистый лист бумаги и написала письмо, которое некуда было отправить.


Здравствуй, дорогой папа. Это мое последнее письмо к тебе. Послезавтра Никита улетает в Америку. Я отметила в атласе точки, где находишься ты, и где будет жить Никита, и померила расстояние линейкой. Глупая, конечно, затея, но я решила, что до кого будет дальше, тому и буду писать. Можно было бы писать вам двоим, но всегда приходится выбирать. Неправда ли, ты и сам это часто повторял? Получилось, что до тебя всего восемь с половиной сантиметров, а до него все шестнадцать, выходит, что он намного дальше. А еще, помнишь, ты говорил, что даже плохим людям надо давать шанс, что это – справедливо. Огромная несправедливость – то, что тебе этот шанс не дали, но я, к сожалению, ничего не могу с этим поделать. А Никита не кажется мне плохим, поэтому я должна дать шанс ему, а, может быть, заодно и себе. Знаешь, это очень тяжело больше четырех лет писать человеку и ни разу не получить ответа. А вероятность того, что Никитка будет отвечать, все же существует, и даже есть небольшая надежда, что он вернется назад через три года. Ты только не подумай, что я жалуюсь, просто, наверное, я действительно повзрослела. Прости меня, папа, пожалуйста, но писать я теперь буду только ему. В школе у меня, как всегда, неважнецки. Бабушка чуть-чуть приболела, но ты не переживай, врач сказал, что ничего серьезного. Мама держится молодцом, только немножечко поседела, но ей это даже идет, жаль, что ты ее давно не видел. Если ты приедешь, когда нас не будет дома, то запасной ключ можно взять у соседки. Мама специально там его держит, потому что, ты и сам, поди, помнишь, я все постоянно теряю. Ну вот, пожалуй, и все. Заканчиваю, потому что могу расплакаться, а ты не любишь, когда я реву. Крепко целую тебя. Помню и жду.
Твоя дочь Марина.

Я вложила письмо в конверт, убрала в коробку и подошла к окну.
На улице быстро темнело. На небе уже уютно устроилась рогалик-луна, окружив себя десятком маленьких белых звездочек. В домах зажигался свет, ребята во дворе строили горку, где-то играла музыка.


* * *

Мама оказалась права, да и сам Никита сдержал слово, вернувшись через два года.
Прошло десять лет, а мой муж до сих пор помнит то самое первое сентября и трепетно хранит всю нашу переписку. Он часто повторяет, что не верил до последнего в то, что я буду ему отвечать, и все спрашивает, почему я все же решилась. Я так и не рассказала ему о том – самом важном письме в моей жизни, пусть это останется секретом.

[Antimat]

- Знаете, моя очень хорошая знакомая пишет очаровательные стихи о "Любви", - улыбнулась Фертес. - Мне хотелось бы прочитать вам парочку...

Сообщение отредактировал Lisica: 31 Январь 2013 - 14:35

[Antimat]

Цикл стихотворений о любви
Автор: Татьяна Стрихарева

***
В всём твоя любовь заключена:
В дыхании ветра, в трепетном затишьи.
Твоей любви горячая волна
С небес лучами солнца ярко брызжет.
Величию Бога не найдёшь границ-
Жизнь переполнена и всё вместимо.
Как сладостно, что жизнь неповторима,
Одна из миллионов единиц.

***
Ливни бед и сор раздоров
Ветром унесёт.
У любви нет приговоров-
Вспыхнет и спасёт
И укоренится, если в ней родиться,
До глубин достанет, если в ней растаять.

***
Я люблю тебя, самая милая,
Я люблю тебя, самая важная,
Хоть зарплаты ты платишь унылые,
Хотя цены на рынках отважные.
Я люблю твою синеву озёр,
Шум бегущих рек с водопадами
Величавый вид поднебесных гор
И погоду твою с перепадами.
Я люблю садов аромат густой,
Когда яблоки наливаются,
Ветерок ночной и палящий зной
И когда заря занимается.
Я люблю тебя, милая родина,
Не за то, что ты расцвела весной,
А за то, что здесь много пройдено
И в моей судьбе ты всегда со мной.

***
Любовь? А может просто увлеченье?
Украло мир, нарушило покой.
Оно непостоянно, как теченье,
Предстало.. миг и, унесло рекой.
Любовь нежна и чувства не нарушит,
Любовь чиста и в ней успокоенье,
Она излечит раны, но не душит
И мелочам не придаёт значенья.
Любовь всегда и с каждым годом больше,
Любовь крепка, сильна, верна, надёжна
Нет чувства во вселенной всей дороже
И не узнать её явленье невозможно.

***
В пути нелёгком мой любимый,
А жизни круг неповторимый,
Но я с тобой всегда незримо
В твоем пути.
Пусть труден день, настанет вечер,
Ты отдохнёшь, расправишь плечи,
Я помолюсь и станет легче
Тебе идти.
Порою жизнь, увы, сурова,
Но я найду такое слово
Оно тебя согреет снова,
Ты только жди.
А время ход не замедляет
и обстоятельства меняет,
Я верю радость воссияет
Там впереди.

***
Любовь светла, как утренний поток лучей зари,
Любовь нежна как розы лепесток в саду твоём,
Любовь честна и в сердце искренне её храни,
Любовь - свеча, согреет душу и осветит дом.

Любовь сильна и крепче силы в этом мире нет,
Любовь ценна, она исцелит раны и спасёт,
Любовь - стена, она хранит ваш дом от всяких бед,
Любовь всегда, и счастлив в ком она живёт.

***
В черном небе звёзды плыть пытаются,
Освящая дикой бездны мрак ,
Мысли между звёздами скитаются.
Не найти покоя им никак.

Там в ночном, холодном одиночестве,
Слышен робкий шепот звёзд в тиши,
И влюбиться искренне так хочется,
Жаль, что нету родственной души.

[Antimat]

- Я тоже пишу стихи,- смущенно улыбнулся фотограф замка.
- Так чего же вы ждете, - снова хитрая улыбка рыжей.....

Сообщение отредактировал Lisica: 31 Январь 2013 - 14:37

[Antimat]

Стишки
Автор: fotka

Опять октябрь, и листья под ногами,
И ветер; небо хмурится дождем.
Иду одна, где мы с тобой шагали —
По этим же аллеям, но вдвоем.

В опавшем парке зябко и тоскливо,
Но отказаться от затеи нету сил:
Достала цифровик, снимаю торопливо.
Зачем? Кто мне бы это объяснил…

Оппоненту

Проходит все — прошел и тот октябрь...
Какой тут грех? Природа непорочна,
Как и любовь, в которой так же точно
За октябрем последует ноябрь.

С естественным исходом не поспоришь
Но не могу продолжить параллель:
Ведь о любви ты, как о чуде, молишь —
В природе ж, глядь, опять апрель.

Заносит снегом Лиговский и Невский,
Меняя все в округе — сразу, вдруг...
И про октябрь под этот зимний ветер резкий
Забудет "старый город" Петербург.

[Antimat]

- Раз начали читать стихи, то я тоже хочу поучаствовать, - откликнулся Бензин

Сообщение отредактировал Lisica: 31 Январь 2013 - 14:38

[Antimat]

Прости (вне конкурса)

Автор: Benzin

Прости..
что не сыграла для тебя красивую любовь..
что не говорила красивых слов
что слишком быстро обнажилась..
Прости.. где-то не смогла, не сумела..
куда-то торопились..
"прости", "люблю", "спасибо" -
как чисто говорили.. как часто!..
спасибо, потом - люблю, и наконец - прости..
зачем?.. спасибо.
Люблю
Я люблю, люблю тебя, и..
Я люблю тебя.. и ещё.. через да, через нет
Прости, привет.

А теперь, здравствуй.
Я сошла с ума. веришь?
здесь здорово..
Ты оставила меня на полпути..
полусумасшедшую..
Опять "прости"?..
"Давай руку, я поведу тебя, и мы сойдём с ума"..
а ведь сходят с ума по одиночке...
или доходят.. дошло?
Стой, прости..
Похоже, мы сошли с ума..
Как же похоже...

Благодарю тебя.. Спасибо.
За эту любовь.. Она живёт. Дышит.
и я чуть отдышалась
Теперь я могу говорить, а ведь молчала
Тебе жалко меня? Зачем "прости"?
О, я счастлива! Благодарю тебя.
Врала?.. Тогда сглупила.. Прости уж..
когда сказала, что не люблю тебя..
Но ведь ты знаешь.. я не умею врать
тебе.. спасибо.

Прости за самоуверенность..
Я думала, что если захочу, то разлюблю..
(хотя бы ради тебя..)
Не получилось..
Я слишком много мнила..
Я слабее

зачем ты торопила?..
или мне показалось.. я усмехнулась..
когда сказала ты, что хочешь знать меня
насквозь!..
меня? насквозь?.. ха!
да вот же я стою перед тобой
вся обнаженная..
и где-то даже на коленях..- я усмехнулась (прости)
или смутилась...
вот она.. Любовь..
Зачем просила меня писать?
Здесь бы закончить..

Но. опять. люблю тебя.
Ведь я люблю тебя..
Как просто...
Я удивилась.. я была поражена..
Любовью этой..
по-ра-жена..
А ты просила не молчать
Ты ведь любила.. здесь нет меня!
здесь нет меня..
я где-то там.. я слишком призрачна..
ведь не меня.. отчаянье..
Спасибо Богу.. просила чуда..
и вот оно..
одарена.

Поверь, в моих словах нет и тени упрёка!
(ведь слишком призрачна..)
Тебе так нравится?..
Я снова улыбаюсь.. и всё-таки..
Мы плакали..
А ведь мы плакали! - Да!
(ведь это и есть прекрасное..)
Я заново.. нет чище тех слёз..
Я замерла.. только чудом
осталась жить
для тебя..
да, так, определенно..
Ты плакала..
Боже мой, прости меня..

Прости, что шёпотом не смогла..
Ведь благодарила - дрожали стены, кричали в спину..
куда-то в небо летело уже под утро
"Спасибо!"
и с неба ответное "люблю"..

Я знаю, мы любили..
уж слишком быстро, сильно..
и торопились будто..
Ведь не умеем иначе! не можем. Так?
Так искренне..
Зачем играть.. и верно - я бы не сумела.
не смогла.. с тобой, отражением своим..
Ведь нам не нужно
Зачем тогда "прости"?..
Ведь нет упрёков и нет вины
Зачем вопросы глупые, где нет ответов.
зачем "зачем"?
Я не сожалею. значит, и ты..
Тогда пускай летят они к чертям!
(ведь переговаривали и с ними..
Ну кто не грешен.. ведь простит..
Бог всё простит.
и это.)

И ты ещё будешь влюбляться по сотни и тысячи раз в меня
Я овладею словом и рассудком..
словом, я стану прежней..
и даже лучше, чуть умнее..
И только сердце.. бедное сердце..
(Я не знала, что оно может так любить..)
Ты веришь?.. оно всё ещё болит...

хотела сказать, "и оно ещё не раз удивит.."
только я не верю..
Самое лучшее позади, где мы любили..
Ведь только раз!
Что же я творю?.. Прости..
Почти в уме и брежу.
Всё от любви.
Всё точно снится мне..
Я будто сплю..
Смешно, но ведь бессонница!

Прости последнее за правду..
Но всё пройдёт к утру..
Я стану лучше (вот уже)
И всё-таки поверь, я счастлива!
Ведь я люблю, и любишь ты..
( так ведь лучше?..)
Какие чудеса нас ждут ещё!..

(2005)

[Antimat]

- Можно мне тоже продекламировать? - спросил Максим Радикал, и получив одобрительные кивки от Лисы и Фертес, начал читать

Сообщение отредактировал Lisica: 31 Январь 2013 - 14:40

[Antimat]

Стихи
Автор: Максим Радикал

Я обессилен, потерян
Меня замучили слёзы,
Я не встаю с постели
Абстрактно щупая грёзы.
Зажженный свет совершенства
Лишь лицезрит мне пространство,
Душевных, глупых концепций
И там сидящего срамства.
Вопрос не в том кем на деле…
Я вышел этой судьбою,
Все дело в том, что я ели…
Справляюсь ели с собою.
Моя борьба за возможность
Не просто смысл на блюдце,
Впадая в скрытную ложность
Я избегаю поллюций.
Окно замерзшее, иней…
Проходит жутью сквозь тело,
Подобие порванных линий,
Подобие битого тела.
Какая малость в надежде,
Какие хамские грёзы,
Скорее мне захотелось
От бога синие розы…
****************


(когда то этот стих вызвал фееричный холливар)


Я, отголоском схватывая голос

Прижмусь о грань.

Залью питьё в сухую полость

В свою гортань.



И ожидая неизвестность

И зыблем. Страх!

Я потеряю равновесие

В своих ногах.



В момент трагических прозрений

Свой внемлю глас.

О, низко падая. Мгновенье.

В своих глазах.



*************************************
Я не хочу что б кто нибудь приник к моей беде.

Мне горестно, но только мне и больше не кому,

Ведь жизнь моя - не коллективная проблема.

И раз решил губить, то падать одному

в обрыв, А не тянуть родное племя

на множество страданий. Пережить,

а может быть и время...

Возможно, время мне не позволит согрешить.



********************************************


Открыв врата иль двери отворив,
Ты взглянешь на меня при тусклом свете.
И не словив черты и слов не обронив…
Навстречу папке-мамке дети…
Их улыбаки, мягкие черты лица
Пленили и отвергнули мгновенно,
Как словно папку подлеца…
Я все же тот подлец, наверно.
Ты пригласишь меня на скудный чай
И взор твой отдает приличным отторженьем
И опрокинешь кружку тоже невзначай
Кидаешься нечаянно печеньем.
Мы заперли щеколду комнатной двери,
Сорвав нещадно с тел одежду:
Рубаху, юбку, трусики, трусы
Мы слились воедино, стали смежны.
Тук – тук, тук - тук – стучали в дверку детки
И мамку с папкой звонко окликали
И не могли догадываться детки
Что мамка с папкой третьего зачали.


*****************************


Вот ты снова стоишь

Предо мною нагой и развратный,

Потешая мой взор,

Слышу голос твой вечно приятный.

Ощущая тепло,

Издаю еле слышные стоны,

Освещает свеча,

Озарив эрогенные зоны.

Но лишь нечто внутри,

Нечто вроде душевной ограды,

Разделяет желанье

От касания бледного зада.

То ли это во сне,

Толи кажется мне это "нечто",

Значит это во сне,

Мне привиделась мнимая встреча



**********************

Сегодня ночью

с понедельника на вторник

Я пил вино и разрывался смехом

В автомобиле лишь одна помеха

Скользящий дворник

разлетает капли

Дождя холодного, что по косой

Прообраз смерти, что с косой

Зарубит нах*й!



И проплывает город по причине

Безумной скорости в округе

Если глядеть в окно машины

Одни лишь круги



Уж в небесах залилось светом

Вино окончено в бутылке

И как ударило... ну в этом

В моем затылке.


******************************

Когда печальнее быть может только смерть

Одномоментно становясь спасением

И как ты не глядишь с презрением

На эту перспективу, драму

Лучше умереть!

Ведь это нечто вроде очищения



Когда хорошее не перекроет худшево

Являясь в жизнь лишь мимолетною улыбкой

Она тотчас становится пространственной и зыбкой

И служит перспективой только падшему



Надежда - есть синоним "дебилизма"

Она прислуживает инфантильной маской

И посему извольте, и не пучте глазки

Брызжа слюной про крайний пессимизм



Все то, что окружает, что возносится

Что есть желаемое в эпоху гедонизма

В отсутствии скабрезности относится

К процессу нечто вроде онанизма



***************************
Пыльный город закатом желтеет,

Увядает мутная даль,

А на сердце больная печаль

И свербит и болезненно греет.

Что то гулко елозит в ушах

Тело огненно запотевает.

Лишь глаза явственно проявляют

Не волнение , не муки, не страх,

А какое то увядание И души смертоносную тишь.

На устах проявляя лишь

Молчание.

[Lisica]

- Сегодня я увидела, какой разной бывает "Любовь". И мне кажется, что я наконец-то справлюсь со своей бедой и найду еще одного человека, с которым мы будем счастливы, - Глаза Лисы были одновременно счастливыми и сонными.
- Юнная леди, не пора ли вам спать? - немного строго, но по доброму спросила Фертес.
- Спасибо вам огромное.... - зевнула Алиса
- И тебе за сегодняшний праздник, - улыбнулись все. Полночь пробили часы и все разошлись по своим комнатам, и только Анвиаль так и осталась на подоконнике. Наверное, ждала Чеширского кота, ведь они ночные существа, эти кошки....