Ninlysa

На всю жизнь останется в памяти
Рассказ

Кажется, только вчера старшая сестра, собираясь на выпускной вечер, крутилась перед зеркалом в нарядном белоснежном платье, задорно подмигивала своему отражению и нервничала, пытаясь собрать роскошные рыжие кудри в аккуратную прическу. Ничто не предвещало, что эта короткая ночь станет последней, когда весь класс соберется вместе. А все мальчики их такого дружного класса, все до одного, потом погибнут в страшной мясорубке войны, защищая Родину.

Никто и думать не мог, что уже назавтра рухнет привычная, налаженная жизнь, когда в солнечное воскресное утро вместо знакомых, бодрых песен по радио передадут сообщение, которое разорвет мир на две части – до и после.

Уже в полдень добрый, всегда такой невозмутимый папа, в спешке прощался с ними на крыльце и, волнуясь, что-то горячо шептал маме на ухо. К вечеру она вместе с соседками побежала на вокзал провожать первый эшелон, уходивший на запад. Далеко заполночь вернулась и долго сидела на крыльце, не заходя в дом, а утром дочери увидели в ее, вдруг потускневших волосах червонного золота, первую седую прядь.

Все больше и больше места в их жизни занимало страшное слово – война. Надсадный, тягучий гул чужих самолетов, летевших на восток и несущих смерть на крыльях с черными пауками свастик, наполнил страхом каждый день. Артиллерийская канонада, громыхавшая все ближе и ближе, означала стремительное наступление фронта. Измученные беженцы на телегах и пешком тянулись день за днем через маленький приветливый город на Южном Буге, устремляясь к чудом еще уцелевшему мосту. Горожане, выбиваясь из сил, ежедневно до поздней ночи рыли окопы и противотанковые рвы. На запад шли воинские составы, на восток – товарняки, забитые под завязку всем, что еще можно было спасти от неумолимо приближающегося врага.

Когда почтальонша приносила белые треугольнички писем, в доме начинался праздник. Весточки от папы перечитывались по сотне раз и аккуратно складывались в шкатулку на мамином столике, с которого куда-то сразу делись красивые флаконы любимых духов и пудреница из голубого стекла. Их место заняли две новые фотографии, где был изображен красивый папа в военной форме с лейтенантскими кубиками в петлицах и шлеме танкиста на голове.

В начале августа на рассвете раздался стук в дверь и папа, похудевший, с запавшими от бессонницы глазами, усталым охрипшим голосом скомандовал быстро собираться, брать самые необходимые вещи, еду, и ждать машину, которая через пару часов заедет за ними. А сам опять умчался в свою часть, измотанную непрерывными боями.

Машина так и не пришла, только после освобождения узнали, как попав под обстрел, погибли все, за кем уже успел заехать шофер. Сначала ее ждали, выглядывая в окно и прислушиваясь, не затормозит ли возле дома проезжавшая мимо полуторка, потом стояли за воротами, провожая глазами, густой поток беженцев и санитарные машины с раненными бойцами, не почувствовав, что в одной из них везли контуженного, тяжело раненного папу. Наконец понимая, что ждать уже нечего решили добираться своим ходом. Забросив во двор большую часть узлов, взяли с собой рюкзак с продуктами и небольшой чемодан, с которым в мирное время ездили с папой отдыхать на море к родственникам в Одессу. Пешком до железной дороги было не близко, приходилось торопиться, чтобы успеть сесть хоть на последний поезд, уходящий в тыл.

Потом мама часто говорила, что кто-то там, на небе горячо молится за них. Они тогда еще не знали, как им повезло, что никто их не подвез до вокзала, идти оставалось совсем немного, когда начался авианалет. В грохочущем огненно-кровавом аду с визгом падали и взрывались бомбы, надрывно гудели паровозы, истошно кричали люди. С низко летевших самолетов пулеметными очередями расстреливали пытавшихся спастись бегством. Мама столкнула дочерей в ближайшую канаву и, обняв руками, закрывая своим телом, вжимала их в землю. И уж совсем неожиданно, верная дворовая собачка, привычно увязавшаяся следом, распласталась сверху, пытаясь защитить своих хозяев. Казалось, бомбежка длилась целую вечность, самолеты улетели, оставив от станции, железнодорожных путей, не успевшего уехать поезда лишь обугленную землю с горящими обломками и изувеченными трупами людей.

Уставшие, потерявшие всякую надежду на эвакуацию, они возвращались домой уже к вечеру. На всю жизнь останется в памяти картина – навстречу им на фоне багрового заката, под треск мотоциклетных моторов и лязг танковых гусениц, скачет во весь опор на белой лошади мальчик по их родной улице и страшно, во весь голос кричит: «Немцы, немцы!»

В жизнь пришло новое слово – оккупация. Утро следующего дня началось с яростного лая и визга собак, умолкавших под звук выстрелов. Начались повальные обыски, аресты. Искали коммунистов и активистов Советской власти. Под угрозой были и семьи офицеров, солдат Красной Армии. Испугавшись прихода полицаев с обыском, мама поручила старшей дочери спрятать на чердаке среди старых вещей папины письма с фронта, а младшей наказала съесть его фотокарточки, ведь чтобы не накликать беды, портрет танкиста нельзя ни сжигать, ни закапывать.

Девочка убежала в сад и, давясь глянцевой бумагой, старательно прожевывая, глотала изображения улыбающегося папы, одновременно с любопытством выглядывая из-за забора на улицу, где в это время к водопроводной колонке подъехали немцы на мотоциклах. Все как на подбор высокие, светловолосые, с закатанными по локоть рукавами серой формы, они обливались водой и хохотали, перешучиваясь между собой. С виду в них не было ничего страшного, просто молодые парни веселились, но у каждого на груди висел автомат и по сторонам они смотрели с презрительной наглостью. Один из них, заметив испуганное лицо девочки, навел на нее оружие, прокричал: «Пах-пах-пах», и издевательски, по дурному загоготал.

Через три дня на всех столбах висели объявления, предписывавшие всем евреям, взяв с собой ценные вещи, явиться в комендатуру для отправки на новое компактное проживание. Люди с тревогой смотрели на соседей, которые семьями покорно и молча, с чемоданами и маленькими детьми на руках шли в одном направлении. Многие догадывались, что назад никто не вернется, но ничего уже нельзя было изменить. На площади стояли грузовики, в которые стоя, как скот, загоняли пришедших и увозили. Весь вечер и всю ночь в напряженную тишину не спавшего города, степной ветер доносил далекую стрельбу и постепенно слабеющий жуткий плач-вопль, будто сама земля стонала и кричала от горя.

По распоряжению новых властей все население от 14 до 60 лет должно было трудиться на благо великой Германии. Во время частых облав вылавливали тех, кто по какой-либо причине не был занят на работах, сгоняли в перевалочный лагерь и эшелонами отправляли на чужбину. Хорошо, что нашлись знакомые, которые помогли устроиться на местную гужевую фабрику. После восьмичасового дня без перерыва, бегом торопились домой, чтобы успеть до комендантского часа, иначе можно было оказаться в том страшном лагере, за колючей проволокой, где постоянно был слышен лай свирепых овчарок и часто раздавались автоматные очереди.

Опустевшие улицы наполнились гнетущей тишиной, зато немцы и наводнившие город полицаи праздновали свою победу, дочиста выметая все съестное у жителей. Семье пришлось перебраться в летнюю кухню, а в их добротном и аккуратном доме расположился важный немецкий офицер с денщиком. Что вдруг оказалось большой удачей, полицаи во двор даже не заглядывали.

Время превратилось в однообразную, наполненную непреходящей тревогой череду дней и ночей. Казалось, что уже никогда не вернется прежняя, такая простая и радостная жизнь. Но постепенно жизнь как-то неуловимо стала меняться. Прежде всего, в городе стали появляться листовки, в которых рассказывалось, что фашистская армия не всесильна, Москва устояла и нужно надеяться, нужно держаться.

Немецкие вояки уже были не те, что в начале войны, спеси у прежних самоуверенных арийцев явно поубавилось. К лету, офицера постояльца сменила шумная команда итальянцев. Эти вообще вели себя как в отпуске на курорте, заигрывали со старшей сестрой, восхищаясь цветом ее волос: «О, росса белизза! О, белла донна», а черноволосую младшую называли «бамбина италиана». Однажды, макаронники, как их называла мама, выпросив у нее большую сковороду, галдя как обычно, что-то готовили, потом ели с восхищенными возгласами, а возвращая посуду, молодой итальянец пытался угостить ее подозрительно слишком белым мясом: «Каски ди рана, мамма. О, кустоса». И смешно изобразил квакающую лягушку. Конечно же, сковородка закончила свое существование в мусорной яме, закинутая туда брезгливой хозяйкой.

Потом жильцы в доме менялись все чаще, и похожи они были на обычных замордованных жизнью работяг, только что в военной форме, которая сидела на них, что называется, как на корове седло. Один из таких фрицев, долго грустно смотрел на младшую девочку, и, заговорщицки подмигнув, выдал на ломаном русском: « Я имею у себя дома драй киндер, три девочка. Твой папа быстро идти тебе домой, и я тоже буду быстро идти домой к майн киндер»

Но до встречи с папой оставалась еще целая вечность. Он встретит Великую Победу, освобождая Прагу, и вернется домой, когда война давно уже закончится, отлежав в госпитале чешского города с очередным ранением долгих два месяца.

А пока впереди была промозглая дождливая осень и голодная зима, чтобы пережить которую пришлось продать все, что представляло собой хоть какую-то ценность. Раньше такой уютный дом совсем опустел, в просторных, гулких комнатах остались несколько полусломанных стульев да пара столов, и больше походил на заброшенную контору.

К концу февраля фашисты лютовали с остервенением. Участились аресты и расстрелы, за малейшее подозрение в связи с подпольем полагалась смерть, за появление на улице после комендантского часа – смерть, за неповиновение – смерть, за невыход на работы, по любой причине – смерть, за дерзкий взгляд – смерть, за смех, казавшийся оккупантам насмешкой - смерть. Во время облав хватали без разбора парней, девчат и загоняли в товарные вагоны, которые цепляли к воинским эшелонам, надеясь, что партизаны, жалея своих, не будут взрывать рельсы.

Почти месяц девочки прятались в холодном и мокром подполе, опасаясь угона в Германию. Беда нагрянула нежданно, немцы, отступая, уничтожали все промышленные здания. Минеры щедро насовали взрывчатку и под домом, выглядевшим филиалом соседней швейной фабрики. Мама умоляла не взрывать хату, но ее никто не слушал, избили и отшвырнули прочь, чтобы не мешала. Мучительно тянулись секунды до неминуемого страшного горя, казалось, надежды на спасение уже нет. Укрывшись за забором, немцы присоединяли провода к взрывателю, когда вдруг испугано, загалдели и бросились бежать. На негнущихся ногах она поднялась на крыльцо и тут, оглянувшись на приближающийся звук моторов, увидела мчащиеся по улице танки с красными звездами на бортах. Наши!!!

В тот небывало теплый мартовский вечер, наслаждаясь, наконец наступившей тишиной и покоем, на родном крылечке до глубокой ночи сидели, обнявшись, полностью поседевшая мама и дочки, склонившие ей на плечи золотисторыжую и черноволосую головки.



О, росса белизза - rossa bellezza - рыжая красавица.
белла донна – красивая девушка.
бамбина италиана - bambina italiana – маленькая итальянка.
Каски ди рана, мамма. О, кустоса – Лягушачьи лапки, мама. О, вкусно.

Волчья погоня.
Мистика.

Тяжелое дыхание.
Пар изо рта.
Черное небо.
Зимний лес.
Сосны вдоль просеки тяжело свесили огруженные снегом лапы. Молодые елки попрятались с головой в сугробах и насторожено поглядывают из своих снежных укрытий. Хрустит снег, приминаемый копытами, визжит под полозьями саней. Щемящее чувство тревоги давит на сердце. Луна, поднявшись над вершинами Дальнего бора, постепенно заливает всё вокруг голубоватым светом.

То, что днем казалось совсем не страшным и даже сказочным в искрящемся на солнце инее, сначала неуловимо, а потом все стремительнее меняется.

Происходит что-то непонятное, пространство вокруг меня начинает вращаться, закручиваться в бешеном калейдоскопе. Деревья вытягиваются, становятся выше. Земля, бурлящая ароматами сквозь снежный слой, резко становится ближе, чуть не сбивая с ног.

Снежный покров блестит в лунном свете россыпью голубых искр. Лес наполнен знакомыми зимними запахами. Но вдруг, через привычное, проникает новый томящий и зовущий дух. Пахнет людьми и лошадью. Где-то совсем рядом. Щекочет ноздри, будоражит кровь. Зов охоты заставляет забыть про израненные об острый наст лапы.

Опять окружающее искажает свой облик, дикое вращение вызывает приступ тошноты.

Наконец выбрались на наезженный большак. Угрюмый лес отступает все дальше. Но почему-то тревога перерастает уже в ощущение неотвратимой беды. Страх заставляет дрожать и беспомощно озираться по сторонам. Вроде даже холоднее становится. Вконец озябшие руки судорожно сжимают вожжи.
По обочинам мелькают опушенные инеем кусты. В кустах перебегают, мерцая, то едва тлея, то вспыхивая ярче, красные угольки. Кружатся в быстром танце, завораживают странной круговертью. Да нет – не угольки вроде, а…
Волки. Вымахивают следом за санями со всех сторон. Два матерых впереди, а вслед им растекаются лавой молодые. Их все больше, поди, десятка три. Старшие гонят молча. Молодые повизгивают в голодном нетерпении. Окружают по всей науке волчьей охоты. Охватывают серыми крыльями в плотное кольцо. Хищный клюв – мощный волчара, в стремлении вонзиться, растерзать, едва касается лапами ледяного наката, летит, настигая перепуганную жертву.
Догоняют, гады. Не уйти. Или… может еще не конец?

Новый морок охватывает меня. Кажется, весь мир сошел с ума. Холодный ветер врывается в легкие, будит странные чувства, рождает непонятные ощущения.

Добыча все ближе. Острый голод придает силы. Слюна наполняет пасть от предчувствия горячей крови, сладкой плоти. Глаза застилает багровая пелена. Мышцы взрываются страстным призывом близкой победы.

Вновь подкатывает дурнота от быстрой смены картинок кружащегося бытия, от мелькания звуков, запахов и образов.

Вожак выскакивает наперерез, взвивается в высоком броске, пытаясь вцепиться в горло коню. Резким ударом кнута пытаюсь достать до разбойника. Иэх! Промазываю! Каурый дико храпит и взбрыкивает передними ногами. Бьет копытами в серую тень. Истошный визг. Сани, переехавшие зверя, подбрасывает. Умирающий волк остается лежать на дороге. Разгоряченная погоней стая бросается к вожаку. Кружат вокруг него, подвывая. Белая волчица поднимает морду вверх и тоскливо изливает свое горе равнодушной луне. В мозг ввинчиваются спирали, вибрирующие на гранях звуков, доступных человеческому уху. Волосы встают дыбом от жуткого протяжного воя.

Сверлящий душу ультразвук замораживает беспорядочное перемещение неба и земли. И проступает, наползает на меня крупным планом окровавленное серое пятно на дороге.

Сильное тело распласталось на льду. Пытаюсь тормошить, поднять, своим дыханием вернуть жизнь ему, такому родному… Ноздри неподвижны, глаза затягивает белесая пелена. Кажется, что само сердце в прощальном плаче рвется к темному небу, устремляясь к отстранено серебрящемуся светилу. Летит туда, куда уходят те, кто больше не может остаться на земле.

Медленно, тягуче медленно вращение набирает обороты, тянет жилы из сознания, уставшего от этого сумасшествия.

Кровь на снегу, темно-фиолетовая в лунном свете, змеями тянется за полозьями саней. Откуда столько крови? Мерещится, что это сами полозья истекают кровью, истершись об ледяной накат дороги. Стремительно увеличивается безопасное расстояние. В груди начинает теплиться надежда на спасение.
Вдруг звери все одновременно замирают на какое-то мгновение, поднимают головы, пристально вглядываясь вслед ускользающему врагу и, как в замедленной съемке, разворачиваясь в бешеном беге, оскальзываясь на поворотах, опять бросаются в погоню. В отчаянии кричу, понукая коня. Хотя его подгонять и не надо. Уж он-то знает – догонят, не жить.
Мчится разъяренная стая. Впереди белая волчица. Гонят молча. Ближе и ближе истекающие злобой и смертной тоской горящие красным глаза. Сани заносит на крутом повороте. Я тщетно пытаюсь удержать равновесие, цепляюсь за края повозки, но все же теряю твердую опору, которая рывком устремляется вперед уже без меня.

По какой-то немыслимой кривой сверкающий вспышками свет извивающейся спиралью вкручивается, втягивается в черный мрак небытия, за гранью которого стережет, ждет что-то зловещее и необъяснимое.

Осталось совсем немного. Еще рывок и я настигну остро пахнущую страхом добычу. Моя семья должна, наконец, утолить мучительный голод. Мерзлые комья снега ледяным веером из-под полозьев летят навстречу, больно бьют прямо в глаза. Из последних сил бросаюсь вперед и сталкиваюсь в прыжке с выброшенным из повозки человеком. Последнее, что я еще слышу - крик, наполненный животным ужасом.

Просыпаюсь и долго не могу прийти в себя. Тихо. Ночь. Ах, да – полнолуние. И так каждый раз, когда луна становится особенно яркой и таинственной в своей магической первозданной силе. Заснуть и то проблема. Да еще потом, эта неизменная погоня под полной луной. И, так продолжается, уже не помню, сколько лет.
Бывает, ночью меня будят. Кричала…
Закричишь тут. Просыпаясь, явно ощущаю вонь псины, крепкий запах лошадиного пота, свежесть морозного воздуха, наполненного ароматами хвои и далекого, такого желанного и родного дымка человеческого жилья.
Странно, в жизни мне не приходилось никогда сталкиваться с волками. Тем более участвовать в их жуткой охоте. Только из рассказов отца знаю, как это страшно.

Вот только, почему-то за последнее время, все яснее и ближе оскаленные морды. Такое чувство, что вот-вот они меня догонят. И тогда. А что тогда? Ведь это вроде сон. Но почему-то мнится, что однажды, пробудившись от сна-наваждения, увижу себя белой волчицей, бегущей по звонкому насту во главе волчьей погони…

Долго собиралась открыть здесь в творчестве тему, все некогда было. Но теперь раз начала, то трудно остановится
Свеча.
Масляная пастель.

Вот, наконец-то решилась. Начну...
Кошка на окне.
Масляная пастель.

Дьявольская планшетка

В вершинах сосен тихо подвывал ветер. Мрачные великаны грустно постанывали и время от времени роняли шишки, которые смачно шлепались в сыроватый зыбкий настил из мертвой хвои. Звуки падения заставляли вздрагивать и пугливо оглядываться людей, сидящих тесной кучкой возле небольшого костерка. С вечера сушняка насобирали слишком мало, поэтому топливо приходилось экономить, бережно по одной веточке подкармливая голодный огонь. Удаляться от костра в промозглую, как бы чего-то ждущую тьму никому не хотелось. Слабо освещённые едва живым пламенем красноватые стволы ближайших деревьев, казалось, были последним зыбким рубежом света. Дальше, за ними начиналось царство мрака и лесной нежити. Темнота вокруг шевелилась и перешептывалась. А собственные тени людей, плотно жавшихся друг к другу, пытались предательски с ней соединиться и уползти туда, в ночную жуть. Все время казалось, что за деревьями кто-то есть. Неожиданно проухал филин. Для полноты картины недоставало только мерзкого хохота лешего или визга кикиморы…

Песни, которые компания знала или знала не полностью, давно уже были перепеты. Укладываться спать, залезая в сырые палатки, вообще не хотелось. Как всегда, ближе к полуночи, наступила очередь разговорного жанра.

По старой традиции истории у костра рассказывались одна другой страшнее…

- Ну, ладно, так и быть. Я тоже расскажу свою историю, - начала свой рассказ невысокая девушка, поправляя руками рассыпавшиеся по плечам медными искрами тяжелые каштановые волосы. В ее карих глазах, необыкновенно больших на бледном лице, отражались красные огоньки, перебегающие по углям.
- Занятие спиритизмом – вещь, довольно опасная. А, если разговаривать приходится не просто с душами умерших, а еще и обращаться к нечистой силе, то это вообще чревато непредсказуемыми последствиями.

- Понимаю, что вам будет трудно поверить, но это на самом деле произошло со мной. Хотя начиналось совсем невинно или, по выражению нашей шефы наивно-банально, как совсем незначащая шутка, развлечение в обеденный перерыв. Чтобы было понятнее, буду рассказывать по порядку, так сказать, в хронологии событий. Поступив учиться в нашем городе, я часто старалась при возможности навестить родителей, живших в другом месте. Ночь в поезде и я дома. Кто-то из случайных попутчиков показал мне, как с помощью кусочка картонки и иголки на ниточке можно многое узнать из того, что только черти знают. Тогда я не сильно придала этому значение. Я выросла в атеистической семье и не верила ни в бога, ни в черта. Если бы я знала, насколько потом изменится мое мировоззрение. Окончила художественное училище и поступила работать в группу художников-оформителей. В нашем «джазе» работали только девушки. Парней не брали принципиально, чтобы не расхолаживали коллектив перекурами и не только. Без дела сидеть не приходилось, точнее, сидеть вообще не приходилось, настолько день всегда был насыщен интересным творческим делом. Как гордо говорила наша шефа: «Художники чай не пьют», не задумываясь, насколько двусмысленно звучала эта фраза. Но, как известно, руки заняты, а язык свободен. И вот как-то раз, между делом, рассуждали с коллегами о смысле бытия, устройстве мироздания, существовании высшего разума и потусторонних сил. В пылу спора одна из нас и ляпнула:

- Ой, да ну, если дьявол есть, то пусть знак подаст.


И вдруг с грохотом обрушиваются, стоящие вдоль стены плотными рядами, довольно тяжелые и вполне устойчивые декоративные детали, подготовленные для будущей витрины! Надо было видеть наши вытянувшиеся лица, напоминавшие тот вытаращенный смайлик с подергивающимся глазом. Кто-то нервно хихикнул, но честно говоря, было не до смеха. Как говорится – выпросили. Ну, и тут я вспомнила про картонку с иголочкой. Дурное дело не хитрое. Быстро соорудили планшетку, на которой нарисовали круг, проставили буквы и цифры и, по-прежнему слегка побаиваясь-посмеиваясь, начали спиритический сеанс, воспользовавшись начавшимся обеденным перерывом. Естественно, медиумом единогласно назначили меня.

- Ты здесь?
Иголка, слегка, покачавшись, указала – «Да».
- Какого ты ранга?

Игла остановилась на цифре 8.

На вопрос об имени выдала набор примерно из 10 букв, лишь отдаленно напоминающий вроде как имя, состоящее в основном из согласных звуков. Ну и имена у них, скажу я вам!
- Разговаривать с нами будешь?
- Да.
- А вы, что на самом деле есть? – прозвучал недоверчивый вопрос.
-Да есть, но не здесь.

Сначала, все замерли в ступоре, боязливо переглядываясь. А потом, как прорвало! Забыв на время всякий страх, девушки наперебой начали задавать разнообразные вопросы. Иногда иголка реагировала сразу, давая четкий ответ, особенно типа да или нет. Иногда зависала и отказывалась писать что-либо вразумительное. Потом вдруг грубо послала всех, ну сами знаете куда. В общем, в тот раз обед прошел весело и плодотворно.

Ночью, мне впервые приснился странный сон, который я отнесла на усталость переполненного впечатлениями мозга. В сполохах синего и красного света вращались с нарастающей скоростью планшетки с мерцающими дисками, блестящие спицы маятников перекрещивались под разными углами и сталкивались, издавая дикие визжаще-скребущие звуки. И все это на фоне разноголосого шепота и стонов.

На следующий день в обед мы опять собрались возле моего стола и доставали граждан из преисподней массой совершенно разнокалиберных вопросов. Вплоть до того:
- Кто украл из мастерской веник?
Стало совсем не по себе, когда наш собеседник сообщил:
- Светловолосая.

У нас пол коллектива в том году ходило блондинками. Шефа подозрительно оглядела присутствовавших и объявила, что обеденный перерыв закончился. Я вздохнула с облегчением. Мне этот цирк начинал надоедать. Тем более что было совершенно непонятно, каким образом обычная игла выделывает эти фокусы – вращаясь в разных направлениях, четко указывает на буквы, из которых складываются нормальные слова. Единственные непонятные слова – имена тех, с кем приходилось беседовать, они состояли, казалось бы, из бессмысленного сочетания букв, которое повторить с ходу было просто невозможно…

К кошмарам сна предыдущей ночи в этот раз добавились черные и красные буквы, вспыхивающие и гаснущие между всполохов-всплесков темного пламени, вращения дисков и маятников. Несколько раз я просыпалась от непонятных скрипов и шорохов. Ну и, конечно, чуть не проспала, потому что заснуть по-настоящему мне удалось только под утро.

А на работе меня уже ждал сюрприз. Наша шефа, женщина всегда себе на уме, отложив все важные дела, усадила меня сразу за планшетку. Оказывается, она вчера дома весь вечер искала золотые сережки, которые недавно куда-то запропастились. Дама, конечно, уже кого-то подозревала, но решила, что наш новый «друг» поможет найти вора. Честно говоря, я, приступая к новому сеансу, слегка побаивалась – а ну-ка в этот раз нам дадут ответ, указывающий на кого-нибудь из нас, ведь совсем недавно мы всей компанией были на дне рождении у хозяйки злополучных сережек. Докажи потом, что не брала. Ведь всему, что выдавала иголочка, шефа верила безоговорочно. Каково же было наше удивление, когда после полагающегося ритуала приветствия и заданного вопроса:

- Кто взял сережки?
Получили ответ:
- Сама, - удивил – это мягко сказано.
- Сама – это кто?
- Ты, - хм, прозвучало довольно двояко. «Ты» - это я, или «ты» - это хозяйка. А она на меня уже нетерпеливо смотрит:
- Спроси, где находятся сережки.
Слава богу, вроде на меня не подумала. И тут иголочка аккуратно так по буковкам выдает:
- В серванте, на средней полке, в зеленой рюмочке.
- А кто их туда положил? - эдакий хитрый вопрос.
- Дура, сама и положила, - ответ доставил нам несколько веселых минут.

И что тут скажешь? Ну, какая же после этого могла быть работа! Шефа рванула со всех ног домой, благо жила в десяти минутах ходьбы. А мы, конечно воспользовавшись неожиданной передышкой, усиленно мыли кости начальству, которое до этого рассказывало нам обо всех подозреваемых в весьма нелестных выражениях. Через полчаса она была уже на работе и с ошарашенным выражением лица рассказывала, что действительно, нашла потерю в указанном месте. Что потом и сама вспомнила, как после нашего ухода со дня рождения машинально сняла сережки и положила их в рюмочку, чтобы случайно не потерять. Вот так вот! Значит, все это время она подозревала не только домашних, но и нас тоже.

Надо ли говорить, что после этого случая, все предприятие знало о свойствах планшетки и о моем умении с ней обращаться. К нам в мастерскую стали время от времени заглядывать труженицы торговли и просили что-нибудь узнать.

А я стала видеть сны один «краше» другого и очень часто, лежа в постели, не могла подолгу заснуть, боясь продолжения кошмаров. Видения становились такими осязаемыми, что было трудно определить, где сон, а где явь. Что-то мягко прикасалось к моему лицу, гладило тело, перекрывало дыхание. Даже просто выйти ночью из комнаты становилось проблемно. Все время, казалось, что на меня кто-то смотрит. Небольшой, знакомый с детства коридор от спальни до кухни вдруг превращался в бесконечный лабиринт с бесчисленными ответвлениями и тупиками. В их глубине мерцали странные огоньки, что-то невнятно шептало и шуршало.

Днем я чувствовала себя разбитой, невыспавшейся и чем чаще общалась с потусторонним миром, тем страшнее становились мои ночи. Под разными предлогами пыталась отказываться от сеансов. Но, шефа была властной женщиной, я тогда еще не смела ей противоречить, и все продолжалось. Однажды она поссорилась с мужем: приходила расстроенной, постоянно говорила, какой он негодяй, дело шло к разводу, и в порыве отчаяния попросила узнать у наших «друзей», что ей делать. В тот раз согласился с нами общаться кто-то новый. В его имени были только гласные буквы, как перепев из сочетания О-А-У-И в разной последовательности. Ранга довольно высокого, да и еще как он сказал:

- Я белый ангел. Я помогу. Купи три лепешки, освяти их в церкви, раскроши на мелкие кусочки, разложи на окне со словами: - «Любить, понимать, прощать». Птицы крошки склюют, все наладится.
- Больше ничего не надо делать?
- Нет.

Прошло несколько дней и шефа пришла на работу счастливая. Все сделала, как советовал белый ангел. И как-то само собой получилось, что доверительно поговорили с мужем, разобрались в недопонимании и помирились.

Иногда сеанс не получался. Зашли к нам две подруги. Одной что-то надо было узнать, а вторая просто так из любопытства. Начинаю обычную процедуру вызова, а иголка крутится как сумасшедшая, ничего вразумительного не выдает. В конце концов, ответил «белый», «черные» явно увиливали от общения. Контакт вроде произошел, но слова прописывались очень медленно, ответа приходилось ожидать подолгу. Сначала односложные «да» и «нет», а потом вдруг, как будто прорвавшись, выдал фразу:

- Не могу говорить, мне мешают.
- Кто тебе мешает?
- Она, слева…

Посмотрев налево, я встретилась с серыми глазами гостьи, пришедшей за компанию и слегка насмешливо поглядывавшей на нашу процедуру. Девушку, отвлекавшую «нечистых» от важного дела, не совсем вежливо попросили выйти, а сеанс продолжился в довольно плодотворном русле. Причем, отвечал наш контактер не только, по существу задаваемых вопросов, но и попутно поведал много интересного о прапрабабке сероглазой девушки, обладавшей в свое время большой силой, частично перешедшей к праправнучке. Только, мол, она пока не знает о своей силе, но если научится ею управлять, то очень многого может достичь. Разговор постепенно наладился и потек, так сказать, в спокойной конструктивной форме.

Но вот мне спокойствия не добавилось. Во снах стала появляться рыжеволосая женщина с серыми глазами, коловшими иголками крохотных черных зрачков. Она укоризненно качала головой и еле слышно что-то шептала тонкими сухими губами. Из-за общей какофонии звуков, наполнявших сон, слов невозможно было разобрать, но по интонации я догадывалась, что меня о чем-то предупреждают и просят. Однажды ночью, после очередного общения с потусторонними, я ощутила, что в комнате кто-то есть и пристально вглядывается из темноты, настолько пристально, что взгляд становился осязаемым, как будто мягкими, упругими и сильными руками-щупальцами прикасался к лицу, телу, ласкал и обволакивал, пронзал неземным экстазом…

Бывает так, что вроде спишь, но все вокруг происходящее воспринимаешь так, будто уже бодрствуешь, с недоумением наблюдаешь себя, мечущуюся по постели в тщетной попытке подняться. Будто это твоя душа смотрит, как в твоем теле пытается вырваться из оков Морфея кто-то другой, совсем не ты, раз ты можешь видеть все это откуда-то со стороны. И не можешь понять, что это - еще сон или уже явь. Силишься проснуться, открываешь глаза, даже вроде встаешь, но потом понимаешь, что все по-прежнему происходит во сне. И опять просыпаешься, и опять встаешь и опять понимаешь, что еще спишь. Начинает казаться, что уже никогда не проснешься, никогда не вырвешься из страшного сна-морока. Одно спасение – усилием воли вырваться из оцепенения скатившись с кровати на пол.

Но в тот раз попытка освободиться от всепоглощающих, мягко сказано, объятий, вдруг превращается в падение, в стремительный полет куда-то вниз, в нарастающий хаос звуков, всполохов света и душащей темноты. Вроде нет стен, но слышна их близость по влажному чваканью падающих кусков земли и мерзкому царапанью когтей по камню. Ощущение такое будто вокруг полно каких-то существ, постоянно находящихся в беспорядочном движении. Меня все больше охватывал ужас от сознания, что в этот раз я так и не смогу проснуться, не смогу вырваться из стремительно вращающегося туннеля. Как взбесившаяся электричка, набирающая скорость в жутком, воющем метро. И пролетающие мимо красные сигнальные огни, мертвенный неон освещенных станций, черные бесконечные перегоны под нарастающий неистовый визг тормозов и бешеный скрежет колес…

В самый последний миг, когда казалось, уже ничто не остановит это кошмарное падение, меня спас мирный звонок будильника. О, я еще никогда так не радовалась сигналу утреннего врага.
На работу я шла с твердым намерением больше не прикасаться к дьявольскому планшету. Но, человек предполагает, а… Короче меня опять уговорили. Собеседником был «черный» самого высокого ранга, отказавшийся назвать свое имя. В этот раз все пошло не так. Он не стал отвечать на наши вопросы, иголка сначала быстро вращалась над планшетом, а потом четко, буква за буквой выписала текст. Я заворожено читала вслух. Лица подруг все больше бледнели.

- Ты не знаешь всего о себе. Ты необыкновенная. Ты мне нужна. Я тебя люблю. Я тебя хочу. Ты скоро станешь совсем моей. Не пытайся мешать мне, я сильнее всех.
Последнюю фразу все, как загипнотизированные произносили вместе со мной вслух. В отчаянии я закричала.
- Сгинь! Уйди!
- Ха! – прописала иголка.

В испуге я изорвала картонку с чертовым кругом на мелкие клочки, сломала иголку, бросила в раковину и подожгла. Меня всю трясло, а девчонки молча, смотрели, как я мечусь по мастерской. В голове ни у кого не укладывалось, что шутки, кажется, кончились. Даже шефа, обычно недоверчиво смотревшая на случавшиеся со мной сердечные недомогания, предложила отпустить меня домой… отоспаться и привести нервы в порядок. Ага, как раз таки спать мне хотелось меньше всего.

Как бы я не оттягивала этот момент, но лечь в постель всё же пришлось. Пытаясь отвлечься, долго читала книгу, хотя все прочитанное проскакивало мимо. Не думать о произошедшем днем никак не получалось. Сон подкрался незаметно, мое сознание будто провалилось в него, сразу оказавшись в другом мире. Я металась на крохотном кусочке тверди - крутой скале посреди бушующего моря огня. В отчаянии, уже почти не надеясь на спасение, я, как уже не раз бывало во снах, хотела взлететь. Места для разгона было слишком мало, пришлось, оттолкнувшись от скалы, неистово взмахивая руками и работая ногами, как ныряльщик на всплытии, когда уже заканчивается воздух, устремиться вверх. Кроваво-огненная лава яростно плескалась внизу, взметывая свои огненные языки-протуберанцы, а я все не могла прорваться сквозь густое переплетение проводов, будто все трамваи и троллейбусы города стянули их на один перекресток. Изгибаясь и лавируя между ними, я с трудом набирала высоту, поток воздуха подхватил меня, позволив расслабиться, закрыть глаза, в парении блаженно раскинуть руки-крылья в прозрачной синеве и полной тишине.

Вдруг, мгновенно все изменилось. Уже не мягкое легкое дуновение, нет - все убыстряющийся холодный ветер уносил мое тело в надвигающуюся тьму. Вокруг крутились чудовищные смерчи, с воем втягивая в себя пространство. Над всем этим, возвышаясь на черной скале, на фоне ночного неба царила огромная мрачная фигура в фосфорицирующем плаще с низко надвинутым капюшоном. Вихрь тащил меня прямиком к этой скале, фигура приближалась все стремительнее, при этом медленно поворачиваясь навстречу мне лицом. Странное щемящее любопытство влекло заглянуть под капюшон, пока, наконец, это не произошло… Вместо лица зиял черный провал, подобный бездне, высасывающей душу. В ужасе я кубарем рванула прочь, беспорядочно молотя руками воздух. С огромным трудом, буквально на исходе сил мне удалось вырваться из дьявольского притяжения, постепенно выравнивая полет и устремляясь все дальше к свободе. Внизу простиралась бескрайняя поросшая лесами равнина, перемежающаяся синими нитками рек и голубыми блюдцами озер среди зеленных холмов, на одном из которых стоял величественный древний храм, сияющий золотом куполов увенчанных православными крестами.

Впервые за долгое время, я проснулась с ощущением свободы и покоя, уже понимая, что мне надлежит сделать. Вскоре, благодаря счастливому стечению обстоятельств, мои родители переехали жить на Украину, а я прошла обряд крещения в одном из древнейших храмов этого прекрасного зеленого края.

Девушка замолчала, задумчиво шевеля веткой пепел костра.
- И что, помогло? - осторожно спросила одна из слушательниц.
- В общем – да. Но, однажды, поддавшись на уговоры, я опять согласилась побыть

медиумом, и иголка, не обращая внимания на вступительные вопросы, написала:

- Ты меня предала. Я не буду с тобой разговаривать. Пока не буду…