Начиная сходить с ума от безысходности и одиночества, Егор набрал номер дяди Андрея, своего крёстного «фея», и напросился в гости. Суровый родственник, как только услышал по телефону надрывный кашель племянника, категорично затребовал его присутствия, пообещав поставить на ноги за два дня. И Егор поехал, в глубине души боясь выговоров за свой внешний вид бухарика-туберкулёзника. Поэтому сразу предупредил, что приедет через день, на выходные, и сразу принялся за уборку, насколько позволяло гриппозное состояние, будто крёстный лично, по внезапному наитию, мог приехать за племянником и проинспектировать его жилищно-бытовые условия. Вынес к бакам мешок пустых бутылок, под косые взгляды знакомых жильцов, смахнул со стола мусор – и работа была сделана. Покосился на оставшиеся пол-литра, скрипнул зубами да вылил остатки в раковину: глядишь, за сутки синева на роже побледнеет. Бриться и мыться не стал, на это сил уже не хватило, тем более у дяди Андрея баня своя, особенная. Там, если получится, Егор вылезет из старой шкуры и придумает, что делать дальше, как жить со всей этой случившейся жопой.
После уборки заварил себе китайской лапши, напился чаю – и завалился спать, моментально провалившись в тяжёлый сон температурящего человека.
*****
Егор любил Воронеж той самой благодарной любовью, которую испытывают пацаны, жаждущие сладострастной «распаковки» в объятии опытной женщины. Воронеж сделал его тем, кем Егор и стал впоследствии.
В тот раз они всей семьёй приехали на новоселье к дяде Андрею. Новоселье – грубо говоря, потому что жил там дядька уже год, но сразу жёстко поставил условие родне: пока не построит баню – никакой «обмывки». Мужик сказал – мужик сделал: и дом к приезду гостей выглядел как игрушка, и баня, обшитая внутри деревянными рейками, пахла волшебно, унося своим лёгким смоляным запахом куда-то в божественный Эмпирей.
Пока взрослые в поте лица обмывали дом, баню, обстановку, утварь, здоровье хозяев и гостей, молодежь развлекалась своим способом. Играли в «города», но не ту, знакомую многим, а придуманную двумя братьями – Егором и Степаном. Её суть состояла в следующем: садились в автобус, Игроку завязывались глаза, а эксперт тщательно записывал всё, что Игрок успевал почувствовать во время передвижения по незнакомому маршруту. Затем все «прозорливости» проверялись в библиотеке или у старожилов. Игру эту придумал Стёпа, а Игроком чаще был Егор, возможно, потому что не боялся ошибаться и показаться смешным в своём ментализме. И раз от разу получалось чётче угадывать, «откапывать» прошлое. Для Егора это прошлое являло собой нечто вроде слоёного торта: верхний слой самый вязкий, потому что в нём много людей и движения; в следующие нужно было прорываться через эту человеко-вязь, зато нижние слои были такими твёрдыми, что события на них прощупывались не хуже иероглифов на глиняных египетских табличках.
Интернета в то время не было, а энциклопедии родители не собирали. Единственное, что мальчишки знали, это прозвище Воронежа – «колыбель» русского военно-морского флота и воздушно-десантных войск. Триста лет назад Пётр Первый построил свой первый, без помощи иностранных учителей, пятидесятивосьмипушечный (!) линейный корабль. А в тридцатых годах именно здесь, всего в двух километрах от Воронежа, дюжина десантников совершила бросок из небесных высей на землю.
Сердце шестнадцатилетнего Егора забилось: город ему, чертяка его возьми, нравился! Первое, что Егор сказал заточившему карандаш «эксперту»: «Буду поступать в десантное!»
- Не фантазируй, - одёрнул брата Степан, - копай давай.
И город, почувствовав искреннее уважение и внимание, открылся своему гостю. Егор «копнул» - за крепким мужским духом современного города почувствовался знакомый коричневый (Егор так его называл) запах фашизма:
- По городу ходят фрицы!
Это было настолько неудивительно, что Степан поморщился:
- Пф, скажи, где они не ходили?
- Дальше Москвы, - огрызнулся Егор и снова углубился в свои ощущения.
- … Чую какой-то другой период. Это не советское время. Тут бурлит всё, люди с оружием бегают по городу…
- Революция, сто пудов, - Степан покачал головой, будто уже не надеясь ни на что новое.
- … Тётка какая-то бросает бомбу в мужика. Он ехал вон туда, - Егор махнул в сторону виднеющихся куполов, - не один, с семьей… Ба-бах! Разметало!.. Мужик ранен… Тётка с бомбой умерла…
- «Тётка с бомбой умерла», - криво из-за трясущего автобуса вписал Степан в блокнот.
- И дети там ещё… тоже… Мля…
- Копай ещё. Что за мужик?
- Не знаю, начальник какой-то, важный такой… Хочу глубже…
«Ниже» был всё тот же дерзкий, боевой дух, в котором ртутные люди стекались в лужицы, что-то выкрикивали, писали, шептали. А потом в нос ударил едкий «запах»:
- Воняет… Не как в больнице – как будто на кладбище. Много больных, очень много… И при чём тут колокола?
- Эпидемия какая-нибудь. В её время раньше часто в колокола били, чтобы отпугнуть, - суммировал информацию Степан.
- Да, скорее всего, так и было… Ещё запах. Гарь. Город горит. Весь…
- Проверим, - пообещал брат, записывая очередную реплику Игрока.
Позже, в библиотеке, расшифровали всё. «Тёткой с бомбой» оказалась эсэрка Фёдорова, погибнувшая в 1908 в результате неудачного теракта: губернатор Бибиков, цель террористов, остался жив, зато пострадало много невинных людей, в том числе и дети.
Чуть раньше, в начале девятнадцатого века, город пережил эпидемию холеры, начавшуюся по вине паломников, пришедших помолиться мощам Святителя Митрофана. А в 1748 город почти весь выгорел.
Угадал Егор многое, что информационными сгустками осталось в памяти города: и толпы пленных шведов, свозимых в город для постройки крепости Осеред; и смерть Лжедмитрия Второго, и разгром казацкого войска, поддерживавшего Марину Мнишек; и стычки татар с местными жителями… Город оказался дерзким, решительным и харизматичным. В нём не было так тяжело, как в Москве или Питере. И не было так пресно как в каком-нибудь небольшом молодом городишке.
- Всё! – Егор стянул повязку, когда почувствовал, что выдохся. И повторил: – Буду поступать тут в десантное!
Брат только ухмыльнулся.
*****
Спустя три года, в девяносто пятом, Егора отпустили на последнюю воронежскую побывку, дали четыре дня на прощание с городом и родными, а затем, по особому приказу, переводили в другую часть, московскую. Егор был зол, не смотря на то, что ему пообещали интересного руководителя (именно руководителя, сука!) и команду. Меньше всего Егор хотел стал штабистом:
- Что это, мля, за десантник, который без неба живёт? – жаловался на жизнь дяде Андрею, к которому заехал попрощаться да в последний раз помыться в его баньке.
- Ну, ничего, ничего… Может, оно и к лучшему. К матери и брату ближе будешь, - утешал родственник.
- Я им и так каждую неделю звоню, - буркнул Егор и залпом хряпнул стопку кедровой настойки.
К матери и брату он ближе не стал – после месячных занятий и инструктажа (знали бы родственники, какой хренью они там страдали!) свежеиспечённых «боевых экстрасенсов» отправили в Чечню. Потом – служба там, ежедневная игра со смертью. «Вот это жизнь!» - сладко замирало сердце Егора каждое утро: что готовит новый день? И со временем он почувствовал себя как рыба в воде - вдыхал риск, выдыхал адреналин. И как всего этого не хватало после! Про последние месяцы и говорить не стоит. Можно сказать, Егор медленно умирал от безделья и отсутствия опасности.
Надо признать, смена обстановки и свежий воздух уже начали свою незамысловатую терапию. Так что Егор подходил к дому дяди Андрея в более жизнеспособном состоянии, чем когда закрывал трясущимися пальцами свою квартиру, точнее, квартиру друга, предоставленную на полгода.
– Ну-ну, педросексуал,– весело глядя на Егора, закашлявшегося у порога, хмыкнул самодовольно в густые усы дядька, – загнулся там в своём метро, а? И ноготки-то отполированные не помогают, кхе-кхе?
Не мог не вспомнить любимую тему для спора. Ему были не понятны естественные привычки остригать ровно ногти и убирать кусты под мышками да в паху. А ещё пользоваться дорогим парфюмом от Hugo Boss и предпочитать удобным безразмерным футболкам белые рубашки с дорогими костюмам, не купленными на рынке, а заказанным в ателье. Андрею казалось, что Егор на верном пути к потере природной половой ориентации. Однако нынче племянник оказался небрит, от него – и забитый нос гайморитника не ошибся бы – несло тяжёлым горько-кислым запахом протравленного спиртом и антибиотиками тела. В общем, был далёк от образа метросексуала, любимого объекта философствований усатого родственника.
- Бухал, что ль? – прозорливо спросил дядька, терпеливо ожидая, пока гость расшнурует неряшливого вида ботинки.
- Есть немного, - признался Егор.
- А мать что говорит?
- А ЧТО мать говорит?
- Ну-ну… Ладно, я много не налью, раз на то пошло. Будешь пить только фирменную.
Под «фирменной» подразумевалась самогонка, которую дядька гнал привычно по ночам и раз в год, перед новогодними праздниками. На этот запах, точно чуял, приезжал из Семилук кум дядьки – Савельев. Егор его отчего-то не выносил. Глазки масляные, говорит, вроде, нормально, но всё норовит сказать плохое про отсутствующих и позавидовать «везучести» кума. И работа-то у Андрея «не бей лежачего», и платят-то ему «денжищи», и баба «не тощая килька».
Вот и в этот раз, не успел завязаться разговор, как раздался противный знакомый голос во дворе.
- Савельевы? Чё им надо? – спросил у нахмурившейся тётки Егор.
- В баню помыться приходят. У них летом котёл прохудился.
- Всей семьей полгода к вам ходят?!
- А куда им деваться?
«Сука!» - скрипнул про себя Егор. Меньше всего сейчас хотелось слушать завистливое жужжание этой семейки.
Гости, как это водится, пришли голодные: «Я только с работы пришла, а Савельев уже детей одевает, тащит к вам! Пришлось всё бросать!» - извинялась худощавая Евгения. И только четырнадцатилетняя Настя Савельева краснела одна за всех и, отказавшись от застолья, ушла смотреть телевизор. Егор тоже извинился и под предлогом, что пошёл подкинуть дровишек в баню, улизнул, оставляя позади себя восхищённое мурчание:
- Хороша рыбка у тебя, Марина Витальевна, с душой сделана! Женьк, спроси рецепт!
- Сука! – повторил Егор, подкидывая в жерло печи дрова и свою ярость.
Ненависть требовала выхода. Сходил за полотенцем, чистым нижним бельём и бутылкой холодного пива, приготовленного к банному священнодействию. Пусть баня не совсем дошла, лучше наблюдать за тем, как она постепенно набирает жар, чем пялиться на голодные, жадные до чужого добра и счастья глаза.
Баня! Чистилище русской души. Древняя, закопченная, с одиноким оконцем, через которое дым выходит на улицу… Обиталище домовых и первая больница древних. Ленка, бывшая жена, рассказывала, что в русских банях после полуночи можно чертовщину почувствовать. Не успел помыться вовремя – потом словно за спиной кто стоит и наблюдает. Егор подобного не испытывал: как-то всё не получалось познакомиться с домовым, а в солдатских казарменных банях нечисти не водилось. Боялись, верно, черти солдатский дух. А в тех, что топились «по-чёрному» доводилось мыться. Такая баня всегда метила гостей на прощание: не рукой, так одеждой заденешь покрытые сажей стены. Поэтому старались мыться в ней по очереди: пока один держит одежду, другой – смывает с себя грязь.
Дядькино чистилище было европеизированным, с положенным котлом и трубой, так что Егор разделся безо всякой брезгливости и оставил свои пожитки с кислым духом перед дверью в намечающийся ад. Спустя несколько минут Егор понял, что недооценил температуру. Печка пела, переходя по крещендо от потрескивания к гулу. Егор плеснул пиво, разбавленное водой, на каменку – и сразу древесный запах разбавился ароматом жареного зерна. Выпить бы холодного пивка! Но кашель и боль в груди предупредили, мол, мы не потерпим экстрима! Тогда Егор налил пива в ковш и поставил греться на каменку, а сам, чтобы не страдать в ожидании, решил помыться, чтобы потом сидеть, паки агнец божий, на полке и выгонять через пот хвори.
Только намылился – в предбаннике завозился кто-то. Дядькин голос со стороны печки спросил:
- Егорыч, ты как там? Живой? – и, бум-бум, снова подбросил угля.
- Живой! Кто меня обещался берёзовым веником выпороть? – весело отозвался пленник «ада».
Дядька промолчал, а в баню ввалился Савельев:
- У-ух-ху-ху! Вот это я понимаю, баня!
Егор аж плечами повёл: этого ещё не хватало! Молча ополоснулся и поднёс горячее пиво ко рту. Савельев уже оглядывался по сторонам, заметил бутылку и потянулся к ней.
- Смотрю, ты уже не как его там… педро-метро…? – присвоил чужую шутку. В прошлом году так же случилось им в бане вместе париться, так заметил гладко выбритый пах, а после намотал на ус и шутку дяди Андрея.
- Не для кого, - буркнул Егор, - пойду остыну малость…
И вышел в предбанник, посидел там минуту. От резкой смены температуры зашёлся кашлем. Пришлось возвращаться. Отменяется берёзовый веник: эта сука будет сидеть в бане, наслаждаться первым чистым паром, а дядь Андрей не придёт: тесновато для троих.
Ещё раз быстро намылился и навёл себе воды, чтоб ополоснуться:
- Я всё. Позову Веньку.
- Его Женька помоет, - блаженно отозвался Савельев, старательно потея.
Егор уже был готов выйти, как его окликнул ненавистный голос:
- Цепочку свою забыл. Это что такое? Что за металл? – Савельев крутил в пальцах памятный медальон, выплавленный на прощание из осколка, ранившего в ногу.
На круге над облаками летел самолёт: сослуживцы знали преданность Егора небу, вот и запечатлели в осколке его мечту.
- Адамантий, - едва медальон коснулся пальцев, Егора будто током пронзила одна идея.
- Что за адамантий?
- Самый дорогой в мире металл. Про когти Росомахи слышал?
Савельев завозился заинтересованно, снова попросил рассмотреть безделушку:
- И почём грамм?
- Знаю только, что за эту монету можно спокойно баню построить.
- Э?
- Хочешь, покажу кое-что? Фокус.
- Давай! – Савельев был только рад собеседнику.
Егор, извинившись, что уже перегрелся, приоткрыл дверь в предбанник, запуская холодный воздух, подождал минуту, а затем забрался на полог к Савельеву.
- Значит, смотреть надо прямо на самолёт, - Егор растянул цепочку и закрутил медальон, - примерно минуту, потом фокус будет.
- Ну, давай! – Савельев устроился поудобнее.
- Расслабься, иначе ничего не увидишь. Слушай мой голос, и что я говорю, попытайся представить себе картинку, - голос Егора изменился, стал душевнее, как показалось «зрителю», глубже. И вдруг увлёк за собой.
- «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат...» Глаза твои закрываются… Ты оказываешься рядом с Понтием Пилатом… Слушай мой голос… Следуй за ним… Ты готов слушать дальше?
- Да, - послушно прохрипел Савельев с закрытыми глазами.
- «Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя. От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта двенадцатого молниеносного легиона, заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед, примешивался все тот же жирный розовый дух…» Ты видишь эту картинку?
- Вижу…
- Слушай, что говорит тебе Понтий Пилат: «Сейчас ты быстро помоешься и твоя семья тоже. А потом ты вернёшься к себе домой и больше никогда к Михайловым без приглашений не придёшь. Потому что тебе гордость не позволит». Слушай голос Понтия Пилата и внимай ему. «А ещё ты перестанешь завидовать другим, будешь сам работать в поте лица и сделаешь себе баню, как у Михайловых. Не будешь спокойно спать и есть, пока не сделаешь!» Это говорит тебе Понтий Пилат, великий прокурор Иудеи. А не сделаешь, - казнят по его приказу. Год тебе даёт на исполнение приказа! После – живи как сможешь… Слушай мой голос…
Егор призадумался на мгновение, рассматривая расслабленное лицо напротив сидящего и покачивающегося сорокалетнего мужика, и добавил:
- Начиная с этого дня будешь брить на теле волосы каждую баню. На лице. В подмышках. И в паху. Волосы будут тебя раздражать. Ты начнёшь чувствовать запах пота и испражнений, которые будут скапливаться на них… Слушай мой голос. Слушай голос Понтия Пилата. И следуй указаниям. Повтори, что ты понял?
- Волосы… брить… Баню построить… Работать… Не завидовать…
- Всё правильно. А сейчас я буду считать от десяти до одного. Как только скажу «один», ты откроешь глаза и будешь верить, что сам решил жить по-новому. И никому ничего не скажешь. Десять… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три … два… Один!
*****
Марина сидела, задумчиво, и смотрела, как племянник с аппетитом ест. Егор как пришёл с бани, так завалился спать. Его накрыли двумя одеялами, чтобы пропотел. Встал через два часа мокрый, пришлось опять снимать одежду и одеваться в дядины. Но сначала опять ополоснулся в бане и теперь сидел за столом голодный, словно неделю не ел:
- Тёть Марин, я завтра в магазин схожу, скажите, чего купить надо.
- Ничего не надо. Всё дома есть. Ты мне лучше скажи, милый, что ты там, в бане, Савельеву сказал?
- А что случилось? Да вроде нормально мы помылись, я с ним почти и не общался, - Егор, как профессиональный врун, даже не улыбался.
- Наорал на пацана за то, что тот к нему мыться не пришёл…
- На Веника? А почему Веник не пришёл? Я же сказал ему, что батя зовёт.
- Да заигрался он… господи… эти ваши компьютеры… - тётя Марина вздохнула и принялась убирать со стола ненужную посуду. – И ушли они быстро. Настёна и чай попить не успела. Странный он какой-то…
На кухню, принеся с собой табачный запах и уличную прохладу, вернулся дядя Андрей:
- Егорыч, не переживай, завтра ещё баню натопим, и я тебя, как обещал, полечу веником. А сегодня что-то я уже устал. Останешься завтра?
Егор ответил, что торопиться ему особо некуда, так что до понедельника он задержится. А потом поедет домой, новую работу искать. Они поговорили ещё немного о перспективах за чаем, затем дядька непритворно зевнул, проморгался и упёрся руками в бок:
- Так. Тётка, ты постелила племяннику свежее бельё, а? Или он на мокрых простынях спать будет? С-сыкун…
Егор расхохотался:
- У меня теперь новое прозвище?
Дядька сощурился:
- Это как себя вести будешь. Не вылечишься у нас…
А Егору спать расхотелось, во всяком случае, пока: перебил себе ночной сон.
- Дядь Андрей, а у тебя домовой после полуночи в бане моется?
- Чаво-о?
- Да так, вспомнилось… Знакомые рассказывали, что после двенадцати в бане мыться только с домовым. Хочу проверить.
- Смотри, не усни на полке. Свалишься – домового разбудишь.
- Ну и шуточки у вас, - Марина проходила мимо с кастрюлей, - лучше б завтра к Митрофану сходил, себе за здравие поставил свечу. Когда последний раз в храме был?
- Может, и схожу, - уклончиво пообещал Егор и пошёл искать себе книгу для ночного чтения. Ночь предстояла долгая…