Перейти к содержимому

Theme© by Fisana
 



Фотография
- - - - -

Истории, рассказанные в финальную неделю


  • Авторизуйтесь для ответа в теме
Сообщений в теме: 9

#1 Asmodeus

Asmodeus
  • Amigos
  • 205 сообщений

Отправлено 21 Январь 2014 - 11:26

- И как они спят при таком-то холоде? - спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, молодой рыжеволосый человек. Высокие резные окна во всех галереях были открыты настежь. Вьюга уже утихла. Однако снег, ровным слоем устилавший ковровые покрытия, так и не растаял.

Молодой человек укоризненно покачал головой.

- Знатно погуляли. А мне за ними убирать, выходит. Ну, что ж, приступим.

Он открыл саквояж, с которым никогда не расставался, достал оттуда рубиновую палочку и, на всякий случай оглянувшись, взмахнул ею несколько раз. В тот же миг рубиновая пыль хлынула по коридорам, завертевшись так, что ни черта нельзя было разглядеть сквозь ее вихревые кольца.

Спустя пару секунд все окна были плотно затворены и блистали так, словно их только что отполировали. Приятное тепло разливалось по помещению, и молодой человек, ступив на красный ворс ковра, удовлетворенно кивнул.

- Но куда все подевались? Люди? Ау? Сущности? Ладно, по ходу разберемся. Сначала нужно найти общую залу.

И он решительно зашагал вперед, гадая, за какой же из бесчисленных дверей скрывается та самая зала, в которую ему надлежит попасть.

Она обнаружилась за следующим поворотом. Огромные двери приглашающе раскрыты. В камине потрескивает огонь. В пустующем кресле лежат рукописи, в одной из которых молодой человек с удивлением признал собственную. Другая называлась "Силуэты молодости". Еще пара листов были исписаны стихами.

- Здесь нет рояля?

Женщина в дверях возникла настолько неожиданно, что молодой человек чуть не выронил рукописи, но нашелся и отрицательно мотнул головой.

- Разрешите, я вас щелкну?

Женщина улыбнулась и навела на него объектив фотоаппарата.

- Не стоит. Простите, я не...

- Фотка. Меня зовут Фотка. Можно Фотинья. Или Фотинья, можно Фотка.

- Асмодей, - отвесил он легкий поклон.

- Все это хорошо. Но почему тут нет рояля? Я нашла ключ от него. Хотите, расскажу?

- Да, пожалуйста. Сделайте одолжение.

Фотка прошла к камину, протянула к огню руки, зябко поежилась и, повернувшись к Асмодею, сказала:

- Ну, так слушайте... Да можете не стоять. Присядьте. Вам я, вижу, еще рукописи предстоит читать. Но это потом, а пока я начну...

 

 

Ключ от дорогого рояля

            Всю жизнь в душе моей хранилось воспоминание об иных временах и странах. И о том, что я уже жил прежде в облике каких-то других людей...

Джек Лондон. Смирительная рубашка (Странник по звездам)

 

1

Новенький был небольшого роста, худощав и сутуловат. Светло-рыжие волосы коротко пострижены, лицо бледное, с едва заметными веснушками — совсем некрасивое. У доски Саша, не зная, куда деть руки, беспрестанно одергивал чересчур короткие рукава пиджака, зато проходя мимо учительского стола, не забывал улыбнуться и произнести неизменное: «Спасибо за урок».

Впервые эта, ставшая уже традиционной, фраза прозвучала с год назад, когда Саша только перешел из другой школы. И прозвучала столь естественно, что никто не засмеялся. Даже Ленка Зенчук, для которой смех вообще нормальное состояние.

Ну, Ленка, положим, просто еще не успела оправиться от потрясения: новенький, вместо того, чтобы перед самым ее носом вломиться в класс, отстранился и уступил дорогу. Зато литераторша…

Сердце Валерии Вадимовны было покорено на веки вечные.

— Какой мальчик! — энергично жестикулируя, восторгалась она в учительской.

— Может, просто хотел впечатление произвести? — предположил кто-то из коллег.

— Ну, что вы, при такой высокой культуре…

Валерия Вадимовна была человеком опытным и не ошибалась. Выросший в семье, где, несмотря на процветающее в стране бескультурье, продолжали заботиться о воспитании подрастающего поколения, Саша действительно не умел вести себя по-другому и вряд ли интересовался, какое впечатление производил на окружающих. Впрочем, не совсем: существовал по крайней мере один человек, чье мнение было для Саши очень даже важным.

2

Юлька пребывала в убеждении, что родилась не в свое время: ей снились старинные барские усадьбы, пышные приемы, балы. Множество гостей, среди которых нужно отыскать одного. Отыскать и попросить за что-то прощения. Это очень важно… Юлька переходит из комнаты в комнату, открывает дверь в сад — и в ужасе захлопывает: там вьюга. Cнег, снег, снег…

Она любила громкие фразы и себя определяла словами из чеховских «Трех сестер»: «Душа моя как дорогой рояль, который заперт, и ключ потерян…» Еще бы, «утопать» в чужой любви — «сильная половина» 11 «В» упорно, но пока, увы, безрезультатно одаривала ее своим драгоценным вниманием — и даже понятия не иметь, что это на самом деле такое!

Не стал исключением и Саша. Понимая, что шансов у него немного, новенький сделал ставку на «нормальное общение двух взрослых людей». Как ни странно, при его стеснительности на это хватило и выдержки, и умения владеть собой.

Хорошие манеры выглядят предпочтительнее показного хамства, к тому же потенциальным «соперникам» Саши явно не хватало тем для светских бесед. А посему неудивительно, что в один прекрасный день он, «увлекшись разговором», сопроводил Юльку домой, потом в Эрмитаж…

«Врожденное мужское достоинство», — отмечала каждый раз Юлька, видя опущенную в старомодном полупоклоне голову, непринужденно протянутую руку, на которую опиралась, выходя из автобуса.

*   *   *

— Слышь, Иванова, конспект сделала?

От неожиданности Юлька вздрогнула. Д-а-а, Димка Артельников, сидящий на истории впереди нее, скорее всего, и слыхом не слыхивал о таком чудном слове — «комплексы».

— Ну сделала.

Она уже заранее знала, что будет дальше. И Димка «не подвел»:

— Дай посмотреть! — вытаращил он и без того бессовестно выпуклые глаза.

— Не успеешь!

— Спокуха, — притоптывая ногой в кроссовке размера эдак сорок седьмого в такт музыке — из левого Димкиного уха тянулся проводок от плеера, — Артельников уже искал нужную страницу.

«Вот ведь человек! Живет себе спокойно и никакими глупостями вроде любви и голову не забивает…» — думала Юлька, почти с восхищением глядя и на эту пританцовывающую лапищу, и на бритую, с оттопыренными ушами голову.

— Привет!

Кивнув, проходивший мимо Саша снова углубился в исписанные с обеих сторон листочки.

«Доклад о декабристах», — вспомнила Юлька, снова переключаясь на колючий Димким затылок, владелец коего продолжал со сверхъестественной скоростью строчить у себя в тетради.

По коридору часто-часто застучали каблучки.

Вытащить наушник, убрать плеер, перекинуть назад чужую тетрадь было делом техники. Секунд через пять Димка уже вытянулся во весь свой немаленький рост и расправил плечи, совершенно заслонив при этом Юльку. Затем сел, аккуратно задвинув под стол ноги, обутые в танковые гусеницы, которые, видимо по ошибке, именовались кроссовками.

«Мужик до мозга костей», — привычно подумала Юлька.

Про декабристов они уже проходили, но сегодня была очередная годовщина, и Татьяна Георгиевна, педагог старой закалки, с этого начала урок:

— Насколько я помню, Муравьев вызвался рассказать нам о событиях 1825-го года.

*   *   *

Первые несколько фраз Юлька еще слышала, но потом Сашин голос стал как будто отдаляться, да и сам он, доска за его спиной, карта на стене, прямоугольное окно с видом на заваленный мусором школьный двор начали постепенно бледнеть. Вместо всего этого возникло высокое, точно в Юлькиных снах, французское окно — плотно закрытое, потому что на улице лежал снег…

Вечер. Уходящая вглубь старинного парка аллея, сугробы по обочинам, темные силуэты деревьев. Юлька… хотя нет, кажется, ее зовут как-то иначе, зябко кутается в шаль. Напротив — высокий офицер. Его лица не видно: дрожащий свет канделябра выхватывает из полумрака лишь часть мундира да рукав, который молодой человек то и дело нервно одергивает. Он что-то говорит, но голоса не слышно. Юлька напрягается, пытаясь понять… или вспомнить? Кажется, еще немного — и она действительно вспомнит что-то необыкновенно важное! Однако загадочная картина исчезает так же неожиданно, как и появилась, оставив после себя уже знакомое чувство вины.

— …пятеро из них: Пестель, Муравьев-Апостол, Рылеев, Бестужев-Рюмин и Каховский были повешены. Другие приговорены к каторге, ссылке. Правда, спустя двадцать с лишним лет оставшиеся в живых будут амнистированы, но тогда, в двадцать шестом, об этом еще не знал никто. Не знали об этом и жены и невесты ссыльных — блестящие светские дамы, которые в начале 1827-го последовали в Сибирь за теми, кого любили, — Саша смолк.

«За теми, кого любили», — машинально повторила про себя Юлька, с недоумением глядя на свои джинсы. Нет, она не спала… Это же кабинет истории, с жужжащими лампами дневного света, с оторванными от пола квадратиками линолеума. У доски — только что закончивший свой доклад Сашка Муравьев. — За теми, кого любили…»

— Отлично! — Татьяна Георгиевна склонилась над журналом, уже собираясь поставить оценку. Но ручка, почти коснувшись клеточки напротив фамилии, неожиданно дрогнула: — А ты случайно не потомок декабристов Муравьевых?

— Все возможно, — Саша поспешно опустил глаза, — Апостолов, — вдруг добавил он, одернув рукав пиджака.

«Последовали в Сибирь за теми, кого любили!..» — снова мысленно повторила Юлька и с удивлением ощутила, что тяжело, мучительно, до головной боли, до дурноты краснеет…

*   *   *

Она с трудом дождалась звонка. Первым, наскоро покидав в сумку немудреные школьные пожитки, к дверям рванул Артельников — за ним потянулись остальные. Только Юлька все еще сидела не двигаясь.

— Саша, — тихо-тихо позвала она.

Он услышал. Остановился. Пошел назад — опустив голову и не спеша: идти быстрее не позволяла гордость. Древняя кровь, разбуженная воспоминаниями о былом, уже затихала, опять оставляя своего отпрыска с извечными сомнениями и неуверенностью. Впрочем…

— Изволили звать, сударыня? — старомодная фраза звучит почти издевательски, а за ней нетерпение, надежда, чуть ли не страх: что-то сегодня не так — что-то особенное таится под опущенными ресницами той, которая… но она поднимает глаза…

— Прости меня…

— За что?! — звенит вдруг сорвавшийся с чего-то голос.

— Теперь уже не имеет значения…

___________________________________________

 

кадр из к/ф "Звезда пленительно счастья"

Прикрепленные изображения
  • post-76-0-20573300-1390208936.jpg

Сообщение отредактировал Asmodeus: 24 Январь 2014 - 10:04


#2 Asmodeus

Asmodeus
  • Amigos
  • 205 сообщений

Отправлено 23 Январь 2014 - 15:24

- Это запредельная история, - прошелестело где-то рядом. Асмодей и Фотка подскочили в креслах и настороженно посмотрели по сторонам. Никого не было. Асмодей пожал плечами и хотел было сесть обратно в кресло, но там лежал конверт и странно светился. Фотка подошла к молодому человеку и с интересом заглянула ему за плечо.

- Что там? - кивнула она на конверт.

- Сам не знаю. Сейчас посмотрим.

Он осторожно взял двумя пальцами конверт, словно тот мог укусить его. На лицевой стороне обнаружился адрес отправителя: Владимировна.

- Откроем? - зачем-то перешел на шепот.

- Давайте, - также шепотом ответила Фотка.

Открыть конверт было не сложно, но Асмодею упорно казалось, что он прикасается к чему-то живому, наполненному почти человеческой теплотой.

- Здесь стихи, - пробежавшись глазами по строчкам, сообщил он Фотке, - про мальчика из города Н.

 

 

***
В городе N для дождей резервация...
Маленький мальчик рисует в альбоме,
Для дирижаблей поломанных, станцию,
Веер ресниц в златовласой короне.

Конь двухколесный в кладовке понурый...
Мальчик задумчиво дышит на стёкла,
Стекла туманятся...взглядами хмурыми
Падает Осень на личико блёклая.

Мальчик свернулся колачиком в кресле,
Рядом с котёнком, мурчит подражая...
Нежные тонкие пальчики детские
В шерсти персидской легко увязают.

Вот и подкрался к ним сон незамеченный,
Ласковой дрёмой, уснули, объятые...
Котику снится природно - извечное,
Мальчику снится волшебно - изъятое.


Сообщение отредактировал Asmodeus: 24 Январь 2014 - 10:12


#3 Asmodeus

Asmodeus
  • Amigos
  • 205 сообщений

Отправлено 24 Январь 2014 - 13:42

- И чего притихли? - уверенной поступью в залу вошла хозяйка замка, Фертес. - Тишина такая, как в склепе у Лестады. Право слово, я даже рада, что скоро это закончится. Гости - это, конечно, хорошо. Но только когда с ними весело. А с такими гостями и помереть со скуки недолго.
 
Асмодей с Фоткой переглянулись, но ничего не сказали. Фертес разгладили несуществующие складки на брючном костюме, критично осмотрела маникюр и, вздохнув, стала двигать кресло ближе к камину. Асмодей бросился было помочь, но женщина отрицательно мотнула головой.
 
- Я в состоянии сама о себе позаботиться. Лучше за Раддой Риддл поухаживай, - и она кивнула в сторону окна. Там, кутаясь в портьеру, стояла девушка и отрешенно смотрела куда-то перед собой. Светло-голубые ее глаза казались двумя бездонными озерами.
 
- Я представлял вас иначе, - сказал Асмодей, - более воинственной, что ли.
 
- Это все любовь. Любовь. Вы знаете, что такое любовь? Известно ли вам, какой жестокой она может быть? - девушка перестала кутаться в портьеру и стала решительно наступать на Асмодея, который слегка растерялся от столь резкой смены настроения Радды Риддл. Фертес поудобнее устроилась в кресле, а Фотка вовсю щелкала затвором фотоаппарата. Но Радда неожиданно остановилась, не дойдя и до середины комнаты, а Асмодей невольно засмотрелся на изгибы ее фигуры, угадывающиеся под тонкой, порядком потрепанной тканью светлого платья, на длинные, волнистые волосы, спускавшиеся едва ли не до самых пят.
 
- Закройте двери. Я боюсь сквозняков, - попросила Радда и, подойдя к дивану, забралась на него с ногами. - Я расскажу вам о любви. О той, что сжигает после себя все, превращая сердца в прах.

 

 

После шторма

                                                                                                                                                 Суркову Д. посвящается

 

Повесть.

 

Часть 1. Ненависть

 

Дождь кожаной плетью хлестал по лицу Садара. Ноги в тяжелых сапогах по щиколотку увязали в размытой водой грязи. Несколько десятков его солдат живой стеной окружили глинобитную хижину посреди степи. Они разошлись, открывая ему дорогу. Посмотрев вниз, он увидел косматую голову и бессмысленно выпученные глаза мужчины. Тело, недавно бывшее единым целым с этой головой, валялось невдалеке. Женщина с длинными черными волосами стоя на коленях, прижимала к груди бесформенную  кучу одежды. Садар не хотел подходить. Он знал, что увидит и страшился этого. Помимо воли ноги упорно вели его к женщине. И вот в куче тряпья Садар разглядел безжизненное тельце мальчика. Женщина подняла голову и протянула к нему окровавленные руки. Ее глаза казались огромными на белом лице. С трудом разомкнув уста, женщина произнесла:

- Будь проклят, Садар. Ненавижу.

Ему казалось, будто он тонет в этих глазах, словно они затягивали его в бездну подземного мира. Нечем было дышать. Он хотел закричать, вымолить прощение, но голос не подчинялся, и оставался лишь вздох перед мучительной смертью, что обещали ему глаза матери, лишившейся ребенка.

Кто-то тряс его за плечо. Нежные руки гладили лоб и щеки. С трудом вынырнув из пучины кошмара, Садар открыл глаза и увидел любящее лицо Эсмир.

- Просыпайся любимый, это был всего лишь сон. Все хорошо. Я рядом.

Садар усилием воли изгнал из памяти глаза Родены Мак-Рой и улыбнулся своей невесте. Прижал Эсмир к своей груди, ее близостью усмиряя бешено бьющееся сердце. Лучи утреннего солнца уже пробивались сквозь бархатные занавеси на широких окнах дворца Владыки трех земель.

Садар ласково улыбнулся и спросил:

- Что за жених, видящий кошмары в ночь перед свадьбой?

- Мой, - просто ответила Эсмир.

Она стала его спасением. Два года прошло с тех пор, как во время кровавой погони за Роденой погиб их сын. Очерствевший душой Садар захватывал одни земли за другими, безжалостно подавляя любое сопротивление на своем пути. Объединив степи Акарды, плодородные долины по обе стороны реки Арсум и все прибрежные города, он объявил себя Владыкой трех земель, правителем великого царства Таргос.

Эсмир была одной из его наложниц. Разглядев под жестокостью владыки нечто хорошее, она прониклась к нему нежными чувствами и, в конце концов, смогла размягчить окостеневшее сердце.

Теперь Эсмир носила под сердцем их ребенка, что наполняло Садара нежностью до краев. Родена давно мертва, и пора забыть этот ночной кошмар.

Садар прикоснулся губами к золотой макушке любимой женщины и ощутил благостное умиротворение, всегда охватывавшее его рядом с ней. Эсмир выпорхнула из его объятий, что-то говоря о платье и прочих приготовлениях, и выбежала из комнаты. А Садар подошел к окну и распахнул занавеси. Утро пахло счастьем.

Весь Тэргент говорил о свадьбе. Была приглашена вся знать Трех Земель. Нескончаемые ряды столов, уставленные серебряными кубками и блюдами, заполняли пиршественную залу. Нестерпимым блеском отливала золотая посуда на самом богатом столе – для новобрачных.

Огромный алтарь богу Мирхату возвышался в центре залы. Свадьба Эсмир и Садара была благословлена богами. Это величайшее событие должно было положить начало сильной и процветающей династии правителей Таргоса.

И только стая черных воронов с рассвета кружила над дворцом, безошибочно учуяв запах скорой крови. Они прилетели сюда вслед за странной темной фигурой, несшей на себе отпечаток многих смертей. А может это и была сама Смерть, пришедшая повеселиться на свадьбе одного из любимейших сынов своих, Садара Великого.

 

Часть 2. Любовь

 

Огромное зеркало горделиво отражало прекрасную девушку. Ее красота словно делала мир вокруг нее красивее и ярче. Эсмир примеряла свадебное платье. В дверь осторожно постучали. Эсмир весело оглянулась на вошедшую служанку:

- Надия, помоги мне зашнуровать все эти ленты. Я, кажется, никогда в них не разберусь.

Служанка счастливо улыбнулась новобрачной и принялась помогать наряжаться к церемонии. Широким поясом обвязала стройный стан, двумя золотыми лентами укрепила платье на плечах, при этом приговаривая:

- До чего ж Вы разволновались, госпожа. Так и до обморока недалеко себя довести. С самого утра ничего не скушали. Вот, съешьте яблочко, оно и полезно, и сил прибавит. О ребеночке подумайте, себя голодом морите, и его заодно.

Эсмир внезапно охнула и, обхватив предплечья руками, присела на кровать. Подняла блестящие глаза и сказала приглушенным шепотом:

- Нади, я такая счастливая! Боюсь громко говорить, чтобы не спугнуть. А хочется от счастья плакать, кричать, петь и сделать что-нибудь сумасшедшее!

Служанка снисходительно похлопала невесту по плечу:

- Вот дождитесь ночи, а там и вытворяйте сумасшествия. А пока – одеваться. Я схожу на кухню за фруктами. Голодной я Вас отсюда не выпущу.

Эсмир благодарно сжала ей руку. За последние три месяца Надия стала самой близкой поверенной девушки в огромном и чужом для нее дворце. Никогда не терявшая присутствие духа, всегда веселая и готовая помочь, Надия просто спасла Эсмир от полного одиночества. Садар днем всегда был занят делами, часто уезжал и не мог все время находиться рядом.

Служанка по-матерински нежно провела рукой по волосам своей госпожи и вышла за дверь, направляясь к дворцовым кухням. Но, то ли по рассеянности, то ли по одной ей известной причине, заглянула в коридор, ведущий к запертому черному выходу из дворца. Достала тяжелый железный ключ, вставила в замок двери и повернула два раза. Он негромко щелкнул, оповещая, что открылся еще один путь из дворца.

Прием начался к вечеру. Дворцовая стража была повсюду, проверяя всех гостей подряд. Садар был излишне подозрителен. Начальник стражи Рахтан носился целый день, как безумный, расставляя солдат у всех окон и парадных дверей. На помощь ему выделили всю свободную городскую стражу, и даже неоперившихся юношей призвали охранять покой дворца. Как раз один из них неуверенно толкался у ворот. Рахтан подозвал его.

- Как тебя зовут, мальчик?

- Я уже не мальчик, я мужчина, - ответил юноша высоким срывающимся голосом, - и зовут меня Ардок.

Рахтана позабавил воинственный вид юноши, и его показная самоуверенность. Он был миловидный, а Садар просил поставить к столам воинов покрасивее. Юную невесту пугал вид свирепых степных дикарей. Так что Рахтан отправил «мужчину» Ардока к одному из ближайших к новобрачным столу.

 Количество гостей превышало тысячу. Выступления танцоров и актеров развлекали гостей, а лучшие музыканты Трех Земель услаждали их слух прекрасными песнями. Садар и забыл уже, когда танцевал в последний раз. Перед взором правителя Таргоса пронеслось воспоминание о том далеком дне, где он танцевал со своим другом Гором в малой гостиной дома Народного Говорящего Арсахама.

Эсмир крепко сжала его руку и спросила:

- Великий Владыка, не желаешь ли потанцевать со своей женой?

- Почту за честь, - радостно ответил Садар и повел Эсмир на середину залы. Все почтительно расступились и окружили новобрачных. Эсмир сияла от счастья. Садар почтительно поклонился ей и предложил руку. Она со смехом приняла ее. Яркая вспышка солнца промелькнула между гостями. И через секунду Эсмир странно дернулась и начала оседать на пол. Из ее груди прямо над левой ключицей торчал небольшой кинжал.

Еще не осознав происшедшее, Эсмир улыбнулась мужу и сказала:

- Я люблю тебя…

В следующее мгновение ее душа покинула тело. Садар прижал свою жену к груди и в ужасе обвел зал глазами. Мимолетным видением меж людей он увидел лицо из своих ночных кошмаров. Он бросился было в ту сторону, но лицо уже исчезло.

Пока стража металась по дворцу, закрывая двери и проверяя всех гостей, Надия стояла в том самом коридоре с черным выходом. Туда же пришел юноша по имени Ардок, неожиданно превратившийся в высокую стройную брюнетку.

- Баграт с лошадьми ждет у выхода. Нам нужно успеть покинуть Тэргент, пока Главные Ворота не закрыли, - без какого-либо вступления сообщила Надия. Брюнетка коротко кивнула в ответ.

А Садар тем временем держал на руках свою окровавленную мечту и впервые в жизни трясся от рыданий. В его голове смешались последние фразы, услышанные от любимых женщин.

«Я люблю тебя, Садар. Будь ты проклят»

 

Часть 3. Грехи отцов

 

Таверна «Славный друг» в противоположность своему названию была крайне неприветливым местом. Затесанная между дорогой к Главным Воротам и улицей со знаменитыми борделями Тэргента, она была непопулярной среди почтенных жителей города. Зато всякого рода отщепенцы легко находили сюда дорогу.  Дешевая выпивка, женщины и комнаты для путников служили прекрасной вывеской «Славному другу».

Деревянные доски пола изрядно подгнили и громко скрипели под ногами посетителей.  Хозяин таверны засаленной тряпкой протирал стакан. Какой-то пьянчужка помутневшими глазами разглядывал дно своей кружки. Икнул, и неожиданно громко рявкнул:

- Здоровья Садару Великому! Хозяин, угости всех за мой счет.

- Здоровья его невесте Эсмир, - тут же откликнулась охочая до дармовой выпивки публика таверны.

Пьянчужка печально вздохнул, оглядел всех и произнес:

- А вот это вряд ли. Бедняжка попала в шторм.

- Что ты несешь, - возмутился плешивый мужичок, игравший в кости за одним из столов, - она сейчас во дворце, на своей свадьбе. Да и где возле Тэргента ты видел море? Какой еще шторм?

- Тот самый шторм, что погубил пять лет назад славный город Арсахам, - все так же печально отвечал пьянчужка.

- Совсем ума решился, - отмахнулся хозяин таверны, - Арсахам погиб в пламени. И погубил его не шторм, а сама Родена Мак-Рой.

Разговоры в таверне смолкли. В народе ходило много легенд о Прекрасной Мятежнице. Даже в самом сердце Таргоса, величественном Тэргенте, она когда-то разожгла пламя непокорности степному завоевателю. Кровавый бунт, поднявшийся три года назад, был еще свеж в памяти жителей города.

- К тому же, - добавил кто-то из угла, - Родена давно уже мертва.

Пьянчужка хитро улыбнулся, выпил залпом содержимое своей кружки и сказал:

- Я бы не был так уж уверен на этот счет. Подлей эля, хозяин, горло промочить. История-то долгая.

Публика захолустной таверны подошла поближе к удивительному рассказчику.

- Я знавал Родену еще в те времена, когда о Садаре в этих местах никто не слыхивал. Она всегда была вспыльчива, многие считали ее сумасшедшей. Но нашего брата она никогда не обижала. Когда Садар захватил Арсахам, они встретились в первый раз. И влюбились друг в друга.

- Они были влюблены? – ахнул кто-то, но тут же замолчал под шиканьем затаивших дыхание слушателей.

- Да, они были влюблены, - погружался в воспоминания рассказчик,- но потом Садар решил казнить кое-кого, кто был дорог Родене. Тогда их воли впервые столкнулись, и грянул первый шторм, уничтожив на своем пути славный город Арсахам. После гибели Арсахама Садар продолжил свои завоевания, а Родена укрылась в небольшом поселении Красмар вместе со своей семьей и несколькими друзьями. Там же появился на свет их ребенок, чудесный мальчик, как две капли воды похожий на отца. Но Великий Вождь никогда не забывал об Арсахаме и своем единственном поражении. Его отряды искали Родену по всем Трем Землям. И однажды они пришли в Красмар. Жители защищали свой родной дом, и смогли прогнать воинов. Но в схватке погиб отец Родены. Жажда мщения переполнила ее душу и привела в большие города, где один за другим начали вспыхивать бунты, кровавые и жестокие. В боях Родена и Садар теряли все больше дорогих им людей, и все сильнее ожесточались. Родена присылала отрубленные головы полководцев Садара в подарок на его Дни Рождения.

Великий Вождь настиг ее посреди безжизненных степей Акарды. Их сыну было немногим больше двух лет, когда он пал случайной жертвой в этой войне. Малютка Сарум поплатился жизнью за грехи своих родителей, а воин, занесший роковой меч, – головой. В отчаянии Родена пронзила себя кинжалом. Садар оставил ее истекать кровью посреди степей, похоронив лишь сына. Он не знал, что Родена была еще жива, когда они покинули проклятое место. Тот самый друг Прекрасной Мятежницы, из-за которого начался бунт в Арсахаме, нашел ее, полумертвую, и смог спасти ей жизнь.

- За что я тебе безмерно благодарна, - произнес насмешливый женский голос. В дверях таверны стояли две женщины. Та, что помоложе, улыбалась, глядя на пьянчужку. А женщина постарше сурово уперла руки в бока:

 - Опять за старое? Стоит только оставить одного, и ты тут же в таверну! Я тебя предупреждаю Баграт, скоро мясо позеленеет от выпитого тобой эля!

А пьянчужка неожиданно трезвым голосом ответил:

- Нади, да я всего кружечку. И это, пойдемте, лошади ждут.

Удивительная троица тут же покинула таверну, а оборванная публика «Славного друга» долго еще удивленно смотрела им вслед.

 

Часть  4. Дети бога.

 

Опустевшая пиршественная зала выглядела чересчур огромной для одиноко сидевшего в ней человека. Опрокинутые кубки на белоснежной скатерти напоминали о спешном бегстве испуганных гостей со Свадьбы Века. Вцепившись в позолоченные подлокотники своего трона, Садар безучастно глядел в пространство праздничного хаоса. Высокие двери распахнулись, и в залу вошел огромный, как скала, начальник личной стражи Владыки.

Рахтан был по-собачьи предан Садару, и к тому же напоминал о давно потерянном друге. Поэтому он приблизил его, сделав личным телохранителем и самым доверенным лицом. Тяжело согнувшись в поклоне и не разгибая спины, страж сообщил:

- Они здесь, Повелитель.               

- Зови, - Садар впился глазами в дверной проем, через который вошли три невысокие фигуры в красных накидках, опоясанные широкими белыми поясами. Все трое, словно статуи, замерли в десяти шагах от Владыки Трех Земель, не поднимая лиц, спрятанных под капюшонами.

- Посланцы Детей Бога, Повелитель, - громогласно представил вошедших Рахтан и тут же покинул залу, лишь у самой двери распрямив спину.

Воцарилось долгое молчание. От  испытующего, всепроникающего взора Садара не спасали даже капюшоны. Но Дети Бога продолжали спокойно стоять, безучастно разглядывая свои ладони, сложенные на поясах, словно потребность двигаться, или даже дышать, была им чужда.

- У меня есть задание для вашего ордена, - наконец прервал тишину Садар, - мне нужно найти кое-кого.

Выслушав Владыку Трех Земель, монахи таинственного ордена покинули залу, все так же равнодушно смотря на кончики пальцев, не задав ни единого вопроса, и не склонившись в почтительном поклоне при прощании.

Дети Бога не признавали Старых Богов, и не чтили новых царей, служа лишь Единому, чье имя было запретным для ушей всех непосвященных. Считалось предпочтительней убить своего ребенка, нежели отдать монахам ордена. Никого никогда не пропускали за высокие стены монастыря, никто не знал, что происходит с детьми, которые заходили в его ворота малышами не старше трех лет, а выходили безликими тенями в красных капюшонах. Только самые безжалостные или доведенные до крайнего отчаяния люди решались приносить детей  монахам – те щедро платили за здоровых.

В народе даже ходили легенды о том, что Дети Бога живут на земле тысячелетиями, питаясь детскими душами и крадя отведенные тем годы. И поэтому монахи прячут лица – чтобы никто не заметил их вечной молодости и почерневших от загубленных невинных жизней белков глаз.

На нужды ордена монахи зарабатывали, выполняя различные заказы за большие деньги – от поиска пропавших людей  до организации подобных пропаж. К Детям Бога обращались в самых крайних, безвыходных ситуациях, потому как заказчикам стоило бояться наемников так же, как и их жертвам. Монахи были непредсказуемы, ибо чтили только свой, никому не известный кодекс, в котором если Единый и предписывал честность, верность слову и уважение к сделкам, его адепты были обязаны применять заповеди лишь по отношению к таким же истинно верующим.

Проводив посланцев ордена до парадных ворот, Рахтан вернулся в залу. Садар все так же неподвижно сидел на троне, разглядывая перевернутые столы и сломанные скамьи. Заметив начальника стражи в дверях, Великий Вождь махнул рукой, разрешая подойти ближе.

- Простите мою дерзость, Повелитель,  - с отчаянной решимостью в голосе заговорил Рахтан, - но что Вам нужно от этих чернокнижников? Что они могут сделать для Вас, чего не может миллионная армия и лучшие воины Трех Земель из Вашей личной охраны?

- Я прощаю твою дерзость, друг мой, и даже отвечу тебе, - ровно ответил Садар, - я приказал им найти для меня одного человека.

- Вы думаете этим монашкам под силу найти саму Родену Мак-Рой? – спросил страж, уже извещенный Повелителем о недавнем визите Прекрасной Мятежницы, - у нее все еще слишком много друзей, верных и преданных. При необходимости они просто разнесут каменный сарай, который эти стервятники зовут Монастырем Единого.

- Нет, Рахтан, - все так же безучастно объяснил Владыка Трех Земель, - они найдут для меня не Родену Мак-Рой, а мальчика, которому сейчас, наверное, лет десять. Он жил у Сестер Милосердия в Арсахаме еще до пожара. Его имя Лиам.

- Зачем Вам понадобился какой-то подкидыш, - недоуменно поднял брови Рахтан, - если хотите, я Вам через полчаса десяток таких же приволоку.

- Затем, друг мой, - терпеливо ответил Садар, - когда я найду этого мальчика, Родена отыщет меня. А я просто жажду нашей новой встречи.

- Надеюсь, чтобы убить эту безумную бабу, - в голосе начальника стражи звучала жгучая ненависть. Эсмир  была добра к нему, и частенько передавала сладости его детям с царского стола.

- Убить? Нет уж, больше такой ошибки я не допущу. На этот раз после ее смерти я собственноручно сожгу тело, а пепел прикажу развеять над разными уголками империи, чтобы Родена случайно  из него не восстала. А даже если восстанет, то собираться по кусочкам  будет достаточно долго, чтобы Боги уже успели  призвать меня в мир иной.

Не замечая испуганного взгляда своего главного стража, Садар поднялся на ноги и тяжело зашагал в глубины дворца, где еще утром жил счастливый человек.

А теперь жил проклятый.               

 

Часть  5. Бессильные мира сего.

 

Глубоко увязая в мокром песке, вдоль морского побережья одиноко шагал огромный человек. Спутанные волосы клоками свисали почти до могучих плеч. За спиной он нес снасти с богатым уловом, но словно даже не замечал его тяжести.

Гигант добрел до потрепанной временем и морским ветром лачужки и сбросил добычу у входа. Одиночество буквально сквозило сквозь щели убогого жилища. На грубо сколоченном столе расположилась глиняная утварь – миска, кружка, одна ложка и короткий кинжал, используемый, видимо, в качестве разделочного ножа. Постелью хозяину служила охапка торфяного мха, который также был  единственным топливом для маленького очага в углу хижины. По всем признакам это был дом самого обычного рыбака. Единственным чуждым предметом в этой обстановке был сидевший на деревянном табурете мужчина. На его шее красовалась тяжелая золотая цепь, пальцы были унизаны дорогими перстнями, а рукоять клинка искрила нестерпимым блеском бриллиантов.

- Здоровья Садару Великому, - монотонно пробубнил рыбак.

- Как видишь, я никуда не исчез, дружище, и собираюсь просидеть здесь до тех пор, пока ты со мной не поговоришь.

- Зачем Владыке Трех Земель понадобился бедный безродный рыбак?

- Потому что он единственный, у кого хватит духу называть меня просто по имени, - с улыбкой ответил Садар, - ты нужен мне. Ты не был рожден для жизни простого рыбака. И ты последний оставшийся в живых друг, которого еще не отняла Родена.

При последних словах кулаки Владыки Трех Земель судорожно сжались, а лицо искривилось, словно от нестерпимой боли.

- Родена мертва. Давно.

- Месяц назад она убила мою жену на нашем свадебном пиру, - ровным голосом ответил Садар. Было заметно, каких душевных мук стоило тому сохранить каменное лицо. Рыбак исподлобья посмотрел на Садара, и тут же отвел глаза.

- Я слышал о Барине, Красте и Мернае. Кто еще?

- Тело Насика она прислала на мой 26-ой День Рождения, голову Варума я нашел у изголовья кровати месяц спустя. Селима и Лирика Родена собственноручно порубила на части во время бунта в Тэргенте. Тахтан погиб при Красмаре. Ты спрашиваешь – кто еще? Все мертвы. Остались только ты и я. Я не смог защитить никого из дорогих мне людей. Я бессилен в своем всесилии. Ты нужен мне, - повторил Садар.

Рыбак сжал в могучих ладонях короткий кинжал, лежавший на столе. Перед его глазами мелькали лица покинувших подлунный мир боевых товарищей. С Мернаем они выросли вместе в этих местах, у него остались четверо детей и жена, тоже уроженка рыбацкой деревни. Тахтан не единожды спасал ему жизнь. Сколько лет было прожито бок о бок вместе, сколько крови пролито и побед одержано. А Варум женился на Тэргентской наложнице Садара…

Гигант остановил беспорядочный поток мыслей, который вел к тому единственному, все изменившему, воспоминанию. Именно оно загнало этого гиганта, которого Владыка мира называл другом, в убогую лачугу. Словно раненный дикий зверь он уполз зализывать свои раны в родную нору, оставив всех друзей.  А теперь их нет.

- Чего ты от меня хочешь, - угрюмо спросил рыбак, все еще во власти своих кошмаров пустым взглядом уставившись в заросший плесенью угол лачужки, все так же крепко сжимая кинжал в руках.

- Мои воины обливаются потом от страха лишь при упоминании ее имени. Когда Родена придет за мной, я хочу, чтобы ты был рядом. Только ты еще помнишь ту арсахамскую девчонку, которую я учил стрелять из лука. И у тебя к ней свои счеты.

- Почему ты уверен, что она придет за тобой?

- Это долгая история. Я расскажу тебе в пути, до Тэргента не меньше трех недель. Думаю, чтобы собрать пожитки тебе много времени не нужно, - Садар обвел глазами бедную обстановку хижины, - ты, друг мой, так же гол, как и в те времена, когда я впервые нашел тебя в местном притоне.

Рыбак заткнул за пояс свой короткий кинжал, бросил прощальный взгляд на отчий дом, в котором когда-то вырос, и вышел в вечернюю прохладу, навеянную близостью моря.

Садар шел следом. Забравшись на свою лошадь, он обратился к ждавшим у выхода всадникам:

-  В путь. И дайте моему другу какую-нибудь накидку, иначе лошади испугаются. Ты зарос, как Лесной Людоед из детских сказок. Тебя нужно постричь, и помыться бы не помешало, а то разит сырой рыбой.

- А ты стал настоящим неженкой, Садар, - ухмыльнулся Гор и пришпорил свою лошадь.

 

Часть 6. Властью Отверженных.

 

Тремя красными мешочками у ног Повелителя аккуратно лежали накидки Детей Бога, на бантик перевязанные белыми поясами. В содержимом мешочков можно было не сомневаться. Однако Гор из чистого любопытства развязал один, и тут же сморщился, почуяв запах разлагающейся человеческой плоти. Трое монахов в красных рясах, принесшие сомнительные подарки, не отрывая глаз от ладоней на поясах, говорили:

- Вы не сообщили нам, что мальчик – сводный брат Прекрасной Мятежницы, иначе орден никогда не согласился бы на этот заказ. Наши братья, чьи головы лежат сейчас у Ваших ног, отыскали новое прибежище Отверженных в Киркате. Однако их там уже поджидали. Посылка дошла до нас сегодня на рассвете. Родена Мак-Рой в письме, прилагавшемся к мешкам, уверила нас, что если орден попытается еще раз вмешаться в ее дела или причинить вред близким, то монастырь ждет участь Арсахама. Мы пришли сюда только из уважения к Владыке Трех Земель, чтобы лично сообщить об отказе от заключенной сделки. Мы обязаны защищать свой дом и доверенных нам Единым детей. Враждовать с Мятежницей опасно для благополучия всего нашего рода.

- Значит, вызвать неудовольствие Повелителя Таргоса по-вашему менее опасно, чем враждовать с какой-то девчонкой, - вкрадчиво поинтересовался у послов Детей Бога гигант Гор, и для пущего эффекта подошел совсем близко к низкорослым монахам, презрительно взирая на тех с высоты своего двухметрового роста.

- Мы не хотели оскорбл*ть Повелителя своим отказом, но считаем, что Родена Мак-Рой отмечена Единым, вернувшим ее с того света. Кто мы такие, жалкие рабы Его, чтобы спорить с волей божьей?

- Трупы, - наставительным тоном сообщил монахам Гор, - хорошо, что плащики с собой прихватили. У меня сильное ощущение, что сегодня в монастырь вернутся шесть голов в красных мешочках и ни одного тела.

- Вы можете убить нас троих, но Мятежница уничтожит весь орден. Доведенная до крайнего отчаяния, она вполне способна положить всю жизнь на месть. Нет никого страшнее человека, которому уже нечего терять.

- Вы считаете, что мне все еще есть, кого терять, - с искренним изумлением поинтересовался Садар, впервые разомкнув уста. До этого он предпочитал оставить ведение беседы Гору.

- Целый мир, - просто ответил монах, стоявший посередине, - и собственную жизнь. А Родена Мак-Рой уже мертва.

- Когда, наконец, закончатся те, кто считает ее мертвой, - пробурчал Гор и пожал плечам, посмотрев на Повелителя, - я вот уверен, что призраки не умеют кидаться кинжалами, а спокойно бродят себе по пустошам подземного мира, стеная и завывая.

Садар махнул рукой и Рахтан с тремя стражами уволокли посланцев Детей Бога на встречу с их Единым. Те не оказывали никакого сопротивления, видимо, еще до прихода к Владыке Трех Земель смирившись с неизбежной участью.

 Две молоденькие служанки испуганно вжались в стену, когда мимо них волокли пленников. Нервно теребя передники фартуков, они еще долго стояли, замерев посреди узкого коридора дворца, глядя вслед стражам.

- Как ты думаешь, куда их ведут, - спросила одна из служанок.

- Какая же ты глупая, Рози, - ответила вторая, - либо в пыточную, либо на казнь. В любом случае, для этих чертей ничем хорошим это не закончится. Наконец-то наш Повелитель решил очистить мир от их скверны. Пожиратели невинных детей эти монахи, вот кто.

И служанки двинулись дальше, перестилать постели и топить камины в нескончаемых залах огромного дворца. Та, которую звали Рози, отправилась в тронную залу, настолько огромную, что ее не могли согреть десять очагов. Управляющий дворцом требовал, чтобы огонь в этой комнате никогда не потухал, поэтому служанки проверяли камины каждый час.

Тихо, как мышка, Рози юркнула в двери и принялась хлопотать у одного из каминов. Садар и Гор были все еще там.

- Послушай, мы теперь знаем, где убежище этих Отверженных. Я возьму десяток отчаянных голов и привезу тебе твоего бастарда Мак-Роев. Хотя до сих пор считаю эту идею пустой. Родена зверь, и охотиться на нее нужно так же, как и на дикую кошку – загнать в угол и поймать за хвост. Я кстати не прочь выдрать пару клоков ее длинных волос, - мечтательно добавил Гор.

- Она постриглась, - зачем-то сообщил Садар и глубоко задумался, - ловить Родену можно годами, и даже десятилетиями. Нет, мы должны сделать так, чтобы она сама пришла к нам. А насколько я знаю эту женщину, единственное, что может заставить ее отбросить осторожность – это семья. За этим мне и нужен этот мальчишка.

- Резонно, - заметил Гор и пустился в пространные объяснения, как именно они могут добиться желаемого. Они обсуждали возможные варианты, тактику и планы,  а Рози тем временем неслышно разжигала один камин за другим. Последний из них запылал ярким пламенем уже после того, как Садар с Гором покинули залу. Подхватив ведерко с углем, служанка вышла, аккуратно притворив за собой массивную дверь. Длинными, узкими коридорами Рози шла к лестнице, ведущей в самую высокую башню, где располагалась голубятня. Из обширных карманов фартука достала тонкое перо и кусочек пергамента, на котором неровным почерком нацарапала:

«Сестра, друзья наведаются к нашему брату не позднее, чем через две недели. Собирается обширная и веселая компания. И даже наш старый большой друг будет с ними. Они совсем недавно воссоединились с отцом моего обожаемого племянника. Хотя, возможно они и не застанут вас на месте. Твоя посылка обрадовала отца. Детишки стали очень послушными. Папа послал им еще подарков.

Твоя любящая, Розочка»

Ослепительно белый голубь выпорхнул в окно, а служанка отправилась дальше мыть полы и чистить  кухонную утварь.

Знакомая уже нам высокая брюнетка поймала почтовую птаху в лесной хижине недалеко от Тэргента. Прочитав письмо, она бросила его в пламя, добавив при этом:

- Просто удивительно, насколько человек может измениться. Пять лет назад  Розина без остановки болтала лишь о новых платьях и глупых мальчиках. Никогда не думала, что храбрость входит в число ее достоинств. Честно говоря, вообще не знала, что они у нее есть.

- Я же говорил – дай ей шанс, и она тебя удивит, - с улыбкой ответил Баграт и отправился помогать жене с ужином.

 

Часть 7. Провидица.

 

- Доброе утро, Садар, - маленькая девочка подняла на Владыку свои невыносимо синие глаза. Если бы не эти странные, холодные, немигающие глаза, девчушку можно было бы счесть даже хорошенькой. Однако все вместе смотрелось жутковато.

Садар так и сказал своему наперснику перед визитом к ней: «Она жутковатая». Только этой фразой он никак не подготовил Гора к тому, что их ожидало. Провидица смотрела словно бы внутрь, туда, где по понятию великана среди кишок у человека помещалась душа.

- Доброе утро, Гор, - так же ровно и без намека на интонацию, произнесла девочка, - ты вовремя. Я уже соскучилась по твоим несмешным шуткам.

Гора ошарашено округлил глаза:

- Как… это мои шутки несмешные?

- Хорошо держишься, - ухмыльнулся Садар и похлопал друга по плечу, - большинство этого в Каре не выдерживают.

«Провидицы живут вне времени, - рассказывал Владыка, ведя своего друга по длинным извилистым коридорам к покоям Провидицы, - неверно мнение о том, что они предсказывают будущее человека. Они знают все события, что происходят с ними в любое из времен. Но если прошлое устойчиво, то будущее зыбко и как только в силу вступают некие новые правила, оно меняется. Поэтому Провидиц всегда ограждали от остального мира – чересчур много переменных, отчего их будущее изменяется слишком быстро. И тогда они сходят с ума, не выдерживая весь поток вероятных событий. Поэтому к Каре имеют доступ всего два человека – служанка и я. Теперь и ты. И будь повежливее. Она кусается».

Девочка по-хозяйски схватила гиганта, которому едва доставала до пупка, за руку и потащила к изящному деревянному столику, усадила на хрупкий стул, который по идее должен был бы сломаться от одного только взгляда Гора, и принялась разливать чай.

- Всегда садись только на этот стул. Все остальные сломаются, - распорядилась она и подала чашку черного, как смоль, чая.

- Черноватый чай для такой белой маленькой фарфоровой чашки, – проворчал Гор и тут же почувствовал маленькие крепкие зубки, впившиеся в его предплечье, - ты чего это? Кстати на удивление это больно!

- Принеси свою чашку, старый ворчун, - заявила девочка и налила  Садару чай в деревянную кружку для эля.

- А я предупреждал,  - ухмыльнулся Садар, - будь повежливее. Даже Владыка Трех Земель сам принес себе кружку для чая.

- Ты сказал мне, что вы не найдете мальчика. Не трать зря времени, - Кара деловито уселась на третий стул.

- Спасибо за предупреждение, - очень официально ответил Садар, - а для кого ты поставила четвертый стул?

- Высокая леди с красивыми волосами обязательно попросит себе отдельный, а не те, что принесли для вас, - таким же беззаботным тоном сообщила Кара, в то время как лицами двух друзей происходили метаморфозы. Садар весь побелел, а лицо Гора налилось кровью, - но я пока не беспокоюсь. Она еще не решила, хочет ли убить меня, или просто поговорить.

 

Часть 8. Слепой монах.

 

Улица Монетчиков в Тэргенте не раз перестраивалась, расширялась и улучшалась, но было в ней кое-что, что не в силах были изменить ни строители, ни городская управа, ни, наверное, сам Владыка. Вот уже более пятидесяти лет на одном и том же месте каждый день слепой монах собирал пожертвования для храма Старой Религии. Он был уже довольно стар, но все еще стойко отстаивал от рассвета до заката. Никто его не трогал – божий человек, все-таки.

Молодой паренек, явно приезжий из провинции, широко раскрыв рот, разглядывал высокие дома и красивые витрины. Он остановился рядом с монахом, наверняка чтобы спросить дорогу. В Тэргенте легко было заблудиться.

- Единый позволяет защищать свой дом, и даже пойти на убийство ближнего во имя спасения родных, - заявил паренек монаху.

- Ты не одна из нас, Родена Мак-Рой. Законы Единого не для тебя писаны, - тихо ответил монах.

-  Освещает нам путь имя его, вырезанное на стенах лабиринта жизни – Ишвара ведет нас, - слегка напевая, ответила она.

Монах от удивления приподнял голову:

- Следуй за мной сестра. Настоятель будет рад тебя видеть.

Длинными узкими коридорами, едва освещавшимися редкими факелами, Родена шла за молодым послушником. Черный пояс вместо белого предназначался для только ступивших на путь посвящения.

Настоятель Храма Единого был не так стар, как можно было ожидать. Его невыносимо синие глаза могли привести кого угодно в ужас.

- Добро пожаловать домой, сестра. Не бойся моего взгляда.

- Ничто в этом мире не способно напугать того, кто уже пережил все, Великий, - не отводя глаз, ровным тоном ответила она, - я проделала долгий путь, чтобы найти тебя.

- Чего ты ищешь у подножия царства Единого?

- Я помогу тебе вернуть дочь. А ты взамен поможешь мне завершить дела и отправиться к моему сыну.

- Твое невежество сделало твои слова ненужными, сестра, - Настоятель отвернулся и двинулся к двери, ведущей к личным покоям, - моя дочь уже знает, что должно произойти. Тиран предупрежден.

- Решение было принято перед тем, как я вошла в Храм. Сейчас Кара уже миновала Главные Ворота и едет туда, где никто ее не найдет. Даже Владыка Трех Земель. Я долго планировала этот день. Сегодня история завершится. Единый ждет меня у Врат в Царствие свое вместе с Сарумом.

Розина аккуратно вела маленькую девочку за руку к маленькой хижине. Баграт и Надия весело помахали им рукой.

- На обед будет сладкий картофель, - нежно погладив маленькую головку, сказала Надия, - а мы с мужем так и не завели детей.

 

Часть 9. После шторма.

 

Двери в огромный тронный зал распахнулись.

- Они прибыли, - запыхавшийся Рахтан с трудом согнулся в приветственном поклоне.

- Веди!

В тронной зале царил хаос. Садар ходил от камина к камину, разбивая кулаками искусную каменную мозаику стен. Гор без остановки выкрикивал проклятья на голову всех богов.

Кара пропала. Бесследно, без знака или намека на то, где она и с кем. В тронный зал вошли трое в накидках с капюшонами, опоясанные широкими белыми поясами. Не поднимая голов, они молча предстали перед очами Владыки.

Рахтан забыл выйти из залы, Гор, с трудом переводя дыхание, встал по правую руку Повелителя.

- Мне нужно, чтобы вы ее нашли, - глаза Садара горели, лоб вспотел, а речь стала несвязной и прерывистой, - в мире мало девочек с такими глазами. Кто-нибудь обязательно ее заметит. У вас везде есть глаза и уши. Найдите ее.

- Мы здесь не за этим, Повелитель.

Садар сначала увидел глаза, а потом узнал и голос. Не отрываясь от этих прекрасных глаз, что каждую ночь приходили к нему во сне, он застыл, замер, потерял реальность.

Возле двери неестественно упал Рахтан, неестественно повернув голову и падая к ногам одного из Детей Бога. Гор схватился с руку, порезанную тонки кинжалом, из его рта выступила пена, глаза закатились, и он долго еще бился в конвульсиях у ног своего лучшего друга. Нежно улыбаясь, Родена вонзила нож над левой ключицей замершего от ужаса Владыки Трех Земель, Садара Великого.

- Я за тобой, любимый…

Каждый рыбак знает, насколько обманчиво красив шторм. Сметая все на своем пути, море и ветер становятся едины, сливаются в одно, терзая друг друга, не способные расстаться, остановится и отпустить. Их любовь вечна, как и вечна ненависть, что оставляет после себя их шторм.



#4 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 30 Январь 2014 - 20:29

Десять ступеней к сердцу

Автор:Asmodeus

 

Ступень первая

 

Сердце на пороге. Он обнаружил его утром на пороге собственной квартиры. Открыл дверь, намереваясь пойти на работу, а тут сердце. На золоченом подносе. И листок желтоватой бумаги рядом. В подъезде было холодно, и от сердца исходил пар, такие призрачные силуэты поднимались и растворялись в воздухе.

Первым желанием мужчины было захлопнуть дверь. Просто захлопнуть дверь и представить, что ничего этого нет. И он так и сделал, но когда открыл дверь, сердце все так же лежало на подносе, бордово-алое и будто пульсирующее.

- Чертовщина какая-то, - пробормотал мужчина, но бумажку, лежавшую рядом с подношением, все же поднял.

«Береги его. Я приду за ним после заката».

 

Ступень вторая

 

Бумага из кожи. Он понял это уже на работе, сидя в уютном кабинете, скрывшись за грудой бумаг и двумя мониторами. Гладкая на ощупь и слегка теплая. В старину книги делали из телячьей кожи. Хорошо бы, чтобы и эта записка оказалась из кожи животного. Но почему-то уверенности в этом не было совершенно.

 

Ступень третья

 

Домой возвращаться было нельзя. Нельзя. Но он поехал. Близился закат, а он гнал машину, стремясь успеть до того, как красное станет черным. И уже подъезжая, вспомнил, что не закрыл дверь.

Странно, за весь день ему и в голову не пришло вызвать полицию, сообщить им о странной находке, которую он так и оставил на том самом месте, где и нашел.

«Это все галлюцинации. Я приеду домой, и ничего этого не будет. Просто переработал. С кем не бывает? Просто сказывается усталость под конец года. Просто до поздней ночи составлял отчеты. Просто…» Он мог бесконечно придумывать все эти «просто», но шагнуть в приоткрытую дверь было страшно.

 

Ступень четвертая

 

Ни сердца на пороге, ни света в квартире. Только ощущение чужого присутствия – как всегда в темноте.

Он зажег все свечи, найденные дома. Даже декоративные, оставшиеся после супруги. Она любила создавать атмосферу романтики, полумрак, слегка разбавленный колеблющимся светом. Разной формы, всевозможных запахов (особенно ей нравились с кофейным ароматом) – теперь вся коллекция, пылившаяся прежде на полках, была расставлена по квартире. Но, странное дело, света не прибавилось. Язычки свечей казались нарисованными звездами на черной бархатной ткани.

 

Ступень пятая

 

«Это все нервы, проклятые нервы. Я зря себя накручиваю», - говорил он, пытаясь открыть дверь. Ключ проворачивался бессчетное количество раз, а механизм не срабатывал.

«Заперт».

Почему-то сразу стало легче. Сбежать не получится. Значит, можно не трепыхаться.

Он отправился в душ. Тщательно помылся. Побрился. Почистил зубы. И почти успокоился. Почти. Его не покидало ощущение, что на него кто-то смотрит. Поэтому мыть голову было сущим мучением – открывая после споласкивания глаза, он безумно, до болезненных спазмов в желудке, боялся увидеть… Кого?

 

Ступень шестая

 

Шелковые простыни. На них так прекрасно скользить, чувствовать, как они становятся влажными. Год. Прошел год со дня ее смерти. С тех пор он не доставал шелковые простыни. Они напоминали о ней. О той, кого он пытался забыть и не мог.

А ведь еще утром кровать была застелена льняным бельем.

 

Ступень седьмая

 

Стрелка щелкнула. Двенадцать. Портьера в спальне вздулась, как от ветра, и опала, на мгновение проступили очертания женского тела. На уровни груди осталось темное пятно.

А мужчиной овладело странное оцепенение. Он не мог и пальцем пошевелить, только смотреть.

По стене прошла рябь, как если бы под обоями кто-то проплыл. Кто-то размером с взрослого человека. Язычки свечей вздрогнули разом и перестали казаться просто мертвыми звездами. В комнате стало светлее и холоднее.

И он увидел на стене широкую темную полосу, набухающую чем-то жидким.

Железо. Пахло железом и серой.

Капли по стене собирались к середине, капали на пол. Там что-то чавкало, хлюпало и тонко, сладко постанывало.

Мужчина на кровати беззвучно открывал рот, но крик застрял где-то в гортани.

Свечи погасли. И крик прорвался.

 

Ступень восьмая

 

- Да не ори ты так, глупенький. Ничего я тебе не сделаю. Хотя следовало бы. Ты думал, что избавился от меня. Жалкий, глупый человечишка, надеялся, что друзья тебе помогли. Но ты ошибся. И теперь мы немного поиграем. Помнишь, я дала тебе сердце? Свое сердце? Преподнесла его, как величайший дар. А ты отверг. Испугался, когда понял, кто я, попытался загнать меня в какое-то смрадное, мрачное место. И вот теперь я снова здесь. Попытаемся снова? Только, чур, больше не убивать. Новое сердце так тяжело получить. Пришлось убить всех твоих друзей в одну ночь.

 

Ступень девятая

 

Восхитительные формы. Соблазнительные изгибы. Упоительный аромат шелковых кудрей. Все это штампы, не способные описать красоту совершенного создания, на котором он когда-то имел дурость жениться. Что сейчас, что тогда его особенно не спрашивали. Ставили перед фактом. Без возможности отказа. И, правда, как можно отказаться от той, ради которой когда-то убивал любого, сватавшегося к ней? Как можно повернуться назад, хоть раз взглянув в эти огромные глаза, в которых отражалось звездное небо, отражался он сам? Как можно забыть ту, душа которой оказалась проклята по его же вине?

 

Ступень десятая

 

- Ты скучал по мне?

- Очень.

- Ты рад меня видеть?

- Безумно.

- И как тебе мое появление?

- Спецэффектов много. Опять переезжать в другой город. Будь любезна, на следующую годовщину подарок поскромнее.

- Тебе не жаль друзей?

- Родная, мы же просто играем. Они люди, не более. А ты мой личный суккуб. Мой любимый суккуб.

- А ты молодец, дорогой, хорошо справляешься с ролью человека.



#5 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 30 Январь 2014 - 20:30

«Силуэты молодости», рассказ-зарисовка

Автор: Розовый Ганс

 

 

Обидно ускользает декабрь, почти без снега, на январь надежда, а февраль — и не зима у нас, понял вдруг, что всегда мне ее до конца не хватало, зимы. Но откровения о зиме в теплых приливах тоски — какая жалкая ерунда, унизительная, ведь я студент, высокий, худой, большеголовый, давно научившийся пить крепкое спиртное так, чтобы потом не тошнило, у меня плечи нормальные, когда спереди, а если сбоку смотреть — худоваты. У меня длинная гибкая шея, детская еще, и ум крепкий, насмешливый, не без отравы, думаю, поэтому какое там «обидно ускользает декабрь»…

 

 

Я, возможно, люблю девочку, стоя у входа в университетский корпус в коротком кашемировом пальто нараспашку, под которым вязаный свитер смертельно-кровяного цвета с широким, растянутым горлом, очень, всецело убежден, красиво стою. Люди туда-сюда ходят на самом-то деле в сравнении со мной вторичные, безликие, по-родственному похожие на это мокро-серое здание, на ступеньки эти с годами потрескавшиеся от влаги, угрюмые как надгробия. Без шапки стою, чтобы было красивее, шапка спрятана в рукав пальто, разве мама даст выйти из дому без шапки, декабрь, стеклянный ветерок нервно шевелит темные волосы на пользу, я считаю, красоте. Да, я, возможно, люблю девочку.

 

«Возможно» — потому что боюсь этой любви, даже себе признаться полностью боюсь, парализующая любовь, такого раньше не было и близко, не знал, что так с умными в красивых свитерах случается. Не знал, что всерьез девочками можно называть не детей, и не тех, ярких искусственно, кого в сериалах про деньги в баню группами приглашают; открыл для себя новый вкусовой оттенок слова «девочка» и дышу им, особенно перед сном, она именно девочка, девочка моя.

 

Моя? Приятно пугаюсь одной мысли о необходимости подойти к ней и заговорить, хм, «моя». Есть Кристина, мы что называется «серьезно встречаемся» около года, это моя девушка — совсем иного плана человек, понятный, объективно-материальный, данный мне в ощущениях. А та, девочка, как небо.

 

— Юля, привет, — сказал я гундосо, не успев сделать лицо задумчивым и важным.

 

Вот она, оно, небо, мимо меня прошло, улыбаясь, розовато-бледное как некрепкий чай со сливками, глазастое мое. Внутри все съеживается от конфуза, лицо подготовить не успел — еще ладно, но что с голосом? В девятнадцать лет многие детей воспитывают, а я со знакомой первокурсницей вменяемо поздороваться не могу второй уже раз; первый был менее гундосым, зато громким излишне. Она «привет», конечно, сказала и сейчас и тогда, но оба раза до такой степени вскользь, что лучше бы совсем проигнорировала. Хотя не надо торопиться, надо анализировать что лучше, а что хуже, смотрю ей вслед недолго, как хорошо все-таки, что не проигнорировала, однако день, разумеется, полноценно не мой, к остановке иду, надев шапку и застегнув пальто, спецэффекты не нужны, холодно.

 

 

С Кристиной по традиции встретились в максимально нелюбимом кафе, — где всегда и навязчиво пахнет какой-то столовской едой, типа макарон с мясной подливой или гречневого супа, — попить чаю из унылых белых чашечек в синюю полоску. Это моя придумка, пловца против течения в себе воспитываю: у всех есть любимые места свиданий, значит, мы будем ходить в нелюбимое место, так лучше и смешнее. Конечно, не самое убитое кафе города, просто вонючее.

 

Сижу за столиком, курю, испытывая чрезвычайно смешанные чувства, пока Кристина, небольшая моя двадцатилетняя брюнетка с полными ножками, с наивными грудями-яблочками, и лицом подленького, но сладкого почти ребенка, вышла в уборную. Пытаюсь успокоить в себе мысли о девочке, память о голосе своем сегодняшнем, тягостное ощущение вины перед Кристиной,  ведь изменил ей морально, хочу любить только ее, потому что многим обязан — потерей девственности, к примеру, но…

 

— Тараканчиков проведали, пошли по центру прогуляемся? — вернувшись, говорит Кристина, сзади обняла меня, сидящего, поцеловала дважды — в затылок и висок.

 

Автоматически смеюсь, одна из общих у нас тупых шуток про тараканчиков — я как-то предположил, что на кухне этого кафе непременно должны быть тараканы, ну просто не может так вонять и чтобы без тараканов, которые наверняка привыкли к нам и постоянно ждут. 

 

В голову? В голову?! О господи, в голову, в голову поцеловала, не ждали, приплыли, приехали…

 

Девушка — это далеко не мама, разве возможно такое? Не целовала никогда в голову, зачем же сейчас? Зачем она так сильно меня любит теперь именно, в этот непростой период, в этот сломанный глупой моей робостью день…

 

Минут сорок по городу гуляем, и как-то мимо все, как-то бесцельно, жаркая энергичная Кристина болтает и смеется всю дорогу без шапки, подскакивая, прижимаясь, веселясь, галдя, любя, а я подыгрываю, однако мысли злые мечтаю, в шапке.

 

«Зря слоняемся, давно чувствую, подавляешь ты меня, Кристь, ведешь куда-то, лидируешь. А я ведь человек не ведомый, мне не нравится, странно, что ты этого не понимаешь, когда-нибудь поймешь, но поздно будет».

 

«Гуляем в центре постоянно, а зачем, Кристь? Город у нас особенно зимой не совсем для прогулок, как бы. Заметила, наверное, что мы не в Буэнос-Айресе? То гололед, то слякоть, то лужи. А если хулиганы-гопники пристанут, я ведь человек тонкий, стихи сочиняю, ты в курсе, мне нахуя оно надо?»

 

«Ох, про клуб и не вспоминай, Кристь, так жалею что идем туда Новый Год встречать, как ни о чем никогда не жалел, столько денег ушло под хвост синей деревянной лошади из-за тебя и друзей твоих с подружками, я ведь человек, ты знаешь, из скромной семьи вообще-то…»

 

Расходимся по домам разные, несовместимые, — она будто счастлива, я потерянный, изнутри расколотый, смущенный новыми к ней чувствами. Захожу к себе, зная, что не виновата она ни в чем, не заслуживает она такого, не надо про нее так, как же не повезло ей со мной. Из последних сил устало переодеваюсь, хочу есть, изумляясь, как же, оказывается, она раздражает меня, бедная, угораздило же ее, угораздило же меня доминантную самку на голову свою усадить, на шею себе повесить, намотав. И в Новый Год с ней.

 

 

Спать надо, а ум, оказавшийся сегодня настолько задним, скрытым и судорожным, что противно вспоминать, бессмысленно пульсирует, крупную голову иметь непрактично, пространства там больше для сомнений.

 

Туго ползет неудовлетворительный декабрь, день за днем нехотя растворяясь, потом январь перетерпеть, а февраль — маленькая весна уже, слава богу, скорее бы. Почему-то наелся я зимы, ступни ледяные, нос заложен, не уснуть никак, а девочка моя сейчас засыпает, в пижаме спит, интересно? Я хочу, чтоб в пижаме.



#6 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 30 Январь 2014 - 20:31

Кто ты?

Автор: Лестада

 

«Кто ты по национальности»? Этот вопрос я слышу так часто, что меня от него порядком тошнит.

 

«Русская», - коротко отвечаю я, уже предвидя реакцию собеседника. «А не похожа», - изумленно произносит он.

 

И вот тогда я толкаю речь, фразы которой плавным заученным потоком стекают с языка. Бабушка-цыганка играет на гитаре и низким, бархатистым голосом напевает романсы. Разноцветные юбки взметаются крыльями причудливой бабочки, и в столбе света от костра кружатся песчинки времени, минувшего с тех пор, когда бабушка ещё не была бабушкой. Когда она была стройной, молодой цыганкой с копной густых длинных черных волос, а ее глаза сверкали изумрудами из-под изогнутых бровей. Тогда она ходила с табором, пока не встретила дедушку.

 

Собеседник еще не успел насладиться образом дочери вольного народа, как в повествовании возникал горячий казак с шашкой наперевес. Верхом на скакуне он пронзал вражеские отряды белогвардейцев, но попадал в кольцо окружения, замыкал которое родной брат. Свистящие пули, отстраненный взгляд брата, оказавшегося по другую сторону баррикад, и пронзительно синее небо, безучастное ко всему.

 

Хорошо, что дедушка успел встретить бабушку до того, как его расстреляли. Мы в нашей большой семье всегда этому радуемся. Вот, что значит – вовремя успел там, где нужно.

Собеседник едва успевает согласиться, как вдруг оказывается в заснеженной России 1812 года. Пока он мерзнет и оглядывается в поисках пути обратно, в относительно благоустроенное и почти цивилизованное настоящее, рядом с ним взрывает копытами снег загнанный гнедой жеребец. Ноги животного подгибаются, будто срубленные шашкой деда, и оно утыкается мордой в сугроб. Под лошадью кто-то стонет. Собеседник осторожно обходит, и первое, что он видит, - это огненно-рыжие волосы, разметавшиеся по искрящемуся снегу. Солнечные лучи пробегают по прядям, и они словно вспыхивают медными змейками.

Приятно познакомиться. Это еще один мой дедушка, только с несколькими приставками пра. Ирландец. Какого-то черта занесло его в армию Наполеона Бонапарта, а вместе с армией занесло в холодную и неприветливую Россию, которую, в свою очередь, занесло по самые березки снегом. На счастье дедушки-ирландца подобрала его жалостливая русская женщина, выходившая «французика» и, впоследствии, нарожавшая от него рыженьких детишек.

Сидит собеседник на лавке в теплом доме, ирландцем построенном. Сидит, да слезы скупые смахивает, умиляясь на тихое семейное счастье иностранца. Да нечего сидеть, коли сказ мой еще к концу не подошел.

 

Море облизывает кромку берега. Солнце жарит так, что глазам больно. Чайки надрываются, дразня рыбу и провоцируя ее показаться на поверхности. А на причале разгружаются купеческие корабли. Богатые товары привезли они из дальних стран. Но краше всех подарков невеста одного из купцов. В турецком наряде стоит она, потупив взор, дрожат пушистые ресницы, бросая тень на смуглые щеки. Никому не рассказывал этот прадед-купец про то, каким образом удалось добыть ему в жены турецкую красавицу. Не иначе, как сама Жар-Птица одарила своей милостью доброго молодца, согласившись стать матерью его детям. Сбегаются на причал зеваки посмотреть на заморскую красавицу, взбирается на опрокинутую вверх дном бочку мой собеседник, рискуя свернуть себе шею.

 

Но я безжалостно сбрасываю его с бочки прямо на украинский хутор. Петухи только приготовились объявлять рассвет, птичницы вот-вот встанут, а панночка будет, сладко потягиваясь, сонно моргать, продолжая досматривать сон. Одна из моих прабабушек

частенько любила рассказывать, как ей приснился суженый – мой прадедушка, в то время офицер военно-морского флота.

 

Тянет собеседник руки к крынке с парным молоком, изрядно проголодавшись в путешествии по мирам прошлого моей семьи, как я буквально пинком отправляю его в среднеазиатский город, утонувший в буйном цветении вишен и абрикосов. Здесь встретились мои мама с папой. Она – студентка художественного училища, он – старпом капитана крейсера (любовь к морю у нас в крови). Ее родители живут в Украине, старший брат – в ГДР, а его родители и сестры – здесь. Папа приехал в отпуск. Где он только не был! Даже в Индии успел сфотографироваться с местными красавицами, чем неоднократно вызывал легкие уколы ревности у мамы.

 

Вообще, я, конечно, могла бы много рассказывать про мою семью, но время собеседника вышло. Он изымает магнитную карту из моего бока, и я умолкаю. Таких машин памяти, как я, много в этом хранилище современной библиотеки, построенной «в самый расцвет цивилизации», как любят говорить павлины-политики. «На закате цивилизации», - тихо поправляют ученые. Когда-то планету раздирали войны, нередко вспыхивающие из-за национальных и культурных различий. Люди одного этноса всячески стремились уничтожить людей другого этноса. Разрез глаз, цвет кожи, другое вероисповедание, даже размер уха и степень курчавости волос могли стать причиной геноцида.

 

В секретной лаборатории Верховного Правительства было решено создать препарат, который бы свел на нет такие войны. Под видом прививки от обычных заболеваний его вкалывали людям во всем мире… Когда стали видны результаты, по планете прокатились волны суицидов и революций. Но через два столетия на земле, наконец, воцарился мир. Зачем воевать, если вы похожи, как две капли воды? Рост, вес, цвет кожи и глаз – все, как заложено в фармакологические свойства того препарата. И никаких отличий.



#7 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 30 Январь 2014 - 20:33

Иван да Марья

Автор:Justa D

С момента последних переговоров с Землей прошло несколько чудовищно долгих, невыносимо тяжелых часов. Марья бессчетное число раз пересмотрела запись короткого обрывочного сообщения ЦУПа, и кадры кровавой бойни, переданные внутренними камерами международной космической станции. На МКС разыгрался последний акт глобальной трагедии, яростный и бессмысленный, как обмен ядерными ударами на Земле. Смешанный экипаж орбитального форпоста погибшей цивилизации был представлен странами, участвовавшими в конфликте.

Марья потерла воспаленные глаза. Плакать она уже не могла. Слезы усиливали тягостное чувство страшного опустошения. Иван, скрестив руки на груди, смотрел в иллюминатор, за которым не останавливалось монотонное механическое движение. Роботы сваривали последние секции автономного купола. Под ним планировалось разместить первую лунную колонию, которая бы вновь вывела родину в лидеры по освоению космоса. Через пару дней купол уже мог бы принимать переселенцев.

- Гипотетически, на Земле должны быть выжившие, - вдруг произнес Иван, не оборачиваясь. Марья промолчала.

- Но до нас они не доберутся, - продолжил после долгой паузы Иван. - По крайней мере, в ближайшие годы.

- Зачем ты это говоришь? – спросила Марья.

- Не знаю, - сказал Иван.

Каждый погрузился в свои мысли.

- ЦУП сообщал, что к Луне стартовал корабль с парой астронавтов, - нарушила молчание Марья. – Ты помнишь?

- Помню, - процедил Иван. - Хотят поставить купол в нескольких километрах от нас. Будто места мало.

- Они вот-вот прилетят, - сказала Марья. – Чтобы отвлечься, я делала расчеты.

- Прекрасная новость, - съязвил Иван.

- Мы должны встретиться с ними, - твердо сказала Мария.

- Мы обязательно должны с ними встретиться, - ответил Иван и задумчиво взвесил в руке разводной ключ. – И чем скорее, тем лучше.

- Что ты задумал?

- Превентивный удар, - мрачно ухмыльнулся Иван и всучил ей монтировку.

Они прошли половину пути до места посадки чужого корабля, когда из-за каменной гряды, счет которым Марья уже потеряла, навстречу вынырнули две человеческие фигуры в скафандрах.

- У дураков мысли схожи, - зло сказал Иван.

Марья слышала, как тяжело с натугой дышал во включенный микрофон Иван, и отсчитывает последние секунды пульс, громко стучащий в ее голове. Она смотрела на человека, вставшего перед ней, представляя, как ударит по шлему, и прозрачное забрало, за которым пряталось искаженное лицо врага, брызнет ледяными осколками.

Мелкие капли мгновений сливались в долгие минуты. Время неумолимо утекало в прошлое. Люди застыли друг против друга, не говоря ни слова, ожидая атаки противника, но не решаясь напасть первыми.

Арену немого противостояния залил бледный свет. Над горизонтом медленно поднималась Земля. Шар родной планеты сменил цвет с привычного голубого на пепельно-серый. Люди стояли в тишине, наблюдая за восходом мира, утраченного навсегда.

Потом Иван бросил монтировку и протянул ближайшему противнику руку. После короткой заминки – астронавт явно не ожидал подобного от потенциального врага - мужчины обменялись рукопожатием.

- Мир вам, - сказал Иван.

- Мир вам, - ответил астронавт.

- Мир вам, - повторили его напарник и Марья.

Противники повернулись друг к другу спинами, и разошлись по сторонам.

- Проигравших добивать подло, - сказал по приватному каналу Иван.

- А разве в этой войне есть победители? - спросила Марья.

- Есть. Мы. Нас выбрала эволюция.

Марья обернулась. Пара вражеских астронавтов удалялась в направлении своего корабля. Фигурки в скафандрах трогательно держались за руки.

Марья взяла за руку Ивана.

- Я знаком с обоими, - сказал Иван. – Неплохие в целом парни. На МКС в одном экипаже работали. Они уже тогда были парой. Меня, представляешь, попросили стать свидетелем на брачной церемонии. Они устроили на орбите шоу.

- Весь Звездный городок об этом только и говорил, - рассмеялась Марья.

Они помолчали.

- Что будем делать? – спросила Марья.

- Жить. Ради будущего человечества.



#8 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 30 Январь 2014 - 20:34

Волчий дом

Автор: Юлия Эфф

 

1

Запах! Везде был этот запах!

Пах каждый камень, каждый волосок её меха; даже этот вечнооблезлый куцый волчонок нёс на своей гладкой шкуре едкую пыльцу. Опасно, когда цветет полынь, потому что можно пропустить приближение опасности…

Мать сделала несколько прыжков вверх по склону, нашла небольшой пятачок земли, где запах полыни не был таким сильным, и стала тереться рыжей шерстью о жухлую траву. Краем глаза она следила, как ее чадо карабкается по камням. Наконец, бесхвостый оказался рядом с матерью, лег рядом и попытался по привычке поймать губами давно пустой сосок, но волчица бдительно зарычала, и наглецу пришлось смирно лежать рядом, без всяких покушений на отдых матери. Она закрыла глаза, делая вид, что облезлый для нее перестал существовать и – не выдержала, запела: слишком приятно было от прикосновений этих гибкозмеевидных лап с уродливыми длинными пальцами!

Если бы рядом оказался человек и стал бы наблюдать за этой странной парой, то он долго всматривался бы в облик вечнооблезлого волчонка – и принял бы его сначала за обезьяну, невесть откуда взявшуюся в этом киргизском урочище…

… А потом долго с изумлением тер бы глаза, –  то был ребенок двух – трех лет. Худой, почти черный от загара, с всклокоченными, до плеч, волосами, вероятно, никогда не знавшими расчески.

 

***

Четыре года назад в долину спустился зефирно-белый, плотный туман. Волки не могли упустить возможность стянуть у пастуха под вполне надежной завесой несколько овец. В этот раз даже волчица оставила своих сонных волчат, чтобы поразмяться. Задушить здорового курдючного барана в ее планы не входило, – разве что легкий ягненок не помешал бы ей подняться к родному логову, побаловать пискунов запахом молодого мяса и крови. А когда началась пальба, крики, Анубис вдруг изменил ей – она постыдно потеряла голову, столкнувшись в суматохе с молодым чабаном, ошарашенным массовой вылазкой хищников. Человек и волчица-мать несколько долгих мгновений смотрели друг другу в глаза, пока ее не отрезвил знакомый запах, идущий от чего-то, выпавшего из лап человека и теперь своим писком на земле, у её лап, требовавшего внимания. И волчица, едва человек несмело протянул руки перед собой к этому попискиванию, подхватила  существо, знакомо-пахнущее-молоком, и что было силы бросилась вон из беснующегося ада…

 

Та ошибка стала для волчицы вечным, как она думала, проклятием. Облезлая бестолочь имела над самкой необъяснимую власть: забирала себе, почти всецело, материнское внимание, пищала ночью и днём от вечного голода, нехватки тепла, опустошало жадно сосцы, лишая других братьев и сестёр молока… За бесконечную зиму из шестерых волчат выжило только двое.

 

Как только запах весны начал перебивать запах снега, и полулысая земля, редко покрытая травой, заставляла то и дело лапы скользить, родители приняли решение расстаться с детьми. Те, кроме куцего, были уже достаточно приспособленными к самостоятельной жизни и несколько раз ходили с отцом на охоту.

 

 В этот раз, мать  с отцом оставив своих детей терзать последнюю, убитую совместно косулю, удалялись для новой свободной жизни. Два юнца и Облезлый (шерсть со сшитого человеком детского овечьего тулупчика за зиму совершенно исчезла) отвлеклись от пиршества и последовали было за родителями, но те грозно, не по-родительски зло, зарычали, давая понять, что теперь молодые волки должны сами позаботиться о себе. Самочка и ее брат поняли и остановились; а упрямый Облезлый шел за взрослыми, не желая слышать угроз в голосе отца и словно не чувствуя сердитых покусываний возвращающейся волчицы…

 

Так и прошло три мучительных года: она – Облезлый – муж. Облезлый стоял между ними, мешая быстро передвигаться ночью, мешая на охоте, мешая зимой выбраться из логова, ибо долго не мог находиться один в стынущей норе – мешал во всём. Но мать защищала его пред свирепым отцом, не умеющим переносить голод после сорвавшейся охоты; зализывала облезлому раны от зубов, приносила лечебную траву; согревала в холодные ночи и дни, вытягиваясь в струну, чтобы обогреть всего; приносила, будучи сама голодной, зайца, тушканчика, мышей и терпеливо ждала, пока куцый не помучает свежий кусок своими слабыми мелкими клыками. Все терпела. Ради одного ощущения счастья, когда облезлый ложился рядом и охватывал её своими гибкими лапами. Он, несмышлёный и неловкий в охоте, сразу понял, что мать урчит от удовольствия, когда он чешет ей шерсть, уши, – и бесстыдно этим пользовался, чтобы в очередной раз доказать ей свою власть.

 

Других волчат, похожих на нее и мужа, больше не было: они не выживали. Как же можно было прокормить их, если рядом был такой, большой и беспомощный? И мать сама поедала новорожденных пискунов. Не делясь. Это было её право выбирать, кто будет жить.

 

Муж-волк, впрочем, не смог дождаться того дня, когда вечно голодный Облезлый покинет их. Поэтому на самой последней своей охоте он, изголодавшийся, не набравший лоску и жира для предстоящей зимы, обречённо бросился на стадо днем, чувствуя присутствие человека и его железной палки, а так же запах двух огромных, намного более упитанных, чем он, собак.

Жена-волчица стояла на макушке холма и видела все. Видела, а может, скорее, чувствовала, как он врезался в гущу отары; напугал дерзостью и сцепился с одним тайганом; а прежде, чем примчался второй, сумел вырваться, настиг несчастную медлительную овцу и вцепился жадными клыками в её шерсть, кожу, плоть, пока не почувствовал, как свежая и горячая кровь касается голодного языка. Самка видела, как от белой куполообразной норы бежит человек. Потом останавливается. Вскидывает железную палку. И страшный грохот, пронесшийся по вершинам гор, окутывает дымом худое тело ещё не совсем старого волка, подбрасывает в воздух тощие задние лапы…

 

Второй звук был глухим и уже не родил после себя эхо. Мгновения тишины. Облезлый тоже видел это, вцепившись в шерсть матери лапами. А когда она завыла, забыв о непреложном правиле животного – выжить во что бы то ни стало, этот не совсем волчонок попытался поддержать ее своим воем, тонким и витиеватым, как дым от костра человека. И мать опомнилась. Снизу, в их сторону, бежали собаки.

 

Инстинкт сработал, но прежде, чем волки преодолели другой холм, человек приказал псам вернуться и долго, очень долго не убирал ладони от лица, обращенного в сторону воя, пытаясь разглядеть странное существо, которое бьющие в глаза лучи заходящего солнца не давали рассмотреть…

 

… Она устала. Матерая волчица хотела одного – просто уснуть на сухой и теплой траве, как спала когда-то, шесть лет назад, будучи неразумным щенком у брюха мудрой и сильной матери. Просто отдохнуть, забыть о голоде, потере мужа, возне Облезлого рядом… Просто отдохнуть. Но этот не смог долго лежать рядом. Через минуты Облезлый уже игриво подпрыгивал, то убегая, то опять возвращаясь и теребя зубами шерсть ворчащей матери.

 

И все же именно он первым почувствовал опасность.

 

Снизу поднималось два всадника и те знакомые псы. Бесхвостый заскулил и прижался к мохнатому боку – мать поняла, вскочила и даже не услышала, скорее, почувствовала приближение. Травы ядовито и остро пахли, а воздух на мгновения затаил своё дыхание, не позволяя обнаружить направление опасности… И она побежала вверх, по холму, сначала неспешно, оглядываясь на нерасторопное дитя; потом ускорила темп, но позже поняла: Облезлый выдыхается. А мчащиеся снизу уже увидели их, и человек, убивший её мужа, снова вскинул на плечо свою смертоносную железную палку.

 

Волчица остановилась и зарычала на Облезлого, как три года назад, когда пыталась прогнать его. Прочь, прочь!

Никто не может так смотреть в глаза, как это делает волк. И облезлый видел этот сужающийся зрачок, а глаза цвета увядшей полыни темнели и наливались гневом. Он, неразумный, стоял недоумевая и, только содрогнувшись от звука выстрела, побежал напролом через заросли трав, почти не чувствуя уколов злого горного шиповника.

 

Ещё звук.

 

Звук страха, несущий страшный запах. Облезлый чувствует, чувствует этот дымок смерти, хотя находится далеко…

Волчонок  долго не решался покинуть тень укрывшего его куста. А когда солнце ушло за гору, пополз вниз, к матери, пытаясь слиться с движущейся по траве ночной тенью. Волчица ждала его с открытым сухо-матовым взглядом и этим нестерпимым острым холодным запахом небытия. Почувствовав еще на расстоянии нескольких прыжков, что мать больше не пахнет, как обычно, Облезлый остановился. И завыл долго и протяжно, захлебываясь страхом одиночества. Он выл сначала, как воют неразумные волчата, пробующие голос на первую полную луну, срываясь на поскуливания и чтобы перевести дух, но, почувствовав, что где-то под сердцем становится легче и его дух одинокого волка крепнет, –  осмелел и завыл протяжнее и увереннее. Внизу, там, где был убит отец, собаки сходили с ума, брехали до хрипоты в ответ, но Он не умолкал, ибо теперь вечно будет один, а одиночество – он знал – это страх перед холодной и пустой волчьей норой.

 

Возле тела матери пронзительно воняло человеком, едким запахом лошадиного навоза и чем-то ещё отвратительным, но этот последний запах был Облезлому незнаком. Волчонок нерешительно положил лапу на холодный мех матери, и вдруг что-то сверху упало, –  с визгом попытался развернуться, но еще больше запутался в сети и повалился обездвиженный на землю, рядом с окаменевшим холодным телом.

 

2

– Лааиллаахаиллаааллаах…

Белобородый старец долго негромко пел, воздев руки. Другие двуногие почтительно молчали, склонив головы. «Лааиллаахаиллааа…» – эта протяжная пеня напоминала плач матери по убитому мужу, успокаивала  волчонка, заключенного в клетку.

 

Старик, конечно, и сейчас смотрел на Него, чуть устремившегося  вперед  к неторопливым звукам и умопомрачительному запаху, идущему от центра куполообразной норы: перед людьми лежали внушительные холмы из пищи. Сегодняшний день, Облезлый это понял сразу, был особенный, не такой, как предыдущие, страшные и болезненные.

 

…Голодное, но счастливое детство закончилось, когда двуногие оторвали Его от холодной, мертвой матери, спеленали сеткой, в которую попался глупый волчонок и взвалили на круп нервной лошади, заставив вдыхать зловоние, идущее от кожи большого животного. О! Если бы эти чудовища могли почувствовать всю степень желания перегрызть им всем глотки, одиночества, ненависти и страха этого маленького волчонка, они тот час отпустили бы его на свободу. И все-таки они Его боялись! Маленький волк видел ужас в глазах двуногих, когда те занесли его в свою светлую нору – сразу закричала двуногая в гладкой светлой шкуре, испуганно, пронзительно, и тут же закрыла себе лапой пасть.

 

А собаки сходили с ума и настойчиво пытались пробраться внутрь норы двуногих; отгоняемые хозяйскими окриками, враги ненадолго отходили от щелей у входа, – и возвращались, припадали, побрехивая, к просветам в кошме.

 

Двуногие принесли в нору небольшую клетку, с трудом распутали Его, рычащего, огрызающегося, кусающегося, такого сильного в своей ненависти и затолкали внутрь более просторной ловушки.

 

А потом стало понятно – двуногие не знали, что делать с несчастным ребенком, которого наказал Аллах, вложив в человеческое тело душу дикого животного. Спасенный мальчик не понимал ни речи, ни интонации людей, пытавшихся приручить его – предлагая источавшие аромат куски человеческой еды,  пододвигая чашку с молоком, льстиво уговаривая не рычать и не выть ночью. А этот волчонок даже плакать не умел!

 

Зато за него, почти все время, плакала женщина хозяина куполообразной норы. Она то молилась, как теперь пел белобородый старец, почетный гость норы, то звонко ругала своего самца, требуя что-то и размахивая руками… К этой двуногой волчонок почти привык: она приносила ему еду, что-то ласково говорила, не умея до конца спрятать ужас в свои глазах, выметала остатки пищи и фекалии из клетки пучком собранных воедино веток, что-то приговаривая и не переставая тихо выть.

 

Потом, через две ночи, приехали новые двуногие, разные по цвету шкур, тембру голоса, степени волосатости на лице, – но все серо-черные в своих повадках, как полевые мыши. Гости подходили к клетке, что-то говорили, цокали языками, напоминая стрекотанье сверчков летним вечером, качали головой, смеялись, бормотали, лапами касались своего лица… и вздрагивали, когда волчонок рычал и обнажал белые редкие зубы. А потом люди долго что-то решали, поглядывая в сторону пленника. Волчонок почувствовал  неладное и забеспокоился, завыл. Происходящее вслед за этим осталось в памяти получеловека самым ужасным воспоминанием и, вероятно, переломным моментом в его судьбе.   

 

Сначала двуногие вытащили пленника вместе с клеткой из норы на свежий воздух – появилась надежда, что его отпустят, и поэтому он не буйствовал.  Однако, когда они попробовали вытащить его из клетки, он воспротивился; тогда люди принесли в больших железных сосудах воду и, размахиваясь, стали выплескивать воду, которая, пролетая через пространство между прутьями, окатывала волчонка поток за потоком.  И Спасенный, скользя и падая в потоках воды, метался по своей тесной ловушке, пытаясь уклониться от холодных мокрых ударов.

– А-и-йа, и-и-и! – самка хозяина, появившаяся из-за холма, и увидевшая эту пытку, подхватила с земли какую-то палку и громко ругаясь и угрожая, разогнала гогочущих самцов, ударила  одного… другого…

Клетку не занесли в нору, оставив волчонка тоскливо скулить в мокрой клетке и обсыхать под солнцем; рядом разводили огонь под большой черной чашей, лили туда воду... Добрая самка почти не отходила от волчонка, приносила теплое молоко в чашке, но он разливал, не в силах успокоиться, и, выл, призывая мать наказать обидчиков…

 

Он потом не раз вернется к этому воспоминанию: сразу несколько  рук скользят по телу, натирая под водой до боли кожу, в глаза лезет пена и делает их слепыми, кто-то безжалостно дергает за голову, и не слышны в общей какофонии криков и визгов, но чувствуются звонкие щелчки, отхватывающие клоки длинных скатавшихся волос. Потом его, охрипшего и уставшего от криков, помятого жесткими пальцами, вытаскивают из серой воды, окатывают сверху чистой и кутают во что-то мягкое и обволакивающее, – Спасенный еще недолго пытается отбиться, и – засыпает…

 

3

- Не надо, девочка, меня всё время рисовать,- улыбалась бабушка. Она доила кобылу и, как полагалось примерному натурщику, старательно выдерживала нужную позу, хотя доить лошадь на ощупь, сидя с повёрнутой в сторону головой, было не удобно.

-Ладно, бабушка, я почти успела, в следующий раз закончу,- девушка нанесла ещё несколько штрихов в общий фон и стала собирать кисти.

Немой уловил ее движение, подбежал и, счастливо улыбаясь, протянул ладони. Алия положила в них кисти, и он побежал к реке их мыть.

 

-Ой, ой,- чон-апа со стоном повернула затекшую шею,- о, Аллах, чтобы я ещё поддалась на уловку этой девчонки! Алия!

 

-Что, бабушка?

 

-Больше не проси меня. Как я теперь буду жить с вывернутой головой, скажи, ради всевышнего? Рисуй кого хочешь, только не меня.

 

-Бабушка, ну, пожалуйста! Мне осталось-то…

 

-И-и… не проси! Рисуй деда, дядю Кайрата…

 

-Фу, бабушка! Байке такой противный, – Алия передёрнула от отвращения плечами.- Он так противно смотрит. Как это тетя Нагипа вышла замуж за такого урода.

 

- А ты нарисуй его противное лицо: это тоже надо уметь рисовать.- Асыл-апа развязала кобыле ноги и встала.- Где наш Куткарбек?

 

-Кисти побежал мыть,- Алия посмотрела по сторонам.- Пойдемте, он принесет скамеечку.

 

-Куткарбека тогда рисуй, –  бабушка продолжила прерванную мысль.- Он ради тебя вон как старается.

 

-С ним не поговоришь – страшно становится. Глаза как у собаки: хочет сказать, а не может.

 

-А ты, девочка, его не обижай. Не дай Аллах никому такого детства. Он тебе и в женихи бы подошёл…Распрямить хорошенько спину – статный джигит получился бы.

 

- Бабушка, а правда, что дедушка бил его по рукам? И привязывал жердь к его спине?

 

- А ты поменьше слушай, что твоя тетя рассказывает. Если бы не дедушка, Куткарбек до сих пор на четвереньках бегал бы.

 

Алия и бабушка медленно брели к юрте, одна с огромным альбомом, другая с ведром. Внучка совсем недавно узнала, почему отец десять лет подряд не отпускал на каникулы к дедушке. Все подруги Алии летом уезжали к своим бабушкам - дедушкам в аил и возвращались отдохнувшими на свежем воздухе, загорелыми и соскучившимися по школе, книгам, городу. А она томилась в Бишкеке, в его пыли и духоте, и, наоборот, больше уставая от лета, чем наслаждаясь бездельем. Про свой испуг в детстве и заикание она даже и помнила: так быстро он прошел. Наверное, родители больше ее испугались, когда – эти десять лет назад,- приехав погостить в очередное лето к дедушке Ааламу, застали в его юрте привязанного к крепкой жерди Немого. Куткарбек, названный так дедушкой, мальчик, которого вскормили волки, тогда только-только привыкал к человеческому обществу и на гостей, переступивших порог, зарычал, а на пятилетнюю Алиюшку бросился и, может быть, покусал бы, если бы веревка оказалась подлиннее. Ох, и поругался же тогда отец с дедушкой! Поэтому все эти годы Алия видела родителей своего отца только в их короткие приезды в столицу: ни белобородый дедушка, ни такая добрая и милая бабушка долго не выдерживали мертвого воздуха бетонных стен комфортной квартиры и ночных звуков лифта многоквартирного доме.

 

А недавно к родителям Алии ненадолго, на один день, приехали дедушка, тетя Нагипа (родная сестра отца) и ее болтливый муж Кайрат. Именно он-то и проговорился о Куткарбеке. Пришлось рассказать всю правду, но, на счастье, отец Алии был в командировке, и Алия упросила мать отпустить ее хотя бы на месяц на джайлоо, тем более что Нагипа-эже и Кайрат-байке в один голос уверяли, что Куткарбек теперь как обычный мальчишка совершенно безобиден, разве только молчит. Алия видела по глазам своего деда, что он доволен решимостью внучки поехать с ними и увидеть знаменитого маугли. Мать отпустила дочь, вздохнув, что боится будущей реакции отца Алии, когда тот вернётся. Но мудрый дед заверил мать, что лично приедет сюда через две недели, как раз к моменту возвращения строгого сына, и поговорит с ним сам.

 

И вот Алия здесь. Какой простор неба и гор! Первый день она, как безумная, бегала по горам, вместе с Куткарбеком, заходила в холодную, без бишкекской хлорки, воду по пояс и брызгала водой на ошарашенного ее счастьем мальчишку. И только когда заметила слащавый взгляд дяди Кайрата, успокоилась и призадумалась над своим поведением.

 

Дедушка Аалам, казалось, был тоже счастлив, глядя на нее, то подшучивающую над Куткарбеком, то сидящую на рассвете с альбомом в руках, то обнимающую нежного ягненка. Мудрый жолокчу был доволен блеском в глазах Куткарбека: казалось, не хватало чего-то малого, чтобы он заговорил, уж очень благотворно подействовало на него присутствие весёлой, немного разбалованной девчонки.

 

4

На следующий день Алия увела Куткарбека за гору и теперь, делая в альбоме карандашом набросок, тихо давилась от смеха: завернутый в белую простыню тети Нагипы и с нахлобученным ак-колпаком Аалама-аты Куткарбек казался Алие фарсовой смесью иудеянина с картины Иванова и кришнаитом в позе лотоса.

 

Куткарбек покорно смотрел своими черными глазами на молодую художницу, действительно находясь почти на грани буддийского экстаза. Алия уже почти закончила работу карандашом, как что-то в глазах Куткарбека вздрогнуло, зрачок сузился, но художница не заметила этого, слишком было далеко.

 

- Красавица!- подкравшийся Кайрат-байке ущипнул Алию за бедро.

 

Девушка взвизгнула:

- Опять вы! Зачем пришли?

 

- На тебя посмотреть, моя красавица.

 

Алия потому-то и ушла рисовать за гору, что все взрослые, кроме противного байке, уехали в райцентр за продуктами и дедушку посадить на автобус в Бишкек (завтра ночью должен был вернуться из командировки отец Алии). А дядя Кайрат, как обычно в моменты, когда никто не видит, будет пренебрегать своими обязанностями – вон, бросил стадо, понадеялся на собак,- и опять станет приставать к племяннице со своими пошлыми бородатыми шутками.

 

-Уйди, байке, не мешай!

 

- Не тому вас в ваших школах учат,- байке стоял рядом, сцепив руки за спиной.- Вас надо ласке учить, чтобы знали, как мужчине угодить.

Алия молчала, и дядя Кайрат присел рядом, положил ей руку на плечо, потом опустил на талию.

 

Куткарбек сходил с ума от присутствия запаха этого человека: он чувствовал его на расстоянии; а сегодня еще – каждый раз, когда другие уезжали,- от байке несло прозрачной, но не водой, жидкостью. Куткарбек знал, где тот закапывает вонючие бутылки, но молчал: он же волк, а не собака, которая раскапывает чужой тайник. Притом, живешь в одном доме с врагом – не смей давать волю ненависти. Если бы уйти… Но Куткарбек , размышляя об это, сразу вспоминал глаза бабушки: нельзя, опять плакать будет. И Аалам-ата расстроится, а ради его одобрительного поглаживания белой бороды он будет не только ходить на двух лапах, но даже терпеть тошнотворные пары мерзости, в которой купают овец.

 

«Скульптура», по-прежнему неподвижная, внимательно следила за движениями врага.

 

- Отстаньте от меня,- вспылила Алия, –  Я вообще не понимаю ваших шуток, вы меня бесите.

 

- А я сейчас объясню, –  байке словно только и ждал этой фразы, обнял сзади девушку, сжимая ладонями ее груди.

 

Алия закричала и взмахнула руками. Куткарбек, на какие-то секунды запутавшийся в простыне, сорвался с места.

Он, конечно, спустя десять лет, не помнил, как мать-волчица учила его убивать. Но, преодолев шесть метров, он повалил байке на землю и инстинктивно вцепился зубами в шею врага. Ни истошные вопли Алии, ни усилия пьяного байке сбросить четырнадцатилетнего пацана, ни хлынувшая кровь из раны, ни боль в челюстях – ничто не могло заставить Куткарбека прекратить сделать то, о чем он давно мечтал с тех пор, как понял, что байке неравнодушен к его Алие. И только когда Алия стала бить Куткарбека альбомом по спине, он разжал зубы.

5

Нагипа вздохнула с облегчением, когда узнала машину брата: значит, сам решил привезти отца домой и убедиться, что полу-волчонок не угрожает его дочери. А стало быть, и отец не будет допытываться истинной причины перебинтованного горла мужа, –  не догадается. Однако, Нагипа ошиблась.

 

Старик Аалам заметил все: и натянутость в болтовне зятя и смехе своей дочери, и задумчивость Асыл-апы, и то, что Алия вдруг вспомнила, что должна быть в городе на следующей неделе; и долгие смелые взгляды Куткарбека на зятя Кайрата – все заметил и только терпеливо поглаживал седую бороду.

 

Поэтому, наверное, и не стал отговаривать внучку:

- Ничего, дела есть дела. Приедешь еще, если захочешь. А еще лучше – мы к тебе Куткарбека отправим. Потом, как-нибудь.

 

- Ой, дедушка, хорошо! Мы с ним подружились, и он уже обещал мне скоро заговорить, –  Алия улыбнулась и прижалась к отцу.

 

- Молодец, девочка,- Асыл-апа тоже заулыбалась, –  видишь, сынок, у тебя дочь умница.

 

Отец совсем успокоился, глядя на Куткарбека, безмятежно пьющего чай из пиалы:

- Ладно, уговорили. Но при одном условии, как только заговорит. Иначе ему трудно в городе придется.

 

Натянутость понемногу спала, и решено было, что городские переночуют, а утром тронутся в обратный путь. Алия повеселела, хотя продолжала избегать взглядом дядю, и заявила, что пойдет с Куткарбеком прогуляться к речке. Аалам-ата одобрительно кивнул головой в ответ на вопросительный взгляд сына.

 

- …Понимаешь, мне надо уехать,– говорила Алия своему сверстнику, Куткарбеку, сплетая длинные травинки в тонкий венок.- Но ты потом ко мне приедешь, так что не переживай.

 

Куткарбек не сводил с Алии глаз. Он не понимал, о чем она говорит: за десять лет он научился понимать язык тех, с которыми жил, а Алия, как истинная столичная уроженка, говорила на другом, изредка переходя на кыргызский.

 

- Скажи, ты ведь будешь помнить меня? Какой ты смешной, «спасенный мальчик», –  Алия была тронута взглядом Куткарбека и тихо рассмеялась,- Вот скажи, повтори за мной: «Я буду тебя ждать». Повторяй … «Я буду тебя ждать»…

 

- Я…буду … тебя ждать… –  Куткарбек не совсем понял значения этих слов, но понимал: это как «я тебя люблю», но значит гораздо больше; и произнес, немного коверкая звуки.

 

Алия захлопала в ладоши и водрузила на голову мальчику венок из травы.

 

- Умница! Ты заслужил подарок. Хочешь, я тебя поцелую на прощанье, ты всё-таки мой рыцарь. Я должна тебя отблагодарить.

 

Она прикоснулась полураскрытыми губами к улыбке своего защитника и замерла, чувствуя робкую дрожь в сильных руках, которые прижали ее к себе. А потом Куткарбек слегка отстранился и с силой обнял девушку, повторяя «Я буду тебя ждать».

 

А утром, когда сумки гостьи, бутылки с кумысом, были уложены в багажник машины, Куткарбек стоял рядом с этим металлическим гадко пахнущим чудовищем и смотрел на девушку и её отца так, словно ждал приглашения залезть внутрь. И всем было неловко: никто не решался сказать ему, что он остается. После перешептывания с бабушкой Алия пыталась поговорить с Куткарбеком, сначала на русском, потом на кыргызском, но он, не хотел понимать, только вслушивался в тембр ее голоса. Наконец, Алия не выдержала, вынула из сумки свои кисти и попросила его сходить на речку, помыть их последний раз. Куткарбек с готовностью бросился исполнять повеление, а едва он скрылся за холмом, Алия быстро обнялась с родными и села в давно заведенную машину:

- Папа, поехали, пожалуйста, быстро… Я не смогу уехать, если он будет бежать за нами…

 

 

……………………

- Смотрите, смотрите! – кричала Нагипа, протягивая руку и указывая на приближающий силуэт.- Куткарбек вернулся!

 

- Вернулся, волчонок, –  заплакала бабушка.

 

Грязный, сильно похудевший за почти месяц своего отсутствия мальчик, шатаясь от усталости, подошел к бабушке, опустился на колени и уткнулся в подол носом. Носом, который его подвел и помешал найти научившую его любить всем сердцем. Этот проклятый нос перемешал все запахи мира, чтобы сбить со следа своего хозяина: запах машины отца Алии, запах дороги, запах городского смога, запах помоек и базаров, запах чужих людей, запах страха и ненависти, запах криков испуганных водителей и запах шарахающихся от него встречных…

Он был голоден, но вместо того, чтобы взять протянутую лепешку, бродяга протянул бабушке кисти Алии, с которыми сбежал из дома, и устало побрел к реке. Напившись там свежей воды, он нашел место, где Алия его поцеловала, лег на спину. Небо было почти без облака, только где-то на востоке, откуда он сейчас пришел, плыло белое пятно, своей формой напоминающее одинокого волка.

 

Человек перевернулся и уткнулся лицом в траву. В горле клокотали какие-то звуки, пытаясь вырваться наружу, но Куткарбек подавил желание завыть. Теперь он знал, что будет делать: он не съест ни куска сочного мяса из рук дедушки Аалама, он не выпьет ни одной пиалы свежего кумыса бабушки Асыл. Зачем ему теперь была нужна пища, если его волчий дом, огромное любящее сердце, было пусто.

Он будет просто ждать. Как одинокий человек с терпеливой душой и искренним сердцем волка.



#9 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 30 Январь 2014 - 20:35

Бежим!

Автор: Лестада

 

Пять дней в Токио, столько же в Нагое, день в Киото и пробежка по небольшим городам, лежащим на пути из Нагои в Токио. Целыми днями мы пропадали на различных встречах, пресс-конференциях, презентациях, а потому любоваться в своё удовольствие красотами японских мегаполисов нам удавалось только после заката. Потом даже странно было как-то в один из редких выходных дней выйти на улицу среди бела дня – районы, изученные нами в мельчайших подробностей, уже с трудом узнавались.

 

Потеряться в незнакомом городе – такое приключение хоть раз, но случалось с любым иностранцем. А на нашу долю выпало не только это.

 

Решили мы как-то отправиться в другой район Нагои (кстати, четвёртый по количеству населения город Японии, после Токио, Йокогамы и Осаки), но не пешком, как обычно, а на метро. Собственная отчаянная смелость придавала нам уверенности и окрыляла.

У станции метро как обычно по вечерам выступали какие-то музыканты. Прохожие бросали им монеты, а наш коллега внезапно решил стать звездой. После короткого обмена любезностями с вокалистом, Давурану вручили гитару.

 

- Я спою вам песню русского музыканта, - сообщил он на английском, - Виктора Цоя.

И он запел. До вокальных данных японца ему, честно признаться, было далековато, но все были в восторге: аплодировали от души. А Давуран в качестве платы за истязание инструмента и ушей публики оставил вокалисту рублёвую монету.

 

- Откуда вы? – спросил японец, изучая рубль.

 

- Из России, - ответил Давуран. Говорить, что мы из Кыргызстана, было неудобно. Заранее боялись неминуемого вопроса: «А где это? А что это?». Как оказалось потом, совершенно зря. В Японии немало выходцев из Кыргызстана, да и в свете последних политических событий про нашу страну не знает только ленивый. Жаль, только имидж у родины так себе. Как в своё время говорил один из моих преподавателей: «Лучше всего живётся в той стране, про которую практически ничего не слышно».

 

Автомат в метро выдал нам билеты, когда раздался звук приближающего поезда.

-  Бежим! – крикнула Ринара. Мы подхватились и за ней. Успели вворемя – двери вот-вот должны были закрыться. Втиснувшись в людскую массу, еле сдержались, чтобы демонстративно не сморщиться. Перегаром несло чуть ли не от всех пассажиров. Вечер пятницы, японцы едут с работы и, как следствие, уже отпраздновали наступление целых двух выходных. При этом все чистенькие, чуть ли не напомаженные, волосы у большинства уложены так, словно только из парикмахерской. И стоят эти японцы, держатся за поручни, слегка покачиваясь в такт электричке.

 

- А мы точно на тот поезд сели? – тихо спросила я, вглядываясь в название следующей станции, высветившейся на табло.

 

- Нет, - выдохнула Ринара, но тут же успокоила нас с Давураном, - не беда. Выйдем здесь. Пересядем на другой поезд. Вернёмся на свою станцию, и там сядем на нужную нам электричку. Главное понять, в какую сторону идти.

 

Оказалось, что в Японии несколько линий. Различают их по цвету полосы, нанесённой на платформы. Наши билеты были помечены жёлтой линии, а мы сели на поезд, пришедший к «красной» платформе.

 

Накатавшись, мы всё же добрались до нужной нам станции (нам всего-то две станции надо было проехать). Но магазин, в который мы так стремились успеть, уже закрывался. И нам ничего не оставалось, кроме как вновь отправиться в бесцельное шатание по улицам в надежде набрести на что-нибудь интересное и относительно недорогое.

 

 

- О, сто-йен шоп! – обрадовано воскликнула Ринара, - пойдёмте, хоть лапши возьмём.

 

Во всех японских городах есть такие магазинчики, в которых все товары продаются за сто йен. В переводи на наши – это около пятидесяти сомов. Там можно купить любую мелочёвку – начиная лапшой быстрого приготовления и заканчивая носками. Чем больше магазин, тем,

соответственно, больше выбор товаров. В некоторых всего за сто йен продаются даже наборы для написания кандзи (иероглифов) – рисовая бумага, угольный грифель, специальная кисть.

На нашу беду перед тем, как зайти в магазин, Давурану вздумалось покурить. А так как в Японии курить можно только в строго отведённых для этого местах (иначе рискуешь схлопотать немаленький штраф), он обратился с вопросом к щупленькому японцу. Тот разулыбался, радостно закивал, видимо, показывая, что, да, курить здесь можно. И на этом бы всё и закончилось. Но после перекура японец поплёлся за нами. Улыбка, казалось, приклеилась к его лицу. И даже ударь его, он всё равно улыбался бы. Ну, я так думаю.

 

Мы рассматривали стенды с канцтоварами, японец крутился возле нас. Мы уходили в отдел мыломойки, японец следовал за нами. Петляя, короткими перебежками, потеряв по пути Давурана, мы с Ринарой спрятались в отделе женской косметики, но, подняв глаза от пудрениц, чуть не закричали – японец стоял рядом, заглядывал нам в глаза и улыбался.

 

- Юля, он маньяк, - обречённо прошептала Ринара, - где Давуран?

 

- Я не знаю.

 

Мы резко развернулись и бросились искать нашего коллегу по всему магазину. Нашёлся он возле пакетов с лапшой. Японец, к счастью, по пути отстал. А мы к тому времени чувствовали себя уже зайцами, усердно путавшими идущую по их следам лису.

 

- Давран, ты что здесь делаешь? Бросай всё! Бежим!

 

И мы побежали. Не заботясь ни о том, что нас могут принять за воришек, ни о том, что ужин мы себе так и не купили.

 

Пробежав целый квартал, мы устало привалились к стене одного из зданий.

 

- Эх, зря убежали, - отдышавшись, сказал Давуран, - у него при себе столько денег было. Могли бы отжать. Шучу я, шучу, - видя наши округлившиеся глаза, рассмеялся он.



#10 Fertes

Fertes

    Калякамаляка

  • Модераторы
  • 4 562 сообщений

Отправлено 30 Январь 2014 - 20:39

зы. Спасибо за финальный фрейм))

 

В личку отправила письмо по поводу продолжения.)






Количество пользователей, читающих эту тему: 0

0 пользователей, 0 гостей, 0 анонимных


Фэнтези и фантастика. Рецензии и форум

Copyright © 2024 Litmotiv.com.kg