Сообщений в теме: 31

[Fertes]

Немного об истории райтельбургского Замка.

 

Герр Эмерамус, смотритель странного замка в Райтельбурге, вынужден был отлучиться и несколько переживал в связи с этим. В сущности, Замку в его отсутствие ничего не угрожало, разве что герр Эмерамус боялся, что ЭТО начнется в его отсутствие, и неделю назад объявившийся наследник Замка окажется в неловкой ситуации.

 

 Под «ЭТИМ» герр Эмерамус подразумевал нашествие привидений в Замок. Согласно древней легенде Замка, примерно шестьсот лет назад граф Розенплюм, страстный поклонник искусств и владелец Райтельбурга (да-да, именованием городок был так же обязан графу-меценату), умирая, оставил странное завещание, согласно которому Замок переходил в собственность тем, кто:

 

В полночь явится в надежде

Здесь устроить Музам пир,

И приправив ужин Словом,

Будет Тот, кто любит мир,

Бабочки словес незримых

Упорхнут под небеса, -

И вернутся, чтобы утром

Не хрустела колбаса…

 

Господин Розенплюм, как видите, любил оригинальные рифмы. Никто не понял, о какой колбасе идёт речь, впрочем, само слово могло быть неразборчиво написано дрожащей рукой. Однако воле покойного никто не осмелился возражать, наследников не нашлось, и Замок постепенно превратился в музей Райтельбурга. Шутливое завещание в стихотворной форме выгравировали на мраморной доске и повесили у входа.

А три года назад в Райтельбурге случилось нечто. Вдруг пошёл бабочковый снег, в смысле, форма снежинок напоминала бабочек, хотя герр Эмерамус готов был поклясться, что пара снежинок, залетев в открытую дверь, порхала некоторое время над вазой с искусственными цветами, и только потом растаяв.

 

Затем, в то же утро сгорело любимое печенье шпрингерле, которое супруга герра Эмерамуса в шутку называла колбаской, ибо печенье это герр Эмерамус любил использовать в качестве закуски чаще, чем колбаски. Вот такое странное совпадение получилось. Но это было только начало странностей. Ночью слышались голоса, звуки повозок, прогремел гром, словно дело было весной. Ворота с той ночи заклинило так, что даже вызванные профессионалы-ремонтники заявили, что, должно быть, это связано с погодными условиями и нужно подождать. Ждать пришлось два с половиной месяца. Ворота были словно заговорённые. Незримые хозяева бродили по Замку, бубнили, смеялись и включали свет в дальней башне Замке, там, где размещался когда-то кабинет покойного графа Розенплюма. Герр Эмерамус, однажды оставшийся на ночь в Замке, готов был подтвердить, если бы не тот факт, что уставший смотритель уснул, и всю ночь ему снилась какая-то чертовщина.

 

Одно было без сомнений – наконец-то нашлись подлинные наследники графа Розенплюма.

 

Чертовщина закончилась так же, как и началась – без предупреждения, и лишь появление на столе покойного графа, в кабинете, толстой книги с текстом на кириллице, - лишь это служило доказательством тому, что герр Эмерамус не сошел с ума.

 

На следующий год, как только сгустился первый осенний подозрительный туман над Райтельбургом, герр Эмерамус предусмотрительно смазал все петли и замки на воротах свиным жиром, гарантировавшим защиту от заедания механизма. В тот же самый день, что и год назад, ночью, ОНО началось. В Замке вдруг заиграла музыка странного свойства. Герру Эмерамусу послышался в ней марш немецких десантников, в то время как супруга смотрящего утверждала, что это вальс Штрауса. Ссора между супругами из-за музыки была остановлена лишь когда в Замке прогремел взрыв, из-за которого разворотило входную дверь и распахнуло настежь кованые призамковые, в с несколько пудов, ворота. Замок в тот год не оказался столь неприступным, как в предыдущий. В течение всё тех же двух месяцев не только герр Эмерамус, но и другие визитёры Замка слышали будто шныряние туда-сюда множества ног, раздражённые голоса и периодически были видны полупрозрачные дрожащие силуэты.

 

Когда наконец в Замке стихло, герр Эмерамус перекрестился с облегчением и пообещал заказать мессу святому Петру.

 

Что ждало Замок в этом году, герр Эмерамус боялся даже себе представить. К тому же, в октябре в городке объявился господин Шварц, предоставивший все убедительные доказательства своего права на наследство Замком. В частности – генеалогическое древо, герб с бабочкой и пергамент возрастом (на глаз) очень старый, являвшийся письмом графа Розенплюма к некоему другу Шварцу с просьбой усыновить его бастарда, так как сам граф Розенплюм в виду некоторых обстоятельств никак не может признать сего новорожденного своим кровным наследником. Запутанная, в общем, получалась история. Запутанная, но убедительная.

 

Так что герр Эмерамус решил, что времени до 21 ноября предостаточно, и в курс дела ввести наследника ещё успеется, ибо октябрь только занял свой трон.

 

Итак, в Замке поселился господин Шварц. Замковая пустынность нового хозяина не пугала, даже наоборот, вдохновила на новый ремонт. Согласно планам господина Шварца, Замок должен был пережить евроремонт и быть перепроданным. Господин Шварц договорился с рабочими, что они приступят 16 октября сего года. Во двор были завезены строительные материалы и бочки с краской.

 

Что-то в глубине Замка затаило дыхание. А потом мяукнуло, как только умеют просыпающиеся от долгого сна кошки. Голодные и жаждущие игры.

 

 4_3.jpg   32,18К   9 Количество загрузок:

 

(продолжение следует)

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 30 Октябрь 2014 - 12:21

[Fertes]

Глава 2

 

Господин Шварц протер глаза: должно быть, он поздно засиделся за работой, раз ему мерещатся кошки. Рыжие, с наглой мордой.

Нет, не показалось. Если только это был не сон. В кресле напротив письменного стола вытянувшись во фрунт сидел огромный кот. Или кошка. Он (или все-таки она?) пристально смотрела на визави, словно бы заметив изумление, довольно зевнул, показывая острые белые зубы в алой пасти и длинный шершавый язык, даже (как будто бы) причмокнул от удовольствия, захлопывая челюсть.

 post-204-0-15495800-1414653191.jpg   51,37К   0 Количество загрузок:

– Э? – только и сказал господин Шварц.

 

Кот опять зевнул, на сей раз не так широко, однако со звуком, поразительно похожим на «э».

– Хм, хм! – удивляясь кашлянул господин Шварц.

– Хым, хым, – сказал рыжий кот (или кошка). И зевнул ещё раз.

 

А потом потянулся и с заметным удовольствием подрал когти об обивку кресла, между прочим, семнадцатого века.

– А ну-ка брысь! – возмутился господин Шварц.

– Сам бр-рысь! – кот не открыл пасти, но насмешка несомненно исходила от него.

 

Господин Шварц вытаращил глаза, открыл рот и приподнялся в кресле. Потом, опомнившись, присел, снял, не отводя взгляда от наглого животного, с ноги тапку и бросил, не прицеливаясь. Тапка (по странной случайности) шлёпнулась в полуметровую вазу (как она там оказалась?!), стоящую в углу. И ваза, покачнувшись нерешительно, – Крррах! – упала, рассыпалась на крупные черепушки.

– Ах ты! – побагровел господин Шварц.

 

Кот неторопливо спрыгнул с кресла и вышел, поддев лапой, открывая, дверь. Хвост был победно задрат вверх штандартом. Кот точно чувствовал себя здесь хозяином!

Господин Шварц опомнился, выскочил из-за стола и устремился за котом, который передвигался в разы быстрее: господин Шварц успел спуститься на несколько ступеней по лестнице, а кот уже сидел в низу.

 

– Дзынь-зынь-зинь! – послышалось рядом. Это кот перевернул оставленное рабочими у камина зеркало (какой дурак туда его поставил?).

Кот снова зевнул и уселся рядом, аккуратно обернувшись пушистым хвостом, а затем начал умываться.

– Ах ты, тварь! – господин Шварц торопливо, но поглядывая под ноги, зашагал вниз. Надо было открыть входную дверь и выгнать животное, пока оно не натворило бед. И сам не заметил, как пропустил появление дамы рядом с кошкой.

Дама была такой же рыжей, как и тварь, умывающаяся у осколков. Дама сонно провела рукой по лицу, а затем уперлась руками в бока  и что-то сказала коту на незнакомом господину Шварцу языке.

 

– Фрау… Мадам… Миссис… Как вас там? Эта ваша животина? – новоиспеченный хозяин Замка наконец преодолел все ступени и стоял позади дамы в… пижаме.

 

Дама медленно повернулась и изумлённо окинула снизу-вверх мужчину:

– Вы кто? – спросила она с акцентом.

– Это я у вас должен спросить. И, как мне кажется, вашего кота, – нахмурился господин Шварц.

– Кто это, Анивайль? – спросила теперь у кота рыжеволосая дама.

 

Кот мяукнул протяжно.

–  Хо-зя-я-ин? – с недоумением произнесла дама и воззрилась на Шварца. – Это правда? Вы хозяин Замка?

 

– Да-с. С кем имею честь говорить? – Шварц сложил руки за спиной и выпятил живот.

 

– Гхм, все зависит от того, что вы хотите услышать.

– … И что вы делаете в моем замке в такое время? – Шварц вдруг подумал о том, что уже давно за полночь.

– Документы! – протянула в сторону руку дама, и через секунду на руке непостижимым образом очутилась папка, та самая, в которой господин Шварц держал пергамент с генеалогическим древом и письмом.

 

Не обращая внимания на звуки, издаваемые собеседником, дама открыла папку и пробежалась глазами по доказательствам наследства.

– Ясно, подделка …– дама швырнула в сторону бумаги и направилась к Шварцу, – Любитель халявы, значит? Сын лейтенанта Шмидта?

– Моя фамилия Шварц! – возразил мужчина, несколько неуверенно.

 

– Что мне с вами сделать, лжец? – дама окинула взглядом признаки намечающегося ремонта, сгруженную в углах мебель, – выбирайте: сами уберетесь или…

– Я. Хозяин. Этого. Замка! – сказал господин Шварц, косясь на урчащего кота. – И я никуда не уйду!

– Готова поспорить, что вы передумаете.

– Я требую, чтобы вы удалились со своим животным!

 

– Ну что ж…– дама переглянулась с кошкой. – У меня нет времени спорить. Думаю, что пришло в голову одному, обязательно придет в голову и другим… Придется переезжать… Мувере эд новум локум!

 

Первые мгновения ничего не происходило. А потом где-то завыл ветер и тут же стих, передумав. И вдруг зашептало внизу, под ногами, в подземелье Замка, легкая дрожь пошла под ногами. Стихла. Еще толчок. И снова тишина.

 

И, наконец, затрясло основательно. Гудели стены, пол, с потолка сыпалась пыль.

 

– Уходите, пока не поздно, милейший, – равнодушно сказала Шварцу дама, – ещё минута и  вам никто не поможет.

 

– Нет! – вскричал глупец, порыв ветра из-под потолка подхватил его и понес к входной двери, распахнувшейся, но Шварц ухватился за дверную ручку. – Мне все это снится! Это мой Замок! Я слишком много за него заплатил.

 

– Ну как знаете, – пожала плечами дама. Где-то послышался приглушенный детский плач. – Анивайль, – дама снова обратилась к кошке, - присмотри за Замком, я скоро вернусь.

 

Словно для нее не существовало ветра, а господин Шварц извивался на ветру в другом измерении, дама пошла к выходу, где мужчина попытался схватить нахалку за руку. За что и поплатился. Дама щелкнула по носу упрямого Шварца:

– Блеед аэрэ!

 

И тот, как если бы представлял собой огромную, в человеческий рост, надувную куклу, проколотую шилом, начал сморщиваться. Не дожидаясь конца превращения дама спокойно шагнула за порог.

 

 post-204-0-40766900-1414651873.jpg   22,37К   0 Количество загрузок:

 

[Fertes]

На острове

На одном из экваториальных атлантических островов, словно по желанию царя Гвидона [1], возник замок, как наседка на гнезде, немного повозился, устраиваясь и сбрасывая лишние камни с поверхности в океан, и замер. Если бы кому с проплывающих мимо кораблей вздумалось рассматривать этот необычный мираж в бинокль, в поисках экстравагантного Монте-Кристо, переехавшего со всем своим каменным скарбом в безлюдное место, то вряд ли хотя бы одна живая фигура была замечена окрест стен замка или даже спусков к воде. Разве что одинокая рыжая кошка была бы замечена спокойно греющейся на солнце или охотящейся на птиц, устроивших себе гнезда в прибрежных скалах.

 

Прошло несколько суток и во дворе Замка, в предвечерних сумерках возникла женская фигура. Рыжая кошка, любовавшаяся неподалёку на стене закатом загорелого солнца, спрыгнула к ногам своей хозяйки Фертес.

 

Та подошла к двери, протянула руку, чтобы взяться за ручку и тут же отдернула: под ручкой, на том месте, где бывает замочная скважина, скалилось словно бы ртутное человеческое лицо.

– А, как поживаете, господин Шварц? Вы совсем посерели, как я вижу, – заметила Фертес.

 

– Вашими молитвами, – буркнуло лицо. – Не пропущу, документов у вас нет.

 

– Вы опять за старое, мало вам… Не пропустите, значит, Спускунет [2]?

 

– И не подумаю. Между прочим, это вы меня заколдовали, – лицо злорадно расплылось в гримасе.

 

Фертес почесала в затылке, вспоминая заклинание, которое наложила на пройдоху. Анивайль, сидевшая у ног, мяукнула, поднялась на задние лапы и понесла лапу с когтями к блестящему в лучах закатного солнца металлическому носу.

 

– Не сработает, – уточнило лицо, – меня этим не напугаешь. Пропуск – история. Желательно, страшная. Очень уж охоч я до ужастиков.

 

– По-моему, вы уже доигрались до … ужасного состояния, однако, хочу вас предупредить. Пока не будет сотворено самое Главное Заклинание, вы останетесь здесь.

 

Голова молчала.

 

– Впрочем, ваша просьба уместна, знать бы ещё, что за заклинание я придумала, – Фертес призадумалась, – к моему сожалению, своих кошмаров я никогда не рассказывала… Если не ошибаюсь…

 

[1] – главный персонаж сказки А. Пушкина «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди»

[2] – персонаж из сказки У. Теккерея «Кольцо и роза», привратник, превращённый в дверной молоток феей за свое хамство.

[Fertes]

Рассказ Фертес.

 

Суеверная

 

Кошмары я не люблю, поэтому их уважаю. А что делать? Откуда взялось это доверие к бессознательному ночному творчеству, уже и не помню. Вот, например, вы зашли к соседке позаимствовать соль и заодно выслушали свистящий шёпотливый рассказ о том, что давеча ваш муж был замечен прощающимся с незнакомкой в плаще: «Ручки-то, ручки на талии держал!» Вы, конечно, не сразу, но подумаете о том, что только сегодня надели новый плащ и что муж провожал до остановки, но крамольная мысль засела в голове: со стороны-ыть виднее! И заработала мыслишка…

 

Так же и с кошмарами: знаете, что такого не может быть, однако выбросить из головы чушь не можете. Наши бабки-ведьмы знали верное средство:

­– А ты утром в окно погляди и скажи: «Куда ночь – туда и сон!»

 

Правда их, помогает. Иногда. До тех пор, пока не «сбудется», вот тогда-то и начинаешь запоминать, да примечать. Чтобы не оплошать: вдруг ночная черная змея – разговор с начальством? Растудыть его! Обойду-ка я сегодня кабинет, прошмыгну незаметно, а то и вообще тьфу на работу: змеюка мне чёрная приснилась, имею право! Глядишь, до завтрашнего дня начальник и подобреет, успокоится…

 

Верное средство сон запомнить – полежать с закрытыми глазами, промотать мысленно киноплёнку; удовольствие, конечно, сомнительное, но для любителей себя в главной роли – отчего ж не подивиться причудливому фильму? Самое оно… Пережить ощущения невозможные в реальности – и вздохнуть с облегчением: «Слава те, Господи! Всё не так уж и плохо!»

 

Забывая то одеться, то обуться уходила во сне в народ. Просыпалась – краснела, дурёха, с тех пор как за порог шагну – невольно себе на ноги смотрю: не босая ли потопала деньгу зарабатывать. А то и вовсе – не забыла ли одеться: как голой на работу пришла хорошо помню, вот позорища-то начувствовалась…

 

В гостях, у кого длинные шторы в пол, аккуратно интересуюсь, нет ли детей дома, любителей прятаться, бо помню, как будто вчера приснилось, кошмар свой двадцатилетней давности. Будто шевелится у меня занавеска в спальне, я подхожу посмотреть, отдергиваю – а там          ДЕВОЧКА БЛЕДНАЯ! И так печально смотрит на меня огромными глазницами, будто просит, чтобы покормили её. Кровью. С тех пор вот и не люблю маленьких девочек, особенно тех, которые имеют обыкновение за шторами прятаться. Как муж не просил дочку родить, вспомню – и отказываюсь. Поэтому и шторы у меня дома все короткие.

 

Кстати о муже. За год до встречи с ним, в аккурат на Сочельник, ага, загадала, что б суженый-ряженый во сне явился. И приснилось мне, будто едем мы в машине, спешно, словно удираем от кого. Муж за рулём, я – рядом с ним, впереди. А на заднем сидении ребёночек спит маленький. Мужа я хорошо запомнила, грех такой нос не запомнить. Едем, значит, я на нос всё смотрю, удивляюсь размерам. Позади нас грубый хохот: «Ах-ха-ха!» – догнать хочет. Мы на скорости летим. И вдруг огромные руки в небе выбрасывают перед нами огромные скользкие рубероидные ленты. Машина начинает юлить. Муж, вцепившись в руль, кричит мне: «Прыгай!» Я тянусь за ребёнком – и просыпаюсь.

 

К слову, снился мне тот кошмар не раз, думала, в девках от страха останусь.  А в первую брачную ночь свою вспомнила сон и разрыдалась. Рассказала мужу про сон, говорю: «Обещай мне по рубероиду не ездить!» – муж подумал и пообещал. Во сны муж не верит, так, иногда, когда фильм ужасов посмотрит, потом ночью с монстрами «сражается», мычит протяжно.  Ну а я с тех пор как вместе ездим, так обязательно с детьми сама на заднем сидении. Сколько муж не предлагал, мол, спят же спокойно, садись рядом, я всё отказывалась.  Так со дня свадьбы и ездим.

 

 Да, признать следует: некоторые сны заимели власть надо мной, сколько лет прошло после некоторых, а помню как любимый фильм, каждый кадр, каждое сказанное слово. Может, я судьбу так обмануть пытаюсь? Не знаю. Только не говорите мне, что я сошла с ума. Просто я очень люблю кошмары. Поэтому приходится их уважать.

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 30 Ноябрь 2014 - 18:54

[Fertes]

- Не пойдет, - сказала голова, выслушав рассказ, - не страшно.

 

Фертес переглянулась с кошкой:

- Хорошо, - усмехнулась Фертес, - сами напросились... Тогда из последнего...

[Fertes]

Сон в руку

 

Автор: Ю.Ф.

 

– Ну-ка давай посмотрим, что тут интересного… - я с малышом стою в гараже. Мы рассматриваем станки и прочие мужские приспособы для откручивания, сверления, обточки и еще кучу всякого барахла, наваленного по углам – всё то, что «когда-нибудь пригодится», и поэтому выбросить жалко. Барахло пылится не один год, но расстаться с ним всё равно руки не доходят.

 

Но не это в гараже самое интересное, главная достопримечательность – прозрачная стена, сделанная так хитро, что прохожие видят перед собой стену, а ты, находясь внутри гаража, – всё происходящее на улице. Очень удобно отгонять школьников, сбегающих с уроков сюда, чтобы поболтать, пощелкать семечки, выпить колы, а то и пива, – намусорить, короче. Вот тогда-то очень приятно неожиданно выйти и сказать: «А ну, быстро убрали за собой!»

Одним словом, удобная вещь эта стеклянная стена.

 

Но сегодня нет школьников, потому что лето и каникулы. На улице резвится старший сын, его друг и дед, приехавший погостить. Внук любит деда, а дед без ума от внука. Оба что малые дети поддразнивают друг друга и норовят, хохоча, догнать и ущипнуть. На этот раз игра кажется более мирной. Фантазируют на тему полётов в космос.

– А давайте сыграем в космонавтов! – предлагает дед.

Пацаны с радостью и возбуждением соглашаются: «А как?»

 

Ну как, сначала надо потренироваться одевать скафандр. Дед достает откуда ни возьмись целлофановые пакеты и показывает, как надо их одевать на голову. Друг сына натягивает пакет, не плотно, так, что пакет пузырится и хлопает, пока друг, радостно вопя, бегает вокруг гаража.

«Вот идиоты! – я качаю головой –  Папик – взрослый человек, а дурной пример показывает». И продолжаю наблюдать за происходящим в полглаза, попутно младшему показываю на всё то же барахло и объясняю:

– Вот железка, а это – коробочка…

 

Другу, тем временем, надоело играть с пакетом, снял и отошёл в сторону, нашёл себе более интересное занятие.

– Сколько сможешь продержаться без воздуха? – спрашивает дед у внука, моего старшего сына.

– Минуту смогу! – сын натягивает пакет на голову. Дед жадно смотрит на лицо внука.

 

Воздух кончился, и сын снимает пакет с красного лица.

– Пля, вот идиоты! – я подхожу к прозрачной стене ближе, чтобы постучать, привлечь к себе внимание и погрозить кулаком, забывая, что меня не видно.

– Ты неправильно делаешь, дай покажу, как надо, – дед снова надевает внуку на голову большой пакет и начинает завязывать его узлом на шее.

– Эй! Дед, ты совсем спятил?! – я, уже разозлясь, бью по стене, но меня, конечно, не слышно.

 

Невинная игра в космонавтов, я вдруг начинаю понимать, – не игра вовсе. Как же я раньше не придавала значения играм деда и внука? Первый всегда старался пребольно ущипнуть, сложить пополам, выкрутить руку, ногу, всё что попадется, в процессе игры у внука. А тот, балбес, хохотал и визжал от удовольствия. До первой боли, когда вмешивались уже мы с мамой, и ругали обоих «скачущих козлов».

 

Но сейчас-то дед нас не видит! Он не знает, что я смотрю, и все туже затягивает узел, делает красивый бантик на багровеющем сыне. Тот сначала улыбается, а потом вдруг пошатывается и хватается руками за руки деда, пытаясь оторвать их от себя, что-то мычит.

 

– Тварь! Сука! Отойди от него! – я уже плача тарабаню рукой по не пропускающей наружу звуки стене. – Не смей!.. Помогите кто-нибудь!

Друг сына чем-то занят, отвернувшись, у чужого забора. Улица пуста. У меня мелькает мысль, что надо бежать на улицу. Не далеко. И другая мысль – нет, не успею! Сын уже обмякает. На лице деда нет сожаления, он хищно смотрит на агонию внука, с наслаждением и каким-то внутренним облегчением.

 

Надо бежать! Еще можно спасти! Пока не поздно! С трудом – ноги меня не слушаются, как и внезапно парализованное тело, словно меня душат вместе с сыном, –  я поворачиваюсь к двери, ведущей из гаража во двор – и потом на улицу… Далеко, слишком далеко… Как страшно оторвать взгляд от того, что происходит за стеклянной стеной…  Поздно!

 

……………………

Я проснулась, резко села на кровати и расплакалась. Рядом спокойно сопит младший, четырёхмесячный сынулькин. Старший далеко, за сорок километров, в деревне. Глубокая ночь. Звонить, будить? Спрашивать, как дела? Меня колотит страх, а тот треклятый пакет на голове стоит перед глазами… В конце концов я с трудом беру себя в руки, понемногу отходя от сна. Потом еще долго сижу, не решаясь уснуть снова…

 

Недалеко, на соседней улице, у знакомых два года назад погиб ребенок. В канун Нового года его, девятилетнего малыша, мать оставила на улице спать в коляске. Было тепло. А сама ушла в дом варить кашу. Оставила ребёнка на десять минут. Малыш во сне срыгнул и подавился собственной рвотой. Когда мать вернулась посмотреть, как дела, было уже поздно.

 

Этот ужас у меня не выходил из головы ровно с того момента, как был рассказан. Именно поэтому, когда обсуждали, куда поставить кроватку и как переставить мебель, я твердо сказала: «Нет, спать малыш будет со мной,  в одной кровати». – «А вдруг задавишь?» - «Не задавлю, значит, не буду спать». Опасно, но так мне было спокойнее. Давно приготовленная кроватка осталась стоять в разобранном виде, и мы запланировали купить кровать пошире, а пока старший сын был в деревне, муж спал на его кровати в соседней комнате, а мы с малышом вдвоем…

 

Кошмар стоял перед мысленным взором. Я ненавижу такие реалистичные сны: я чувствовала ладонью удары о прохладное толстое стекло, я видела!.. Позвонила сыну. Всё было нормально. Сидел с другом в компьютерном салоне, играл по сети. Еще раз напомнила о безопасности, как переходить через дорогу, смотреть в оба, нигде не шариться, без разрешения деда и бабы… И вообще, через три дня заберу домой, так что ни-ни! Говорю, а сама понимаю, что глупо доверять сну. Ну, фантазия разыгралась… Первый раз, что ли? Так и с ума сойти недолго…

 

А на следующий день заболел младший, где простыл, ума не приложу. Сопли забили весь нос. Спит и иногда во сне всхрюкивает, бедный, начинает задыхаться, хватает ртом воздух, а проснуться не может… И снова я вспомнила свой кошмар. Выходит, в руку был, только я напрямую поняла. Странно, мне стало легче. Теперь-то я знала, что мне надо делать. Две ночи не спала, караулила. Как только сынулькин начинал задыхаться, брала на руки, поднимала вверх или прочищала носик.

 

Стеклянной стены больше не было, потому что я владела ситуацией.

Прикрепленные файлы

•  пакет.jpg   56,27К   0 Количество загрузок:

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 30 Ноябрь 2014 - 18:55

[Fertes]

Голова покрылась мурашками, втянулась в дверь от страха. Дрожащие руки открыли внутреннюю щеколду. И дверь распахнулась.

 

- Вот не надо на самое больное давить, - буркнул голос.

 

- Давно бы так, - хмыкнула Фертес и зашла с Анивайль в Замок.

 

 Sevilla_50.jpg   25,87К   0 Количество загрузок:

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 09 Ноябрь 2014 - 13:52

[Fertes]

В Замке весь день что-то двигалось, стучало, иногда из окон вылетали мешки, похоже, с мусором, которые аккуратно приземлялись у призамковых ворот. Был выброшен диванчик, совершенно новый, что вызвало негодование у господина Шварца, долго ворчавшего по поводу, что нова мебель была сделана на заказ и дорого ему обошлась.

Диванчик приземлился недалеко от входа и подальше от мешков с мусором, что несколько успокоило дверную физиономию: кажется, диван не собирались выбрасывать насовсем. К вечеру звуки уборки стихли.

 

Господин Шварц, утомлённый переживаниями минувшего дня даже задремал от тишины. Как вдруг откуда-то сверху начал приближаться мерный рокочущий звук. Над морем летел вертолёт. И завис над Замком. Приоткрылась дверь и вниз, на тросах начал спускаться… гроб. Господин Шварц с удовольствием бы протёр глаза и ущипнул себя, но увы – возможностей хватило только поморгать тяжелыми от сна веками.

 

Гроб почти достиг земли, и веревки были отпущены, так что вампирское средство передвижения стукнулось о булыжники, которым был замощен двор, завалилось на бок, но тут же выправилось, словно кто-то невидимый поправил гроб. Будто выполнив заказ, вертолёт улетел без сожаления оставив «посылку» в одиночестве.

 

Господин Шварц долго косил глазами в направлении гроба, но тот оставался недвижен в лучах заходящего солнца. И только когда сумерки стали опускать своё покрывало на остров, только тогда гроб ожил. Крышка сама собой отъехала в сторону, показалась чья-то темная голова, затем половина тела и, наконец, девушка поднялась и легко выпрыгнула из гроба. Осмотрелась, пристально щурясь на закатную полоску, вдохнула полной грудью солёный воздух:

- А не плохо, да…

 

Заметила диванчик, будто нарочно оставленный у входа и расположившись на нем, достала из кармана яблоко, с хрустом откусила:

- Не пятизвездочный отель, конечно, но сойдет. Темновато только. Надоело…

Она щелкнула пальцами, и тут же зажглись фонари во дворе. Внизу плескался океан, огонёк в фонарях зыбко дрожал.

 

- Вы, вы кто? – придя в себя спросил господин Шварц.

Гостья огляделась и быстро нашла источник звуков:

- Нехило тебя замуровали. Лестада я. Вампир. Сижу, ем яблоко и жду, пока кто-нибудь, наконец, меня встретит.

 

 лестада.jpeg   14,36К   0 Количество загрузок:

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 12 Ноябрь 2014 - 11:41

[Fertes]

- А нет никого, никто не встретит, - язвительно заметила голова со скрещенными руками, которых ещё минуту назад не было видно, - была тут одна особа с кошкой, но…

 

- А-а-а, Фертес, тут, - Лестада откусила от яблока последний кусок, с сожалением посмотрела на огрызок и зашвырнула его в кусты, - а ты кто?

 

Голова подумала и неуверенно ответила:

- Сторож я.

- Чё-то стрёмный ты какой-то.

- Стрёмный, не стрёмный, а фейс-контроль блюду.

 

Лестада фыркнула и потянулась, зевнув. Осмотрелась:

- Нормального сторожа надо бы…

 

Щелкнула пальцами и в тени двора возникла фигура с колотушкой.

- В Багдаде всё спокойно, спокойно, - пропел голос.

- Вот что я называю сторожем, - Лестада достала из кармана второе яблоко.

 

 расул.jpg   27,65К   0 Количество загрузок:

[Fertes]

- В Багда… - новоприбывший сторож прервал свою охранную молитву и вскрикнул, - А-а-а, шайтаны!

Упал на колени и закрыл руками голову.

 

- Где? – с интересом спросил новый мужской голос, так, как будто бы давно находился здесь и подслушивал, спрятавшись в тени деревьев.

 

- Приветствую, любезный Джаста, вы тоже находите, что здесь не хватает, м-м-м, беседки для барбекю? – невозмутимо спросила у неизвестно кого Лестада.

 

- Приветствую. С удовольствием бы вкусил с дороги чего-нибудь, - из мечущейся тени от рядом стоящего фонаря отделилась мужска фигура, в мгновение обрела плотность – джентльмена с тростью и в цилиндре, который приходилось придерживать рукой, ибо порывы морского ветра норовили то и дело сорвать головной убор.

 джаста.jpg   13,99К   0 Количество загрузок:

[Fertes]

Джаста присел на край дивана, Лестада подвинулась.

- О-о-о, Аллаху акба-а-ар! – напомнил о себе сторож во плоти.

- Уважаемый, идите к нам, с нами не так страшно, - улыбнулась Лестада, обнажая еле заметные клыки.

 

Пришлось несколько раз повторить просьбу, прежде чем сторож услышал, несмело поднялся с земли и приблизился.

- Вам чай, кофе, коньяк? – забрасывая в кусты второй огрызок, спросила Лестада, как будто находилась на кухне.

 

- В данных условиях, думаю, нам никому не повредил бы бокал горячего грога, - Джаста поёжился.

- Где я? – спросил сторож.

- Как вас зовут, уважаемый?

 

- Ра… Рас-сул, - выстукивая зубами, ответил сторож.

- А пойдемте-ка , Рас-сул, внутрь, - Джаста взял мужчину под локоть.

 

У двери гостей ждал неприятный сюрприз: металлическая голова отказалась пропускать, сославшись на тот же фейс-контроль, а руки указали на табличку вверху

 

Чтобы войти без промедленья,

Свой сон поведай в утешенье.

Оставь все страхи у порога,

И да откроется дорога.

 

И внизу приписка: «Голова не пропускает без историй. Фертес»

 

- Это ещё что за новшество? – удивился Джаста. – Мне сны не снятся.

 

- Одна истории – один входит, - подала голос голова.

 

- Ах ты, шайтан! – Расул размахнулся саблей.

 

- Не поможет, - металлические руки внизу крепче сцепились вместе. - Один сон – один пропуск.

 

- Я хочу есть, - пожаловалась Лестада, - давайте уж я, что ли, первая начну.

 

Зря я, наверное, решила это вспомнить. То был самый реальный кошмар в моей жизни. Я до сих пор не уверена, что всё это было лишь плодом моего воображения, без участия потусторонних сил. Тяжело проходить через это снова. Не знаю, зачем и почему спустя столько лет я взялась записывать то, что произошло тогда на границе сна и реальности.

 

Тогда, в феврале 2002го меня тянуло записать это, но было страшно. Очень страшно. Позже вспоминать не хотелось. До сих пор морально тяжело. И по-прежнему страшно. Не хочется на ночь глядя оживлять в сознании те образы. Но сдаётся мне, если я не сделаю этого хоть раз, то так и не избавлюсь от них.

 

Посвящается моему брату – Артёму Лысенко, погибшему 14 ноября 2001 года. Двадцать один год. Столько ему было, когда пьяный водитель на своей новенькой красной Мазде совершил наезд на него, его невесту и друга. Погибли все. Артём отлетел на пятнадцать метров. Жизнь оставила его последним. Собирали буквально по частям. В гробу пришлось связать верёвками, чтобы тело хоть как-то держало форму.

 

А виновник трагедии отделался шестью месяцами тюрьмы. Убийство троих человек проходило по делу как "Преступление средней тяжести". И через полгода он вышел на свободу благодаря амнистии.

 

 1527093_694913600604292_1134901180944929113_n.jpg   25,66К   0 Количество загрузок:

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 12 Ноябрь 2014 - 11:52

[Fertes]

Рассказ Лестады

 

Оставь меня

 

***

Тук. Тук. Тук.

 

За закрытыми ставнями монотонно гудит засыпающий город. Редкие сигналы машин. У подъезда соседнего дома, в чей двор выходят окна моей спальни, переругиваются мужчина и женщина. Наверху разрывается чей-то младенец, внизу заходится кашляющим лаем собака. Со всех сторон несётся приглушённый разнобой новостных сводок, скандальных ток-шоу, слёзовыжимательных сериалов и тошнотворно весёлых мультфильмов. А над всем этим мерное «Тук. Тук. Тук».

 

 

Я знаю этот звук. Он преследует меня с того самого дня, как тело моего брата было предано земле. Комья рыхлой почвы гулко ударялись о деревянную крышку гроба. И я была в числе тех, кто три раза набирал горсть земли и три раза бросал её.

 

 

Тук. Тук. Тук.

 

 

Слишком чётко. Слишком громко. Слишком близко. На кухне вполголоса общаются родители, а в дверь моего шкафа кто-то стучит. Настойчиво и неотвратимо. От шкафа меня отделяет всего пара-тройка шагов и узкая полоска света из прихожей, прорезавшая комнату напополам. Своеобразная граница.

 

- Юля, ты спишь? – тихо спросила мама. Я и не заметила, как она пришла с кухни и остановилась на пороге моей комнаты.

 

- Оно стучит, - неотрывно смотря на дверцу шкафа, прошептала я. – Ты слышишь, мама? Стук. Ты его слышишь? Мама? Мне страшно.

 

- Я думаю, завтра на похороны бабушки мы поедем без тебя, - вздохнув, ответила мама. – Не стоит тебе снова проходить через это.

 

 

- Я боюсь оставаться одна дома, - стук не прекращался. И как будто стал сильнее, нетерпеливее. – Неужели ты не слышишь?

 

От страха голос пропал вовсе. Мой шёпот потонул в темноте, когда мама пожелала спокойной ночи и закрыла дверь. Теперь между моей кроватью и шкафом не было даже узкой полоски света.

 

Дверца скрипнула, приоткрываясь. Я села на кровати и, вжавшись спиной в стену, натянула одеяло до самого подбородка. Кричать не получалось. В горле внезапно пересохло, и оно могло выдавать только булькающие хрипы.

 

Что-то вывалилось из шкафа и стукнулось об пол. Прошуршало ко мне и остановилось у самой кровати. Всё это время я до боли в глазах вглядывалась в темноту, но видела лишь неясные очертания невысокой человеческой фигуры, когда в соседний двор вдруг въехала машина и полосы света от фар пробежались по стенам комнаты, на мгновение выхватив того, кто стоял теперь прямо напротив меня и тянул руки с узловатыми пальцами.

 

 

Моя бабушка. Та, к которой я должна была пойти на похороны завтра, но уже совершенно точно не пойду. Её лицо вновь скрыто темнотой, но я чувствую, что она смотрит. Смотрит на меня.

 

 

В лицо пахнуло сырой землёй, и на запястье правой руки сомкнулись холодные, влажные пальцы.

 

- Мама! Мама! Помоги! Мама! – с запозданием, но крик пробил преграду в горле.

 

- Тшшш, - шипела бабушка и тянула к себе.

 

Я брыкалась, вопила, плакала, звала на помощь маму, а бабушка всё тащила, уже схватив обоими руками.

 

- Всё, всё, родная. Успокойся. Всё. Это просто страшный сон. Страшный сон, и ничего больше. Юля, проснись! Слышишь?! Проснись!

 

- Подожди, сейчас я…

 

В лицо брызнули холодной водой.

 

Я открыла глаза. Апельсин-абажур под потолком заливает комнату тёплым, оранжевым светом. На кровати сидит мама и участливо гладит меня по спине. Рядом, с пустым тазиком в руках, застыл обеспокоенный папа. И больше никого.

 

Из соседних квартир всё так же доносится разноголосье новостных сводок, скандальных ток-шоу и рейтинговых блокбастеров. Уже не сверху, а где-то сбоку-снизу надрывается младенец. В доме напротив с криками бьют посуду и выясняют отношения. Облысевшие за зиму деревья надсадно скрипят, покачиваясь на ветру и треща ветками.

 

А дверь шкафа открыта. Но там только моя одежда.

 

 

Проситься спать с родителями в мои семнадцать совсем несерьёзно и даже стыдно. Но лучше так, чем оставаться одной в тёмной комнате. Если только спать со светом.

 

***

Бабушка умерла 13 февраля 2002 года. Почти через три месяца после того, как погиб мой двоюродный брат Артём. Дядя Толя, только что потерявший сына, обезумел от горя настолько, что пожелал смерти родной матери. «Почему он, а не ты? Почему ты, старая, всё ещё жива, а он – нет?!», кричал он на похоронах Артёма. Люди осуждающе качали головами, шептались промеж себя, а бабушка ни слова не проронила. Только сидела, опустив глаза, в углу, возле гроба внука. Я не помню, плакала ли она. Скорее всего, да.

 

Эгоист по натуре, я была всецело поглощена своими чувствами. Накачанная успокоительными, я мялась у двери, не решаясь подойти к гробу брата. Кругом толпились люди. Все незнакомые. Казалось, вся улица пришла провожать его в последний путь. Чужие, с наспех состряпанными масками сострадания, они работали локтями, стремясь первыми взглянуть на того, кому ещё недавно с таким упоением перемывали косточки.

 

- Ох, Артём-то некрещеный, - вздохнула одна старуха другой. – Что с ним будет-то? В рай не возьмут. Так и будет мыкаться меж миров.

 

- И то правда, - со всем старанием бывалой поминальщицы сокрушилась вторая, - Ленка-то, невеста его, крещёная. И друг их, Серёга, тоже с крестом ходил. А этот, нехристь, прости Господи, упокой его грешную душу…

 

- Твари! – не выдержала я, невольно оказавшаяся свидетельницей их разговора. – Да как вы можете говорить такое?! Кто вы вообще такие?!

 

Бабки замолкли и повернулись ко мне. Всё сострадание, прежде жирное намазанное на их лицах, тут же стекло, будто и не было его вовсе.

 

- Сестра его, видишь? Такая же, - прошамкала одна из старух, отводя взгляд.

 

«Смотри, как похожи. Как в зеркале», - шептались люди, когда я сидела у изголовья гроба. И впрямь, мы были очень похожи с братом. Те же угольные брови вразлёт, огромные глаза. Даже тёмно-каштановые, почти чёрные волосы были практически одной длины – у меня они струились по плечам, у него тёмным облаком лежали на подушке. В левом ухе тускло блестело серебряное колечко – ещё один повод для сплетен у назойливых соседок.

 

Мой брат был очень красив. В детстве я тайно вздыхала по нему, отлично понимая, что испытывать такие чувства, пусть и к двоюродному, но брату нельзя. И ничего не могла с собой поделать. Он отличался от остальных моих братьев, будучи не только самым красивым, но и добрым. Мне нравилось даже просто тихо играть рядом с ним, пока он занимался своими делами. Почему-то мы стали реже общаться, когда я вышла из дошкольного возраста. Лишь изредка я встречала его на общих семейных собраниях, но не могла толком поддержать ни одну беседу, даже про рок-музыку, бывшую близкой нам обоим. Мне проще было сказать «привет» и уткнуться в очередную книгу.

 

Много раз впоследствии я спрашивала себя, почему его смерть оказалась таким шоком? Почему я так сильно переживала и продолжаю переживать это? Ведь мы с ним практически не общались. И только после его смерти стали видеться и разговаривать чаще.

 

Он снился мне едва ли не каждую ночь. И всё больше молчал поначалу. Виделся неясными образами, после которых наутро оставалось лишь понимание того, что он приходил, но содержание самого сна ускользало.

 

Я спрашивала маму, почему он снится, ведь я сделала то, что мне посоветовали родственники на похоронах: превозмогая страх, подержалась за его ноги, с некоторым удивлением заметив, что холодными, как это подобает покойнику, они не были.

 

- Это не спасёт от снов с участием ушедшего человека, - тщательно подбирая слова, отвечала мама, - это просто избавит тебя от страха, если он вдруг приснится.

 

По всему выходило, что в моих же интересах было проводить бабушку в последний путь. А перед этим ещё и подержать её за ноги. И я, вместе с семьёй, отправилась на похороны. Но на этом моя смелость закончилась. Ехать на кладбище меня не могли заставить ни осуждающие взгляды родственников и целой толпы чужих людей, ни необходимость бросить на крышку гроба горсть земли – «чтобы покойник не нашёл слабое место и не стал пугать по ночам». Я даже не помню, хватило ли мне сил посмотреть в последний раз на бабушку, перед тем как её увезли на кладбище. Всё виделось словно в каком-то тумане. Воздух, пропитанный ароматом церковных свечей и сладостью валерьяны, плыл и превращался в мириады снежинок, мутно-белой стеной отделявших меня от сновавших по дому людей в траурных одеждах.

 

- Она исчезла три дня назад. Пошла на базар и исчезла. Ты же знаешь, она и на пенсии не могла угомониться, работала на трёх работах. Потом ещё на базар решила за продуктами заскочить.

 

- Все больницы. Я объехал все больницы. Нигде её нет.

 

- Сегодня решил ещё раз заехать в четвёртую горбольницу. Мне показали бабушку, которую доставили шесть дней назад с базара. Инсульт. Я с трудом узнал её – она стала такая маленькая, такая маленькая.

 

- Это квартира Лысенко? Ваша бабушка умерла сегодня утром. Мне очень жаль.

 

Она любила меня. Конечно, любила. Приходила на все дни рождения и всегда с подарками, даже когда у всех настали трудные времена. Она водила меня за кулисы цирка, в котором когда-то работала, рассказывала о том, как ей жилось в цыганском таборе, и как она – девочка, из-за войны потерявшая родителей чуть ли не во младенчестве, до пятнадцати лет играла в куклы. Она любила меня. Наверное, именно поэтому не могла оставить. Поселившись в моей комнате после своей смерти, сводила с ума.

 

- Скажи ей, чтобы оставила её в покое?! Это же твоя мать! Скажи ей! – кричала мама на папу, пока я пригоршнями умывала лицо ледяной водой, стараясь смыть запах сырой земли и разложения. Казалось, он въелся в мою кожу вместе с влажными касаниями бабушкиных рук. Всхлипывая, я снова и снова взбивала мыльную пену, уже свыкнувшись с щипанием в глазах.  

 

***

 

Скрипящий, обшарпанный троллейбус, с пигментными пятнами ржавчины по всему корпусу. В душном салоне мутит от запаха древнего дерматина, застарелой пыли и чего-то приторного с примесью лекарств, какие непременно бывают в тёмных комнатах, спрятанные в верхний ящичек прикроватной тумбочки. Агонизируя после каждой остановки, троллейбус неторопливо продолжает ползти вперёд. Города за запотевшими стёклами не видно. Просто туманная дымка с неясными силуэтами зданий, скелетами деревьев.

 

Все места заняты, и мне ничего не остаётся, как держаться за холодный поручень. Прислонившись к нему лбом, я мысленно повторяю английский, но слова постоянно ускользают, предложения расползаются, так и не успев сложиться в правильную грамматически конструкцию.

 

Чужой взгляд. И не один. Весь троллейбус, все пассажиры смотрят на меня. Смотрят доброжелательно, с сочувствием даже, и вот это пугает больше всего. С запоздалым удивлением я замечаю, что сидят все, и только я одна стою, хотя есть свободное место – почти у выхода, рядом с моей бабушкой.

 

Вздохнув, она приглашающее хлопает по этому сидению, и все дружно кивают в знак согласия. Шуршит одежда с грязными разводами, щёлкают шейные позвонки, задыхается троллейбус и бьётся моё сердце. Оглущающе громко среди общих молчаливых кивков.

 

Остановка. Скоро должна быть моя остановка. Я непременно сойду до того, как троллейбус привезёт меня… Куда? Куда он должен привезти?

 

Я всхлипываю и, продолжая цепляться за поручни, иду к ближайшим дверям, когда вспоминаю: этот троллейбус ни разу не остановился с тех пор, как я села в него. Подъезжая к остановкам, на которых толпились люди, он агонизировал, но не останавливался. Запустив меня, он так и не открылся больше ни для кого.

 

- Выпустите меня! Выпустите! – кричу я, пиная двери, пытаясь выбить стёкла. А люди всё кивают. И также молчаливо вытаскивают какие-то бланки, протягивают их мне.

 

- Что? Что это? Я… я не хочу смотреть! Просто отпустите меня! Выпустите! Пожалуйста!

 

Понимающе кивая, они взглядами указывают на карман моего пальто.

 

- Там нет ничего. Там только деньги и наушники, - тихо отвечаю я, изо всех сил надеясь, что так оно и есть. А сама опускаю руку в карман и нащупываю там тонкий бумажный квадрат. Кивки становятся интенсивнее, будто подбадривают.

 

«Справка о смерти, - читаю я, - имеется запись акта о смерти…». Мои инициалы. Моя дата рождения. И моя дата смерти – 17 февраля … года. Последние цифры закрыты моим большим пальцем. Надо всего лишь сдвинуть его, чтобы прочесть до конца, но я не могу. Сердце бьётся всё быстрее, и троллейбус, словно в такт ему, несётся с умопомрачительной скоростью. Пассажиры подскакивают на своих сидениях, меня мотает из стороны в сторону, бабушка настойчиво бьёт по свободному месту рядом с собой, но я упрямо держусь за поручень, боясь отпустить его.

 

***

 

Бабушка приходила с завидной регулярностью. Но схватить, как в первые свои посещения, не пыталась. Иногда просто стояла у кровати и подолгу смотрела на меня. Но и тогда было настолько страшно, что я даже кричать не могла – язык словно прилипал к гортани.

 

Вариант вызвать священника, либо какого-нибудь экстрасенса в нашей семье не рассматривался. Во-первых, религиозности в  нас не было ни на грош. Во-вторых, лично я была против всяких святых отцов. Совершенно детская обида на Бога, появившаяся после смерти моих собак, со временем трансформировалась в кривую форму атеизма с неизменными богохульными шуточками, как обязательными атрибутами моего тогдашнего мировоззрения.

 

Говоря себе, что не верю ни во что потустороннее, я всё равно интересовалась оккультизмом. Перечитав от корки до корки, в целях общего развития, Ветхий и Новый Заветы, особенно уделив внимание Откровению Иоанна Богослова, я принялась за поиски так называемой Чёрной Библии. В книжных часами простаивала у редких стеллажей с любопытной мне литературой, вздыхая над тем, что карманных денег на приобретение красивых, а, главное, содержательных трудов различных демонологов и оккультистов у меня не хватает. Ещё до смерти бабушки, но после смерти брата я присмотрела книгу с подробным описанием обрядов, инструкциями по вычерчиванию пентаграмм, соответствующих определённым случаям. Богато иллюстрированное издание стоило сообразно своей твёрдой обложке с почти бархатистыми страницами. Поэтому я начала на него копить, пожертвовав школьными обедами.

 

Разумеется, при таких увлечениях ни о какой речи о вмешательстве церковников быть не могло. Причудливый скептицизм протестовал и против шарлатанов из менее официальной среды. Оставалось только сходить с ума дальше, либо забить свой мозг до такой степени, чтобы на производство кошмаров у него уже не оставалось сил. Что я и делала, с головой погрузившись в учёбу. Я даже начала делать домашние задания по естественным наукам, к которым питала поистине гуманитарную антипатию. А по вечерам, три раза в неделю, ездила на курсы английского – готовилась к поступлению в университет.

 

- Бабушка не снилась сегодня? – спросила мама, когда я уже стояла в дверях.

 

- Почему не снилась? Снилась, – буркнула я, застёгивая пальто и проверяя карманы. Так, на всякий случай. Только деньги и наушники.

 

- Что делала? – как можно более спокойно поинтересовалась мама.

 

- В троллейбусе со мной на курсы английского ехала, - нервно улыбнулась я и краем глаза посмотрела на календарь, висевший напротив входной двери: 17 февраля. Сегодня 17 февраля. «Четыре дня со смерти бабушки. Дожить бы до сорока дней», - подумалось вдруг.

 

- Может, не поедешь? Останешься дома? – тревога. Мамин голос почти звенел от тревоги.

 

- Да прям. Что со мной может случиться? Пойду по освещённым улицам, сяду в переполненный троллейбус, выйду… Выйду на своей остановке. Всё будет нормально, мам.

 

- Не ходи, - тихо, едва слышно.

 

- Надо, - отвернувшись, завозилась с замком, открывая.

 

 

Юношеский максимализм. Неверие в саму возможность собственной смерти. Во мне этого было с лихвой. Быть может, оттого, что в детстве я часто умирала во снах и всегда просыпалась поутру. Или оттого, что страх, наоборот, становился катализатором всех моих безрассудных поступков. Панически боясь высоты, я в числе первых поднималась на крышу нашей пятиэтажки и там, затаив дыхание, борясь с головокружением, смотрела на маленькие машины и человечков, сновавших по дорогам. Если на крыше лежали мёртвые птицы (а они непременно там оказывались всякий раз, погибнув от столкновений с электропроводами), именно я первой подходила к ним и с каким-то ненормальным любопытством заглядывала в потухшие глаза, желая и опасаясь одновременно встретиться со своим отражением. Я приучила себя не бояться даже пауков, когда в детском саду все дети кричали, нечаянно увидев его. Улыбаясь, я пыталась поймать несчастного, и никто не догадывался, насколько тяжело мне даются прикосновения крохотных лапок к коже.

 

***

 

Троллейбус не попал в аварию, но и до курсов не довёз. Он просто сломался, успев проехать всего одну остановку. Водитель заверил, что скоро всё починит и полез на крышу, цеплять троллейбусные «усы» к проводам. Пассажиры смиренно ждали и скучающе поглядывали в окна, за которыми остановился унылый февральский городской пейзаж: грязный город с обледенелыми дорогами и расползающимся по земле саваном снега.

 

Поколебавшись ещё пару мгновений, я всё же решила покинуть троллейбус. От греха подальше. И поспешила вообще уйти с дороги.

Дойдя до остановки и потоптавшись там некоторое время, подумала, что судьбу лучше не испытывать и направилась к курсам пешком.

Сорок минут быстрой ходьбы и постоянных оглядок на машины, взвизгивающие на поворотах, и на прохожих, вдруг ставших поголовно подозрительными.

Но ничего страшного не произошло. Обычный английский в ничем не примечательный день. Порой в обыденности тоже есть свои плюсы.

 

***

 

Мы редко выезжали с классом на экскурсии. Не сложилось как-то со внешкольными общественно-образовательными развлечениями. Да и, откровенно говоря, мне особо не хотелось, чтобы было наоборот. Из всего класса я дружила только с одной девушкой. С ней же на пару мы богохульствовали и отпускали шуточки вроде того, что даже жариться в Аду будем на соседних сковородках.

 

На коленях перед алтарём

Я стою, грудь пылает огнём

Перевёрнутый крест Люцифера

Висит на стене

 

Столько лет прошло, а я до сих пор помню ту песню, что мы с ней тихонько распевали, сидя на задней парте и ловя косые взгляды одноклассников.

Она полностью разделяла мои интересы и одно время была больше, чем другом. Все вокруг подмечали и нашу внешнюю схожесть, притом, что она была азиаткой, а я нет.

Так что, когда объявили об общеклассном выезде на природу, я порадовалась только одному – что подруга едет со мной.

 

Пока мы тряслись в автобусе, я всё раздумывала – в чём смысл экскурсии на природу зимой, ещё в такой противный в Средней Азии месяц, как февраль? Снега с гулькин нос, всюду слякоть, либо лёд, образовавшийся после замерзания этой слякоти. А в горах солнце слепит глаза так, что они, не ровен час, вытекут, растаяв.

 

- Смотри, куда мы приехали, - тронула меня за плечо подруга.

 

Кладбище. Вот конечная цель нашей экскурсии. Одноклассники недоверчиво хмыкают, пожимают плечами и бредут к выходу из автобуса. Мы следом, под плавную речь гида. Он рассказывал о принципе захоронений, о времени, спустя которое можно сносить кладбище и возводить на его месте кинотеатр, торговый центр или ещё какое принципиально необходимое здание, и даже о Мексике, в которой нужно было платить аренду за могилу – чьи родственники вовремя не заплатили, того выселяли и складывали вместе с другими «бездомными» мертвецами в одно помещение, впоследствии ставшим музеем смерти.

 

Пока все внимали гиду и стройными рядами шли за ним по разбухшим от влаги дорогам, мы с подругой направились в другую сторону. А там уже нас ждал Артём.

 

Подпирая плечом высокое надгробие чужой могилы и скрестив на груди руки, он улыбался одним кончиком рта. Клетчатая красная рубашка навыпуск, потёртые голубые джинсы и белые кроссовки, с налипшими на них комьями земли.

 

- Когда ты успел переодеться? Ведь ты был в костюме, сером костюме, когда… Когда… – не договорив, я пошла к нему. Он усмехнулся и, отлепившись от надгробия, зашагал прочь.

 

Экскурсия. Я же на экскурсии. Днём. Почему это происходит сейчас, когда солнце высоко? И кладбище? Какая к чёрту экскурсия на кладбище?

 

- Я сплю. Я опять сплю, - шептала я, оглядываясь в поисках спасения. Подруга рядом выглядела такой же потерянной. Она знала, кто именно встретил нас и кто стоит в десяти шагах от нас, выжидательно улыбаясь.

 

- Давай ты ущипнёшь меня, а я ущипну тебя, - сказала подруга. Артём деланно вздохнул, закатив глаза к небу и приглашающее взмахнул руками: мол, валяйте, щипайте друг дружку, сколько влезет.

 

На мой щипок последовало вполне закономерное возмущённое «Ай!».

 

- Пошли уже, - вздохнула я.

 

- Нельзя с ними уходить, - возразила подруга, потирая пострадавшее место. Видать по всему, попе было больно даже через джинсы.

 

- Видишь, человек ждёт. Надо идти, - упрямо ответила я и шагнула к заждавшемуся уже брату. Подставив лицо солнцу, он жмурился, словно кот. А я с удивлением заметила, что волосы ещё отросли и спускались уже до самой поясницы.

 

- Не ходи, - подруга схватила за руку, - ты же не уходишь с бабушкой, когда та является. Вот и с ним не ходи.

 

- Бабушка меня пугает, а он нет.

 

- Может, она просто более честная? Ладно, я пойду с тобой.

 

И вот так, рука об руку, мы пошли к Артёму. Отвлёкшись от своего занятия, он подмигнул нам и повёл за собой.

 

И вдруг день сменился на ночь. Я даже не поняла, как это произошло. Будто кто-то резко поменял декорации, убрав куда-то и слепящее февральское солнце, и едва прикрытую клочками снега землю, и само кладбище.

 

Чернота над головами, но назвать это ночным небом не поворачивается язык. Просто тьма без единой звезды, без намёка на облака, обычно даже в туманную ночь размазанных неоднородной сине-фиолетовой палитрой по небесному холсту. Не космическая тьма – глубокая и наполненная до краёв, а что-то чуждое, гулко-пустое, жадное.

 

У ног шелестит река, такая же чёрная. А на берегу высокие деревья со странными плодами, гроздьями свисающими с тяжёлых веток. Как виноград, только каждая ягода размером с грушу. Тёмная, терпко пахнущая, с наверняка очень тонкой кожурой. Только надкуси, и в рот хлынет сладчайший сок, со вкусом которого не сравнится ни один земной виноград.

 

Вот я уже верчу в руках сорванный плод, вдыхаю его аромат, забыв обо всём, когда река неожиданно начинает пениться, с шумом разбивая волны о берег.

 

А на пирсе брат сжимает в объятиях мою подругу, целует её так, словно стремится поглотить всю. Бездыханным телом повисает та на его руках, когда он, наконец, отрывается от бледных губ и, подмигнув мне, произносит:

 

- Вкушай же тот плод, которого так жаждешь.

 

***

 

«Тук. Тук. Тук», - постукивает кто-то по изголовью кровати. «Тук-тук», - просится закостеневшее дерево с улицы, понукаемое ветром. Прерывисто стонут в соседнем дворе качели.

 

Вздохнула, открыла глаза. В комнате, погружённой во мрак. Фонарь за окном в одиночку сражается с темнотой. Его света едва хватает, чтобы обрисовать синими линиями фигуру, что склонилась надо мной. Бабушка. Она снова пришла. Один кошмар за другим. Проснусь ли я?

 

Морщинистое лицо расползается на шматки полусгнившей кожи. Мокрые и холодные они падают на меня, стекают по щекам на шею, ползут дальше. И с ужасом понимаю, что это уже даже не мёртвая плоть, а опарыши. Белые, жирные, сытые опарыши.

 

Бабушка растягивает рот в жутком подобие улыбки, ощериваясь желтыми, измазанными в грязи, зубами. И кивает. Настойчиво, усердно. Так, что при каждом кивке хрустят шейные позвонки, а челюсть норовит вывалиться.

 

Я силюсь закричать, оттолкнуть бабушку, но паралич сковал всё тело. Не шевельнуться.

Не слышно привычных звуков города, многоквартирного дома. Кажется, что я осталась один на один с моими кошмарами. Как фонарь за окном. Он мигает, готовый вот-вот перегореть. И чудится, будто бабушка в этом мигании корчит рожи, подмигивает, нелепо подпрыгивает.

 

Резко хватает за руку и тянет. Дверца шкафа с протяжным скрипом отворяется, и оттуда в комнату шагает брат. Засунув руки в карманы джинсов, он с усмешкой наблюдает за моими мучениями.

 

«Помоги», - взглядом прошу его. Отрицательно мотает головой. Медленно. Туда и обратно. И также с улыбкой.

 

- Ты сама выбираешь, куда тебе пойти, - шепчет его голосом темнота в комнате.

 

«Ты сама выбираешь», - подтверждает кивком бабушка и роняет меня с кровати на пол. Но тут же подхватывает под руки и снова принимается тащить.

 

- Отпусти! Отпусти меня! Оставь! Слышишь! – кричу я, пытаясь вырваться. – Помогите! Пожалуйста! Помогите!

 

Я кричу и реву, а влажные руки всё тащат и тащат меня куда-то. Брыкаюсь, что есть сил, из-за слёз уже не видя ничего. Задыхаюсь от приторно-тошнотворного запаха.

 

- Юля?! Юля! Очнись! – тормошат меня, - Юля?!

 

- Пустите! Оставь! Оставь меня!

 

Не помню, как добралась до ванной. Помню, только, что умываясь, старалась не открывать глаза, потому что иначе неизменно встречалась взглядом с бабушкой, успевшей втиснуться в крошечный проём между ванной и стенкой.

 

- Оставь меня… Оставь, - шептала я, раз за разом опрокидывая на лицо пригоршни холодной воды, - оставь… Я не буду больше… Я не куплю эту книгу. Обещаю. Только оставь меня. Уйди. Пожалуйста!

 

 

Послесловие

 

С тех пор кошмары с участием бабушки прекратились. Перестал наведываться и брат. Засыпая, я больше не чувствовала чужого присутствия в комнате. Мне стало спокойнее дышаться, хотя иногда я и жалела, что больше не вижусь с ним.

 

Мама уже готова была решиться на поход в церковь, когда я рассказала ей, что нужды в этом больше нет. И про своё обещание в ванной.

 

- Бабушка всегда была очень деятельной, - заключила тогда мама после некоторого раздумья, - не могла сидеть спокойно на одном месте. Ты же знаешь, что ещё задолго до своей смерти, она требовала, чтобы родные провели от дома до её могилы трубу. «Я буду слушать, что у вас происходит. Только попробуйте натворить глупостей. С того света приду вразумить вас», грозилась она. Видимо, тебя она пыталась уберечь от совершения этих самых глупостей. И без трубы обошлось.

 

Говорить про Артёма мама не стала. А я не решилась спрашивать, боясь получить ответ, который бы меня не устроил. Наверняка он преследовал те же цели, что и бабушка, только действовал другими методами. Вроде игры в «хорошего и плохого полицейского».

 

В том же году, спустя всего пару месяцев после описанных событий, я слегла с пневмонией, не на шутку перепугав всю семью. Температура повышалась ближе к ночи, когда комната наполнялась сумеречными тенями. Но напрасно я выискивала среди всех этих персонажей моего буйного воображения брата. Он навсегда остался в том феврале.

 

А я… А я так и не «завязала» с глупостями. Нет, обещание, данное тогда бабушке, я сдержала. К тому же, книгу купил кто-то другой. Когда в следующий раз я пришла в магазин, её уже не было на полке. Облегчение. Наверное, я испытала его в тот момент. Но от тяги ко всему тёмному, потустороннему не избавилась. Оно всегда рядом, словно ждёт подходящего случая. Только случая этого я ему не дам – страх перед бабушкой пока слишком силён.

 post-74-0-99281000-1412853160.jpg   41,22К   0 Количество загрузок:

 

 

[Fertes]

- Жуть, - резюмировал Расул, ежившийся весь рассказ. – я не верю во сю эту чушь, лишь один Аллах, мир ему, всесилен оживлять мертвых.

 

- Хотите верьте, хотите – нет, - Лестада пожала плечами, - сами-то расскажете что-нибудь?

 

- Легко. Вот только сегодня ночью шайтан попутал…

 

Рассказ Расула

Zвук

 

Ночной сторож в школе - это только гулкое пространство моих шагов. Дети пропали - их увел злой дудочник в свое мрачное подземелье. Остались лишь контрасты бесконечных коридоров, где долгие тоннели тьмы изредка разрезаются больнично-белыми кусками дежурного освещения. Переходить их больно: в том свете череда окон чернеет и все внешнее мгновенно исчезает. И я, как беззащитная букашка под микроскопом Ночи, виден снаружи, но сам слеп - слеп, как облепленное сырой землей стекло. И я стараюсь скорее уйти во тьму. Только тогда заходят мои отражения за рамы черных окон, и в них вновь проступает вселенная тусклых фонарей, лохматые кляксы деревьев, серые мурашки асфальта и иногда кошачий глаз луны. Даже если она на ущербе, ее бледного марева хватает, чтобы видеть запертые двери кабинетов, за которыми похоронены детские голоса, стук крышек парт и скрип мела на аспидных досках... 

 

Но я не единственное привидение, совершающее свой обход. В этом замке есть еще два существа. Правда, стоят они неподвижно, но именно эта их неподвижность пугает. За одним из поворотов первого этажа появляется Феникс и его профиль с горбатым острым носом из коридорной дали кажется химерой, хищной полуптицей-полузверем, вдруг выросшей из каменной шинели с поднятым воротником. Но более жуток Уля - у него нет рук и ног, и весь этот обрубок покоится на обтянутом красной материей деревянном коробе. Уля обитает на втором этаже, сторожа учительскую, и скудный отсвет уличного фонаря, разрезанный оконной рамой, всегда полосует огромную голову горбуна с маленькой бородкой на две неправильные части. Однажды я посмотрел в его глаза, вырезанные из желтой позолоты... Ужас и сейчас во мне. 

 

Все началось со странного звука, появившегося однажды во время ночной непогоды. И который стал появляться всегда, едва за окнами собирался дождь, задувал ветер и ночные тучи съедали луну - мою единственную союзницу. Сначала мне послышалось, что в дальнем коридоре кто-то ходит, тихо позвякивая ключами. Но обход ничего не дал - как только я дошел до ближайшего поворота, звук тут же пропал. Я подергал холодные ручки дверей и вернулся к своему столу. Едва я открыл книгу, как он снова появился. Стараясь ступать бесшумно, я пошел на звук, но он снова быстро исчез в лабиринтах коридоров. Чтобы напугать его, я подошел к ближайшему щитку и включил свет. И дико испугался сам! Потому что он пришел... откуда-то сзади! И он уже не звенел ключами, он всхлипывал! Всхлипывал, как ребенок, как робот-ребенок, как сломанный робот-ребенок: коротким, оборванным на полуплаче всхлипом. И снова смолк... 

 

В ту ночь он больше не появлялся, словно утонул в унылом осеннем дожде, зашуршавшем до самого утра. Мой сменщик был кришнаитом и все ночи беззаботно спал, запершись в приемной директора. Я пробовал последовать его примеру, но едва я засыпал, как мне начинали сниться тревожные сны. Я не мог успокоиться, лежа на скрипучем диване в тесной приемной, пока за ее хлипкой дверью летал в огромных пространствах школы этот жуткий Звук. А летал он часто. И страшнее всего было то, что он МЕНЯЛСЯ! 

 

Особенно в ту, последнюю, ночь. Погода не ладилась, это была мерзкая, свинцовая, ноябрьская погода, когда ветер толкается в черных коробках дворов, стиснутый замерзающей грязью земли и тяжелой сажей туч. Я читал "100 лет криминалистики", когда Ключник появился снова. Некоторое время я слушал, как он бродит по темным коридорам, подходя поочередно к дверям и подбирая ключи: может, какой-нибудь мальчик или девочка случайно остались в кабинете запертыми на всю ночь? 
- Эй!!! - вдруг крикнул я. 
- Эй!!! Эй!! Эй! - укатилось эхо. 

 

А обратно приползла тишина - шуршащими волнами черных муравьев, карабкающихся по телу и грызущих волосы. Я встал и медленно пошел по освещенному коридору вдоль проклятых зеркальных окон. Я был не один - мой двойник с очень спокойным и даже деловитым лицом атеиста шел куда-то в своем параллельном мире Страны Советов. Я же не знал, что замыслил Ключник. И тут я увидел... химеру, которая только притворилась неподвижной. Когда я крикнул? Или когда я уже шел? Нет, прямо сейчас! Она, она здесь ходила, позвякивая ключами, волоча полы шинели, уродливая полуптица-полузверь, закрывшая детские души в эти душные камеры! 

 

Некоторое время я смотрел на нее, ждал... Потом отвернулся и побрел назад. Вдруг над головой всхлипнул ребенок. Я поднял глаза: с "Доски отличников" на меня немо смотрела дюжина девочек и мальчиков. Не хватало лишь одной фотографии - просто темный квадрат с воткнутой посередине канцелярской кнопкой. Одна девочка чуть заметно улыбалась мне. Она одна была не в белом, а в черном фартуке. Я подумал, что напрасно читаю "крим" по ночам. Лучше взять у сменщика "Бхагават-гиту" - вместо подушки и бутылку водки. И тут кто-то взвигнул! Еще и еще! Это было где-то наверху, на втором этаже! 

 

Я побежал к лестничному маршу. По пути подобрал обломок швабры, торчавший из-под решетки раздевалки. Все здание содрогалось под гулом моих ног и сердца! Но только я ступил на мраморные ступени, едва светившиеся в настороженной тьме, как вспомнил, что забыл включить свет на электрическом щите. Он остался далеко - возле "Доски отличников". Возвращаться мне не хотелось. Я стал медленно пониматься по ступеням... Стон. Ребенок уже не плачет, а только изредка стонет... Снова захотелось вернуться и включить свет. Но я знал, что едва повернусь спиной и сделаю шаг, как побегу! И если сердце выдержит, выскочу на улицу. Но и там ночь, во всем мире Ночь. И я решился... 

 

Наверху было чуть светлее. Качающиеся под ветром мокрые кроны деревьев едва достигали окон, и мерцание далекого уличного фонаря сквозь раму все так же обезображивало голову Ули. Прислонившись к холодной стене, я ждал. Тишина. Лишь массы черных муравьев текут повсюду. 
- Эй! - сказал я в пространство. - Ты уже достал. Вылезай... 

 

И тут громче зашумел ветер, и Уля свистнул! Я выставил палку вперед. Горбун снова издал звук, более долгий, похожий на свист воздуха в перерезаемой бараньей глотке. Когда он смолк, я медленно подошел. Глаза его смотрели пустотой. Ветер стих, и был слышен только равнодушно полосующий тьму дождь. Я приблизился к нему настолько, что почти коснулся лбом его ледяного лба. И вспомнил, как поцеловал мертвого друга, разбившегося на мотоцикле, а потом гроб забили, опустили в яму и... И вдруг глаза его сверкнули! Раздался страшный визг! Я отпрянул и закричал! И ударил его по голове! Еще и еще раз!... 

 

...Я стоял, прижавшись спиной к стеклу. Машина, неожиданно промчавшаяся по улице с визгом тормозов и включенным дальним светом, была уже далеко. Вокруг снова была ночь. И лишь ветер временами качал березу под окном. И одна ее ветка упираясь в стекло, скользила по нему, издавая Звук.

 

 звук.jpg   14,06К   0 Количество загрузок:

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 12 Ноябрь 2014 - 11:47

[Fertes]

- Ну что, пойдут истории, а, металлолом говорящий? – спросил Джаста, как только Рассул закончил свой рассказ, впрочем, насмешивший в финале, чем напугавший.

 

- Пойдут, да не пройдут, - буркнула голова, - вас трое, а истории две. Вам только открой двери, как все и проскользнете…

 

- Давайте быстрее, есть хочется… - вздохнула Лестада, - да и прохладно тут, даже я замерзла.

 

Джаста почесал цилиндр:

- Пожалуй, одну историю я смогу рассказать...

 

Рассказ Джасты

 

В багрянце

 

Темный, пахнущий тленом коридор затягивал в омут сгущающегося мрака, не оставляя ни малейшей иллюзии выбора. Предопределенность угнетала, но вернуться назад я не мог. Что-то или кто-то преследовало меня, бесшумно двигаясь по пятам - след в след, тень в тень. Я чувствовал чужое присутствие загривком, над которым стоял дыбом колтун волос. Страх – верный индикатор иной реальности. Бездумный животный страх - пещерный атавизм, примитивный, но безотказный даже у горизонта событий.

 

Нащупав в кармане спички, я высек пламя и обернулся, но не разглядел ничего, кроме клубящейся вокруг мглы. Дрожащий слабый огонек окрасил ее в багрянец, вызвав неприятные ассоциации с утробой огромного зверя, и я пожалел, что под рукой не оказалось фонарика. Узкий пучок белого света позволил бы раздвинуть границы сферы наблюдения. Каждый Иона прячет в темноте свои страхи, и больше всего боится их найти.

- Вижу тебя насквозь, - притворно вздохнуло нечто. Оно было невидимо, но одновременно впереди и сзади, сверху и под ногами. Мгла растворяла чужака, не позволяя поймать его глазами, а может и сама была чужаком. Багряный туман медленно переваривал меня и привычную реальность, приглушая звуки и скрадывая очертания.

- Кто ты? – спросил я, пытаясь справится с внезапно подступившей тошнотой.

- Ты? - выдохнуло нечто, и на миг его голос, приглушенный и полный скорби, показался знакомым. Из темноты проступило лицо, но мгла размыла черты, пахнУло смрадом, и трепетный светлячок, уже лизавший кончики пальцев, с шипением угас. Я выронил сгоревшую спичку.

– Читаю твои мысли, - прошептал чужак в самое ухо, заставив резко развернуться, чтобы не увидеть ничего. Сукин сын играл со мной, как кот с мышкой. Это разозлило, и я заорал.

- Кто ты, мать твою!

Крик, приглушенный туманом, вызвал движение впереди. Я чиркнул новой спичкой, но не успел вспыхнуть огонек, как темнота вдруг стала прозрачной и что-то, подхватив, швырнуло меня вперед.

Мимо проносились бусины светил и кружева туманностей, грозовые фронты газовых облаков и бриллиантовые россыпи скоплений. Я чувствовал горячее дыхание белых гигантов, покалывание далеких пульсаров, вдыхал планетные системы, кишащие паразитирующими цивилизациями, расшвыривал в стороны медузы черных дыр, поджидавших неосторожных странников. Подлые пиявки высасывали жертв досуха.

Обдуваемый звездными ветрами, я несся к центру галактики, откуда тянул ко мне щупальца темный властелин. Сверхмассивная черная дыра встречала меня, облачившись в сверкающую мантию квазара, усыпанную драгоценностями мириада поглощенных звезд. Королева хищников жадно лизнула мои ноги, и я ощутил нестерпимое жжение. Она растворяла мою плоть, стачивала оголяющиеся кости, перемалывала в фарш из элементарных частиц.

- Ведаю твои страхи, - проскрежетало рядом нечто. Квазар исчез, я обнаружил себя в тесном сыром зиндане. Далеко вверху серел поделенный на квадратики неправильный овал неба. Пахло экскрементами и гниющей плотью. На руках и ногах тяжело лязгали цепи, покрытые налетом ржи.

Я сделал шаг, но оковы стали вдруг свинцовыми, заставив меня опуститься в зловонную жижу под ногами. Цепи превратились в огромных скользких гадов, обвили конечности, поползли по телу, стягиваясь в колдовской клубок на груди. Одна из змей коснулась язычком моего лица.

- Кто ты? – застонал я.

 

- Я – это ты, - промурлыкал чужак. – Ты, но с другой стороны, сотканный из материи, которую всегда называл черной. В твоем мире мы вряд ли смогли бы увидеть друг друга. Но это ложная слепота. Мы – одно целое, и нам нужно воссоединиться.

В грудную клетку вонзились сотни ледяных спиц. Холодные пальцы схватились за ребра и раздвинули их с хрустом, чтобы впустить внутрь что-то большее. Тьма проникла внутрь, растеклась чернилами по венам, заставляя конечности неметь, и вот уже сжимает сердце, которое бьется перепуганной на смерть птицей. Черные черви под кожей окрасили ее в мертвенный оттенок, заполнили белки глаз. Я пытался кричать, но издавал только натужное сипение. Мрак пожирал меня изнутри. Тьма кислотой растворяла в себе без остатка, и место боли занял холод.

Под ногами развернулась бездна, и я рухнул, увлекая за собой липкие сгустки мрака. Мгла бросила меня на пики башен огромного города. Далеко внизу раскинулся вполне обычный, на первый взгляд, современный полис – с депрессивными окраинами и центром, выдержанном в лучших традициях урбана. Но по улочкам не журчали транспортные ручьи, не текли полноводные реки проспектов, не горела елочная мишура иллюминации. Я видел не привычный мир, а его копию в негативе. Светлое здесь было темным, иссиня черное – ослепительно белым. Так пугающе, и так, увы, формально знакомо.

Большинство людей, срывавшихся с высоты, умирали в воздухе из-за разрыва сердца. Не без протекции альтер-эго я попал в мизерный процент тех, кто проходит последний аттракцион до конца. Разогнанная пращой гравитации, бомба с разрушительным зарядом антиматерии в моем обличье неслась с воем к светлым бетонным плитам внизу.

 

На земле суматошно метались черные фигурки, но пара антиподов, напротив, замерла, глядя наверх. Они испуганно жались друг к другу, на гудронных лицах застыл ужас. Я несся прямо на них, чтобы пометить поверхность глубокой оплавленной воронкой. Все ближе и ближе, пока антимирок не сотряс мощный удар, от которого белесая земля задрожала на многие километры от эпицентра.

 

«Эй, болван! – горячо зашептало нечто в ухо. - Тебе конец, а ты до сих пор не помолился, не вывалил на судейские весы скелеты из потайных шкафов и горстку благих заслуг».

Оборвав сюжет на пафосной ноте, капризный Морфей поддал мне хорошего пинка и громко захлопнул двери. Я не проснулся, а, скорее, очнулся, от подземного толчка силой в три-четыре балла, который подсознание метафорично связало с кинетическим ударом взрыва. Земля истерично колотилась в припадке, заставляя дрожать даже пылевую взвесь, наполнившую комнату. Кроме меня в ней находилось еще двое, и их присутствие было хуже кошмара.

Тот, что ближе, сидит напротив меня, глазками блестит, да ножичком по бруску водит. Ножичек большой, разделочный, и потому пыхтит бедняга, потеет, каска набок съехала. Чумазый, тощий, камуфляж грязный мешком на плечах болтается – не солдат уже, пугало. Но блеск в его глазах мне не нравился: голодный, злой. Он на меня как на свинью смотрел. На длинную свинью, если вы не понимаете.

Второй – такой же замызганный и тощий, но с капральскими нашивками, - нервно курил у окна, забранного решеткой. Сквозь прутья и остатки грязного стекла проглядывал участок широкого проспекта, когда-то людного, светлого, шумного. Теперь ветер гонял по мостовой мусор, шарил в провалах разбитых витрин, врывался порывами в комнату, и тогда до меня доносился тяжелый душок махры.

- На недельку мы его растянем, - произносит капрал и жадно затягивается.

– А потом что?

- Других отловим, - отвечает капрал, а солдат тем временем на меня косится, на ногу мою. Он меня, зараза, мысленно уже освежевал и на окорок нацелился. Жутко мне. За последние недели я про зверства дезертиров много историй слышал – одна другой мерзостней. На любую гнусность способны.

- Гражданские – особи социальные, - рассуждает капрал, спокойно, как на уроке биологии, будто и не о людях говорит, а о фауне травоядной. – Нашел одного, ищи рядом еще. Стадный инстинкт.

Солдат согласно кивает, так точно, мол, господин капрал, истина ваша, на гражданских охотиться, как по грибы ходить, а тот ко мне обращается с деловым предложением. Так и сказал. Ну, думаю, коль слово дать решили, не все потеряно. «С каким предложением?», - любопытствую. Голос у меня сиплый. Водицы в горле сутки как не было. Попить бы, но ведь не дадут, ироды.

- Бартер, - выдыхает махрой капрал. – Услуга за услугу. 

Будущее мое провидец в погонах сулил удручающее, и жизнь сохранить не обещал, да я бы и не поверил! Предлагал капрал великодушно пулю в затылок - смерть мгновенную, чтобы не мучился. Но выкупить лот милосердия я мог только за откровение. Капрал решил потянуть за грибницу. 

- Умрешь легко – быстро и без мучений, - увещевает он. Поразмысли пока, дескать, над перспективой, но недолго. Время ограниченно.

- Что вы хотите от меня услышать? - спрашиваю.

- Куда шел, да откуда, - милостиво подсказывает капрал. – Где достал снаряжение, ствол, консервы.

- Консервы! – вдруг срывается на крик солдат. - Откуда, мразь?! Кон-сер-вы! А мы своих жрали! Слышишь, ты?! Жетоны снимали и жрали!

Он вскакивает, размахивая ножичком, но капрал его осаживает. Хрен ли, мол, орешь, сейчас вся дрянь сюда слетится. Солдатик замолкает и глаза прячет. Чую, тошно ему. Негоже человеку человека есть, не по-человечески, каннибализм в сапиенсе более-менее цивилизованном чувство ужаса вызывает и омерзения, потому что вид твой либо богу подобен, либо пище, третьего не дано. Как только ты разглядишь в соседе скотину бездушную, сам станешь таким же.

Что скрывать? Я ведь и сам на мертвечину оглядывался, когда совсем скрутило. Чутка еще, и умом тронулся, когда б на бойцов самообороны не набрел. Они большой продуктовый склад обнаружили под разрушенным торговым центром, и в нем забаррикадировались. Детишки с ними были, бабы: все, кого нашли, или кто сам на них вышел. В убежище никому не отказывали, кроме головорезов, сколотивших шайки каннибалов. Военных бы приняли, кабы не оказались служивые не на той стороне, и ведать им об убежище потому теперь никак нельзя. Погибать мне, братцы, но грех на душу не брать. Все одно – сожрут, не сейчас, так позже. 

Я, бойцы, говорю, по делам шел, по личным. Каким? А выжить – вот и вся задача. Других дел, говорю, как Сдвиг случился, и нет. Ферштейн? По подвалам ныкаюсь, по квартирам брошенным шукаю – не завалялось ли что на зуб можно. А вы, должно быть, склады ищете? Так нет их: что после Сдвига уцелели - разграбили, но вы меня все равно не ешьте. Костляв я и вонюч. Жрать меня, воины, тошнотворно и противно, а живым и сгодиться могу. Я ведь до двадцатого километра доходил, тропки безопасные знаю, и если господам военным любопытно, вывести смогу. 

Уверенно вещаю, и не вру, ведь, а так – недоговариваю. И про убежище недоговариваю, и про поход наш на край мира. Из экспедиционной группы один ведь я остался. Остальные либо по пути, либо в пограничном мареве безвестно канули. За двадцатым километром сумерки сгущались в багряный туман, в котором перед собой и на десять шагов ни черта не видно, а позади, сколько б не шагал, темнели призрачные тени косых изб безымянной деревушки. Я, когда остальных растерял, несколько часов в треклятой мгле брел, но не двигался, словно, а на месте топтался. 

Отчаяние, помню, душой овладело, как в день, когда какая-то чудовищная, неведомая, непостижимая сила вышвырнула тысячи незнакомых друг другу людей за границы привычного, уютного мира. Почему? За какие грехи? Поди пойми. Но в одно мгновение исчезли электричество, замолчала связь, обезлюдели улицы, яркий день сменился красноватыми сумерками, очертания зданий в которых истончались и таяли зыбким мороком. На месте целых кварталов серели заболоченные пустыри, над которыми кружили полчища мелкого злобного комарья. На всем вокруг – домах, брошенных машинах, оставленных вещах лежала печать унылой пыльной ветхости. 

Я назвал произошедшее Сдвигом. Именно так – с большой буквы. Сумеречный мир стоял на полноги в прошлом, отклонившись от нормы по линейной шкале времени совсем чуть-чуть, но и этого было достаточно, чтобы поблекли краски, увяла листва.

 

 

 

Жизнь стала тенью, тень – жизнью, и уж непонятно было, призрак ты или теплокровный, существует ли осязаемая реальность за пределами восприятия или ее место заняла иллюзия, рожденная перепуганным мозгом. Сознание упорно цеплялось за хрупкую надежду проснуться, и ждало, когда раздастся спасительная трель будильника. Это ощущение преследовало меня с первых минут после того, как чья-то рука ссыпала город с предместьями в скороварку багряной мглы.

Меня сдвинуло по дороге домой. Я выскочил из гипермаркета, закурил, когда ощутимо тряхнуло. По стенам зданий побежали трещины, загудели машины, взвыли сирены, за спиной, совсем близко, возник и оборвался внезапно на высокой ноте женский крик. Я обернулся, и не увидел никого. Лишь у входа в магазин медленно по инерции катилась продуктовая коляска, которую, помню – ведь только что видел! – катила улыбчивая девочка. Но ни ее, ни сотен людей вокруг, ни гвалта, ни грома. Уши заложило ватой, и я не сразу понял, что не оглох, а стоит вокруг давящая пустотой мрачная тяжелая тишина.

 

Мобильник был мертв, и оставшийся путь до дома я бежал, боясь остановиться. Тот, и последующие дни, я метался по городу, пытаясь найти родных и знакомых, изредка натыкаясь на других людей, которые подобно мне изводили себя бесплодными поисками. Знать бы тогда, что стоило искать на самом деле.

Довольно скоро выяснилось, что в городе и предместьях практически не осталось продовольствия. Большинство уцелевших складов и магазинов были заброшенными, пустыми. Полки, некогда ломившиеся товарами, покрывала пыль - красноватая, как сумерки, сменившие привычный цикл дня-ночи, плотная, как тальк, в который время неумолимо стирала грани ушедшего бытия.

 

В другом – солнечном и живом, ярком мире осталось все, что наполняло существование смыслом. Надежду вернуть его окончательно я потерял в багряном тумане, дал слабину, и развернулся. Военные сцапали меня на обратном пути, до своих не дошел немного – с пяток кварталов до убежища оставалось. Но каннибалам я излагал другую легенду, изображая перемыку горемычного, окрестности до двадцатого километра исходившего.

 

Вояки слушают меня, как шляхта Сусанина - внимательно, с недоверием. Но двадцатый километр за души задел. Там, за городом, километре на восемнадцатом, часть большая стояла, с танками и бронетраспортерами. На броне не грех и с нечистью повоевать, что после Сдвига полезла. Танк, если прямой наводкой, пожалуй, даже бетонного тролля возьмет, а бесов помельче в клочья рвать будет.

 

Бесами мы в самообороне муть окрестили, что после Сдвига наружу полезла. Сам я так кумекаю: мерзота всегда здесь обитала, в сумерках этих багровых, в страхах наших перед темнотой. Мы тут были чужими, а не она, потому хлебосольно нас не встречала. Видовую конкуренцию «царь природы» продувал бесам вчистую. Пищевая пирамида, и ничего личного.

 

- И что там на двадцатом? – спрашивает капрал. Мину он при этом равнодушной сделал, но про окно забыл, самокрутка у самих пальцев тлеет.

 

- Брошено все, безлюдно, - говорю и честные глаза делаю. Мне б время оттянуть, а там, глядишь, кривая выведет. Нельзя мне на шампуре вертеться, не в этом миссии моей апофеоз. Поэтому крещусь неистово: как есть, разрази меня гром, не вру, и хоть сейчас могу дорогу показать.

 

- Врет, сука, - заключает солдат. Ему пожрать бы, а не в прорыв на двадцатый ходить. Капрал цыкает на него строго. Врет коль, дескать, на двадцатом и прирежем. На том они и порешили. Капрал из комнаты вышел – остальным о проводнике рассказать. Вояк в здании с человек двадцать укрывалось. Рядовой брусок нехотя отложил, ножичек убрал и, проверив автомат, скользнул к окну. То, что могло появиться за решеткой, беспокоило его больше пленника, прикованного к холодной батарее.

По городу медленно ползли щупальца сумерек. Стрелки на часах солдата показывали половину десятого. Где-то совсем близко забрехал автомат, его поддержал второй, потом к дуэту присоединился пулемет. Он остервенело лаял, пока его не заглушил протяжный вопль, переходящий в ультразвук. В стену здания врезалось и упало, подняв пыль, крупное, со взрослого мужчину, уродливое безволосое существо с кожистыми крыльями, изодранными горячим металлом. По штукатурке побежали трещины.

 

Пулеметчик сбил на подлете горгулью – крылатого беса. Дело принимало скверный оборот. Летающие твари были самыми опасными хищниками сумеречного мира. Они охотились стаями и, в отличие от других бестий, которых прятала багровая хмарь, обладали зачатками интеллекта. Я слышал, как они пересвистывались между собой, загоняя добычу, и человек не был в их меню единственным блюдом. Я видел, как стая, одуревшая от запаха крови, разорвала бетонного тролля, а ведь его только гранатометом и возьмешь. Легкое стрелковое оружие городскому голему что укол иглой – болезненно, но не критично.

 

В небе над городом горгульи закрепили полное превосходство почти сразу после Сдвига. Над площадью, где первые дни собирались попаданцы (а как еще называть тех, кто остался после Сдвига?), они атаковали десантный вертолет: в первые дни армия еще представляла собой боеспособную организацию, не кормилась крайне поредевшим населением, а пыталась его спасти. Пару военных бесы сожрали в воздухе, остальных размазало по земле, когда геликоптер, потеряв управление, рухнул во дворах. Но и от горгулий можно отбиться, если действовать сообща. Homo наш Sapiens обучился этому еще в Африке.

 

- Слышь, служивый, - окликаю солдата. – Освободи! Лишним в обороне не буду.

 

- Щас, - огрызается он, не оборачиваясь. – И автомат тебе дам.

 

Горгулья появилась за окном внезапно, словно из ниоткуда. Она вцепилась в солдата сквозь решетку и, рванув на себя, с силой ударила о стальные прутья. Тот безвольно обмяк и выронил автомат, откатилась в сторону окровавленная каска со страшной вмятиной в лобовой части. Хищница еще несколько раз влепила добычей в металлическое кружево, дробя кости и брызгая кровью, а потом увидела меня.

 

Нет, я не узрел в ее глазах ни смерть, ни огненную геенну. К чему высокий слог? В них не было ничего, кроме азарта. Приз удвоился, и горгулья задумала его взять. Она отшвырнуло тело и раздвинула прутья, сложила крылья на спине и протиснулась внутрь. Не сводя с меня глаз, высунула тонкий раздвоенный язык, провела по изуродованному лицу солдата, слизывая кровь.

 

Я впервые видел горгулью настолько близко. Нас разделяла пара метров и разные эволюции.

 

Я впервые видел горгулью настолько близко. Нас разделяла пара метров и миллионы лет разных эволюций.

 

Крылья, язык и уродливые шишки на черепе делали горгулью похожей на демона, но предки хищника, неспешно ковылявшего ко мне, вряд ли имели отношение к земной мифологии. Больше всего тварь напоминала безобразного грызуна-переростка, над которым в тайных лабораториях проводили безжалостные эксперименты. Мышь вырос, выпустил на спине крылья, обзавелся лишней парой мощных передних конечностей и вырвал ими свободу. Теперь, видимо, мстил роду человеческому за поруганное детство. Так ведь рассуждают специалисты по психопатам? Или я что-то путаю?

 

Ха, да я стал бы неплохим зоопсихологом, если бы наши эволюционные пути пересеклись раньше, и не так, как сейчас. Если бы... Если бы не гребаный Сдвиг, пересечься мы вообще не были должны. Ни мне нет места в его мире, ни ему. С другой стороны, если человек так легко вписался в пищевую цепочку, у нас с горгульями и прочим мракобесием много общего. На молекулярном уровне. Да и кровь у них тоже красная.

 

Сижу я, значит, рассуждаю про себя, рассматривая приближающуюся горгулью, и задним умом понимаю, что это не конец. Не может смертушка вот так за мной придти и соплю перед этим не вышибить по бессмысленно прожитым летам. Есть ведь общепринятый и понятный трафарет: коль мертвая коса не срубает стебелек нежданно, а предупреждает о своем приближении, расшибись, но в последние мгновения всю жизнь вспомни, осознай и (особо впечатлительным!) пересмотри. Те, кто помер, правду рубануть о последних мгновениях конечно не способны (или мы в к посмертию глухи?), но так думать удобней.

 

Послышался низкий гул, пол задрожал, с потолка посыпался мусор. Тварь резко остановилась, словно что-то взвешивая, потом бросилась к окну, но выскочить не успела. Здание резко осело, сминая этажи гармошкой, и я в компании горгульи и служивого мертвяка ухнул вниз, вспоминая дурной сон и бесконечное падение на чужой город в образе живого боеприпаса.

 

Когда пыль осела, я был все еще жив. Перекрытие надо мной сложилось крышей, а то, что подо мной, растрескалось, но сохранило вид относительно целостный. Приземлился мягко, насколько возможно, и батарею вместе с частью цепей срезало, а спутникам моим горемычным не повезло - на них упала толстая железобетонная плита. Труп солдатский просто размазало, а горгулью, погребло почти полностью – каменный саван покрыл ее по шею. Из-под плиты торчала наружу только шишковатая голова.

 

Горгулья была еще жива, и все еще смотрела на меня, так же пристально, но уже не внушая трепета. Она жалобно пискнула.

Я почувствовал жалость. Черт, к твари, которая меня чуть не сожрала, которая, наверняка, закусила не одним человеком, я испытывал настоящую жалость! Немыслимо, но это было так. Чтобы сбросить наваждение, я поднялся на четвереньки, звякнув обрывками цепей, медленно подполз к горгулье и положил ладонь на ее покрытую уродливыми шишками голову. Она вздрогнула, закрыла глаза, и вновь жалобно запищала, словно жалуясь.

 

Ветер сознания подхватил ворох чужых воспоминаний. Вот маленькая девочка в ползунках млеет на груди матери, и уж чуть постарше кружится на карусели, а потом вытянувшись, но сохранив румяные кругленькие щечки, шагает в школу, поминутно поправляя ранец за спиной. Рюшечки, оборочки, кружевчики, сандалики, туфельки, сапожки. А потом все вдруг обрывается, и нет больше уютного запаха ванили, теплого одеяльца, ласковых родительских рук. Нет ничего, кроме бессмысленного пламени войны и бескрайней ненависти, во всполохах которой сгорела маленькая беззащитная девочка с бантиками.

 

Я отдернул руку. Ментальное вторжение захлебнулось и чужое присутствие испарилось, оставив в моем внутреннем пространстве запах гари и багрового тумана, в котором я давеча блуждал. Горгулья судорожно вздохнула, будто всхлипнула, и затихла, а я еще несколько минут сидел рядом, боясь отчего-то шелохнуться, чтобы не потревожить вечный покой монстра, умершего на моих глазах. Монстром ли он был или той самой девочкой, но перерожденной в жутком обличье?

 

В завале стояла тишина, ни злых очередей, ни голодного визга горгулий, и только где-то наверху скрипел еле слышно багровой пылью ветер. Там наверняка был выход наружу, и туда я и пополз, откопав из щебенки, в которую раскрошился бетон, автомат. Машинка хоть и грязная от крови и налипшей на нее пыли, но целая - я проверил и даже затвором щелкнул. Мне подозрительно везло. Госпожа судьба, если таковая на этом свете существует, готовила для меня другой финал. С фанфарами, поди, да фейерверком.

 

Застыв у бойницы выхода из завала я долго вслушивался и всматривался в сумерки. Ничего и никого. Служивых, видимо, накрыло всех (а вместе с ними и мой тощий рюкзачок с нехитрым скарбом, который в руинах я даже искать не стал), а горгульи не солоно хлебавши рванули проверить гнездовья на предмет сейсмоустойчивости. Тряхануло-то неслабо. Новый мир перемалывал урбан в прах. Лет эдак через пять, и вместо города будет сереть огромный пустырь, заросший чахлой травой.

 

Небо над головой тускло светилось. Может быть за взвесью встала луна, а может не опускалось солнце. Тут даже смены времен года не чувствовалось. На календаре ноябрь, а ртутный столбик сковало на 22 градусах по Цельсию. Хоть в этом позитивчик, а в остальном, прекрасная маркиза, нехорошо, не-хо-ро-шо!

 

Здание, занятое вояками, теперь представляло собой холм из бетонной и кирпичной крошки, из которой торчали спицы согнутых балок, обломанные зубы колонн, с бахромой кладки. Я скользнул по насыпи вниз, не забывая при этом вертеть головой по сторонам. Тишина может быть обманчивой, а обманываться нам очень нежелательно. В край нежелательно, я бы сказал.

 

Холм теперь занимает полдороги. Что удивительно, остальные здания относительно целы, хоть кое-где и чернеют провалы. Я ныряю в ближайший проулок, чтобы дворами пробраться тихой неприметной молью к убежищу, но в ближайшем же перистиле останавливаюсь. Пространство занято побитой, помятой техникой, щедро присыпанной стеклом из разбитых окон сверху, щебнем обвалившихся стен, щепами рам и мебели, осколками посуды и неопознанной утвари с балконов, осыпавшихся от толчков. Стена противоположного от меня здания осела, вскрыв нутро брошенного человеческого жилья. Судя по интерьерам, дворовые аборигены относились к зажиточному классу, пластику предпочитали дерево, алюминию – бронзу или сталь. Теперь часть великолепия разлагалась внизу, прямо на бедолаге, оказавшимся не в то время не в том месте. Из нерукотворного могильного кургана, увенчанного массивной двуспальной кроватью, торчали наружу две ноги, обутые в крепкие импортные армейские ботинки. Не чета моим кроссовкам, рассыпающимся как старая штукатурка.

 

Размерчик был мой и я взялся расшнуровывать обувку, потянул ногу мертвеца на себя, но тот, как заправский зомбак, решил меня лягнуть.

 

Жив, чертяка!

 

Разгребаю живчика из завала, карму свою улучшаю, и думаю, что родился мой найденыш под счастливой звездой. Сдвиг из реальности его не стер, под грудой мусора он не задохнулся, с гуманистом опять же судьба свела. Каннибал или бес не заморачиваться бы спасательной операцией, а отделил от бедняги копытце на холодец, да дальше пошел. Но найденыш за спасение не очень и благодарен. Социопат, не иначе. Я на его месте из штанов бы выпрыгивал от радости, помереть ведь мог в каменном мешке, а он ни мерси тебе, ни поцелуев в маковку. Угрюмо ощупывает себя, шипит, когда до левой ноги дотрагивается, осоловелыми от боли глазками водит, а сфокусировать зенки не получается. 

 

Раскопал я крепкого гражданского лет тридцати или около того, и сам не рад был обретению. Типичный одиночка, открытая спина! Видал я таких индивидуалистов, стадо презирающих. До Сдвига каждый второй свое эго холил, а в первые же недели после половина уникальных личностей обратилась в лоно коллективизации, остальные, по большей части, вымерли, став легкой добычей хищников, включая двуногих. Вымерли, да не все. Этот уникум как-то выжил.

 

Ни оружия при нем, ни продуктов, нога сломана – штанину задрал, кость чуть не наружу торчит. На кой он мне, обуза калечная? На трех ногах далеко не уйдем, а убираться надо срочно. За углом только что упокоились с два десятка служивых, и запах крови разнесся, полагаю, далеко по округе. Зверье как очухается, пировать сворой полезет.

 

Ты, говорю, извини, что разуть тебя хотел, не со зла же. Думал, что мертвее мертвого, а мертвякам, сам посуди, обувка не нужна. Он молча кивает, а когда пытаюсь его поднять ("Идти нам надо, родной!"), отталкивает. Мне бы возмутиться, но насильно мил не будешь: пожимаю плечами и откланиваюсь. Помог, чем мог, в друзья не напрашиваюсь. Homo homini lupus est - аксиома. 

 

- Подожди, - слышу за спиной. Очухался, видать, прозрел. Прогресс!

 

- Мне нужна помощь, - нехотя выдавливает он. 

 

А то бы я не догадался. Но сударь Очевидность все же удивляет. Он не просит тащить его с собой на горбу или остаться с ним на правах санитарки. Ему нужно подняться на четвертый этаж здания с обвалившейся стеной, а самостоятельно карабкаться наверх он не в состоянии. Нехотя соглашаюсь, понимая, что совершаю сделку с совестью. Знаю ведь, что не выжить ему в одиночку, но бросить придется, так хоть последнее желание человека исполню. Я не фея, поэтому чем могу.

 

Мы убираемся с открытого пространства вовремя. Едва затащил мрачуна в подъезд, слышится гул, стяжка под ногами дрожит, да так, что поджилки трясутся. С улицы выруливает во двор серая туша метров шести в холке и тонн пять весом, покрытая массивными, похожими на валуны ороговевшими кожными наростами, водит широкими ноздрями по ветру, от нетерпения причмокивает. Потом она разбрасывает в стороны автомобили, запускает руки в пролом совсем рядом с нами, выуживает что-то и довольно чавкает, удовлетворенно урча на низких частотах.

 

Где-то сверху дребезжит и лопается стекло, осколки сыплются на ступени лестничного пролета. Там, где хоть раз кормился бетонный тролль, нет ни одного целого окна. Мощная зверюга, которой кирпичную стену проломить, за которой мы флюиды трепета изо всех щелей выпускаем, что картонку – легко и непринужденно. Посему сидим тихо, надеясь всячески, что нечисть всеядная нас, не приметив, минует. Тролль - жуткий тугодум. Теория о связи интеллекта с соотношением объема мозга к массе тела здесь верна на сто процентов, да и физиогномика тоже.

 

Рыло троллье широкое и недалекое. Узкий лоб едва вмещает пару глубоких морщин над козырьком пудовых надбровных дуг. Маленькие глазки под ними все время по сторонам шарят - ищут, что пожрать. Эффективная утилизационная машина. Серая туша с превеликим удовольствием поедает не только живую органику, но и дерево, пластик, резину, тряпки, старательно засовывает в пасть гардину с ошметками штор.

 

Товарищ мой нечаянный, тем временем, пребывает в пограничном состоянии: то со мной угрюмо переглядывается, то проваливается в забытье. А гад ненасытный за стеной столуется долго, около часа: брюхо большое, а глаза завидущие. Подъев, наконец, доступное меню, тролль обиженно рычит и, громко топая, удаляется. Привожу покалеченного в чувство, тот стонет и ругается почем зря, но мне не до реверансов - час попусту потерял. Взваливаю хромоножку на горб и боевым верблюдом штурмую высоту. Наездник хоть и костляв, но тяжел, и по мере подъема над уровнем моря силы гравитации стимулируют фантазию. Я к слову «ступеньки» синонимов триста подобрал, жаль в приличной компании похвастать полнотой подобного лексикона нельзя.

 

Сизиф из меня получился знатный, злой и потный. Пока аборигена до апартаментов дотащил, взмок, ноги отнялись и спину разогнуть не могу. Клюку мне, клюку! И краюшку хлеба бы не помешало. Желудок о себе уже давно напоминает - до покорения лестницы с грузом на горбу я его позывы еще держал под контролем, но энергозапас совсем истощился. Чем, интересно, найденыш питается? Путниками случайными? А ну как в холку вцепится или яремную вену перекусит?

 

Квартира усыпана пустыми упаковками от сухой детской смеси. Картонки шуршат под ногами, сыплются в провал. В уцелевшем углу затаился модерновый, но засаленный диван, под потолком ветер качает дизайнерскую люстру, которую чудом удерживает от падения тонкая проводка. Обои дорогущие измазаны чем-то, под упаковками поскрипывает паркет. Вид апартаменты сейчас имеют не ахти, но до Сдвига, похоже, жили здесь припеваючи, не нуждаясь и ни в чем себе не отказывая.

 

- Здесь у нас был зал, - сипит в ухо наездник. В голосе слышится сожаление. – Нам по коридору налево. Там - спальня, а чуть дальше - детские.

 

- Детские? – кряхчу я.

 

- У меня был сын, - угрюмо отвечает он. - Пять лет. И дочь. Ей полгода. Семейный я был.

 

Он замолкает, стоически терпит, когда сгружаю его на вычурную кровать, служившую, очевидно, некогда брачным ложем. Без сил опускаюсь рядом. На стене напротив висит зеркало, и сквозь слой пыли вижу грязную посеревшую небритую физиономию с синяками под глазами. 

 

- Семейный был, - повторяю эхом, только затем, чтобы забить чем-то паузу. Неуютно мне тут, неприятно, и мужик этот в моих глазах уже мертвец. Не выживет он со сломанной ногой.

 

- Не страшно тебе здесь одному?

 

- Это мой дом, - говорит он и, помедлив, добавляет: - Тут среди своих мне легче. Чувствую я их, поверишь, нет? Родное присутствие чувствую.

 

Я опускаю глаза. Ощущение, о котором говорит этот мрачный мужик, очень знакомо. Оно меня чуть с ума не свело, когда я в первые дни после Сдвига ночевал дома, не представляя еще, что делать и куда податься. Иногда до меня доносился голос матери из кухни, говорок младшей сестры в спальне, слышался аромат кофе или ванили. Я вскакивал и бежал на звук, распахивал двери, методично обшаривал комнаты. И ничего, кроме стойкого и необъяснимого чувства присутствия людей, за возвращение к которым отдал бы все, что попросили.

 

Потом появились тени. Они возникали из ниоткуда и таинственным образом исчезали, двигались по стенам, шептались обо мне неразборчиво в коридоре. Одна из них однажды неспешно проследовала мимо меня, и я, почувствовав движение воздуха и легкий флер знакомого парфюма, похолодел, но поспешно списал это на игру фантазии, а чуть позже заметил, что во время моих отлучек кто-то или что-то передвигает предметы в комнатах. Дом, опустевший после Сдвига, продолжал жить своей жизнью, и мне в ней не находилось места.

 

- Спасибо, что дотащил, - говорит мужик, выдирая меня из трясины липких воспоминаний. - Чем мне тебя отблагодарить? 

 

- Мне бы подкрепиться плотно, - язвлю я, но мужик не обижается и показывает на купейный шкаф. Послушно открываю, а в нем («Япона мама, дайте две!») половина полок забита коробками молочной смеси для малышни. Спасеныш мой никак детский сад обнес, а я его на горбу тащил.

 

- На первом этаже магазинчик был детский, - поясняет мужик, верно истолковав выражение моего вытянутого лица. Протягиваю ему пачку. Он отворачивается – видеть, мол, уже не могу, а я торопливо вскрываю упаковку и давлюсь смесью, откашливаясь, когда с непривычки мелкий как тальк порошок попадает со вдохом не в то горло. Найденыш все это время лежит молча и смотрит в потолок, не мигая, и кажется, что пока я набиваю пузо, он дал дуба, но грудь страдальца мерно вздымается.

 

Когда слюна заканчивается и разбавлять питательный порошок во рту не чем, тщательно запаковываю упаковку и прячу за пазуху. Коробочка больше чем наполовину полна, я же сыт (забытое ощущение, однако!), за что полон искренней благодарности. 

 

- Мне пора, - говорю. Мужик переводит с потолка невидящий взгляд. Он словно и забыл обо мне, пока я голос не подал.

 

- Мне пора, - повторяю. Тон у меня, будто не в известность его ставлю, а извиняюсь за что-то. – Обороняться есть чем?

 

Калечный шарит рукой под подушкой и вытаскивает на свет солидных размеров пистолет. То ли Desert Eagle, то ли Маузер или что-то схожее – в подобных тонкостях не разбираюсь, но калибр внушает уважение.

 

- Я за тобой вернусь, - обещаю. – Людей приведу, перенесем тебя. 

 

Он отрешенно машет рукой. Я закрываю дверь квартиры и спускаюсь по лестнице. На уровне второго этажа слышу выстрел. Возвращаться не за кем, а я ведь даже не спросил, как его зовут. На секунду замираю, размышляя, не забрать ли пистолет. Лишний ствол помехой не будет, но, полагаю, лучше срочно уносить ноги. Ба-бах, прокатившись громко по двору, обязательно привлечет чье-либо внимание и, чую, интерес к источнику шума вызван будет не простым любопытством.

 

Слетев по лестнице в лучших традициях слалома, сканирую двор, готовясь пальнуть в любую неприятность. Путь свободен, и я, святая простота, выбираюсь наружу, чтобы дать стрекача, но из-за угла слышится «грум-м-м, грум-м-м, грум-м-м-м». Навстречу выкатывается давешний тролль и видит перед собой растерянного от неожиданной смены обстоятельств мелкого идиота с пукалкой в руках. Идиот с перепугу всаживает в годзиллу полобоймы, а потом мечется, вереща, в ограниченном пространстве в поисках убежища.

 

Будь я троллем, живот со смеху бы надорвал. Но я не тролль, и мне отнюдь не весело. Бежать бессмысленно – толстяк меня нагонит. Единственное мое преимущество – маневренность, поскольку противник неповоротлив. Вопрос в том, насколько быстро тролль сможет загнать меня в угол. Радует пока только одно: бесы пошустрее и помельче соседства тролля сторонятся, поскольку прожорливому дуралею все равно, что в пасть бросать. Она у него с вагон, и уж если в нее попал, пробивай билет в одно направление.

 

Тролль, впрочем, бросается за мной не сразу. Понимает, гад, что деваться мне некуда, и потому не торопится. Рот вожделенно раскрыл, слюна капает, но времени у него – вечность. Горгульи, слетающиеся на развалины военного лагеря неподалеку, за одну тушку связываться с гигантом не станут.

 

Пячусь и, споткнувшись, сажусь на чугунную крышку канализационного люка, едва выступающую над асфальтом. Резкая боль в копчике – неплохой стимулятор, а главное – верный указатель направления эвакуации. Подо мной – подземный туннель, в который верзила не поместится. Слава муниципалитету!

 

Открывайся, зараза! Крышка подается, когда тролль совсем близко, и чувствуется исходящая от него вонь, против которой миазмы канализации, куда ныряю солдатиком, кажутся досадной, но не раздражающей мелочью. Гигант ревет, рвет и мечет над открытым люком, с трудом просовывает лапу в вертикальную шахту, выдирает с корнями металлическую лестницу, по которой я съехал вниз, но сам протиснуться в дыру не может. Остался дуболом неповоротливый без десерта, так ему и надо. На блюдечко с голубой каемочкой меня за здорово живешь не возложишь. Ищи, козел, другую закусь.

 

Экстаз быстро сходит на нет вместе с адреналином. Единственный источник света в тоннеле, куда я на радостях плюхнулся, - только открытый люк. Ни спичек, ни фонаря у меня нет. Передвигаться придется наощупь, ведя рукой по влажной холодной стене, пока не наткнусь на лестницу наверх. Если повезет, мне не придется блуждать вечно. Вечность в кромешной тьме страшнее тролля сверху. Мой кошмар продолжает преследовать меня наяву.

 

Выбрав сторону, которая уводит от развалины с братской могилой вояк, я зашлепал по зловонному ручейку с твердым намерением выбраться отсюда в ближайшем же квартале. Канализация, нетрудно догадаться, вовсе не предел мечтаний, и место, следует полагать, не самое безопасное. Ребята в убежище рассказывали, что после Сдвига сеть подземных переходов и туннелей разрослась гораздо дальше прежних границ, в ней открылись новые штольни и появились новые формы жизни, и духом не догадывающиеся о вегетарианстве. Рассказчики любят сильно преувеличивать, но оптимизма эта истина не прибавляла. Чтобы отвлечься и хоть как-то сориентироваться в пространстве, я стал считать шаги. 

 

Средняя длина шага взрослого мужчины - восемьдесят сантиметров, а в хоть-глаз-выколи – значительно меньше. Не думаю, что я переставлял ноги дальше, чем на полметра. Десять шагов – пять метров, двадцать шагов – десять. Мне нужно удалиться от люка с громилой шагов на триста: этого будет достаточно для компромисса между инстинктом самосохранения, заставившим сигануть в канализацию, и драгоценным психическим здоровьем. 

 

Пятка-носок, пятка-носок, шлеп-шлеп-шлеп. Триста шагов пройдены, но где же лестница! Где эта чертова лестница?! Когда приступ паники едва не разворачивает назад, пальцы цепляют металл, ощупывают рифленую арматуру ступенек, шершавые от ржи уголки. Выход! Там наверху ждет свет, который смоет с меня грязные сгустки мрака, налипшего в темном, черном, мрачном тоннеле! Лезу вверх и едва не кричу от радости, когда в глазах взрываются праздничным салютом искры – я на полном ходу бодаю макушкой крышку люка. 

 

Почему я не сделал так в давешнем сне, чтобы уйти от преследования того, что выдавало себя за меня? Или я до сих пор сплю, и весь этот кошмар – не реален? Эй! Хоть кто-нибудь, потрясите за плечо! Разбудите меня! Пожалуйста! Я хочу проснуться, слышите?! Я хочу проснуться!

 в багрянце.jpg   24,8К   0 Количество загрузок:

[Fertes]

Пока рассказывались истории, ночь перевалила за полночь. Стало ясно видно звёздное небо со всей своей будней жизнью: пульсирующим мерцанием звёзд, где-то в атмосферных слоях медленно летел к земле метеорит. Столкнувшись с невидимой преградой, он рассыпался искрами, одна из них, словно бы просеянная через небесное решето, стала падать дальше, оставив своих сестер-искр вверху. Но и она спустя мгновения стала тускнуть: небо заволокло тучами и следить за остатком кометы стало невозможно.

 

- О-омин. Могли бы покороче что рассказать, - проворчал Расул, возблагодарив Аллаха за окончание пытки прохладным влажным ветром.

Окончание истории Джаста и сам, подзамерзнув в легком сюртуке, сопровождал зубовной дробью. О дрожащей Лестаде нечего и говорить.

Дверь между тем распахнулась, помня об уговоре: одна история – один пропуск.

 

- Надеюсь, на этом испытания закончены, и Фертес не приготовила нам ещё чего-нибудь аналогичного? – проворчала Лестада, проходя мимо посторонившегося Джасты.

- Например, лабиринт, - подсказал Джаста.

- Или битву с шайтанами, - думая о своем и перебирая четки, Расул последовал за новыми знакомыми.

 

Прошло некоторое время, тучи во тьме сгущались, запахло электричеством. Над Замком щелкнул разряд молнии, едва не попав в диван у входа, за ним (разрядом) последовал ещё один. Внезапно темноту разрезала вспышка и о землю бухнулось нечто большое, поднялось в полный рост и отряхнуло одежду:

- Ну, любезный Скирлин, в этот раз всё прошло лучше, чем я ожидал, - сказал неизвестно кому новый гость.

 скирлин.jpg   21,75К   0 Количество загрузок:

[Fertes]

Господин Шварц не понял, кому обращалась данная реплика, да и не успел ничего подумать, как за следующим разрядом молнии во дворе оказался ещё один молодой человек.

 

- Никольский, это вы? – спросил Первый молниеносный гость.

 

- Слава Богу, нет, - насмешливо поклонился Второй. – Вам, вероятно, звездная пыль в глаза попала, любезный Скирлин.

 

- О, щи-ит, ну конечно же! – тот, кого назвали Скирлином, протянул руку, - Прошу прощения. На радостях, что снова вырвался из ада, попутал все. Сначала полетел в Райтельбург, а оттуда портал меня сюда перенаправил. Милейший Бензин, знаю, знаю, что вы ничего крепче компота в рот не берете, однако ж, предлагаю вам на брудершафт. Целую вечность не виделись, знаете ли!

 

Второй молодой человек по имени Бензин пожал руку знакомому:

- Для начала стоит войти, не находите это условие разумным, любезный Скирлин?

 саша ханин.jpg   15,01К   0 Количество загрузок:

[Fertes]

- Да-да, разумеется! Вы чертовски правы! Войдемте ж!

 

Однако у двери их ждало разочарование, которое пару часов назад испытали первые гости, Лестада, Джаста и Расул.

- Вечно этот пионерский юмор Фертес, - хмыкнул Бензин,- даже не знаю, что и рассказать…

 

-Хр-р-р! – вдруг раздался чей-то заливистый храп рядом, Бензин со Скирлином вздрогнули: на диване спал какой-то человек.

 

- Розовый Ганс? – спросил Скирлин.

 

- Нет, это кто-то другой, - пригляделся Бензин, - совсем не розовый…

 

- А-а-м, джинды! – метался во сне спящий и не мог проснуться.

 

- Проклятый, не? – Скирлин потряс спящего за плечо, но мужчина никак не мог проснуться.

 

Бензин наклонился, всматриваясь:

- Со мной такое же было… Я, бывало, путешествовал из сна в сон, никак не мог проснуться…

 

Рассказ Бензина

Пробудись!

 

Года два-три назад я умер в доме, где жило много людей, или наоборот. Квартира, помню это была квартира на четвертом или пятом этаже, на четвертом этаже, если быть точнее.

 

Помню, был не вечер и не ночь, но и не день и не утро. Шерстяной, плотный воздух придавил меня к земле, я лежал на полу в зале. Я чувствовал, что мне и не хорошо и не плохо, а как-то никак, если есть такое состояние - то оно было моим состоянием в тот час, в ту пору. 

 

Я жил один, словно в пещере. Иногда приходили гости: новые друзья, знакомые или кто-то из родных. Но уже несколько дней я был только один. Ходил по квартире, что-то делал, что-то говорил, устал и прилёг. Просто лежал на животе, раскинув руки, посреди комнаты. Тело медленно наполнялось свинцом, я не мог встать, доползти до кровати. Вдруг в дверь позвонили, потом постучали. Или же просто постучали, а звонок мне послышался. Я встал, ничего не соображая прошаркал в прихожую. Коридор маленький, я быстро оказался у двери, спросил - никакого ответа. Кто-то за дверью явно был, но не издавал ни звука.

 

Что-то странное было с дверью, я долго смотрел на дверную ручку, не повернётся ли она. И что-то заставило меня отойти от неё. Внутри меня стало проясняться, я стал думать, появилось какое-то подозрение, что здесь что-то не так. Осмотрелся, всё было на своём месте, прошёл в одну комнату, в другую, посмотрел в зеркало: я. В дверь снова постучали.

 

Проснулся на полу. О боже мой, я спал, мне это приснилось. От неловкости, что заснул почти на голом полу, я заторопился, выругав себя побежал открывать. Там была женщина.

 

Провал в памяти. Я не могу вспомнить, что было потом, что эта была за женщина, была ли это женщина, что она делала, зачем пришла, как выглядела. Я уже забыл, я этого не помню. Я расскажу, что помню.

 

Несколько минут спустя, в человеческом мире - это где-то тридцать пять - сорок минут, я сидел в каморке, в кладовке, но мне хочется называть её каморкой. Горел слабый свет от лампочки. Я разговаривал с домовым. Наконец-то я увидел его, он чем-то был похож на Чебурашку. Мы с ним долго разговаривали. Так вот где ты живешь - подумал я про себя. Чебурашка, барабашка или домовой, по словам бывших хозяев, был добрым существом, он оберегал их. Но иногда мог и пошалить, если оставляли на ночь грязную посуду, например. Тогда он шумел и пугал, переставлял предметы в квартире. Не знаю, сколько я просидел там с ним в этой каморке, казалось, что прошла неделя, а я всё с ним говорю и говорю. И он что-то пищит мне в ответ. И опять это подозрение, это чувство внутри.

 

Чёрный шерстяной комок выскочил попискивая из кладовки и покатился куда-то в сторону кухни. В голове прояснялось. Это - сон. Облегчение и в то же время понимание того, что надо скорее просыпаться.

 

***

 

Мне раньше снились подобные сны. Я жил в таких снах, думал, всё чувствовал, осознавал, это крайне странное ощущение - находиться в своём сне. Было даже забавно поначалу: угадывай, явь это или всё же сон. Как своеобразная игра. Кубик-рубик.

 

Проблема всегда была в том, чтобы проснуться. Я бродил по квартире во сне, заходил в комнаты, все предметы были осязаемы. В прошлый раз, давно это было, меня такой сон сильно напугал. После десятого "сна во сне", или просыпаний во снах, уже чуть-чуть начал сходить с ума. Мне казалось, что вот наконец проснулся, и вдруг комнатная дверь начинала сама по себе открываться и закрываться с невероятной быстротой, "хлопать". Либо дома не оказывалось людей, которые были, куда-то все испарялись. Я ходил по комнатам, прыгал на пустой диван, сообразив, что от удара могу проснуться, причинял себе боль, мне было всё равно, что могу пораниться в реальности, лишь бы проснуться. Морок мне уже надоедал. И я просыпался в кровати, лежал ошеломленный, размышляя о том, что со мной произошло.

Через некоторое время замечал на стене силуэты каких-то существ, слышал их перешептывания.

И снова и снова просыпался в кровати.

 

***

 

На сей раз мне не повезло, я заснул на полу, лицом вниз, и как минимум насморк мне был обеспечен.

Пытался, пробовал себя разбудить и оказывался на полу.

 

Пошёл в коридор, начал чинить электросчётчик. Глухие, медленные удары. На кухне за столом сидел электрик с мамой. Они оба посмотрели на меня. Дверь, шерстяной комок, мама, электрик, я задыхался.

 

***

 

Сейчас я могу вспомнить, как я проснулся в прошлый первый раз. После того, как увидел этих говорящих существ у изголовья, существ муравьиного вида, их силуэт на стене, я пришёл в такое отчаяние, что начал молиться. Молитва состояла из одного слова, одного имени.  И оно сработало.

 

Серый свет. Это свет реальности. Комната была той же, но она окрашивалась в более серый тон. Я глубоко дышал и приходил в себя, рассматривал осторожно комнату, шкаф, стены. Человечков-муравьев не было. Мои чувства прояснялись, начинал слышать реальные шумы из улицы, голоса из соседних домов, собственное сбивчивое дыхание, гул внутреннего кровообращения, постепенную размеренность звуков.

 

***

 

Смотрю на маму с высоты потолка.

 

Сижу в кладовке с барабашкой.

 

Стуки сотрясают дверь.

 

Высокая женщина.

 

Провал.

 

Поднимаю голову и вижу свет из балкона. Меня охватывает чувство какого-то просветления. Охватывает, захлёстывает. Я знаю, знаю, что я сделаю. Чувствую безмерную почти детскую радость, воодушевление, подъём.

 

Я освобожусь. Освобожусь, освобожусь, вот он - выход. Дневной, очень реальный свет меня тянет к себе из мрака комнаты. Я решительно иду, голубые створки отворяются, перевешиваюсь с балкона и … предвкушение полёта, приближение счастья.

 

 

***

 

Стук в дверь.

 

Открываю глаза в полной темени.

Комната поначалу абсолютно тёмная, но постепенно из окна балкона пробиваются огни звёзд и уличных фонарей. Я со страхом ожидаю, что в дверь постучат.

Через минуту иду на кухню и ставлю чайник.

 

Прикрепленные файлы

•  1392-sestrichka-iz-bioshock.jpg   48,21К   0 Количество загрузок:

[Fertes]

Пока Бензин рассказывал свою историю, человек на диване все метался и не мог проснуться. И все бормотал: "Отражения! Отражения!"

 

- Это его Албарсты беспокоит, - почесал подбородок задумчиво Скирлин, - воды бы сюда...

- Думаешь? - не сомневаясь, а больше для риторического вопроса, сказал Бензин.

- Конечно, все признаки...

 

Рассказ Скирлина

 

Первая встреча

 

Мне было 13 лет. Отец в те выходные уехал куда-то по семейным делам, дома оставались только мы втроем - мама, младшая сестра и я. Старшие к тому времени уже были женаты/замужем. День прошел как обычно - в играх и помощи матери по дому. К вечеру, усталые, посмотрев безликую голливудскую комедию, решили идти на боковую. Мать предложила одной из нас спать в родительской спальне, но это означало, что другой нужно будет спать одной. Из солидарности (а может быть и страха передо мной), младшая сестра отказалась от предложения. Тушим свет по всему дому, засыпаем...

 

Что-то заставляет меня открыть глаза. Я лежу на правом боку, рядом спит сестра. В окно заглядывает бесстрастная луна сквозь прозрачный тюль. Я чувствую, что в комнате есть кто-то еще кроме нас - спиной чувствую это. Пытаюсь поменять положение и обернуться, посмотреть кто это - но в этот миг понимаю, что не могу двинуться. Я полностью парализована. 

 

Ощущение чьего-то присутствия усиливается и проясняется - их трое. Я чувствую странное тепло, исходящее от них - тепло льда. Сердце замерло, но бешено работает мозг - я понимаю, что мне жизненно важно перевернуться на кровати и посмотреть на них. Я должна знать что или кто это. 

 

Я напрягаю все свои мышцы, но не могу пошевелить и пальцем. Затем я начинаю громко будить сестру, но она будто не слышит. Даже мой крик не может разбудить ее. В панике я снова возвращаюсь к попыткам хоть как-то изменить свое положение, и в этот раз у меня получается - одним движением я переворачиваюсь на спину перед тем как меня снова схватывает абсолютный паралич. Но я уже могу видеть боковым зрением! 

 

Слева от меня в высоте метра от пола парят три зеленых светящихся шара, образующих треугольник. Я чувствую какое-то намерение с их стороны, но не могу понять его значения. Оно не злое, но и не доброе. Холодное и чужеродное. Иное. 

 

Я все еще парализована и понимаю, что со мной может произойти что угодно. Сестра все так же не слышит моих криков, попыток двинуться. Спит мирным сном под тошнотворным светом луны, мертвым, превращающим знакомые очертания комнаты в декорации для жутковатого фильма. Боковым зрением я улавливаю едва заметное движение шаров - они приближаются ко мне. 

 

Но страшны не они - страшен мой паралич, который электрическими токами захватил и мой мозг. Я чувствую каждую его извилину, каждую долю, охваченные диким напряжением - я все еще пытаюсь двинуть хоть одной мышцей. 

 

Мне становится холодно, арктически холодно - шары уже в тридцати сантиметрах от меня. Мозг готов взорваться, но в этот миг у меня наконец получается дернуть пальцем правой руки-- монтаж [CUT!] - что-то заставляет меня открыть глаза:

 

Я лежу на правом боку. В окно заглядывает бескровная луна сквозь призрачный тюль. В комнате я одна - сестры нет. В животном ужасе я вскакиваю с кровати, смотрю вокруг - никого, темно, тихо. Дрожа от страха я пробираюсь сквозь черный коридор в родительскую спальню. Там мама, а рядом с ней - предательница-сестра. Обе мирно спят. Чуть не плача от пережитого, я залезаю под одеяло, обнимаю маму, согреваюсь - и засыпаю. 

 

Так состоялась моя первая встреча с "албарсты", который в нашей семье приходит только к девушкам/женщинам. Наверное, он посчитал, что я уже подросла. С тех пор я так привыкла к его регулярным приходам, что иногда даже ждала этих встреч на границе между явью и сном. Мне нравилось чувствовать напряжение в мозгу - а попытки пошевелить пальцем во время паралича превратились для меня в спорт. Года через два мне это стало удаваться настолько быстро, что еще через полгода "албарсты" просто забросил меня.

 

 алб.jpg   60,9К   0 Количество загрузок:

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 22 Ноябрь 2014 - 00:55

[Fertes]

- Где взять воду? Спускаться вниз лень? - Скирлин рассматривал плещущийся океан где-то внизу, под скалами.

- Колданем? - спросил Бензин.

- Давай, разомнуться  я не против...

Скирлин с Бензином подняли руки вверх. Некоторое время ничего не происходило. Но затем ветер усилился, где-то далеко громыхнул гром. Начавшее светлеть на востоке небо опять затянулось серым. Над замком сгустились тучи, и закрапал дождь.

 

- Да не на нас же! - с возмущением погрозил кому-то наверху Бензин, и указал пальцем на лежащего на диване, - на него!

 

Крапать перестало. Вдруг громыхнуло, словно ударили по железному листу  - и на спящего выплеснулся сверху поток воды. Незнакомец подскочил, захлебываясь и разом проснувшись:

- Где я?

 

Бензин и Скирлин переглянулись и хором выпалили:

- В Зазеркалье! - и расхохотались своей шутке.

 

Мужчина содрогнулся.

- Я - Бензин, так мне захотелось, - Бензин протянул руку незнакомцу, - а это Скирлин. Откуда и почему - лучше не спрашивать. С кем мы имеем честь разговаривать?

Незнакомец пожал руки, ежась:

- Азмаз-ик я, - икнул, - холодно... Еще и под дождь попал... вот задремал у себя на работе...

 

- Что снилось-то? - с любопытством спросил Скирлин, делая пасы руками, повелевая тучам над замком разойтись.

 

- Отражение...

 

Рассказ Алмаза

 

Отражение

 

Я посреди комнаты. В комнате светло и пусто. Не понимаю, откуда льется свет.  Оглядываюсь. Четыре стены. Обшарпанные и облезлые. Под ногами какой-то мелкий мусор. ..

Не хорошее чувство. Предчувствие? Опасность? Кожей спины ощущаю, что на меня что-то движется… Что-то большое… Злое… Не могу пошевелиться, не могу обернуться, не вымолвить, не крикнуть. В горле пересохло, ком застрявший под ложечкой не может вырваться криком. А Оно надвигается! Стремительно и неумолимо! Уже слышен грохот ног… Не-ет! С неимоверным усилием оборачиваюсь, рыча от напряжения… Меня подбрасывает вверх, как куклу, словно поддетый на бивни слона… Мельтешение перед глазами… Тишина… Стремительное падение и…Ба-бах! – грохаюсь на пол, но тут же вскакиваю…

                Все та же комната. Те же стены. Опасности уже нет. Зеркало. Не большое, грязное. Вглядываюсь в него, в свое отражение… Внезапно лицо мое меняется, начинает пухнуть. Разглаживаются морщины, щеки наполняются, поглощая глаза… рот, проваливается куда-то вниз. От носа остаются две маленькие дырочки… Надавливаю на одну, пытаюсь высморкнуться… Крохотный хоботок вместо ноздри… В ужасе бью по зеркалу и… просыпаюсь.

                                                                      *  *  *

- Оставьте меня уже в покое!!! –  в дикой ярости орал я – Что ж вам всем неймется!!! Что вы от меня все хотите?! Затрахали !!! Одному, бл..дь, одно не нравится, другому -  другое!!!  И всем, бл…дь, я что-то должен!!!

 

 Я был в бешенстве. Планка упала, и от одного неосторожного слова матери, я взорвался, выплескивая накопившуюся желчь, гнев и ярость на окружавшие меня предметы. Ломал все, что попадалось под руку, по мере перемещения из кухни в ванную. Там, вцепившись в раковину умывальника, я кричал в зеркало,  в оскаленную гримасу самого себя, в безудержной злобе:

- Работаешь - не нравится!!! Не работаешь, тоже не нравится!!! Одна ноет, другая канючит… Да, чтож эт такое?!  Вы что, меня извести хотите?! – ударом снес мыльницу, прикрепленную к стене – Бл..дь, когда ж вы все успокоитесь!!!

 

Внезапно появился брат.

- А ты чего приперся?!!! Сначала… – я не закончил, вернее, закончил, уже лежа на полу. Братан мощным апперкотом отправил меня в нокдаун курить бамбук…

 

Когда я встал и глянул в зеркало, на меня смотрело окровавленное, с разорванными крыльями носа, с поплывшими глазами, лицо. Кровь лилась непрестанно…

Меня отвезли в больницу. Пока пожилой  хирург штопал мой многострадальный шнобель, я материл его, как умел, но после его угрозы вообще зашить ноздри, чтоб через рот дышал, я успокоился. А утром… А утром в зеркале на меня смотрела морда  из ночного кошмара…без хоботка, правда, но очень похоже…

 отражения.jpg   28,24К   0 Количество загрузок:

 

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 22 Ноябрь 2014 - 01:13

[Fertes]

Тучи рассеялись над Замком, но вокруг продолжалась облачная жизнь. То ли остатки волшебства продолжали шалить, то ли это было обычным для этой части океана, - Замок то не ведал. Облака приобретали причудливые формы, рассказывая неведомо кому свои истории, еще не написанные, еще не рассказанные, но уже создающиеся где-то выше, на уровне рая.

 

Вот плывет облако, передразнивающее Замок, своими башнями упирающееся в свод. Вот стая мелких вытянутых облаков, шевеля ватными плавниками, устремилась куда-то к темному западному краю, против ветра, следуя собственному небесному течению. Вот облачный пёс разевает пасть, догоняет рыб, таких же ватно условных, как и он сам. А за псом на поводке идет важно человек со странной головой. Если приглядеться, то у него два лица. «Да это же Двуликий Янус!» - восклицает дама на сонном ещё корабле, невесть откуда взявшемся в этих забытых водах. Дама беспрестанно щёлкает фотоаппаратом, запечатлевая движение у небосвода.

 

Облака плывут себе на восток, но облачный пес и человек, нарисовав петлю из шагов, оторвались от белого потока и направились к Замку, спускаясь ниже и ниже. Окажись та дама с фотоаппаратом на острове, заселенным недавно каменным строением почти вплотную к обрывам, получились бы кадры интереснее прежних. Коснувшись почвы, облака загустели, потемнели и обрели вполне себе материальные формы – деву в белом и двуликого джентльмена в белом костюме.

 

- Надеюсь, мы не опоздали, Артез, - дева положила тонкие пальцы на предложенный джентльменом локоть.

- Мадам Шерон, не бойтесь: мой лик, обращённый в прошлое, не заметил следов салюта. Поскольку его видит  лик будущего. Все это подтверждает мою уверенность в том, что мы вовремя.

 

Парочка двинулась к входу, где и была остановлена сварливой головой и скрещенными руками. Впрочем, господин Шварц наслаждался своей властью и поэтому с особым удовольствием объявил своя условие.

- Ах, это так просто! – промолвила белая дама, - сны мне снятся постоянно, потому что я сама – сон.

- Уступаю дорогу даме, - двуликий джентльмен озадаченно почесал нос, - а я следом, пороюсь в своей памяти…

 облачный пес.jpg   12,77К   0 Количество загрузок:

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 28 Ноябрь 2014 - 20:27