Сообщений в теме: 8

[Fertes]

Ванная. Автор: Лестада

 

Ванная 

Электрическое солнце играет на поверхности воды. Тонкие жёлтые змеи хаотично танцуют, сплетаются в клубки, бросаются друг на друга. Если расфокусировать взгляд, то начинает казаться, что в этих рваных движениях можно прозреть будущее. Либо увидеть то, что прежде было сокрыто, а теперь вот оно – всего-то и надо, что зачерпнуть и вглядеться. Но стоит так сделать, как маленькие змеи свиваются уже в новом танце, а крохотные батискафы отпрыгивают от водорослей, что в обилии растут на моей коже, и устремляются вверх. Если посидеть еще немного без движения, то они появятся вновь. Не в моих планах. Не сегодня.

 

Ржавые стены белой пещеры. Чуть ярче у золотого ободка стока. Прозрачная россыпь драгоценной влаги, которой никогда не стать сталактитами. Зато каждый вечер перед тем как погрузиться в этот грот, мне приходится оттирать своды его от слизи, которой так щедро делится мой дед. Проще молча смыть это, чем пытаться перевоспитать его. Длительные нотации в ответ. И все на тему моей неблагодарности и чрезмерного чистоплюйства.

 

Но к этому я привык. Не удивить и не испугать. И уж тем более не заставить исходить тихой завистью, как в случаях приезда старшего брата с семьёй. Раз в год. Летом. Дед, как обычно, живёт в своей комнате. Родители в своей. А ко мне в зал подселяются брат с женой и трое их детей: мальчик, мальчик и девочка. Ночью, когда дети уже спят, брат уединяется с женой в ванной, и я слышу, даже сквозь шум воды, как они постанывают, как он рычит, изливаясь. Потом они выходят - счастливые и разморенные. А я старательно делаю вид, что сплю под дружное сопение моих племянников и племянницы.

 

Я мог тоже жениться и уехать далеко - жить своей жизнью. Но мать говорит, что здесь я нужнее. А батя ей вторит: не факт, что там, на чужбине, я найду работу с моим-то образованием. Мне и здесь нелегко.

В сельской школе, где я работаю вот уже почти двадцать лет учителем музыки, платят гроши. Внешностью и здоровьем Бог вроде не обидел, но тягаться с физруком, пусть и отъевшим авторитет, мне не под силу. Максимум, чего желают одинокие женщины в нашем коллективе - это подкормить меня. Излишне худой, нескладный и косноязычный. Единственное, о чём я могу вдохновенно рассуждать часами, минутами и секундами - это музыка. Мне нравится учить детей слушать её, внимать ей, чувствовать. Я хотел бы разнообразить программу, привнести в неё что-то новое. Но, сомневающийся, год за годом должен разучивать с ними одни и те же песни.

 

...Родительский дом - начало начал,
Ты в жизни моей надежный причал...

 

Зубы сводит. Но не так. Не так, как тело. Не сейчас.

 

Бесцветная. Без вкуса и запаха. Моя жизнь. Золотые змеи, мелькающие на её поверхности. Их не ухватить. Они словно в другом измерении.
Люди. Приходят и уходят. Сменяются лица в коллективе на работе. Остаются самые страшные, старые и злые. Яркие и красивые уплывают. В декрет. Без возврата. И ещё одна. Появилась сегодня. Золотая змея. Новая. Всколыхнувшая желание. Желания. Схватить. Нельзя. Только думать. Мечтать. Хотеть. Страдать. Любить. На расстоянии...

Потоки мутной жизни стекали по мерцавшим стенам белой пещеры; соприкасаясь с горячими водами, превращались в ничто.

[Fertes]

А вёсла у вас есть? Автор: Fotka

 

А вёсла у вас есть?

 

Я прекрасно понимала, что другого случая попасть на Кижи у меня не будет, только вот не люблю я экскурсий…

 

Кижи для меня всегда были где-то там, далеко, где я, возможно, когда-нибудь побываю. И вот сейчас вдруг это «когда-нибудь» стояло рядом в образе Вовки Смирнова, нашего главного, и уговаривало меня туда съездить. За недорого, потому что местные ребята подхалтуривают на собственном катере. Такие у них в Великой Губе ребята: не на мотоциклах гоняют, а на катерах. Почему? А посмотрите на карту Карелии — сплошные леса и озёра. Больше семидесяти тысяч озёр: от крохотных до таких гигантов, как Ладожское и Онежское[1]. Ну, может, и на мотоциклах тоже, конечно, но я не видела. Вот коров — сколько угодно; бродят сами себе: сами на выпас, сами, когда положено, домой возвращаются. Самостоятельные такие. Кстати, пасутся они прямо в воде: забираются по брюхо в озеро и щиплют траву.

 

Конец июля, жара под тридцать градусов. Синяя — в цвет неба — Онега переливается на солнце, и не хочется ни на какой катер, а прямо бы в воду, как эти коровы, забраться и не вылезать. Впрочем, ладно, раз недорого, да еще одного человека не хватает…

 

Катер мне не понравился сразу: старый, с облупившейся краской и с молоденьким «капитаном». К самым сходням подойти не получилось — мешали огромные валуны на дне, — поэтому двое мужиков и капитан по колено в воде с диким скрежетом начали толкать прямо по каменюгам несчастную посудину к берегу.

 

Глядя на весь этот ужас, я утешала себя мыслью, что они, наверно, знают, что делают.

 

Дотолкали. Ну, почти. Чуть ли не на руках перенесли нас с Ленкой и Андрюху с женой Людмилой. Потом с тем же скрежетом спихнули катер на воду. Тот закачался, потом выровнялся.

 

— Правильно сели, — похвалил капитан.

 

Мы переглянулись. Ну да, учитывая наши комплекцию и рост, вес вроде распределился правильно.

 

— А вёсла у вас есть? — спросил Андрюха.

 

Мы привычно заржали: Андрюха, он такой, ему всегда неймётся.

 

— Зачем? — юный командир растерялся буквально на секунду: видимо, пассажиры у него были далеко не первые — насмотрелся. Затем хмыкнул и, перешагивая через наши ноги, двинулся на свое капитанское место.

 

Пока раскочегаривался допотопный подвесной мотор, я начала машинально оглядываться в поисках весел и уперлась взглядом в дыру в обшивке крохотного «салона». Оно, конечно, не в борту, пусть даже и выше ватерлинии, но все равно неуютно. Ладно, главное, чтобы днище было цело.

«Господи, да не самолет же, в конце-то концов! А плавать я умею…»

 

— Между прочим, если чего, на воде долго не продержимся, — будто прочитав мои мысли, снова подал голос Андрюха. — Вода здесь холодная.

Людмила толкнула мужа в бок, мы с Ленкой смолчали — Ленка вообще не болтливая; капитан с ухмылкой разворачивал катер. А дальше… Дальше за кормой синим с белыми барашками — синим по голубому — разошлась вода…

 

Брызги, фонтанчики отраженного солнечного света, ровный гул мотора. Монотонный голос Людмилы, рассказывающей о прошлогодней поездке в Крым. Редкие встречные суденышки, крохотные лесистые островки, островки заброшенных деревень, какой-то вымпел. Сначала я пыталась сфотографировать каждый проносившийся мимо катер, каждый выглядывавший из зелени на далеком берегу домишко, потом просто смотрела. Смолкла и Людмила.

 

Трудно. Трудно городскому жителю вынести подобную красоту. Появилось ощущение нереальности происходящего, и казалось невероятным, что вот-вот покажутся не раз виденные по телевизору и на фотографиях луковицы старинных деревянных церквей. Вот вроде!.. Нет, обычный островок… Наконец, словно из-под воды, начали медленно подниматься купола знаменитой церкви Преображения Господня. При ближайшем рассмотрении стало заметно, что шедевр русского архитектурного зодчества был буквально вздернут на гигантские металлические опоры. Похоже, очередная реставрация.

 

Кижи — остров, однако в первую очередь, музей. Причем не простой, а объект Всемирного наследия ЮНЕСКО, поэтому с пристанью здесь было все в порядке: ни по каким камням перетаскивать катер не пришлось. Спокойно вышли. Договорились с капитаном, что вернемся сюда же через три часа.

 

Первым делом мы направили свои стопы к цивильной части — с сувенирными лавками и кафешками. Народу там было — не протолкнуться! Ещё бы, у причала стоял — плохо в этом разбираюсь — чуть ли не четырхпалубный туристский лайнер. Решив выпить кофе на обратном пути, развернулись к кассам.

 

Билеты нам продали, а вот экскурсовода… Увы! Не полагалось после семи вечера экскурсовода. Однако кассирша не знала нашего Андрюхи — от него просто так не отстанешь. В конце концов, она кому-то позвонила, и вскоре к нам подошел пожилой, но энергичный и очень представительный мужчина:

 

— Я уже садился в свой катер…

 

Ну, я же говорила, вот такие они, карельские жители! Правда я сразу подумала, что катер у нашего экскурсовода наверняка поновее и подороже. Катера я так и не увидела, зато его хозяин оказался далеко не простым экскурсоводом, а одним из тех, кто стоял, что называется, у истоков основания музея. Едва ли не бывший директор. Приехал когда-то сюда, да так и остался. Сейчас от дел уже отошел и только время от времени водил экскурсии. Для своего удовольствия.

 

Нет, я даже и пытаться не буду ничего пересказывать — на Кижи просто надо съездить. Можно даже зимой: на замерзшую Онегу спокойно садятся небольшие самолеты и вертолеты.

 

Спустя часа два с половиной мы распрощались, обменялись визитками и пошли пить кофе. Лайнера у причала уже не было — площадь опустела…

 

Капитан встретил нас, как родных. Даже катер стал будто новее, хотя дыра в обшивке вроде как увеличилась. Это показалось мне плохим предзнаменованием.

 

— Назад доберёмся быстрее!

 

Лучше бы он этого не говорил…

 

Было всё еще очень светло — что вы хотите, Север, белые ночи! И сине-голубая вода Онеги по-прежнему искрилась и переливалась на солнце. Андрюха с Людмилой, перебивая друг друга, рассказывали, как собираются перестроить доставшийся в наследство деревенский дом, когда двигатель вдруг чихнул…

 

Он глох два раза, и дважды его удавалось завести — на третий не получилось. Бросив это безнадежное дело, капитан вытащил мобильник. Пока шли переговоры, катер, который по инерции еще какое-то время двигался вперед, остановился, беспомощно покачался, потом его начало медленно, но верно сносить к берегу.

 

— Ну прямо как в тот раз в Крыму, — обрадовалась Людмила. — Помнишь, Андрюш?

 

— Вот были бы вёсла… — завёл любимую песню Андрюха.

 

— И что? — даже с каким-то интересом вдруг спросил капитан.

 

— Что-что. Доставили бы до места вас и ваш катер всего за… — и «добрый» Андрюха назвал сумму чуть больше той, в которую нам обошелся наём.

 

Мы прыснули — капитан сделал вид, будто юмора не понял. Невыгоден ему такой юмор. Тем более, Андрюха и не совсем шутил. Забыла сказать: он ведь у нас предприниматель — вот уж умеет человек делать деньги.

 

Помолчали. Катер продолжал потихоньку дрейфовать к берегу. Но далеко до него еще было — ой, как далеко. И ветер вдруг поднялся…

Чего сидим? Кого ждем? Уж не ремонтников ли? В ответ на наши вопросы юный капитан лишь загадочно улыбался. Скрытный, однако, оказался мальчик…

 

Наконец, послышался рокот мотора. Никак к нам? Мы встрепенулись и… Сказать, что вскоре подплыл катер — не сказать ничего. Не катер это был, и управлял им не просто парень с загорелым обнаженным торсом. Нет, он словно гарцевал на только что объезженном мустанге! Вот первый парень на деревне — тут уж без ошибки! — приблизился, заглушил мотор, с шиком развернулся и протянул нашему капитану… пластиковую бутыль.

 

— Весла! — заорал Андрюха. — У него есть вёсла!

 

От неожиданности «ковбой» едва не выронил сосуд в озеро.

 

— Не обращайте на него внимания, — махнула рукой Людмила.

 

Оказалось, у нас просто кончилось горючее. Причем не честно выработалось, а попросту вытекло: дырки тут оказались повсюду — не только та, в стене рубки, но и в ржавом бензобаке тоже.

 

— Что делать, выручаем друг друга, — разулыбался капитан, глядя вслед удалявшемуся приятелю.

 

Подняв одно из сидений, он извлек оттуда изрядно попользованный кусок бурого хозяйственного мыла и при помощи этого волшебного средства вмиг произвел (чуть было не сказала «текущий», но на самом-то деле как раз «противотечный») ремонт.

 

Когда спустя минут двадцать мы — уже безо всяких приключений — подошли к родным мосткам, я поймала себя на том, что на сушу совсем не хочется. И Андрюха, перебираясь по каменюгам, ворчал: так ему и не дали погрести.

 

_______________________________________________________________

[1] Ладожское озеро (также Ладога; историческое название Нево) — озеро в Республике Карелия (северный и восточный берега) и Ленинградской области (западный, южный и юго-восточный берега), крупнейшее пресноводное озеро в Европе. Относится к бассейну Балтийского моря Атлантического океана. Площадь озера без островов составляет от 17 900 км² (с островами 18 300 км²); объем водной массы — 838 км³; длина с юга на север — 219 км, наибольшая ширина — 125 км.

 

Онежское озеро (Оне́го, вепс. Änine, карел. Oniegu, финск. Ääninen, Äänisjärvi) — озеро на северо-западе Европейской части Российской Федерации, второй по величине пресноводный водоем в Европе после Ладожского озера. Расположено на территории Республики Карелии, Ленинградской и Вологодской областей. Относится к бассейну Балтийского моря Атлантического океана. Площадь без островов составляет 9 690 км², с островами — 9 720 км²; объем водной массы — 285 км³; длина с юга на север — 245 км, наибольшая ширина — 91,6 км. Средняя глубина — 30 м, максимальная — 127 м.

[Fertes]

Последняя любовь Миши Боцмана. Автор: New Васюки

 

Последняя любовь Миши Боцмана

 

Девушку Миша приметил на второй день командировки. Она работала официанткой в кафе, где он обедал и ужинал. Закусочная располагалась в ста метрах от пляжа и была рассчитана на постояльцев Прасковеевского дома отдыха и «дикарей», снимающих жилье в самой Прасковее, маленькой приморской деревушке.

Нельзя сказать, чтобы Ольга так уж понравилась Боцману. Она была слишком молода — лет восемнадцать-девятнадцать против его сорока пяти, — задумчиво-серьезна и болезненно худа. Миша любил совершенно других женщин. Его жена, смуглая брюнетка, с которой он находился в состоянии вялотекущего развода, отличалась взрывным темпераментом и обладала выразительными формами. От брака с ней у Боцмана были сын-старшеклассник и очень красивая дочь, которая уже два года вместе с супругом жила во Франции. Судя по намерениям молодой пары, Миша совсем скоро мог стать дедом.

Правда, Боцману пришлась по душе русая коса девушки. Кончик ее, перехваченный резинкой, был совсем светлый, цвета золотистой соломы. Каждый раз, когда Ольга, проходя между столиками, пересекала луч света, по волосам пробегали солнечные блики.

— Добрый день. Сегодня у нас борщ из свежей капусты, — это были первые слова, которые Боцман услышал от Ольги.

— Давайте борщ, — несмотря на жару, Миша был голоден, — И на второе что-нибудь.

Он быстро и жадно ел «первое», не ощущая вкуса: мысли о предстоящих переговорах полностью завладели им. Миша приехал спасать сделку, которую провалил коммерческий отдел.

«Нам не поверили, тебе, инженеру до мозга костей, поверят», — настаивал шеф.

Поддавшись на уговоры, Боцман был вынужден заниматься не своим делом: выгадывать, как взять с клиента больше — это вызывало ощущение неправильности происходящего. Миша даже был рад тому, что встреча откладывается. Андрон, владелец Прасковеевского дома отдыха, с которым фирма должна была заключить контракт на установку систем вентиляции, задерживался в городе и должен был появиться только завтра.

Миша успел переговорить с управляющим Фронбергом, но тот ничего не решал.

— Вы инженер, который приехал вчера вечером, — спросила Ольга, когда Боцман, допив чай, достал бумажник.

— Быстро здесь новости распространяются, — он встал, отодвигая стул.

— Это потому что народа не так много. У нас ведь не город, даже отдыхающих узнают в лицо.

Боцман вдруг заметил на крыльях носа и скулах девушки бледные, словно затаившиеся под кожей веснушки, и это показалось ему красивым. Наверное, он слишком долго рассматривал лицо Ольги. Перехватив его взгляд, она насмешливо приподняла брови.

— Так откуда вы? — в ее вопросе не было чувственного интереса, желания поощрить его на знакомство.

Скорее, он был задан для того, чтобы поддержать разговор, и это неожиданно сильно задело Боцмана. Сходясь с женщинами легко и также легко расставаясь, он знал, когда нравится им, а когда нет. Последнее бывало редко; патологическая неприязнь со стороны жены не в счет.

Боцман назвал город; от него до приморской деревушки с красивым именем Прасковея было два часа езды на автомобиле. Так он сюда и добрался.

— У вас там нет моря, — сказала Ольга. — Вы уже купались?

Миша Боцман вдруг почувствовал себя старым: он не только не ходил на пляж, но даже и не думал об этом. Собираясь в Прасковею, он взял все, что нужно, кроме пляжных принадлежностей.

В душевой номера Боцман, обливая мощное тело холодной водой, вспоминал желтый кончик косы, и в голову лезли мысли о тонких, почти невидимых волосках на теле Ольги. Миша набросил на плечи купальный халат, который висел на крючке рядом с полотенцами, и, оставляя мокрые следы на полу, направился на балкон.

С высоты пятого этажа кафе на пляже казалось игрушечным. Под синий тент, натянутый над кирпично-чугунной оградой, заходили поодиночке и семьями, чтобы купить мороженое или пообедать. Чуть дальше трепетали на ветру палатки, в которых продавались сланцы, шляпы, купальники и надувные игрушки.

Море рокотало, обрушивая на галечный берег волну за волной. У причала стояла девятиметровая яхта, на которой, как уже знал Боцман, хозяин дома отдыха выходил рыбачить в открытое море. Над мачтами кружила чайка.

«Не дури, Боцман, — подумал инженер, когда взгляд его вернулся к синему тенту кафе. — У тебя шерсть на груди седая, а она, быть может, еще дитя».

Плавки он все же купил, и сланцы, и огромное с темно-синим дельфином полотенце. Когда, наплававшись вдоволь, просоленный, с приятной усталостью в теле, Боцман возвращался с пляжа, уже темнели ранние южные сумерки. Вдоль дощатой набережной светили похожие на маленькие луны фонари. В кармане льняных брюк лежал гладкий прозрачный камешек, который Миша выловил в море.

— Это обточенное волнами стекло, — сказала Ольга, когда, зайдя в кафе, он дал посмотреть ей находку. — Говорят, такой морской самоцвет приносит удачу.

Девушка улыбнулась широко и радостно, отчего веснушки на скулах разбежались к вискам. Боцману захотелось рассказать ей о том, как недалеко от берега видел двух дельфинов, как, доплыв до буйка, сорвал с него ракушку и после отдал на пляже мальчишкам.

Пиликнул телефон, и на экране высветилась физиономия шефа. Ольга направилась к другим посетителям. Боцман, чувствуя досаду от того, что она ушла, нажал на кнопку приема вызова.

— Завтра, — ответил он на вопрос о том, была ли встреча. — Думаю, получится. Купался.

Боцман сел за освободившийся столик и взял наугад первое попавшееся блюдо. Ему было все равно, что есть. Вечерний бриз чуть заметно шевелил занавес, сквозь который просматривался черный, фантастический по красоте скалистый пейзаж. Мир, утративший в темноте границы, навевал мысли о грозной вечности, равнодушной к человеку.

Сознание Боцмана, отвергавшее любую метафизику, переместилось в кафе, где все было конечно, измеримо, и потому наполнено смыслом: горел свет, негромко работал телевизор, люди спешили взять от гаснущего дня все, что еще могли взять.

За столиком в углу, над которым был укреплена парчовая штора, огромный мужик в пропотевшей тенниске недовольно ковырял вилкой в тарелке, поминутно стирая бумажной салфеткой пот со лба. Отодвинув блюдо, он вдруг закричал:

— Оля! Мясо в пельменях переперченное! Дай воды!

«Местный какой-то», — подумал Боцман и почувствовал неприязнь к потеющему типу.

Ольга вынимала из миксера емкость с молочным коктейлем; рядом стояли десертные стаканы, которые она собиралась наполнить.

— Живее! — в голосе мужика звучало возмущение.

Поставив емкость, она взяла из холодильника бутылку «Аква Минерале» и направилась к беспокойному посетителю. Налив воды, принялась собирать приборы, в том числе и тарелку с пельменями.

— Правильно, — кивнул мужик. — Отдай это на кухню. Кто там сегодня? Иваныч? Пусть попробует, что приготовил. Я зайду после спросить, как оно ему. Кстати, салфетки в держателе заканчиваются.

«Ну, еще бы! Ты же извел их на свой лоб», — Боцман ощутил напряжение в плечевых мышцах.

Ольга скрылась в дверях, ведущих на кухню, а мужик продолжал выражать недовольство:

— Я не пью холодную минералку в жару, ты же знаешь. И принеси все-таки что-нибудь поесть.

Получив пачку бумажных салфеток и новую «Аква Минерале», мужик заставил Ольгу смешать воду из двух разных бутылок. Наконец нужная температура была достигнута, и Ольга получила возможность уйти. Прихватив меню, на котором тип обнаружил жирные отпечатки, она пошла к стойке, где мальчик в матросском костюмчике ждал молочный коктейль. Прозрачные, как вода, глаза девушки скользнули по Боцману, и он увидел в них тщательно скрываемую усталость.

Боцман на дух не переносил свинячество и отдавал себе отчет в том, что иногда оно прячется под фразами, выстроенными без единого грязного слова, чтобы невозможно было придраться, даже если сильно захочешь. Он давно научился воспринимать такие человеческие проявления отстраненно, но сейчас ощутил потребность вмешаться.

— Что? — мужик выкатил бычьи глаза на возникшего перед ним инженера.

Боцман нащупал обточенное волнами стеклышко, совершенно точно зная, как поступит в последующую минуту. Кто-то тронул его за плечо.

— Удачно вы встретились, — прозвучал голос Фронберга, управляющего домом отдыха. — Андрон Александрович, знакомьтесь. Михаил Боцманов, инженер, которого мы ждали. А это владелец дома отдыха «Прасковея». Кстати, кафе тоже принадлежит ему. А как здесь кормят!

— Вы еще ухи не пробовали, — произнес Андрон, обращаясь к Мише. — Любите рыбалку?

Он привстал и протянул Боцману руку. Пожимая потную ладонь, Миша ощутил кисловатый привкус на языке, словно съел что-то гадкое. Пришло осознание того, что переговоры, которые он не хотел проводить, неизбежны, заключать сделку придется с человеком, вызывающим отторжение. А то, что он вынужден предлагать Андрону грабительский вариант, делало ситуацию еще неприятней.

«Жаль, что Фронберг не пришел на пять минут позже», — Боцман выпустил морской камешек, который тут же потерялся в складках кармана.

На Ольгу Боцман старался не смотреть и очень обрадовался, когда спустя час ее смена закончилась. Столик обслуживал смуглявый официант.

Остаток ночи Боцман провел без сна. Он курил прямо в номере и слушал, как рокочут волны. Морю было плевать на Мишины проблемы, оно просто было. Боцман думал о том, что в таком бездумном существовании больше правды и красоты, чем в его, Мишиной, жизни.

Рядом с этими мыслями, словно луна в облаках, плыл образ светловолосой Ольги.

«Поздно, хотя бы лет пять назад», — вдруг произнес Боцман.

Если бы кто-нибудь спросил, для чего поздно, вряд ли бы Миша смог ответить. Он лишь чувствовал, что упускает нечто важное.

Утром зазвонил телефон; приложив трубку к уху, Боцман услышал голос шефа:

— Говорят, у тебя все на мази с Андроном. Договор у нас в кармане.

— Кто говорит? — Боцман сел на кровати.

— Да, Фронберг же… Он процент со сделки имеет. Не зря я тебя, Боцман, отправил к ним. Есть в тебе нечто такое, что заставляет людей верить твоим словам. Ладно, я отвлекся. Если этот жиртрест будет звать тебя порыбачить на своей яхте, съезди. Он любит похвалиться. Командировочные я оплачу.

— Иди в жопу, — сказал Боцман.

— Что? — удивленно прозвучало в трубке.

— Договор прихвати, — повторил Миша и нажал «отбой».

Через час Боцман, умытый и выбритый, вошел в кафе. Пластиковые столы, еще влажные после утренней уборки, отражали солнце. Занавески были подняты, и от этого зал казался особенно просторным. Вчерашний фантастически-черный пейзаж превратился в земной.

Андрон, сидя под парчовым балдахином, пил кофе. Он обильно потел, хотя воздух еще не успел нагреться и здесь, вблизи моря, был особенно свежим.

Ольга звенела стаканами за барной стойкой. Светло-русая коса, подчиняясь движениям хозяйки, подрагивала на плече. Увидев девушку, Боцман ощутил в районе солнечного сплетения странное движение, почти радостное, если бы не мысль о том, что он куда-то опоздал.

Андрон вытащил из держателя две салфетки и промокнул шею.

— Оля! Отнеси завтрак Иванычу! Если это омлет, то я — Роберт де Ниро, — крикнул он. — Шевелись давай. Скоро посетители пойдут.

Девушка обогнула стойку и подхватила порционную сковороду, на которой дымилось посыпанное свежей зеленью блюдо. Мимо Боцмана, она шла, не поднимая головы. Ее поникший взгляд послужил толчком для последующего Мишиного поступка. Забрав у Ольги посудину, Боцман произнес:

— Уходи отсюда прямо сейчас, никогда не возвращайся. Даже если в вашей Прасковее больше негде работать.

Девушка залилась болезненным румянцем. Повесив фартук на стойку, она спешно скрылась в дверях, откуда всегда выносила подносы с заказами.

— Ты что делаешь, обезьяна? — сказал Боцман. — Ты же на человека давно не похож!

— Что такое? — взвизгнул Андрон.

— Твой завтрак, Роберто, — Миша поставил омлет на стол.

Выйдя из кафе, Боцман отправился на поиски Ольги. Покинуть Прасковею мешало странное чувство, связанное с девушкой. За миг до того, как Миша увидел Ольгу, он понял, чтобы избавиться от этого чувства, он должен спросить ее: «Поедешь?» Вопрос пришел внезапно и был чем-то вроде глотка свежего воздуха.

Ольга тихо плакала на заднем дворе, сидя на пустом деревянном ящике. Парнишка, который возил на старом фургоне продукты, неловко обнимал ее за плечи.

Боцман остановился, не зная, как поступить. Ольга убрала с лица прядь волос и взглянула на приятеля. Бледные, как северные озера глаза, светились такой нежностью, что сразу стало ясно: никуда она не поедет и все у нее будет хорошо.

Стараясь не привлекать внимание, Миша вернулся за угол и оттуда, громко насвистывая, направился к морю. Он хотел искупаться перед тем, как сядет в машину и рванет домой.

Стоя на берегу, он забросил в воду отполированный кусочек стекла. Может быть, сегодня волны вынесут его обратно на берег и кто-нибудь поднимет его.

«Наворотил дел, ловелас», — Боцману стало смешно; в кои-то веки почувствовал что-то настоящее, и на тебе — не нужен.

По пляжу, загребая сланцами гальку, ковылял Андрон. Он сел подальше от волнореза, чтобы остаться сухим. В нагрудном кармане тенниски белели бумажные салфетки. Андрон протянул пару штук Боцману и сказал:

— Лучше купаться в открытом море. Хочешь, поплыли на яхте?

Боцман уклонился от морской пены, взлетающей фонтаном, и покачал головой. Андрон немного помолчал и спросил, отдуваясь, его мучила одышка:

— Я, правда, похож на обезьяну?

Чайка, парящая над волнами, с криком упала вниз. Миша проводил ее взглядом и, обернувшись, заглянул в слезящиеся от солнца глаза Андрона. На душе у Боцмана было спокойно и светло.

[Fertes]

Притон. Автор: Артез Батырканов

 

Притон.

 

"Судебный процесс, по нашумевшему делу Яна Бата сегодня закончился. Суд признал Яна виновным - в тринадцати убийствах при ограблении, плюс незаконное хранение оружия, а так же распространение и хранение тяжёлых наркотических веществ. Ян сядет за решётку сроком в 60 лет, в сверхзащищённую тюрьму для особо опасных преступников - Алькатрас. Решение суда пришло в исполнение сегодня, после суда, и Яна уже перевозят в тюрьму."

- Что за неприятный голос у этой девушки, - проговорил Ян сидя в машине полиции. - Можно переключить радиоканал?

- Может тебе ещё ТВ включить? - с недоумением произнес полицейский за рулём.

Они проехали несколько кварталов и свернули на шоссе которое ведет прямо в аэропорт. Погода нынче не радовала, да и наручники сильно сжимали запястья и причиняли боль, но Яну нет смысла жаловаться.  Ведь он, по решению суда, виновен. И оспорить это решение никак нельзя.

Меня зовут Ян, и это моя история.

По прибытию в аэропорт, меня погрузили в вертолет, будто мешок картошки, и мы полетели над городом. Перевозят в тюрьму на вертолете, да я как президент!. Вид внизу менялся очень плавно, город переходил в равнины, равнины в горы, а горы в море. Без дозаправки мы добрались до моего нового дома.  С высоты птичьего полета было видно сразу: сбежать отсюда - не вариант. Что ж, будем привыкать.

Встретили меня очень радужно, сам начальник тюрьмы пришел посмотреть на меня, и своих приспешников захватил. Два офицера стояли за ним, как две колонны, в стиле барокко. Оба были здоровыми и устрашающе выглядели.

- Меня зовут Мэтью Бэйл, добро пожаловать в Алькатрас! - с этими словами он раскинул руки и утонул в своей широченной улыбке. Те двое, что стояли позади этого Мэтью, даже звука не издали и не двинулись. - Можешь чувствовать себя как дома.

- Сэр, мы официально передаём вам Яна Бата. Рады сотрудничать, сэр! - полицейский отдал честь, развернулся и ушёл прочь. Что за нелепая картина...

Мне приказали отдать все свои вещи в приёмную, и идти на чистку. Чистка - это ритуал посвящения, и рассказывать о нем мне не особо хочется.

После чистки меня провели в мою камеру, я буду называть её моей комнатой. Мне в этой комнате жить еще 60 лет, если захочу, назову эту комнату замком, или резиденцией. Я могу это сделать.

Путь с чистки до комнаты был долгий. Заключённые-соседи просто орали что-то непонятное и стучали по решётками своих дверей.

- Камера номер 266, - одна из колонн заговорила, удивительно!

Я прошел в свою комнату, за мной заперли дверь.

Четыре стены, одно окошко в решётках, оно естественно расположено выше моего роста, намного. Одна койка. Полка для книг. Унитаз. Раковина. Стол, стул, кружка. Люкс какой-то.

День 1.

Первый день в тюрьме. Это волнительно настолько же, как поход в первый класс, первый секс, или же когда ты в первый раз принимаешь наркотики - ты и понятия не имеешь что с тобой будет. Колонна, что вчера проводила меня до моей комнаты прокричала "На выход!", и двери наши открылись, одновременно, у всех. Давайте назовем колонну Джек, Джек следил за всеми со второго этажа. Поток людей вытекал в дверь, и я подался этому течению.

Солнце! После ночи на жесткой и холодной койке, луч солнца - как хорошая и здоровая пища. Кстати о пище, я проголодался. Но сейчас время прогулки и уходить с неё нельзя.

В середине дня, ко мне подошел парень и спросил:

- Ян Бат?

Я смотрел на него с непониманием на лице.

- Здесь вести очень быстро распространяются, меня зовут Тедди.

Я не обращал внимания на этого парня, но он всё говорил.

- Меня тут всё зовут Бурый, потому что мое имя - медведь. Ну, думаю ты и так понял это. Так вот о чем я, вчера, когда ты только прибыл к нам, кто-то кому-то проболтался.

- Мне-то что с этого.

- А то, что тобой заинтересовались люди из Другого Мира.

- Другого Мира?

- Ну, эти, сексуальные меньшинства, их тут так кличут. Да и им самим нравится это.

- Геи что ли?

- Ну да, - сделав маленькую паузу, он продолжил. - Видишь во-он того здоровяка и хлюпика рядом? Это Джон и Рудольф, первый как Санта, а второй - ну ты понял, - и Тедди улыбнулся такой широкой улыбкой, что были видны почти все зубы. - Джон главный, все люди из Другого Мира ему подчиняются и почитают. А этот, что курит сигару - Жак Великий, француз, заставляет называть себя так. У него самое тяжкое преступление из всех кто сидит здесь. Он здешняя рок-звезда. Я всех и всё знаю, и всё.

- А откуда ты всё это знаешь? Ну то, что мной заинтересовались, и кто все эти люди, откуда ты знаешь?

- Меня зовут Тедди, я - глаза и уши Алькатраса, - и снова эта улыбка.

Мы пообедали в столовой. Тедди сел рядом и всё время говорил. Еда здесь не очень на вкус, но жаловаться опять же, нет смысла.

День 4.

Сегодня я узнал, что Джека-колонну зовут Марк.

День 10.

Я просидел в карцере. За драку. Этот Джон со своей шайкой из Другого Мира, хотели меня изнасиловать. Джон теперь ходит со сломанным носом и заточенным на меня зубом.

День 11.

Прошло 11 дней с прибытия в этот дом. Хоть я и называю это место своим домом, гостеприимством здесь и не пахнет.

На прогулке я сидел с Тедди, он стал мне как братишка, да и информация никогда не навредит. Как вы уже знаете, Тедди знает всё, абсолютно всё. Откуда у него такие навыки я не знаю.

- Этого зовут Махмуд, бывший террорист. Сел сюда за теракт, убил более сотни людей, опасный тип. А этот - Дэвид - самый старый заключенный, ему 94 года. А так же...

Дэвид смотрел в нашу сторону, толи с интересом, толи с негодованием. Встал и подошел к нам.

- Ты, видать, Ян? - его голос был жёсткий и немного хрипловатый. - Меня зовут Дэвид.

- Я в курсе.

- За что ты здесь сидишь?

- Думаю, раз ты знаешь мое имя, то и за что сижу уже в курсе.

Тут он улыбнулся, и закивал.

- Вести так быстро разлетаются, аж не верится, что на дворе 1959 год, - его улыбка не сходила с лица. – Знаешь, для убийцы, ты слишком мягок. Внешне. А вот наркотики и оружие, в это я верю.

Я смотрел на него снизу, и не понимал, чего он хочет. Моего расположения или дружбы.

День 13.

Не могу уснуть. Шум моря не дает заснуть, вообще. Как все эти люди спят сейчас, не понимаю…

Опять же, можно ли здешний сон, называть сном? Думаю, нет. Но, как вы уже знаете, жаловаться… смысла нет.

День 24.

Я вышел из одиночной камеры. Снова драка, но в этот раз неудачная. К моим 13 убийствам добавили еще одно. Я прикончил Джона.

День 26.

Я не могу уснуть, но не из-за шума моря… меня гнетут мысли о убийстве. Съедают заживо совесть и сомнение, сомнение – что я здесь выживу.

***

На прогулке мы сидели уже втроем: Я, Тедди и Дэвид.

- Знаешь, что такое свобода? – спросил меня Дэвид.

- Свобода, это нечто… ну… - я не знал, что ответить.

- Свобода – это когда ты можешь ходить по улицам, покупать всякое дерьмо, работать где хочешь и жить как хочешь, - ответил Тедди.

- Отчасти это правильный ответ, - Дэвид поправил голос, и продолжил. – Свобода выражается в умении чувствовать это. Вот к примеру я, будучи в самой жопе, на дне притона, казалось бы куда дальше, чувствую себя вполне свободным человеком, нежели те, что находятся в их псевдосвободном мирке. Они ходят где хотят, делают, работают и покупают что хотят, но удовольствия от самого существования не получают. Я же, наоборот, будучи закрытым этими плотными и высокими стенами, вижу несколько часов в день солнце, слышу шум моря и крики чаек. Вот, что делает меня свободным, Тедди. Вот, что значит для меня свобода, Ян.

Он был так вдохновлен своей речью, что заулыбался еще шире и одинокая слеза скатилась по щеке.

Мне было жаль его, но сказанные им слова задели мое сердце. Я начну свободную жизнь с этого дня, сказал я себе. И в подсчете дней больше нет надобности.

Свобода, измеряется не в количестве действий которые ты можешь совершить, она измеряется в чувстве, эквивалентной твоим ощущениям.

Спустя несколько дней я был свободен. Свободен от суеты моих соседей, надзирателей и начальника. На меня не давили стены, не давили потолки, еда не стояла комом в горле. Всё налаживалось, ведь вокруг меня дивный мир, мир в котором есть палящее несколько часов моё лицо солнце, пение чаек и успокаивающий душу шум моря.

Меня зовут Ян Бат, я посередине моря, и Я свободен.

[Fertes]

Пучина совести.

 

Пучина совести.

     Проработав практикующим психотерапевтом почти 4 года, я думаю, что имею право поделиться самым интересным, на мой взгляд, случаем. Трудилась в небольшом городишке, где не случалось чего-то странного или особенного уже ооооочень давно. Почти все жители города приходились друг другу либо родственниками, либо друзьями, либо коллегами, ну или соседями уж точно. В тот период группа,  с которой я работала, состояла из 6 человек. Моей основной задачей было  избавление человека от различных проблем (эмоциональных, личностных, социальных, и т. п.), путем установления глубокого личного контакта с пациентом (часто путем бесед и обсуждений).

 

     Конечно, мы подписывали соответствующие договора о неразглашении, конфиденциальности и оплате, моя любимая часть соглашения. Не буду лукавить, при выборе профессии мной двигало  чувство любопытства, хотелось докопаться до тайн сознания, найти ответы на самые сокровенные вопросы, я считала, что буду спасать души.  Но  со временем, поняла, что получаю удовольствие не от восстановившихся клиентов, не от их душевного равновесия, а от кругленькой суммы, полученной у банкомата.

 

     6 человек – мало, скажете вы, но это отнюдь не так. 6 совершенно разных проблем, кардинально разных сюжетов, страхов и странностей.

     Первой, пришедшей в том месяце девушкой, была А. (не могу разглашать имена, с вашего позволения, заменю первой буквой имени). Она была худощава, бледна и маленького роста. Большая родинка на щеке выглядела комично, особенно при подергивании лица, вызванным очередной порцией слез и истерики. А. относилась к категории людей, которые «делали из мухи слона». Она видела проблемы во всем. Ревела, да, именно ревела, по каждому, как казалось ей, серьезному поводу. По факту, это была лишь неуверенная в себе, потерянная и подавленная родителями молодая женщина. Ее родители с детства всячески ее запугивали и внушали надуманные страхи, потому как боялись с возрастом ее «потерять», отдать в сад, школу, замуж, и потому пугали ее всем чем угодно, преследую лишь одну цель – удержать. Годами «вбивали»  убеждение, что безопасно только рядом с ними и потому девушка училась на дому, не имела друзей и товарищей, и в свои 24 года, оставшись без опеки оных (погибли в автокатастрофе) любое новое событие, вызывало новый поток страхов, слез и истерик. Объявившиеся внезапно новые родственники быстро занялись оформлением наследства, а девчушку отправили мне, дабы не отвлекаться на утешения.

 

     Второй пациент Н., был моим любимым героем. Он страдал паранойей.  Насколько складны и интересны были его рассказы! Многие беллетристы позавидовали бы его таланту описывать события, факты, истории.  Н. отличался нездоровой подозрительностью, склонностью видеть в случайных событиях происки врагов, выстраивать сложные теории заговоров против себя, с сохранением в другом логичности мышления. При паранойе содержание патологических ситуаций часто включает много элементов реальности, формально правдоподобно связанных с  его болезненными представлениями, либо основывается на них. Паранойя является пожизненным хроническим состоянием с периодами обострения и утихания клинических симптомов.

 

     Третий и четвертый пациенты были парой влюбленных, которые ждали апокалипсиса. Они были твердо уверены, что случится великий катаклизм, который истребит часть человечества, но они, непременно выживут. Для себя, собственно, они запасали еду (различные консервы и полуфабрикаты длительного хранения), семена растений, фруктов, овощей (дабы взрастить потом снова флору). Их идеи были абсурдны и утопически. Их родители отчаялись самостоятельно справиться с навалившейся проблемой, и отправили новоиспеченных «людей будущего» ко мне на беседы и лечение. К.и М. были молоды, амбициозны, импульсивны и смелы (надо отдать им должное). Во время длительных монологов, высказывались крайне горячо и упрямо. Приводили сотни причин и убеждали в собственной правоте. Однако, четко назвать причину «конца света» не могли. Их вера была непоколебима и искренна.

 

     Пятой была милая до приторности молодая женщина - Л. Она была «селфи»-маньяком и безудержным шопоголиком. Да-да.  Количество сделанных за день селфи переваливало за 1112 фото. Фиксировалось каждое новое действие, мир ее вращался и существовал, словно только в Инстаграме. Доведенная до крайней точки семья, видела спасение лишь в помощи специалиста. Признаюсь, с ней справляться мне было тяжелей всего. Ее отклонения в психологическом здоровье были проблемой современности. Проблемой новой, но распространенной и тяжелой. Пособий и научных работ на эту тему было мало, и мне приходилось самостоятельно решать многие вопросы и порой действовать и вовсе интуитивно. Здесь нельзя было просто забрать гаджет или выключить доступ к всемирной сети, было важно избавить от недуга, избегая депрессии и прочих негативных реакций личности.

 

     Шестым клиентом был мужчина 43 лет. Он был плотного телосложения, светлокожий брюнет. Он начал ходить из-за прессинга родных и близких. Сам он отрицал наличие своей психологической хвори (о ней я поведаю немного позже). На коллективных заседаниях группы, Р. чаще молчал,  изредка позволял себе комментировать те или иные действия пациентов. И лишь однажды позволил себе публичное выступление. Об этом случае мне и хотелось вам рассказать.

 

     Был жаркий июнь, в открытое окно пахло распустившимися ландышами, раскаленным асфальтом и свежесостриженной травой.  Мы сидели в плотном кругу, на ворсистом ковре. В тот день я предложила высказаться каждому о том, что они планируют сделать этим летом, какие мечты и желания осуществить. Медленно очередь подступала к господину Р. Он был спокоен и непоколебим, впрочем, как и всегда. Свой рассказ мужчина начал неторопливо, мягким и томным вкрадчивым голосом.

 

     «Вы были когда-нибудь на море? Я был. И это было волшебное время. Часто вспоминаю, то чувство, когда я только его увидел. Бескрайнее, шумное, синее. Издалека мне оно казалось лазурным, и я четко различал линию моря и горизонта. Но спустя пару минут, стоя на берегу синего грохочущего волнами гиганта, я перестал различать, где заканчивается вода и начинается небо. Мне казалось, будто я стал маленьким, словно песчинки у меня под ногами. Мысли сначала путались, а потом исчезли вовсе. Я растворился в атмосфере природного могущества, стал невидимым и невесомым, меня не стало.

 

     Мы были в отпуске с супругой. Только поженились и по традиции в медовый отпуск рванули к морю. Молодые, горячие и безумно влюбленные. Днями напролет мы обнимались, гуляли и  нежились на берегу моря. Моя супруга обладала прекрасной фигурой, вызывая на пляже зависть у женщин и восхищение у мужчин. Она была активна и очень оптимистична, ее все время тянуло на поиск новых приключений и ощущений. Мы ходили в походы, покоряли вершины и даже прыгнули с тарзанки. Как она была счастлива! Она словно светилась изнутри. А я? Я был просто рядом, любовался и бесконечно улыбался. Когда мы шли к морю из душного номера отеля, она словно маленький ребенок торопливо семенила по горячему песку и нервно подергивала мою руку, ей не терпелось скорее окунуться в прохладные воды моря. И когда до каемки воды оставались считанные шаги, она выдергивала свою нежную ручку и бежала вперед. Ее золотисто-русые волосы развивались, плечики подергивались от нетерпения, и она громко хохотала от удовольствия и радости. А я медленно преодолевал последнее расстояние до синей громады и, разложив полотенце, лениво ложился.

 

     Дни летели с огромной скоростью и, совсем скоро, уже предстоял обратный путь в серые будни и нашу семейную жизнь. Часть вещей были упакованы в чемоданы, а мы, решив официально закрыть сезон, пошли в дорогой ресторан на берегу моря. Моя жена была прекрасна в тот вечер. Красное платье, алые губы, собранные в строгий пучок волосы, жемчужное ожерелье на белоснежной шее – все это кусочками пазла отложилось в моей памяти. Мы наслаждались вкусным средиземным ужином и искристым шампанским. В тот вечер был тихим и очень спокойным. К нам доносился шум волн, который за время отпуска стал таким родным и необходимым для счастья. Отужинав, мы пошли в свой номер, завтра нам предстоял отъезд домой. Ночь была тихой и звездной. Вам кажется, что это мелочи и что странен тот факт, что взрослый состоявшийся мужчина помнит такие подробности, но не торопитесь делать выводы! Рано утром меня разбудил нежный поцелуй моей обожаемой. Она весело щебетала, что ей непременно нужно окунуться на прощание в море, я уверял ее, что в этом нет необходимости, что самое время насладиться друг другом напоследок отпуска. Но она была упряма. Собрав наскоро полотенце и шляпу, она упорхнула из номера, пообещав быть очень скоро, к завтраку. Я лежал в белоснежном облаке подушек и вдыхал еще прохладный воздух соленого моря. Ничего не предвещало беды. Не было никакой тревоги и интуиция неумолимо молчала. Я принял душ и начал собираться к завтраку. Сонные постояльцы медленно тянулись к своим столикам. Поглощая очередную порцию предоставляемого завтрака, я увидел, что  несколько человек спешно выбежали из отеля. Люди за столами начали подшептываться.  Затем включился звук сирены и из отеля спешно выбежали еще человек 7-8. Отдыхающие встали со своих мест и столпились у окон, выходящих на море. Встал и я. На берегу лежало тело женщины, над ней склонились пара мужчин. В женщине я узнал свою жену. Я бежал. Бежал не чувствуя ног и расстояния. Мне казалось, что бегу бесконечно. Время словно замерло.

 

     Оказавшись около супруги, я оторопел. Моя жена лежала на еще холодном песке, склонившись, местный врач делал искусственное дыхание.   Она не дышала.

 

     Я не помню, много ли  прошло времени. Ее не спасли. Она захлебнулась. Видимо, ноги свело судорогами, и она не смогла плыть.

 

     Тело отвезли в морг близ лежащего городка. Я сидел на берегу и плакал. Кто-то пытался меня утешить, кто-то обнять, немногие рискнули заговорить. Вскоре все разошлись. Наступил вечер. А я не знал, что мне делать. Не понимал, что произошло и как мне быть дальше. Я ненавидел жизнь, судьбу, бога. Я проклинал себя и все вокруг. Снова и снова сжимал в руках горсти песка, а он снова и снова предательски ускользал сквозь пальцы.

 

     Я смотрел в горизонт и думал, а она уже на небесах? Может она уже смотрит сейчас на меня оттуда? Но откуда??

 

     Закат был прекрасен. Огненно-красный, плавно переходящий в кроваво-багровый. Море было спокойным и тихим. Волны покорно ласкали мои ступни. А я все сидел и плакал. Я хотел ненавидеть море за то, что оно забрало мою любовь и часть моей жизни. Но не мог. Оно было великолепно. Венец творения Всевышнего. Лучшее, что есть на этой земле. Там я и провел свои последние два отпуска.  И в это лето я планирую поехать на то самое море, чтобы снова страдать и восхищаться».

 

     Он закончил свой рассказ. Я посмотрела на свою группу. Влюбленная пара сидела, крепко взявшись за руки, девушка тихо всхлипывала, а молодой человек поджимал губы. Громко рыдая и шмыгая носом, сидела А. Уж теперь то,  точно ей представился повод вволю порыдать.  Параноик Н. молчал. Л.делала очередное селфи с заплаканными глазами и размазанной   тушью, и публиковала его соц.сеть под хэштегом #берегитеродных, #жизнькоротка. Сам виновник поправлял воротник рубашки и выглядел довольным. Я торопливо встала и начала прощаться. Пациенты не спешили расходиться, они ждали Н. из уборной и как только он вышел, вместе вышли из моего рабочего офиса. Меня одолевали смешанные чувства, ведь я была знакома с женой Н., она была чудесной женщиной, подарившей ему 4 сыновей.  Н. был патологическим лгуном, и именно с этим я должна была бороться.

[Fertes]

Притча. Автор: Радда

 ПРИТЧА

 

  Дверь мерно поскрипывала, качаясь на ветреном потоке раннего утра. Ее ржавые петли давно нуждались в починке, но Учитель не позволял ничего менять. Он говорил, что дверь скрипела еще во времена его Учителя, который жил в этом одиноком домике на отшибе, и будет скрипеть столько, сколько ей самой захочется. Если ей разонравится, она скажет.

 

   Все удивленно ахали, восхищаясь мудростью Учителя. Хотя, возможно мудрость эта была обязана тому, что сам Учитель жил в городе в огромном особняке, а к дому старого Учителя ходил раз в год, на открытые уроки. 

   

   Новый Учитель был совсем не похож на своего предшественника – прежний был настоящим отшельником, не брал платы за уроки, жил скромно и семью не заводил. Нынешний Учитель брал хорошие деньги за свои уроки, женился на дочери богатого торговца и в целом совсем не бедствовал. Злые языки частенько прохаживались на его счет, но он отвечал так – кто сказал, что мудрость и бедность обязательно идут в одном флаконе? Старый  Учитель был мудрый человек, которому нравилось жить скромно, я тоже мудрый человек, и мне нравится жить совсем по-другому. Разве мудрость не в том, чтобы жить так, как тебе хочется и не беспокоиться, что об этом скажут другие?

 

    Новый Учитель был очень мудр, и поэтому прислушивался к себе и жил на широкую ногу.

Каждый год Учитель отбирал 20 лучших и 19 худших своих учеников и уходил с ними к дому своего Учителя. Как-то его спросили, почему он берет с собой и худших, и лучших, и почему именно в таком количестве. Он ответил:

 

- Мы живем в свободном мире, и все мы равны перед лицом закона – и лучшие, и худшие. Но все же не стоит забывать, что лучшие чуточку лучше.

 

    Сегодня был как раз тот день, и открытый урок почтили своим присутствием даже члены городского совета. Не удивительно, ведь когда – то они были тоже в числе этих 20 лучших.

 

- Всем добро пожаловать, - улыбаясь и приветственно кивая в сторону почетных гостей, начал Учитель. Он считал, что умение налаживать хорошие отношения с сильными мира сего - тоже великая мудрость, - сегодня чудесный день. Сегодня я расскажу вам о воде.

 

Ученики, бывшие и настоящие, удивленно переглянулись и заерзали на своих стульях.

 

- Простите, Учитель, - ответил самый важный и самый успешный из учеников, - всем известно, что у водных прообразов нет своей философии. У них нет формы, нет места обитания, нет правил, законов, договоров, единого мышления. И соответственно, нет и философии, которая смогла бы ее описать.

 

- Согласен, отсутствие водной философии известно всем, - закивал явно довольный Учитель, - поэтому все – мои ученики, и только я – Учитель. Мне известно несколько больше, чем всем. Вот скажи, мой ученик, достигший таких высот – сколько в мире существует наших прообразов?

 

- Семь, Учитель, - пожал плечами ученик, - вода, огонь, флора, фауна, земля, звезды и нечто непознанное.

 

- Отлично, вижу, годы не состарили твою память. Теперь скажи, почему мы называем их своими прообразами, а не наоборот?

 

- Потому что изучение предмета всегда относительно центра изучения. Возможно, для наших прообразов мы и есть прообразы. Вполне вероятно, что костры говорят своим искринкам, что они глупы и недальновидны как человеческие детишки, к примеру.

 

- Не плохо. А теперь расскажи о своем огненном прообразе, раз ты привел в пример огонь.

 

   Ученик растерялся. И в самом деле, поиском прообразов занимались особо обученные люди, за большие деньги. И к тому же с течением жизни прообразы менялись несколько раз, разве можно, вот так сразу!

 

- Ты, ученик мой, как огонь в кузнецкой печи. С самого рождения тебя правильно растили, обучали, ты разгорался строго по правилам и приносил только пользу. Раз или два ты обжигал руки мастеров, работавших с тобой, разгораясь слишком ярко, иногда затухал, оставленный ненадолго вниманием кузнецов. Но в целом, ты неустанно рос и достиг уже всего, о чем только может мечтать огонь в кузнецкой печи. Это очень почетный прообраз, мой ученик, ибо ты несешь благо людям, делая их жизнь более комфортной.

    Если бы ты, ученик мой, спросил меня о своем прообразе земли, я бы сказал, что ты как богатый чернозем – что в тебя бросишь, то из тебя и вырастет. Вырастет богато и удачно. Но если тебя забросить, перестать ухаживать и поливать, ты быстро иссохнешь и станешь непригодным. Зато дома на тебе не построишь, слишком рыхлая и жирная почва.

    Но если ты, ученик мой, спросишь о своем прообразе воды, я не смогу ответить.

 

- Зато я смогу, - обрадовался ученик. Наконец он хоть что-то может сказать, чего не знает Учитель, - я спрашивал у мудрых. Я капля, мой Учитель.

 

Учитель рассмеялся, и ученик смущенно заерзал на стуле. Его собратья тоже почувствовали себя неуютно, ведь мудрецы и им давали такой ответ. Но разве плохо быть каплей, в конце концов?!

 

- Значит, ты капля, - весело спросил Учитель, - а кто нет?

[Fertes]

Котлован. Автор: New Васюки

 Котлован

 

В деревне, куда мы с братом Васькой каждое лето ездили на каникулы, не было ни одного приличного водоема. Все озера – соленые, от купания в них можно было получить ожог, ни речки, ни ключа. Воду гнали из Ишима через Казахстан. У нее был странный металлический привкус. Две водонапорные башни, старая и новая, высились над Грибным. Кирпичную мы с братом называли крепостью, она была важной составляющей всех наших игр — в войнушку, «рыцарей круглого стола», «Айвенго» и «путешествия вокруг света за восемьдесят дней».

Один раз на спор я должна была пробраться сквозь заросли крапивы, чтобы постучаться в дверь. До сих пор помню этот ужас  пополам с восторгом, который ярким цветком расцвел в груди, когда за дверью раздался шорох, как только я коснулась латунной ручки.

Видимо, его слышала не только я, потому что следом раздался Васькин вопль:

— Анька, беги, дура!

Больше туда мы не ходили, но не потому, что не боялись. Если по чесноку, то боялись, конечно: огромных крыс, вышедших из подвалов башни и занявших все ее надземные помещения, одичавшего водопроводчика, которого забыли  в здании после постройки нового, пауков, призраков и красной руки, которая там жила. Но покажите мне того, кого такие мелочи остановили бы?

Появился новый проект. Вместе с ребятами с нашей улицы мы решили отправиться на озера за оружием, которое, якобы, туда спрятали отступавшие белогвардейцы. Каждое лето начиналось со слухов о том, что из воды выловили наган, гильзы или даже винтовку. Хотя никто никогда не видел этого оружия, а местный учитель истории давно развенчал легенду о том, что белая гвардия бывала в этих степях. Но мальчишки упорно ходили к темно-серой полосе грязи, которая широким кольцом окружала озеро. Ковырялись в жиже, вытаскивая то осколок бутылки, то камень. К воде можно было подступиться только после нескольких недель засухи, когда земля, теряя влагу, каменела.

Велосипеды резво катились с горки к блистающей на солнце воде. Брат рулил, мне же досталось место на багажнике. Я положила на него свитер, чтобы было не так жестко, но все равно чувствовался каждый камешек, на который наезжали колеса.

Изо рта вырывался утробный звук, похожий на игру варгана:

— А-а-а-а-а-а! — устав от однообразия дороги, я развлекала себя, как могла.

В общем, наша экспедиция тоже ничего не нашла. И как ни пытался Коля Слобода уверить, что кусок металла, который он подобрал на земле, это обломок именной таблички, украшавшей рукоятку «браунинга», даже те, кто сильно хотел в это поверить, понимали, что это не так. Из зайца медведя не сделаешь, как говорил дедушка.

Дорога обратно заняла больше времени — пришлось спешиться и катить велосипеды под горку. Домой мы вернулись к ужину и, получив нагоняй от бабушки, сразу после чая завалились спать.

Это нечто невероятное! По деревне прокатился слух — будут рыть котлован. Мы ликовали: наконец-то, как все нормальные дети мы сможем купаться.

Озеро и пляж построили быстро. Нагнали спецтехники, вырыли огромную яму с островом посередине, дно у берега засыпали песком, такую же песчаную полосу устроили рядом с водой. Зону отдыха обнесли забором, ограждающим водоем от коров и гусей. Поставили кабинки для переодевания, зонтики и киоск «Соки, воды». Культурный объект торжественно открыли, ознаменовав его перерезанием ленточки и продажей мороженого.

Здесь с братом мы учились плавать и загорали до бронзового цвета, презрев в то лето остальные забавы. Пытались запускать плот, чем навлекли гнев взрослыхойкой. Озеро должно быть чистым!  Сюда приезжали из соседних деревень на праздник Нептуна. Так водная стихия присутствовала в нашей жизни, не смотря на отсутствие крупных водоемов в округе.

А море мы с братом увидели позже. Дело было в Феодосии, и к тому времени нам исполнилось по тринадцать…

[Fertes]

Осколок синевы. Автор: Panzer

 

Осколок синевы

- Битков! Сергей!
Визгливый голос воспидрылы носится над участком дурной вороной, бьётся об игрушечные фанерные домики, путается в мокрых кустах.
- Куда опять этот урод запропастился, а? Найду — ухи пообдираю. Битко-о-ов!
Серёжка сидит в любимом углу, скрытый от воспитательницы ободранной сиренью. Обхватив красными от холода ладошками колени, отчаянно шмыгает носом — веснушки так и подпрыгивают, словно мошки, стремящиеся улететь в низкое осеннее небо.
- Нет, ну надо же. Ведь два раза группу пересчитала, все были на месте — девятнадцать голов. А как на обед сажать — нету Биткова. Вот скотина малолетняя. Битков!
- Вера, ты в группе-то смотрела? Под кроватями в спальне?
- Да везде я смотрела. Вон, колготки порвала, пока лазила-то на карачках. Ну, сука, он мне ответит за колготки.
- А в шкафчиках? В раздевалке? В прошлый раз он там.
- Точно! Вот, зараза.
Воспидрыла, пыхтя прокуренно, убегает. Заскрипела дверная пружина, грохнула.
- Не пойду, - бормочет Серёжка, - суп ваш есть, а Петька плеваться опять. И тихий час этот.
Битков рыжий, поэтому дразнят. И не хотят водиться. Он давно привык молчать с одногруппниками, а разговаривает обычно сам с собой.
Сыро, неуютно; облака ползут грязно-серыми бегемотами, давят брюхом.
Серёжка начал смотреть на улицу, сквозь забор из рабицы: там тоже — скукота. Ни пожарной машины, ни завалящего солдата. Только тополя машут тощими руками — будто соседки ругаются, швыряют друг в друга умершими листьями. Какая-то старуха прошаркала галошами, бормоча себе под нос. А на носу — бородавка!
- Баба яга, - прошептал Битков и начал пятиться прочь от ставшего вдруг ненадёжным сетчатого забора. Опять сел на корточки, чтобы быть меньше, незаметнее.
И — увидел вдруг.
Вдавленный в грязную землю, между редкой щетиной жухлой травы — неровный треугольник, размером со спичечный коробок.
Пыхтя, выковырял с трудом: кто-то будто вдавил каблуком, хотел разбить — а мягкая земля не дала.
Осколок синего стекла. Настолько синего, что сразу вспоминалось деревенское лето, оранжевый смеющийся шар в зените, запах полыни и нагретых солнцем помидоров. Сухие ласковые руки бабушки Фени, тарелка шанежек, похожих на подсолнухи. И кружка тёплого молока, которое от щедрой горсти малины становилось синевато-розовым.
Серёжа осторожно поднял осколок и посмотрел сквозь него в небо. В серое, сонное небо, в котором не угадывалось даже пятна от скрытого грязной ватой светила.
И ахнул...
… тополя прекратили вихляться, по команде «смирно» вытянулись ввысь и выбросили тугие белоснежные паруса. Волны едва успевали уворачиваться от стремительного форштевня — отпрыгивали, плюясь пеной и сердито шипя. И до самого горизонта, так далеко, что заломило глаза — синее, синее, безбрежное...
- Вот ты где, подонок!
Стальные пальцы с облупленным маникюром вгрызлись в веснушчатое ухо, закрутили — аж слёзы брызнули из глаз. Воспидрыла потащила Серёжку в здание — в запах мочи, хлорки и пригорелой каши, в крашенные мрачно-зелёным стены.
А в кармашке штанов притаился синий осколок — мальчик нащупал его сквозь ткань. Шмыгнул носом и улыбнулся.

***

- Ма-а-ам!
- Отстань. Семнадцать, восемнадцать. Отстань, собьюсь — опять перевязывать.
Мама вяжет, и спицы качаются, словно вёсла резвого ялика. Заглядывает в заграничный журнал со схемой вязки — подруга дала только на один день.
У мамы морщинки возле глаз. Щурится близоруко, но очки не носит, чтобы быть красивой. Когда она смеётся — морщинки превращаются в лучики. Серёжа так солнце рисовал в раннем детстве: кружок и тонкие штрихи.
А когда плачет, бороздки становятся сетью, ловящей слёзы.
Плачет чаще.
- Ну ма-а-ам!
- … тридцать два. Запомни: тридцать два! Не ребёнок, а наказание. Ну, чего тебе надо?
- А вот папа. Он же моряком был, да?
Хмурится. Откладывает вязание, идёт на кухню. Мальчик бежит за ней, как хвостик.
- Ведь был?
Мама мнёт сигарету. Пальцы её дрожат, поэтому спички ломаются — и только третья вспыхивает. Битков втягивает воздух веснушчатым носом — этот запах ему очень нравится.
Когда мама злится, она называет Биткова не «сынулькой» и не «Серёженькой». И говорит — будто отрезает по куску.
- Сергей. Почему. Ты. Это. Спрашиваешь?
Мальчик скукоживается, опускает глаза. Шепчет:
- Я же помню. Чёрное такое пальто, только оно по-другому называется. И якоря. И ещё...
- Ты ошибаешься, - резко обрывает мать, - твой отец — не моряк.
- А кто тогда? - совсем уже тихо.
- Твой отец - сволочь! И больше, Сергей, изволь не задавать мне вопросов о нём.
Мама с силой вдавливает окурок и крутит его в пепельнице, убивая алый огонёк. Выходит из кухни и автоматически выключает свет.
Серёжка сидит в темноте. Гладит синий осколок.
И вспоминает — ярко, будто было час назад: чёрная шинель («шинель», а не «пальто»!), якорь на шапке, ночное небо погон — золотые звёздочки и длинный метеоритный след жёлтой полоски...
Авоська с мандаринами, ёлочные иголки на ковре, смеющаяся мама — ещё без морщинок у глаз.
И тот непонятный ночной разговор:
- Куда мы поедем, в Заполярье?! В бараке жить?
- Родная, будет квартира. Ну, не сразу.
- Торчать на берегу, психовать за тебя? По полгода! Без работы, без друзей!
Серёжка зажмуривается ещё крепче.
Хочет увидеть играющую солнечными зайчиками лазурь, но вместо неё — тяжёлые свинцовые брызги, оседающие льдом на стальных поручнях, и простуженный крик бакланов...

***


- Свистать всех наверх!
Чёрные грозовые тучи мчатся, словно вражеское войско, грозно стреляя молниями. Рангоут шхуны стонет, едва выдерживая ураган. Лопаются шкоты и хлёщут палубу, будто гигантские кнуты. Неубранный стаксель рвётся в лохмотья...
Многотонная волна набрасывается злобным хищником, хватает рулевого — и утаскивает за борт... Бешенно вращается осиротевший штурвал, растерянно крутится обречённое судно.
Но кто это? Фигура в промокшем насквозь плаще, в высоких ботфортах, бросается и хватает рукоятки рулевого колеса, разворачивая шхуну носом к волне.
- Молодец, юнга! - кричит пятнадцатилетний капитан Дик Сенд, - ты спас всех нас. Тебе всего восемь лет, но в храбрости и умении дашь сто очков вперёд даже такому морскому волку, как Негоро!
Юнга отбрасывает капюшон, обнажая благородный профиль, и говорит:
- Мы идём неверным курсом, шкипер! Кок засунул топор под нактоуз, и перед нами Африка, а не Америка.
Паршивец Негоро выхватывает огромный двухствольный пистолет и стреляет, но юнга успевает закрыть капитана своим телом.
Дик Сенд склоняется над храбрецом:
- Как зовут тебя, герой?
Юноша смертельно бледнеет и успевает прошептать:
- Серж. Серж Биток...
По накренившейся палубе с грохотом катится пушечное ядро.

- Биток! Ты заснул, что ли? Мячик подай.
Серёжка хватает мяч, неуклюже пинает - мимо. Просит:
- Ну, возьмите хоть на ворота. Пожалуйста.
- Иди, иди отсюда. Без сопливых скользко.

***

- Рыба!
Егорыч грохочет по дощатому столу так, что остальные костяшки подпрыгивают и сбиваются.
- Везёт тебе сегодня, - качают головой игроки.
- Нам, флотским, всегда везёт.
У тщедушного Егорыча — штопанная тельняшка, руки в наколках: полустёртые якоря, буквы «ТОФ», сисястая русалка.
- Ещё партию?
- Не, там же закрытие Олимпиады по телику.
Партнёры встают, идут по своим подъездам. Сергею тоже хочется смотреть закрытие из Москвы, но он остаётся. Смотрит, как Егорыч тихо матерится, копаясь в сморщенной картонной пачке «Беломора». Наконец, находит невысыпавшуюся папиросину, чиркает самодельной зажигалкой из гильзы, прищуривается от едкого дыма. Фальшиво затягивает:
- Когда усталая подлодка из глубины... кхе-кхе-кхе.
Кашляет так, что ходят ходуном тощие плечи. Подмигивает Биткову, обкусывает картонный мундштук, протягивает беломорину:
- Добьёшь, комсомолец?
- Не, - крутит головой Серёга, - мне нельзя.
- Ну да, ну да, - хихикает Егорыч, - боксёр, понимаю. Какой уже разряд?
- Второй юношеский.
- Ништяк.
Битков деликатно шмыгает. Решается:
- Дядя Егорыч, а океан — это ведь красиво?
- Да нунах. Лучше три года орать «ура», чем пять лет - «полундра». Хотя сейчас два и три служат. Я ж на железе, в подплаве. Чего я там видел? Мазут, отсек да учебные тревоги. Аварийная, - начал загибать прокуренные пальцы с жёлтыми ногтями, - пожарная, химическая... Уже и не помню толком. «Человек за бортом», во! Для подплава очень актуально, хе-хе-хе. Зато пайка на флоте — это песня. Железная пайка. Сгущёнку давали. И кок не жмотился, добавку — всегда пожалуйста.
- Ну как, а небо, волны? Синева.
Егорыч кивает:
- Когда всплываем аккумуляторы подзарядить — да. Разрешают на мостик по двое подняться, покурить. После отсека-то! Воздух — пить можно, такой вкусный. И небо... Да.
Егорыч зажмуривается, его сморщенное загорелоё лицо вдруг озаряется щербатой детской улыбкой.
Видит и аквамариновую воду, и такое же небо. Снежно-чистые комки облаков отражаются белыми барашками на гребнях.
Без всякого волшебного осколка — видит.

***

- Товарищ подполковник, ну пожалуйста!
- Странный ты какой-то, призывник Битков. Какого хрена тебя во флот потянуло? Опять же, три года служить. А так — два.
Подполковник отдувается, трёт несвежим платком багровую лысину. На столе — тарелка с надкусанной домашней котлетой, чай в стакане прикрыт от мух бумажкой. Как такому объяснишь?
- Я с раннего детства... Мечта у меня.
- Странная экая мечта, - военком крутит толстой шеей, отстёгивает галстук — тот повисает на заколке.
- Городок наш сибирский, тут до любого океана — тысячи вёрст. Я тебе так скажу Битков. Спортсмен, школу закончил отлично. Характеристики хорошие. Кстати, а чего не поступил в институт-то?
- Я хотел в военно-морское или торгового флота, во Владивосток. А мама категорически... Болеет она у меня.
- Ну, и чего? Не поехал во Владик, правильно, нахер он нужен. У нас же — и сельскохозяйственный, и политех. О! Педагогический, опять же. Одни девки учатся, был бы там, как султан в гареме.
Военком подмигивает и противно хихикает.
- Я... Я настаиваю, товарищ подполковник.
- Ну ты, сопляк, - повышает голос офицер, - настаивает он. Настаивалка ещё не выросла. Пойдёшь в ВДВ, в Ферганскую учебку. Про атмосферу Земли слышал? Пятый океан, голубой. Будешь прыгать с парашютом — считай, в синеве купаться, хе-хе.

***

Злой воздух хлещет, давит стеной. Десантники прячутся за рубкой катера, кутаясь в бушлаты. Старлей кричит, перебивая ветер:
- И чтобы без самодеятельности! Без пижонства этого вашего, никаких бескозырок. Каски не снимать! Высаживаемся, сразу цепью рассыпаемся. Первая группа прикрывает, вторая — с сапёрами к доту. Закладываем заряды и уходим. Всё понятно, товарищи краснофлотцы?
Сосед Биткову шепчет на ухо:
- Ага, уходим. А если ждут, самураи чёртовы? Берлин вон три месяца, как взяли. Обидно так-то. Считай, после войны.
Серёга молчит. Проверяет сумку с дисками, поближе подтаскивает пулемёт Дегтярёва.
Катер сбрасывает ход до самого малого, чтобы не реветь дизелем — сразу начинает качать так, что ноги задирает выше головы.
- Пошли, - командует старлей шёпотом.
Можно подумать, это поможет. Катер — как на ладони. Светило хлещет очередями весёлых зайчиков, скачущих по лазури.
Почему всё-таки не ночью, тля?!
Кто-то украдкой крестится. Переваливается через борт, ухает в воду — по грудь. Подняв над головой ППШ, идёт к берегу, как танцует — один локоть вперёд, потом - другой.
Битков расстёгивает промокший ремешок, снимает каску, бросает на палубу. Достаёт из-за пазухи беску, натягивает поглубже, ленточки — в зубы. Зажмурившись, кивает солнцу. Прыгает в зелёную волну.
Бредёт к мокрым камням — они сейчас похожи на ленивых тюленей, развалившихся под жарким небом августа.
Когда остаётся двадцать метров — оживает японский дот. Бьёт прямо в лицо ослепительными вспышками.
Серёга, опрокинувшись на спину, тонет — вода смыкается над головой, плещется, рвётся в продырявленные лёгкие.
Нечем дышать.
Битков пытается нащупать в кармане треугольный стеклянный осколок.

***

- Харе орать, Биток.
Сергей распахивает глаза. Пытается втянуть раскалённый воздух — и корчится от боли. Розовая пена пузырится на губах.
Над головой — не синее курильское небо и не зелёная тихоокеанская волна.
Над головой — потолок кабульского госпиталя. В жёлтых потёках и трещинах, напоминающих бронхи на медицинском плакате.
- Осколок! Осколок мой где? - хрипит Битков.
- Во, видали? Хирурга спрашивай. Там из тебя всякого повынимали — и пуль, и осколков.
- Нет, - кашляет Серёга. Сплёвывает в полотенце, добавляя бурых пятен, - стеклянный такой. Синий.
- Тьфу, вот чокнутый, а? Его когда в вертолёт тащили — тоже всё свою стекляшку искал. Кто маму зовёт, а Битков — кусок бутылки.
- Где?!
- В манде. В тумбочке твоей, придурок.
Рыча, садится на койке. Ощупывает перебинтованную грудь. Скрипит верхним ящиком тумбочки.
Тощая пачка писем. Картонная коробочка с орденом Красной Звезды. Мыльница. Бурый огрызок яблока. Вот!
Берёт осколок синевы. Прижимает к повязке, осторожно ложится на спину.
Улыбается растрескавшимися губами.

***

- Ну, всё! Кабздец тебе, барыга.
Кожаных — четверо. Мелькают набитые кулаки, белые полоски «адидасов».
Мужик держится секунд десять, потом бритые его заваливают, начинают пинать лежащего — с хеканьем, выдающим удовольствие от процесса.
- А ну, стоять!
Битков ставит на скамейку ободранный чемодан с металлическими наугольниками, бросается в драку.
Первый даже не успевает развернуться — хрюкнув, падает мордой в асфальт. Второй успевает — и совершенно зря. Прямой левой приходится точно в челюсть.
Третий издаёт мяукающие звуки, начинает махать ногами. Балерун, тля. Кто же ноги выше пояса задирает в реальном-то бою?
Битков ловит каратиста под колено, бьёт лбом в харю. Добавляет уже по упавшему.
Последний шипит что-то матерное, выбрасывает тонкий луч ножа. Вот это — зря. За такое не прощают.
Серёга выбивает нож. Руку ломает вполне осознанно и намеренно.
Помогает мужику подняться.
«Барыга» смотрит на свой пиджак в кровавых пятнах. Качает головой:
- Надо же, суки. Двести баксов платил за шкурку-то.
Подходит к каратисту, пинает узким туфлем. Нагибается и орёт:
- Вы, бычары, всем кагалом не стоите, сколько пиджак! Так своему старшему и передай: должен теперь.
Поворачивается. Протягивает Биткову бумажный прямоугольник:
- Будем знакомы. Павел Петрович.
Удивлённый Серёга крутит картонку, чешет лоб:
- А это чего это?
- Визитная карточка, - хмыкает Павел Петрович, - ты откуда такой взялся? Вписываешься ни с того ни с сего, визитки пугаешься.
- Я-то местный. Просто четыре года за речкой. Сверхсрочную ещё.
- А! Афганец, значит? Это хорошо. Пошли. С меня поляна за спасение.
- Да как-то...
- Пошли-пошли. За всё платить надо. А про Пашу-Металлурга любой скажет — я долги отдаю.

***

Четыре огромные трубы, будто наклонённые назад встречным ветром, нещадно дымят, пачкая ослепительную лазурь. Нож форштевня режет бирюзу, как грубый плуг — английский газон.
По верхней палубе прогуливаются пассажиры первого класса: сияют цилиндры, топорщатся нафабренные усы. Дамы сверкают драгоценностями: один гарнитур стоит столько же, сколько новейший миноносец.
Смех, словно звон серебряных колокольчиков. Улыбка — нить жемчуга в перламутровом обрамлении.
- Вы так милы, Серж. А китель великолепно облегает вашу фигуру. Ах, моряки — моя слабость.
В полутьме — шуршание сползающего шёлка. Алебастр кожи. Неземной аромат.
- Это — Флёр д` Амур, запах любви. Идите ко мне, мон капитэн.
- Кхм. Пока - только вахтенный начальник.
- Ах, смешной! Разве это важно? Вы же приведёте бригантину нашей любви в лагуну истинной страсти, не так ли?
Звон пружин.
Жар скользящих тел, влага и дурман. 
Скрип пружин. 
Скрежет измученных пружин.
Вздох.
Стон.
Стон и скрежет рвущегося железа.
Бешеный стук вестового в дверь каюты:
- Всех офицеров — на мостик! Катастрофа, мы столкнулись с айсбергом.
Крики наполняют тесные пространства палуб.
- Ах, вы же не бросите меня, Серж?!
Прижимается горячим телом, умоляя.

***

Битков открыл глаза.
Кто-то уткнулся в плечо, прижался горячим телом.
Серёга скосил взгляд, увидел пышную пергидрольную волну. Отодвинулся осторожно. Потрогал:
- Эй, девушка! Вы кто? Гражданка...
Блондинка проснулась. Хихикнула:
- Ты чё, ты ж не мент, вроде. Какая я тебе гражданка?
Перекатилась на спину, потянулась — даже не пытаясь прикрыть роскошные формы.
Битков отвернулся. Начал собирать по полу одежду — вперемежку свою и женскую.
Блондинка мяукнула:
- А ты чего торопишься, милый? Я не против продолжения.
- Можно и продолжить. Только я ни хрена не помню. Где мы? И ты откуда тут?
- Ну как же. У Павла Петровича на даче. А ты меня сам выбрал. И можешь не спешить — ещё два часа оплачено.
Битков выпучил глаза:
- Ты что, эта? Э-э-э. Проститутка?
- Фи. Какая проза. Я — ночная бабочка, ну кто же виноват?
В дверь стукнул и сразу вошёл Павел Петрович. Рассмеялся:
- Что, уже поёте? Так, Серёга, пошли вниз, опохмелю и поговорим. А ты, подруга, давай, собирайся. Премию у водителя получишь.

***

- Для начала — пятьсот баксов в месяц. Ну, и десять процентов в бизнесе.
Битков крякнул.
- Да, я со своими щедрый. А ты — свой. Ну что, ещё «абсолюта»? Простого или чёрносмородинового?
Сергей прикрыл стопку ладонью.
- Погоди, Пал Петрович. Очень заманчиво, конечно. Только я не собирался дома оставаться. Хотел во Владик ехать, поступать в училище Невельского. Переживаю только за экзамены, со школы не помню ни фига.
- Тю! И на хрена тебе оно надо? Ты ж четыре года лямку тянул, а там первокурсники в казармах. И закончишь — кем будешь-то?
- Я на судоводительский. Штурманом буду. Потом — и капитаном, если повезёт.
- Вот смотрю я на тебя, Биток, и охреневаю. Точно как блаженный. Пароходов-то не осталось уже, моряки без работы. Это они при совке были крутые, дефицит возили и инвалютные копейки получали. А сейчас — нищета, кто под флагом не ходит.
- Я не из-за денег. У меня мечта. Я океан мечтаю с детства увидеть.
- Дурак ты, ей-Богу! Да заработаешь денег и поедешь на свой океан. В круиз. С мулатками.
Серёга потрогал неровные края треугольника в кармане. Помотал головой:
- Нет.
- Ну, хорошо. Давай так: годик у меня поработаешь. Квартиру купишь, мать подлечишь. И на будущий год поступишь. Я там-сям подмажу, связи подниму — проскочишь в своё училище, как по маслу.
Битков сказал, только чтобы не обижать хорошего дядьку:
- Я подумаю.
- Это как раз хорошо. Никому не возбраняется. Подумать — оно полезно.

***

- Итак, «Кореец» вернулся, атакованный японскими миноносцами. Блокада Чемульпо полная. По старой флотской традиции, господа, первое слово — самому младшему по званию и годам службы. Сергей Иванович, прошу вас.
Мичман вскочил, волнуясь. Огладил тужурку. Прочистил горло.
- Господа, я подумал...
Командир подождал. Улыбнулся ободряюще:
- Ну что же вы, голубчик? Продолжайте. Подумать иногда даже штафиркам не возбраняется, а уж вам и сам Бог велел.
- Всеволод Фёдорович, надобно принимать бой. Я полагаю, необходимо идти на прорыв, пытаться уйти в Порт-Артур.
Сел, краснея.
Офицеры поднимались один за другим, говорили о том же.
Командир помолчал. Перекрестился.
- Ну что же, так тому и быть. Офицеров по механической части, прошу сделать всё возможное, чтобы обеспечить полный ход хотя бы в девятнадцать узлов. Поговорите с кочегарами, с машинной командой. От всех господ офицеров и экипажа жду, что исполните свой долг до конца. Выход назначаю в одиннадцать часов. С Богом.

В ушах ещё гремели оркестры английского и французского стационеров, провожавшие крейсер на безнадёжную схватку.
Море было спокойным и безмятежным; ластилось к крейсеру, поглаживая борта зелёными лапами. Фок-мачта царапала синеву, словно пытаясь оставить последний автограф.
Мичман приник к визиру. Нащупал хищный силуэт японского флагмана. Прокричал:
- Дистанция сорок пять кабельтовых!
Это было в 11 часов 45 минут.
В 11.48 в верхний мостик угодил восьмидюймовый снаряд с «Асамы».
После боя моряки обнаружили оторванную руку мичмана, сжимающую стеклянный осколок — видимо, от оптической трубы.
Всё, что осталось от дальномерного офицера.

***

Битков вскрикнул. Разжал ладонь — синий осколок врезался в пальцы. Поднял ко рту, высосал капельку крови.
- Ты когда-нибудь себе пальцы отрежешь, дарлинг.
Жена сидит у итальянского авторского зеркала. Правит ноготки пилкой: «вжик-вжик». Будто крохотные мирные раковины превращает в хищников.
Ручка пилки облеплена стразами.
- Это вообще-то ненормально, дарлинг. В пятьдесят лет спать со стекляшкой в руке.
- Не твоё дело.
- Фи. Хамишь, май хани.
Битков морщится. Задолбали англицизмы к месту и нет.
Вжик-вжик.
- Чего ты их трёшь? Сточишь же до мяса. Позавчера делала маникюр.
- И сегодня буду, на двенадцать вызвала мастера на дом.
Сергей Иванович смотрит на бутылку из-под двадцатипятилетнего «чиваса». Нагибает над стаканом. Остатки едва покрывают дно.
Вжик-вжик.
- Прекрати, достала. Будто мясник нож точит.
- А меня достало, что ты бухаешь с самого утра...
- Хлебало завали.
- … и до поздней ночи. Ходишь потом с опухшей рожей.
- Заткнись, тварь. Своего тренера по фитнесу учи. Если он, конечно, обучаем.
Жена сладко тянется, изгибая спинку:
- О-о-х! И ещё как обучаем. Способный мальчик.
- Он тебе в сыновья годится.
- Бред.
- Нет, не бред. Если бы не чистки твои бесконечные... Как раз родила бы в девяностом, и было бы мальчику двадцать пять сейчас.
- Слушай, лучше пей.
Маслянистый виски жжёт распухший язык.
- Ты не забыл, дарлинг? Сегодня пати у Васильчиковых.
Битков взрывается:
- Во-первых, у твоих Васильчиковых может быть только пьянка под гармошку по поводу смерти соседской коровы, а никак не «пати». Во-вторых, ты прекрасно помнишь: сегодня мамина годовщина. Я поеду на кладбище.
Вжик-вжик. Точёная ножка качает туфелькой.
Жена никогда не ходит в тапочках. «Фи, это моветон».
Мама ходила в тапочках. Старых, без задников. И с помпоном на левом. А с правого тапка помпон потерялся.
Звякнул «верту».
- Сергей Иванович, это Лёня. Я подъехал, стою внизу.
Чертыхаясь, начал подбирать галстук. Плюнул.
- Ты бы хоть в душ сходил. Воняешь, как козёл. Не комильфо, дарлинг.
- А ты не нюхай. На работе помоюсь.
- Да-да. И ведь найдётся, кому спинку потереть, не так ли? Дай, угадаю. Сегодня у тебя Света? Или эта, чёрненькая. Галя, да?
- Обе сразу, - пыхтит Битков, натягивая ботинки. Пузо мешает, а ложка для обуви завалилась куда-то.
- Это вряд ли. Обе сразу не поместятся в кабинке. Света слишком жопаста.
- Да уж, тебе до Светочки далеко. Одни мослы. Сточилась об тренера, мать.
Вжик-вжик.

***

Охранник вытянулся, отдал честь:
- Здравия желаю, Сергей Иванович!
Битков мрачно зыркнул:
- Ты чего, клоун? У нас что, армия тут?
Охранник побагровел. Содрал бейсболку, начал протирать лысину несвежим платком. На столе — тарелка с надкушенной котлетой и стакан с чаем, прикрытый бумажкой. Проблеял:
- Виноват...
- А чего жрём на рабочем месте?
Блеяние перешло в визг:
- Ви-и-иноват. Исправлюсь.
Битков поднялся на пролёт. Вспомнил что-то, вернулся:
- Слышь, служивый. Ты подполковником был? В военкомате?
- Никак нет. Я капитаном третьего ранга. Северный флот.
- Да-а? Подплав? Надводник? - живо заинтересовался Битков.
- Я, это. Извините. Замполитом на базе снабжения. В морях не бывал-с.
- Тьфу ты.

***

- Серёжа, ну чего ты кислый?
- Петрович, договаривались же. Я на Тихий океан на две недели. Без отпуска пятый год. А тут в кои веки — без жены, она с подружками своими малахольными в Париж на неделю высокой моды. Не могу я ехать в Тюмень.
- Тю! На Тихий океан, ага. В Тайланд, что ли? Смотри, там транссексуалов море. Не перепутай, ха-ха-ха!
- Да какие... В Находку. Я же теплоход купил. Старенький, но ещё фурычит. Ребята ремонт сделали, фотки прислали. Ты же помнишь, у меня мечта.
- Биток, кончай тут мне. Тьфу, то есть не мне и не кончай. Говорю — надо в Тюмень. Они там совсем оборзели, два лярда уже торчат. А ты разрулишь, ты могёшь. Давай, а?
- Ну как ты не понимаешь, Петрович! Мы до Камчатки своим ходом, а там уже всё заряжено. Вертолёт, инструктор. У меня график по часам расписан. Экипаж со всей Находки собирали. Не могу я!
Павел Петрович шарахнул волосатым кулаком по столу — звякнула печатка с бриллиантом о столешницу.
- Всё, на хрен. Пропил совсем мозги уже? Русским языком говорю: «два лярда». Закроем контракт — нормальную яхту себе купишь, у меня приятель продаёт на Канарах. По божеской цене отдаст. А то будешь позориться на пердящем корыте, белых медведей до икоты доводить. Не обсуждается.
- Мне не надо Канары. Мне надо Тихий океан.
- А мне пох, что тебе надо!!! Будешь делать то, что надо мне. Иди, готовься. Билеты на самолёт у Светочки своей сисястой заберёшь. Свободен.
- Да. Я свободен.
Грохнул дверью так, что со стены слетел бесценный картон в разноцветных пятнах какого-то французского концептуалиста.

***

- Может, всё-таки в ресторан, Сергей Иванович? А лучше — домой.
Водитель Лёня доставал из пакета бутылки, складывал на сидении. Понюхал пирожки, поморщился:
- Отравитесь ещё, Сергей Иванович. А у вас поджелудочная. И печень.
- Простату забыл. И камни в почках. Наливай.
- Водка, вроде, не палёная. Хотя всё равно, вы же отвыкши. Может, в центр мотанёмся, в «Азбуку»? Виски куплю вам, закусь нормальную...
- Харе трындеть. Наливай, говорю.
Ухнуло горячим комком, желудок растерялся и присел.
- Ы-ы-ть. Забыл уже, чем родной народ живёт. Наливай.
- Вы бы хоть пирожком-то...
- Сам их жри. Я кошек не люблю. Ни так, ни в пирожках.
- Скажете, тоже...
Отпустило, вроде.
- Понимаешь, Лёня. У меня мечта. Про океан. Я в детстве стекляшку нашёл, синюю. Вот эту.
- Да я в курсе. Вы уж в десятый раз рассказываете.
- Заткнись! Наливай. И слушай. Я ведь через неё посмотрю — и вижу... Волны! Небо! Альбатрос — высоко-высоко. И я! То у Колумба — первым землю замечаю. То с Одиссеем гребу. То Магеллан на моих руках умирает, отравленной стрелой в горло ему... Ярко так вижу — ни в каком кино... А в последнее время — хрень. Сломалась штуковина. Всё какие-то яхты, шлюхи крашеные, губернатор белую дорожку строит. Рожи — свинские! Ни пиратов, ни марсовых. Капитанов нет — одни холуи. В золотых мундирах, что твой Киркоров, тьфу. Понимешь ты меня?! Всё. Кончилась мечта. Протрахал я мечту. На говно поменял, в купюрах. На стерве этой женился, по расчёту. Детей нет, друзей нет. Думал — на теплоходе, две недели, восстановится всё — хрен там! ПэПэ меня в Тюмень загоняет. Всё, не могу я больше. Наливай. Пошевеливайся давай, тормоз. Чего зеньки вылупил?
- Не надо так, Сергей Иванович. Я не тормоз. И вам не официант.
- А кто ты? Шестёрка.
- Да иди ты, алкаш.
- Что-о?! Что ты сказал? Вернись! Вернись, козлина.
Битков вылез из «бентли», сел на поребрик. Глотнул из горла. Вытащил осколок, посмотрел сквозь него — увидел серое небо, неряшливые тополя.
Завыл, задрав лысеющую голову.
Зазвонил телефон. Встревоженный голос Светочки:
- Сергей Иванович, где вы? Из Тюмени звонят — вас в самолёте не было. Павел Петрович тут, как Везувий. Извергнётся сейчас.
- В манду.
- Что? Я не расслышала.
- Светочка, у тебя есть ручка и бумага?
- Конечно, я же в офисе.
- Записывай. Пункт первый. Павел Петрович. Хотя нет, какой он первый? Исправь на «нулевой». Записала?
- Да-да.
- Пункты остальные. Света жопастая.
- Что? Плохо слышно.
- Конечно. Где же тут расслышишь, когда жопа уши затыкает. Дальше. Галочка-брюнетка. Этот, как его. Глозман, начфин. Ой, как же я забыл! Ольга Сергеевна из мэрии. И все остальные. Записала?
- Да, только последний пункт не поняла.
- Чего ты не поняла, дура? Вообще все-все-все. Как в книжке про Винни-Пуха. Ну?
- Про Винни-Пуха. Записала да.
- Стой! Вычеркни медведя, он тут точно ни при чём. Вот. А всех остальных обведи кружком. Стрелочку нарисуй. И напиши: В МАНДУ!
- Куда?
- Туда, тля. Откуда мы все взялись — вот туда.
Нажал отбой. Хотел разбить «верту» - не успел. Чертыхнулся, принял звонок.
- Дарлинг, где ты?! Я у Васильчиковых, тут весь бомонд, ждём тебя.
- Вот, блин, чуть главного-то не забыл! У тебя моей Светочки есть номер? Позвони сейчас ей и попроси, чтобы тебя включили в список. И Васильчиковых, и бомонд.
- Какой список, хани?
- Она знает. Конец связи.
Размахнулся телефоном.
Спохватился, набрал зама по безопасности.
- Да, Сергей Иванович? - испуганно.
- Там у тебя утром на вахте стояло мурло одно. Косит под моряка, а сам... Короче, уволь его на хрен. Только сначала сорви перед строем морские погоны.
- Ка... Какие погоны?!
Вот теперь — всё.
С наслаждением грохнул телефон об асфальт. Вытащил из замка ключи, закинул в кусты.
Шёл вдоль обочины, разбрасывая — паспорт, визитки, кредитки. Швырял купюры, ключи от кондоминиума, от гаража, от загородного дома.
Обручальное кольцо долго не поддавалось.
Достал конверт с документами на теплоход. Подумал. Порвал и разбросал обрывки — ветер унёс их в ночь, как мотыльков.
Последним был синий осколок. Сжал, крича прямо в треугольный глаз:
- Ты! Если бы не ты — я бы давно сам на океан уехал! Понимаешь? Сам! А ты мне всё картинки показывал, вместо настоящего океана. Скотина ты, врун!
Бросил, пытался раздавить каблуком — мягкая земля приняла. Не дала расколоть.
И пошёл вдоль трассы.
На восток.
Навстречу солнцу, которое в тысячах километров отсюда проснулось, сладко потянулось и сбросило сапфировое одеяло Тихого океана.

[Fertes]

История профессора Шпрангера. Автор: Юлия Эфф

История профессора Шпрангера

 

Тюбинговские достопримечательности

Если вы когда-нибудь задумаете путешествие по старой доброй Германии, обязательно загляните в Тюбинген. Фахверковые дома, Средневековый дух, царящий не только в Хоентюбинговском замке или монастыре Бебенхаузен, или в других исторических достопримечательностях, пощажённых временем, — вас очарует всё.

 

А может быть, вам захочется причаститься другим духом, литературным? Тогда вас позабавит двойственное отношение к гению поэзии Гёте, следы присутствия которого здесь хранятся в табличках, как-то: «Здесь жил Гёте» и «Здесь стошнило Гёте». Говорят, вторая надпись стала ироничной местью по отношению к поэту, остановившемуся здесь всего на десять дней и посмевшему высказаться о премилом городке уничижительно. И если вы выберете литературу, то уж совсем точно вас заинтересует Хоентюбинговский замок как жилище герцога Вюртембургского, да-да, того самого, упомянутого Гауфом в его «Сказании о гульдене с изображением оленя». До сих пор герб Тюбингена венчают две руки, держащие оленьи рога. Как знать, возможно, старина Вильгельм не так уж и сильно приукрасил выдумками свою историю о взаимоотношениях трёх братьев, доброго Куно и его сводных хамовитых Шалька и Вольфа.

 

А может быть, вам повезёт и вы встретите всеобщего любимца, девяностолетнего профессора медицины Ульриха Шпрангера, неторопливо бегающего по утрам вдоль реки Неккар или спешащего на лекцию в свой знаменитый Эберхардовский университет, или просто неспешно прогуливающегося с улыбкой счастливого человека. «Быть довольным, как Ульрих Шпрангер», — так говорят в Тюбингене о человеке, постигшем наиважнейшую премудрость — удовольствие от жизни.

 

Сам герр Ульрих на вопрос о том, как ему удаётся пребывать в столь замечательной физической форме и положительном настроении, каждый раз начинает рассказывать о чудесной силе нейромедиаторов, в частности, моноаминов и катехоламинов — адреналина, дофамина, серотонина — и полезного гормона счастья — эндорфина. Профессор попытается вам доступным языком объяснить, что «эндорфин ходит рядом с адреналином и поэтому нет лучшего способа избавления от депрессии, чем бег или прыжок с парашютом, или путешествие в незнакомые страны». Что «сама природа подарила человеку уникальное средство для купирования абстинентных синдромов и нормализации процессов вегетативной регуляции» — тот самый эндорфин, который ваш организм обязательно будет вырабатывать, если, конечно, у вас «не наблюдается истощения эндорфинергической системы, попросту, эндорфинодефицита, как у людей, истощённых болезнями и депрессией». Нет, конечно, современная медицина пытается что-то предпринять в этой связи, изобретает различные модуляторы настроения, например, основанные на принципах электростимуляции, но вряд ли вам захочется лежать на кушетке и получать слабые разряды тока для того, чтобы поднять себе настроение. Тогда уже нет лучшего способа избавиться от депрессии, как посидеть на электрическом стуле, потея от страха и прощаясь с собственной жизнью. Затем быть оправданным и, освободившись от мешка на голове, наконец, понять, что только вы в состоянии сделать свою жизнь счастливой и нравящейся вам, даже если вы абориген засушливого африканского района. Можно антидепрессанты глотать пачками и лечиться годами от уныния, но «более всего рекомендуется научиться самому вырабатывать в себе этот самый эндорфин, взять в привычку, а не полагаться на гипофиз вещества беталипотрофина, когда он, наконец, отреагирует на стресс».

 

Если у вас хватит терпения выслушать всё выше изложенное, стать адептом «эндорфинного образа жизни» и посетить несколько лекций герра Ульриха, не исключено, что тогда вы подружитесь с этим улыбчивым приятным человеком. И тогда за чашечкой чая вам будет рассказана удивительная история, случившаяся с самим профессором и изменившая его представление о счастье.

 

Ну а я, простой журналист, поделюсь рассказом, избегая по возможности научной терминологии, как полагается рассказывать истории для избалованного простотой слушателя.

 

Изобретение профессора

Профессор Ульрих Шпрангер был тогда сорокалетним профессором университета Эберхарда-Карла, писал диссертацию по нейромедиаторам и мечтал сделать открытие или, как минимум, изобрести совершенный прибор, который помог бы человечеству быстрее и качественнее избавляться от депрессии, превозмогать стрессы. Для достижения своей научной мечты даже вступил в студенческое ёжинное братство (1), которое помогало начинающим студентам влиться в университетское сообщество; ненавязчиво наблюдал за психологическим состоянием новичков и оказывал необходимую помощь.

 

В начале своих изысканий Ульрих Шпрангер испробовал все известные на тот момент научные методы, направленные на улучшение ментального состояния человека, который не мог выбраться из депрессии либо реагировал на стрессы стандартным образом — распитием кружки пива в прикуску с местными знаменитыми колбасками, а утром опять возвращался в своё серое состояние, встречаясь с действительностью.

 

В конце концов герр Ульрих пришёл к навязчивой идее создания некоего прибора, который мог бы не только излечить депрессию, но и действовать глубже — в первопричину недуга, избавлять человека от привычки быть несчастным.

 

Мало-помалу герру Ульриху пришла в голову одна блестящая идея. Он отказался от таблеток, памятуя об опасном ЛСД, на заре своего создания считавшимся лекарством. Отказался от любого способа, который мог быть связан с уколами, ударами малого тока — всем тем, что рано или поздно выдаёт свои последствия, выраженные в народной мудрости «одно лечить — другое калечить».

 

Он изобрёл (правда, ещё не проводил испытания на людях) собственную машину счастья — прибор «Абсолют». Представлял собой «Абсолют» небольшую кабинку-душевую, в которой несчастного человека омывало трижды разными потоками воды, структурированной по образу молекулярных связей эндорфина, адреналина, дофамина. Так им образом, по мнению герра Ульриха с человека смывался весь негатив, заряжая тело не только положительной энергией, но и помогая клеткам мозга настроиться на решение невыполнимых, как могло показаться, проблем, из-за которых и случалась депрессия.

 

Сначала профессор провёл испытания на меланхоличных мышах и болеющих животных и получил удовлетворительные результаты, которые не могли не обнадёживать: этот способ работает! Оставалось дело за «малым» — испытанием на человеке. Поскольку прибор «абсолютного счастья» находился дома у профессора, а не в лаборатории (Ульрих мудро решил раньше времени не оглашать своих безумных идей, поскольку хорошо понимал, что даже конгениальное полезное изобретение люди умудряются обращать во вред себе), постольку желающих стать подопытной крысой нужно было ещё найти. Ульрих уже подумывал, как и полагается настоящему учёному, испытать прибор на себе самом, но каждый раз его что-то останавливало. И в день, когда он собирался наконец последовать девизу университета, в котором он работал — «Attempto!» (2), —отправился на прогулку, дабы собраться с духом.

 

Ноги сами понесли рассеянного, задумчивого Ульриха в ботанический сад, где учёный некоторое время расхаживал, не отвечая на приветствия знакомых.

 

И вдруг Ульрих заметил печального незнакомого человека лет тридцати в неопрятной одежде, который, понурив голову, сначала сидел на скамье, а затем, шатаясь, пошёл к выходу из сада. Что-то ёкнуло в груди Ульриха, и он последовал, будто загипнотизированный, за незнакомцем, напоминавшим то ли пьяного хиппи, то ли опустившегося в горести человека.

 

Несчастный пришёл к берегу Неккара, перелез через перила и собрался было прыгать в воду, но руки профессора ухватили мужчину за одежду и спасли от необдуманного шага.

 

Опущу ненужные подробности и скажу только, что звали самоубийцу Ханс Майер. Ещё год назад благополучно жил он в Аугсбурге, служил в одном из банковых отделений, получал солидную зарплату и радовал себя приятными излишествами жизни. Потом колесо фортуны по неизвестным причинном застопорилось и заглохло, отменяя все приятности жизни. Сначала у Ханса начались неприятности на работе, затем он узнал, что его молодая жена ему изменяет. Кроме перечисленных скорбей, словно по указу свыше, на Ханса был вывалено содержимое ящика Пандоры — от болезней до нелепых случаев типа ежедневной чёрной кошки, перебегающей дорогу, вечно ломающихся, искрящих бытовых приборов. В финале этой печальной истории Ханс оказался сокращён на работе, изгнан из собственного дома, а друзья стали сторониться его, одарив прозвищем «Тысяча несчастий».

Как мы видели, мытарства привели несчастного Ханса к тому месту, где, судьба вдруг запела дудочкой феи-крёстной и свела с профессором, ищущим кого-то нуждающегося, вроде невезучего герра Майера.

 

Ошибка

Ульрих привёл Ханса домой, чем вызвал некоторое недовольство со стороны любящей опрятность жены и сына-гимназиста, однако перечить главе дома не стали. Ханс находился в таком безнадёжном состоянии духа, что он не раздумывая согласился на предложение чудаковатого профессора, лишь бы наполнить желудок горячимсупа и выспаться в месте, для сна более подходящем, нежели уличные скамьи.

 

Будучи чистым и накормленным, Ханс, не скрывая слёз благодарности, вошёл в святая святых — кабинет учёного, разделся и встал в испытательную кабинку. Зажужжали резонаторы, засверкали, переливаясь приятным перламутром, стены прибора «Абсолют» — и Ханса Майера вдруг окатила такая приятная волна, без цвета и вкуса, что испытуемый засмеялся, прикрыл глаза и вдруг вспомнил себя, мальчишку, наслаждающегося тёплым летним ливнем.

 

По окончании процедуры Ульрих, со слов Ханса, записал в дневник ощущения испытуемого, выдал новую одежду, чтобы уж совсем наверняка избавиться от старых «молекул несчастий», и отправил Ханса в приготовленную комнату для отдыха. Что ж, всё обстояло более чем благополучно. От процедуры даже морщины на лице Ханса разгладились, а сам он выглядел счастливым, не в пример тем минутам, когда профессор его встретил.

 

Оставшись один, профессор полез в кабинку, чтобы набрать смыв в пробирку, поскользнулся на краю поддона, упал и, ударившись головой, потерял сознание. В остывающей воде профессор пролежал некоторое время, очнулся, и всё же не придал особого значения последствиям своей неловкости. Анализ воды показал, что она снова приобрела свои свойства, должно быть, время оказалось потерянным.

 

Утром Ульриха ждало новое огорчение: утром Ханса не оказалось в комнате. Он сбежал, оставив для хозяев записку с бесконечными уверениями в благодарности и фразой, что сегодня ночью на него снизошло озарение, и он не может терять ни минуты, чтобы не попробовать начать жизнь с нуля, вернее, с единицы счастья.

 

Забегая вперед, скажем, что спустя некоторое время от Ханса Ульриху пришло письмо, более обстоятельное, чем оставленная записке. Оказалось, что Хансу удалось не только поправить своё безнадёжное положение, но и стремительно улучшать как карьеру, так и личную жизнь. Ханс добавил, что ничерта не помнит из той лекции, которую ему читал профессор до процедуры «Абсолюта», кроме одного — как быть счастливым. Теперь Ханс был безмерно счастлив.

 

После побега Ханса профессор испытал разочарование, ещё не подозревая, что гений его изобретения уже работает. Следующим вечером профессор хотел было испытать «Абсолют» на себе, но, увы, что-то сломалось в машине и не хотелось исправляться.

 

Следующий день настал, а профессор чувствовал себя как никогда разбитым и опустошённым. На лекции он ловил себя на мысли, что говорит чушь, и даже студенты почувствовали неладное, глядя на профессора изумлённо. День прошёл, а состояние не улучшилось. Нечто странное продолжало происходить: профессор вдруг среди лета простудился, потом начал подхватывать заболевания, включая те, которыми переболел в детстве. Словно бы он сам, Ульрих, поменялся местом с некогда невезучим Хансом.

 

К этому моменту было получено письмо от счастливого господина Майера, и Ульрих принял решение повидаться с ним, поехал в Аугсбург, где герр Майер исполнял должность управляющего того самого банка, из которого был когда-то изгнан.

 

Ульрих пришёл к Маейру, но тот едва взглянул на сильно изменившегося профессора и надменно сказал, что не имеет-де чести знать этого старика. Так долгожданный диалог не состоялся.

 

И тогда Ульрих понял свою ошибку: природа не терпит крайностей, и при наличии плюса всегда рядом будет находиться минус. Ханс «смыл» с себя несчастья, они-то и достались профессору, ведь ничто из ничего не берётся…

 

Дальше Ульрих более не удивлялся происходящему: ректор университета предложил герру Шпрангеру отдохнуть некоторое время от работы; деньги на банковском счету быстро истаяли; сын-гимназист увлёкся ставками в казино, а жена, добродушная хохотушка Катарина загрустила, однажды собрала свои вещи и уехала к матери, чтобы, по её словам, отдохнуть от всех этих несчастий.

 

В итоге одним холодным вечером Ульрих стоял, не осознавая своих желаний, на том самом месте у берега Неккара, где однажды собирался покончить с собой Ханс Майер. И Ульрих прыгнул.

 

К счастью, в том месте река оказалась неглубокой, а вода настолько отрезвляющей, что Ульрих быстро пришёл в себя.

 

— Какой я был дурак! Какой я был дурак!.. — начал восклицать профессор и, стуча зубами от холода, как был в мокрой одежде, бросился домой. Пока он бежал, задыхаясь, вдруг почувствовал то, что спортсмены называют «вторым дыханием».

 

В самом дальнем углу винного погребка была обнаружена запылившаяся бутылка глинтвейна, Ульрих согрел себе вино и, уже одетый в сухую одежду, уснул сном выздоравливающего. Утром же, едва солнце светало, выбежал на свою первую в жизни пробежку…

 

Что случилось с «Абсолютом», спросите вы. Ульрих разобрал прибор и более никогда не возвращался к его восстановлению. Вскоре вернулась жена и сказала, расплакавшись и уткнувшись в плечо супруга:

— Ты стал таким невыносимым занудой, что даже я не смогла этого терпеть! Прости меня, пожалуйста, я знала, что ты болеешь, но всё-таки не смогла долго выносить это.

 

То ли вода Неккара помогла, то ли сам Ульрих понял, что «сглазил сам себя» — только с тех пор дела пошли в гору. Что касается судьбы Ханса Майера, можем сказать, что кончил он плохо, не смотря на дарованный ему «эндорфинный эфир», а может, пары того испарились… Достигнув пика счастья, которое, по мнению герра Майера, состояло в большом количестве денег и всеобщем боготворении его самого, однажды он не рассчитал своего могущества и был (так писали газеты) убит в собственном особняке на берегу залива. Родных и прислуги рядом не оказалось, чтобы помочь истекающему кровью Хансу: сам он, однажды обжегшись, полагал, что семья только вредит счастью.

 

Так что, собираясь в Тюбинген, обязательно познакомьтесь с профессором медицины Ульрихом Шпрангером. Он как никто знает, что значит быть счастливым. И если вы подружитесь настолько, что он вам расскажет ту же историю, что и мне, не теряйтесь, простите подарить книгу, тамошний бестселлер «Абсолютное счастье» герра Ульриха Шпрангера. Только заранее предупреждаю читателя, любящего упрощения: это глубоко научный труд по биохимии.

 

А впрочем… вы можете просто полюбоваться достопримечательностями Тюбингена. Постоять на берегу Неккара, чьи воды считаются особенными после случая с профессором. Скорее всего, вам удастся увидеть прыгающих в воду, рядом с проплывающими лодками, отчаянных туристов, а может быть, и вам захочется сделать то же самое. Только помните, что настоящие тюбинговцы относятся к этому развлечению иронично: ведь в нашем теле, по мнению учёных, восемьдесят пять процентов воды и совсем не обязательно прыгать в мутные воды.

 

И, если вы будете стоять у Неккара рано утром или ближе к закату, возможно,  мимо вас обязательно пробежит трусцой или пройдёт быстрым шагом улыбающийся старичок. Доктор Ульрих Шпрангер, знаток простого человеческого счастья.

 

(1) — имеется в виду братство «Игель» («Ёж»)

(2) «Attempto!» - лат. «Я отваживаюсь!»