Осколок синевы. Автор: Panzer
Осколок синевы
- Битков! Сергей!
Визгливый голос воспидрылы носится над участком дурной вороной, бьётся об игрушечные фанерные домики, путается в мокрых кустах.
- Куда опять этот урод запропастился, а? Найду — ухи пообдираю. Битко-о-ов!
Серёжка сидит в любимом углу, скрытый от воспитательницы ободранной сиренью. Обхватив красными от холода ладошками колени, отчаянно шмыгает носом — веснушки так и подпрыгивают, словно мошки, стремящиеся улететь в низкое осеннее небо.
- Нет, ну надо же. Ведь два раза группу пересчитала, все были на месте — девятнадцать голов. А как на обед сажать — нету Биткова. Вот скотина малолетняя. Битков!
- Вера, ты в группе-то смотрела? Под кроватями в спальне?
- Да везде я смотрела. Вон, колготки порвала, пока лазила-то на карачках. Ну, сука, он мне ответит за колготки.
- А в шкафчиках? В раздевалке? В прошлый раз он там.
- Точно! Вот, зараза.
Воспидрыла, пыхтя прокуренно, убегает. Заскрипела дверная пружина, грохнула.
- Не пойду, - бормочет Серёжка, - суп ваш есть, а Петька плеваться опять. И тихий час этот.
Битков рыжий, поэтому дразнят. И не хотят водиться. Он давно привык молчать с одногруппниками, а разговаривает обычно сам с собой.
Сыро, неуютно; облака ползут грязно-серыми бегемотами, давят брюхом.
Серёжка начал смотреть на улицу, сквозь забор из рабицы: там тоже — скукота. Ни пожарной машины, ни завалящего солдата. Только тополя машут тощими руками — будто соседки ругаются, швыряют друг в друга умершими листьями. Какая-то старуха прошаркала галошами, бормоча себе под нос. А на носу — бородавка!
- Баба яга, - прошептал Битков и начал пятиться прочь от ставшего вдруг ненадёжным сетчатого забора. Опять сел на корточки, чтобы быть меньше, незаметнее.
И — увидел вдруг.
Вдавленный в грязную землю, между редкой щетиной жухлой травы — неровный треугольник, размером со спичечный коробок.
Пыхтя, выковырял с трудом: кто-то будто вдавил каблуком, хотел разбить — а мягкая земля не дала.
Осколок синего стекла. Настолько синего, что сразу вспоминалось деревенское лето, оранжевый смеющийся шар в зените, запах полыни и нагретых солнцем помидоров. Сухие ласковые руки бабушки Фени, тарелка шанежек, похожих на подсолнухи. И кружка тёплого молока, которое от щедрой горсти малины становилось синевато-розовым.
Серёжа осторожно поднял осколок и посмотрел сквозь него в небо. В серое, сонное небо, в котором не угадывалось даже пятна от скрытого грязной ватой светила.
И ахнул...
… тополя прекратили вихляться, по команде «смирно» вытянулись ввысь и выбросили тугие белоснежные паруса. Волны едва успевали уворачиваться от стремительного форштевня — отпрыгивали, плюясь пеной и сердито шипя. И до самого горизонта, так далеко, что заломило глаза — синее, синее, безбрежное...
- Вот ты где, подонок!
Стальные пальцы с облупленным маникюром вгрызлись в веснушчатое ухо, закрутили — аж слёзы брызнули из глаз. Воспидрыла потащила Серёжку в здание — в запах мочи, хлорки и пригорелой каши, в крашенные мрачно-зелёным стены.
А в кармашке штанов притаился синий осколок — мальчик нащупал его сквозь ткань. Шмыгнул носом и улыбнулся.
***
- Ма-а-ам!
- Отстань. Семнадцать, восемнадцать. Отстань, собьюсь — опять перевязывать.
Мама вяжет, и спицы качаются, словно вёсла резвого ялика. Заглядывает в заграничный журнал со схемой вязки — подруга дала только на один день.
У мамы морщинки возле глаз. Щурится близоруко, но очки не носит, чтобы быть красивой. Когда она смеётся — морщинки превращаются в лучики. Серёжа так солнце рисовал в раннем детстве: кружок и тонкие штрихи.
А когда плачет, бороздки становятся сетью, ловящей слёзы.
Плачет чаще.
- Ну ма-а-ам!
- … тридцать два. Запомни: тридцать два! Не ребёнок, а наказание. Ну, чего тебе надо?
- А вот папа. Он же моряком был, да?
Хмурится. Откладывает вязание, идёт на кухню. Мальчик бежит за ней, как хвостик.
- Ведь был?
Мама мнёт сигарету. Пальцы её дрожат, поэтому спички ломаются — и только третья вспыхивает. Битков втягивает воздух веснушчатым носом — этот запах ему очень нравится.
Когда мама злится, она называет Биткова не «сынулькой» и не «Серёженькой». И говорит — будто отрезает по куску.
- Сергей. Почему. Ты. Это. Спрашиваешь?
Мальчик скукоживается, опускает глаза. Шепчет:
- Я же помню. Чёрное такое пальто, только оно по-другому называется. И якоря. И ещё...
- Ты ошибаешься, - резко обрывает мать, - твой отец — не моряк.
- А кто тогда? - совсем уже тихо.
- Твой отец - сволочь! И больше, Сергей, изволь не задавать мне вопросов о нём.
Мама с силой вдавливает окурок и крутит его в пепельнице, убивая алый огонёк. Выходит из кухни и автоматически выключает свет.
Серёжка сидит в темноте. Гладит синий осколок.
И вспоминает — ярко, будто было час назад: чёрная шинель («шинель», а не «пальто»!), якорь на шапке, ночное небо погон — золотые звёздочки и длинный метеоритный след жёлтой полоски...
Авоська с мандаринами, ёлочные иголки на ковре, смеющаяся мама — ещё без морщинок у глаз.
И тот непонятный ночной разговор:
- Куда мы поедем, в Заполярье?! В бараке жить?
- Родная, будет квартира. Ну, не сразу.
- Торчать на берегу, психовать за тебя? По полгода! Без работы, без друзей!
Серёжка зажмуривается ещё крепче.
Хочет увидеть играющую солнечными зайчиками лазурь, но вместо неё — тяжёлые свинцовые брызги, оседающие льдом на стальных поручнях, и простуженный крик бакланов...
***
- Свистать всех наверх!
Чёрные грозовые тучи мчатся, словно вражеское войско, грозно стреляя молниями. Рангоут шхуны стонет, едва выдерживая ураган. Лопаются шкоты и хлёщут палубу, будто гигантские кнуты. Неубранный стаксель рвётся в лохмотья...
Многотонная волна набрасывается злобным хищником, хватает рулевого — и утаскивает за борт... Бешенно вращается осиротевший штурвал, растерянно крутится обречённое судно.
Но кто это? Фигура в промокшем насквозь плаще, в высоких ботфортах, бросается и хватает рукоятки рулевого колеса, разворачивая шхуну носом к волне.
- Молодец, юнга! - кричит пятнадцатилетний капитан Дик Сенд, - ты спас всех нас. Тебе всего восемь лет, но в храбрости и умении дашь сто очков вперёд даже такому морскому волку, как Негоро!
Юнга отбрасывает капюшон, обнажая благородный профиль, и говорит:
- Мы идём неверным курсом, шкипер! Кок засунул топор под нактоуз, и перед нами Африка, а не Америка.
Паршивец Негоро выхватывает огромный двухствольный пистолет и стреляет, но юнга успевает закрыть капитана своим телом.
Дик Сенд склоняется над храбрецом:
- Как зовут тебя, герой?
Юноша смертельно бледнеет и успевает прошептать:
- Серж. Серж Биток...
По накренившейся палубе с грохотом катится пушечное ядро.
- Биток! Ты заснул, что ли? Мячик подай.
Серёжка хватает мяч, неуклюже пинает - мимо. Просит:
- Ну, возьмите хоть на ворота. Пожалуйста.
- Иди, иди отсюда. Без сопливых скользко.
***
- Рыба!
Егорыч грохочет по дощатому столу так, что остальные костяшки подпрыгивают и сбиваются.
- Везёт тебе сегодня, - качают головой игроки.
- Нам, флотским, всегда везёт.
У тщедушного Егорыча — штопанная тельняшка, руки в наколках: полустёртые якоря, буквы «ТОФ», сисястая русалка.
- Ещё партию?
- Не, там же закрытие Олимпиады по телику.
Партнёры встают, идут по своим подъездам. Сергею тоже хочется смотреть закрытие из Москвы, но он остаётся. Смотрит, как Егорыч тихо матерится, копаясь в сморщенной картонной пачке «Беломора». Наконец, находит невысыпавшуюся папиросину, чиркает самодельной зажигалкой из гильзы, прищуривается от едкого дыма. Фальшиво затягивает:
- Когда усталая подлодка из глубины... кхе-кхе-кхе.
Кашляет так, что ходят ходуном тощие плечи. Подмигивает Биткову, обкусывает картонный мундштук, протягивает беломорину:
- Добьёшь, комсомолец?
- Не, - крутит головой Серёга, - мне нельзя.
- Ну да, ну да, - хихикает Егорыч, - боксёр, понимаю. Какой уже разряд?
- Второй юношеский.
- Ништяк.
Битков деликатно шмыгает. Решается:
- Дядя Егорыч, а океан — это ведь красиво?
- Да нунах. Лучше три года орать «ура», чем пять лет - «полундра». Хотя сейчас два и три служат. Я ж на железе, в подплаве. Чего я там видел? Мазут, отсек да учебные тревоги. Аварийная, - начал загибать прокуренные пальцы с жёлтыми ногтями, - пожарная, химическая... Уже и не помню толком. «Человек за бортом», во! Для подплава очень актуально, хе-хе-хе. Зато пайка на флоте — это песня. Железная пайка. Сгущёнку давали. И кок не жмотился, добавку — всегда пожалуйста.
- Ну как, а небо, волны? Синева.
Егорыч кивает:
- Когда всплываем аккумуляторы подзарядить — да. Разрешают на мостик по двое подняться, покурить. После отсека-то! Воздух — пить можно, такой вкусный. И небо... Да.
Егорыч зажмуривается, его сморщенное загорелоё лицо вдруг озаряется щербатой детской улыбкой.
Видит и аквамариновую воду, и такое же небо. Снежно-чистые комки облаков отражаются белыми барашками на гребнях.
Без всякого волшебного осколка — видит.
***
- Товарищ подполковник, ну пожалуйста!
- Странный ты какой-то, призывник Битков. Какого хрена тебя во флот потянуло? Опять же, три года служить. А так — два.
Подполковник отдувается, трёт несвежим платком багровую лысину. На столе — тарелка с надкусанной домашней котлетой, чай в стакане прикрыт от мух бумажкой. Как такому объяснишь?
- Я с раннего детства... Мечта у меня.
- Странная экая мечта, - военком крутит толстой шеей, отстёгивает галстук — тот повисает на заколке.
- Городок наш сибирский, тут до любого океана — тысячи вёрст. Я тебе так скажу Битков. Спортсмен, школу закончил отлично. Характеристики хорошие. Кстати, а чего не поступил в институт-то?
- Я хотел в военно-морское или торгового флота, во Владивосток. А мама категорически... Болеет она у меня.
- Ну, и чего? Не поехал во Владик, правильно, нахер он нужен. У нас же — и сельскохозяйственный, и политех. О! Педагогический, опять же. Одни девки учатся, был бы там, как султан в гареме.
Военком подмигивает и противно хихикает.
- Я... Я настаиваю, товарищ подполковник.
- Ну ты, сопляк, - повышает голос офицер, - настаивает он. Настаивалка ещё не выросла. Пойдёшь в ВДВ, в Ферганскую учебку. Про атмосферу Земли слышал? Пятый океан, голубой. Будешь прыгать с парашютом — считай, в синеве купаться, хе-хе.
***
Злой воздух хлещет, давит стеной. Десантники прячутся за рубкой катера, кутаясь в бушлаты. Старлей кричит, перебивая ветер:
- И чтобы без самодеятельности! Без пижонства этого вашего, никаких бескозырок. Каски не снимать! Высаживаемся, сразу цепью рассыпаемся. Первая группа прикрывает, вторая — с сапёрами к доту. Закладываем заряды и уходим. Всё понятно, товарищи краснофлотцы?
Сосед Биткову шепчет на ухо:
- Ага, уходим. А если ждут, самураи чёртовы? Берлин вон три месяца, как взяли. Обидно так-то. Считай, после войны.
Серёга молчит. Проверяет сумку с дисками, поближе подтаскивает пулемёт Дегтярёва.
Катер сбрасывает ход до самого малого, чтобы не реветь дизелем — сразу начинает качать так, что ноги задирает выше головы.
- Пошли, - командует старлей шёпотом.
Можно подумать, это поможет. Катер — как на ладони. Светило хлещет очередями весёлых зайчиков, скачущих по лазури.
Почему всё-таки не ночью, тля?!
Кто-то украдкой крестится. Переваливается через борт, ухает в воду — по грудь. Подняв над головой ППШ, идёт к берегу, как танцует — один локоть вперёд, потом - другой.
Битков расстёгивает промокший ремешок, снимает каску, бросает на палубу. Достаёт из-за пазухи беску, натягивает поглубже, ленточки — в зубы. Зажмурившись, кивает солнцу. Прыгает в зелёную волну.
Бредёт к мокрым камням — они сейчас похожи на ленивых тюленей, развалившихся под жарким небом августа.
Когда остаётся двадцать метров — оживает японский дот. Бьёт прямо в лицо ослепительными вспышками.
Серёга, опрокинувшись на спину, тонет — вода смыкается над головой, плещется, рвётся в продырявленные лёгкие.
Нечем дышать.
Битков пытается нащупать в кармане треугольный стеклянный осколок.
***
- Харе орать, Биток.
Сергей распахивает глаза. Пытается втянуть раскалённый воздух — и корчится от боли. Розовая пена пузырится на губах.
Над головой — не синее курильское небо и не зелёная тихоокеанская волна.
Над головой — потолок кабульского госпиталя. В жёлтых потёках и трещинах, напоминающих бронхи на медицинском плакате.
- Осколок! Осколок мой где? - хрипит Битков.
- Во, видали? Хирурга спрашивай. Там из тебя всякого повынимали — и пуль, и осколков.
- Нет, - кашляет Серёга. Сплёвывает в полотенце, добавляя бурых пятен, - стеклянный такой. Синий.
- Тьфу, вот чокнутый, а? Его когда в вертолёт тащили — тоже всё свою стекляшку искал. Кто маму зовёт, а Битков — кусок бутылки.
- Где?!
- В манде. В тумбочке твоей, придурок.
Рыча, садится на койке. Ощупывает перебинтованную грудь. Скрипит верхним ящиком тумбочки.
Тощая пачка писем. Картонная коробочка с орденом Красной Звезды. Мыльница. Бурый огрызок яблока. Вот!
Берёт осколок синевы. Прижимает к повязке, осторожно ложится на спину.
Улыбается растрескавшимися губами.
***
- Ну, всё! Кабздец тебе, барыга.
Кожаных — четверо. Мелькают набитые кулаки, белые полоски «адидасов».
Мужик держится секунд десять, потом бритые его заваливают, начинают пинать лежащего — с хеканьем, выдающим удовольствие от процесса.
- А ну, стоять!
Битков ставит на скамейку ободранный чемодан с металлическими наугольниками, бросается в драку.
Первый даже не успевает развернуться — хрюкнув, падает мордой в асфальт. Второй успевает — и совершенно зря. Прямой левой приходится точно в челюсть.
Третий издаёт мяукающие звуки, начинает махать ногами. Балерун, тля. Кто же ноги выше пояса задирает в реальном-то бою?
Битков ловит каратиста под колено, бьёт лбом в харю. Добавляет уже по упавшему.
Последний шипит что-то матерное, выбрасывает тонкий луч ножа. Вот это — зря. За такое не прощают.
Серёга выбивает нож. Руку ломает вполне осознанно и намеренно.
Помогает мужику подняться.
«Барыга» смотрит на свой пиджак в кровавых пятнах. Качает головой:
- Надо же, суки. Двести баксов платил за шкурку-то.
Подходит к каратисту, пинает узким туфлем. Нагибается и орёт:
- Вы, бычары, всем кагалом не стоите, сколько пиджак! Так своему старшему и передай: должен теперь.
Поворачивается. Протягивает Биткову бумажный прямоугольник:
- Будем знакомы. Павел Петрович.
Удивлённый Серёга крутит картонку, чешет лоб:
- А это чего это?
- Визитная карточка, - хмыкает Павел Петрович, - ты откуда такой взялся? Вписываешься ни с того ни с сего, визитки пугаешься.
- Я-то местный. Просто четыре года за речкой. Сверхсрочную ещё.
- А! Афганец, значит? Это хорошо. Пошли. С меня поляна за спасение.
- Да как-то...
- Пошли-пошли. За всё платить надо. А про Пашу-Металлурга любой скажет — я долги отдаю.
***
Четыре огромные трубы, будто наклонённые назад встречным ветром, нещадно дымят, пачкая ослепительную лазурь. Нож форштевня режет бирюзу, как грубый плуг — английский газон.
По верхней палубе прогуливаются пассажиры первого класса: сияют цилиндры, топорщатся нафабренные усы. Дамы сверкают драгоценностями: один гарнитур стоит столько же, сколько новейший миноносец.
Смех, словно звон серебряных колокольчиков. Улыбка — нить жемчуга в перламутровом обрамлении.
- Вы так милы, Серж. А китель великолепно облегает вашу фигуру. Ах, моряки — моя слабость.
В полутьме — шуршание сползающего шёлка. Алебастр кожи. Неземной аромат.
- Это — Флёр д` Амур, запах любви. Идите ко мне, мон капитэн.
- Кхм. Пока - только вахтенный начальник.
- Ах, смешной! Разве это важно? Вы же приведёте бригантину нашей любви в лагуну истинной страсти, не так ли?
Звон пружин.
Жар скользящих тел, влага и дурман.
Скрип пружин.
Скрежет измученных пружин.
Вздох.
Стон.
Стон и скрежет рвущегося железа.
Бешеный стук вестового в дверь каюты:
- Всех офицеров — на мостик! Катастрофа, мы столкнулись с айсбергом.
Крики наполняют тесные пространства палуб.
- Ах, вы же не бросите меня, Серж?!
Прижимается горячим телом, умоляя.
***
Битков открыл глаза.
Кто-то уткнулся в плечо, прижался горячим телом.
Серёга скосил взгляд, увидел пышную пергидрольную волну. Отодвинулся осторожно. Потрогал:
- Эй, девушка! Вы кто? Гражданка...
Блондинка проснулась. Хихикнула:
- Ты чё, ты ж не мент, вроде. Какая я тебе гражданка?
Перекатилась на спину, потянулась — даже не пытаясь прикрыть роскошные формы.
Битков отвернулся. Начал собирать по полу одежду — вперемежку свою и женскую.
Блондинка мяукнула:
- А ты чего торопишься, милый? Я не против продолжения.
- Можно и продолжить. Только я ни хрена не помню. Где мы? И ты откуда тут?
- Ну как же. У Павла Петровича на даче. А ты меня сам выбрал. И можешь не спешить — ещё два часа оплачено.
Битков выпучил глаза:
- Ты что, эта? Э-э-э. Проститутка?
- Фи. Какая проза. Я — ночная бабочка, ну кто же виноват?
В дверь стукнул и сразу вошёл Павел Петрович. Рассмеялся:
- Что, уже поёте? Так, Серёга, пошли вниз, опохмелю и поговорим. А ты, подруга, давай, собирайся. Премию у водителя получишь.
***
- Для начала — пятьсот баксов в месяц. Ну, и десять процентов в бизнесе.
Битков крякнул.
- Да, я со своими щедрый. А ты — свой. Ну что, ещё «абсолюта»? Простого или чёрносмородинового?
Сергей прикрыл стопку ладонью.
- Погоди, Пал Петрович. Очень заманчиво, конечно. Только я не собирался дома оставаться. Хотел во Владик ехать, поступать в училище Невельского. Переживаю только за экзамены, со школы не помню ни фига.
- Тю! И на хрена тебе оно надо? Ты ж четыре года лямку тянул, а там первокурсники в казармах. И закончишь — кем будешь-то?
- Я на судоводительский. Штурманом буду. Потом — и капитаном, если повезёт.
- Вот смотрю я на тебя, Биток, и охреневаю. Точно как блаженный. Пароходов-то не осталось уже, моряки без работы. Это они при совке были крутые, дефицит возили и инвалютные копейки получали. А сейчас — нищета, кто под флагом не ходит.
- Я не из-за денег. У меня мечта. Я океан мечтаю с детства увидеть.
- Дурак ты, ей-Богу! Да заработаешь денег и поедешь на свой океан. В круиз. С мулатками.
Серёга потрогал неровные края треугольника в кармане. Помотал головой:
- Нет.
- Ну, хорошо. Давай так: годик у меня поработаешь. Квартиру купишь, мать подлечишь. И на будущий год поступишь. Я там-сям подмажу, связи подниму — проскочишь в своё училище, как по маслу.
Битков сказал, только чтобы не обижать хорошего дядьку:
- Я подумаю.
- Это как раз хорошо. Никому не возбраняется. Подумать — оно полезно.
***
- Итак, «Кореец» вернулся, атакованный японскими миноносцами. Блокада Чемульпо полная. По старой флотской традиции, господа, первое слово — самому младшему по званию и годам службы. Сергей Иванович, прошу вас.
Мичман вскочил, волнуясь. Огладил тужурку. Прочистил горло.
- Господа, я подумал...
Командир подождал. Улыбнулся ободряюще:
- Ну что же вы, голубчик? Продолжайте. Подумать иногда даже штафиркам не возбраняется, а уж вам и сам Бог велел.
- Всеволод Фёдорович, надобно принимать бой. Я полагаю, необходимо идти на прорыв, пытаться уйти в Порт-Артур.
Сел, краснея.
Офицеры поднимались один за другим, говорили о том же.
Командир помолчал. Перекрестился.
- Ну что же, так тому и быть. Офицеров по механической части, прошу сделать всё возможное, чтобы обеспечить полный ход хотя бы в девятнадцать узлов. Поговорите с кочегарами, с машинной командой. От всех господ офицеров и экипажа жду, что исполните свой долг до конца. Выход назначаю в одиннадцать часов. С Богом.
В ушах ещё гремели оркестры английского и французского стационеров, провожавшие крейсер на безнадёжную схватку.
Море было спокойным и безмятежным; ластилось к крейсеру, поглаживая борта зелёными лапами. Фок-мачта царапала синеву, словно пытаясь оставить последний автограф.
Мичман приник к визиру. Нащупал хищный силуэт японского флагмана. Прокричал:
- Дистанция сорок пять кабельтовых!
Это было в 11 часов 45 минут.
В 11.48 в верхний мостик угодил восьмидюймовый снаряд с «Асамы».
После боя моряки обнаружили оторванную руку мичмана, сжимающую стеклянный осколок — видимо, от оптической трубы.
Всё, что осталось от дальномерного офицера.
***
Битков вскрикнул. Разжал ладонь — синий осколок врезался в пальцы. Поднял ко рту, высосал капельку крови.
- Ты когда-нибудь себе пальцы отрежешь, дарлинг.
Жена сидит у итальянского авторского зеркала. Правит ноготки пилкой: «вжик-вжик». Будто крохотные мирные раковины превращает в хищников.
Ручка пилки облеплена стразами.
- Это вообще-то ненормально, дарлинг. В пятьдесят лет спать со стекляшкой в руке.
- Не твоё дело.
- Фи. Хамишь, май хани.
Битков морщится. Задолбали англицизмы к месту и нет.
Вжик-вжик.
- Чего ты их трёшь? Сточишь же до мяса. Позавчера делала маникюр.
- И сегодня буду, на двенадцать вызвала мастера на дом.
Сергей Иванович смотрит на бутылку из-под двадцатипятилетнего «чиваса». Нагибает над стаканом. Остатки едва покрывают дно.
Вжик-вжик.
- Прекрати, достала. Будто мясник нож точит.
- А меня достало, что ты бухаешь с самого утра...
- Хлебало завали.
- … и до поздней ночи. Ходишь потом с опухшей рожей.
- Заткнись, тварь. Своего тренера по фитнесу учи. Если он, конечно, обучаем.
Жена сладко тянется, изгибая спинку:
- О-о-х! И ещё как обучаем. Способный мальчик.
- Он тебе в сыновья годится.
- Бред.
- Нет, не бред. Если бы не чистки твои бесконечные... Как раз родила бы в девяностом, и было бы мальчику двадцать пять сейчас.
- Слушай, лучше пей.
Маслянистый виски жжёт распухший язык.
- Ты не забыл, дарлинг? Сегодня пати у Васильчиковых.
Битков взрывается:
- Во-первых, у твоих Васильчиковых может быть только пьянка под гармошку по поводу смерти соседской коровы, а никак не «пати». Во-вторых, ты прекрасно помнишь: сегодня мамина годовщина. Я поеду на кладбище.
Вжик-вжик. Точёная ножка качает туфелькой.
Жена никогда не ходит в тапочках. «Фи, это моветон».
Мама ходила в тапочках. Старых, без задников. И с помпоном на левом. А с правого тапка помпон потерялся.
Звякнул «верту».
- Сергей Иванович, это Лёня. Я подъехал, стою внизу.
Чертыхаясь, начал подбирать галстук. Плюнул.
- Ты бы хоть в душ сходил. Воняешь, как козёл. Не комильфо, дарлинг.
- А ты не нюхай. На работе помоюсь.
- Да-да. И ведь найдётся, кому спинку потереть, не так ли? Дай, угадаю. Сегодня у тебя Света? Или эта, чёрненькая. Галя, да?
- Обе сразу, - пыхтит Битков, натягивая ботинки. Пузо мешает, а ложка для обуви завалилась куда-то.
- Это вряд ли. Обе сразу не поместятся в кабинке. Света слишком жопаста.
- Да уж, тебе до Светочки далеко. Одни мослы. Сточилась об тренера, мать.
Вжик-вжик.
***
Охранник вытянулся, отдал честь:
- Здравия желаю, Сергей Иванович!
Битков мрачно зыркнул:
- Ты чего, клоун? У нас что, армия тут?
Охранник побагровел. Содрал бейсболку, начал протирать лысину несвежим платком. На столе — тарелка с надкушенной котлетой и стакан с чаем, прикрытый бумажкой. Проблеял:
- Виноват...
- А чего жрём на рабочем месте?
Блеяние перешло в визг:
- Ви-и-иноват. Исправлюсь.
Битков поднялся на пролёт. Вспомнил что-то, вернулся:
- Слышь, служивый. Ты подполковником был? В военкомате?
- Никак нет. Я капитаном третьего ранга. Северный флот.
- Да-а? Подплав? Надводник? - живо заинтересовался Битков.
- Я, это. Извините. Замполитом на базе снабжения. В морях не бывал-с.
- Тьфу ты.
***
- Серёжа, ну чего ты кислый?
- Петрович, договаривались же. Я на Тихий океан на две недели. Без отпуска пятый год. А тут в кои веки — без жены, она с подружками своими малахольными в Париж на неделю высокой моды. Не могу я ехать в Тюмень.
- Тю! На Тихий океан, ага. В Тайланд, что ли? Смотри, там транссексуалов море. Не перепутай, ха-ха-ха!
- Да какие... В Находку. Я же теплоход купил. Старенький, но ещё фурычит. Ребята ремонт сделали, фотки прислали. Ты же помнишь, у меня мечта.
- Биток, кончай тут мне. Тьфу, то есть не мне и не кончай. Говорю — надо в Тюмень. Они там совсем оборзели, два лярда уже торчат. А ты разрулишь, ты могёшь. Давай, а?
- Ну как ты не понимаешь, Петрович! Мы до Камчатки своим ходом, а там уже всё заряжено. Вертолёт, инструктор. У меня график по часам расписан. Экипаж со всей Находки собирали. Не могу я!
Павел Петрович шарахнул волосатым кулаком по столу — звякнула печатка с бриллиантом о столешницу.
- Всё, на хрен. Пропил совсем мозги уже? Русским языком говорю: «два лярда». Закроем контракт — нормальную яхту себе купишь, у меня приятель продаёт на Канарах. По божеской цене отдаст. А то будешь позориться на пердящем корыте, белых медведей до икоты доводить. Не обсуждается.
- Мне не надо Канары. Мне надо Тихий океан.
- А мне пох, что тебе надо!!! Будешь делать то, что надо мне. Иди, готовься. Билеты на самолёт у Светочки своей сисястой заберёшь. Свободен.
- Да. Я свободен.
Грохнул дверью так, что со стены слетел бесценный картон в разноцветных пятнах какого-то французского концептуалиста.
***
- Может, всё-таки в ресторан, Сергей Иванович? А лучше — домой.
Водитель Лёня доставал из пакета бутылки, складывал на сидении. Понюхал пирожки, поморщился:
- Отравитесь ещё, Сергей Иванович. А у вас поджелудочная. И печень.
- Простату забыл. И камни в почках. Наливай.
- Водка, вроде, не палёная. Хотя всё равно, вы же отвыкши. Может, в центр мотанёмся, в «Азбуку»? Виски куплю вам, закусь нормальную...
- Харе трындеть. Наливай, говорю.
Ухнуло горячим комком, желудок растерялся и присел.
- Ы-ы-ть. Забыл уже, чем родной народ живёт. Наливай.
- Вы бы хоть пирожком-то...
- Сам их жри. Я кошек не люблю. Ни так, ни в пирожках.
- Скажете, тоже...
Отпустило, вроде.
- Понимаешь, Лёня. У меня мечта. Про океан. Я в детстве стекляшку нашёл, синюю. Вот эту.
- Да я в курсе. Вы уж в десятый раз рассказываете.
- Заткнись! Наливай. И слушай. Я ведь через неё посмотрю — и вижу... Волны! Небо! Альбатрос — высоко-высоко. И я! То у Колумба — первым землю замечаю. То с Одиссеем гребу. То Магеллан на моих руках умирает, отравленной стрелой в горло ему... Ярко так вижу — ни в каком кино... А в последнее время — хрень. Сломалась штуковина. Всё какие-то яхты, шлюхи крашеные, губернатор белую дорожку строит. Рожи — свинские! Ни пиратов, ни марсовых. Капитанов нет — одни холуи. В золотых мундирах, что твой Киркоров, тьфу. Понимешь ты меня?! Всё. Кончилась мечта. Протрахал я мечту. На говно поменял, в купюрах. На стерве этой женился, по расчёту. Детей нет, друзей нет. Думал — на теплоходе, две недели, восстановится всё — хрен там! ПэПэ меня в Тюмень загоняет. Всё, не могу я больше. Наливай. Пошевеливайся давай, тормоз. Чего зеньки вылупил?
- Не надо так, Сергей Иванович. Я не тормоз. И вам не официант.
- А кто ты? Шестёрка.
- Да иди ты, алкаш.
- Что-о?! Что ты сказал? Вернись! Вернись, козлина.
Битков вылез из «бентли», сел на поребрик. Глотнул из горла. Вытащил осколок, посмотрел сквозь него — увидел серое небо, неряшливые тополя.
Завыл, задрав лысеющую голову.
Зазвонил телефон. Встревоженный голос Светочки:
- Сергей Иванович, где вы? Из Тюмени звонят — вас в самолёте не было. Павел Петрович тут, как Везувий. Извергнётся сейчас.
- В манду.
- Что? Я не расслышала.
- Светочка, у тебя есть ручка и бумага?
- Конечно, я же в офисе.
- Записывай. Пункт первый. Павел Петрович. Хотя нет, какой он первый? Исправь на «нулевой». Записала?
- Да-да.
- Пункты остальные. Света жопастая.
- Что? Плохо слышно.
- Конечно. Где же тут расслышишь, когда жопа уши затыкает. Дальше. Галочка-брюнетка. Этот, как его. Глозман, начфин. Ой, как же я забыл! Ольга Сергеевна из мэрии. И все остальные. Записала?
- Да, только последний пункт не поняла.
- Чего ты не поняла, дура? Вообще все-все-все. Как в книжке про Винни-Пуха. Ну?
- Про Винни-Пуха. Записала да.
- Стой! Вычеркни медведя, он тут точно ни при чём. Вот. А всех остальных обведи кружком. Стрелочку нарисуй. И напиши: В МАНДУ!
- Куда?
- Туда, тля. Откуда мы все взялись — вот туда.
Нажал отбой. Хотел разбить «верту» - не успел. Чертыхнулся, принял звонок.
- Дарлинг, где ты?! Я у Васильчиковых, тут весь бомонд, ждём тебя.
- Вот, блин, чуть главного-то не забыл! У тебя моей Светочки есть номер? Позвони сейчас ей и попроси, чтобы тебя включили в список. И Васильчиковых, и бомонд.
- Какой список, хани?
- Она знает. Конец связи.
Размахнулся телефоном.
Спохватился, набрал зама по безопасности.
- Да, Сергей Иванович? - испуганно.
- Там у тебя утром на вахте стояло мурло одно. Косит под моряка, а сам... Короче, уволь его на хрен. Только сначала сорви перед строем морские погоны.
- Ка... Какие погоны?!
Вот теперь — всё.
С наслаждением грохнул телефон об асфальт. Вытащил из замка ключи, закинул в кусты.
Шёл вдоль обочины, разбрасывая — паспорт, визитки, кредитки. Швырял купюры, ключи от кондоминиума, от гаража, от загородного дома.
Обручальное кольцо долго не поддавалось.
Достал конверт с документами на теплоход. Подумал. Порвал и разбросал обрывки — ветер унёс их в ночь, как мотыльков.
Последним был синий осколок. Сжал, крича прямо в треугольный глаз:
- Ты! Если бы не ты — я бы давно сам на океан уехал! Понимаешь? Сам! А ты мне всё картинки показывал, вместо настоящего океана. Скотина ты, врун!
Бросил, пытался раздавить каблуком — мягкая земля приняла. Не дала расколоть.
И пошёл вдоль трассы.
На восток.
Навстречу солнцу, которое в тысячах километров отсюда проснулось, сладко потянулось и сбросило сапфировое одеяло Тихого океана.