Сообщений в теме: 9

[Лестада]

В камине уютно потрескивал огонь. Прожорливый дух уже наелся, поэтому больше не заглатывал жадно поленья, а вертел их в пальцах, облизывал, пробуя древесину - достаточно ли сухая, или опять люди схалтурили и кинули ему только собранную пищу, не успевшую ещё просохнуть от снега.
- Ешь, Кальцифер, ешь, пока дают, - черноволосая девушка в тёмно-красном платье подбросила хвороста в камин и уселась в кресло. Сама она, как всякая нежить, побаивалась огня, ибо это было единственное, что могло её уничтожить. Но вместе с тем её завораживал вид пламени, с ленивой грацией растекающегося по уголькам, но чаще всего задорно приплясывающего на них.
Обитатели замка уже легли спать. Настало время приподнять тонкую завесу, отделяющую мир духов от мира живых.

Сообщение отредактировал Лестада: 13 Январь 2014 - 10:28

[Лестада]

Внезапный порыв ветра едва не затушил огонь. Кальцифер испуганно вскрикнул, девушка вскочила с кресла и подбежала к камину. Закрыв его своим телом, она настороженно огляделась. Ни воздушной ряби на тяжёлых бархатных портьерах, ни открытых ставен. Двери в залу тоже были плотно закрыты. Откуда здесь взялся ветер?

- Ты тоже это слышала? - спросил Кальцифер, задумчиво рассматривая хворостину. Девушка молча кивнула, продолжая всматриваться в полумрак помещения. - Если нужно, я могу светить ярче, - тихо сказал огненный демон.

- Нет, не нужно. Я и так прекрасно вижу в темноте. Но впредь нужно быть осторожнее в словах. Сдаётся мне, в замке гости, и я пока не знаю, что они из себя представляют. Быть может...


- Лестада, мать твою, это твои штучки?! - взревели за дверью. Деревянные створки резко распахнулись, как если бы по ним ударили со всей силы, и в залу влетела женщина, одетая в костюм для верховой езды. - Что это такое, я тебя спрашиваю?!

- Дорогая Фертес, с добрым утром, - с улыбкой ответила Лестада, огладив несуществующие складки на своём платье.

- Какого на дворе до сих пор темень?! Скоро уже полдень! Где солнце?

- Я его не ела, если ты про это. Солнцеедством занимался персонаж другой сказки. А я просто создаю необходимый антураж. Поэтому, прошу, располагайся и рассказывай.

- Если расскажу, вернёшь солнце? - женщина, подозрительно посмотрев на Лестаду, всё же опустилась в предложенное кресло.

- Не раньше, чем через неделю, - невозмутимо ответила она, подкладывая Кальциферу новую порцию угощения.

- Ладно, чертовка, будь по твоему. Пока. Слушай. Я расскажу про не тот ракурс...

Сообщение отредактировал Лестада: 13 Январь 2014 - 10:53

[Fertes]

Не тот ракурс

Автор: Юлия Эфф

 

Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это значит, что она тухлая!
(М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита»)

За окном ничего интересного не происходило. Шла женщина с ребёнком, проехал на велосипеде подросток, какая-то парочка совершала моцион, взявшись за руки, парень шёл, на ходу жуя гамбургер, остановился, осмотрел одежду, на которую попал кетчуп, попытался оттереть салфеткой пятно…

Редактор главного в области литературного журнала, Гекзаметр Петрович, докуривал сигарету, пускал дым струйкой к приоткрытой форточке и думал, привычно сосредоточенно и со скорбью думал о тяжелом состоянии современной литературы.

Он руководил журналом «Литературный ракурс» без малого сорок пять лет, было время, когда жизнь журнала бурлила: приходили интересные авторы, тираж превышал десяток тысяч – и ведь расходились экземпляры! На складе не пылились – в книжных разбирали… Скандальные фельетоны подхватывались и обсуждались в прессе, авторы искрили новогодними фейерверками. Где это всё? Куда делось? Где нестандартные умы? Где властители Слова?..

Десять лет назад журнал выходил ежемесячно, ныне же – раз в квартал и каждый раз под вопросом. Четыреста экземпляров – малость, но и ради той приходилось устраивать фуршет для истинных любителей литературы. Литераторы любили много выпить на халяву и закусить, например, красной рыбкой – а кто ж её не любит? В прошлый раз больше съели, чем на сам выпуск ушло, шутила жена… Но хороша была закуска, чудо как хороша…

Гекзаметр Петрович прислушался к жалостным позывам в желудке, докурил сигарету и выбросил бычок в форточку. Пора было перекусить. Как раз и кипяток поспел. Редактор налил себе полбокала, помакал туда одноразовый пакетик зелёного чая и достал пищевой контейнер с бутербродами - одновременно в дверь вежливо, но громко постучали трижды.

– Войдите! – властно сказал Гекзаметр Петрович, убирая пищевой контейнер назад в стол.
– Добрый день, – перешагнул высокий порог незнакомый мужчина лет тридцати пяти, в черном элегантном пальто, чёрных кожаных перчатках и солнцезащитных очках. Волосы гостя отливали блеском чёрных чернил, разлитых на лощеной бумаге.

– Присаживайтесь! – вид гостя произвел впечатление, так, что Гекзаметр Петрович замешкался и не сразу сообразил. – Вы можете повесить пальто на вешалку.

И указал в угол, не сомневаясь, что разговор продлится дольше пяти минут. Так хотелось верить главному редактору, целыми днями скучающему в офисе и развлекающего себя чтением газет да беседами с редкими залетными посетителями. Никто не гнал в офис Гекзаметра Петровича, зарплата была вдвое меньше пенсии, – он сам шёл, по привычке и из необъяснимого чувства долга перед отечественной литературой, которая непременно погибнет без его журнала и честной работы.

 Гость поблагодарил и воспользовался любезностью.

«Как же я его пропустил? Только отошел от окна…» – рассеянно то ли подумал Гекзаметр Петрович, то ли сказал вслух.

– Я приехал на машине, надеюсь, не занял чужую парковку?– сказал гость, расположившись на диванчике, напротив редакторского стола.

Гекзаметр Петрович обернулся к окну – в нескольких метрах стоял чёрный стильный BMW. Когда успел приехать? Ни шума мотора, ни хлопка дверью, ни писка электронного ключа…

– Чем обязан вашему визиту? – любезно спросил Гекзаметр Петрович, незаметно трогая горячий бокал, убеждаясь, что ни одна секунда времени не прошла мимо него. – Могу я узнать ваше имя?

– Азраил Маляк аль-маут, – гость снял солнцезащитные очки, закрепил дужкой за нагрудный карман серого твидового костюма. Сразу стало понятно, откуда такая необходимость носить тёмные очки: вокруг изумрудно-зелёных глаз у визитёра, словно от бессонницы, отёчность.

– Рад знакомству, Азраил Маляк… – запнулся Гекзаметр Петрович.

– Можно по имени – Азраил, – терпеливо поддержал редактора элегантный гость.– Я на прошлой неделе оставлял вам свои рассказы.

Гекзаметр Петрович растерялся: он бы запомнил это идеальное лицо, но…
– Если быть точным, я передал через вашу помощницу, которая находилась здесь. Именно она попросила меня зайти к вам через неделю.

Гекзаметр Петрович вспомнил, уборщица оставила чёрную папку с запиской, ныне рукописи были под рукой. Он даже сделал кое-какие пометы карандашом.

– Вот она… имеется, имеется, – редактор довольно извлёк из-под пищевого контейнера папку, – прочитал я ваши рассказы. Благодарю за чтиво. Могу я узнать, как давно вы пишете? Книги свои, публикации где-нибудь были? Литературные премии?

– Совсем недавно. Это моя первая попытка.

– …Вот как? Жаль.

– Почему «жаль»? Это имеет некое сакральное значение? Или вопрос носит любительский характер? – серьёзный гость скромно сидел, положив руки на колени и не выдавая никаких других эмоций, кроме вежливого внимания.

Гекзаметр Петрович развел ладонями, показывая своё добродушие:
– Больше из любопытства. Привлечение в журнал известных авторов, несомненно, пошло бы на пользу нам, то есть, журналу. Какова ваша профессия?

– В кадровом агентстве, работаю с людьми. Очень плотный график. Двенадцатичасовой рабочий день. В остальное время путешествую, сплю, иногда сибаритствую, балуя себя беседой с интересными людьми.

Последняя фраза прозвучала для Гекзаметра Петровича как тонкий комплимент.
– Замечательно…

– Давайте перейдем к делу, уважаемый Гекзаметр Петрович. Ненужные разговоры в рабочее время не приветствуются.

– О, вы сбежали с работы! – хитро подмигнул семидесятисемилетний редактор и открыл папку с рукописями начинающего писателя.

– Я исполняю свои должностные обязанности в настоящий момент, – гость позволил себе улыбнуться углами губ. – Но это не важно. Как вы думаете, Гекзаметр Петрович, мои рассказы будут опубликованы в вашем «Литературном ракурсе»?

Бессменный редактор сладостно тянул долгожданный ответ. Наступали желанные минуты всевластия, когда он чувствовал себя максимально ответственным за будущее литературы. И с бухты-барахты отвечать на однозначные вопросы нельзя, ни в коем случае. Краткое «безусловно, да» предназначалось для публиковавшихся в «Ракурсе» проверенных родственников, друзей, знакомых, коллег. Остальные должны были заслужить волшебный ответ терпением и обиванием порога.

– Уважаемый Азраил, я предлагаю проанализировать ваш первый опыт, – рука погладила первый лист, на полях которого имелись кое-какие заметки. – Во-первых, хочу вас похвалить: ваш стиль достоин наивысшей оценки. Я бы даже сказал, что в нём прослеживаются пелевинские нотки, немного от Чехова и даже, я бы даже сказал, не знаю, насколько будет удобным это сравнение, – Булгакова…

Гость одобрительно склонил голову:
– Да, стиль Михаила Афанасьевича претерпел некоторые изменения. Современная литература в его отсутствие среди смертных потеряла многое… Полагаем, что его возвращение актуально.

– Так вы его почитатель! – догадался Гекзаметр Петрович и потёр руки, – вот как, вот как, стилевой отпечаток! Замечательно, молодой человек. Я отметил карандашом некоторые, особо удавшиеся моменты, вы потом сможете с этим ознакомиться… А в остальном, к сожалению, имеются… Я с огромным удовольствием приму ваши работы к публикации, если вы учтете мои рекомендации…

– Было бы любопытно послушать, – гость не поменял ни позы, ни выражения лица.

Постепенно воодушевляясь, Гекзаметр Петрович заговорил:
– Тема ангелов, вы должны это признать, в литературе не нова. Замечу, что вы предлагаете несколько необычный взгляд на сложившиеся представления о характере абсолютного Добра. По вашему авторскому мнению, нынешние ангелы – не те, что раньше. И современная греховность возлагается полностью на плечи человечества. Например, вот… сейчас найду… в своей новелле «Никто не виноват», в которой вы ведете речь о современных революциях, пишете: «…Прекратите винить во всем потусторонние силы, милейший! Никто не заставляет вас снимать исподнее на площадях и потрясать тем, что дал вам Босс для воспроизводства потомства; испражняться прилюдно на портреты…» Я частично согласен с вашим авторским скептицизмом, но… Но!.. Далее… Новелла или, как вы её назвали, рассказ «Первый гонг» меня, как бы это сказать… Разочаровавшийся в своей работе архангел – нонсенс. Ангелы в чёрных одеждах из вашего «Аз есмь любовь», убивающие из сострадания людей, – это же кощунство или просто эпатажный детектив! Мне мыслится, что вы строите свои сюжеты с помощью неоднозначно чистого приёма конвертации общепринятого в заведомо ложное…

– То есть, вы полагаете, что Архангел не может испытывать земное чувство грешника, собирающегося покончить с собой? Или ненависти к своей работе, глупым и тщеславным людишкам? Миллионы лет видеть, как цивилизации гибнут по одной и той же причине, человеческой глупости, – долготерпеливый потеряет надежду. 

– Вполне возможно. Но это недопустимая идея фикс. Вы перечеркиваете Библию, Коран одним желанием написать нечто новое… У меня среди знакомых – священник, который мою семью постоянно снабжает книгами на подобную тематику. Так что я ни за что не поверю в то, что Ангелы могут испытывать негативные эмоции. И преступить законы Веры, в конце концов, просто, а вот создать нечто жизнеутверждающее... Вы верующий, Азраил?

– Было бы правильнее сказать, что я – знающий практик, – гость впервые посмотрел на свои часы. – Вам, Гекзаметр Петрович, как православному человеку, кстати, редко посещающему церковь, это пока не доступно. Просто поверьте, что Ангелы устают, впадают в депрессию и иногда мечтают о небытии. Это существует.

Гекзаметр Петрович понимающе улыбнулся, как обычно поступают в разговорах с душевно больными:
– Пусть будет так. Но литература и действительность – разные субстанции.

– Несомненно. То, чего нельзя представить в привычной действительности, под силу рассмотреть с помощью таланта писателя. Так что же мне делать с этими рассказами?

– Переделывать, уважаемый Азраил, переделывать. И больше позитива в изображении долготерпящих сущностей.

– Сделать ангельскую сущность более привычной глазу читателя? А как же «Мастер и Маргарита»? Автор однажды осмелился показать иной мир отличным от представления обывателей подлунного. Пренебрежение стандартами – не первый ли шаг к проявлению истинного? Узнав Воланда и его свиту, люди начали поклоняться вымышленным благородным демонам, но честнее в общей своей массе не стали. Я надеялся, что рассказы об уставших от человеческой глупости ангелах, послужат катализатором к исправлению.

Гекзаметр Петрович вздохнул с сожалением, засунул рукопись в папку и пододвинул к гостю:
– Похвальное желание. Но талант Михаила Афанасьевича несомненен. До него вам еще следует подрасти. Поймите, лучше в самом начале убить в себе графомана, чем в дальнейшем портить литературу своим присутствием.

Главный редактор заметил взгляд, направленный на полку с номерами журнала:
– А возьмите-ка несколько последних, – поднялся с места, выбрал четыре экземпляра, подождал, пока гость водрузит на нос очки, застегнет пальто и натянет перчатки.

– Благодарю, не стоит, я читал. Всего хорошего, - Азраил слегка поклонился, - благодарю за разъяснения. Моя миссия выполнена.

– Надеюсь, вы не обиделись? – виновато улыбнулся редактор. – Самому тяжело разочаровывать молодых авторов. Но надо, понимаете, надо. Чтобы потом…

Гость перебил, держась за дверную ручку:
– До встречи, Гекзаметр Петрович, - и ушёл, аккуратно прикрыв дверь.

– Ещё один гений обиделся, – покачал головой главный редактор, оборачиваясь к окну. Автомобиля гостя не было. Гекзаметр Петрович полчаса провел в наблюдении за выходом из здания, – но пропустить выходящим гостя в чёрном было бы невозможно.

«Зашёл в соседний офис», – заключил Гекзаметр Петрович и успокоился. На столе осталась папка, забытая автором. Гекзаметр Петрович открыл её, закрыл. И снова открыл. В папке лежали девственно чистые листы. Гекзаметр Петрович вытащил их, снял очки, протёр, надел и осмотрел бывшую рукопись, каждый лист. Пусто. Лишь к одному из листов прилипло маленькое белое перо с неровной чёрной окантовкой по краю, будто окрашенное.

В левой половине груди гулко стукнуло несколько раз, пот выступил на спине и под коленками. Голова Гекзаметра Петровича закружилась, и он обессилено упал в кожаное редакторское кресло, задыхаясь и сжимая в пальцах неисписанные листы. За окном неподалёку заурчал мягко автомобильный двигатель, Гекзаметру Петровичу очень очень захотелось узнать, машина ли это странного гостя; попытался, наполовину парализованный, развернуться вместе с креслом, но уперся взглядом  в межоконный простенок. Ракурс был не тот - ничего, кроме царапин на стене, видно не было.

[Fertes]

 

 

 

Никто

Автор: Лестада

 

 

«Никто, наверное, не знает, каково это - быть одинокой, а я знаю. Я знаю это лучше всех. У меня нет ни друзей, ни родных – никого. Меня никто не замечает. Я никому не нужна, ведь я просто – Никто», - так думала Никто, свесив ноги с крыши высотного дома, и с любопытством заглядывая в окна домов напротив. Город оделся в неверные сумеречные цвета, в любимые оттенки потерянных душ – серые и синие. Среди преимущественно жёлтых квадратов света встречались и неожиданно бьющие красным. И вот эти пятна пульсирующего тепла манили Никто больше всего, заставляя её сердечко биться быстрее, словно был в этих алых квадратах ответ на Тот Самый Вопрос, терзавший её когда-то и забытый со временем. 

Девушка лет шестнадцати, с голубыми, лучистыми глазами, аккуратным, слегка вздёрнутым носиком и небольшими коралловыми губками. В пушистых локонах длинных, ниже колен, волнистых серебристых волос то и дело запутывался лунный свет. Одеяние её – струящееся, мерцающее жемчужное платье, было словно соткано из звёзд, а кожа была такой белоснежной и прозрачной, что сквозь неё просвечивали даже тончайшие сосуды: светло-розовые артерии, нежно-голубые вены и сиреневые капилляры. Красоте девушки могли позавидовать ангелы великого мастера кисти Рафаэля. Но странно, несмотря на столь волшебный небесный облик, её никто не замечал. Никто. Может, поэтому у неё было такое странное имя. Другого она почему-то не помнила. Возможно и то, что когда-то у неё и было это другое, нормальное, имя, но она настолько привыкла к тому, что она Никто, что просто-напросто забыла его…
Одно время Никто, как и другие подростки, ходила в школу, где постигала мир из учебников. Она много раз пыталась заговорить с остальными учениками, но её никто не слышал. Учителя никогда не задавали ей никаких вопросов и не вызывали к доске для ответов. Часто, когда в школе оставался только один сторож, странная девочка тихо ходила из класса в класс, листала страницы книг в библиотеке, резвилась в спортзале, кидая в стену баскетбольные мячи, или сидела на подоконнике в кабинете биологии, наблюдая за шуршащими обитателями живого уголка… 

Постепенно Никто поняла, что для всех она - невидимка. Она могла беспрепятственно жить в любой понравившейся квартире, поскольку своей у неё не было, или она забыла, где была Её квартира. А может быть дом? Может и дом… Уютные одноэтажные строения, с зелёными, или терракотовыми заборами, небольшими огородами, ей тоже нравились, но квартиры почему-то больше. Может быть из-за того, что в домах, чаще, чем в квартирах, мешали другие существа, невидимые для людей и энергетически похожие на неё? Маленькие, заросшие спутанными волосами, хозяева дома, вооружившись мётлами, гнали её со своей территории. Иногда Никто встречала таких, как она. Но с ними тоже трудно было общаться, потому что эти бесплотные создания, в основном, были погружены в свои мысли. Они проносились мимо, бормоча что-то себе под нос, растворяясь в предрассветном тумане. Забавно было общаться с кошками. Поначалу они шипели и выгибали дугой спину при виде неё, но затем с ними вполне можно было найти общий язык и даже поиграть. Правда, кошки порой докучали ей своим излишним вниманием, чем изрядно нервировали своих хозяев, начинавших настороженно оглядываться либо ругаться на размяукавшегося питомца. А вот собаки откровенно игнорировали её, изо всех сил делая вид, что не видят гостью. В чужом жилье она могла делать всё, что хотела – наряжаться в платья, жалея о том, что все зеркала разом сломались и не желают показывать её. Спать, сминая постель лишь самую малость. Читать книги, выдирая на память понравившиеся страницы. Купаться, забрызгивая пеной всю ванную комнату и разбрасывая полотенца по коридору. Играть с посудой, с наслаждением наблюдая над тем, как разлетается при ударе о стену хрупкий фарфор. Но очень скоро всё это надоедало. Хотелось большего – поговорить с кем-либо по душам, или просто прижаться к кому-то тёплому и родному, посидеть, обнявшись под мягким пледом, ощущая и вспоминая что-то давно забытое…
Она всё чаще задавалась вопросом: «К чему жить, если нет нормальной жизни?». Вот и в этот раз она думала об этом, глядя вниз на бесконечный поток людей и машин. Ещё немного понаблюдав за завораживающим мельканием огней и теней, Никто решила прогуляться внизу, по пути заглядывая в освещенные окна квартир и офисов, в надежде найти какое-нибудь развлечение. 

Её внимание привлёк квадрат красного света – окна одной из квартир на девятом этаже обычного блочного дома. Ветер с наслаждением трепал алые полотнища, вырвавшиеся на свободу. Временами перед взором мелькала долька апельсина под потолком – абажур заливал комнату ровным жёлтым светом, усиливая цвет штор. Что-то в этом сочетании показалось Никто смутно знакомым. Она попыталась напрячь память, но не вышло. Ощущения оставались всего лишь ощущениями, не желая оформляться в нечто более существенное. Красные шторы будто притягивали её. В их движениях в воздушных потоках ей чудились приглашающие жесты огненных рук, сулящих тепло и заботу. Что-то кольнуло в груди. Никто удивленно замерла на полпути к алеющему квадрату света. Давно она не ощущала боли, пусть даже такой слабой. Она продвинулась ещё на пару метров вперёд, когда вдруг нестерпимо заныли запястья. Подняв руки к глазам, Никто изумлённо рассматривала их, стараясь определить причину беспокойства, вглядываясь в водянистые вены под прозрачной кожей. Ещё пара метров – и запястья ожгло огнём, в воздухе поплыл железный аромат крови. При каждом шаге вперёд Никто чувствовала, как сила понемногу уходит из неё – тонкими ручейками багряного цвета. Она закрывала глаза и видела, как по раскинутым рукам стекает кровь, забирая с собою жизнь. Но стоило открыть глаза, как наваждение пропадало. Платье оставалось всё таким же белоснежным, кожа – безупречной, без единой царапины. Вот только боль никуда не уходила, а запястья всё так же горели, словно к ним приложили раскалённый металл. Но Никто упрямо продолжала свой путь.

Последний рывок, и она буквально ввалилась в комнату, на мгновение, запутавшись в красных шторах, попытавшихся заключить её в объятия. 

За столом, заваленным учебниками, сидела девушка лет шестнадцати и, всхлипывая, писала что-то на клочке бумаги. Длинные светлые волосы в беспорядке разметались по плечам. Белая рубашка, на два размера больше, вероятно, служила пижамой, поскольку накинута она была на голое тело. 

- Простите… простите… - как заведённая повторяла девушка, складывая записку в конверт. Рядом с её правой рукой лежало лезвие. Никто прошил озноб. Она вдруг явственно ощутила на своей коже холод стали. Расширившимися от ужаса глазами она наблюдала за девушкой. А та металась по комнате, то подбегая к выходу из неё, то вновь возвращаясь к столу, в нерешительности замирая возле него. 

- Нет… я не смогу без тебя… я не хочу без тебя, - и она схватила лезвие.
- Стой – подала слабый голос Никто. Но, конечно же, девушка её не услышала, а ринулась в ванну, пролетев сквозь Никто, как будто и не было её в комнате. 

-Стой! Остановись! Пожалуйста! – после секундного замешательства Никто кинулась за ней. Вспышками алого света ей вспоминались и эти шторы, полощущиеся на ветру. Она выбирала их вместе с отцом. И абажур в форме дольки апельсина – его купила мама, когда Никто была ещё совсем крошкой. Очередная вспышка. Первая сказка, прочитанная в его свете. Эта ванна с бирюзовым кафелем. Жгучая боль распространилась по всему телу, расползаясь от запястий во все стороны. Здесь… на этом самом месте… она лежала здесь… в тёмно-розовой воде, а по пальцам на пол стекали капельки крови, собираясь в тягучие багряные лужицы…

Девушка медленно, трясущимися руками расстегивала рубашку. Лезвие она положила на край ванны. Никто словно очнулась от долгого сна. Она кричала, не останавливаясь. Топала ногами, просила остановиться. Но бесполезно. Её не было в мире живых. Она сама покинула его. И даже не помнила, зачем это сделала. Сейчас это уже было неважно. Спасти! Ей срочно надо было спасти эту сумасшедшую идиотку, которая лишится всего из-за какой-то глупости.
Никто схватила с полки первый попавшийся бутылёк с туалетной водой и зашвырнула им в зеркало. Оно тут же пошло сетью морщин, а девушка вздрогнула и испуганно заозиралась.

- Кто здесь? – пролепетала она, стискивая на груди полурасстёгнутую рубашку. Никто истерически рассмеялась, направляя новый снаряд – увесистый флакон с шампунем – в воду. Фонтан брызг взметнулся почти до потолка. А Никто уже скидывала в ванну всё, что попадалось ей под руку. Зубные щётки, пачки с мылом, бутыли с морской солью и флаконы всевозможных размеров, оттенков и содержания. Девушка визжала, не в силах сдвинуться с места от страха, завладевшего ею. 

- Беги же! Беги! Ну же! – веселилась Никто, устраивая в ванной настоящий бардак. Словно вняв её словам, девушка, наконец, сорвалась и выбежала, хлопнув дверью. Никто слышала, как непослушные пальцы пытаются закрыть щеколду, как в прихожей отмыкаются все замки, и на лестничной клетке затихает удаляющийся крик. 

Устало прислонившись к стене, Никто тихо сползла по ней. Прикрыв глаза, она удовлетворённо осматривала «поле битвы», радуясь тому, что хотя бы сегодня её способности спасли кому-то жизнь. Она вглядывалась в ворсинки на зелёном полотенце и даже не замечала, как её собственное тело постепенно тает, исчезая. Так спокойно и хорошо ей не было давно. Растворяясь, Никто вспоминала и свои похороны, и резко постаревших родителей. Перед глазами пронеслась картина, как они съезжают с этой квартиры, потому что маме каждую ночь снится её дочь и просит простить. Никто пыталась их найти, но не могла. Постепенно она забыла и дорогу к этому месту, к своему дому. И причину, по которой обрекла себя на своё существование, а родителей – на страдание. 

Ей снова чудилось, что она маленькая девочка. Мама держит её за руку и читает «Волшебник изумрудного города». Засыпая, Никто видит себя Элли в окружении добрых друзей, шагающих по дороге из жёлтого кирпича. Мама ласково гладит её по светлым волосам, шепча имя, её имя. А в квартире с красными шторами уже больше никого нет. И только на лестнице, через приоткрытую дверь холла, слышится сбивчивая речь девушки, которая просит соседей позвонить её родителям.

[Fertes]

Пышка

Автор: Лестада

10.07.10 г.

Я всегда думал: почему наши законы запрещают обращать толстяков. Они не соответствуют нашему имиджу? Не выглядят так, как диктуют человеческие каноны вампирского облика? 
В этот вечер я также размышлял над этим вопросом, рассматривая полненькую девушку, облаченную во всё чёрное. Затянутая в корсет грудь того и гляди грозилась вырваться на свободу. Длинная пышная юбка придавала ещё больше объёма её обладательнице. А та спокойно потягивала пиво через соломинку и постукивала по столешнице бара пухленькими пальцами, унизанными массивными перстнями. Ей явно было скучно. То и дело глаза, густо подведённые чёрным, оглядывали скачущую толпу у сцены, словно выискивая там кого-то. С угасающей надеждой смотрела девушка на выход из зала, теребила шипастый ошейник на шее, нервно поправляла напульсники. Чёрные волосы, светлые у корней, выбились из пышной причёски. Рядом с бутылкой пива и почти пустой пачкой сигарет лежала чёрная маска. Местами перья на ней отсутствовали, да и нити из чёрного бисера также были в не полном составе. На человеческом «Бале Вампиров» танцы бывают разными. И, вполне возможно, что сегодня будет сорван не один десяток масок. Сломленными птицами они упадут на мраморный пол, а такие как я получат возможность безнаказанно вершить своё преступление.
Девушка расстроено отставила в сторонку опустевшую бутылку, тяжко вздохнула и начала подниматься из-за стойки. Но тут ноги в сапогах на огромной платформе подвернулись, и пышногрудая принцесса стала заваливаться назад. Но я не дал ей упасть. В мгновение ока оказавшись возле девушки, подхватил её на руки, после чего вернул в вертикальное состояние. Пошатываясь от выпитого алкоголя, машинально оправляя юбку, она принялась, не поднимая глаз, лопотать бессвязные слова благодарности. Я рассматривал её светлую макушку и обдумывал детали своего эксперимента, а также возможные его последствия. 
- В качестве благодарности я согласен принять несколько капель твоей крови, - прошептал я ей на ушко. Та вся покраснела и вскинула на меня глаза. Какое-то время она изучала моё лицо, потом нерешительно потянулась пальцами к моей щеке, дотронувшись до которой сразу же вздрогнула и прошептала: «Холодная». Я улыбнулся, а девушка залилась счастливым смехом. Из глаз её брызнули слёзы. Она плакала и хлопала в ладоши одновременно. На нас стали коситься остальные участники этого маскарада. Я резко притянул девушку к себе, заставляя успокоиться и замолчать.
- Тише ты, а то я передумаю и уйду.
- Но неужели ты и правда тот, кого я так долго ждала? – прошептала она, уткнувшись мне в грудь. – И ты… ты… я не смею об этом просить. Но, может быть, ты будешь столь великодушен и преподнесёшь мне свой Тёмный дар?
Ещё одна дурочка, начитавшаяся сказок, подумалось мне. 
- Посмотрим, - вместо этого ответил я, увлекая своего подопытного кролика за собой. Тот время от времени попискивал от восторга, совершенно не жалея о встрече со мной. Глупый ребёнок. 

***
Кристина была такой, сколько она себя помнила. В детском саду над ней постоянно издевались, обзывали толстой. То же творилось и в младшей школе. И в средней. И в старшей. Рядом со стройными подружками Кристина чувствовала себя неуютно. А когда однажды попыталась придти в класс в короткой юбке, услышала о себе массу неприятных вещей. Закрывала уши, но это не помогало. Лучшая подруга советовала ей меньше есть, но Кристина и так нещадно мучила себя всевозможными диетами, толку от которых не было никакого. 
А потом она посмотрела сначала один вампирский фильм, затем другой. И ей захотелось стать такой же, как ОНИ. Утончённой и истощённой. Она затягивала себя в корсеты, старалась во всём походить на своих кумиров и мечтала о том дне, когда сможет встретиться с одним из них. 

***
Процесс превращения уже почти закончился. Измученное, мертвенно-бледное лицо в обрамлении спутавшихся чёрных волос, под глазами залегли тёмные тени, губы искусаны в кровь. Девушка скрючилась на полу в неестественной позе. Её тело сейчас твердо как камень, как окоченевший труп, если уж называть вещи своими именами. Платье измято, колготки порваны в нескольких местах. Это глупое человеческое дитя и не думало, что умирать от яда так больно. Наверняка она рисовала в своём воображении эротичные картины превращения в прекрасное создание Ночи. А вот оно как всё вышло. Она ещё не знает, ЧТО её ожидает. Впрочем, я и сам весь в предвкушении. За столько лет скуки хоть какое-то развлечение. Быть может, и нас боги создали для потехи над людьми, когда те им совершенно наскучили.
Судорожный стон вырвал меня из раздумий. Девушка начала ловить ртом воздух, словно задыхаясь. Она царапала своё горло, пытаясь что-то вытащить оттуда. Жжёт. Это Жажда. Отныне твоя спутница навеки. 
Я наблюдал за её мучениями, прислонившись спиной к стене. Интересно, что подумают соседи, услышав все эти всхлипывания вперемежку с криками и стонами? Я хмыкнул. Известно, что они подумают. Ещё и порадуются за меня. Хотя в глаза выскажут, какой я «негодяй». Или позавидуют.
- Больно, больно. Помогите… пожалуйста… кто-нибудь, - плакала девушка. Она начинала действовать мне на нервы. Я подошёл к ней и рывком поставил на ноги. Она затравленно посмотрела на меня. 
- Что со мной происходит? – жалобно пролепетала девушка.
- Ты же хотела, чтобы я поделился с тобой этим… как его? А, Тёмным даром. Возрадуйся, ты его получила. Пользуйся на здоровье. Пока не поешь, будешь выглядеть как труп. Насытишься – кровь побежит по твоим жилам, согреет твоё хладное тело, на щёки вернётся румянец, губы окрасятся багряным… В общем, всё станет зашибись, - заключил я, устав разглагольствовать.
- Мне надо домой сходить, переодеться, - начала было моя подопытная, но я резко оборвал её. 
- Не надо. Родителей, сестрёнок, братиков и прочих близких людей, если таковые у тебя имелись, ты больше никогда не увидишь. Ради их же блага.
- Но…
- Иначе ты их слопаешь со всеми потрохами, и даже не подавишься. Ты не в состоянии контролировать свой голод. А как только в поле твоего зрения появится потенциальная жертва, ты тут же набросишься на неё, не задумываясь о том, что могло вас связывать в недалёком прошлом. Не переживай, первые лет пятьдесят ты просто не будешь успевать мучиться угрызениями совести. Всё свободное время будет посвящено утолению голода. А потом, если ты протянешь эти пятьдесят лет, тебе будет плевать на тех, благодаря чьей жизни ты продлеваешь своё существование. 
***
10.08.10 г.
Аппетит у неё оказался адский. Буквально за месяц пышнотелая кровопийца очистила город от бомжей. Я старался её сдерживать, уговаривая, что «продукты» надо поберечь, чтобы на дольше хватило. Но она только отмахивалась пухлой ручкой и бросалась исследовать очередной тёмный двор в поисках пищи. Горе тем парочкам, на которых внезапно набредала моя фурия с прекрасным именем Кристина. Она не знала жалости, не ведала сострадания. Всё было именно так, как я и говорил. Ей некогда было заморачиваться на такие человеческие глупости, когда её собственное нутро требовало крови. 
А я наблюдал и делал пометки на полях воображаемого блокнота. За время, прошедшее с момента превращения, Кристина сильно изменилась. Из глаз полностью ушло детство, уступив своё место сжигающему холоду. Её определённо можно было назвать красивой. Эдакая мечта викингов. Она упорно носила длинные, пышные платья, с глубоким декольте, всё так же затягивая себя в корсеты. Практически всегда молчала, лишь изредка спрашивая меня – когда же она похудеет. Я неопределённо разводил руками, откровенно боясь сказать ей правду. Её аппетит пугал меня. Она постоянно что-нибудь да ела. Засыпая, обсасывала чью-нибудь оторванную руку, прихваченную с собой. Готовясь к нападению, заранее двигала челюстями. А как-то я пришёл домой и застал её сидящей на полу, посреди кучи убитых молодых людей. На столике возвышалась ваза с пирожными, булочками и тортиками. Кристина брала лакомство, макала его в остывшую кровь и пыталась запихнуть этот «бутерброд» в себя. Желудок отказывался принимать непонятную для него пищу. Но Кристина не сдавалась, поглощая булочку за булочкой. Заметив меня, застывшего в шоке в дверях, девушка сказала с набитым ртом:
- Я хочу есть. И не могу насытиться. Когда в этом городе закончится люди, я примусь за тебя. Я съем тебя.
Точно не помню, но, кажется, я тогда очень сильно испугался. Я поверил в реальность её угрозы. Я начал понимать, что законы порой составляют не от нечего делать, а потому, что так надо. Я не знал, как меня покарают за содеянное мои собратья, но мне, почему-то, стало казаться, что, в любом случае, это будет, не так страшно, как если за меня примется ОНА.
***
10.09.10 г.
СМИ трубили об исчезновении целых семей. Стражи порядка призывали горожан воздержаться от ночных прогулок, так как именно в тёмное время суток люди пропадали бесследно. С инспекцией должны были нагрянуть старейшины. Они уже поняли, что я опять что-то натворил, раз человеческий мирок так переполошился. Честно говоря, я желал, чтобы они прибыли как можно быстрее. Потому что сам я никак не мог разобраться с этой проблемой. А Проблема росла как на дрожжах. Говорите, вампиры не могут изменяться? Ага, все остальные, но только не Кристина. Она становилась всё больше и больше. Когда в магазине девушка сказала ей, что корсета нужного размера нет, Кристина съела её. И даже не поперхнулась. Я же чуть в обморок не хлопнулся. Но нужно было расправиться ещё с охранником. Благо, в ночное время в этом магазине народу больше не было. Как избавиться от Кристины, я не знал.

***
10.10.10 г.
Она не появляется дома уже больше недели, чему я лично очень рад. Закрылся на все замки и на улицу не выхожу. Тому же примеру последовали оставшиеся в живых горожане. Город патрулируют усиленные наряды милиции. Время от времени кто-то из служителей закона словно в дыру проваливается. Ха, я-то знаю, в чьё бездонное брюхо он попадает. С кем бороться и как бороться люди не знают. Старейшины не дают о себе знать. Либо прибыли и засели в глубоком подполье, вырабатывая план, либо… Либо ещё не прибыли, не будем о грустном, да?
Шаги. Шаги за дверью. Кто-то стучит. Неслабо так стучит. Сильно. Чёрт, ещё немного и дверь выломает. Неужели?.. Да нет, она же сказала, что съест меня только тогда, когда в городе больше никого не останется. А ведь люди ещё есть. Правда, их почти не достать. Но для неё это такие мелочи. 

Ай, зачем же так молотить по двери?! У меня и так нервы ни к чёрту.

- Я знаю, что ты там. Впусти меня, - это её голос. Я чувствую, как волосы встают дыбом. Господи, куда бежать? Какого я вообще решил провести этот эксперимент?!
Дверь всё же вылетела…

[Fertes]

Полнолунный плен

Автор:Vladimirovna

Через окно на подоконник,
Касаясь пола, гладких стен,
Скользит украдкой, как любовник,
Неверно – лунный, блеклый плен.

Он обливает мне глазурью
Лимонной кожу и, дыша
Горячим ветром, хмеля дурью,
Все шепчет: "Как ты хороша!"

Он вяжет тени с черных нитей,
Вплетая в них любви слова,
Из сновидений и наитий
На грудь бросает кружева.

Вдруг появляются бокалы – 
Хрусталь с раззолоченной ножкой,
Вино багровое плескаясь,
Кровавой льется в них дорожкой.

-За Вас, богиня, и за встречу!!!
Я пью и чувствую: волна
Бессилья обхватила плечи…
Покрылась пятнами луна.

И заиграла где - то скрипка,
Срываясь…плача…и дрожа…
И в торжествующей улыбке
Клыков сверкнули два ножа.
 

[Fertes]

 

Когда утихнет буря

Автор: Justa D

 

 

- Стоянка, прием!  

   Связист, дремавший в кресле, дернулся и открыл глаза, повертел светлой курчавой головой, спросонок не понимая, где находится. Потом с удивлением посмотрел в сторону пульта, где тревожным огоньком мигал сигнал вызова.

   - Стоянка, как слышишь? (Пауза) Стоянка?

   Связист зевнул и ткнул пальцем в нужную кнопку.

   - Стоянка на связи. Кто в эфире?

   - Леха, ты? Это Степан!

   - Кто?! – Алексей от неожиданности подскочил в кресле. Сон как рукой сняло.

   - Тебе, брат, Владе показаться надо, - в эфире раздался смешок. – Со слухом проблемы? Степан!

   - Степа?! (Пауза) Как?! Ты где?!

   - На буровой станции. Все отлично - пашет, милая. Со скрипом, но пашет. Показатели в норме. Чем тетя Люба на завтрак порадует?

   - Не знаю, она еще никому не говорила.

   - Значит, что-то особенное. Ну, ждите! Скоро буду.

   - Степа, подожди! – Алексей сорвался на крик, но ему никто не ответил. Рубку заполнил шум эфирного прибоя. Алексей потянулся выключить связь, но долго не мог попасть в нужную кнопку. Его била дрожь.

   - Не может быть, твою мать! - связист выскочил из рубки и скорым шагом, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, двинулся темной галереей коридора к шлюзу. - Не может быть!

   Алексей был уверен, что его выход на поверхность Сирены останется незамеченным. Станция еще спала, подчиняясь циклу 24-часового режима, привычного человеческому персоналу. Связист облачился в скафандр и, открыв люк переходной камеры, вышел наружу.

   Сирена искрилась девственно чистым снегом. Он скрыл следы людей и механизмов, покрыв пуховым одеялом купол станции, бетонированную поверхность площадки вокруг, брошенные транспортеры. Пространство внутри периметра, очерченного металлическим гофром, было пусто. Связист уверенно пошел в направлении ограждения, спрыгнул в яму, вырезанную в грунте, и опустился на корточки у продолговатого предмета, в котором угадывались очертания человеческой фигуры, закованной в скафандр. Алексей смахнул снег с забрала чужого шлема и долго вглядывался в черты знакомого лица, застывшего под холодным стеклом белой гипсовой маской.

   Техник Степан – хохмач и балагур - покинул станцию два дня назад. Он должен был провести плановый осмотр очередной роботизированной буровой установки. Рассчитывал вернуться до завтрака, о чем сообщил перед тем, как связь оборвалась. Сирену накрыла магнитная буря, поднятая серией мощных вспышек на центральной звезде. Небо осветили разноцветные всполохи полярного сияния, показывая, сколь чудовищной бомбардировке заряженными частицами подвергается атмосфера. Потом на равнину, в поверхность которой вгрызлась станция, обрушился снежный буран. Он яростно выл несколько часов, терзая Сирену, пока не ослаб и, наконец, не уступил место легкой метелице.

   Звездный ветер стих вслед за атмосферным, но Степан на связь не выходил. Компьютерный мозг буровой установки доложил, что техник оставил ее сразу после начала магнитной бури. Потом, наконец, удалось засечь слабый сигнал транспортера, в котором уезжал Степан. Машину нашли пустой в паре километров от станции. Техник бросил ее, чиркнув в бортовой журнал сообщение о поломке ходовой части и намерении добраться до станции пешком. Однако осмотр показал, что Степан ошибался. Транспорт был исправен, если не считать неполадок в модуле связи.

   Техник замерз, не дойдя до станции всего полкилометра. В скафандре отказала система регенерации воздуха, и Степан, сделав нехитрый выбор между удушьем и лютым морозом, снял шлем. Медер – младший техник, обнаруживший неисправность, утверждал, что починить снаряжение в полевых условиях старший коллега не мог. Произошедшее было не просто трагичным, но и не поддающимся логике, как если бы опытный хирург умер от перитонита, из-за того, что под рукой не оказалось скальпеля или его подобия.

   Тело товарища положили у периметра станции. Промерзший закаменевший грунт Сирены резали с помощью мощного лазерного бура – иначе вырыть могилу было невозможно. Лучевую установку приходилось несколько раз отключать - больно много энергии она жрала, и хиленький реактор быстро перегревался, не справляясь с нагрузками. Сирена не хотела принимать тело чужака. Люди на этой планете были гостями незваными.

   Когда Степана, наконец, опустили в яму, все закоченели, и долгих речей у могилы никто не держал. Прощались коротко, но искренне. Суровая медик Влада даже всплакнула и, забыв о гермошлеме, пару раз пыталась утереть слезы, тыча перчатками в смотровое стекло. И только оператор вспомогательных систем Татьяна, с которой Степана связывал долгий служебный роман, не сказала ни слова. Статуей скорби она застыла над могилой, не отводя взгляда от тела любимого человека, пока ее, мягко приобняв за плечи, не увела тетя Люба.

   Вскоре холод проник на станцию - в души людей. Тетя Люба – диетолог, кулинар и виртуоз пищевых систем, объясняла это уходом жизнерадостного Степана. Влада – новой магнитной бурей, уровень которой был близким к максимуму. Звездный ветер с остервенением трепал атмосферу Сирены, заставляя небо гореть ярким огнем. Поток заряженных частиц обрушивался на поверхность планеты люминесцентными водопадами фантастических расцветок.

   На четвертый день после гибели Степана весь свободный персонал попросили по громкой связи собраться в кают-компании. Сбор объявил Еремеев - высокий, чернявый, косая сажень в плечах - начальник вахты. Люди на Сирене работали, сменяясь каждые шесть недель.

   - Что-то случилось? - спрашивали у Еремеева входившие в кают-компанию. Он хмурил густые черные брови, указывал на расставленные стулья - сейчас, мол, все узнаете - и красноречиво поглядывал на Алексея. Связист успел рассказать ему все.

   Когда все расселись, Алексей глубоко вздохнул.

   - Вас собрали по важному поводу, - начал он, закашлялся и, оглядев присутствующих, покраснел.

   - Да говори уже, - нетерпеливо буркнул младший техник Медер. Скуластый кареглазый мужчина теперь выполнял обязанности двоих – за себя и Степана. – Ближе к конкретике - дел по горло.

   - Да-да, - Алексей стушевался. Перед аудиторией он еще не выступал, да и на Сирене, в отличие от остальных, работал первую вахту. На ледяной мир попал Алексей по распределению сразу после окончания училища, не успев набраться ни жизненного опыта, ни стажа. - Позавчера кто-то вышел на связь со станцией. Я сначала подумал, что экстремалов на Сирену занесло, или горе-туристов. Людей кроме нас здесь нет. Но послушайте сами.

   Алексей включил запись. На несколько секунд кают-компания погрузилась в шорохи и свисты радиопомех, а затем по ней поплыл до боли знакомый голос. Люди с недоумением смотрели на Алексея, и только Татьяна отрешенно глядела куда-то в сторону, а потом закатила глаза и сползла на пол. Загрохотал покатившийся по полу стул. У Татьяны засуетились тетя Люба и Влада.

   - Обморок, - Влада с осуждением посмотрела на Алексея. Тот судорожно вздохнул. Когда техник погиб, связист поймал себя на мысли, что в глубине души тому рад. Осознание этого факта терзало, заставляя чувствовать без вины виноватым, из-за чего связист был зол – на себя, Степана и весь мир. Причиной тому стала первая и, как водится, несчастная любовь. Предметом юношеских воздыханий была Татьяна, но ее привлекал Степан и на робкие попытки ухаживаний со стороны вчерашнего студента девушка внимания не обращала. Алексей втайне надеялся, что теперь все изменится.

   - Что за глупый розыгрыш?! – вскочил Медер.

   - Н-нет, как вы могли подумать! - Алексей виновато оглядел товарищей. – Я и сам сначала решил: галлюцинации. После сеанса связи вышел и проверил – тело Степана лежит на месте. Его только припорошило слегка. А потом целые сутки в эфире была тишина и я успокоился, но вчера... Вот, - Алексей запустил вторую запись. Каюту снова заполнил голос Степана.

   - Стоянка? (Пауза). Стоянка?

   - Здесь Стоянка, - голос у Алексея был испуганным, и сейчас он стыдливо краснел.

   - Леха, это Степан, - далекий голос искажали помехи. – Немного задержался: обнаружил кое-какие проблемы в настройках киберсистем. Устранил и уже выдвинулся назад. Буду к обеду.

   - Степа... – Алексей помедлил. – С тобой все в порядке?

   - Попроси тетю Любу не бить половником. Я остывшее похлебаю.

   Тетя Люба пустила слезу.

   - Как ты себя чувствуешь, Степа? – голос Алексея окрасился страхом и отчаянием.

   - Прекрасно, - мертвец рассмеялся. – Прогулки на морозце бодрят! Сам бы хоть раз высунул нос за периметр, а то вахта закончится, и рассказать дома нечего будет. До связи!

   Запись кончилась, и в кают-компании поднялся гвалт, который стих только после командирского рыка.

   - Тихо всем! - рявкнул Еремеев и когда в помещении воцарилась относительная тишина, спросил: - Кто что думает по поводу этого... происшествия?

   - Может, все-таки кто-то нас разыгрывает? – предположил Медер.

   - Каким уродом быть надо, чтобы так шутить? – покосилась на него Влада. Медер пожал плечами.

   - Если бы не записи, я бы тоже подумал, что у нас групповая галлюцинация. Слышал, что такое бывает. От грибов, например.

   - Чушь, - встряла тетя Люба. – Грибов в меню нет.

   - Галлюцинации вызывают не только грибы, - парировал Медер и посмотрел на Владу. – Психика – тонкая штука, так ведь? На нее может повлиять сияние в небе?

   - Может, если долго находиться на открытом пространстве, - сказала Влада. – Такие случаи на Земле известны. Но мы чаще пребываем здесь – на станции. Кто у нас кроме Степана наружу часто выбирался?

   - Я, - сказал Медер и тут же добавил. – Но у меня галлюцинаций нет и, надеюсь, не будет, если, конечно, Сергей ничего в суп не плеснет.

   Все повернулись к Сергею – высокому худощавому химику. Он на станции отвечал за отбор проб и анализ ископаемых на соответствие промышленным требованиям. Тот поднял вверх обе руки, словно показывая, что он-то чист. В кают-компании снова поднялся шум.

   - Тише! - вдруг воскликнул Алексей.

   - Что? – переспросил стоящий рядом Еремеев, а Алексей застыл, к чему-то прислушиваясь. В рубке связи тонко пищал сигнал вызова. Алексей рванулся к двери: – Может снова он?

   Рубка не смогла вместить всех, но и не понадобилось. Алексей увеличил громкость, и сквозь шорохи и свист помех выплыл знакомый голос.

   - Стоянка? (Пауза) Стоянка?

   - Что застыл? - Еремеев подтолкнул Алексея к микрофону. – Ответь. Постарайся разговорить.

   - Что сказать? – Алексей вопросительно взглянул на Еремеева.

   - Не знаю, я не дипломат.

   Алексей включил микрофон:

- Здесь Стоянка. Степа?

   - Он самый!

   - Ты задержался, - сказал Алексей.

   - Транспорт барахлит, - грустно произнес голос. – Приходится плестись на минимальной скорости. Так что припоздаю. (Пауза) Пришлось обедать консервами.

   - Что в консервах? – спросил Алексей и, поймав недоуменные взгляды товарищей, развел руками. Разговорить, мол, пытаюсь, как умею.

   - Эрзац пресный, - вздохнул собеседник. – С макарошками Любови Палны ни в какое сравнение. (Пауза). Но не будем о грустном. Ждите к ужину. Тете Любе - мое почтение.

   Связь отключилась.

   - Батюшки, - выдохнула тетя Люба. Ее ноги подкосились, и если бы не Еремеев, который подхватил под руки, она бы тоже грохнулась на пол. – А я, дура, не верила!

   - Не вы одна, - сказала Татьяна. Влада привела ее в чувство еще в кают-компании, но девушку заметно трясло. Еремеев обвел всех взглядом лица товарищей – испуганные, нахмуренные или откровенно мрачные. Ему тоже было не по себе, но показывать команде душевное смятение он права не имел. Ереемев боялся, что на станции поднимется паника, а нет ничего хуже обезумевших от страха людей.

   - Надо сообщить об этом на Землю, - сказал Еремеев.

   - Канал блокирован, - ответил Алексей. – Магнитная буря не стихает. В ближайшие дни, по прогнозам, звездный ветер усилится.

   - Почему же мы... кх-м... Степана принимаем?

   - Возможно потому, что он ближе.

   - Вижу, что пока ни у кого объяснений происходящему нет, - сказал Еремеев, оглядывая присутствующих. – Предлагаю ввести постоянное дежурство в рубке. Не думаю, что на связь выходит Степан, но не могу исключать, что неизвестный снова появится в эфире. Первым на пост заступит...

   Степан появился в эфире на следующий день, ближе к вечеру, измотав людей тревогой и ожиданием. В рубке в этот момент находилось двое – Медер и Татьяна. Еремеев рассудил, что дежурство парами поможет товарищам сохранить равновесие и рассудок. Сам он едва балансировал на грани, чудом удерживая себя в руках. Еремеев решил, что после этой вахты обязательно возьмет отпуск.

   Медер клевал носом: он практически не спал уже сутки. Ночью стоило закрыть глаза, и перед ним возникал Степан. Техник тянул к товарищу руки, превращаясь в чудовище. Медер чувствовал, как на шее смыкаются холодные пальцы, лютый мороз проникает внутрь, и легкие, а затем и сердце превращаются в лед.

   Задыхаясь, Медер просыпался в холодном поту и долго лежал, боясь уснуть и вздрагивая от звуков из глубин станции – натужного гудения реактора, шуршания пластика и шипения пневматических заслонок. Технический шум, неуловимый слухом днем, теперь казался невыносимой какафонией – громкой и пугающей. В голову лезли воспоминания из детства, проведенного в горах, и страшные сказки, рассказанные дедом об азытка – оборотне, принимавшим облик друзей или родных. Спасти от него мог только клинок, которым следовало очертить круг у кровати, а потом спрятать его под подушку.

   Холодного оружия у Медера не было, и он решил выпросить нож на камбузе.

   Татьяна, напротив, выглядела на удивление бодро. То, что ей не по себе, выдавали лишь еле заметные круги под глазами, умело замаскированные косметикой. Но и она вздрогнула, когда пискнул сигнал вызова.

   - Стоянка?

   - Здесь Стоянка, - ответил Медер. Татьяна, сидевшая рядом, увидела, как округлились его глаза, став непривычно большими.

   - Медерчик, дружище, - невидимый собеседник будто широко улыбался. – Алексея решил сменить?

   - Приболел наш связист, - неубедительно соврал Медер и посмотрел на Таню. Она сжала губы в тонкие полоски, и с силой вцепившись ногтями в подлокотники.

   – Температурит Алексей, - пояснил Медер. - Влада говорит, простудился. Ты там как? Не мерзнешь?

   - Подмерзаю слегка. Но ничего. Как ты без меня? Не загонял Еремеев?

   - Без ЧП, Степан, - ответил Медер и сглотнул набежавшую от волнения слюну. – Но с тебя магарыч. Из-за тебя приходиться за двоих вертеться.

   - Понял, не дурак, - сказал собеседник. – Будет и тебе радость. Потерпи немного, я уже рядом. Двигатель транспортера сдох, поэтому пойду пешком.

   - Степан, не смей, - неожиданно громко выкрикнула Таня. – Ты убьешь себя!

   - Таня? – в голосе послышалось удивление. – Ты что делаешь в радиорубке?

   - Медер попросил принести горячего чаю, - смутилась Таня, удивляясь своим ощущениям. Она будто говорила с живым человеком и чувствовала, что он ей не поверил.

   - Я бы сейчас тоже от горяченького не отказался, - вкрадчиво произнес голос. – Не откажешься поднести кружечку по возвращению?

   - Нет, конечно, - сказала Таня.

   - Ловлю на слове, - сквозь эфир прорвался приглушенный помехами смешок, завершая сеанс.

Медер выключил микрофон и повернулся в кресле к Тане.

   - Беги к Еремееву с докладом.

   Еремеев прослушал запись несколько раз, а потом согнал весь персонал в кают-компанию, где с содержанием беседы ознакомились все.

   - У меня такое ощущение, что мы не Степана хоронили, а его двойника, - сказал Медер. – А настоящий Степан с нами по радио разговаривает.

   - Мы хоронили Степана, - твердо сказал Еремеев. - Настоящего. Влада его вскрывала.

   - В таком случае, объяснение может быть только одно, - сказал Медер. – Мы нашли новую форму жизни. Или она нас нашла. И эта форма жизни пытается установить контакт.

   - Планета мертва, – напомнил Еремеев.

   - Мы добываем на планете жидкость, схожую по составу с земной нефтью, - напомним Медер. – Я не астроном, не планетолог, но полагаю, здесь, наверняка, раньше было гораздо теплее. Возможно, кое-где появилась жизнь, а потом приспособилась к новым условиям. Находят же бактерии в жерлах вулканов и в арктических зонах.

   - Бред, - сказал Еремеев. – И ересь. Жизнь бы обнаружили.

   - Если б знали, где искать, - парировал Медер.

   - Почему же твоя форма жизни голос Степана копирует?

   - Мимикрия, - упорствовал Медер.

   - Хорошо, - Еремеев хлопнул ладонью по столу. – Но как объяснить, что эта форма жизни знает нас, различает по голосам? С помощью чего она выходит в эфир? Или, быть может, мы не разглядели у себя под носом технически развитую цивилизацию? Ладно, мы, а ученые как прохлопали? Что молчите? То-то и оно. Что бы в эфире ни было, на жизнь оно мало похоже.

   - В нашем представлении, - вставил Медер. Еремеев укоризненно покачал головой.

   - Хватит на сегодня фантастики, - подытожил Еремеев и повернулся к Медеру с Татьяной. – Вас после ужина сменит Алексей. Ему коротать ночи в рубке привычно. Остальным – отдыхать, но не расслабляться. Кто его знает, какой сюрприз готовит день завтрашний.

   Сменившись, Медер отправился на камбуз, помялся в дверях, обнаружив, что повариха не одна. Часть товарищей – Еремеев, Сергей и Влада - продолжали ужинать.

   - Проходи, Медерчик, покушай перед отбоем, - кликнула тетя Люба.

   - Я хотел попросить у вас нож.

   - Зачем, милок?

   Медер смутился. Ну не рассказывать же, что дед рассказывал о ночных оборотнях и средствах защиты.

   - Я... Мне нужно проводок зачистить.

   - Сапожник без сапог, - хмыкнул Сергей. – Своих инструментов нет?

   - Есть, - сказал Медер и присел за стол. – Но обычным ножом сподручней.

   - Не знаю, что сподручней, а подкрепиться нужно, - сказала тетя Люба, и поставила перед Медером поднос.

   - Спасибо, тетя Люба, но у меня начался пост, - сказал Медер, посмотрев на часы. Циферблат показывал время по Мекке. – Днем нельзя.

   - Да жри спокойно, - грубо схохмил Сергей. – Боженька не заметит, отвечаю! Мы от него далеко.

   - Не смешно, - вспыхнул Медер.

   - А я и не смеюсь, - сквозь зубы процедил Сергей. – Че ты строишь из себя святошу? На Сирене астрономическая ночь и до рассвета еще несколько земных суток. Твой маленький мозг не впитал эту информацию? Можешь жрать, пока не лопнешь.

   Медер встал из-за стола, кивнул тете Любе, застывшей с половником в руках, и вышел.

   - Омерзительно! - Влада брезгливо отсела от Сергея. Тот ощерился.

   - У вас что-то было?

   - А я, Сережа, тоже в Бога верю, - влезла тетя Люба.

   - С тебя что? Ты сама атавизм!

   Еремеев, молча ковырявшийся в супе, рывком поднялся, опрокинув стул, который с грохотом прокатился по полу. Начвахты за шиворот вытащил химика из-за стола и впечатал в переборку, выбив воздух.

   - Ты че, начальник? – Сергей безуспешно пытался вырваться, его лицо покраснело, и он зло брызгал слюной.

   - Сволочь ты, - процедил Еремеев. – Гладенький снаружи, чистенький, гниль в тебе сразу не разглядишь. А тебя лечить надо. Электрошоком. Чтоб как у собаки Павлова на рефлекторном уровне отпечаталось: так нельзя.

   - Коленька, ты его покалечишь, - подскочила тетя Люба. – Отпусти ущербного.

   Еремеев хорошенько встряхнул Сергея и разжал пальцы. Химик встал на ноги, молча оправил комбинезон и, окинув присутствующих ненавидящим взглядом.

   Сергей тяготился своим присутствием на станции. Ему не нравился ни коллектив, ни работа, к которой он относился как к ссылке, и не особо скрывал, но ранее еще пытался держать себя в рамках приличия. Помогала ему в этом лаборатория, запершись в которой Сергей синтезировал и пробовал на себе новые виды амфетаминов. Он называл это «маленьким невинным хобби», которое, однако, ему дорого обошлось, несмотря на широкие связи родни. Когда Сергея застукали за производством наркотиков, перед ним встал выбор: длительный контракт на работу в дальнем космосе либо тюремное заключение. Химик, не будучи дураком, выбрал первое, о чем, впрочем, иногда жалел.

   - Вы! – прошипел он. – Вы все!..

   Не договорив, химик выскочил из столовой.

   - Зря ты так, Николай, - сказала Влада, внимательно глядя на Еремеева. – Он - мстительная сволочь, и у родителя широкие связи.

   - Папаше не связями надо было обзаводиться, а ремнем, - выдохнул Еремеев. Отхлебнув из тарелки раз-другой, он раздосадовано бросил ложку в суп и вышел.

   - Иной раз, пори дитя – не пори, толку нет, - вздохнула ему вслед тетя Люба.

   - Извините, Любовь Павловна, но вы не правы, - сказала Влада. – Воспитание во многом формирует личность.

   - Легко тебе, Владочка, рассуждать, - тетя Люба убрала посуду со стола и вытерла расплескавшийся по поверхности суп. – Вот появятся детки, послушаем, как запоешь. 

   - Если появятся, - ответила Влада.

   - Что значит «если»? Обязательно появятся. Ты у нас баба красивая. Вон как на тебя мужики заглядываются.

   - Кто, Любовь Павловна? – Влада не смогла удержать улыбки.

   - Да тот же Еремеев, например, - улыбнулась в ответ тетя Люба.– Ты думаешь, чего он так вспылил?

   - Он Медера защищал. И вас.

   - Это, конечно, тоже, - тетя Люба присела рядом. – Я – ничего, да и Медер – хороший парень, только замкнутый, неуверенный. Постоянно как не в своей тарелке. Что улыбаешься? Проживешь с мое, лапушка, иначе на мир смотреть станешь, глубже. Чем тебе Еремеев не нравится? Бобыль бобылем, но и в этом есть прелесть. Видно же, что без ласки женской звереет мужчина. Не мужик, заметь, а мужчина – сильный, умный, за которым, как за каменной стеной. А то, что половину себе не нашел, так только к лучшему. Значит, на кого попало не бросается. Тоже положительное качество. А если Еремеев не нравится, подыщи другое местечко, где полюднее. Не засидеться бы в невестах!

   Влада выходила из камбуза с легкой улыбкой, а на душе скребли кошки. Тетя Люба озвучила ее сокровенные мысли, по-бабьи, интуитивно поняв, что волнует собеседницу. Вот только не догадывалась Любовь Павловна, что в дальнем космосе Влада оказалась не по своей воле.

   Под космический монастырь медичку подвела яркая внешность. Мужчины попроще таких боятся. Глаз не решаются порой поднять. На красоту особо падки самцы при должностях и жирке над ремнем. Власть щедра на иллюзии и нередко убеждает в том, что любая женщина готова пасть к ногам. Логика бремяносцев примитивна, несколько вульгарна, но широко распространена.

   Ухажеры в чинах отпугивали редких мужчин, к которым тянулась Влада, мечтавшая о простых, понятных и искренних отношениях. Один из отвергнутых воздыхателей ей этого не простил. Владу перебросили с оживленного пересадочного центра на отдаленную станцию, недвусмысленно дав понять, что требуется для перевода обратно. Возвращаться на подобных условиях Владе претило, а теперь даже гипотетическая возможность стояла под вопросом.

   Влада заперлась в каюте и рухнула на постель, не раздеваясь. Она чувствовала, как за обшивкой станции сгущался ледяной мрак, и куталась в одеяло, чтобы сохранить тепло хотя бы в себе. Проваливаясь в тяжелый и беспокойный сон, ей вспомнилось далекое детство в маленьком марсианском поселке, тесную каморку, часть которой отец отгородил алюминиевым шкафом, чтобы создать для дочки подобие отдельного уголка. Спать приходилось на металлической дверце, застеленной тонким пластиковым матрасом. К утру, когда купол, под которым пряталась колония, отдавал последние крохи накопленной за день энергии и пропитывался холодом, продрогшая девочка перебиралась к родителям, чтобы согреться теплом их тел.

   Когда купол пробил крупный метеорит, этого оказалось недостаточно. Часть поселения разметало взрывом, уцелевших убивала разряженная и холодная атмосфера Марса. Сотни людей погибли, а Влада выжила. Отец закрепил на ней кислородную маску, укутал в одеяла, сдернутые матерью с постелей, и крепко прижал к себе. Родители замерзли, обнимая дочь, а она не могла и пошевелиться. Их так и нашли сутки спустя, когда запас сжатого воздуха в баллоне закончился, и Влада, пережив долгие часы ужаса, провалилась в безвременье клинической смерти.

   За последней чертой не было тоннелей и света. К ней не спускались ангелы. Смерть не служила переходом в иной мир, иначе это бы запомнилось. Умерев однажды, Влада уверовала: потусторонней жизни нет, но события последних дней не вписывались в модель. Сирена представлялась Владе бездушным темным миром, и она боялась раствориться в безграничной его пустоте.

   Влада куталась в одеяло, но чувство безграничного одиночества и холод становились все более невыносимее. Когда сил терпеть не осталось, она тихо вышла в коридор, прокралась на цыпочках к каюте Еремеева и поскреблась ноготками в дверь.

   Еремеев открыл дверь сразу, будто стоял за ней, ожидая ночного визита. Лицо его осунулось и в тусклом свете лампы казалось серым. Но оно было живым, настоящим, человеческим. Влада, не дожидаясь приглашения войти, проскользнула внутрь и, нисколько не смущаясь ошарашенным взглядом Еремеева, прикрыла дверь.

   - Обними меня, пожалуйста, - сказала Влада. – Я очень боюсь.

Еремеев сжимал ее в объятьях, тая от нахлынувшей нежданно неги. Ощущение было непривычным, но до боли в груди приятным. Еремеев чувствовал себя счастливым, и все происходящее на станции в этот момент казалось ему вторичным, призрачным, а абсолютной и непогрешимой реальностью был только он и Влада, давно занимавшая его мысли. Начвахты не единожды порывался признаться в чувствах к медичке, но каждый раз охватывала его странная робость, ноги становились ватными. Еремеев нес несусветную чушь на посторонние темы, проклиная себя за то, что сам считал трусостью.

   - Как ты поняла? – тихо спросил он.

   - Это мой маленький секрет, - улыбнулась Влада, чувствуя, как трепетно бьется в мощной груди Еремеева сердце.

   Тетя Люба, оставшись на камбузе в одиночестве, еще раз перемыла всю посуду, потом налила себе обжигающе горячий чай, выпила, слегка прихлебывая и, сполоснув кружку, поставила на полку. Посидев несколько минут в тишине, она достала с полки маленькую иконку и зажгла лампадку. По помещению растекся теплый запах воска, но и он не мог отогнать от женщины липкое чувство древнего животного страха. Тетя Люба опустилась на колени и принялась горячо молиться.

   Боялась тетя Люба больше не за себя, хотя инстинкт самосохранения взвывал в ней ангельскими трубами, возвещавшими о начале Судного дня. Страшно ей было за тех, кто ждал ее на Земле – двух малолетних внуков, оставшихся сиротами после дорожной катастрофы, в которой погибли любимая дочь тети Любы вместе с зятем. Кроме бабушки у несчастных детей больше никого в подлунном мире не было, да и той пришлось улетать в дальний космос, где она, доселе сторонясь даже авиаперелетов, надеялась ухватить за хвост длинный рубль. Но, как думалось ей теперь, лучше жизнь в нужде, чем смерть в безвестности.  

   Затушив лампадку, тетя Люба тихонько вышла из камбуза и проследовала в свою каюту.

   Во втором часу ночи на станции взвыл сигнал тревоги. Люди выскакивали из кают и бежали к кают-компании – месту общего сбора – одеваясь на ходу. Там их уже ждал Алексей, одетый в скафандр.

   - Друзья, коллеги, - сказал он взволнованно. – Нечто, представившееся Степаном, приближается к станции. Судя по показаниям датчиков, оно уже у периметра. Я встречу его снаружи - у шлюза.

   - Один не пойдешь, - заявил Еремеев.

   - Я выйду вместе с ними, - сказала Татьяна. – Здесь я сейчас не нужна, а снаружи лишние руки могут пригодиться. Тем более, что он и со мной разговаривал.

   - Хорошо, - ответил Еремеев. По лицу начвахты было понятно: он предпочел бы вообще никого не выпускать из станции и тем более впускать что или кого-либо снаружи. Он протянул Алексею электромагнитную винтовку. – На всякий случай.

   - Оружие! – выдохнул Алексей. – Откуда?

   - Меньше знаешь, крепче спишь, - сказал Еремеев и вложил оружие в руки связиста. – Держи крепче!

   - Будьте осторожнее! - крикнула вслед уходящим тетя Люба. Контактеры помахали руками и задраили люк переходной камеры.

   Еремеев развернулся и направился в пункт визуального контроля. Он вывел на большой экран картинку с камеры, направленной на проход в металлическом ограждении периметра, поймал в фокус покачивающуюся фигуру. Некто или нечто, пошатываясь, медленно брело по направлению к станции. Еремеев, несомненно, видел гуманоида, но откуда тому взяться на Сирене? Человек (человек?), тем временем, остановился у ямы, вырезанной в грунте. В нее несколько дней назад положили Степана. Существо (Еремеев до выяснения всех обстоятельств решил про себя называть неизвестного так) постояло несколько секунд, переминаясь с ноги на ногу, словно что-то мучительно пыталось вспомнить, а потом продолжило движение.

   Пара смельчаков ждала гостя у люка. Еремеев настрого запретил членам команды отходить от шлюза и врубил прожектора, прорезав темноту на много метров вперед.

   - Вот он, - выдохнула Таня. На свет выступила и двинулась к шлюзу высокая фигура. Вскоре стало понятно, что человек или то, что выглядело как человек, закован в скафандр, визуально такой же, как у людей на станции. Забрало шлема визитера было поднято, словно и жгучий мороз нипочем, открывая лицо тройке контактеров.

   - Степан, - прошептал Алексей.

   Лицо Степана или его двойника было белым, словно вылепленным из снега. Белыми были даже радужные оболочки, ресницы, борода, которую техник отрастил за время вахты.

   - Привет честной кампании, - сказал он и качнулся вперед. – Я голоден. Хочу есть.

   - Стой, где стоишь, - сказал Алексей. – Пока мы не осмотрим тебя и не убедимся, что ты – Степан, внутрь не попадешь.

   - Больно надо, - ухмыльнулся визитер и перевел взгляд на Таню.

   - Танюша! – он хищно осклабился, и сходство со Степаном на миг исчезло. - Где чай?

   Существо выбросило вперед руки и шагнуло к Татьяне, но между ними встал Алексей. Мощный удар чужака впечатал связиста в затвор люка. Потом чудовище схватило Таню и поволокло в темноту.

   - Стоять! – закричал Алексей. – Стрелять буду!

   Фигура удалялась, не реагируя на окрик. Алексей выстрелил в воздух, но двойник погибшего товарища даже не остановился, будто ничего не произошло. Тогда Алексей выстрелил удаляющемуся Степану в спину. Заряд прошел насквозь, не оставил на белом чудовище и следа.

   - А-а-а-а! – страшно закричал связист и, схватив винтовку за ствол, как дубину, побежал вслед за похитителем Татьяны.

   Еремеев побелел и стремглав побежал к шлюзу. За спиной, безнадежно отстав, громко топал ботинками Медер. Еремеев прыгнул в скафандр и влетел в переходную камеру. Начальнику вахты казалось, что внешний люк открывался катастрофически медленно. Когда, наконец, образовалась щель, достаточная, чтобы в нее мог пролезть человек, Еремеев бросился наружу, где чуть не сбил с ног Алексея. Тот пьяно покачиваясь, плелся к входу на станцию, волоча за собой винтовку. Забрало его шлема было разбито.

   - Где Таня?! Что со шлемом?!

   - Не знаю, - устало сказал Алексей. – Монстр исчез вместе с ней. Он был передо мной, а потом перед глазами все поплыло. Буквально на миг. Так казалось. Прихожу в себя - лежу в снегу. Никого рядом нет, а из меня как будто всю энергию высосали. Чертовски холодно. Простите.

   Алексей обессилено сел на пол. Еремеев вытащил его из шлюза и стащил заляпанный замерзшей кровью скафандр. Лицо связиста было покрыто ледяной коростой алого цвета. Он был неестественно бледен и тяжело дышал, но нашел в себе силы вцепиться в начвахты и просипеть:

- Не вздумайте выходить! Не вздумайте бросить станцию! Там – тьма!

   Алексея отнесли в медотсек. Около связиста суетилась Влада. Еремеев устало присел у кушетки. Связист что-то бормотал о ночной тьме и сиянии на небе. Он бредил.

   - Николай! – в дверях медотсека стояла тетя Люба, белая, как стена. Ее губы дрожали. – Николай Иванович! Там... Там...

   - Что там? – вскочил Еремеев.

   - Там Степан, Таня и... Лешенька! – тетя Люба с ужасом посмотрела на лежащее тело связиста, отвела глаза и зарыдала. – Я не знаю, какой из них настоящий! Вдруг мы притащили сюда чужака!

   Алексей вдруг резко сел, обвел отсек невидящим взглядом и громко захохотал. Тетя Люба взвизгнула и спряталась за спину Еремеева. А связист упал на кушетку и забился в конвульсиях, брызгая пеной изо рта.

   - Припадок! – закричала Влада. – Держите его крепко, пока не сделаю укол.

   После инъекции Алексей отрубился, а Еремеев успокоился. На чужака, наверное, инъекция бы не подействовала. Начвахты вышел из отсека, увлекая за собой тетю Любу.

   - Что же это происходит! – причитала она, размазывая по лицу слезы. – Господи, что деется?

Навстречу Еремееву бежал Медер.

   - Они мнутся у входа, - выпалил Медер. - Войти не пытаются. Просто стоят и зовут наружу. Я на всякий случай запечатал люк. Намертво запечатал. Его теперь только изнутри открыть можно. Снаружи, конечно, тоже можно, но с помощью лазерного резака, а он – на станции.

   - Проводи Любовь Павловну в кают-компанию, - приказал Еремеев. – А потом ко мне - в пункт визуального контроля.

   - Я с ума сойду, если останусь одна в кают-компании, - сказала тетя Люба. – Умоляю, Николай, не бросайте!

   Еремеев махнул рукой. Ладно, мол, пойдемте с нами. В пункте визуального контроля, куда стекалась вся видеоинформация с камер вокруг и внутри станции, тетя Люба тихо присела у переборки, бросая осторожные взгляды на экран, на котором отображалась странная и одновременно страшная картинка. Три человеческие фигуры с открытыми забралами топтались у шлюза, разбредались в стороны, и неспешно возвращались обратно.

   - Почему они не пытается войти? – тихо спросила тетя Люба.

   - Ждут, когда их впустят, – горько усмехнулся Медер.

   - Людей воровать и калечить они могут, а войти – нет? – со злостью произнес Еремеев. - Чушь!

   - В фольклоре Земли описываются мертвые существа, которые могли войти в дом только после приглашения, - ответил Медер.

   - Всему должно быть здравое объяснение, – отрезал Еремеев.

   - У меня оно есть, – за их спинами раздался голос Влады.

   Медик вошла в отсек и присела рядом с тетей Любой.

   – Я думаю, это не мертвецы, - сказала Влада. – Иначе среди них не было бы двойника несчастного Леши, который сейчас лежит в медицинском отсеке.

   - Допустим, - согласился Еремеев. – Но почему они не пытаются войти внутрь?

   - Что-то мешает, - пожала плечиком Влада. - То, что работает даже в шлюзе.

   - Шайтан их дери! – воскликнул Медер. – Я понял! Они не могут войти, потому что станция накрыта электромагнитным полем. Оно работает постоянно, потому что мы бы тут загнулись от бурь, которые бушуют на здешнем солнце.

   - Мы так до электромагнитных форм жизни договоримся, - хмыкнул Сергей. Когда он подошел, никто не заметил. Сергей стоял, прислонившись к переборке у входа в отсек.

   - Да, Сергей, - сказала Влада. – Строй из себя скептика сколько угодно, но почему бы не предположить, что жизнь, существовавшая на Сирене, как предположил Медер, смогла приспособиться к этим экстремальным условиям, и приняла новую форму? Нам магнитные бури такой категории без защиты не пережить. А им хоть бы хны, потому что наши визитеры не имеют физических тел в нашем понимании. Пусть это будут призраки, фантомы, энергетические субстанции. Все же видели, как Алексей стрелял в спину «Степана». Заряд прошел насквозь.

   - Не верю, - сказал Еремеев. – Да, заряд прошел насквозь, но ведь Степан или то, что выдает себя за Степана, имеет твердую оболочку. По крайней мере, тогда, когда ему нужно. Это существо напало на Алексея и утащило Татьяну. Забыли?

   - А что если фантом имеет волновую структуру? Я, конечно, не сильна в физике, но нам известно: материя по сути своей волна. Давайте представим, что местная эволюция была вынуждена возвратиться к истокам, не привязываясь надолго к более поздним состояниям – твердому, жидкому и газообразному, но и не отказываясь от возможности принимать эти формы.

   - Хорошо, - ответил Еремеев. – Можно принять за рабочую версию. Но как объяснить, почему вокруг станции бродят двойники Степана, Тани и Алексея, а Медера среди них нет? Он неоднократно выходил наружу.

   - Может их просто рядом не было, - сказала Влада. – Или чтобы просканировать нашу память им требуется, чтобы мы были без сознания. В каждом из нас живет целый мир, десятилетия воспоминаний, переживаний, ощущений.

   - Поддерживаю целиком и полностью, - сказал Медер. – И думаю, что как только магнитная буря уляжется и звездный ветер ослабнет, фантомов мы не увидим. Вспомните пустыни на Земле. Пока сушь и жара, ничего нет. Живность прячется или уходит, флора мертва, но стоит начаться дождю, все зеленеет, пташки поют, жизнь возвращается. А на Сирене дождь - магнитная буря. А? Почему бы нет? Чертовщина началась вместе с ней.

   В этот момент станция погрузилась в темноту. Затем переходы и отсеки залил багрянец аварийных ламп, превратив лица людей в кровавые маски.

   - Реактор отрубился! – с тревогой воскликнул Медер. – Система не рассчитана на продолжительные магнитные бури таких категорий. Предохранители не выдержали нагрузки.

   - Мы остались без барьера?! – Еремеев вскочил.

   - Система перезагрузится автоматически, - ответил Медер. – Это займет пару минут.

   - У нас нет этого времени, - неестественно глухим голосом сказал Сергей. – Они уже здесь.

   Люди, толкаясь, высыпали в коридор, по которому в направлении их отсека двигались три фигуры. Фантомы шли уверенно, неспешно, словно в их распоряжении была целая вечность.

   - Надо бежать, - равнодушно, как в полусне, произнес Медер и медленно опустился на пол. – Надо ли бежать?

   Рядом с ним опустилась тетя Люба, а за ней - Сергей. Влада застонала, сжимая голову, а Еремеев замахал руками, инстинктивно пытаясь отогнать темноту, которая застилала глаза, и холод, болезненными толчками проникающий в сознание. Ноги начвахты подкосились и он, скребя пальцами по переборке, сполз вниз. Над ним остановилась одна из фигур.

   - Здорово, начальник! – сказала она голосом Степана. – Как житье-бытье? Тяжело, сердешный?

   Еремеев потерял сознание.

   Он очнулся от боли в глазах. В лицо бил яркий свет. Еремеев обнаружил, что лежит на спине у отсека визуального контроля. Судя по яркости освещения, энергосистема перезапустилась, а значит барьер, накрывавший станцию невидимым куполом, восстановился, спугнув или уничтожив фантомов. Холодные черные щупальца, сдавливающие мозг, исчезли, и начвахты чувствовал в голове необыкновенную легкость. Сознание было ясным, как небо в солнечный день.

   Еремеев сел, оглядываясь вокруг. Его товарищи лежали там, где их настигли фантомы. Все, кроме Сергея. Еремеев растормошил товарищей, и бросился к переходной камере. Он надеялся, что найдет химика там, и боялся, что не успеет, и тот исчезнет в ледяной пустыне вслед за Степаном и Татьяной.

   Химик лежал лицом вниз у входа в шлюз. Створы выходного люка, как и говорил Медер, были запечатаны. Но фантомы, видимо, умели проходить сквозь стены. Еремеев перевернул Сергея на спину и отпрянул. Открытые глаза химика были бесцветными, словно кто-то вставил нечастному в глазницы белые шары.

   - Кома, - констатировала подоспевшая Влада.

   - Насколько дело плохо? – спросил Еремеев.

   - Я вряд ли смогу привести его в сознание, - сказала Влада. – Оборудование, которое есть на станции, может только поддержать ему жизнь. Сергея нужно отправлять на Землю.

   - Корабль прилетит только через пару недель. Ты и сама знаешь.

   Влада медленно подошла к маленькому дисплею на стене, на котором отображалась картинка с наружной камеры, висящей над входом в станцию. У шлюза – с той стороны – стояли четверо. К «Степану», «Татьяне», «Алексею» присоединился «Сергей».

   - Они – там, – устало произнесла Влада. – Зачем мы им? Что мы им сделали?

   - Они нас изучают, - сказал Еремеев. – Я так думаю. Сначала Степана. На него, наверное, одна из тварей наткнулась случайно. Степан шел, а она не торопясь, чтобы не повредить уникальный материал, его исследовала, считывала импульсы мозга, училась, пока не поняла, что можно не осторожничать и добыть других. А с остальными уже не церемонились – полоснули скальпелем уже не жалея. Мы для них, наверное, как лягушки. Поймали - препарировали. Интерес и ничего личного.

   Звездный ветер, трепавший Сирену, начал стихать на следующий день, а неделю спустя центральное светило успокоилось, и люди смогли выйти наружу – на поиски Татьяны, хотя никто не сомневался, что живой ее уже не увидят. Ее тело нашли недалеко от периметра. Там же лежал и Степан. Их перенесли внутрь и, на всякий случай, накрыли тяжелым колпаком.

   Канал связи с Землей, однако, не восстановился. Алексей считал, что небывало сильная магнитная буря сбила настройки, и рвался все исправить, но Влада запретила ему покидать медотсек. Еремеев согласился подождать.

Через несколько суток в системе появился долгожданный корабль, по злой иронии названный «Быстрым». Пилот вывел его на орбиту и связался со станцией, сообщив, что смена спустится с опозданием. На выходе из гиперпрыжка корабль попал в небольшое пылевое облако и челнок, закрепленный на одной из плоскостей межзвездного судна, получил незначительные повреждения. Перед спуском требовалось провести осмотр и, возможно, мелкий ремонт. Сгореть в атмосфере Сирены не хотелось никому.

   На тревожной, но полной надежды ноте краткий сеанс завершился. Еремеев ждал, когда с ним, как он просил пилота, свяжется капитан «Быстрого». Начвахты хотел доложить ему о событиях на Сирене, но корабль молчал. Возможно потому, что светило ледяной планеты озарилось вспышками. Звездный ветер поднимал новую бурю.

   ...Механик «Быстрого» открыл люк и вышел в открытый космос, когда корабль медленно плыл над ночной стороной планеты. Он планировал завершить осмотр за несколько минут. Далеко внизу белел тонкий диск Сирены, и у астронавта ненадолго закружилась голова. Под его ногами бушевало разноцветными огнями полярное сияние. Море всполохов тянулось к краю атмосферы высокими бурунами, лизнув, казалось, раз-другой ноги астронавта, обшивку корабля, открытый люк в переходную камеру.

   - Боже, какая красота, - прошептал он, прежде чем связь с ним оборвалась...

   - Стоянка, я Быстрый, - канал связи ожил спустя несколько часов ожиданий. – Не могли связаться из-за магнитной бури. Поломка устранена. Челнок на старте. Готовьтесь к смене.

   Станция наполнилась нетерпеливыми возгласами, топаньем ног, хлопаньем дверей. Медер, Влада и тетя Люба сносили багаж к переходной камере, радостно улыбались друг другу, забыв о пережитом. У шлюза появился Алексей - неестественно прямой из-за терапевтического корсета. Он вез кушетку, на которой лежал Сергей. Только Еремеев ходил мрачнее тучи. Он считал, что планету нужно закрыть на карантин, и думал, какие аргументы привести, чтобы убедить руководство. Тела погибших на месте, автоматы исправно качали и перерабатывали полезные ресурсы, а фантомы растворились в снегах и больше их никто не видел.

   Челнок приземлился у периметра. Из его чрева высыпали и двинулись к станции человеческие фигурки. Когда они подошли ближе, Еремеев, чувствуя волнение товарищей, стоявших за спиной, открыл люк и сделал поспешный шаг назад. Перед шлюзом стояли люди – около десятка человек. Их лица, радужные оболочки, волосы и даже ресницы были белыми, как лежащий под ногами снег.

   - Привет, коллеги! – весело крикнул тот, что стоял первым. В небе над ним играли зарницы. – Пост сдавать будем?

   Еремеев выстрелил ему в живот. Заряд пролетел насквозь, не причинив весельчаку вреда.

   - Что мы будем делать? – тихо спросила Влада.

   - Ждать, когда утихнет буря, - начвахты потянул на себя рычаг, закрывающий вход в станцию. Влада развернулась и пошла назад, приобняв тетю Любу, плачущую в плечо. Еремеев остался в шлюзе, наблюдая, как за тяжелым затвором люка истончается и исчезает диск чужого неба.

[Fertes]

Перегон

 

Автор: Fotka

 

Ярко освещенные подземные вестибюли метро напоминают бальные залы, но вот ты подходишь к краю перрона и заглядываешь в черный тоннель…

Резко притормозив, поезд остановился — шум и свист, из-за которого толком не слышно даже сидящего рядом, сменила тишина.

Слишком разогнались? Или отстал от графика предыдущий состав? Главное, не думать о терактах, о плывунах… Я невольно поежилась. Учитывая, что перегон был тот самый — между «Лесной» и «Площадью мужества»[1], — проходивший сквозь старое русло реки, вспоминать про плывуны явно не стоило.

Мощные кабели, в несколько рядов тянувшиеся вдоль стенок тоннеля, завораживали: захотелось выйти и рассмотреть, как следует. А лучше открыть окно и выглянуть наружу. Только окна в вагонах метро почему-то не открываются — лишь узкая фрамуга сверху. Сейчас она была закрыта.

От созерцания проложенных под землей коммуникаций я переключилась на пассажиров. Прямо напротив морщилась, вытянув ноги, разодетая не по возрасту старушенция. Еще бы не морщиться: в ее-то возрасте напялить сапоги на каблуках. Парень справа от нее, скособочившись, перебирал какие-то диски, девчонка слева читала. Бумажную книгу, кстати. Которых тепе…

Визг. Она визжала на непереносимо высокой ноте и указывала на окно за моей спиной. Оглянуться я так и не успела — прямо напротив мелькнула тень, и к стеклу снаружи точно прилипли ладони…

Визг перешел в крики и вопли. Люди вскакивали; сбивая друг друга, метались по вагону: кто-то пытаясь забиться в угол, кто-то сорвал молоток и, добравшись до кнопки экстренной связи, старался докричаться до машиниста; пенсионерка на каблуках сползла на пол. Некоторые же — и я в их числе — наоборот, не шевелились.

По стеклу скребли когти. Бледное, с расплющенным по прозрачной поверхности носом лицо щурилось незрячими глазами. Лица…

«Слишком яркий свет...»

Свет, видимо, слепил и раздражал существа из тоннеля. Их было множество. Поэтому когда они принялись раскачивать вагон…

«Так, что у меня в сумке?»

Зонт. Не годится. Я шарила глазами по вагону в поисках чего-нибудь потяжелее. Парень, что перебирал диски, раз за разом пытался выдернуть из креплений металлический поручень, какой-то мужчина приготовил нож…

Вагон дернулся особенно резко, так что парня, отпустившего на секунду поручень качнуло, и он едва устоял на ногах. Раздался скрежет, но вместо криков по салону прокатился вздох облегчения: с характерным для электрички звуком поезд тронулся и, постепенно набирая скорость, помчался вперед. Стены туннеля размазались, а меньше чем через минуту снова нарисовались силовые кабели, и мы словно нырнули в море света.

— Станция «Площадь мужества». Следующая станция «Политехнический институт».

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Лесная», — зеркальным эхом откликнулся стоявший напротив поезд.

Двери с глухим стуком захлопнулись, и состав двинулся туда, откуда только что прибыл наш…

[1] Станции Петербургского метрополитена.

[Fertes]

Абураэногу (油絵の具)

Автор: Лестада

 

Ямада-сан уже заканчивал обедать, когда в левом кармане пиджака завибрировал телефон. Следовало ответить на звонок тотчас же, но онигири* выглядели такими аппетитными, что просто не заслуживали быть съеденными на ходу и второпях. Так что, телефон продолжал дёргаться, пока Ямада-сан с невозмутимым видом вкушал пищу, созерцая картину кисти какого-то современного художника. На стене персикового цвета зелёно-чёрный квадрат с резкими, широкими багровыми мазками смотрелся крайне странно. Будучи приверженцем японского минимализма и японского же видения прекрасного, Ямада-сан искренне сочувствовал отсутствию художественного вкуса у хозяина кафетерия.

Наконец, последняя рисинка исчезла во рту, и можно было ответить на звонок.

- Moshi-moshi?*

- Ямада-сан! Вы где? Ямада-сан! – взорвалась трубка обеспокоенным голосом его напарника, Сато Акио, смышленого парнишки, но уж слишком шебутного.

- В кафетерии, - степенно ответил Ямада-сан, - что случилось?

- Кажется, у нас объявился маньяк, - чуть ли не восторженно сообщил Сато.

 

В доме, куда приехали Ямада-сан с напарником, было непривычно тихо. Ни играющих детей во дворе, ни переругивающихся соседушек, ни стариков, собравшихся за игрой в маджонг. Только шум работающих телевизоров в каждой квартире.

- Они боятся оставаться в тишине, - тихо пояснил Сато. Ямада-сан кивнул и нажал на кнопку звонка первой квартиры и почувствовал, как палец испачкался в чём-то липком. Мужчина поднёс руку к глазам и близоруко сощурился, рассматривая чёрно-зелёное пятно. Сато вопросительно поднял брови.

- Масляная краска, - вынес вердикт Ямада-сан, понюхав палец.

 

Дверь им открыл мужчина лет сорока. Офисный костюм был порядком измят, вокруг глаз залегли тени, а коротко стриженые волосы торчали в беспорядке. «Да он не спал всю ночь», - заключил Ямада-сан, кивком головы отвечая на поклон хозяина квартиры. После короткого приветствия Кимура-сан провёл их в детскую комнату, где на кровати, прижавшись друг к другу, сидели мать и дочь.

Подтянув розовый стульчик, с нарисованным на ней белым котёнком, Ямада-сан сел напротив них. Сато пристроился у дверного косяка и вытащил блокнот, готовый записывать.

- Итак, - начал Ямада-сан, - рассказывайте, почему мы здесь оказались.

- Видите ли, господин полицейский, - замялся отец семейства, Кимура-сан, - дело в том, что… Не знаю даже как сказать… Это прозвучит странно, и мы до конца не уверены, но всё указывает на то, что…

- К нашей дочери приходил маньяк, - выпалила мать.

- Вот как, - Ямада-сан пристально посмотрел на женщину, потом перевёл взгляд на девочку, которая до сих пор молчала. В отличие от взрослых она не казалась напуганной. – Юки-тян, - обратился к ней Ямада-сан, - сколько тебе лет? Ты ведь уже умеешь считать?

- Да! До десяти! – ответила она и зарделась лёгким румянцем.

- Вот как! И сколько же тебе лет?

- Пять! – для пущей наглядности малышка выставила вперёд ладошку, чем вызвала улыбку на лицах присутствовавших.

- Тебе снятся хорошие сны?

- Да. Но сегодня я не спала, - заговорщическим тоном прошептала Юки-тян.

- Вот как? – Ямада-сан наклонился ближе к ней и приставил руку к уху, - почему же ты не спала, Юки-тян? – также шёпотом спросил он.

- Я разговаривала с дяденькой, - расширив глаза, сообщила девочка. Отец с матерью вздрогнули, Сато сделал какие-то пометки в блокноте, а Ямада-сан состроил самоё удивлённое выражение лица, на которое только был способен.

- Вот так-так. И что же это был за дяденька, Юки-тян?

- Он был весь в краске, в чёрной и в зелёной. И от него странно пахло. Он взял мои краски и спросил: «Хочешь, я тебя разукрашу?». Я позвала маму, и он ушёл. Вот сюда, - девочка указала рукой на книжный шкаф, стоявший в углу комнаты.

- А пришёл он откуда?

- Тоже из шкафа. Вон оттуда, где стоит та старая книжка. В ней картинки некрасивые, - со знающим видом заключила Юки-тян. Ямада-сан поднялся и подошёл к шкафу. Заглянул за него, но обнаружил только стену.

- Что там? – обратился он к родителям девочки.

- Ничего, - пожали они плечами, - квартира соседей.

- А к ним этот «дяденька» приходил?

- Нет, - ответил Кимура-сан, - мы с ними не общаемся…

- Да! Приходил! – перебила его дочь, - Саюри рассказывала мне, что к ней стал приходить чёрно-зелёный дяденька. Он таскал её краски и хотел её раскрасить. Но она не хотела и звала маму. Теперь она спит с мамой, и дяденька больше не приходит.

- Ясно, - кивнул Ямада-сан, хотя ему не было ясно ничего, - можно я возьму эту книгу?

В участке Ямада-сан раз за разом листал книгу, оказавшуюся подборкой репродукций некоего художника Ёсикавы Дая, и не мог взять в толк, как связаны между собой странный мужчина, повадившийся ходить к детям, пятна краски на дверном звонке и вот эти, с позволения сказать, произведения искусства. А в том, что они были связаны, он не сомневался. Сато уже успел пробить базу и узнать, что их случай оказался не первым. За минувшую неделю о появлении в их комнате чёрно-зелёного «дяденьки» сообщили 53 ребёнка, в возрасте от двух до десяти лет. И почти все они жаловались на то, что «дяденька» берёт их краски, настойчиво упрашивая детей позволить ему разукрасить их. Но стоило им крикнуть «мама», как «дяденька» тут же уходил в книгу репродукций Ёсикавы Дая. Ямада-сан тоскливо посмотрел на пакетик с онигири, купленный в комбини* по пути в участок.

- Сато-кун, а разузнай мне про этого Ёсикаву. Книга выпущена более полувека назад. Но, может, он ещё живой?

- Умер. Ровно сто лет назад, - доложил Сато, подняв взгляд от монитора компьютера, - как раз читаю про него. Точнее, неделю назад было сто лет со дня его смерти.

- И что там ещё написано? – Ямада-сан накрыл онигири бумажкой.

- Больше ничего, - со вздохом констатировал напарник.

- Узнай, остались ли у него родственники. Наведаемся к ним. Будет плохо, если никого не осталось.

- Ямада-сан?

- М? – онигири оказался погребённым ещё под одной бумажкой, теперь уже отчётом.

- Ямада-сан, вас не смущает, что мы расследуем какой-то бред?

- Почему же бред? Заявление от родителей Юки-тян составлено по всем правилам…

- Да… Но все говорят о том, что мужчина появлялся из книги и уходил туда же! Это же абсурдно! – вспылил Сато.

- Не более, чем вся наша жизнь, Сато-кун. Займись делом. 

 

 

 

Продолжение следует...

 

------------------------------------------------------------------------

*онигири – рисовые колобки

* Moshi-moshi – японское «алло»

*комбини – круглосуточный магазин, в котором продаётся всякая всячина – от готовых обедов до бритвенных станков.

[Fertes]

Утром следующего дня Ямада-сан чувствовал себя совсем неважно. То ему снилось, что он велюровый валик, и его с головой окунают в вязкие, чёрно-зелёные болота на выщербленной, старой палитре. То представлялось, что он мягкотелый онигири, а вокруг него оборачивается бесконечная полоска сушёных водорослей нори – она вздувается и сокращается, подобно живой змее, и сжимает его, душит в жадных объятьях. То виделось, будто он привязан к холсту: кто-то невидимый в темноте проводит по его телу холодной, влажной кистью, тщательно прорисовывая что-то в подмышках и на ступнях. Ямада-сан задыхался от невозможности избавиться от бесконечной щекотки и покрывался холодным потом, когда обнаруживал себя вросшим в холст, ставшим плоским, как картина, если не считать крупные мазки за рельефность.

 

Поэтому когда будильник возвестил о наступлении утра, Ямада-сан едва ли не впервые в жизни не пожелал ему скорой смерти. И даже поймал себя на мысли, что готов раскланяться в знак признательности.

 

В участке его уже ждал Сато. Судя по опущенным плечам, парень был недоволен собой.

 

- Докладывай, - Ямада-сан опустился в кресло, - что там с родственниками?

 

- Парень оказался сиротой. Воспитывался в приюте, - затараторил Сато, - я наведался туда, но там уже никого не осталось из старожилов. Директор приюта подняла архивы. Там дата его рождения, когда поступил, чем болел, как со сверстниками ладил. Этот Ёсикава был абсолютно обычным ребёнком, за исключением того, что очень любил рисовать. И делал это везде: на партах, стенах, в туалете…

 

- Художества сохранились?

 

- Чего? – моргнул Сато, - А, нет. С тех пор приют не раз ремонтировали, после войны вообще заново отстроили. Просто в личном деле сообщалось о его страсти к рисованию. Парень даже в Токийскую школу изобразительных искусств поступил и был одним из лучших студентов. Туда я тоже наведался, - предупреждая вопрос наставника, сказал Сато, - там тоже подняли личное дело. Наш Ёсикава не успел доучиться до выпуска. Погиб после своей первой выставки. Возвращался домой, когда на него напали грабители. У парня ничего с собой не было. Наверное, поэтому его и убили.

 

Пока Сато рассказывал, Ямада-сан листал книгу, взятую в доме девочки Юки-тян. Он никак не мог отделаться от ощущения, что упустил что-то важное. Что ещё чуть-чуть и он поймёт, что за человек был этот Ёсикава, и как он связан с его делом. Но на всех репродукциях видел просто мазню. В реквизитах значилось, что книга вышла в печать по заказу Токийского Университета Искусств в год его образования*.  Но это ровным счётом ничего не значило. Тогда было издано много подобных книг с работами лучших студентов этого университета.

 

 

- Сато-кун? Ты обедать не хочешь? Что-то я проголодался, - и, накинув плащ, Ямада-сан направился к выходу из кабинета.

 

 

- Так ведь рано ещё! – изумился напарник.

 

- А я не завтракал. Пойдём. Я знаю, где вкусно готовят.

 

В кафетерии в этот час было малолюдно. Только у окна шепталась парочка школьников: молодой человек, видно по всему, частый завсегдатай Харадзюку* - волосы парня были выкрашены в кислотный зелёный цвет, форма не сильно спасала положение, закатанные рукава рубашки и пиджака открывали тонкие запястья, сплошь в шипастых напульсниках. Ямада-сан усмехнулся. Когда-то и он выражал своим видом протест обществу. Ставил волосы дыбом, выливая на них большую часть маминого лака, гонял на байках с ребятами и мечтал стать крутым музыкантом. А сегодня ему пятьдесят пять, он капитан полиции и ему хочется прикрыть чем-либо голые коленки старшеклассницы, воркующей, должно быть, со своим парнем. Юбка у неё, как у многих её ровесниц, гораздо короче положенного, и периодически взгляд молодого человека опускается на острые коленки.

 

- Ямада-сан, неприлично же так смотреть, - прошипел Сато, уплетая собу*. Палочки так и мелькали в его пальцах.

 

- А говорил, что не голоден, - задумчиво протянул Ямада-сан и уставился на картину. Что-то в ней не давало ему покоя.

 

- Я не говорил, - возразил Сато, - я только сказал, что до обеда ещё рано. Что? Куда вы смотрите? – обернулся он и после недолгого молчания сказал, - похоже на те картинки из вашей книги. Интересно, они как-нибудь называются?

 

- Кто?

 

 

- Ну, картины. Обычно художники каждую картину как-нибудь да называют. А вот эта как называется? Это ведь тоже его? И что она здесь делает? Почему везде репродукции, даже в Университете нет подлинников, а здесь…

 

Сато встал и подошёл к картине. Постоял возле неё, зачем-то понюхал и, воровато оглянувшись, потрогал.

 

 

- Она мокрая, - потрясённо выдохнул он, - у него есть подражатели?

 

- Вряд ли, Сато-кун. Картина висит здесь давно. Я постоянно на неё смотрю, когда обедаю. Так как она называется?

 

- Семь.

 

- Странное название для картины, да? А теперь смотри сюда, - Ямада-сан открыл книгу, - видишь? У них нет названий, так, как мы это понимаем. Они все носят определённый номер. Никогда один и тот же. Как думаешь, почему?

 

- Почему? – с воодушевлением спросил Сато. Глаза его уже лихорадочно блестели ожиданием скорого раскрытия тайны.

 

- Неси ножницы.

 

 

Продолжение следует...

 

-------------------------------------------------------------------------------

 

*Токийский Университет Искусств был образован в 1949 году в результате слияния Токийской школы изобразительных искусств и Токийской школы музыки, обе были основаны в 1887 году.

*Харадзюку – район в Токио, неофициальная столица молодёжных субкультур

*соба – гречневая лапша

 

 

***********************************************************************

 

Спустя полчаса всё пространство вокруг небольшого круглого столика было захламлено бумажными обрезками, а Ямада-сан и Сато увлечённо складывали паззл. Тут же сгрудились три официантки и хозяин заведения – пожилой мужчина, с уже обозначившимися залысинами. Посетителей в кафе, кроме этих странных полицейских уже не было, так что можно было и дать послабление своему любопытству.

 

Наконец, все детали легли на место. Кроме изображения под номером семь – его просто не оказалось в книге репродукций. Но и этого хватало для того, чтобы понять, какую роль играли красно-багровые линии на всех холстах. Они образовывали свой рисунок – женщину, на коленях которой сидел смеющийся ребёнок. Одной рукой она заботливо поддерживала его за спину, чтобы он не упал, а другой за ноги. На месте отсутствовавшего фрагмента должна была быть прядь волос, выпавшая из высокой причёски женщины.  

 

- Похоже на мать и дитя, - заметил хозяин кафетерия. Ямада-сан кивнул и, бросив быстрый взгляд на картину, обратился к нему:

 

- Скажите, а давно у вас эта картина? Где вы её взяли?

 

- Так, на чердаке нашёл, - простодушно ответил мужчина, - там вроде ещё в начале века какой-то художник жил. Отец мне  про него рассказывал. Но он говорил, что все его картины хранились то ли в музейном архиве, то ли в университете искусств. Ещё книгу репродукций выпустили, которую вы тут порезали. А когда везли картины на выставку в другой город, фургон с его мазнёй загорелся. Ну и, ничего не осталось.

 

- Вот как, - Ямада-сан многозначительно постучал пальцами по столешнице, - ну, а эта картина почему уцелела?

 

- Да всё просто, господин полицейский. Я подозреваю, когда все его богатства вывозили, эту картину не нашли. Она ж за шкаф свалилась и лежала там до тех пор, пока мы этот шкаф не выкинули. С ней рядом ещё краски лежали.

 

- Краски?

 

- Ну да. Ящичек с набором масляных красок. Я хотел дочке отдать, но они все были почти одного цвета. Там были только зелёные и чёрные. А, ещё два тюбика красных были. Так что, я их выкинул.

 

- Вы что сделали? – Сато даже прекратил записывать и ошалело уставился на мужчину, съёжившегося под его взглядом. – Зачем?

 

-  Да зачем они нужны? Я посмотрел дату выпуска – тысяча девятьсот четырнадцатый год. У них же весь срок годности вышел. Что с ними делать?

 

- Когда вы их выбросили? – спокойно спросил Ямада-сан.

 

- Да вот, - замялся хозяин, - примерно с неделю назад.

 

 

- Ясно. Показывайте, где у вас мусорные баки стоят, - Ямада-сан решительно поднялся из-за стола.

 

- Так его уже вывезли! – попытался остановить его хозяин, но замолчал, когда Ямада-сан посмотрел на него, как на букашку.

 

- Но мусорные баки на месте остались, правильно?

 

 

Здание с кафетерием практически вплотную примыкало к другой закусочной. Отделял их только узкий проём, который загораживали сверкающие на зимнем солнце мусорные баки. К удивлению Сато, уже готового повыше натянуть перчатки и с головой уйти в раскопки, наставник направился не к ним, а к проёму и, присев рядом, что-то долго там высматривал, подсвечивая себе телефоном. Когда он распрямился, Сато изумлённо ахнул: в руках Ямада-сан держал почерневший и от времени, и от грязи деревянный ящичек, на котором было написано «Абураэногу»*.

 

Уже в участке, перебирая тюбики с красками, Сато спросил:

 

- Ямада-сан, как вы узнали, что он там? Хозяин кафетерия, он ведь…

 

- Он не солгал. Он действительно думал, что выбросил эти краски. Смотри, несколько тюбиков открыты, и краски в них почти не осталось. Сам Ёсикава Дай ни разу не открывал их, потому что иначе краска в тюбиках засохла по прошествии стольких лет. Вероятно, дочь хозяина всё же рисовала ими. Но потом что-то произошло, и отец счёл за лучшее избавиться от ящика. Но, как и в случае с картиной, не желавшей уходить из дома, ставшего ей родным, ящик с красками тоже…

- Ямада-сан, что вы такое говорите? Это же предметы! Это вещи, а не живые люди!

 

- А почему ты думаешь, что вещи не могут быть живыми? – прищурился Ямада-сан, - говорят, даже недопитая бутылка саке может стать цукумогами*, если ей исполнится сто лет…

 

- Послушайте, я вас очень уважаю. Я мечтал работать с вами, - Сато нервно мерил комнату ногами и ерошил волосы, - но то, что вы говорите, это… это… Это же ни в какие рамки не лезет!

 

- Сато-кун, скажи, звонки о визитах чёрно-зелёного дяденьки каждое утро ведь поступают? – невозмутимо спросил Ямада-сан. Сато резко затормозил, удивлённый сменой разговора.

 

- Да. Почему вы спрашиваете, вы же и сами знаете?

 

- Готов биться об заклад, что завтра утром мы не получим ни одного звонка. Визиты Абураэногу прекратятся, - хитро подмигнул ему Ямада-сан.

 

После полудня Ямада-сан лично отвёз ящик с красками в Музей изобразительных искусств Токио и сообщил им, что у некого господина, владеющего кафетерием, хранится единственная уцелевшая картина Ёсикавы Дая. Также он передал фотографию собранного из репродукций паззла, на что в музее восторженно поохали и поахали.

 

Перед тем, как ехать домой, Ямада-сан заскочил на работу, извлёк из-под руин отчётов уже засыхающий онигири и отправился в храм, где со всеми почестями, под равнодушными взглядами монахом, привыкших ко всему, проводил на тот свет.

 

Ночью ему приснился удивительный сон, в котором он бегал по ярко-зелёным рисовым полям, разбрызгивая во все стороны воду. А у ручья сидел молодой человек и сосредоточенно отмывал своё тело от чёрно-зелёной краски.

 

 

 

Конец

 

---------------------------------------------------------------------

 

*абураэногу (油絵の具)－ яп. масляная краска.

 

*Цукумогами — это целый класс японских волшебных существ, которые получаются из артефактов* при достижении ими определенного возраста (ориентировочно — 100 лет) или в результате попадания оных в некую ситуацию. По большому счёту цукумогами безопасны, если их не сердить. Поэтому в синтоистских храмах совершаются специальные церемонии для умиротворения поломанных вещей. Перед тем, как выбросить вещей, её «отпевают».