Кит

Меня в тот день повысили, стал менеджером на рулетке. Я никогда не был карьеристом, но все равно обрадовался – зарплата менеджера существенно отличалась от зарплаты крупье. Помню, мы с ребятами собирались отметить после смены, да только так и не отметили, утром я сломя голову помчался к Рите.
Она написала свое имя на салфетке, под номером телефона и незаметно для остальных передала в холле между бильярдной и рестораном. Я позвонил практически сразу, запершись в туалете:
– Это Андрей, с рулетки, – представился я.
– Я поняла. Ну что ж, Андрей, я твоя должница. Ты, наверное, хочешь поговорить о своей доле? – спросила она.
Никакая доля меня не интересовала, просто Рита мне понравилась, очень понравилась, поэтому и согласился встретиться.
– Во сколько ты заканчиваешь?
– В восемь у нас пересменка. Полдевятого я свободен.
– Тогда сразу после работы приезжай на Ленина, 22, квартира 5, – сказала Рита. – Приедешь? Кстати, чем ты обычно завтракаешь?
– Пофиг чем, я всеядный. Приеду.
Остаток смены я думал о Рите. Наверняка крупье, уж очень лихо несколько раз сделала шаффл* фишками. В середине игры занервничала и зафигачила шаффл из полных стеков. Очень ровный. Такой получается у заядлых рулеточников или у крупье. На игромана со стажем не тянула – слишком молодая, двадцать три-двадцать четыре, как и мне. Значит, крупье.
Выглядела как дочка богатеньких родителей. Да только это было не так. Я мало разбираюсь в шмотках, но смогу отличить дорогие от дешевых. На ней было охуенное платье – черное, строгое спереди, но с очень открытой спиной, и каждый раз, когда Рита наклонялась над полем, расставляя фишки, я видел ее белую кожу и родинку под правой лопаткой. Примерно на десятом спине* я мысленно поцеловал эту самую родинку, а ближе к двадцатому и вовсе разошелся: представил Риту в одних туфлях, лежащей на куче разноцветных фишек. И все-таки, несмотря на шикарное платье, она была небогата. Ни единого украшения. В принципе, верный ход: снять дешевые колечки и серьги, мол, сама себе украшение. И, может, другой бы на это и повелся. Но не я. И еще, богатенькие девочки любят длинные ногти, а у Риты были коротко подстрижены. Как у крупье. Длинные ногти мешают быстро заставлять поле.
Что ее спасло, почему не раскусили управляющий и другие менеджеры? Да просто повезло, в ту ночь было столько народа, столько богатеньких дамочек и фраеров с полными кошельками, что на Риту не обратили внимания. К тому же, она играла недолго, минут сорок. Но если бы ее просекли, то под любым предлогом вытурили: в казино такой регламент: крупье запрещено играть.
Она заставляла секторы: тиер, вуазен, орфлайнс*. Сначала цветом минимального номинала, потом перешла на средние ставки, постоянно забирая половину выигрыша кэшем. Типично для крупье. Хотя я играл бы на номер или на «номер с соседями»*. Потому что сам умел делать спин в конкретное число. Это никакой не дар и не природная точность, всего лишь результат ежедневных многочасовых тренировок. И соответственно видел, куда бросают шарик другие. Рита же была менее профессиональна и ориентировалась по секторам. Чаще других выпадают номера из тиера, вот она и заваливала по полной тиер: каре, линии, конеры, сплиты* и несколько ставок в чистые номера – наудачу. Смешно, ей-богу: верить в удачу. Впрочем, иногда Рите везло.
Она разменяла тысячу долларов – смешная сумма для дамочки в таком платье. Первые спины очень нервничала и выдала себя шаффлом*. Как узнал позже, повод нервничать имелся: это были последние баксы, остальные проиграла в другом казино. И эти бы продула.
В середине игры Рита начала сливать. Тут бы стопануться, но она продолжила. У нее остались сто долларов. Тогда я сам встал за стол. В этот момент ей позвонили.
– Сейчас поставлю последнюю сотню на семнадцать, а потом поеду домой и напьюсь. Как ты там?
Пока в телефоне рассказывали «как они там», я поменял шарики. Взял маленький, чтобы наверняка. С большим у меня случались огрехи.
– Ваши ставки, господа, – и отправил шарик в нужный номер.
Рита поставила на семнадцать, в середине спина она вдруг дернулась и передвинула фишку на «соседа», а потом посмотрела на меня. Представляю, что было у меня на лице в тот момент, потому что она поняла. И в самую последнюю секунду, когда я уже начал говорить «спасибо, ставок больше нет», успела переместить фишку на прежнее место.
– Семнадцать черное. Как выплатить?
– Через тысячу и пять по сто, – улыбнулась Рита.
Семнадцать черное… Семнадцать черное…
Я рисковал, меня могли просечь уже на дабле, поэтому на четвертом спине, успев сделать «страшные глаза», я попал в зеро. Потом в третий номер, после в двадцать первый. Рита поняла: благотворительность закончилась, и пошла в кассу, оставив на столе кэш на двести баксов – чаевые. Опять же продемонстрировав щедрость, присущую крупье.
– Да что с тобой? – удивился инспектор*.
– Переволновался с этой должностью, – выкрутился я и попросил прислать смену, а сам вышел в холл, ни на что не надеясь, просто, чтобы еще раз на нее взглянуть.


Утром она была в том же платье. На фоне обшарпанных обоев в ромбик оно смотрелось еще дороже.
– Проходи, – и повернулась спиной.
Все случилось тут же, в прихожей. Помню, что я тогда впервые в жизни застонал.
– Это все твоя родинка, – сказал я потом.
– Это все твои глаза, там, в холле. Ты так на меня смотрел…
«Позавтракали» мы в обед. Я не ошибся, Рита действительно была крупье.
– Больше на картах стояла. Ушла месяц назад, приехала сюда, квартиру сняла, в Уфе-то меня во всех казино знают, не поиграешь, сам понимаешь, – подтвердила она.
– Но для чего? Зарплатой вроде не обижают, чаевые те же.
– Мне надо больше.
– Сколько?
– Много.
– Любишь деньги?
– Не в этом дело, – ответила Рита. – Хотя кто их не любит. Мне для дела. Вернее, не мне. И надо много.
– Конкретно?
– Пятьдесят штук.
– Десять уже есть, – заметил я.
– Половина твоя, – и вытащила доллары из сумочки.
– Не надо, – сказал я.
– Тогда вали отсюда. Нахрен мне не нужна любовь-морковь. Не до нее. Или берешь деньги, или вали отсюда.
Я молчал. Рита бросила мне рубашку:
– До свидания.
– Давай половину, – согласился я и притянул Риту к себе.
Я уже прирос к ней, как мальчишка, как глупый малолетка. Да, в принципе, я им и был. И, судя по нынешним поступкам, и остался.


Я рассказал Рите про косяки.
– Шаффл – это пиздец. В следующий раз тебя спалят и вручат черную карту, и тогда я ничем не смогу помочь. Выигрывай каждый раз понемногу, радуйся погромче, но с достоинством. Почаще меняй наряды и нарасти ногти.
– Это дорого, – вздохнула она.
– Не дороже работы, с которой меня скоро попрут, – пошутил я.
– Не попрут, мы сделаем все четко. И потом у тебя тоже будут пятьдесят косарей, – хитро посмотрела на меня Рита.
– Слушай, а что потом? После того как мы выиграем нужную сумму? Мы поженимся? Провернем вместе дельце, о котором ты отказываешься говорить, утрясем твои проблемы и поженимся? – я действительно хотел этого.
– Нет. Разойдемся в разные стороны.
– Я тебе совсем не нужен?
– Не совсем.
Мне и этого оказалось достаточно. Чтобы быть счастливым. Идиот, конечно, но думал так: просто побуду счастливым, а потом гори все синим пламенем.
План был гениально прост. Она будет играть на шансах. Красное-черное. Ставка – пятьсот баксов. И немного цветом по полю – для отвода глаз. Каждый десятый спин я подам знак: прикоснулся к лицу – красное, смотрю вниз – черное. Сам вставать к столу не буду, ни к чему. Нащелкав шесть-семь штук, Рита будет уходить. Играть, естественно, только в мою смену и не чаще раза в неделю.
– Это очень долго, – сказала она.
– Тогда поищи другого напарника.
Я хотел замедлить процесс. У нас было около трех месяцев.


Рита экономила. И когда покупала очередной наряд, откровенно расстраивалась и клянчила у продавца скидку.
– Неужели не обойтись без этого барахла? – спрашивала меня.
Я хотел подарить ей что-нибудь, те же тряпки, но этого нельзя было делать. Во-первых, Рита прямо заявила:
– Никаких широких жестов. У тебя своя доля, у меня своя. Я и так тебе обязана.
А во-вторых, я отнимал бы время у самого себя, так она хоть немного тратила.
Мы практически не расставались, только когда я работал. Гуляли очень редко – отношения игрок-дилер категорически запрещены, вдруг кто увидит, поэтому практически постоянно сидели дома. Смотрели телик, питались преимущественно бутербродами и стонали, стонали, стонали…
Иногда Рите звонили, она отвечала кратко и обещала перезвонить, но при мне этого не делала. Как-то раз ушла в магазин и оставила телефон. Я не удержался, знал, больше такой возможности не представится, Рита была осторожной – из рук его не выпускала. Говорила Рита только со мной, с каким-то Вадиком и изредка звонила на зарубежный номер. Мне бы тогда взять да записать этот номер, а я накинулся на смс-ки «Рита-Вадик»: «Как дела?», «Хреново», «Держись. Скоро», «Люблю тебя», «И я тебя». Когда она вернулась, очень хотелось сказать, что я про все это думаю. Но я промолчал. Прирос к ней.


Половину суммы мы отпраздновали. Даже сделали вылазку в итальянский ресторанчик. Меня снова пробило:
– Неужели вот так уедешь и вспоминать не будешь?
– Почему же не буду? Буду. Всё-всё.
– Может тогда не надо расставаться. Вдруг потом пожалеешь?
– Нет, не пожалею, – ответила Рита.
– Уверена?
– На сто процентов. Слушай, давай сегодня не будем спать. Залезем в ванну и будем пить шампанское до самого утра, – и добавила шепотом. – И еще, обещай, что не будешь сдерживаться, когда кончаешь. Обожаю, когда ты стонешь.
Дома Рита зажгла свечи. На стене появились наши тени. Они были намного больше нас.
– Знаешь, мы расстанемся. А они останутся здесь, наши тени, – и обняла меня. – Будут стоять и обниматься. Всегда.
– Здесь будут жить другие люди, – сказал я.
– Тени бесстыжие. Они и при посторонних могут, – рассмеялась Рита.


К концу второго месяца Рита стала нарушать правила. Вместо пятисот ставила тысячу. Или играла дольше оговоренного, даже когда я уже не подсказывал. И проигрывала.
– Что ты творишь?! Мы же договаривались! – кричал я утром.
– Отвали, Андрей. И так тошно. Девять штук втюхала из-за тебя, – и ревела навзрыд.
– Из-за меня?!
– Да! Тебе что, сложно было посигналить?
– Мы же договаривались, – повторил я. – Ты палишь и себя, и меня. Я работу потеряю, меня потом ни в одно казино не возьмут.
– Мы аккуратно, миленький, очень аккуратно. Мне срочно надо. Понимаешь?! Срочно! – у нее тряслись руки.
В сотый раз спросил я, для чего нужны эти пятьдесят штук. Она не сказала. В сотый раз предложил свою долю. Она отказалась.
– Сделка прежде всего. Ты прав, играем по правилам, – ответила Рита, успокоившись. – Выпьем немного, ты не против?


Через неделю Рита позвонила мне на работу:
– Не приходи сегодня, и завтра тоже. Я хочу побыть одна.
– Что-то случилось? – я не поверил ей.
– Просто хочу побыть одна. Я устала. Может человек устать?
– Конечно.
– Я сама тебе позвоню, – и отключилась.
Я, наверное, походил на собаку, которую сначала взяли в дом, а потом вышвырнули на улицу, и которая теперь, прячась за углом, высматривала: не появится ли хозяйка.
Рита появилась. Вышла из такси с дорожной сумкой. Не одна. А с каким-то нариком в стадии начала конца. Он даже центра не прятал – в футболке был, пытался взять у нее сумку, а она смеялась и глядела на него счастливыми глазами.
– Вадька, как хорошо, что ты приехал. Я так рада! – и висла у него на шее.
Иллюзий больше не осталось, да их и не было особо-то. «Она получит пятьдесят штук и уедет навсегда к этому гребаному нарку. Ей плевать на его исколотые вены, на всю эту грязь, потому что она его любит. А меня никогда, никогда…» – перед глазами все плыло.
Надо было подойти, может, даже врезать ему по морде. Вот только за что? Я не знал. За то, что сам не был ей нужен? Ну хорошо, не бить. Просто подойти-то я мог? Разумеется. Не подошел. Считал, что это ребячество. Придурок. Ребячеством было не подойти.


А потом началась агония последнего месяца. И нарушать правила стал я сам: взял больничный, чтобы отсрочить еще одну неделю. Да только что значит одна неделя, когда расстаешься навсегда.
Это был сумасшедший месяц. Я был безумно счастлив и одновременно безумно несчастен. Про осторожность и не вспоминал, после очередной игры шел в холл и ждал ее там, чтобы забрать половину выигрыша. Я охранял остатки своего счастья, боялся, что Рита исчезнет раньше.
Она меня жалела. Как умела: уже не подгоняла, не закатывала истерик и не говорила про чертовы тени, которые навсегда остались в съемной квартире.


– Ваши ставки, господа, – если бы крупье знал, что значил для меня этот спин.
Виски разламывались. Неужели шарик падает с таким грохотом? Семнадцать черное. С чего началось, тем и закончилось. Рита сама угадала. Не стала ждать десятого спина. Поставила максимальную ставку на черное. Выразила радость – громко, но с достоинством, как договаривались. Поблагодарила за игру. Все. Все.
На следующий день она уезжала в Уфу. Я проводил ее на вокзал.
– Дальше не иди, – остановила она перед выходом на платформу. – Ну вот и все. Желаю тебе…
И тут я не выдержал:
– Не надо мне ничего желать! Себе пожелай! Пожелай не скурвиться рядом со своим Вадиком, после того, как он проколет последний бакс. Ты же не думаешь, что он завяжет?! А когда ему снова понадобятся бабки, что ты станешь делать? Снова приедешь сюда, чтобы морочить мне голову?! Не рассчитывай! Поняла?! Не рассчитывай! – на меня начали оборачиваться люди.
– Глупый, какой ты у меня глупый, – Рита улыбалась, но в глазах были слезы. – Хорошо, что я ничего тебе не рассказала. Так будет лучше. Я желаю, чтобы у тебя все получилось. Прости меня.
И пошла к поезду. А я назад. В разные стороны, как она и говорила.


В казино я отработал еще почти пять лет. Потом игорный бизнес прикрыли. Можно было остаться и работать в нелегальном заведении, но я не стал. Открыл свое дело, обанкротился, потом еще одно, на сей раз удачно. Женился. Родился сын, через год дочь. Развелся. Короткий брачный спин получился, что и говорить. Впрочем, у многих так.
Звонил ли я Рите? Да. Только бесполезно. Она поменяла номер. Скучал? Да. Любил? Да. Поэтому не изменил свой. Но она не звонила.


– Зачем? Я вернулась из Израиля через полтора года. Одна. И совсем другая.
Я встретил Риту в Уфе. Полетел туда по делам, остановился в гостинице, вечером пошел в магазин и встретил ее. Она работала продавцом.
– Ты не вышла замуж? – спросил я.
– Да как-то не сложилось, – ответила Рита.
Мы сидели у нее дома, в почти такой же съемной квартирке, только без свеч и без теней. И без тайн.
– Родители умерли рано. Только брат остался. В двадцать девять ему поставили диагноз: лимфогранулематоз. Врачи посоветовали: в Израиле клиника хорошая, туда надо бы. Мы посчитали: на лечение и мне на проживание надо сто двадцать штук, не меньше. Квартиру продали почти за семьдесят. Но остальные где взять? В долг никто не давал, понимали, что отдавать будет нечем. Вот я и решилась. Но если б не ты, ничего бы не получилось.
– Значит, все-таки напрасно? – спросил я.
Рита улыбнулась, как тогда, на вокзале.
– Ну какой же ты глупый. Как же «напрасно»? Ведь Вадик еще полтора года жил. Целых полтора года. И я была рядом с ним. Разве это напрасно?
– Но мне-то почему не рассказала? – я даже встряхнул ее. – Знаешь, как я тебя любил?
– Знаю. Потому и не стала. Да и как между вами разорваться? Брату я нужнее была. А тебя в этот кошмар тащить не захотела. Или у тебя сейчас жизнь плохая?
– Неплохая, – согласился я.
– Вот видишь, милый, вот видишь...


Я шел в гостиницу и вспоминал, как шарик падает в семнадцатый номер, ее родинку под правой лопаткой, наш первый раз... И так захотелось назад. Может всего на час, может на месяц, может навсегда. Наверное, я до сих пор не повзрослел. Но я вернулся.






*Шаффл – способ тасования карт или фишек, через одну
Стек – столбик фишек, полный стек – 20 фишек
Тиер, вуазен, орфлайнс – секторы на барабане рулетки
Кэш – фишки определенного номинала
Цвет – фишки разного цвета для игры на рулетке
Каре, линия, конер, сплит – виды ставок на рулетке
Сосед – номер, расположенный следующим на барабане рулетки
Спин – вращение шарика
Чистый номер – ставка в номер, оплачивается 1:35
Шансы – виды ставок на рулетке: чет-нечет, красное-черное, большие-малые, оплачиваются 1:1
Инспектор – дилер, наблюдающий за игрой

С тетей Ниной меня познакомила жена. Они кошек вместе подкармливают. Чокнулись на этих кошках. Не дай бог, косточку в ведро выбросить, не оберешься потом от моей.
– Что сложно было в пакет положить, знаешь, какие они голодные?! – и так несколько раз в неделю.
И дочку с собой тащит кошаков кормить. Говорит, пусть учится добро делать. Иначе, мол, вырастет вся в отца. Смешно, потому что Машка и так вся в меня. Такая же неблагодарная и также вещи по квартире разбрасывает. И спать нас с Машкой вовремя не уложишь, а утром опаздываем: Машка в садик, я на работу. И кошек этих дочка, как и я, не очень-то любит. Сказала даже не так давно:
– По-моему, папочка, они вовсе не несчастные, просто очень вшивые и ничейные.
Я согласился. Хотя уж кому-кому, а мне бы молчать. Меня ведь самого, как тех кошаков, жена спасла. Только не от голода, а от «ничейности». От крайней «ничейности».
Ну да речь не обо мне, а о тете Нине. Сколько ее знаю, одна живет. Возраст не уточнял, но выглядит дрянно: центр тяжести смещен вперед, в волосах и зубах большая убыль, при ходьбе издает хруст. Вот так на улице встретишь: пальто с каракулем, сапоги стоптанные, берет мохеровый, сроду не подумаешь, что перед тобой художница. Да не какая-нибудь, а талантливая, известная, ее картины в Европе продают. Правда, как все художники, тетя Нина немного сумасшедшая.
Я, когда впервые у нее дома оказался, офигел. Рисует, как Бог. Ну если, Бог, конечно, рисует. Но что на картинах, понять невозможно. Там все наоборот. Песок, звезды, море – живые, а люди – мертвые. Настолько у них равнодушные лица. И вытворяют они странности: стреляют по часам, отрезают себе пальцы на руках или делают харакири, только из живота вместо кишок буквы вываливаются. Я захожу к тете Нине то штапик прибить, то смеситель отремонтировать, то картошку из подвала занесу. В общем, забегаю на пару минут, чтобы по хозяйству помочь (жена просит), а пропадаю на час: картины рассматриваю. В живописи ни хрена не понимаю, но оторваться просто сил нет. И ухожу потом от тети Нины другим – не лучше, не хуже, просто другим.



Холсты меняются: тетя Нина рисует новые, прежние увозят на выставки, некоторые она дарит (и у нас одна картина есть), и только квадрат всегда на месте. Черный квадрат. С виду ничем непримечательный.
– Только с виду, – объяснила как-то тетя Тоня. – И это не совсем квадрат. Ты про квадрат Малевича что-нибудь слышал?
Я знал вот что: был такой Казимир Малевич, который нарисовал черный квадрат, красный квадрат, черный крест, потом вроде еще несколько квадратов, и вся эта геометрическая хрень называлась кубизмом.
– Не кубизмом, – рассмеялась тетя Нина. – А супрематизмом. Но это долго объяснять (наверное, по моему лицу догадалась, что мне по барабану отличие кубизма от супрематизма). Я лучше расскажу о том, что на самом деле нарисовал Малевич.
– И что же? – спросил я.
– Изначально Малевич изобразил не черный квадрат. А нечто совершенно другое. Что именно неизвестно. Но первичный слой картины был разноцветный. А потом у Малевича умер от тифа сын. После этого художник покрыл полотно черным цветом. Но это не черный квадрат. Это тоннель, который ведет к тому, разноцветному изображению. И многие сам тоннель видят, а что в конце – нет. Малевич не захотел это показывать всем. И я тоже не хочу.
Я подошел к картине и начал всматриваться. Сначала был только квадрат. Обычный. Примерно 80 на 80 сантиметров. Но через несколько минут появился объем и этот самый тоннель. В конце что-то было. Не свет. Но движение. И еще я четко почувствовал, что на меня смотрят. Из другого конца тоннеля. Еще добрых полчаса я разглядывал картину, но больше ничего не произошло.
– И не может произойти, – сказала тетя Нина. – Это мой тоннель, только я вижу, что там. Там прошлое, которое я хочу помнить. Не все, а определенный момент. У тебя до жены и Машеньки было прошлое?
Я кивнул – конечно.
– Там тоже было что-то хорошее. Ведь так?
– Было.
– Скучаешь иногда?
– Случается, – признался я.
– Ну вот и я скучаю. Исправить ничего нельзя. А хоть на пару минуток вернуться туда можно. Через тоннель.
На этом разговор о квадрате и закончился. Больше мы к этой теме не возвращались. Я, конечно, пытался, заходил издалека: расспрашивал о Малевиче, о русском авангарде, о ценности «Черного квадрата». Тетя Нина охотно отвечала, но как только я переключал внимание на ее картину, умолкала и находила какое-нибудь срочное дело, или просто садилась рисовать, давая понять, что не желает более говорить.
Признаюсь, квадрат заинтересовал не на шутку. И теперь, когда жена отправляла к тете Нине, я быстренько прибивал-ремонтировал, а потом подолгу разглядывал тоннель – что же там?



Вслед за квадратом заинтересовала и сама тетя Нина. Талантливый человек, а живет очень скромно, можно даже сказать, перебивается.
– Слушай, ты рассказывала, ее картины дорого стоят, – решил расспросить жену. – Куда она деньги-то девает? На книжку?
– Да стоят-то дорого, только ей с продажи хрен да маленько достается. Обманывают тетю Нину. Объясняют, что типа очень накладно выставку устроить: аренда, реклама, те же транспортные, в общем, сплошные расходы, и прибыль себе в карман складывают. А ей копейки перепадают, – жена вздохнула. – Но тетя Нина не спорит, берет, что дают. Человек она такой. Говорит, буду спорить и этого не заработаю, а так хоть немного внучке помогаю. И кошки опять же. Понимаешь?
– У нее внучка вроде как в Германии, – припомнил я.
Внучка действительно жила в Германии. Выскочила замуж за немца и теперь высылала тете Нине посылочки с мармеладом и ждала денежных переводов.
– А ты ее не осуждай. Пробьется еще, молодая, – одернула тетя Нина, когда я заговорил о российско-германских отношениях. – На вот мармелад. Вку-у-усный.
Я съел и поморщился – синтетическое дерьмо. Тетя Нина продолжила:
– Или думаешь, мне не хватает? Так пойдем, я тебе кое-что покажу. Пойдем, пойдем, – и потянула за руку.
Я послушно потопал за ней на кухню.
– Смотри, – и распахнула холодильник. – Вот икра, вот еще икра, вот колбаса, вот для кошек.
Одна икра оказалась фальшивой красной, другая настоящей кабачковой. «Колбаса» – колечком «Печеночной», свернувшимся в углу. И только «для кошек» едва умещалось в кастрюле и пахло, мягко говоря, не очень.
После беспристрастного осмотра содержимого холодильника я сделал вывод: связь «внучка-мармелад-бабушка-деньги-внучка» была очень прочной. Такую сам черт не разорвет.
Однажды я спросил тетю Нину о детях, о муже, которые тоже вроде как должны оказывать гуманитарную помощь внучке, но она отмахнулась – нет никого, только внучка, и не напоминай. Такой вот человек.



Квадрат не открывал свою тайну. ОТТУДА смотрели, но показываться не желали. Однако кое-что я все-таки выяснил. Машка помогла. Жена стряпала пироги и попросила угостить тетю Нину, а заодно с дочкой погулять.
– А то путаетесь под ногами, убираться мешаете, – сказала.
Тетя Нина живет в доме напротив, но мы с Машкой шли до нее больше часа. Это все турники виноваты. Сначала Машка показывала, как умеет висеть вниз головой, а потом я, как умею подтягиваться. После обсуждали Машкины детсадовские проблемы и совершенно забыли про пироги. А когда вспомнили, Машка захотела их съесть.
– А тете Нине что принесем? – спросил я.
– А давай к ней вообще не пойдем? – предложила Машка.
– Э-э, нет. Мама будет ругаться. Давай все-таки пойдем. И потом, у нее же картины.
– Картины? – оживилась Машка. – Чего ж ты сразу не сказал?! – и даже побежала.
Пока тетя Нина возилась с чаем, мы рассматривали новые работы. У Машки глаза стали круглые-круглые. Она вертелась перед картинами и так, и сяк и ничего не могла понять. Но было видно, что она в восторге. Как и я.
– Машунь, а ну-ка иди сюда, – я стоял напротив квадрата. – А эта нравится?
С минуту она внимательно глядела на картину. А потом кивнула:
– Да. А у тебя есть такая же? – и показала руками над головой невидимую шапку. – С блестючкой?
– Что такая же? – не понял я.
– Как у дяди. Ну такая…
– У какого дяди?
– Вот у этого, – и указала на квадрат.
– Ты видишь там дядю?! – удивился я. – А еще, еще что?!
– Еще мальчика. Его дядя за руку держит.
– Чай готов. Идите сюда, – позвала тетя Нина.
Дома я Машку переспросил:
– Точно? Дядя и мальчик? Не врешь?
– Сам ты врешь, – обиделась Машка. – Говорю, мальчик и дядя в такой… ну с блестючкой. Ты что, сам не видел?
Через несколько дней мы смотрели фильм про войну.
– Вот! Такая же, как у дяди на картине! – и показала на фуражку.
Если верить Машке, получалось, что в конце тоннеля стояли военный и мальчик. Конечно, я догадывался, кем могли приходиться тете Нине эти люди. И, наверное, надо было спросить у нее напрямую. Но, я был уверен, не рассказала бы. С женой тетя Нина тоже не откровенничала. А разгадать тайну квадрата очень хотелось.



Был у меня знакомый мент. К нему и обратился. Про квадрат, конечно, ни слова. Он бы просто посмеялся. Поэтому соврал, что теща разыскивает двоюродную сестру и назвал фамилию тети Нины. И еще, что она, скорее всего, в Минске. По крайней мере, раньше там проживала. Тетя Нина как-то обмолвилась, что прежде жила в Минске, а потом переехала.
– Во даешь, у меня работы по горло, а тут тебе тещиных сестер ищи, – нахмурился он. – Не гарантирую, что скоро. Тебе ж не к спеху?
Я заверил – подожду, нет проблем. И пообещал пятизвездочное вознаграждение.
Через несколько дней я встретил тетю Нину на улице, она сидела на лавочке и кормила ротанами довольно-таки толстого кота. Он съел несколько штук, а потом запрыгнул на скамейку, ловким движением сунул лапу в пакет с рыбой, подцепил самую крупную и был таков. Глядя на этого говнюка, мне стало противно. От самого себя. Я тоже полез в «чужой пакет». Все-таки, любопытство херовая штука.
Вестей из Минска не было больше месяца. Я очень надеялся, что знакомый забудет про мою просьбу. Но он не забыл.



– Осталось найти, где сейчас живет. В Минске проживала до апреля 94-го. Потом уехала, – сообщил. – Была замужем за военным, подполковником. Был сын.
– Ладно, спасибо. С меня причитается, – я хотел повесить трубку.
– Да подожди ты. Тут такая история. Сын изнасиловал девчонку, малолетку. Сам здоровенный лоб, а девчонке двенадцать лет. Да как все произошло. Домой затащил и давай измываться. А тут отец приехал, документы какие-то забыл. В общем, сам все увидел. Девчонка убежала. Звали ее Лиза Ивашкевич. Сестра одноклассника. Вот ведь ублюдок какой, сестру одноклассника… Короче, подпол сынка застрелил. Из охотничьего ружья. Потом сам. Понимаешь, военный...
– А мать где была?
– На выставке в Москве. Она художник. Может и сейчас, не пробивал пока.
– И не надо, – попросил я. – Тещина сестра сама объявилась. Спасибо. С меня магарыч, – и попрощался.



После этого я полгода под любым предлогом избегал приходить к тете Нине. Стыдно было. Но пришлось, жена насела: что-то с выключателем, делай и все тут.
Починил. Тетя Нина радостная: столько хорошего за день: и за картины выплатили, и выключатель снова работает, и внучка из Германии посылку прислала.
– С мармеладом? – спросил я, хотя и не сомневался.
– Да. На вот, угостись.
Взял. Не возьми – обидится ведь.
– Ну и как там внучка?
– Лизочка? Да хорошо, ребеночка ждет. У нее муж очень хотел ребеночка. И она тоже. Бери еще, а я пока морсику принесу. У меня сегодня такой морс…
Я подошел к квадрату. Путь назад. Или вперед. Если они там, может быть это путь вперед. Как знать.


Сегодня лежу вот, не могу уснуть. Всякое думается. Пойду покурю на балкон. У тети Нины горит свет. На улице орут кошаки. Надо завтра купить им рыбы. Не из-за вшивости, не из-за ничейности. Просто так…

Кто-то хочет завести кошку, кто-то собаку, кто-то рыбок. А я всю жизнь мечтал о гномах. Жили мы бедно, родителям такая покупка была не по карману, а украсть у кого-нибудь из знакомых не получалось. Как же я завидовал богатеньким ровесникам – Эдику и Олегу. Они выносили питомцев на улицу и устраивали меж ними спортивные состязания. Гномов заставляли бегать, прыгать или драться. Победителю вручали кусочек пирожного, побежденного лупили. Я пробовал заступаться за бедняг, но что значило мое мнение – ничего.
Как-то скупая судьба дала мне шанс стать счастливым гномозаводчиком. Во время очередных соревнований Эдькиного гнома клюнул воробей. Что-то хрустнуло, брызнула кровь.
– Сдохнет, – сказал Эдик, осмотрев гнома. – Прямо в висок попал.
– Раздави, чтобы не мучился, – посоветовал Олег.
У меня затряслись руки – а вдруг выкарабкается? Гномы, они же живучие.
– Дай мне. У меня мама медсестра, – попросил я.
– Бери. Только бесполезно.
Я осторожно положил малютку на ладонь.
– Куртку возьму. Хорошая куртка. Снимай с него. Да не осторожничай, не выживет, только зря пару часов намаетесь с ним, – вздохнул Эдик.
Он оказался прав. Мать ничем не смогла помочь. Я ревел весь вечер.
– Да что ты, сынок, как над человеком, убиваешься? – не понимала она. – Это же животное.
– Они на нас похожи, – хлюпал я носом.
– Обезьяны тоже похожи. Давай над каждой мартышкой рыдать. Ну, перестань. Подумаешь, гном издох.
Но я продолжал – когда еще выпадет возможность завести гнома…


Я вырос и даже успел немного состариться, но гномы так и остались моей страстью. Раньше завести их не получилось – у жены была гномофобия. Но с женой я развелся, зарабатывал сносно, так что мог себе позволить осуществить детскую мечту. Хотел купить одного гнома – эдакого карманного компаньона, которого можно носить с собой, но продавец в зоомагазине отговорил:
– По одному недолго живут. Хиреют. Пару надо. Да и вам прибыль – приплод принимаем по приличной цене.
Пара стоила очень дорого, пришлось подкопить. Когда нужная сумма набралась, снова отправился в магазин. Долго ходил возле клеток. Гномы, одетые в одинаковые пижамы, сидели на крохотных стульчиках и аппетитно хрумтели, – был час обеда. Приглянулись почему-то самые маленькие: гном – размером с указательный палец, и самочка – меньше мизинца.
– Молодые совсем. Еще не спаривались, – объяснил продавец. – Можно другую самку выбрать. Эта, видите, какая чернущая и косматая – испанской породы. А испанцы злые как черти.
Гномы забеспокоились. Наверное, почувствовали, что их могут разлучить. Самец заслонил подружку и грозно ощерил клыки.
Продавец развеселился:
– Вот ведь твари, мозгов на грамм, а всё понимают, – и попытался зацепить гнома длинным крючком. – Иди-ка сюда, а дамочка пусть остается.
Гномы запищали и бросились врассыпную.
– Нет-нет, не надо. Обоих возьму, – решил я.
Кроме самих животных пришлось купить клетку, мебель и одежку – влетело в копеечку. Корм, как выяснилось, тоже не из дешевых.
– Может их нашей, человеческой пищей кормить? Им небось тоже жиденького охота, – спросил я.
– Да можно. Но зачем вам лишняя суета? А так выдали по комочку, водички плеснули – и все.
– Но ведь надоедает одно и то же, – настаивал я. – Да и полезнее нормальная пища будет.
– Ну кормите, если хотите. Только мяса не давайте, они с него дуреют.
– Что совсем нельзя?
– Категорически, – заверил продавец.
– А какают-писают куда? – опомнился я уже на выходе.
– К лотку надо приучать, – уклончиво ответил продавец.
– Тогда еще и его, – я вытащил кошелек.
– Пожалуйста, выбирайте, – и указал на разноцветные лоточки.
– Вот этот, синий. А в него что, песок насыпать?
– Они же не кошки, не зарывают. Просто вымоете и все. Делов-то.


Я назвал их Ваня и Хуанита. Ваня – потому что он был светлым, эдакий славянский гном. С Хуанитой и того проще – других испанских имен не знал. Они оказались смышлеными и уже на второй день начали откликаться. С горшком было чуть сложнее, несколько недель малышня делала все дела в штаны, но постепенно освоила лоток. В общем, хлопот минимум.
– Ваня, Хуанита, идите к папочке, – подзывал я. – Смотрите, что дам, – и угощал шоколадкой.
Пачка корма так и осталась неоткрытой. Гномы с удовольствием трескали кашу, творог, макароны, булочки. Поначалу на руки шли неохотно, но позже привыкли, особенно если брал обоих сразу. По одному не любили. В таких случаях Хуанита визжала и прыгала, как умалишенная. Ваня был более сдержанным малым, он просто подходил к прутьям клетки и жалобно моргал безресничными глазами – переживал за подружку.
Примерно через полгода гномы начали спариваться – созрели. Меня они абсолютно не стеснялись, трахались днями и ночами напролет. Разнообразием поз не блистали и совокуплялись в одной единственной – в той, в которой размножается весь животный мир.
Я готовился к пополнению зверофермы: купил клетку большего размера, люльку и пеленки. Кроме того начитался литературы о новорожденных гномятах и ввел в рацион Хуаниты больше фруктов и овощей. Но напрасно. Хуанита не беременела.
– Чё ж ты вскакиваешь сразу?! – ругался я на нее. – Потрахались и тут же жрать несетесь. Полежать надо и ноги вверх задрать, – и прижимал самочку пальцем к кровати.
Однако это не помогало. Разведение гномов с целью наживы не удавалось. Я отнес Хуаниту на обследование к гномоведу, тот подтвердил мою догадку: бесплодна.
– И что теперь делать? – спросил я. – Я ведь их разводить собирался.
– Другую самку ищите. А эту усыпить можно. Или продайте. Самочек отдельно редко берут, но вдруг девочке какой купят – вместо куклы, – посоветовал гномовед.
– Замучает, – вздохнул я.
– Так их для того и выращивают – для забавы, – пожал плечами специалист по гномам.


Продать Хуаниту я не решился, об усыплении и думать не стал. Жена-то у меня тоже бесплодная была – потому и расстались. Гном, конечно, не человек, но всё равно жалко. Поэтому просто отсадил Хуаниту во вторую клетку. Чтобы отвыкли друг от друга. Гномовед посоветовал:
– Самец половозрелый, попсихует немного без подружки, а через месяцок снова в охоту войдет, тогда новую самку и подсуньте.
«Новую» приобретать не стал – накладно. Договорился с приятелем одним – Славкой, давним гномовладельцем: мой самец, его самка, приплод пополам – гномихи обычно по двое гномят приносят.
Не знаю, как тот месяц пережил. Гномы такое устраивали: Ваня все больше прутья грыз – мурашки по коже, а Хуанита гадить начала. Я и ругал, и носом тыкал – бесполезно.
В назначенный день приехал Славка – самочку привез. Смешная такая, раскосенькая. Монгольской породы. Посадили к Ване. Тот даже интереса не проявил, повернулся на другой бок и захрапел.
– Херня, через неделю так пороться будут – не оттащишь, – успокоил Славка.
Но ни через неделю, ни через две ничего не изменилось. Ваня лежал на кровати, «новенькая» крутила перед ним жопой, Хуанита бросалась в соперницу дерьмом. Пробовал унести клетку с Хуанитой в другую комнату – не тут-то было! «Испанка» всю ночь выводила такие рулады с верхней «си», что пришлось вернуть на место. Снова приехал Славик.
– А ну, блядь, ебитесь! Кому говорю! – заорал на гномов.
Самочка мигом задрала юбку и встала раком. Ваня даже не моргнул.
– Ах так! – Славик щелкнул Ваню по животу. – Еби, грю, а то пришибу!
Ваня согнулся, но к самочке так и не подошел.
– Может не надо так? – вмешался я.
– Тебе бабки нужны?
Я кивнул.
– Мне тоже. И своих, конечно, гномов хватает, но уж больно хорош Ванек твой. Вон какой парняга – мелкий, зубы кривые, когти желтые. По-ро-да! – и тряхнул гнома за шиворот. – Будешь трахаться?
Ваня покачал головой.
– А я, грю, будешь! – гаркнул Славка и сдернул с гнома штаны. – Или я твоей зазнобе ножки поджарю.
Он вытащил из клетки Хуаниту и чиркнул зажигалкой. Самочка задергалась, запахло паленым. Ваня торопливо закивал и побежал к «монголке».
– То-то же, – Славка посадил скулящую Хуаниту обратно. – И чтобы на совесть, по три раза в день.
– Бедненькая, – я погладил Хуаниту. – Больно? Сейчас мазь принесу.
Славка увел меня в коридор.
– Не надо ничего. Я ей только шерсть слегка подпалил. Я ж не совсем пизданутый. Зато Ване твоему наука: есть самка – пори и радуйся, а то придумали тут любовь.
– А если опять отказываться будет? – спросил я.
– У тебя чё, зажигалки нет? – подмигнул Славка.
Но зажигалка не пригодилась. Ваня твердо усвоил урок. Каждый день добросовестно драл «монголку», а потом подолгу с виноватым видом смотрел на Хуаниту, горько рыдавшую в своей клетке.
– Пойми, Ванька полноценный мужик, он же не виноват, что ты не можешь забеременеть, – объяснял я гномихе. – Ему дети нужны, а мне деньги – такова жизнь.
Прошел месяц, но живот у «монголки» не появился. У гномов ведь как: уже через пару недель пузо на нос лезет. Я забеспокоился: неужели опять самка бесплодная попалась? Позвонил Славке:
– «Монголка»-то твоя пустая, другую давай.
– Как пустая?! – удивился он. – У нее шестеро гномят. А они точно трахались?
– Точно. Я видел. Каждый день.
– Слушай, а может он ее не туда пёр? Гномы – хитрые сучата, кто знает, что у них на уме? Ты лупу возьми и понаблюдай.
– Да ну тебя, – рассмеялся я.
– Ну тогда получается, что Ванька бесплодный. Брак тебе в магазине подсунули, я бы судился.



На следующий день я отнес Ваню к гномоведу. Тот дал малюсенькую пробирочку:
– Материал надо собрать.
– Дрочи, Ванек. Думай о своей Хуаните и наяривай – добывай материал для обследования, – приказал я гному.
Он послушно выполнил.
Через несколько дней Ване вынесли приговор: «ленивые» сперматозоиды.
– Это лечится? – спросил я.
– У гномов нет, – честно сказал гномовед.
Принес Ваню домой, к его ненаглядной. А «монголку» Славка забрал, еще и деньги требовал – за сексуальное использование имущества. Гном ведь, как собака или свинка морская, к имуществу приравнивается. Но я не дал, из принципа – еще непонятно кто кого использовал.
Пробовал с магазином судиться – бесполезно. В законе «О защите прав потребителей» четко написано: растения и животные сдаче и обмену не подлежат, и пиздец.
Ну и ладно – думаю, пусть просто так живут, без размножения. Не всем, так сказать. Да и что им, гномам? Есть дети, нет детей – плевать, лишь бы пожрать было да потрахаться. Питомцы мои после разлуки друг друга до полусмерти заебывали – соскучились. Смотрел я на Ваню и ржал – уж больно он старался:
– Зря, Ванек, зря. Мало того, что Хуанита бесплодная, так еще и у тебя сперматозоиды обленились. Не будет у вас гномят. Разве что для удовольствия. Так то сам Бог велел.
А одним вечером меня осенило: вдруг и я, как Ваня?.. Обратился в клинику, надрочил несколько пробирок и охуел. Ванины «ленивые» сперматозоиды по сравнению с моими проблемами – пшик. Выходит, и я, и жена – оба бесплодные.
Переживал сильно. С виду мужик как мужик, а детей иметь не могу. А еще переживал, что на жену бочку катил. А сам-то! Взял и позвонил ей:
– Галь, давай снова вместе жить.
– А как же дети, ты же их так хотел? – спросила.
– Да черт с ними. Нет и нет. Переживем. Или, может, усыновим. Многие ведь так делают…
Вернулась она. Простила. Про бесплодие, правда, я не сказал. Пока. Но скажу как-нибудь.
А гномов у меня больше нет. Не потому что у Галки гномофобия. Она ради меня с ней справилась. Тут другая история произошла.
Поехали на дачу, гномов с собой взяли. Они к тому времени совсем ручные стали, да и клетки Галя не одобряет. Вот гномы и гуляли по дому – смотри, чтобы не наступить. Пока я грядку вскапывал, Галя с обедом возилась. Вдруг выбегает: глаза по полтиннику, рука в крови, и кричит:
– Гномы взбесились!
Я в дом. Только вошел, Ваня мне в щиколотку впился, а Хуанита – вот же сволочь, зубочистку, как копье, в большой палец вонзила. Что делать? Щелкни по башкам – мозги вылетят. Жалко. Но и терпеть это безобразие невозможно. Взял кружку с водой да окатил засранцев. Гномы завизжали, запрыгали, ручонками машут – злятся, а потом шмыг в дверь и на улицу. Я за ними, да куда там. Юркнули в клубнику, только их и видели. Долго мы их звали, но гномы так и не показались.
– Что же такое с ними случилось? – спросил жену.
– Да вроде как обычно себя вели. С утра спарились, потом поспали, после есть захотели. Я им ветчины дала, кашу-то сварить еще не успела.
– Что же ты наделала! Нельзя им мясо! – закричал я.
Сам виноват, забыл Галку предупредить. Дуреют гномы с мяса – говорил ведь продавец. Вот Ваня с Хуанитой и взбесились. Ищи их, свищи.
Сидим теперь с женой по вечерам и думаем:
– Может к диким гномам подались?
– Может.
– А может поймал кто?
– Запросто.
Грустно без них – привыкли. Забавные они. И на людей похожи, что бы там не говорили. Других гномов заводить не будем, не потому что дорого, нет. Вдруг наши вернутся…

Познакомились через интернет, как многие. Месяц переписывались, месяц созванивались, «лайкали» по фоткам. А потом договорились о свидании.
– Я не одна приду, – предупредила Ирина.
– С подругой? – пытаясь скрыть раздражение, спросил Санек.
– Не совсем.
Подъехал к ее дому. Выпорхнула из подъезда: каблучки, шортики, сиськи под маечкой прыгают, – еще лучше, чем на фотографиях. Села, улыбнулась – Санек-то тоже о-го-го.
– Ну что, поехали?
– А ждать никого не будем? Ты ж сказала, не одна придешь.
– Все свое ношу с собой, – и показала пакет, целлофановый, с цветочками.
Она с ним не расставалась. Прогулялись по парку – пакет в руках, зашли в торговый центр – тоже, в кинотеатре – та же история.
– Да оставь в машине. Не украдут, – предложил Санек.
– Э-э, нет, – хитро погрозила Ирина.
В ресторане поставила пакет на стол.
– Не положено, – вежливо кашлянул официант.
– А ты положи, – улыбнулась Ирина.
– Не положено вещи на стол, – настаивал официант.
Ирина пристально посмотрела на него.
– Сам ты вещь. Это муж мой. Мишка, – и достала из пакета черную жестяную банку. – Вернее то, что от него осталось. Кстати, познакомься, – обратилась к Сане.
После того, как охуевший официант принял заказ, Ирина рассказала: был муж – молодой, хороший, любимый, а потом не стало – разбился на машине.
– Это я виновата. Звонила каждую минуту: когда приедешь, да когда, он и гнал. Врезался в фуру, вылетел из окна… – она всхлипнула. – Вот ведь говнюк какой, говорила же: пристегивайся. В общем, шею сломал. Родители похоронить хотели. А я не дала. Не желаю, чтобы его черви жрали. И еще, вдруг махну куда-нибудь, не эксгумацию же проводить. Вот и решила: кремирую Мишеньку, и будет он всегда со мной.
– А почему он в банке, а не в урне? – поинтересовался Санек.
– Да есть урна. Мраморная. Не натаскаешься. Вот я и пересыпала Мишеньку в баночку. Да и зачем ему урна? От него всего-то и осталось, – и показала две пригоршни.
Так они и встретились – Мишка с Саньком. Один – вполне себе живой, другой – вполне себе порошкообразный. А меж ними – Ирина.
Поначалу Санек про нее думал: сумасшедшая. Но в постели эта «дурочка» показывала такой пилотаж, такие изобретательность и сноровку, какие свойственны не душевнобольным, а скорее раскрепощенным особам, которые умеют трахаться каждый раз как в последний. Да и в том, что касалось карьеры, денег или домашнего хозяйства, Ирина была очень рассудительной, умела найти золотую середину.
Перекос выходил только с покойным мужем. Благодаря ей прах продолжал жить. Ехали купаться на речку – Мишка болтался в банке, зажатой Ириниными бедрами. Периодически она высовывала Мишку в окно.
– Это еще зачем? – удивлялся Санек.
– Пусть посмотрит, как здесь все изменилось. Вот этого дома раньше не было.
Санек смеялся, Ирина обижалась.
– Зря ты так. Я же его люблю. До сих пор.
На речке закапывала банку в песок по самую крышку.
– Ему так нравится. В песочке тепленько.
Санек молчал, хотя прогревание Мишки виделось ему кощунственным, – пусть играется. И вообще, разве мертвый живому соперник?
Но Мишка оказался самым настоящим соперником.
– Слушай, переезжай ко мне. Надоела эта бесконечная езда из одного конца в другой, – сказал как-то Санек Ирине.
Она виновато улыбнулась.
– Я-то хоть сейчас. Но Миша... Понимаешь, привык к дому. У него и полочка своя есть. Приходишь с работы, а он ждет, на полочке.
На работу она Мишкины останки не брала, не потому что начальство против – все люди, у каждого может беда случиться, а потому что дела семейные с делами рабочими не путала.
Или вот, с «Нирваной» пример. Мишка слушал только «Нирвану». А Санек не только.
– Останови, мы выйдем. Миша не хочет «Русское радио», его тошнит от попсы, – попросила Ирина, когда Саньку окончательно доебала «Smells like teen spirit» – любимая Мишкина песня.
Он затормозил, Ирина, прижимая банку к груди, вышла и спокойно, как ни в чем не бывало, присоединилась к другим пешеходам. Санек проехал один светофор, второй, третий, а потом повернул обратно, врубив на полную Мишкину любимую. Через пару минут Ирина сидела рядом, а счастливый Мишка подпрыгивал возле колонки.
Скоро и полочка, на которой Мишка «ждал» Ирину, переехала к Сане.
Освоился Мишка быстро – Ирина помогла. Она «водила» его по комнатам, показывала ванну, туалет.
– Вот здесь мы будем пись-пись. А тут куп-куп… А это твоя полочка. Мы будем приходить с работы, а ты нас будешь встречать. Правда, Мишенька, – и гладила по крышке.
Готовила Ирина замечательно, но опять-таки то, что любил бывший супруг: пирожки, жаркое, уху. А борщ – нет. У Мишки была аллергия на свеклу. Поэтому борщ Санек варил себе сам.
В какой-то момент Мишка достал. Санек в туалет – там Мишка.
– Здесь-то он что делает? – разозлился Саня.
– В туалет со мной ходил. У нас секретов нет, – честно призналась Ирина.
Саньку это обидело. Целую неделю просил Ирину:
– Покажи, как писаешь.
Но она не показывала.
– А этому, пеплу, значит, можно пялиться?! – не сдержался он.
– Зачем ты так? Это же Миша, – и в ту ночь постелила себе отдельно.
Санина гордость требовала мести, тем более что с Мишкой можно было сделать многое: растоптать, вышвырнуть в мусоропровод или с балкона, смешать с землей, смыть в унитазе, наконец. «Развеять по ветру» не подходило – романтика Саню и так заебала. Но Ирина, почуяв неладное, спрятала Мишку в надежном месте. А на утро обида отступила. Да и кто теперь Мишка – всего лишь прах.
Так и Новый Год справили – втроем. Санек хотел Мишку под елку отправить, мол, мертвая елка, мертвый Мишка, но Ирина не разрешила. И когда били куранты, заставила Саньку чокнуться с банкой.
В феврале на теплотрассе произошла авария, в квартире критически похолодало. Дружно материли жэковцев и спасались чаем и сексом. Посреди ночи Санек проснулся, потянулся было к теплой Ирине, но вместо этого наткнулся на Мишку.
– Ты чё, совсем охуела?! – взбесился Саня. – Выбирай, я или он. Немедленно! Не могу так больше!
Ирина попыталась погладить Саню по щеке.
– Ты что, миленький? Понимаешь, на полке совсем холодно, вот я и взяла Мишу к нам.
– Или ты его хоронишь, или убирайся отсюда!
Ирина без лишних слов собрала вещи, вызвала такси, сунула банку подмышку и ушла.
Первые три дня Саньку было здорово, потом так себе, а после совсем дрянно. Поехал к Ирине.
– Ну прости меня. Возвращайся.
– Нет, – ответила она. – Мы уж с Мишенькой как-нибудь сами.
– О, Господи, – присел на корточки и обхватил голову. – Хрен с ним, с Мишкой твоим. Вместе возвращайтесь.
– Мы вернемся, но с одним условием…
«Сейчас попросит, чтобы с нами спал» – подумал Саня. Но не угадал.
– У Миши было одно желание – в Карелию хотел, порыбачить. Не успел он. Обещай, что отвезешь его.
– Обещаю, обещаю, – торопливо заверил Санек. – Собирайся.
– Так не пойдет. Ты не мне обещай. Ему, – и вручила банку.
– Обещаю, Мишка. В сентябре у меня отпуск, тогда и поедем. Слышишь, дурило ты пепельное, – и постучал по крышке.


Жили дальше. В марте очень хорошо жили. В апреле чуть похуже – Ирина часто задерживалась на работе. Санек не придирался – у самого бывало случались авралы. Просто ждали ее: Саня у телевизора, Мишка на полке. А в мае Ирина ушла к другому. К своему начальнику, к Савенко. И Мишку не забрала.
Санек в тот день, как обычно, вернулся с работы, потопал на кухню, чтобы приготовить ужин, и увидел записку. «Я ухожу к Савенко. Простите меня». С полчаса пытался дозвониться до Ирины, но она не брала трубку. Долго бродил по комнате, туда-сюда, туда-сюда, а потом стал швырять на пол Иринины вещи: рамки с ее улыбками, духи, расческу, на которой остались несколько ее волос. В конце концов, оторвал и шарахнул со всей дури полку – ту самую, которую привез из Ирининой квартиры. И тогда он увидел Мишку. Тот лежал на ковре, рядом с черной банкой – уже не соперник, а жалкий неудачник. Санек аккуратно ссыпал серенького Мишку в банку и поставил на стол, а на следующий день купил новую полку.
Они очень ждали Ирину, надеялись, что вернется. Не звонили, не искали с ней встреч, просто ждали. Но прошла неделя, вторая, месяц, и стало понятно, что напрасно. Тогда Саня захотел спросить «почему?», причем два раза, а Мишка нет, чувствовал, что ответит Ирина.
Но Саня настаивал, и они пришли к ней на работу.
– Вот, возьми, – Санек протянул Мишку.
Ирина покачала головой.
– Мне-то что с ним делать?
– Не знаю. Можешь выбросить, можешь похоронить. Мне все равно.
– Но почему? – спросил Саня за Мишку.
– Я больше не люблю его, – и опустила глаза.
– А меня?
– А тебя я никогда не любила, – ответила Ирина на второе «почему». – Понимаешь, у меня после Миши никого не было. Долго. А потом появился ты, и я поняла, ты можешь меня вылечить…
На крыльце им встретился Савенко, Мишка не выдержал и врезал ему ребром банки по переносице. Потом из здания выбежали охранники и намяли бока и Саньке, и Мишке. Саньке больше – он прикрывал Мишку, чтобы не просыпали.
Две недели они сидели на больничном. Пили водку и слушали «Smells like teen spirit». Иногда кто-то стучал в дверь, но они не открыли. Иногда звонила Ирина, но они не ответили, – «почему» больше не осталось.
В сентябре Санька уехал в Карелию. С Мишкой. Он же ему обещал. А вернулся один – Мишка не захотел возвращаться.

Весной, когда становилось совсем хуево, я сидел на лавочке во дворе. Мимо ходили люди, мимо пробегали собаки, – казалось, что я не один. Вернее один, но не так конкретно. И еще, на улице почти нет внутренних углов, в основном внешние, ты обходишь их и все. А дома забредаешь в угол и долго не можешь выбраться. Потому и сбегал на улицу.
Я сидел и старался ни о чем не думать. Никогда раньше не предполагал, как это сложно – ни о чем не думать. В такие моменты у меня, очевидно, был очень потерянный вид. Ведь когда ни о чем не думаешь, и на лице ничего нет. Таким он меня и увидел…

– Эй, ты меня слышишь?
Я очнулся и посмотрел на него: кто такой? Ах да, переехал недавно в соседний дом.
– Что ты говоришь?
– Я говорю, ты пятьсот рублей не одолжишь? Понимаешь, у сестры приступ астмы, и лекарство, как назло, закончилось, надо срочно купить. А я деньги забыл, и возвращаться времени нет. А? Пятьсот. Через десять минут верну. Выручай.
– Вот, на, – я протянул деньги. – Только давай скорее. Мне еще в магазин надо, дома жрать нечего.
– Я мигом, – он сунул деньги в карман и пошел в сторону аптеки, потом обернулся и крикнул. – А ты чё такой замороженный? Случилось чего?
– Давно, – ответил я и задумался…


Я увидел его через неделю. Мы стояли в очереди в супермаркете, на нас были одинаковые куртки. Я дернул его за рукав:
– Как сестра?
Он уставился на меня, пытаясь вспомнить:
– А это ты, замороженный, – наконец удалось ему. – Кстати, как тебя зовут?
– Кит, – ответил я.
– Что за дурацкое имя?
– Это не просто имя, это образ жизни, – объяснил я.
– Замороженный Кит! – захохотал он.
– А ты, наверное, отмороженный х*й? – поинтересовался я.
Тут подошла его очередь.
– Вам вместе считать? – спросила кассир.
– Нет, – ответил он.
– Да, – ответил я. – Мы близнецы, видите? – и указал на куртки. – Сколько тебе лет?
– Девятнадцать, – буркнул он.
– Я же говорю, близнецы. Просто я родился вовремя, а его мама на год переносила.
– Так вместе считать? – раздраженно повторила кассир.
– Ладно, считайте вместе, – согласился «брат», поняв, что не отстану.
После расчета выяснилось, что теперь должен остался я.
– Подожди здесь. Я мигом. Через десять минут верну, – подъебнул я на выходе из магазина.
– Забудь, – отмахнулся он. – Мы же братья. Тем более ты мне тогда офигенно помог, – и протянул руку. – Серый.
Я пожал.

В следующий раз мы встретились во дворе. Я снова сидел на лавочке и пытался не думать.
– Здорово, харэ грузиться. Пойдем со мной.
– Зачем? – очнулся я.
– Тебя размораживать. Надоело твой унылый ебальник видеть. Хочется на солнце посмотреть, а натыкаешься на тебя.
И я пошел, лавочка в любом случае никуда бы не делась.
– Девушка? – спросил он, когда мы миновали третий перекресток.
Я кивнул.
– Изменила?
– Погибла.
С минуту он помолчал, а потом сказал:
– Ситуация усложнилась. Хотел тебя к телкам сводить, но не поможет.
– А что поможет?
– Не слышу энтузиазма в голосе. Доверься профессионалу, Кит. Я знаю, что тебе нужно. Нам сюда, – и направился в «Рюмочную».
За столиком стояли трое мужиков и пили водку.
– Здорово, пидоры! – заорал Серый. – Хули бухаем посреди недели?
Мужики обернулись. Кроме нас никого не было.
– Хули бухаем посреди недели? – уже не так смело повторил Серый.
Очнулся я в кустах. Болели ребра, и текло из носа.
– Оттаиваешь, – улыбнулся сидящий рядом Серый, сплевывая кровавую слюну. – Ничего, сейчас полегчает.
Я лег на спину и захохотал. Я никогда так не смеялся. Кто бы мог подумать?! Но действительно полегчало! Я наконец почувствовал что-то другое, впервые за два года.
– Ну вот, я же говорил. Хорошо? – пихнул меня Серый.
– Хорошо-о-о! – во всю глотку закричал я.
На крыльцо «Рюмочной» вышла продавец:
– Я сейчас милицию вызову!
– Погнали отсюда, – пытаясь поднять меня, торопил Серый.
– Хорошо-о-о!..
Из ментовки нас выпустили практически сразу же. Объяснили так:
– Идиоты, что с них взять.
Тем же вечером я рассказал Серому о прошлом и о том, что уже пора куда-нибудь плыть, а я просто лежу на берегу. О том, что пытаюсь вернуться назад в океан, но ни хрена не получается.
– Тут требуется комплексная терапия, – сделал вывод Серый.
– Ты учишься на психолога?
– Не-е. Я свободный художник. А художники все психологи.
– И что ты рисуешь? – поинтересовался я.
– Жизнь. Во всех ее проявлениях.
– Это сложно?
– Охуенно. Но я тебя научу, – пообещал Серый.

Серый был одним из тех, кого ждут бетонные стены. Он рисовал толпу: стариков, детей, девушек с огненными волосами, монахов, военных. Толпа держала в руках огромную улыбку – одну на всех. Широкую-широкую. Рисовал ангелов в инвалидных колясках и простых смертных, сидящих на облаках. Рисовал птиц с человеческими глазами и людей с птичьими – черными и тревожными. И я понимал почему.
– А другие ни черта, – злился Серый. – Им куда роднее «хуй», написанный на заборе.
Учеником я оказался на редкость неспособным. И дело не в технике, тут как раз все более-менее получалось.
– Не заморачивайся. Придет. Это есть внутри тебя. Сейчас тебе кажется, что внутри только пустота. Но это не так. Ты точно не хочешь познакомиться с какой-нибудь девчонкой?
– Ты уже спрашивал.
– Просто напомнил. Обращайся, если что. Кстати, в нашем деле самое сложное не создавать, а за кем-то доделывать или исправлять.


– Вот, полюбуйся. Незаконченная работа. Наверное, с художником что-то случилось. Несколько месяцев наблюдаю – никаких изменений.
На стене, построенной вдоль оживленной трассы, зеленым с черной окантовкой было написано «дерьмо».
– Ну что тут можно придумать? – спросил Серый.
– Может просто закрасить и нарисовать новое? – предложил я.
– Э-э-э, нет. Такое и дураку по силам. Ты придумай, как доделать. Считай, это твое домашнее задание.
– Я так сразу не смогу.
– А тебя никто и не торопит, – сказал Серый.


У Серого была дрянная привычка – вваливаться без звонка. В этот раз он накосячил вдвойне, пришел с Оксаной – своей знакомой.
– Сама привязалась. Грит, хочу Кита повидать и пиздец. Нравится он мне, – шепнул Серый. – Не пинками же прогонять. Да и вроде она ничё так. А, Кит?
– Ничё так, – согласился я.
Это было странное ощущение: видеть Оксану в своей квартире. Та, другая, которая когда-то ходила по комнате, лежала на диване, пила чай из синей кружки, смотрела на Оксану с фотографии и улыбалась одними глазами.
– Это твоя бывшая девушка? – спросила Оксана.
Я уже приготовился удивиться: «Почему бывшая?», но тут вклинился Серый:
– Оксанка, давно хочет в кино. На ужастик. А одна боится. Ты не мог бы ее сводить? Завтра.
– Я работаю… – начал было я.
– Не пизди. Завтра воскресенье, – оборвал Серый и объяснил Оксане. – Он просто стеснительный.
– Хорошо. Я постараюсь, – промямлил я.
– У тебя пиво есть? – спросил Серый.
– Нет.
– Тогда пойду схожу, пивка охота.
– Я сам, я быстро. Вы это, телевизор пока включите. Я быстро, – и метнулся обуваться.
Серый покачал головой:
– Ссыкун.
На автомате я купил пива. В голове было только одно – как отмазаться? И чтобы Оксану не обидеть. «Если б знал, не открыл дверь. Я вообще никому не хочу открывать дверь. Серый просто нагло лезет в мою жизнь. Далась мне тогда эта пятихатка! Что делать? Что?.. Или пойти? Всего один раз. А потом что-нибудь придумать» – сердце билось в горле.
Они курили на балконе и не слышали, как я вошел.
– Ну что тебе трудно? Хуево ему, понимаешь. Очень хуево.
– Я его боюсь, – ответила Оксана. – Он ненормальный. Еще больше, чем ты. И он мне не нравится. Кит. Да какой он нахрен Кит?! Маленький и тощий.
– Ты обещала. Просто сходи с ним в кино.
Я вернулся в прихожую, шарахнул дверью и крикнул:
– Пиво! Пи-и-во!


– Купи ей цветы, – наставлял Серый. – Не гвоздики. Это дешево.
– И что, она будет сидеть с цветами весь сеанс? Неудобно же, – заметил я.
– Потерпит, – успокоил он.
Она не опоздала. Стояла возле входа и говорила по телефону. Не со мной. Я еще полчаса назад купил билет и какие-то фиолетовые цветы, целую охапку, и теперь прятался за деревьями и наблюдал за Оксаной. А потом попросил одну женщину:
– Извините, пожалуйста. Вы не могли бы передать это вон той девушке? – и указал на Оксану.
– А сам что? Засмущался? – спросила женщина.
– Это не от меня.
– Странный ты какой-то, – пожала плечами, но цветы и билет взяла. – А если спросит, что сказать? От кого?
– Скажите, от кого-то другого, – уже на бегу крикнул я.


Краски понадобилось много – зеленой и черной. Буквы были большие…


– Оксанка очень расстроилась, – врал Серый. – Какого хрена ты не пришел?!
– Я выполнял домашнее задание, – ответил я.
– То самое?
– Ага.

Я видел, как улыбаются, читая «Жизнь – замечательное дерьмо». Серый сказал, что я еще очень далек от настоящего искусства, «но что-то в этом есть».

Я снова во дворе. Не из-за внутренних углов. Просто так. От нефиг делать. Мимо плывут люди, мимо плывут собаки. Да нет. Кажется. Конечно кажется. Это я плыву.