Кит

Меня в тот день повысили, стал менеджером на рулетке. Я никогда не был карьеристом, но все равно обрадовался – зарплата менеджера существенно отличалась от зарплаты крупье. Помню, мы с ребятами собирались отметить после смены, да только так и не отметили, утром я сломя голову помчался к Рите.
Она написала свое имя на салфетке, под номером телефона и незаметно для остальных передала в холле между бильярдной и рестораном. Я позвонил практически сразу, запершись в туалете:
– Это Андрей, с рулетки, – представился я.
– Я поняла. Ну что ж, Андрей, я твоя должница. Ты, наверное, хочешь поговорить о своей доле? – спросила она.
Никакая доля меня не интересовала, просто Рита мне понравилась, очень понравилась, поэтому и согласился встретиться.
– Во сколько ты заканчиваешь?
– В восемь у нас пересменка. Полдевятого я свободен.
– Тогда сразу после работы приезжай на Ленина, 22, квартира 5, – сказала Рита. – Приедешь? Кстати, чем ты обычно завтракаешь?
– Пофиг чем, я всеядный. Приеду.
Остаток смены я думал о Рите. Наверняка крупье, уж очень лихо несколько раз сделала шаффл* фишками. В середине игры занервничала и зафигачила шаффл из полных стеков. Очень ровный. Такой получается у заядлых рулеточников или у крупье. На игромана со стажем не тянула – слишком молодая, двадцать три-двадцать четыре, как и мне. Значит, крупье.
Выглядела как дочка богатеньких родителей. Да только это было не так. Я мало разбираюсь в шмотках, но смогу отличить дорогие от дешевых. На ней было охуенное платье – черное, строгое спереди, но с очень открытой спиной, и каждый раз, когда Рита наклонялась над полем, расставляя фишки, я видел ее белую кожу и родинку под правой лопаткой. Примерно на десятом спине* я мысленно поцеловал эту самую родинку, а ближе к двадцатому и вовсе разошелся: представил Риту в одних туфлях, лежащей на куче разноцветных фишек. И все-таки, несмотря на шикарное платье, она была небогата. Ни единого украшения. В принципе, верный ход: снять дешевые колечки и серьги, мол, сама себе украшение. И, может, другой бы на это и повелся. Но не я. И еще, богатенькие девочки любят длинные ногти, а у Риты были коротко подстрижены. Как у крупье. Длинные ногти мешают быстро заставлять поле.
Что ее спасло, почему не раскусили управляющий и другие менеджеры? Да просто повезло, в ту ночь было столько народа, столько богатеньких дамочек и фраеров с полными кошельками, что на Риту не обратили внимания. К тому же, она играла недолго, минут сорок. Но если бы ее просекли, то под любым предлогом вытурили: в казино такой регламент: крупье запрещено играть.
Она заставляла секторы: тиер, вуазен, орфлайнс*. Сначала цветом минимального номинала, потом перешла на средние ставки, постоянно забирая половину выигрыша кэшем. Типично для крупье. Хотя я играл бы на номер или на «номер с соседями»*. Потому что сам умел делать спин в конкретное число. Это никакой не дар и не природная точность, всего лишь результат ежедневных многочасовых тренировок. И соответственно видел, куда бросают шарик другие. Рита же была менее профессиональна и ориентировалась по секторам. Чаще других выпадают номера из тиера, вот она и заваливала по полной тиер: каре, линии, конеры, сплиты* и несколько ставок в чистые номера – наудачу. Смешно, ей-богу: верить в удачу. Впрочем, иногда Рите везло.
Она разменяла тысячу долларов – смешная сумма для дамочки в таком платье. Первые спины очень нервничала и выдала себя шаффлом*. Как узнал позже, повод нервничать имелся: это были последние баксы, остальные проиграла в другом казино. И эти бы продула.
В середине игры Рита начала сливать. Тут бы стопануться, но она продолжила. У нее остались сто долларов. Тогда я сам встал за стол. В этот момент ей позвонили.
– Сейчас поставлю последнюю сотню на семнадцать, а потом поеду домой и напьюсь. Как ты там?
Пока в телефоне рассказывали «как они там», я поменял шарики. Взял маленький, чтобы наверняка. С большим у меня случались огрехи.
– Ваши ставки, господа, – и отправил шарик в нужный номер.
Рита поставила на семнадцать, в середине спина она вдруг дернулась и передвинула фишку на «соседа», а потом посмотрела на меня. Представляю, что было у меня на лице в тот момент, потому что она поняла. И в самую последнюю секунду, когда я уже начал говорить «спасибо, ставок больше нет», успела переместить фишку на прежнее место.
– Семнадцать черное. Как выплатить?
– Через тысячу и пять по сто, – улыбнулась Рита.
Семнадцать черное… Семнадцать черное…
Я рисковал, меня могли просечь уже на дабле, поэтому на четвертом спине, успев сделать «страшные глаза», я попал в зеро. Потом в третий номер, после в двадцать первый. Рита поняла: благотворительность закончилась, и пошла в кассу, оставив на столе кэш на двести баксов – чаевые. Опять же продемонстрировав щедрость, присущую крупье.
– Да что с тобой? – удивился инспектор*.
– Переволновался с этой должностью, – выкрутился я и попросил прислать смену, а сам вышел в холл, ни на что не надеясь, просто, чтобы еще раз на нее взглянуть.


Утром она была в том же платье. На фоне обшарпанных обоев в ромбик оно смотрелось еще дороже.
– Проходи, – и повернулась спиной.
Все случилось тут же, в прихожей. Помню, что я тогда впервые в жизни застонал.
– Это все твоя родинка, – сказал я потом.
– Это все твои глаза, там, в холле. Ты так на меня смотрел…
«Позавтракали» мы в обед. Я не ошибся, Рита действительно была крупье.
– Больше на картах стояла. Ушла месяц назад, приехала сюда, квартиру сняла, в Уфе-то меня во всех казино знают, не поиграешь, сам понимаешь, – подтвердила она.
– Но для чего? Зарплатой вроде не обижают, чаевые те же.
– Мне надо больше.
– Сколько?
– Много.
– Любишь деньги?
– Не в этом дело, – ответила Рита. – Хотя кто их не любит. Мне для дела. Вернее, не мне. И надо много.
– Конкретно?
– Пятьдесят штук.
– Десять уже есть, – заметил я.
– Половина твоя, – и вытащила доллары из сумочки.
– Не надо, – сказал я.
– Тогда вали отсюда. Нахрен мне не нужна любовь-морковь. Не до нее. Или берешь деньги, или вали отсюда.
Я молчал. Рита бросила мне рубашку:
– До свидания.
– Давай половину, – согласился я и притянул Риту к себе.
Я уже прирос к ней, как мальчишка, как глупый малолетка. Да, в принципе, я им и был. И, судя по нынешним поступкам, и остался.


Я рассказал Рите про косяки.
– Шаффл – это пиздец. В следующий раз тебя спалят и вручат черную карту, и тогда я ничем не смогу помочь. Выигрывай каждый раз понемногу, радуйся погромче, но с достоинством. Почаще меняй наряды и нарасти ногти.
– Это дорого, – вздохнула она.
– Не дороже работы, с которой меня скоро попрут, – пошутил я.
– Не попрут, мы сделаем все четко. И потом у тебя тоже будут пятьдесят косарей, – хитро посмотрела на меня Рита.
– Слушай, а что потом? После того как мы выиграем нужную сумму? Мы поженимся? Провернем вместе дельце, о котором ты отказываешься говорить, утрясем твои проблемы и поженимся? – я действительно хотел этого.
– Нет. Разойдемся в разные стороны.
– Я тебе совсем не нужен?
– Не совсем.
Мне и этого оказалось достаточно. Чтобы быть счастливым. Идиот, конечно, но думал так: просто побуду счастливым, а потом гори все синим пламенем.
План был гениально прост. Она будет играть на шансах. Красное-черное. Ставка – пятьсот баксов. И немного цветом по полю – для отвода глаз. Каждый десятый спин я подам знак: прикоснулся к лицу – красное, смотрю вниз – черное. Сам вставать к столу не буду, ни к чему. Нащелкав шесть-семь штук, Рита будет уходить. Играть, естественно, только в мою смену и не чаще раза в неделю.
– Это очень долго, – сказала она.
– Тогда поищи другого напарника.
Я хотел замедлить процесс. У нас было около трех месяцев.


Рита экономила. И когда покупала очередной наряд, откровенно расстраивалась и клянчила у продавца скидку.
– Неужели не обойтись без этого барахла? – спрашивала меня.
Я хотел подарить ей что-нибудь, те же тряпки, но этого нельзя было делать. Во-первых, Рита прямо заявила:
– Никаких широких жестов. У тебя своя доля, у меня своя. Я и так тебе обязана.
А во-вторых, я отнимал бы время у самого себя, так она хоть немного тратила.
Мы практически не расставались, только когда я работал. Гуляли очень редко – отношения игрок-дилер категорически запрещены, вдруг кто увидит, поэтому практически постоянно сидели дома. Смотрели телик, питались преимущественно бутербродами и стонали, стонали, стонали…
Иногда Рите звонили, она отвечала кратко и обещала перезвонить, но при мне этого не делала. Как-то раз ушла в магазин и оставила телефон. Я не удержался, знал, больше такой возможности не представится, Рита была осторожной – из рук его не выпускала. Говорила Рита только со мной, с каким-то Вадиком и изредка звонила на зарубежный номер. Мне бы тогда взять да записать этот номер, а я накинулся на смс-ки «Рита-Вадик»: «Как дела?», «Хреново», «Держись. Скоро», «Люблю тебя», «И я тебя». Когда она вернулась, очень хотелось сказать, что я про все это думаю. Но я промолчал. Прирос к ней.


Половину суммы мы отпраздновали. Даже сделали вылазку в итальянский ресторанчик. Меня снова пробило:
– Неужели вот так уедешь и вспоминать не будешь?
– Почему же не буду? Буду. Всё-всё.
– Может тогда не надо расставаться. Вдруг потом пожалеешь?
– Нет, не пожалею, – ответила Рита.
– Уверена?
– На сто процентов. Слушай, давай сегодня не будем спать. Залезем в ванну и будем пить шампанское до самого утра, – и добавила шепотом. – И еще, обещай, что не будешь сдерживаться, когда кончаешь. Обожаю, когда ты стонешь.
Дома Рита зажгла свечи. На стене появились наши тени. Они были намного больше нас.
– Знаешь, мы расстанемся. А они останутся здесь, наши тени, – и обняла меня. – Будут стоять и обниматься. Всегда.
– Здесь будут жить другие люди, – сказал я.
– Тени бесстыжие. Они и при посторонних могут, – рассмеялась Рита.


К концу второго месяца Рита стала нарушать правила. Вместо пятисот ставила тысячу. Или играла дольше оговоренного, даже когда я уже не подсказывал. И проигрывала.
– Что ты творишь?! Мы же договаривались! – кричал я утром.
– Отвали, Андрей. И так тошно. Девять штук втюхала из-за тебя, – и ревела навзрыд.
– Из-за меня?!
– Да! Тебе что, сложно было посигналить?
– Мы же договаривались, – повторил я. – Ты палишь и себя, и меня. Я работу потеряю, меня потом ни в одно казино не возьмут.
– Мы аккуратно, миленький, очень аккуратно. Мне срочно надо. Понимаешь?! Срочно! – у нее тряслись руки.
В сотый раз спросил я, для чего нужны эти пятьдесят штук. Она не сказала. В сотый раз предложил свою долю. Она отказалась.
– Сделка прежде всего. Ты прав, играем по правилам, – ответила Рита, успокоившись. – Выпьем немного, ты не против?


Через неделю Рита позвонила мне на работу:
– Не приходи сегодня, и завтра тоже. Я хочу побыть одна.
– Что-то случилось? – я не поверил ей.
– Просто хочу побыть одна. Я устала. Может человек устать?
– Конечно.
– Я сама тебе позвоню, – и отключилась.
Я, наверное, походил на собаку, которую сначала взяли в дом, а потом вышвырнули на улицу, и которая теперь, прячась за углом, высматривала: не появится ли хозяйка.
Рита появилась. Вышла из такси с дорожной сумкой. Не одна. А с каким-то нариком в стадии начала конца. Он даже центра не прятал – в футболке был, пытался взять у нее сумку, а она смеялась и глядела на него счастливыми глазами.
– Вадька, как хорошо, что ты приехал. Я так рада! – и висла у него на шее.
Иллюзий больше не осталось, да их и не было особо-то. «Она получит пятьдесят штук и уедет навсегда к этому гребаному нарку. Ей плевать на его исколотые вены, на всю эту грязь, потому что она его любит. А меня никогда, никогда…» – перед глазами все плыло.
Надо было подойти, может, даже врезать ему по морде. Вот только за что? Я не знал. За то, что сам не был ей нужен? Ну хорошо, не бить. Просто подойти-то я мог? Разумеется. Не подошел. Считал, что это ребячество. Придурок. Ребячеством было не подойти.


А потом началась агония последнего месяца. И нарушать правила стал я сам: взял больничный, чтобы отсрочить еще одну неделю. Да только что значит одна неделя, когда расстаешься навсегда.
Это был сумасшедший месяц. Я был безумно счастлив и одновременно безумно несчастен. Про осторожность и не вспоминал, после очередной игры шел в холл и ждал ее там, чтобы забрать половину выигрыша. Я охранял остатки своего счастья, боялся, что Рита исчезнет раньше.
Она меня жалела. Как умела: уже не подгоняла, не закатывала истерик и не говорила про чертовы тени, которые навсегда остались в съемной квартире.


– Ваши ставки, господа, – если бы крупье знал, что значил для меня этот спин.
Виски разламывались. Неужели шарик падает с таким грохотом? Семнадцать черное. С чего началось, тем и закончилось. Рита сама угадала. Не стала ждать десятого спина. Поставила максимальную ставку на черное. Выразила радость – громко, но с достоинством, как договаривались. Поблагодарила за игру. Все. Все.
На следующий день она уезжала в Уфу. Я проводил ее на вокзал.
– Дальше не иди, – остановила она перед выходом на платформу. – Ну вот и все. Желаю тебе…
И тут я не выдержал:
– Не надо мне ничего желать! Себе пожелай! Пожелай не скурвиться рядом со своим Вадиком, после того, как он проколет последний бакс. Ты же не думаешь, что он завяжет?! А когда ему снова понадобятся бабки, что ты станешь делать? Снова приедешь сюда, чтобы морочить мне голову?! Не рассчитывай! Поняла?! Не рассчитывай! – на меня начали оборачиваться люди.
– Глупый, какой ты у меня глупый, – Рита улыбалась, но в глазах были слезы. – Хорошо, что я ничего тебе не рассказала. Так будет лучше. Я желаю, чтобы у тебя все получилось. Прости меня.
И пошла к поезду. А я назад. В разные стороны, как она и говорила.


В казино я отработал еще почти пять лет. Потом игорный бизнес прикрыли. Можно было остаться и работать в нелегальном заведении, но я не стал. Открыл свое дело, обанкротился, потом еще одно, на сей раз удачно. Женился. Родился сын, через год дочь. Развелся. Короткий брачный спин получился, что и говорить. Впрочем, у многих так.
Звонил ли я Рите? Да. Только бесполезно. Она поменяла номер. Скучал? Да. Любил? Да. Поэтому не изменил свой. Но она не звонила.


– Зачем? Я вернулась из Израиля через полтора года. Одна. И совсем другая.
Я встретил Риту в Уфе. Полетел туда по делам, остановился в гостинице, вечером пошел в магазин и встретил ее. Она работала продавцом.
– Ты не вышла замуж? – спросил я.
– Да как-то не сложилось, – ответила Рита.
Мы сидели у нее дома, в почти такой же съемной квартирке, только без свеч и без теней. И без тайн.
– Родители умерли рано. Только брат остался. В двадцать девять ему поставили диагноз: лимфогранулематоз. Врачи посоветовали: в Израиле клиника хорошая, туда надо бы. Мы посчитали: на лечение и мне на проживание надо сто двадцать штук, не меньше. Квартиру продали почти за семьдесят. Но остальные где взять? В долг никто не давал, понимали, что отдавать будет нечем. Вот я и решилась. Но если б не ты, ничего бы не получилось.
– Значит, все-таки напрасно? – спросил я.
Рита улыбнулась, как тогда, на вокзале.
– Ну какой же ты глупый. Как же «напрасно»? Ведь Вадик еще полтора года жил. Целых полтора года. И я была рядом с ним. Разве это напрасно?
– Но мне-то почему не рассказала? – я даже встряхнул ее. – Знаешь, как я тебя любил?
– Знаю. Потому и не стала. Да и как между вами разорваться? Брату я нужнее была. А тебя в этот кошмар тащить не захотела. Или у тебя сейчас жизнь плохая?
– Неплохая, – согласился я.
– Вот видишь, милый, вот видишь...


Я шел в гостиницу и вспоминал, как шарик падает в семнадцатый номер, ее родинку под правой лопаткой, наш первый раз... И так захотелось назад. Может всего на час, может на месяц, может навсегда. Наверное, я до сих пор не повзрослел. Но я вернулся.






*Шаффл – способ тасования карт или фишек, через одну
Стек – столбик фишек, полный стек – 20 фишек
Тиер, вуазен, орфлайнс – секторы на барабане рулетки
Кэш – фишки определенного номинала
Цвет – фишки разного цвета для игры на рулетке
Каре, линия, конер, сплит – виды ставок на рулетке
Сосед – номер, расположенный следующим на барабане рулетки
Спин – вращение шарика
Чистый номер – ставка в номер, оплачивается 1:35
Шансы – виды ставок на рулетке: чет-нечет, красное-черное, большие-малые, оплачиваются 1:1
Инспектор – дилер, наблюдающий за игрой

Изменила свое мнение о квадрате Малевича.

Прочитала вчера, с удовольствием и, как обычно, в китовых работах - каждое слово.)) Автор сумел удержать меня от и до, отдельное спасибо за небольшой объем: почему-то не могу читать в последнее время простыни. А так все кратко, по делу, сюжетно завершено. Герои трогательные и живые. Как обычно, автор вел меня эмоционально - от брезгливости, до мистического любопытства - и к сочувствию.

Я хочу книгу автора. И... ещё рассказов.

Спасибо. У Кита мало время, чтобы писать простыни. Сейчас размещу рассказ из разряда профессиональных, т.е. о конкретной профессии и не только о ней)))

С тетей Ниной меня познакомила жена. Они кошек вместе подкармливают. Чокнулись на этих кошках. Не дай бог, косточку в ведро выбросить, не оберешься потом от моей.
– Что сложно было в пакет положить, знаешь, какие они голодные?! – и так несколько раз в неделю.
И дочку с собой тащит кошаков кормить. Говорит, пусть учится добро делать. Иначе, мол, вырастет вся в отца. Смешно, потому что Машка и так вся в меня. Такая же неблагодарная и также вещи по квартире разбрасывает. И спать нас с Машкой вовремя не уложишь, а утром опаздываем: Машка в садик, я на работу. И кошек этих дочка, как и я, не очень-то любит. Сказала даже не так давно:
– По-моему, папочка, они вовсе не несчастные, просто очень вшивые и ничейные.
Я согласился. Хотя уж кому-кому, а мне бы молчать. Меня ведь самого, как тех кошаков, жена спасла. Только не от голода, а от «ничейности». От крайней «ничейности».
Ну да речь не обо мне, а о тете Нине. Сколько ее знаю, одна живет. Возраст не уточнял, но выглядит дрянно: центр тяжести смещен вперед, в волосах и зубах большая убыль, при ходьбе издает хруст. Вот так на улице встретишь: пальто с каракулем, сапоги стоптанные, берет мохеровый, сроду не подумаешь, что перед тобой художница. Да не какая-нибудь, а талантливая, известная, ее картины в Европе продают. Правда, как все художники, тетя Нина немного сумасшедшая.
Я, когда впервые у нее дома оказался, офигел. Рисует, как Бог. Ну если, Бог, конечно, рисует. Но что на картинах, понять невозможно. Там все наоборот. Песок, звезды, море – живые, а люди – мертвые. Настолько у них равнодушные лица. И вытворяют они странности: стреляют по часам, отрезают себе пальцы на руках или делают харакири, только из живота вместо кишок буквы вываливаются. Я захожу к тете Нине то штапик прибить, то смеситель отремонтировать, то картошку из подвала занесу. В общем, забегаю на пару минут, чтобы по хозяйству помочь (жена просит), а пропадаю на час: картины рассматриваю. В живописи ни хрена не понимаю, но оторваться просто сил нет. И ухожу потом от тети Нины другим – не лучше, не хуже, просто другим.



Холсты меняются: тетя Нина рисует новые, прежние увозят на выставки, некоторые она дарит (и у нас одна картина есть), и только квадрат всегда на месте. Черный квадрат. С виду ничем непримечательный.
– Только с виду, – объяснила как-то тетя Тоня. – И это не совсем квадрат. Ты про квадрат Малевича что-нибудь слышал?
Я знал вот что: был такой Казимир Малевич, который нарисовал черный квадрат, красный квадрат, черный крест, потом вроде еще несколько квадратов, и вся эта геометрическая хрень называлась кубизмом.
– Не кубизмом, – рассмеялась тетя Нина. – А супрематизмом. Но это долго объяснять (наверное, по моему лицу догадалась, что мне по барабану отличие кубизма от супрематизма). Я лучше расскажу о том, что на самом деле нарисовал Малевич.
– И что же? – спросил я.
– Изначально Малевич изобразил не черный квадрат. А нечто совершенно другое. Что именно неизвестно. Но первичный слой картины был разноцветный. А потом у Малевича умер от тифа сын. После этого художник покрыл полотно черным цветом. Но это не черный квадрат. Это тоннель, который ведет к тому, разноцветному изображению. И многие сам тоннель видят, а что в конце – нет. Малевич не захотел это показывать всем. И я тоже не хочу.
Я подошел к картине и начал всматриваться. Сначала был только квадрат. Обычный. Примерно 80 на 80 сантиметров. Но через несколько минут появился объем и этот самый тоннель. В конце что-то было. Не свет. Но движение. И еще я четко почувствовал, что на меня смотрят. Из другого конца тоннеля. Еще добрых полчаса я разглядывал картину, но больше ничего не произошло.
– И не может произойти, – сказала тетя Нина. – Это мой тоннель, только я вижу, что там. Там прошлое, которое я хочу помнить. Не все, а определенный момент. У тебя до жены и Машеньки было прошлое?
Я кивнул – конечно.
– Там тоже было что-то хорошее. Ведь так?
– Было.
– Скучаешь иногда?
– Случается, – признался я.
– Ну вот и я скучаю. Исправить ничего нельзя. А хоть на пару минуток вернуться туда можно. Через тоннель.
На этом разговор о квадрате и закончился. Больше мы к этой теме не возвращались. Я, конечно, пытался, заходил издалека: расспрашивал о Малевиче, о русском авангарде, о ценности «Черного квадрата». Тетя Нина охотно отвечала, но как только я переключал внимание на ее картину, умолкала и находила какое-нибудь срочное дело, или просто садилась рисовать, давая понять, что не желает более говорить.
Признаюсь, квадрат заинтересовал не на шутку. И теперь, когда жена отправляла к тете Нине, я быстренько прибивал-ремонтировал, а потом подолгу разглядывал тоннель – что же там?



Вслед за квадратом заинтересовала и сама тетя Нина. Талантливый человек, а живет очень скромно, можно даже сказать, перебивается.
– Слушай, ты рассказывала, ее картины дорого стоят, – решил расспросить жену. – Куда она деньги-то девает? На книжку?
– Да стоят-то дорого, только ей с продажи хрен да маленько достается. Обманывают тетю Нину. Объясняют, что типа очень накладно выставку устроить: аренда, реклама, те же транспортные, в общем, сплошные расходы, и прибыль себе в карман складывают. А ей копейки перепадают, – жена вздохнула. – Но тетя Нина не спорит, берет, что дают. Человек она такой. Говорит, буду спорить и этого не заработаю, а так хоть немного внучке помогаю. И кошки опять же. Понимаешь?
– У нее внучка вроде как в Германии, – припомнил я.
Внучка действительно жила в Германии. Выскочила замуж за немца и теперь высылала тете Нине посылочки с мармеладом и ждала денежных переводов.
– А ты ее не осуждай. Пробьется еще, молодая, – одернула тетя Нина, когда я заговорил о российско-германских отношениях. – На вот мармелад. Вку-у-усный.
Я съел и поморщился – синтетическое дерьмо. Тетя Нина продолжила:
– Или думаешь, мне не хватает? Так пойдем, я тебе кое-что покажу. Пойдем, пойдем, – и потянула за руку.
Я послушно потопал за ней на кухню.
– Смотри, – и распахнула холодильник. – Вот икра, вот еще икра, вот колбаса, вот для кошек.
Одна икра оказалась фальшивой красной, другая настоящей кабачковой. «Колбаса» – колечком «Печеночной», свернувшимся в углу. И только «для кошек» едва умещалось в кастрюле и пахло, мягко говоря, не очень.
После беспристрастного осмотра содержимого холодильника я сделал вывод: связь «внучка-мармелад-бабушка-деньги-внучка» была очень прочной. Такую сам черт не разорвет.
Однажды я спросил тетю Нину о детях, о муже, которые тоже вроде как должны оказывать гуманитарную помощь внучке, но она отмахнулась – нет никого, только внучка, и не напоминай. Такой вот человек.



Квадрат не открывал свою тайну. ОТТУДА смотрели, но показываться не желали. Однако кое-что я все-таки выяснил. Машка помогла. Жена стряпала пироги и попросила угостить тетю Нину, а заодно с дочкой погулять.
– А то путаетесь под ногами, убираться мешаете, – сказала.
Тетя Нина живет в доме напротив, но мы с Машкой шли до нее больше часа. Это все турники виноваты. Сначала Машка показывала, как умеет висеть вниз головой, а потом я, как умею подтягиваться. После обсуждали Машкины детсадовские проблемы и совершенно забыли про пироги. А когда вспомнили, Машка захотела их съесть.
– А тете Нине что принесем? – спросил я.
– А давай к ней вообще не пойдем? – предложила Машка.
– Э-э, нет. Мама будет ругаться. Давай все-таки пойдем. И потом, у нее же картины.
– Картины? – оживилась Машка. – Чего ж ты сразу не сказал?! – и даже побежала.
Пока тетя Нина возилась с чаем, мы рассматривали новые работы. У Машки глаза стали круглые-круглые. Она вертелась перед картинами и так, и сяк и ничего не могла понять. Но было видно, что она в восторге. Как и я.
– Машунь, а ну-ка иди сюда, – я стоял напротив квадрата. – А эта нравится?
С минуту она внимательно глядела на картину. А потом кивнула:
– Да. А у тебя есть такая же? – и показала руками над головой невидимую шапку. – С блестючкой?
– Что такая же? – не понял я.
– Как у дяди. Ну такая…
– У какого дяди?
– Вот у этого, – и указала на квадрат.
– Ты видишь там дядю?! – удивился я. – А еще, еще что?!
– Еще мальчика. Его дядя за руку держит.
– Чай готов. Идите сюда, – позвала тетя Нина.
Дома я Машку переспросил:
– Точно? Дядя и мальчик? Не врешь?
– Сам ты врешь, – обиделась Машка. – Говорю, мальчик и дядя в такой… ну с блестючкой. Ты что, сам не видел?
Через несколько дней мы смотрели фильм про войну.
– Вот! Такая же, как у дяди на картине! – и показала на фуражку.
Если верить Машке, получалось, что в конце тоннеля стояли военный и мальчик. Конечно, я догадывался, кем могли приходиться тете Нине эти люди. И, наверное, надо было спросить у нее напрямую. Но, я был уверен, не рассказала бы. С женой тетя Нина тоже не откровенничала. А разгадать тайну квадрата очень хотелось.



Был у меня знакомый мент. К нему и обратился. Про квадрат, конечно, ни слова. Он бы просто посмеялся. Поэтому соврал, что теща разыскивает двоюродную сестру и назвал фамилию тети Нины. И еще, что она, скорее всего, в Минске. По крайней мере, раньше там проживала. Тетя Нина как-то обмолвилась, что прежде жила в Минске, а потом переехала.
– Во даешь, у меня работы по горло, а тут тебе тещиных сестер ищи, – нахмурился он. – Не гарантирую, что скоро. Тебе ж не к спеху?
Я заверил – подожду, нет проблем. И пообещал пятизвездочное вознаграждение.
Через несколько дней я встретил тетю Нину на улице, она сидела на лавочке и кормила ротанами довольно-таки толстого кота. Он съел несколько штук, а потом запрыгнул на скамейку, ловким движением сунул лапу в пакет с рыбой, подцепил самую крупную и был таков. Глядя на этого говнюка, мне стало противно. От самого себя. Я тоже полез в «чужой пакет». Все-таки, любопытство херовая штука.
Вестей из Минска не было больше месяца. Я очень надеялся, что знакомый забудет про мою просьбу. Но он не забыл.



– Осталось найти, где сейчас живет. В Минске проживала до апреля 94-го. Потом уехала, – сообщил. – Была замужем за военным, подполковником. Был сын.
– Ладно, спасибо. С меня причитается, – я хотел повесить трубку.
– Да подожди ты. Тут такая история. Сын изнасиловал девчонку, малолетку. Сам здоровенный лоб, а девчонке двенадцать лет. Да как все произошло. Домой затащил и давай измываться. А тут отец приехал, документы какие-то забыл. В общем, сам все увидел. Девчонка убежала. Звали ее Лиза Ивашкевич. Сестра одноклассника. Вот ведь ублюдок какой, сестру одноклассника… Короче, подпол сынка застрелил. Из охотничьего ружья. Потом сам. Понимаешь, военный...
– А мать где была?
– На выставке в Москве. Она художник. Может и сейчас, не пробивал пока.
– И не надо, – попросил я. – Тещина сестра сама объявилась. Спасибо. С меня магарыч, – и попрощался.



После этого я полгода под любым предлогом избегал приходить к тете Нине. Стыдно было. Но пришлось, жена насела: что-то с выключателем, делай и все тут.
Починил. Тетя Нина радостная: столько хорошего за день: и за картины выплатили, и выключатель снова работает, и внучка из Германии посылку прислала.
– С мармеладом? – спросил я, хотя и не сомневался.
– Да. На вот, угостись.
Взял. Не возьми – обидится ведь.
– Ну и как там внучка?
– Лизочка? Да хорошо, ребеночка ждет. У нее муж очень хотел ребеночка. И она тоже. Бери еще, а я пока морсику принесу. У меня сегодня такой морс…
Я подошел к квадрату. Путь назад. Или вперед. Если они там, может быть это путь вперед. Как знать.


Сегодня лежу вот, не могу уснуть. Всякое думается. Пойду покурю на балкон. У тети Нины горит свет. На улице орут кошаки. Надо завтра купить им рыбы. Не из-за вшивости, не из-за ничейности. Просто так…

ЗдОрово, Кит! "Гномы" у тебя отличнейшая вещь! Задело очень... жалко Ваню и Хуаниту было, когда пытались спарить с "монголкой". А идея вообще клевая, и исполнение хорошее... глядишь, я скоро совсем перестану даже мечтать о том, чтобы когда-нибудь писать. У меня так живо не получается - все какая-то абсурдическая-мистифицическая муть.(

Для того чтобы писать, надо не мечтать, а просто писать, вырабатывать свой стиль, находить свои темы, и все получится. Особенно, если есть фантазия и желание. Я сам только-только учусь, ищу себя и верю, что найду. Чего и тебе от всей души желаю.

Кто-то хочет завести кошку, кто-то собаку, кто-то рыбок. А я всю жизнь мечтал о гномах. Жили мы бедно, родителям такая покупка была не по карману, а украсть у кого-нибудь из знакомых не получалось. Как же я завидовал богатеньким ровесникам – Эдику и Олегу. Они выносили питомцев на улицу и устраивали меж ними спортивные состязания. Гномов заставляли бегать, прыгать или драться. Победителю вручали кусочек пирожного, побежденного лупили. Я пробовал заступаться за бедняг, но что значило мое мнение – ничего.
Как-то скупая судьба дала мне шанс стать счастливым гномозаводчиком. Во время очередных соревнований Эдькиного гнома клюнул воробей. Что-то хрустнуло, брызнула кровь.
– Сдохнет, – сказал Эдик, осмотрев гнома. – Прямо в висок попал.
– Раздави, чтобы не мучился, – посоветовал Олег.
У меня затряслись руки – а вдруг выкарабкается? Гномы, они же живучие.
– Дай мне. У меня мама медсестра, – попросил я.
– Бери. Только бесполезно.
Я осторожно положил малютку на ладонь.
– Куртку возьму. Хорошая куртка. Снимай с него. Да не осторожничай, не выживет, только зря пару часов намаетесь с ним, – вздохнул Эдик.
Он оказался прав. Мать ничем не смогла помочь. Я ревел весь вечер.
– Да что ты, сынок, как над человеком, убиваешься? – не понимала она. – Это же животное.
– Они на нас похожи, – хлюпал я носом.
– Обезьяны тоже похожи. Давай над каждой мартышкой рыдать. Ну, перестань. Подумаешь, гном издох.
Но я продолжал – когда еще выпадет возможность завести гнома…


Я вырос и даже успел немного состариться, но гномы так и остались моей страстью. Раньше завести их не получилось – у жены была гномофобия. Но с женой я развелся, зарабатывал сносно, так что мог себе позволить осуществить детскую мечту. Хотел купить одного гнома – эдакого карманного компаньона, которого можно носить с собой, но продавец в зоомагазине отговорил:
– По одному недолго живут. Хиреют. Пару надо. Да и вам прибыль – приплод принимаем по приличной цене.
Пара стоила очень дорого, пришлось подкопить. Когда нужная сумма набралась, снова отправился в магазин. Долго ходил возле клеток. Гномы, одетые в одинаковые пижамы, сидели на крохотных стульчиках и аппетитно хрумтели, – был час обеда. Приглянулись почему-то самые маленькие: гном – размером с указательный палец, и самочка – меньше мизинца.
– Молодые совсем. Еще не спаривались, – объяснил продавец. – Можно другую самку выбрать. Эта, видите, какая чернущая и косматая – испанской породы. А испанцы злые как черти.
Гномы забеспокоились. Наверное, почувствовали, что их могут разлучить. Самец заслонил подружку и грозно ощерил клыки.
Продавец развеселился:
– Вот ведь твари, мозгов на грамм, а всё понимают, – и попытался зацепить гнома длинным крючком. – Иди-ка сюда, а дамочка пусть остается.
Гномы запищали и бросились врассыпную.
– Нет-нет, не надо. Обоих возьму, – решил я.
Кроме самих животных пришлось купить клетку, мебель и одежку – влетело в копеечку. Корм, как выяснилось, тоже не из дешевых.
– Может их нашей, человеческой пищей кормить? Им небось тоже жиденького охота, – спросил я.
– Да можно. Но зачем вам лишняя суета? А так выдали по комочку, водички плеснули – и все.
– Но ведь надоедает одно и то же, – настаивал я. – Да и полезнее нормальная пища будет.
– Ну кормите, если хотите. Только мяса не давайте, они с него дуреют.
– Что совсем нельзя?
– Категорически, – заверил продавец.
– А какают-писают куда? – опомнился я уже на выходе.
– К лотку надо приучать, – уклончиво ответил продавец.
– Тогда еще и его, – я вытащил кошелек.
– Пожалуйста, выбирайте, – и указал на разноцветные лоточки.
– Вот этот, синий. А в него что, песок насыпать?
– Они же не кошки, не зарывают. Просто вымоете и все. Делов-то.


Я назвал их Ваня и Хуанита. Ваня – потому что он был светлым, эдакий славянский гном. С Хуанитой и того проще – других испанских имен не знал. Они оказались смышлеными и уже на второй день начали откликаться. С горшком было чуть сложнее, несколько недель малышня делала все дела в штаны, но постепенно освоила лоток. В общем, хлопот минимум.
– Ваня, Хуанита, идите к папочке, – подзывал я. – Смотрите, что дам, – и угощал шоколадкой.
Пачка корма так и осталась неоткрытой. Гномы с удовольствием трескали кашу, творог, макароны, булочки. Поначалу на руки шли неохотно, но позже привыкли, особенно если брал обоих сразу. По одному не любили. В таких случаях Хуанита визжала и прыгала, как умалишенная. Ваня был более сдержанным малым, он просто подходил к прутьям клетки и жалобно моргал безресничными глазами – переживал за подружку.
Примерно через полгода гномы начали спариваться – созрели. Меня они абсолютно не стеснялись, трахались днями и ночами напролет. Разнообразием поз не блистали и совокуплялись в одной единственной – в той, в которой размножается весь животный мир.
Я готовился к пополнению зверофермы: купил клетку большего размера, люльку и пеленки. Кроме того начитался литературы о новорожденных гномятах и ввел в рацион Хуаниты больше фруктов и овощей. Но напрасно. Хуанита не беременела.
– Чё ж ты вскакиваешь сразу?! – ругался я на нее. – Потрахались и тут же жрать несетесь. Полежать надо и ноги вверх задрать, – и прижимал самочку пальцем к кровати.
Однако это не помогало. Разведение гномов с целью наживы не удавалось. Я отнес Хуаниту на обследование к гномоведу, тот подтвердил мою догадку: бесплодна.
– И что теперь делать? – спросил я. – Я ведь их разводить собирался.
– Другую самку ищите. А эту усыпить можно. Или продайте. Самочек отдельно редко берут, но вдруг девочке какой купят – вместо куклы, – посоветовал гномовед.
– Замучает, – вздохнул я.
– Так их для того и выращивают – для забавы, – пожал плечами специалист по гномам.


Продать Хуаниту я не решился, об усыплении и думать не стал. Жена-то у меня тоже бесплодная была – потому и расстались. Гном, конечно, не человек, но всё равно жалко. Поэтому просто отсадил Хуаниту во вторую клетку. Чтобы отвыкли друг от друга. Гномовед посоветовал:
– Самец половозрелый, попсихует немного без подружки, а через месяцок снова в охоту войдет, тогда новую самку и подсуньте.
«Новую» приобретать не стал – накладно. Договорился с приятелем одним – Славкой, давним гномовладельцем: мой самец, его самка, приплод пополам – гномихи обычно по двое гномят приносят.
Не знаю, как тот месяц пережил. Гномы такое устраивали: Ваня все больше прутья грыз – мурашки по коже, а Хуанита гадить начала. Я и ругал, и носом тыкал – бесполезно.
В назначенный день приехал Славка – самочку привез. Смешная такая, раскосенькая. Монгольской породы. Посадили к Ване. Тот даже интереса не проявил, повернулся на другой бок и захрапел.
– Херня, через неделю так пороться будут – не оттащишь, – успокоил Славка.
Но ни через неделю, ни через две ничего не изменилось. Ваня лежал на кровати, «новенькая» крутила перед ним жопой, Хуанита бросалась в соперницу дерьмом. Пробовал унести клетку с Хуанитой в другую комнату – не тут-то было! «Испанка» всю ночь выводила такие рулады с верхней «си», что пришлось вернуть на место. Снова приехал Славик.
– А ну, блядь, ебитесь! Кому говорю! – заорал на гномов.
Самочка мигом задрала юбку и встала раком. Ваня даже не моргнул.
– Ах так! – Славик щелкнул Ваню по животу. – Еби, грю, а то пришибу!
Ваня согнулся, но к самочке так и не подошел.
– Может не надо так? – вмешался я.
– Тебе бабки нужны?
Я кивнул.
– Мне тоже. И своих, конечно, гномов хватает, но уж больно хорош Ванек твой. Вон какой парняга – мелкий, зубы кривые, когти желтые. По-ро-да! – и тряхнул гнома за шиворот. – Будешь трахаться?
Ваня покачал головой.
– А я, грю, будешь! – гаркнул Славка и сдернул с гнома штаны. – Или я твоей зазнобе ножки поджарю.
Он вытащил из клетки Хуаниту и чиркнул зажигалкой. Самочка задергалась, запахло паленым. Ваня торопливо закивал и побежал к «монголке».
– То-то же, – Славка посадил скулящую Хуаниту обратно. – И чтобы на совесть, по три раза в день.
– Бедненькая, – я погладил Хуаниту. – Больно? Сейчас мазь принесу.
Славка увел меня в коридор.
– Не надо ничего. Я ей только шерсть слегка подпалил. Я ж не совсем пизданутый. Зато Ване твоему наука: есть самка – пори и радуйся, а то придумали тут любовь.
– А если опять отказываться будет? – спросил я.
– У тебя чё, зажигалки нет? – подмигнул Славка.
Но зажигалка не пригодилась. Ваня твердо усвоил урок. Каждый день добросовестно драл «монголку», а потом подолгу с виноватым видом смотрел на Хуаниту, горько рыдавшую в своей клетке.
– Пойми, Ванька полноценный мужик, он же не виноват, что ты не можешь забеременеть, – объяснял я гномихе. – Ему дети нужны, а мне деньги – такова жизнь.
Прошел месяц, но живот у «монголки» не появился. У гномов ведь как: уже через пару недель пузо на нос лезет. Я забеспокоился: неужели опять самка бесплодная попалась? Позвонил Славке:
– «Монголка»-то твоя пустая, другую давай.
– Как пустая?! – удивился он. – У нее шестеро гномят. А они точно трахались?
– Точно. Я видел. Каждый день.
– Слушай, а может он ее не туда пёр? Гномы – хитрые сучата, кто знает, что у них на уме? Ты лупу возьми и понаблюдай.
– Да ну тебя, – рассмеялся я.
– Ну тогда получается, что Ванька бесплодный. Брак тебе в магазине подсунули, я бы судился.



На следующий день я отнес Ваню к гномоведу. Тот дал малюсенькую пробирочку:
– Материал надо собрать.
– Дрочи, Ванек. Думай о своей Хуаните и наяривай – добывай материал для обследования, – приказал я гному.
Он послушно выполнил.
Через несколько дней Ване вынесли приговор: «ленивые» сперматозоиды.
– Это лечится? – спросил я.
– У гномов нет, – честно сказал гномовед.
Принес Ваню домой, к его ненаглядной. А «монголку» Славка забрал, еще и деньги требовал – за сексуальное использование имущества. Гном ведь, как собака или свинка морская, к имуществу приравнивается. Но я не дал, из принципа – еще непонятно кто кого использовал.
Пробовал с магазином судиться – бесполезно. В законе «О защите прав потребителей» четко написано: растения и животные сдаче и обмену не подлежат, и пиздец.
Ну и ладно – думаю, пусть просто так живут, без размножения. Не всем, так сказать. Да и что им, гномам? Есть дети, нет детей – плевать, лишь бы пожрать было да потрахаться. Питомцы мои после разлуки друг друга до полусмерти заебывали – соскучились. Смотрел я на Ваню и ржал – уж больно он старался:
– Зря, Ванек, зря. Мало того, что Хуанита бесплодная, так еще и у тебя сперматозоиды обленились. Не будет у вас гномят. Разве что для удовольствия. Так то сам Бог велел.
А одним вечером меня осенило: вдруг и я, как Ваня?.. Обратился в клинику, надрочил несколько пробирок и охуел. Ванины «ленивые» сперматозоиды по сравнению с моими проблемами – пшик. Выходит, и я, и жена – оба бесплодные.
Переживал сильно. С виду мужик как мужик, а детей иметь не могу. А еще переживал, что на жену бочку катил. А сам-то! Взял и позвонил ей:
– Галь, давай снова вместе жить.
– А как же дети, ты же их так хотел? – спросила.
– Да черт с ними. Нет и нет. Переживем. Или, может, усыновим. Многие ведь так делают…
Вернулась она. Простила. Про бесплодие, правда, я не сказал. Пока. Но скажу как-нибудь.
А гномов у меня больше нет. Не потому что у Галки гномофобия. Она ради меня с ней справилась. Тут другая история произошла.
Поехали на дачу, гномов с собой взяли. Они к тому времени совсем ручные стали, да и клетки Галя не одобряет. Вот гномы и гуляли по дому – смотри, чтобы не наступить. Пока я грядку вскапывал, Галя с обедом возилась. Вдруг выбегает: глаза по полтиннику, рука в крови, и кричит:
– Гномы взбесились!
Я в дом. Только вошел, Ваня мне в щиколотку впился, а Хуанита – вот же сволочь, зубочистку, как копье, в большой палец вонзила. Что делать? Щелкни по башкам – мозги вылетят. Жалко. Но и терпеть это безобразие невозможно. Взял кружку с водой да окатил засранцев. Гномы завизжали, запрыгали, ручонками машут – злятся, а потом шмыг в дверь и на улицу. Я за ними, да куда там. Юркнули в клубнику, только их и видели. Долго мы их звали, но гномы так и не показались.
– Что же такое с ними случилось? – спросил жену.
– Да вроде как обычно себя вели. С утра спарились, потом поспали, после есть захотели. Я им ветчины дала, кашу-то сварить еще не успела.
– Что же ты наделала! Нельзя им мясо! – закричал я.
Сам виноват, забыл Галку предупредить. Дуреют гномы с мяса – говорил ведь продавец. Вот Ваня с Хуанитой и взбесились. Ищи их, свищи.
Сидим теперь с женой по вечерам и думаем:
– Может к диким гномам подались?
– Может.
– А может поймал кто?
– Запросто.
Грустно без них – привыкли. Забавные они. И на людей похожи, что бы там не говорили. Других гномов заводить не будем, не потому что дорого, нет. Вдруг наши вернутся…

Кем для тебя стать
может неонацистом
чтобы хранить твою кровь чистой
чтобы не подползали близко
те, у кого нет права рядом лежать

а может патологоанатомом
хоть по частям, хоть на атомы
не отличая старых от малых
чтобы не охали, не ахали
те, кто тебя не сумели понять

или сделаюсь зверем
верным псом Главного Егеря
буду отрывать головы лебедям
чтобы облетали за километры
не смели твои сны пугать

а лучше подамся в обходчики
буду искать на рельсах неточности
левые контролировать скорости
пускать под откос любого
рискнувшего тебя обогнать

хотя могу и бухгалтером
в расход всяких с характером
списывать полосы черного маркера
чтобы попробовать заново
и на баланс пассив не принять

а могу и самим Господом
солнце держать над небесным сводом
дотла выжигать твою свободу
взамен заполнять собою…

лишь разреши кем-то стать

Познакомились через интернет, как многие. Месяц переписывались, месяц созванивались, «лайкали» по фоткам. А потом договорились о свидании.
– Я не одна приду, – предупредила Ирина.
– С подругой? – пытаясь скрыть раздражение, спросил Санек.
– Не совсем.
Подъехал к ее дому. Выпорхнула из подъезда: каблучки, шортики, сиськи под маечкой прыгают, – еще лучше, чем на фотографиях. Села, улыбнулась – Санек-то тоже о-го-го.
– Ну что, поехали?
– А ждать никого не будем? Ты ж сказала, не одна придешь.
– Все свое ношу с собой, – и показала пакет, целлофановый, с цветочками.
Она с ним не расставалась. Прогулялись по парку – пакет в руках, зашли в торговый центр – тоже, в кинотеатре – та же история.
– Да оставь в машине. Не украдут, – предложил Санек.
– Э-э, нет, – хитро погрозила Ирина.
В ресторане поставила пакет на стол.
– Не положено, – вежливо кашлянул официант.
– А ты положи, – улыбнулась Ирина.
– Не положено вещи на стол, – настаивал официант.
Ирина пристально посмотрела на него.
– Сам ты вещь. Это муж мой. Мишка, – и достала из пакета черную жестяную банку. – Вернее то, что от него осталось. Кстати, познакомься, – обратилась к Сане.
После того, как охуевший официант принял заказ, Ирина рассказала: был муж – молодой, хороший, любимый, а потом не стало – разбился на машине.
– Это я виновата. Звонила каждую минуту: когда приедешь, да когда, он и гнал. Врезался в фуру, вылетел из окна… – она всхлипнула. – Вот ведь говнюк какой, говорила же: пристегивайся. В общем, шею сломал. Родители похоронить хотели. А я не дала. Не желаю, чтобы его черви жрали. И еще, вдруг махну куда-нибудь, не эксгумацию же проводить. Вот и решила: кремирую Мишеньку, и будет он всегда со мной.
– А почему он в банке, а не в урне? – поинтересовался Санек.
– Да есть урна. Мраморная. Не натаскаешься. Вот я и пересыпала Мишеньку в баночку. Да и зачем ему урна? От него всего-то и осталось, – и показала две пригоршни.
Так они и встретились – Мишка с Саньком. Один – вполне себе живой, другой – вполне себе порошкообразный. А меж ними – Ирина.
Поначалу Санек про нее думал: сумасшедшая. Но в постели эта «дурочка» показывала такой пилотаж, такие изобретательность и сноровку, какие свойственны не душевнобольным, а скорее раскрепощенным особам, которые умеют трахаться каждый раз как в последний. Да и в том, что касалось карьеры, денег или домашнего хозяйства, Ирина была очень рассудительной, умела найти золотую середину.
Перекос выходил только с покойным мужем. Благодаря ей прах продолжал жить. Ехали купаться на речку – Мишка болтался в банке, зажатой Ириниными бедрами. Периодически она высовывала Мишку в окно.
– Это еще зачем? – удивлялся Санек.
– Пусть посмотрит, как здесь все изменилось. Вот этого дома раньше не было.
Санек смеялся, Ирина обижалась.
– Зря ты так. Я же его люблю. До сих пор.
На речке закапывала банку в песок по самую крышку.
– Ему так нравится. В песочке тепленько.
Санек молчал, хотя прогревание Мишки виделось ему кощунственным, – пусть играется. И вообще, разве мертвый живому соперник?
Но Мишка оказался самым настоящим соперником.
– Слушай, переезжай ко мне. Надоела эта бесконечная езда из одного конца в другой, – сказал как-то Санек Ирине.
Она виновато улыбнулась.
– Я-то хоть сейчас. Но Миша... Понимаешь, привык к дому. У него и полочка своя есть. Приходишь с работы, а он ждет, на полочке.
На работу она Мишкины останки не брала, не потому что начальство против – все люди, у каждого может беда случиться, а потому что дела семейные с делами рабочими не путала.
Или вот, с «Нирваной» пример. Мишка слушал только «Нирвану». А Санек не только.
– Останови, мы выйдем. Миша не хочет «Русское радио», его тошнит от попсы, – попросила Ирина, когда Саньку окончательно доебала «Smells like teen spirit» – любимая Мишкина песня.
Он затормозил, Ирина, прижимая банку к груди, вышла и спокойно, как ни в чем не бывало, присоединилась к другим пешеходам. Санек проехал один светофор, второй, третий, а потом повернул обратно, врубив на полную Мишкину любимую. Через пару минут Ирина сидела рядом, а счастливый Мишка подпрыгивал возле колонки.
Скоро и полочка, на которой Мишка «ждал» Ирину, переехала к Сане.
Освоился Мишка быстро – Ирина помогла. Она «водила» его по комнатам, показывала ванну, туалет.
– Вот здесь мы будем пись-пись. А тут куп-куп… А это твоя полочка. Мы будем приходить с работы, а ты нас будешь встречать. Правда, Мишенька, – и гладила по крышке.
Готовила Ирина замечательно, но опять-таки то, что любил бывший супруг: пирожки, жаркое, уху. А борщ – нет. У Мишки была аллергия на свеклу. Поэтому борщ Санек варил себе сам.
В какой-то момент Мишка достал. Санек в туалет – там Мишка.
– Здесь-то он что делает? – разозлился Саня.
– В туалет со мной ходил. У нас секретов нет, – честно призналась Ирина.
Саньку это обидело. Целую неделю просил Ирину:
– Покажи, как писаешь.
Но она не показывала.
– А этому, пеплу, значит, можно пялиться?! – не сдержался он.
– Зачем ты так? Это же Миша, – и в ту ночь постелила себе отдельно.
Санина гордость требовала мести, тем более что с Мишкой можно было сделать многое: растоптать, вышвырнуть в мусоропровод или с балкона, смешать с землей, смыть в унитазе, наконец. «Развеять по ветру» не подходило – романтика Саню и так заебала. Но Ирина, почуяв неладное, спрятала Мишку в надежном месте. А на утро обида отступила. Да и кто теперь Мишка – всего лишь прах.
Так и Новый Год справили – втроем. Санек хотел Мишку под елку отправить, мол, мертвая елка, мертвый Мишка, но Ирина не разрешила. И когда били куранты, заставила Саньку чокнуться с банкой.
В феврале на теплотрассе произошла авария, в квартире критически похолодало. Дружно материли жэковцев и спасались чаем и сексом. Посреди ночи Санек проснулся, потянулся было к теплой Ирине, но вместо этого наткнулся на Мишку.
– Ты чё, совсем охуела?! – взбесился Саня. – Выбирай, я или он. Немедленно! Не могу так больше!
Ирина попыталась погладить Саню по щеке.
– Ты что, миленький? Понимаешь, на полке совсем холодно, вот я и взяла Мишу к нам.
– Или ты его хоронишь, или убирайся отсюда!
Ирина без лишних слов собрала вещи, вызвала такси, сунула банку подмышку и ушла.
Первые три дня Саньку было здорово, потом так себе, а после совсем дрянно. Поехал к Ирине.
– Ну прости меня. Возвращайся.
– Нет, – ответила она. – Мы уж с Мишенькой как-нибудь сами.
– О, Господи, – присел на корточки и обхватил голову. – Хрен с ним, с Мишкой твоим. Вместе возвращайтесь.
– Мы вернемся, но с одним условием…
«Сейчас попросит, чтобы с нами спал» – подумал Саня. Но не угадал.
– У Миши было одно желание – в Карелию хотел, порыбачить. Не успел он. Обещай, что отвезешь его.
– Обещаю, обещаю, – торопливо заверил Санек. – Собирайся.
– Так не пойдет. Ты не мне обещай. Ему, – и вручила банку.
– Обещаю, Мишка. В сентябре у меня отпуск, тогда и поедем. Слышишь, дурило ты пепельное, – и постучал по крышке.


Жили дальше. В марте очень хорошо жили. В апреле чуть похуже – Ирина часто задерживалась на работе. Санек не придирался – у самого бывало случались авралы. Просто ждали ее: Саня у телевизора, Мишка на полке. А в мае Ирина ушла к другому. К своему начальнику, к Савенко. И Мишку не забрала.
Санек в тот день, как обычно, вернулся с работы, потопал на кухню, чтобы приготовить ужин, и увидел записку. «Я ухожу к Савенко. Простите меня». С полчаса пытался дозвониться до Ирины, но она не брала трубку. Долго бродил по комнате, туда-сюда, туда-сюда, а потом стал швырять на пол Иринины вещи: рамки с ее улыбками, духи, расческу, на которой остались несколько ее волос. В конце концов, оторвал и шарахнул со всей дури полку – ту самую, которую привез из Ирининой квартиры. И тогда он увидел Мишку. Тот лежал на ковре, рядом с черной банкой – уже не соперник, а жалкий неудачник. Санек аккуратно ссыпал серенького Мишку в банку и поставил на стол, а на следующий день купил новую полку.
Они очень ждали Ирину, надеялись, что вернется. Не звонили, не искали с ней встреч, просто ждали. Но прошла неделя, вторая, месяц, и стало понятно, что напрасно. Тогда Саня захотел спросить «почему?», причем два раза, а Мишка нет, чувствовал, что ответит Ирина.
Но Саня настаивал, и они пришли к ней на работу.
– Вот, возьми, – Санек протянул Мишку.
Ирина покачала головой.
– Мне-то что с ним делать?
– Не знаю. Можешь выбросить, можешь похоронить. Мне все равно.
– Но почему? – спросил Саня за Мишку.
– Я больше не люблю его, – и опустила глаза.
– А меня?
– А тебя я никогда не любила, – ответила Ирина на второе «почему». – Понимаешь, у меня после Миши никого не было. Долго. А потом появился ты, и я поняла, ты можешь меня вылечить…
На крыльце им встретился Савенко, Мишка не выдержал и врезал ему ребром банки по переносице. Потом из здания выбежали охранники и намяли бока и Саньке, и Мишке. Саньке больше – он прикрывал Мишку, чтобы не просыпали.
Две недели они сидели на больничном. Пили водку и слушали «Smells like teen spirit». Иногда кто-то стучал в дверь, но они не открыли. Иногда звонила Ирина, но они не ответили, – «почему» больше не осталось.
В сентябре Санька уехал в Карелию. С Мишкой. Он же ему обещал. А вернулся один – Мишка не захотел возвращаться.

Привет, Кит.
Вздыхаю - когда же свободные художники и хорошие парни будут говорить без мата,
что бы авторам не приходилось впоследствии ими удобрять слова своего текста.

Жду - когда Кит опять научится плавать. И от души ему того желаю.

Никогда не будут, без мата. Настоящее искусство - это жизнь, Хорошая ли, плохая ли, но в любом случае жизнь со всеми ее матами, соплями, радостями, горестями. Если убрать мат из этого текста и из "Я-Кит", они станут фальшивыми, в мою историю никто не поверит. За пожелание спасибо. Кит плывет.

Кит, привет, Кит. Давно тебя тут не было (с)
Подшаманила немного со шрифтом, бо слишком мелкий был.

пс. Перечитаю первую часть сначала, чтобы линию проследить.)

Ога, а то без первой части не особо покатит)))

Ходит по крышам Бог
хороший малый
бородатый, усталый
и вообще
чем-то похожий на Че
крошит в пальцах звезды
тусклые, острые
пьет из горла и без тоста
вместо закуски
рвет облака на куски
а внизу летают люди
бывшие ангелы
с крыльями слабыми
а может исчадия рая
они и сами не знают
стреляют в Бога
молитвами, заветами
вечно готовыми ответами
пулями с миррой
да только Бог хитрый
понимает обстановку
срывает планы
оставляет рваные раны
вскрывает вены
Бог хороший военный
люди сдают позиции
впадают в маразм
поддаются соблазнам
продолжают жизнь мерить
условной единицей времени
Бог их конечно прощает
верой во все лучшее
или несчастным случаем
чтобы не тратили пули
чтоб излечились от дури
и тогда они улетают
на темную крышу
а может быть еще выше
летунов каждый день немало
потому Бог такой усталый
оттого он звезды крошит
ругается матом
оттого частенько поддатый
но вообще
славный парень с улыбкою Че

Весной, когда становилось совсем хуево, я сидел на лавочке во дворе. Мимо ходили люди, мимо пробегали собаки, – казалось, что я не один. Вернее один, но не так конкретно. И еще, на улице почти нет внутренних углов, в основном внешние, ты обходишь их и все. А дома забредаешь в угол и долго не можешь выбраться. Потому и сбегал на улицу.
Я сидел и старался ни о чем не думать. Никогда раньше не предполагал, как это сложно – ни о чем не думать. В такие моменты у меня, очевидно, был очень потерянный вид. Ведь когда ни о чем не думаешь, и на лице ничего нет. Таким он меня и увидел…

– Эй, ты меня слышишь?
Я очнулся и посмотрел на него: кто такой? Ах да, переехал недавно в соседний дом.
– Что ты говоришь?
– Я говорю, ты пятьсот рублей не одолжишь? Понимаешь, у сестры приступ астмы, и лекарство, как назло, закончилось, надо срочно купить. А я деньги забыл, и возвращаться времени нет. А? Пятьсот. Через десять минут верну. Выручай.
– Вот, на, – я протянул деньги. – Только давай скорее. Мне еще в магазин надо, дома жрать нечего.
– Я мигом, – он сунул деньги в карман и пошел в сторону аптеки, потом обернулся и крикнул. – А ты чё такой замороженный? Случилось чего?
– Давно, – ответил я и задумался…


Я увидел его через неделю. Мы стояли в очереди в супермаркете, на нас были одинаковые куртки. Я дернул его за рукав:
– Как сестра?
Он уставился на меня, пытаясь вспомнить:
– А это ты, замороженный, – наконец удалось ему. – Кстати, как тебя зовут?
– Кит, – ответил я.
– Что за дурацкое имя?
– Это не просто имя, это образ жизни, – объяснил я.
– Замороженный Кит! – захохотал он.
– А ты, наверное, отмороженный х*й? – поинтересовался я.
Тут подошла его очередь.
– Вам вместе считать? – спросила кассир.
– Нет, – ответил он.
– Да, – ответил я. – Мы близнецы, видите? – и указал на куртки. – Сколько тебе лет?
– Девятнадцать, – буркнул он.
– Я же говорю, близнецы. Просто я родился вовремя, а его мама на год переносила.
– Так вместе считать? – раздраженно повторила кассир.
– Ладно, считайте вместе, – согласился «брат», поняв, что не отстану.
После расчета выяснилось, что теперь должен остался я.
– Подожди здесь. Я мигом. Через десять минут верну, – подъебнул я на выходе из магазина.
– Забудь, – отмахнулся он. – Мы же братья. Тем более ты мне тогда офигенно помог, – и протянул руку. – Серый.
Я пожал.

В следующий раз мы встретились во дворе. Я снова сидел на лавочке и пытался не думать.
– Здорово, харэ грузиться. Пойдем со мной.
– Зачем? – очнулся я.
– Тебя размораживать. Надоело твой унылый ебальник видеть. Хочется на солнце посмотреть, а натыкаешься на тебя.
И я пошел, лавочка в любом случае никуда бы не делась.
– Девушка? – спросил он, когда мы миновали третий перекресток.
Я кивнул.
– Изменила?
– Погибла.
С минуту он помолчал, а потом сказал:
– Ситуация усложнилась. Хотел тебя к телкам сводить, но не поможет.
– А что поможет?
– Не слышу энтузиазма в голосе. Доверься профессионалу, Кит. Я знаю, что тебе нужно. Нам сюда, – и направился в «Рюмочную».
За столиком стояли трое мужиков и пили водку.
– Здорово, пидоры! – заорал Серый. – Хули бухаем посреди недели?
Мужики обернулись. Кроме нас никого не было.
– Хули бухаем посреди недели? – уже не так смело повторил Серый.
Очнулся я в кустах. Болели ребра, и текло из носа.
– Оттаиваешь, – улыбнулся сидящий рядом Серый, сплевывая кровавую слюну. – Ничего, сейчас полегчает.
Я лег на спину и захохотал. Я никогда так не смеялся. Кто бы мог подумать?! Но действительно полегчало! Я наконец почувствовал что-то другое, впервые за два года.
– Ну вот, я же говорил. Хорошо? – пихнул меня Серый.
– Хорошо-о-о! – во всю глотку закричал я.
На крыльцо «Рюмочной» вышла продавец:
– Я сейчас милицию вызову!
– Погнали отсюда, – пытаясь поднять меня, торопил Серый.
– Хорошо-о-о!..
Из ментовки нас выпустили практически сразу же. Объяснили так:
– Идиоты, что с них взять.
Тем же вечером я рассказал Серому о прошлом и о том, что уже пора куда-нибудь плыть, а я просто лежу на берегу. О том, что пытаюсь вернуться назад в океан, но ни хрена не получается.
– Тут требуется комплексная терапия, – сделал вывод Серый.
– Ты учишься на психолога?
– Не-е. Я свободный художник. А художники все психологи.
– И что ты рисуешь? – поинтересовался я.
– Жизнь. Во всех ее проявлениях.
– Это сложно?
– Охуенно. Но я тебя научу, – пообещал Серый.

Серый был одним из тех, кого ждут бетонные стены. Он рисовал толпу: стариков, детей, девушек с огненными волосами, монахов, военных. Толпа держала в руках огромную улыбку – одну на всех. Широкую-широкую. Рисовал ангелов в инвалидных колясках и простых смертных, сидящих на облаках. Рисовал птиц с человеческими глазами и людей с птичьими – черными и тревожными. И я понимал почему.
– А другие ни черта, – злился Серый. – Им куда роднее «хуй», написанный на заборе.
Учеником я оказался на редкость неспособным. И дело не в технике, тут как раз все более-менее получалось.
– Не заморачивайся. Придет. Это есть внутри тебя. Сейчас тебе кажется, что внутри только пустота. Но это не так. Ты точно не хочешь познакомиться с какой-нибудь девчонкой?
– Ты уже спрашивал.
– Просто напомнил. Обращайся, если что. Кстати, в нашем деле самое сложное не создавать, а за кем-то доделывать или исправлять.


– Вот, полюбуйся. Незаконченная работа. Наверное, с художником что-то случилось. Несколько месяцев наблюдаю – никаких изменений.
На стене, построенной вдоль оживленной трассы, зеленым с черной окантовкой было написано «дерьмо».
– Ну что тут можно придумать? – спросил Серый.
– Может просто закрасить и нарисовать новое? – предложил я.
– Э-э-э, нет. Такое и дураку по силам. Ты придумай, как доделать. Считай, это твое домашнее задание.
– Я так сразу не смогу.
– А тебя никто и не торопит, – сказал Серый.


У Серого была дрянная привычка – вваливаться без звонка. В этот раз он накосячил вдвойне, пришел с Оксаной – своей знакомой.
– Сама привязалась. Грит, хочу Кита повидать и пиздец. Нравится он мне, – шепнул Серый. – Не пинками же прогонять. Да и вроде она ничё так. А, Кит?
– Ничё так, – согласился я.
Это было странное ощущение: видеть Оксану в своей квартире. Та, другая, которая когда-то ходила по комнате, лежала на диване, пила чай из синей кружки, смотрела на Оксану с фотографии и улыбалась одними глазами.
– Это твоя бывшая девушка? – спросила Оксана.
Я уже приготовился удивиться: «Почему бывшая?», но тут вклинился Серый:
– Оксанка, давно хочет в кино. На ужастик. А одна боится. Ты не мог бы ее сводить? Завтра.
– Я работаю… – начал было я.
– Не пизди. Завтра воскресенье, – оборвал Серый и объяснил Оксане. – Он просто стеснительный.
– Хорошо. Я постараюсь, – промямлил я.
– У тебя пиво есть? – спросил Серый.
– Нет.
– Тогда пойду схожу, пивка охота.
– Я сам, я быстро. Вы это, телевизор пока включите. Я быстро, – и метнулся обуваться.
Серый покачал головой:
– Ссыкун.
На автомате я купил пива. В голове было только одно – как отмазаться? И чтобы Оксану не обидеть. «Если б знал, не открыл дверь. Я вообще никому не хочу открывать дверь. Серый просто нагло лезет в мою жизнь. Далась мне тогда эта пятихатка! Что делать? Что?.. Или пойти? Всего один раз. А потом что-нибудь придумать» – сердце билось в горле.
Они курили на балконе и не слышали, как я вошел.
– Ну что тебе трудно? Хуево ему, понимаешь. Очень хуево.
– Я его боюсь, – ответила Оксана. – Он ненормальный. Еще больше, чем ты. И он мне не нравится. Кит. Да какой он нахрен Кит?! Маленький и тощий.
– Ты обещала. Просто сходи с ним в кино.
Я вернулся в прихожую, шарахнул дверью и крикнул:
– Пиво! Пи-и-во!


– Купи ей цветы, – наставлял Серый. – Не гвоздики. Это дешево.
– И что, она будет сидеть с цветами весь сеанс? Неудобно же, – заметил я.
– Потерпит, – успокоил он.
Она не опоздала. Стояла возле входа и говорила по телефону. Не со мной. Я еще полчаса назад купил билет и какие-то фиолетовые цветы, целую охапку, и теперь прятался за деревьями и наблюдал за Оксаной. А потом попросил одну женщину:
– Извините, пожалуйста. Вы не могли бы передать это вон той девушке? – и указал на Оксану.
– А сам что? Засмущался? – спросила женщина.
– Это не от меня.
– Странный ты какой-то, – пожала плечами, но цветы и билет взяла. – А если спросит, что сказать? От кого?
– Скажите, от кого-то другого, – уже на бегу крикнул я.


Краски понадобилось много – зеленой и черной. Буквы были большие…


– Оксанка очень расстроилась, – врал Серый. – Какого хрена ты не пришел?!
– Я выполнял домашнее задание, – ответил я.
– То самое?
– Ага.

Я видел, как улыбаются, читая «Жизнь – замечательное дерьмо». Серый сказал, что я еще очень далек от настоящего искусства, «но что-то в этом есть».

Я снова во дворе. Не из-за внутренних углов. Просто так. От нефиг делать. Мимо плывут люди, мимо плывут собаки. Да нет. Кажется. Конечно кажется. Это я плыву.

В загашнике у весны:
псориазные бляшки,
грязь из-под шин
в сеточку ляжки
свежезеленых блядей

Город за пазухой держит:
холод бетона,
ветер чумной,
ветхость балкона
над головами людей

Я сердцем за город:
больше насмешек
больше ошибок
но нас теперь меньше
с каждой минутой

Город со мною:
старые лица
жирные жопы
вчерашняя пицца
вчерашнее утро

Но мы проиграем:
негу депрессии
сны ледяные
новые версии
старых-престарых духов

Весна заграбастает:
главную суть
мысли без радости
и одинокую поступь
средь миллионов шагов

И мы запаршивеем:
липкими почками
мелкими звездами
и многоточием
оттаявших дней

И после забудем:
он – о клестах,
о сугробах высоких
о свежих крестах…

я о том, что ничей

"Мимо меня волоклись уставшие от томительных прогулок старушки с корзинами, молодые дамы, пышно украшенные и напомаженные, - белые парики, лукаво бегающие глазки в поиске новых приключений - веер тотчас скрывал их изумительного вида уголки губ, соблазнительно растягивающихся в улыбке, при виде напыщенного бомонда, шествующего с гордо задранными вверх подбородками" - какое ужасное предложение. Прекрасный образчик женской прозы. Кошмар!

Солнце золотило - а хрена не молотило?
глухие аллеи - я думал, что это больше к лесу подходит)))

Тонкими струйками аромат роз втекал в городскую улицу и презрительно смешивался - аромат не одухотворенный, чтобы "презрительно"
Уже темнеет, а дорога ещё не привела меня к моему дому - автор явно начинающий, это видно по неумелому обращению с местоимениями
Неправильное строение предложения: "Она перетекала то вверх, то сползала вниз, резко всплывала и затем снова сползала, медленно и осторожно"

В целом, ниочомка. Не понравилось.

Очень краткая повесть (или невесть) о моей жизни.


Глава 1. Кит растёт

Я родился очень маленьким. Таким маленьким, что акушерка сказала моей матери «навряд ли». А я взял и выжил. Но почему-то долго не хотел разговаривать: ни в год, ни в два, ни в четыре. Мама меня очень уговаривала и водила по врачам, а потом к лохматой черной бабке, но я не сдавался и молчал. Пока однажды не проговорился. Я сидел на диване и смотрел телевизор. И вдруг показали кита. Он плыл по своим делам, но неожиданно остановился, сказал мне «здравствуй» и помахал плавником. И я проговорился. Соскочил с дивана и заорал «привет». Громко-громко, чтобы кит услышал. Из кухни прибежала мать: плакала, обнимала и загораживала экран. Я отталкивал ее, брыкался и повторял «кит, кит, кит!». После этого случая молчать я разучился, а мать стала звать меня Китом.
Я рос. Очень быстро. Но учителя физкультуры этого не замечали и ставили в шеренгу последним. А еще меня били. Все кому не лень. Наверное, просто не видели, что я кит. Я не сопротивлялся и рос еще быстрее.
Китам положено много кушать. Но еды не хватало. Мать пекла лепешки из серой муки, жарила птичий фарш или делала из него фальшивые пельмени. Я очень хотел съесть и свою порцию, и мамину, и попросить добавку, но ни разу так не сделал. И рос ещё и ещё.
Но по-настоящему большим я стал, когда заболела мать. Её очень сильно лечили. Так сильно, что у нее выпали волосы. Но это всё равно не помогло. Она вернулась из больницы, легла на кровать и больше не вставала. Ухаживала за ней двоюродная тётка. Сначала она приходила часто, а потом, когда рядом с матерью стало невозможно дышать, все реже. И тогда за матерью ухаживал я. Я старался не смотреть ниже ее живота, а она старалась не смотреть мне в глаза.
– Много крови? – спрашивала мама.
– Нет, совсем чуть-чуть, – врал я, разглядывая алое содержимое судна.
Через пару месяцев мать начала кричать. И материться. Хотя до этого не материлась.
– Больше коли, больше. Пиздишь, поди, мой морфий и продаешь, а я тут кровью серу. Какая же ты медсестра, ты – блядища в белом халате! – и пыталась ударить.
Медсестра просила меня подержать мать, вгоняла иглу в серо-голубую вену, вводила лекарство и торопливо уходила. А я рос. Мог целую ночь просидеть рядом с матерью, а утром пойти в школу. Мог не мечтать о том, что она выздоровеет. А еще смог не заплакать, когда она умерла.
– Какой ты у меня большой, – сказала мать накануне.
Но она даже не представляла, насколько большим может быть кит в двенадцать лет. И еще, что китам полагается плакать только в воде – тогда не видно слез. Поэтому я не плакал. И только после похорон, когда пришел домой и увидел сдвинутые столы, на которых еще пару часов назад стоял гроб, набрал ванну и долго лежал на дне, периодически всплывая, чтобы глотнуть воздуха.
После смерти матери меня забрала тётка и поселила в летней кухне – крохотной и заваленной всяким барахлом. Я хотел остаться в нашей квартире, но это оказалось невозможным – тётка её сдала.
– Кто тебя за так кормить будет? – объяснил мне тёткин сожитель.


Глава 2. Кит вдыхает

Свобода – это когда ты никому не нужен. И, главное, самому себе. Я был абсолютно свободен. Особенно после обеда, когда заканчивались уроки. Я шлялся по дворам или сидел среди барахла. Было скучно. Однажды я залез на чердак пятиэтажки – решил проверить, боюсь ли высоты.
– Ты кто такой? – спросил незнакомый пацан, когда я поднял люк. – Чего потерял?
– Я Кит. Вниз посмотреть хотел. Можно?
– Валяй, – кивнул он и сел на пол в углу.
Я подошел к краю. По улице шли маленькие люди и большие тени. По теням проезжали машины. Тени клевали голуби. Тени врезались друг в друга. А люди ничего не замечали.
– Эй, Кит, кончай дрочить. Иди сюда, – позвал пацан. – Садись. Будешь? – и протянул пакет и тюбик «Момента».
Сомнение.
– Не ссы. Забалдеешь.
Вдох. Вдох. Вдох. Вдох. Вдох.
Тени поднялись на крышу. По ноге поползли десятки жуков. Из школьного ранца вылез здоровенный сверчок.
– Еще! Вдохни еще пару раз! – приказал он.
Вдох. Вдох. Вдох.
Тени прибили в небе второе солнце – яркое, вязкое, веселое. Жарко. Руки тают, как пломбир. Сверчок жадничает:
– Эй, хватит, хватит. Харэ на первый раз, – и стаскивает пакет. – Завтра ты клей приноси…

Вдох. Вдох. Вдох. Вдох.
Сентябрь. Бабочки облетели.

Вдох. Вдох. Вдох. Вдох.
Октябрь. Лёд пьет из луж.

Вдох. Вдох. Вдох.
Ноябрь. День ослеп.

Тётка что-то замечала. Чтобы не потерять эту свободу, я возвращался не слишком поздно. Делал вид, что думаю над задачей по математике, а сам тупо пялился на тряпье, пустые банки, сваленные в углу доски и ждал прихода нового дня, который, как и другие, пах «Моментом».

Вдох. Вдох. Вдох.
Меня нашли рядом с ним. Я сидел и смеялся. И он смеялся, только беззвучно. На головах у нас были пакеты. Врачи говорили, что мне не хватило пары вдохов. Как ему.



Глава 3. Кит выдыхает

Выдыхал я долго. Сначала в психушке, а потом в спецшколе – из обычной выгнали за неуспеваемость. Всё справедливо, после «моментальной» осени начались проблемы с памятью. Среди придурков я считался почти гением. Тетка мной даже гордилась – из двоечников я сделался хорошистом, а то, что вместо физики и химии преподавали труды, ее не беспокоило. Наоборот.
– Хоть руками зарабатывать научат. Ну ее нах*й эту химию! Вон, дохимичился до психбольницы. Ну ее нах*й, – подбадривала она. – Всё равно после школы работать пойдешь, не в институтах же тебя учить.
Сожитель, кстати, уже другой, поддакивал:
– В завод иди. Учеником. Нам рабочие во! как нужны.
«В завод» я не хотел. Я хотел снова вдыхать или хотя бы в свою квартиру. Среди кучи хлама на летней кухонке я казался себе очень маленьким. Таким, каким родился. Может, так оно и было.
В шестнадцать лет образование поставило на мне крест. И заводы тоже. Потому что сотрудников отдела кадров пугал аттестат спецшколы. Выдох. Я перестал уменьшаться.

Выдох. Выдох. Выдох.


Глава 4. Кит барахтается

Но учеником меня, в конце концов, приняли. В сапожную мастерскую. И мне понравилось. Я даже проникся. Потому что в меня там поверили. Мне поручили набойки и закуску. Набоек было всего два вида – полиуретановые и металлические, а закуска вообще одна – «Сельдь в томатном соусе». Я мог бы достичь больших высот в сапожном деле, но не судьба – вмешалась тетка, случайно заглянувшая в мастерскую.
– Ах ты, пиздёныш! Я-то думаю, чего он в сапожники подался?! Опять токсикоманишь?! – завизжала она, принюхавшись. – А ну, марш домой!
Потом я работал грузчиком. Правда, намного меньше, чем сапожником. Киты, конечно, очень сильные, но фляги со сметаной и молоком сильнее. В начале смены я вполне удачно с ними боролся: хватал за ручки и пёр в отдел. Но в конце дня фляги не менее удачно боролись со мной: висли на пояснице и заставляли трястись поджилки. А одна даже выкинула за пределы магазина – взяла и вылила всю сметану на пол.
Еще я мыл машины – на светофоре подбегаешь к тачке поприличней и драишь стекло. И тебе несложно, и водителю открывается совсем другой мир. Платят часто, но не всегда. По ногам проезжают редко, но метко. А в гипсе между машинами не попрыгаешь.
После я торговал на рынке. Метлами и снеговыми лопатами. Летом – метлами, зимой – лопатами. Утром принял 100 метел, вечером сдал тридцать – получи процент с семидесяти. Простота. Любой выпускник спецшколы справится. И я справлялся. Пока однажды зимой хозяин не привёз новые лопаты. Выгрузил, сказал цену и уехал. А я её забыл, память-то у меня «вдохнулась», а назад не «выдохнулась». Киты умные, цену на глаз определить могут. Я прикинул. Тут как раз оптовик. А вечером хозяин меня уволил, сказал: «Хуевый у тебя глаз, Кит. Мне эти лопаты дороже обошлись, чем ты их двинул». И вместо процента пинка дал.
Тогда я взял отпуск. Сначала за свой счёт, а потом за счёт тётки. Устал.
Хотел махнуть к океану и найти того, другого, кита, но у тетки что-то с финансами не срослось. Пришлось отдыхать бесцельно. До восемнадцати лет. Пока тетка не отдала ключи от квартиры и не перестала кормить.


Глава 5. Кит – младший офисный сотрудник

Прежде квартира казалась меньше. Может, оттого что я был большим-пребольшим, может, потому что мебель куда-то исчезла. Я вёл активную половую жизнь: сидел на полу, ел на полу и спал на полу.
Вскоре меня нашла работа. Сперва поманила из одной газеты, на которой спал, потом из другой – мне в нее семечек насыпали. Это был знак. Работе требовался Кит. «Примем в офис на должность младшего сотрудника молодого человека без вредных привычек». Я подходил по всем статьям.
Как-то достали базары, магазины, улицы, хотелось в тепло, в свой кабинет. Поэтому на собеседование я принарядился. Надел половину костюма – брюки, рубашку и надраил до блеска ботинки. Это было моё первое собеседование, я очень волновался.
Меня взяли. И попросили одеваться попроще, потому что в обязанности входило всякое: выносить мусор, подметать крыльцо, за пиццей бегать, машину шефу мыть, или быть курьером, да много чего. Навыки, полученные на предыдущих работах, оказались нелишними. Кабинет младшему сотруднику не полагался.
– Зачем он тебе? На жопе сидеть всё равно не будешь, – пояснили мне.
И я действительно не сидел. С утра я бежал за работой, но быстро выматывался так, что работа начинала бежать за мной. Больше всего нравилось доставлять документы. Можно было соврать, что сломался автобус, и послоняться по городу. Особенно я любил заходить в чебуречную. Когда-то несколько раз был там с матерью. Удивительно. Многое утекло: на материной могиле стала совсем взрослой берёзка, я – снова маленьким, люди ушли, оставив одинокими тени, птицы улетели в другие края, забрав остатки прошлой жизни… А вкус чебуреков не изменился. Когда ел их, казалось, что вот сейчас, сейчас сюда войдёт молодая женщина, держа за руку худенького мальчишку, и спросит его: «Хочешь чебурек, Китёнок?». Конечно, никогда такого не будет. Просто казалось.
Платили сносно, поэтому через полгода в квартире поселились диван, табурет и глобус. Хотя глобус я не покупал. Я его спас. Его выбросили на помойку, я шёл мимо, увидел и подумал, что это как-то жестоко.
Примерно через год мне стало грозить повышение. Из младшего офисного сотрудника должен был стать начальником младшего офисного сотрудника – завхозом. Но я отказался. Испугался, что разобьюсь о карьерные камни. В этой организации подсиживали, грызли, гноили, стучали и только потом работали. На мою же должность никто не посягал, и я решил не плыть против течения.


Глава 6. Таня

Её назначили новым боссом. Я написал её имя на руке – Таня. Чтобы не забыть. Я всегда так делал, с памятью на имена было особенно туго. Она заметила.
– Так зовут твою девушку?
– Нет, вас, – честно признался я.
Она посмотрела на меня. Не так, как на других сотрудников. По-другому.
– Не забивай голову ерундой. Я старше тебя. К тому же я твой начальник.
И тогда я тоже посмотрел на Таню по-другому. И увидел, что она младше меня, что ей вовсе не тридцать два, и несколько морщинок вокруг ее глаз – это просто недоразумение.
Через неделю я сильно простыл и не смог доставить документы по нужному адресу. За ними приехала Таня.
– Остальные все заняты, – сказала она. – Ты очень бледный. Чем ты лечишься?
Я показал упаковку аспирина.
– И всё?
Я кивнул. Таня ушла, а через десять минут вернулась с лекарствами и мёдом.
– Вот эти три раза в день, – объясняла она, сидя на краешке дивана. – А эти дважды…
Я не слышал больше ничего, целовал её, всю-всю. Я видел, как надо, в порнофильмах. Это несложно. Надо просто водить языком туда-сюда и еще по кругу. И не нажимать сильно…
А после она лежала рядом и тихо плакала.
– Я никому ничего не скажу, – успокаивал я её. – И я могу уволиться, только скажи. Я даже могу уехать далеко-далеко. К океану. Я всегда хотел уехать к океану…
– Меня никто туда не целовал. Даже муж, – наконец отозвалась она. – Я не думала, что может быть так хорошо.
Потом мы снова любили друг друга. Таня очень старалась, хотя это было абсолютно лишним и только подчеркивало, какая она маленькая. Просто девочка. Маленькая девочка, которой хочет казаться взрослой…
А потом, когда она уехала, я посмотрел на себя в зеркало. И не узнал. Таким большим я не был, даже когда умирала мать, просто какая-то громадина, заполнявшая собой комнату, город, мир. «Таня» можно было стереть, смыть, содрать, вырезать – всё равно я никогда бы её не забыл.


Глава 7. Снова Таня

– Я очень боюсь лошадей, – призналась Таня, когда мы проходили мимо пони. – Даже таких. Они только с виду добрые. Мне одна гадалка нехорошее предсказала. Посоветовала держаться от лошадей подальше.
– Вот и держись.
– Я и держусь. Только, знаешь, всё равно хочется подойти и погладить. Назло гадалке, – она решительно шагнула и протянула руку к лошадке.
Та дернула головой и цапнула Таню прежде, чем стоящий рядом хозяин успел среагировать.
– Вот сука! – выругалась Таня, а потом рассмеялась. – А ведь сбылось предсказание. Вот и не верь после этого гадалкам. Она же ясно сказала: «Страшная лошадь будет на твоем пути». Так и есть, смотри: ножки коротенькие, пузатая и репьи в хвосте. У-у-у, пугало, – и показала пони язык.
Таня, и правда, была маленькой девочкой. И поступки, и мысли ее были нелогичны. Сначала думала, что я альфонс. Потом поняла, что меня не интересуют её квартира и машина. Ещё чуть погодя стала таскать по магазинам, пытаясь купить мне то джинсы, то часы, то телевизор. Я отказывался, она обижалась. Говорила:
– Ты просто не хочешь зависеть от женщины, которая намного старше тебя.
И я смеялся. Потому что зависел от неё сильнее чем, от самого себя.
Иногда мы были очень близки, иногда она старалась убежать.
– Я тебе изменила. С одним бывшим.
– Зачем?
– Потому что ты мне не пара. Нам всё равно придётся расстаться. Это глупо. Просто теряем время. Тебе-то что, у тебя его много впереди. А мне надо спешить…
Я не мог даже разозлиться.
– Ну и как? Понравилось?
– Нет.
И мы становились еще ближе.
Как-то она спросила:
– Ты счастлив со мной?
– Очень.
– Тогда это скоро закончится.
– Почему? – удивился я.
– Счастье не может длиться долго. Ну месяц, ну два, ну три. Не больше. Иначе это уже не счастье.


Глава 8. Пока незаконченная

Но это было именно счастье. И длилось оно всего два с половиной месяца. Как и положено настоящему счастью.
– Не могу не поехать. Она моя подруга. И потом, я же всего на пару дней. Отметим ее день рождения и сразу назад.
И улетела в Пермь. Где её уже ждала «Хромая лошадь». Она заманила Таню, а назад не выпустила. Многим разрешила выйти, а ей нет…


По комнате иногда ходит Танина тень, трогает мои вещи и шепчет:
– Знаешь, просто хотелось подойти и погладить… Мне надо спешить… Ты счастлив со мной?..
А я так и остался огромным. Громадным китом, которому тесно в комнате, в городе, в мире. И которому надо плыть. Пусть не сейчас, не сразу, но надо. И, наверное, я поплыву. Все киты куда-то плывут.