Сообщений в теме: 8

[Fertes]

Автор - Полад

 

Сходка

 

Похолодало. С вершин гор в нагретую за день долину поплыл холодный ветер. От резкого порыва ветра Аксайская  Дева, зябко передернув плечами, запахнула на себе лоскуты полупрозрачной ткани и протянула руки к костру.
 
– Холодновато что-то… – синими губами еле слышно прошептала она.
 
– А ты, дочка, разве не привыкла к холоду-то у себя на леднике ? Уж за столько-то лет пора бы уже,– усмехнулся в жиденькую бородку Дед Мамыр.
Справа от Мамыра, вытянув ноги в сторону огня, в растоптанных и порыжелых от времени вибрамах сидел курил, привалившись к брезентовому рюкзаку, Черный Альпинист. Он молчал, смотря на огонь, и курил «Честерфилд», поигрывая в руке альпинистским карабином.
 
– Ну что, дети мои, –начал свою речь как старший из присутствующих Дед Мамыр, – начнем?– и, кряхтя, стянул с себя рваный чекмень, из дыр которого вываливалась вата, и набросил его на плечи Аксайской Деве.
 
– Спасибо, дедушка Мамыр. А как же вы?– влезая в чекмень, спросила Аксайская Дева.
– Не переживай, дочка, я уже давно холода не чувствую.
 
Костер горел, потрескивая сырыми дровами, на небольшой полянке меж огромных валунов, скатившихся когда-то вниз с крутых склонов узкого, дикого и глухого урочища. Чуть в стороне журчал невидимый в темноте ручей, и где то в зарослях бузины затянула свою бесконечную ночную песню сова-сплюшка: «Сплю-сплю». Трое у костра пришли сюда буквально час назад, с легкостью минуя крутые горы, обрывы, пропасти и горные реки, из разных мест на еженедельный шабаш горной нежити. Председательствовал как всегда Дед Мамыр.
 
– Ну, девушка, расскажи, как прошла неделя?
 
– Да как, как? Как обычно, в среду шуганула незадачливого альпинягу, присевшего по большой нужде над ручьем… Сами же потом пить из него будут (никакой экологии!), завыла так, что аж самой страшно стало, а тот так деру дал, что, по-моему,  доделал свое грязное дело в штаны да сверх того, что хотел, – засмеялась своим воспоминаниям Аксайская Дева. – А в пятницу группа шла на Аксай, блин, придурок один все шел, на видеокамеру снимал. Мало того, что под ноги не смотрит вообще, так еще и от связки отстегнулся и в сторону ушел, ну, я его и поучила. Появилась перед ним во всей красе и заманила в маленькую трещину. Чмякнулся, конечно, больно, орал, как ишак, но ничего – в следующий раз умнее будет. Вот вроде и все, дедушка, народ нынче не особо по горам ходит, не то, что тридцать  лет назад. Вот было время!.. – мечтательно закатила Дева глаза. – Как вспомню, толпами народ пер…
 
– И я помню, дочка, – перебил ее Дед Мамыр. – Помню, как за тобой пьяный турист с ледорубом погнался и тюкнул-таки по ноге, ты потом года три хромала… Ты смотри, поосторожнее с ними, с людьми-то: народ нынче лютый пошел, все норовят или поймать, или заснять на фото. Славы хотят! Охо-хонюшки… Да-а-а-а, – протянул Дед Мамыр и подбросил в костер ветку. «Сплю» донеслось совсем рядом.
 
– Спи, родимая, спи, не мешай нам, лети отсюда, – ласково сказал дед в темноту. – Ну а ты чего молчишь?– повернулся он к Черному Альпинисту.
 
–А что я?– глубоко затянувшись и выпуская дым из ноздрей, сказал Черный Альпинист. – Я как всегда, брожу, хожу, уже и сам не знаю зачем, – посетовал он.
– Но вон сигаретки-то у тебя хорошие, дорогие…– хитро поддел его дед.
– Да было дело, у буржуев вытащил, – отмахнулся тот.
– Ну, так расскажи нам, порадуй, – подначивал альпиниста Мамыр.
– Вчера пришел к стоянке Рацека, смотрю, пришли пятеро, упакованные с иголочки, сразу видно, не наши, а среди них одна такая… Эх, дед! Ты старый, тебе не понять… Короче, я и так, и сяк и стучал ночью по стенам, и по крыше ходил, и дверью скрипел, и в окна скребся ногтями – им пофиг, спят. Зашел, короче, к ним, нашел ее место, край спальника отодвигаю, хотел поцеловать ее, а там… Я чуть сам не обделался: на роже ее слизь какая-то зеленая и воняет - фуй! Короче, слинял я оттуда, ну и по дороге вытащил вот блок сигарет из чьего-то рюкзака. Обидно, понимаешь, дед… И вообще, наши еще где-то как-то меня помнят, да и то молодежь про меня уже не страшилки, а анекдоты рассказывает. Эх, дед… Уйду я от вас, скучно мне, – с горечью в голосе завершил свой рассказ Черный Альпинист.
 
– Что ж, детки, в чем-то вы меня порадовали, в чем-то огорчили. Но нам надо здесь быть на своих местах, это наши горы, если ж мы уйдем, кто будет стеречь эти места, оберегать непутевых горовосходителей? Нет, ребятки, мы - духи, то есть, душа этого края, без нас никак, пропадет все к черту, и черти тут будут править бал. И уходить в другие места нам никак нельзя. Думаете там лучше? Не-ет! Да, конечно, то, что сейчас творится вокруг, в мире людей, я не иначе как шабашем назвать не могу, эх, не хорошо это… Ну, да не наше это дело, но вот что я думаю. Не такие они глупые и безмозглые эти люди… Поймут-таки в конце концов, что так жить дальше нельзя… И я верю, наверное, придет время - все изменится...
– Ох, мне кажется, я не доживу до этого времени, – вздохнула Дева.
– Время, время… Когда оно придет наше время? – проворчал Черный Альпинист.
– Все будет, ребятки, все будет, надо только верить и ждать…

[Fertes]

Автор - NewВасюки

 

Тест Драко

 

Не зря говорят, жулики чуют опасность пятой точкой.

С домом было что-то не так. Площадь холла превышала общий метраж строения, словно коттедж чудесным образом увеличился до размеров замка. Джек понял это, не смотря на густую тьму.

«Перепутал объект, — подумал он. — Вот конфуз».

Разумеется, это было невозможно. Джек Проныра изучил жилище по адресу: Форест роуд,16 – и тщательно продумал план ограбления.

Дом принадлежал бизнесмену, продающему сигнализации «Ортес». На окнах и дверях Джек приметил датчики, выполненные в форме когтистых лап. Свое логово хозяин оснастил этой же системой безопасности.

«Фуфло. Сделаю в два счета», — заключил Джек, изучив электронику.

«Лапки» реагировали на вибрацию. Вчерашний день в индустрии охранных систем.

Предвкушая легкую добычу, Проныра взялся составлять распорядок дня дельца. Неделю Джек наблюдал за ним через огромные арочные окна. В шесть утра, кутаясь в купальный халат, хозяин спускался на кухню пить чай с кексами. Закончив завтрак, он ставил чашку в раковину и шел в гардеробную. Через пять минут Джек видел его в строгом черном костюме на улице. Автоматические ворота гаража медленно ползли вверх, за ними нетерпеливо урчал «Крайслер».

Все как по нотам: теперь он включит охранную систему, а когда железные ставни опустятся и на внешнем пульте вспыхнет индикатор, он сядет за руль и умчится в офис. До вечера дом пустой.

Скучный, предсказуемый человек: никто с ним не живет, никто к нему не приходит. Лишь по вторникам и четвергам появляется уборщица. Набрав код, она проникает в сокровищницу. В течение четырех часов женщина чистит ковры, протирает золоченые рамы картин, переставляет антикварные вещицы, хотя Джек готов побиться об заклад, нигде ни пылинки.

Приятный завершающий штрих: крыльцо скрыто от соседей зарослями мирта. Можно спокойно разобраться с сигнализацией и замком. Идеальный дом для ограбления. Вот только внутри он оказался другой, как если бы Проныра нечаянно залез не в тот коттедж.

«Не в тот? — подумал Джек. — Чушь!»

Он убрал пластину, которой блокировал датчик, и притворил дверь. Индикатор на пульте горел ровным светом. Обхитрить систему безопасности оказалось легче, чем он ожидал. Совсем никудышная.

В этот миг где-то в глубине помещения с гулким плеском упала капля. Раздался полный муки шепот:

— Помогите!

Джек вздрогнул. Фонарик выскользнул из рук, упал на пол и разбился.

— Умоляю! Помогите! — скулил неизвестный.

«Беги, Джеки, беги! — в голове вспыхнул голос покойной бабушки Смит. — Плюнь на полотна и статуэтки. Поверни ручку двери и вперед! Через кусты мирта, по тротуару вниз по улице, не оглядываясь. Вряд ли тебя успеют разглядеть, а если и успеют, поверь, Джеки, это меньшее из зол, которое может с тобой произойти».

Джек любил бабушку. Мысленно он всегда советовался с ней перед тем, как провернуть очередное дело. Благодаря интуиции, проявляющей себя в образе ее всезнающего голоса, домушник до сих пор выходил сухим из воды.

Он ощупал стену и мебель. Вот тумба для обуви, вот терминал охранной системы, вот ключница…. Совсем рядом должна быть дверь, но ее нет.

«Э-э-э?» — растерялся Джек.

«Что, э-э-э? — передразнила его миссис Смит. — Не стой, как чурбан. Ищи выход, даже если он чудесным образом переместился. Шевелись, Джеки!»

Проныра остановился, когда прошел метров двести. К гулкому эху капели прибавился звук струящейся воды.

«Эдак можно кружить бесконечно», — подумал он и решил сменить тактику.

Развернувшись на девяносто градусов, он шагнул вперед. Ботинок зацепился за ковер. Джек потерял равновесие и больно ударился обо что-то монументальное.

— Господи, хватит мучить меня! Хватит пытать! — снова закричал неизвестный.

Вспыхнул свет, и Джек зажмурился. Медленно он открыл один глаз, потом другой. Он стоял в огромном помещении, похожем на зал в древнем замке: замшелые каменные стены, широкая лестница, устланная красной дорожкой, камин. Прямо перед ним выбрызнул струю бронзовый питьевой фонтанчик, украшенный фигурками горгулий.

«Вот, что журчало», — понял Джек и потер ушибленное плечо.

Он склонился попить и ощутил терпкий вкус вина. Осталось найти того, кто звал на помощь.

«Может, не надо, Джеки», — хмыкнула бабушка.

«Может, и не надо, — согласился Проныра. — Но двери все равно нет».

Понимая, что впервые переспорил покойную бабушку, Джеки горделиво выпрямился и осмотрелся. Тринадцать питьевых фонтанчиков делили помещение на две части. На одной половине стояли стулья для музыкантов. На них лежали футляры с инструментами. Скалился щербатой пастью клавесин.

На другой — возле камина был сервирован стол. На проеденной мышами скатерти стояли блюда, которые Проныра посовестился бы подавать гостям: баранья голова, бычьи копыта, поросячьи хвостики. Вино, судя по запыленным бутылкам, было такое древнее, что давно превратилось в уксус.

«Кажется, хозяин ждет гостей, — подумал Джек и, кривляясь, произнес: — Маринованные поросячьи хвостики для богатенького прадедушки! Бычьи яйца в томатном соусе для его шлюшки-жены!»

«А голова кому, Джеки?» — скептически спросила бабушка Смит.

В замшелых нишах висели портреты. Под слоем паутины угадывались сомнительные личности. Древние бабки в напудренных париках изгибались в призывных позах. Длинные руки свисали ниже колен.

Мужчины, наоборот, отличались идеальным телосложением. Но абсолютная симметричность фигур, пугала не меньше, чем длина рук у женщин.

И только на центральном полотне был изображен нормальный человек. Джек решил, что это хозяин дома. Кого-то он ему напоминал. Джек подошел ближе, чтобы рассмотреть.

«Что?» — не поверил Проныра; это был он сам.

Его тонкогубый, как шрам, рот, прямой нос, черные густые брови. Вот только в лице Джеки никогда не было такой властности, уверенности и чувства собственного величия. Это был облагороженный Джек Проныра и вместе с тем гораздо более порочный, чем воришка со стажем. Сразу становилось ясно, кому полагается баранья голова и в чью честь дается богохульственный обед.

Джек-с-портрета вдруг подмигнул Джеку-домушнику и оскалил белоснежные клыки, которые начали удлиняться. Испугавшись, Проныра попятился, но быстро овладел чувствами. Джентльмен на портрете принял первоначальное положение, и Джек решил, что ему померещилось.

Итак, зала была пустая. Никого, кроме Джека, здесь не было. Значит, никто не просил о помощи. Пора сматываться, если он не хочет попасть на странное торжество нелюдей. В том, что здесь живут не-люди, Джек не сомневался.

В противоположной стороне за аркадой Проныра заметил большую двустворчатую дверь. Он бросился к ней.

— Все, все тебе отдам, что есть у меня! Только не оставляй меня здесь! Умоляю! Они сожрут меня живьем! — снова запричитал голос.

Джек остановился и завертел головой в поисках несчастного.

— Вас не видно, — произнес он.

— Я здесь, в фонтане, — отозвался голос.

— Нас много-о-о-о! — взметнулся к сводчатым потолкам многоголосый стон.

Джек заглянул в чашу ближайшего фонтана. Из раскрытой пасти горгульи струилось вино. Оно сбегало по хрустальным рюмочкам, устремляясь к решетчатым стокам. Проныра пожал плечами и хотел уйти, но заметил под бронзовой лапой чудовища человечка размером с мизинец. Грудь и живот были покрыты рваными ранами, а еще он подвергался пытке. На подбородке горгульи собиралось вино. Капля за каплей оно падало человеку на голову — в одно и то же место.

— Вы живой? — спросил Проныра, чувствуя изумление.

Человек скосил глаза и, взглянув на Джека, ответил:

— Пока еще да.

— Я имею ввиду: вы — настоящий человек?

— Как и вы. Они владеют способом искривления пространства. Возле стока реальность сжата, потому я кажусь таким маленьким. Присмотритесь.

Вокруг человечка воздух дрожал, как в пустыне.

— Суньте руку в марево, и она станет маленькой, — сказал пленник.

«Не суй, Джеки! — вдруг очнулась бабушка Смит. — Чему я тебя учила? Никогда ничего не совать куда попало!»

«Я что, дурак?» — отмахнулся Проныра.

Очередная капля упала пленнику на темечко, и по залу прокатился дикий вой.

— Прекратите, прекратите меня мучить! Убейте меня! Пожалуйста.

Джеки подождал, пока пленник успокоится, и спросил:

— Где выход?

— Я скажу, как выбраться. Только возьми ее с собой. Со мной все кончено, мой ум мутится. Но ей повезло, она потеряла сознание, как только они притащил и ее сюда.

— Э-э-э? — не понял Джек.

— В том фонтане, — ответил человек.

Он собирался еще что-то сказать, но бронзовая горгулья ожила. Она изогнула шею, пристально рассматривая человека, который лежал под лапой. Глаза вспыхнули красным огнем. Пальцы пришли в движение, сминая добычу. Несчастный вскрикнул и обмяк.

Чувствуя невыразимую печаль, Джек снял шляпу.

В соседнем источнике бронзовый демон сторожил обнаженную девушку. Она лежала на чешуйчатом хвосте. Глаза ее были закрыты, на красивом юном лице сохранялось безмятежное выражение. Пространство вокруг хвоста колебалось.

«Джеки…» — предупредила его бабушка.

«Это не куда попало! — возразил домушник. — Бабушка, я не буду рисковать. Если не получится, просто пойду к дверям за аркадой и открою их».

Он снял ботинок. Держа за пятку, поместил его в марево и носком стал выталкивать девушку за пределы сжатого пространства. Часть ботинка, которая попала в измененную область, уменьшилась в размерах. Джек почувствовал, как его тащит. Испугавшись, он выпустил башмак, но пленница уже пересекла границу. Мгновенно увеличившись до нормальных размеров, она выпала на мраморный пол. Демон ожил и запоздало чиркнул лапой по воздуху. Промахнувшись, он недовольно зашипел и снова превратился в изваяние.

Девушка и открыла глаза и еле слышно произнесла:

— Где я?

Увидев Джека, склонившегося над ней, она оттолкнула его и закрылась длинными золотыми волосами, словно покрывалом.

— Ах, оставьте меня! Думаете, если граф, то вам все позволено?

— Я не граф, — опешил Проныра.

— Совсем заврались, Мстислав Сетро! Никто не знает, какими гадостями вы занимаетесь в замке. Только нас всех будут искать. А когда найдут, то вобьют вам кол в сердце, набьют брюхо чесноком, сожгут труп и развеют пепел по ветру.

— Мисс, я все понял, — произнес Проныра. — Вы спутали меня с владельцем этого гнусного коттеджа. Я и сам опешил, когда увидел портрет. Но вы присмотритесь, пожалуйста. Хоть я на него похож, но не совсем похож.

Проныра повернулся в профиль, потом снова посмотрел на девушку.

— Я не такой красавчик, — сказал Джек.

— Это точно, — разочарованно вздохнула девушка. — У вас еще и родинки нет на левой щеке. Да-да! И нос немного другой. Но это же хорошо! Как вас звать?

— Джек.

— А меня Лиза. Джек, нам нужно отсюда выбираться. Хозяин замка — упырь. Сегодня он празднует день перерождения. Прибудут гости. Многих девушек и юношей ждет смерть. Сначала их подвергнут пыткам, а в полночь прольется человеческая кровь.

— Я и сам хотел убраться. Одна проблема: дверь, через которую я вошел, исчезла. Есть другая, но что за ней, неизвестно, — Джек помог подняться девушке и одолжил ей пиджак.

— Спасибо. Мы должны спасти остальных, — сказала Лиза.

— Попробуйте, — хмыкнул Джек.

Демоны, горгульи, драконы в фонтанах вдруг ожили. Оскалили зубы, ощетинили загривки.

— Их нельзя оставлять!

— Короче, я пошел. И вам советую, — Джек надел ботинок и устремился к тяжелым дубовым створкам, темневшим за колоннадой.

— Трус! А вот граф совсем не такой! Он тебя одной левой!

«Говорила, не спасай ее, стерву такую, — подала голос бабушка Смит. — Не слушай ее, Джеки. Беги к двери, куда-нибудь она выведет».

Проныра схватился за ручку и повернул ее. Створка скрипнула, открываясь. Джек увидел сумрачные поля и небо, затянутое свинцовыми тучами. Дождь немилосердно хлестал деревеньку, цепочкой огней обозначившуюся на горизонте. Дверь вела куда угодно, но только не в родной город Проныры.

Джек оглянулся, решая, что лучше, остаться в замке или бежать. В этот миг небо осветила молния, и где-то вдали завыла собака. Когда Джек повернулся, на пороге стояли три старушенции, разодетые, словно на бал, и два джентльмена. Ведьмы скребли пол длинными руками. Оскалив клыки, самая старая из них, сказала:

— Добрый вечер, граф. Вы нас встречаете? Как это мило! Однако от вас пахнет человечиной. Мне даже хочется вас укусить. Джек произнес нечто маловразумительное и налег на дверь, чтобы закрыть ее.

— Что с вами, граф? Кровь еще кружит вам голову? Иначе вы бы так не поступили с лучшими друзьями.

Гости со своей стороны тоже налегли на дверь, и Джек отступил, не выдержав напора.

Упыри обступили Джека. Их ноздри трепетали, улавливая человеческий запах, неестественно-белые резцы удлинялись.

«Джеки! Джеки! — завопила бабушка Смит. — Приструни этих засранцев, пока они тебя не загрызли!»

Проныра кашлянул.

— Дамы и господа! — произнес он полным достоинства голосом. — Я очень рад, что вы пришли поздравить меня с днем перерождения. Весь день я провел среди людей, отлавливая жертвы для ужина. Теперь от меня несет человечиной. Запах сбивает вас с толку. Займите пока лучшие места, а я переоденусь.

Проныра дрожащей рукой показал на сервированный стол. Вампиры, отвлекшись, несколько успокоились.

— Разве вы не рассадите всех по чину, как в прошлом году? — поинтересовалась главная ведьма.

— Да! Но вам, как самым лучшим моим друзьям, я разрешаю немного пошалить. Поменять некоторые карточки местами.

«Молодец, Джеки. Не давай им опомниться. Когда-то в школе ты играл охотника в пьесе про Красную шапочку», — подбодрила его бабушка Смит.

— Ох, дорогой граф, вы это чудно придумали, — вторая упыриха послала Джеку воздушный поцелуй.

Оставив Проныру, вампиры заковыляли к столу. Джек, не отводя с них глаз, попятился к двери.

— Какое чудное вино! — восхитилась одна из ведьм.

— Авторитетно заявляю, оно с "Титаника", — произнес мужчина-вампир. — Видите эти клейма на сургучных пробках?

Джек Проныра почти добрался до выхода, но Лиза, прятавшаяся до этого за клавесином, вдруг выскочила.

— Кровопийцы! — пискнула она при виде чудовищ и, сорвав с шеи серебряный крест, выставила вперед.

— Что за милочка? — возмутились ведьмы и отшвырнули ее, сотворив заклинание.

Пролетев по воздуху, девушка упала к ногам Проныры. Джек решил, что все пропало. Выругавшись про себя самыми грязными словами, которые знал, он поднял ее за волосы и произнес как можно небрежнее:

— Ах, это! Это главное блюдо праздничного ужина.

Вампиры плотоядно облизнулись.

— Предатель! Ничтожество! — завопила Лиза и попыталась пнуть Проныру в колено.

— Люблю строптивых, — хмыкнул лжеграф и обменялся сальными взглядами с мужчинами-упырями.

С девушкой подмышкой лжеграф направился к двери, но самая старая ведьма остановила его.

— Мстислав, ваша комната наверху. Вы, кажется, хотели переодеться во фрак.

— Да, да, — сказал Проныра и обреченно ступил на лестницу.

Все гости были в сборе, когда Проныра вышел из комнаты. Тысяча свечей освещала зал. Слуги носили с кухни блюда. В фонтанчиках струились самые лучшие вина. Играл оркестр.

Джек оперся о балюстраду и наблюдал за слаженной работой карнавала. В этот миг домушника нельзя было отличить от хозяина. Фрак излучал ауру Мстислава Сетро, забивая человеческий дух Проныры. В осанке вора появилась горделивость, во взгляде – властность. Джек почувствовал себя «большим боссом», которым всю жизнь хотел стать. Лиза тоже ощущала хищную карму Джека. Она покорно стояла рядом и держала его под руку.

— Мстислав... Мстислав... — прокатилось по толпе гостей.

Вампиры, подобострастно глядя на зачинателя рода, зааплодировали.

— Виват хозяину! Виват!

Проныра закрыл глаза и ощутил, что толпа чудовищ полностью подвластна ему. Это было приятно.

«Джеки, не увлекайся. Беги!» — забеспокоилась бабушка Смит.

«Сейчас, сейчас», — словно зачарованный, произнес Джек.

На самом деле, он думал: зачем сейчас? Ведь можно еще чуть-чуть насладиться небывалой властью. Он поднял руку и сказал:

— Народ! Мой великий, древний, мудрый народ! Сегодня мы празднуем не только день перерождения Мстислава Сетро, мы празднуем начало венгерской ветки фамильного древа Драко.

Толпа вампиров ликующе взвыла и разразилась аплодисментами.

Джек говорил, говорил и говорил, качаясь на волнах любви и обожания. Внутренним взором он видел армии вампиров, победоносно шествующих по свету. Нет, нет, они не будут больше враждовать с людьми. Он приведет Драко к сотрудничеству с хомо сапиенсами.

— И наступит эра милосердия, — мощный голос Джека пронесся над толпой вампиров. — Возлюбим мы братьев наших человеков. Поставим свинью во главу стола и будем пить кровь ее.

Мудрые мысли сами собой оформлялись во фразы. Паства внимала.

В тот самый момент, когда он слился в единый поток с этими существами, входная дверь открылась, и под раскаты грома в замок вошел настоящий Мстислав Сетро.

Одет он был грязно, выглядел истощенным и тащил за волосы молодую девушку. По мере того, как он продвигался к центру зала, стихала ликующая волна. Вампиры в растерянности замолкали и расступались, пропуская хозяина.

У подножия лестницы Сетро бросил девушку и произнес:

— Что здесь происходит?

Он поднялся по ступенькам на балкон и, остановившись напротив Джека, повторил:

— Что происходит в моем доме?

— Их двое! — ахнул кто-то в толпе.

Джек почувствовал, как сердце ухнуло в пятки. Стараясь не выдать себя, он указал на графа и произнес:

— Самозванец! Взять его!

— Самозванец! Самозванец! — подтвердили ведьмы и упыри-мужчины.

— Я? — осклабился настоящий Мстислав, клыки показались из-под окровавленных губ.

— А проверить их, двоих, — сказал кто-то в толпе. — Тест Драко.

По толпе прокатился шепот. Тотчас же слуги принесли два граненых стакана, наполненные до краев человеческой кровью.

— Пейте, — ухмыльнулась самая старая ведьма.

Оба графа взяли стаканы и поднесли к губам.

«Джеки, миленький, представь, что это томатный сок», — запричитала покойная бабушка Смит.

Проныра закрыл глаза и опрокинул в себя стакан. Теплая, солоноватая жидкость побежала по пищеводу.

«Кажется, получилось», — радостно подумал он, когда в желудке успокоилось.

Расслабившись, он открыл глаза. Победно ухмыльнувшись, Проныра окинул взглядом паству. Перерождение состоялось. Пора старому Мстиславу Сетро на свалку.

В животе что-то шевельнулось.

«О, нет! — Проныра попытался подавить спазм. — Это конец!»

В ту же минуту он почувствовал странный вкус в горле, и проглоченное фонтаном устремилось назад. Часы пробили полночь. Настоящий граф Сетро рассмеялся дьявольским смехом. Упыри навалились на Джека Проныру и погребли его под своими телами.

 

***

Ровно в семь часов вечера к дому по адресу Форест роуд, 16 подъехал «Крайслер». Дверь автомобиля открылась, из него вышел человек в черном костюме. Он поднялся на крыльцо и на пульте охранной системы «Ортес» набрал код. Индикатор мигнул, сообщая об отключении. Железные ставни поползли вверх. Через открывшиеся окна можно было рассмотреть, как истончается интерьер замка.

Сначала исчезает лестница вместе с застывшими на ней фигурами упырей, потом — камин и фонтаны. Тело несчастного Джека Смита пропадает последним.

В течение двадцати секунд пространство сжимается и заменяется другим — хорошо обставленными комнатами типового пригородного коттеджа. После этого замки на дверях открываются.

Человек в черном костюме думает о том, почему сигнализации «Ортес» продаются так плохо. Дело в названии? Или в странном виде датчиков? Имя должно им соответствовать, тогда дела пойдут на лад. Например, «Упырь». И слоган: «До последней капли».

Неплохая идея. Человек в черном костюме открывает дверь и входит в дом. Он обдумает мысль за вечерним чаем.

[Fertes]

Автор - Лестада

 

В поисках Итадзуры

 

 

Снежная завеса застилала глаза. Мне чудились то диковинные замки, выраставшие из ниоткуда, то исполинские снеговики, распадавшиеся на мириады белых точек на фоне стремительно темнеющего неба так же быстро, как и возникавшие из них. Снег был всюду: он лез в глаза, нос, уши, пытался просочиться сквозь плотно сомкнутые губы. Да уж, похоже, Сусаноо (1) разыгрался не на шутку.

 

Хлёсткий ветер царапал щёки и забирался под тонкое кимоно. То самое из зелёного шёлка, любезно подаренное мне когда-то Итадзурой-куном. Проклятым Итадзурой, чтоб его! Год назад мне удалось выбраться из лап ногицунэ – лиса-оборотня. Две недели тот удерживал меня в плену. Две сумасшедшие недели, во время которых я чуть было не потерял счёт времени и свой разум. Но я смог выкрасть лисий жемчуг – жемчужину, что висела у него на шее, в которой, по преданиям, хранится душа ногицунэ. Ха, как глуп я был, когда решил, что лис, проживший не одну сотню лет и успевший обзавестись пятью хвостами, позволит человеку обхитрить себя. Но он позволил. Лишь для того, чтобы развеять свою скуку и посмотреть, что я буду делать с таким сокровищем, как душа древнего сверхъестественного существа. И что же я сделал? Пожелал отправиться домой. Чем, конечно, разочаровал Итадзуру. Он выполнил желание, вот только я опять всё испортил, ибо молчание – не самое моё сильное качество.

 

Я разболтал всем про Итадзуру (пусть и сделал это в виде якобы литературного рассказа), и теперь вынужден болтаться где-то в Японии, рискуя в любую минуту превратиться в ледяное изваяние. Спасти меня может только Итадзура. Я должен найти путь к его жилищу. Но ни один живой человек не может мне помочь. Я погибну в тот же миг, как только произнесу имя коварного ногицунэ. Таково условие.

 

Проблема ещё в том, что я понятия не имею, куда идти. Ни телефона с GPS-навигатором, ни карты, ни гостеприимных сельчан, ничего. Только нескончаемая бутылка сакэ (Камэоса-сан не давал мне замёрзнуть, но упорно хранил молчание) и шматок вяленой свинины (за неделю скитаний от него остался лишь крохотный кусок, буквально на один зуб) – всё, что дал мне с собой Итадзура, перед тем как выбросить в… не знаю где, обрядив в традиционную японскую мужскую одежду. Хорошо хоть сжалился в последний миг, и вместо деревянных сандалей-гэта на ногах у меня красовались добротные кожаные сапоги. Хотя сжалился ли? Быть может, просто решил продлить мои страдания. Сидит сейчас где-нибудь, катает наливное яблочко по тарелочке и потешается над скитаниями болтливого Киру-чана.

 

Мысли не радостные, но от зубодробительного холода на время отвлекли. Я уже не чувствовал ни рук, ни ног. Мной завладело странное спокойствие. Я просто шёл вперёд, по колено проваливался в снег, выбирался и снова шёл, понимая, что если остановлюсь, то точно умру.

 

Вот и чьи-то кровавые следы. Алая лента шлейфом тянулась по снегу, то петляя и пропадая, то вновь появляясь. Волки? На кого-то напали волки, и этот кто-то пытался спастись? Но как? Насколько знаю, этих хищников в Японии нет давно. Последние вымерли в конце девятнадцатого века. Ну, или вполне вероятно, что несчастного путника задрал медведь. И это мне очень не нравится. Потому что следующим могу оказаться я, и никакой Итадзура не спасёт. Не успеет просто, тварь такая.

 

Вопреки здравому смыслу я доверился чужой линии жизни и теперь шёл по ней, представляя в конце пути то обглоданное тело, то огромный клубок из кровеносных нитей. Видимо, сказывалось воспитание на русских народных сказках – они въелись в мозг более прочно, засев на подсознательном уровне, и теперь перекликались с японским фольклором, прелести которого мне приходится испытать на собственной шкуре.

 

На очередном склоне линия оборвалась вконец. Замело снегом, наверное. Но внизу, у подножия горы я вдруг увидел небольшой домик, утонувший в снегу едва ли не по самую крышу, из трубы которой поднимался тонкой струйкой дым. Я моргнул несколько раз, пытаясь либо прогнать наваждение, либо осознать, что мне, наконец-то повезло. Впервые за неделю я буду спать не в пещерах, наскоро возведённых из снега, не под открытым небом у костра, а в настоящем доме.

 

А там как будто только меня и ждали. В окнах зажёгся свет – но не яркий, почти белый, электрический, а с красноватым отсветом, как бывает при свечах. И вдруг позади меня раздался волчий вой. «Не может быть», - ошеломлённо прошептал я и обернулся: сквозь снежную завесу оранжевыми точками светились десятки, а то и сотни глаз. С каждым вымораживающим душу и тело воем, они становились всё ближе и ближе. Новый порыв ветра ударил в спину с такой силой, что я не удержался на ногах и покатился по склону, обдирая руки.

 

Вот и дом. Порог завален снегом. Похоже, хозяева давно не выходили. Пережидали стужу в тепле. Я оглянулся и чуть не закричал: серая туча клубящихся волчьих тел скатывалась по склону. Они последовали за мной! Онемевшими от холода пальцами я бросился откапывать вход и, что есть силы, звать на помощь. Позади волки уже отряхивались и готовились к прыжку, когда дверь, наконец, открылась, и я буквально влетел внутрь, моля всех богов – славянских, японских и даже греческих, чтобы хозяева успели крепко запереть засов.

 

---------

(1) Сусаноо - бог ветра в японской мифологии. Повелевает снегом, градом, стихиями вообще.

 

Тепло. В доме было тепло и безопасно – вот первое, что я почувствовал, когда страх за собственную жизнь, наконец, сдал позиции. Удивительная женщина в белом кимоно, расшитом красными нитями, - стала первым, что я увидел в этом доме. Лицо без возраста – с равной уверенностью его обладательнице можно было дать как восемнадцать лет, так и тридцать. Слишком чистая, как первый снег красота, слишком знающие глаза, без тени наивности, присущей юности. Кожа белее алебастра, алые губы приоткрылись – ей любопытно, кто я и что я. Веки чуть тронуты красной кистью, отчего чёрные глаза под тонкими бровями приобретали ещё большую выразительность. Гладкие волосы спускаются чуть ли не до самого пола, такие блестящие, что хочется дотронуться до них, проверить – не парик ли? Так ли они шёлковы на ощупь, как кажутся? Монохромная, хрупкая красота с брызгами алого.

Склонившись над мной, женщина заботливо вглядывалась в моё лицо, словно могла на нём прочитать ответы на все вопросы, которые её волновали. На миг мне даже стало неловко.

- Кто ты? Почему Оками преследовали тебя? – спросила она, распрямившись и отойдя к полкам у стены над очагом, где тут же принялась перебирать какие-то пучки с травами.

- Оками? – я прошёл к очагу и протянул к нему руки, чтобы согреться, - вы же про волков сейчас говорите? Или про кого-то ещё (2)?

Она вновь окинула меня долгим, внимательным взглядом, после чего кивнула и принялась растирать травы в деревянной ступке. В маленьком доме среди скромного убранства она казалась нереальной. Погаси огонь в очаге, и света будет хватать от одной этой женщины. Пара циновок, с наброшенным на них сеном и низкий стол с нехитрой кухонной утварью – всё это тонуло во тьме, тянувшей свои когтистые лапы из углов. Пестик мерно постукивал о края ступки, пламя чавкало и потрескивало, пожирая дрова, а по невысоким стенам ходили тени. То вытягиваясь, то опадая, то сворачиваясь кольцами, то разбегаясь в стороны.
Мне снова начало казаться, что я схожу с ума. Как тогда, в жилище Итадзуры-куна. Только в этот раз ногицунэ рядом не было. И никто не мог приструнить разбушевавшуюся нечисть, если она вдруг решила бы поразвлечься за мой счёт. Вместе со страхом вернулись и другие чувства: я, наконец, заметил, что моё кимоно хоть и подсыхало, но было разорвано в нескольких местах, а руки ободраны едва ли не до локтей. Снег, забившийся в сапоги, давно превратился в воду, и теперь ноги болели от нестерпимого холода.

- Пей, - женщина поставила передо мной плошку с какой-то мутной жидкостью в ней. – Пей, - она пристально посмотрела в глаза, и я подчинился, не успев ничего возразить. Она же отошла к самому тёмному углу и завозилась там, переругиваясь с кем-то в полголоса. Так продолжалось довольно долго. Мои жалкие лохмотья даже полностью просохли, когда женщина вернулась с ворохом тёплой одежды. Современного покроя, что удивительно. Чёрное полупальто, такого же цвета джинсы, свитер с высоким воротом, кожаные перчатки, вязаная шапка и новые сапоги. Некстати вспомнилась Герда из «Снежной Королевы», прочитанной в далёком детстве.


- А олень будет? – нервно хихикнув, спросил я. Хозяйка недоумённо выгнула бровь. – Ладно, я даже не знаю, кто вы и читали ли творение грустного сказочника… Забудьте. Так кто вы?

- Одевайся и уходи, - вместо ответа сказала она и взмахнула белоснежным рукавом в сторону двери.

- Но там же волки! – запротестовал я, тем не менее начав переодеваться. Ну, не отказываться же от такого полезного и, главное, своевременного подношения?

- Оками тебя не тронут. Я попросила их пропустить тебя.

- То есть, как это попросила? Когда? Каким образом? Так ты тоже из этих? Из ёкаев? (3) – вопросы сыпались один за другим, на что женщина лишь досадливо поморщилась, но быстро вернула прежнюю безэмоциональность.

- Я отвечу на твой вопрос, если ты ответишь на мой. Как самочувствие? – без перехода поинтересовалась она и, мне показалось или нет, но она улыбнулась, спрятав эту эмоцию в рукаве своего кимоно.

- Хорошо, - и я не врал. Приятное тепло разливалось по жилам, наполняя их силом. Чтобы ни было намешано в том мутном, противном на вкус отваре, но оно действовало.

- Прекрасно. Теперь я готова слушать. Кого ты ищешь? К кому идёшь?

- Но… я не имею права рассказывать. Если я сделаю это, то Ита… он убьёт меня!

- Тебе есть, ради чего жить? – она подошла ближе и пытливо вгляделась в меня. Я уже был одет, но почему-то от близости этой женщины холод вновь начал подбираться к моему сердцу.

- Да, - моргнул я в попытке снять наваждение, - то есть, я думаю, что да. Не знаю. Но я хочу жить.

- Одного желания мало, - ещё шаг, крохотный шажок маленьких ног, и я с ужасом увидел, как мои ноги по колено покрылись инеем.

- Что это? – прохрипел я севшим голосом, на что женщина взмахнула рукавами, и потолочные балки в тот же миг украсились бахромой из сосулек. Алебастровое лицо совсем рядом, алые губы растянулись в игривой улыбке. Алые… как те пятна на снегу. Как россыпь узоров на её кимоно. Как кровь, что сверкала замороженными рубинами в поясе-оби, обхватывающем тонкую талию.

- Отвечай, пока я не заморозила твоё сердце, - вьюгой прошептала красавица, и ледяная сеть сковала меня уже по пояс.

- Итадзура, - просипел я, - я ищу Итадзуру. Грёбанного лиса, ногицунэ мать его, пятихвостого.
И как только я сказал это, холод тут же отступил. С потолка всё так же свешивалась многолетняя паутина, в очаге весело потрескивал огонь, подмигивая мне то одним глазом, то другим, то всеми сразу, а Юки-онна мирно стояла у полок с травами и толкла что-то в ступке.


- Юки-онна, - выдохнув, я сполз по стене и сел на циновку. Я встретил одного из самых опасных ёкаев Японии, Снежную Королеву Страны Восходящего солнца и по какому-то странному стечению обстоятельств всё ещё был жив. Меня не постигла ни кара Итадзуры, ни смерть от ледяного дыхания Юки-онны (4). Было над чем поразмыслить, чему удивиться, за что свечку поставить или табличку в храме заказать.

- Как звучало его условие? – не оборачиваясь, спросила Юки-онна.

- Не рассказывать никому из людей про то, что я ищу и кого ищу.

- Всё верно. Но ведь я и не человек. Теперь понятно, почему оками преследовали тебя. Они не в ладах с ногицунэ. Эти лисы порядком крови попортили не только людям, но и ёкаям, и прочим сверхъестественным существам. Я подскажу тебе, как найти Итадзуру, но ты должен сделать кое-что для меня.

Я кивнул, выражая полную готовность, хотя Юки-онна всё также стояла спиной ко мне.
- Достань ключ от моей темницы, - она резко обернулась, и её чёрные глаза ожгли холодом, - проклятый лис заточил меня в этой долине, и теперь я не могу добраться ни до одного селения. Ты должен освободить меня, ведь здесь так одиноко. Только редкие путники, заблудившиеся туристы иной раз перепадают…

- Но если я освобожу тебя… Ты опять начнёшь вредить людям?

- Нет-нет-нет, - яростно замотала она головой, глаза увлажнились слезами, а губы весьма кстати предательски задрожали, - я хочу создать семью, понимаешь? Я буду хорошей! Я больше не буду никого замораживать! Правда-правда! Только достань мне этот ключ! А не достанешь, - и вновь разительная перемена. Колючий взгляд, от которого тело тут же покрылось мурашками.

- Я сделаю всё, что в моих силах, - пролепетал я. Юки-онна ободряюще улыбнулась и хлопнула в ладоши. И в следующий миг я очутился в самой сердцевине снежной бури, которая несла меня невесть куда. К Итадзуре, я так полагаю. Но уж лучше бы в аэропорт, с билетами в кармане сразу.
----------------------------------------------
(2) Оками - старояпонское слово для обозначения японского волка, который в настоящее время считается вымершим видом. Является ёкаем и посланником богов-ками, популярным персонажем японского фольклора. Оками понимает человеческую речь и умеет заглядывать в людские сердца. Оками выступает защитником лесов и гор, помощником нуждающихся людей, он загодя предупреждает жителей селений о грядущих природных катастрофах, хранит поля от вытаптывания кабанами и оленями, служит защитником путников в горных лесах. В одной истории он вывел из чащи слепого флейтиста.
(3) Ёкай – общее обозначение японских мифологических существ, демонов, призраков.
(4) Юки-онна – ёкай. Способна заморозить дыханием. Является в образе красивой женщины в белом кимоно. Оставляет на снегу кровавые следы. Нередко выступает в роли вампира, суккуба. Но если влюбится в жертву, то может и пощадить. Главное, не рассказывать никому о её природе, иначе конец.
 

[Fertes]

Автор - Ю.Ф

Подарок Арашана

 

Вытащить человека из секты так же сложно, как спорить с Богом. Доказать суеверному человеку, что чёрная кошка на дороге не причина неудач, – не менее трудно. Поэтому у меня, как и у каждого практикующего психолога, есть области, касаться которых не могу или не хочу. Я не работаю с людьми, переступившими черту пограничного состояния (1), ибо простого консультирования в их случае недостаточно; точно так же избегаю случаи, связанные с религией и мистикой. Спорить с коллективным бессознательным бесполезно.

Но если человек не может «бороться» с Богом и барабашками, то вполне реально изменить отношение к самой ситуации. О таком случае я хочу рассказать.

 

С Джамилей мы познакомились года три назад на каком-то педагогическом семинаре. Возможно, природная эмпатическая сущность толкала меня к людям, ищущим моральной помощи, поэтому я заметил заплаканный взгляд Джамили и некоторую вялость, нежелание участвовать в общем процессе. Честно сказать, мне и самому было скучно: во время бесконечных выступлений я изрисовал весь свой блокнот. Нам было по пути возвращаться, дорога состоялась длинная, так как семинар проходил далеко за городом, и времени хватило поговорить обо всём, что возможно между мало знакомыми людьми.

 

Состояние глубокой печали и самопогружённости моей знакомой имело грустный повод. Месяц назад погибла десятилетняя Бемка, дочь друзей, – машина сбила на безлюдном перекрестке, девочка «путешествовала» по району с подружкой. А в этот день Джамиля, которая договорилась позаниматься с Бемкой репетиторством и уже хотела назначить первое занятие, отменила встречу только потому, что не было настроения, решила перенести на следующую неделю. Дальнейшее рассмотрение несчастного случая доказало полное случайное стечение обстоятельств – водитель не справился с управлением и вообще по ошибке свернул не в тот проулок. Но Джамилю ничто не могло утешить, она винила в смерти Бемки себя:

– Ведь я же хотела, хотела им позвонить и … чтобы Бемка пришла… после обеда… Я виновата, только я… – давясь слезами и не обращая внимания на пассажиров, делилась печалью Джамиля.

 

Я говорил обычные слова утешения то про судьбу, то предполагая случайность, но переубедить молодую женщину не смог бы никто. Джамиля была два года замужем, детей не было, не получалось, грешила на ранее бесконтрольное употребление гормональных. А детишек она любила безумно.

Сегодня мы снова встретились в парке, случайно. Я выгуливал шестилетнего племянника, Джамиля с прехорошенькой трёхмесячной малышкой по аллее мимо направляясь домой из гостей. Пять минут: «Как дела?» – «Нормально. Работаете там же?» – и всё закончились решением посидеть в парковом кафе. Племянник отказался от мороженого ради замка-батута у кафе, взял деньги и убежал, девочка сладко спала в коляске,  – теперь мы могли секретничать о чём угодно, не отвлекаясь.

 

– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, иначе я сойду с ума от мыслей, –  пожаловалась Джамиля. – Вас мне Аллах послал, наверное, по-другому никак не могу объяснить нашу встречу…

 

– А если простой случайный алгоритм? – спросил я, сдержанно улыбаясь.

 

Джамиля поправила одеяльце на малышке:

– Не знаю, не знаю… Помните, я рассказывала про девочку, которая погибла из-за… в общем… я считала, что из-за меня.

Я кивнул, мне, честно говоря, не хотелось заново выслушивать про чувство вины: очень это неприятно невольно становиться бесполезным свидетелем вальса чужих тараканов. Но участие выказал, поинтересовавшись:

– Себя простили?

 

Лицо женщины дрогнуло, будто исказилось гримасой:

– Боль притупилась, бисмилля (2). Но…

 

В тот год переплелось многое: думки о собственных детях, которые никак не хотели «приходить» к апа-аташке(3), и смерти чужих, к которым, вроде бы как, Джамиля имела отношение. Муж, как советовали знакомые, и барана в жертву приносил, в мечети был несколько раз – и всё это не смотря на то, что был агностиком, воспитанным родителями-атеистами. Может, веры мало показалось там, наверху? Зато Джамиля верила во все: и в гороскопы, и в Албарсты, и в Аллаха, и даже реинкарнацию. Удивительно, но все эти суеверия и мистика синергично уживались в женской личности, не смешиваясь и не доводя хозяйку до раболепной религиозности и суеверности. «Всему своё место и время», – считала Джамиля и… отказывалась ходить с подругами к гадалкам и целителям, не потому что стыдно перед мужем было, скорее, распределяя в своей собственной фрактальной вселенной место каждой вещи – и материальной, и духовной.

 

Прошлым летом, совершенно неожиданно, позвонила подруга и предложила путёвку, по которой, так случилось, сама поехать не сможет. Путёвка была оплачена за двоих, Джамиля предложила мужу, имевшему четыре свободных дня, и он согласился. Видел, что жена мается, да жара в городе скоро поднимется до ненавистных тридцати пяти. Спонтанные поездки – так даже лучше, решила Джамиля, собирая вещи в рюкзак, ибо тур ожидался спортивным. С хождением по горам и ночёвкой в палатках. День – добраться до Каракола, там переночевать, а потом – в Алтын-Арашан, пешком тридцать пять километров до Ала-Кёля, небольшого горного озера, недалеко от границы с Казахстаном. Два дня  на туда, обратно – и снова в город.

 

Арашан – в переводе с киргизского – «священный источник», «дух воды». Алтын – «золотой». Всё вместе – прекрасное ущелье с горячими источниками, любимым местом для туристов. На севере Киргизии полно таких источников, несколько аккурат по кромке Иссы-Куля расположились, на радость отдыхающим. Еще в предгорьях, Иссык-Ата – радоновый рай с целым поселением, деревянными домиками и бассейном. Алтын-Арашан же более дикий: слишком высоко находится и дороги почти нет, не всякая машина туда поднимется. Тряский «Газ-66» или уазик разве что в силах преодолеть каменистый путь до конца. Зато ущелье, встречающее решительных и не  ищущих лёгких путей, встречает свежим целебным воздухом, волшебным видом и приятностями в виде рукотворных «ракушек», бесплатных джакузи.

 

Джамиля бережно относилась к природе. После посиделок в горах, собирала все фантики, и не только после себя. «Духи гор могут разгневаться», – думала суеверная Джамиля с почтением. В воду не плевала и не «ходила» по той же причине. Хотя вслух никогда бы не призналась в истинной причине своих чистоплотных мотивов – боялась, что посчитают сумасшедшей, – и не подозревая, что воплощает собой древнего человека, веровавшего в живую Мать-природу.

 

– Есть такая байка… – повествовал тур-лидер, сопровождавший к источникам Джамилю, её мужа и троих горожан, – будто бы Аллах однажды начал распределять земли между народами. Раздал всем, а тут и киргизы подошли, долго собирались. «А нам?» – спрашивают киргизы. Аллах подумал, почесал бороду и говорит: «А забирайте себе мою дачу!»

 

Туристы посмеялись шутке, улыбнулась и Джамиля, чувствуя себя как никогда свободной и счастливой. Горы имеют особую энергетику: они видели сотворение мира, невозмутимые стражи времени, отдыхающего вблизи небес. Их спрятанные в глубине капиляры, состоящие из руды, расщелин с пробивающимися каплями воды, живут своей медленной жизнью, впитывая энергию земли и тех, кто желает отдать её. Нет места в горах печали, есть только понимание бесконечности. Так думала Джамиля, ощущая на спине промокшую от пота ткань и плетясь позади. С непривычки наливались свинцом ноги. «Горы магнитят», – пошутила с мужем, который, подхватив мысль, начал рассказывать о тектонических разломах, создававших особую энергию местности. «Здесь духи выходят на поверхность», – продолжала свою философию Джамиля.

 

Добравшись до радоновых источников, сделали привал, искупались. Разомлевших путешественников тур-лидер торопил: нужно было успеть до озера Ала-Кёль («Пестрое озеро») и вернуться назад. В горах полно диких животных, поэтому на ночлег безопаснее расположиться здесь.

Ала-Кёль встретил очередных гостей равнодушно, привычно поблескивая в лучах клонящегося к западу солнца. На вершинах гор белели хладнокровные ледники, спускающие свою влагу по капилярам гор-великанов к водоёму.

 

– Три шестьсот над уровнем моря, почти у Бога на рисепшене, – заметил тур-лидер.

 

Все, кроме тур-лидера, пожелали спуститься к озеру, Джамиля с ними.

 

«Здравствуй, озеро. Извини, что побеспокоили. Позволь полюбоваться тобой», – мысленно говорила с водой Джамиля и пообещала не делать ничего дурного. Вода оказалась ледниково пресной, живой и покалывающей грозно руки, опущенные в озерную бирюзу.

Джамиля, немного помолившись в сторону востока, сняла серьги и забросила как можно дальше в воду: вода настолько холодная в Ала-Кёле, что искать  туристическую «память» не решился бы ни один водолаз. За сохранность озером подарка можно было не беспокоиться.

 

Возвращение показалось более долгим. Едва солнце улеглось за горную макушку, сразу стало холодно, как это обычно в горах бывает. И любопытный ветер тут же задул смелее, заползая в щели одежды.

 

Развели небольшой костёр, для уюта, а тур-лидер неподалёку поставил походную газовую установку, баллончика хватило приготовить быстро-суп и нагреть чай. Немного посидели снаружи, глядя на звёзды, укутавшуюся в чёрный бархат и продолжавшую бормотать речку, – и разошлись по палаткам. Джамиле казалось, что с наступлением вечера настороженных «хозяйских» глаз стало больше, словно бы прятаться перестали. От того не хотелось говорить лишнего, отказалась от предложенной толики спиртного («Пить в горах опасно, горняжка хватит», – одобрил тур-лидер) и больше молчала, обнявшись с мужем.

Палатка подарила некое чувство безопасности, Джамиле казалось, что глаза и уши гор только делают вид, будто им не интересно происходящее. И поэтому стыдливо хотелось отказать мужу, настроившемуся на любовь в необычной экстремальной обстановке. Отвечая на поцелуи и прикосновения, Джамиля не могла выгнать из головы всё тоже ощущение публичности: горы всё знали и чувствовали. Тогда она стала молиться про себя, но не Аллаху, постеснялась привлечь в постыдную сцену Создателя, а обратилась к Матери-Земле и духам, плавающем в этом ночном эфире, попросила о снисхождении и помощи в материнстве.

– Примерно во втором веке нашей эры сюда пришёл буддизм, мирно сосуществуя с исламом, – на обратной дороге повествовал гид, в ответ на вопрос Джамили о других сакральных местах, связанных с духами воды. – В Иссык-Ате, например, вы сможете увидеть позолоченную скалу с изображением просветлённой сущности – Бодхисатвы Авалокитешвары, есть такое мнение. Сущность обычно почиталась в женском обличии, поэтому поклонение именно женщин вполне объяснимо. К изображению приходят (ну, раньше уж точно приходили) женщины, мазали особым жиром изображение, словом, совершали ритуал и просили о сокровенном…

Джамиля кивала. Покидая ущелье, она едва заметно поклонилась в его сторону, благодаря за гостеприимство, и теперь ей казалось, что «глаза гор» смотрят снисходительнее…

 

 

Малышка проснулась, «замяукала», Джамиля взяла её на руки, достала платок и, стыдливо прикрыла грудь с дочерью:

– Извините. Я не знала, что мы задержимся, нам тут недалеко, всего пятнадцать минут ходьбы… И вот хотите верьте, хотите – нет, а забеременела я там, в горах. Или в Караколе, где была ещё одна ночь. Потом, по возвращении не до любви было, устали с дороги. Муж через день уехал в командировку на две недели, а вскоре я узнала о ребёнке.

 

Я спросил, что же ещё тревожит Джамилю, раз она получила долгожданный «подарок». Гео-магнитная энергия Алтын-Арашана и сосудорасширяющие радоновые и сероводородные источники вполне могли посодействовать зачатию,  во всяком случае, в этот аргумент верится больше.

 

– Я только что была в гостях у тех самых друзей. Которые родители Бемки, – пояснила Джамиля. – Давно с ними не созванивалась и не виделась. Почти полгода. А что если это реинкарнация? Может такое быть?.. Не давала мне покоя эта мысль… Знаете, у Найли (4) глазки голубые? У младенцев часто такие бывают. А у моей синие-синие, и сама рыжая, в родню мужа пошла… Всё как бы логично… Но думать не запретишь… И я пошла к друзьям. Осторожно так спрашиваю, не снилась ли Бемка. Подруга рассказывала, что Бемка её старшей дочери раньше несколько раз снилась… Не важно. В общем, я спросила, как дела, не снилась ли ещё раз. А подруга говорит, что приходила к старшей дочери Бемка и сказала: «Чего вы плачете? У меня новые мама и папа есть»… Ну и как вам это? У меня волосы на голове зашевелились. Думаете, вот, мол, мусульманка, а сама верит во что попало. Я схожу с ума?

 

Я молчал, обдумывая сказанное. Торопиться было нельзя.

 

Губы Джамили дрогнули, искривились, она расценила моё молчание как отказ:

– Посоветоваться с вами хотела. Рассказала – и легче на душе стало. Только не знаю, как дальше с этим жить. Я сумасшедшая, да? Больше всего я за Найлюшку боюсь, что однажды заберут мой подарок. Как Бемку…

 

Я молчал, наблюдая за племянником, чья голова то показывалась над батутом, то снова исчезала. Джамиля кормила дочь.

– Послушайте! – вдруг подумалось мне совсем по-маяковски. – Может, я вам и не помогу, но совет дам. Избавиться от коллективного бессознательного невозможно, почитайте сами, это долго объяснять. Да и тотемизм в крови у кыргызов… Как бы это объяснить?.. Мы до сих пор наблюдаем жертвоприношения, поклонение Жер-Суу (5). Ваш муж, вы сами сказали, барана резал… Так что успокою, вы не сумасшедшая. До тех пор, пока голоса духов с вами говорить не начали, – Джамиля покачала головой, и я улыбнулся. – Так, может, вам просто начать жить с учётом того, что есть? А время рассудит и, надеюсь, выветрит лишнее.

 

– «С учётом», это как?

 

– Научитесь фиксировать свои ощущения на настоящем. Цените каждый момент, каждый день. Когда вам дарят подарки, например, хрустальную вазу, вы же не колотите ею орехи, сожалея о том, что рано или поздно ваза разобьётся? Может быть, ваза переживёт хозяйку и достанется внукам?

 

– Может быть…

 

– Мало удовольствия от подарка, если вы постоянно тревожитесь за его будущее, не так ли? Начните им пользоваться.

Джамиля блестящими от слёз глазами взглянула на дочь, опять уснувшую у материнской груди, и вытерла быстро платком лицо.

 

– Как же я начну пользоваться этим подарком?

 

– Как все родители. Радоваться тому, как растёт малышка, её успехам. Любить и учить жить. И дорогу переходить правильно. Всем родителям свойственны надуманные тревоги. Но вы, право, совсем уже загнули…

 

Я ещё некоторое время успокаивал Джамилю, приводил доводы, рассказывал о плацебо, поверхностно об упомянутом мною коллективном бессознательном, архетипе Великой Матери, способной стать плацебо и излечить верящего… Но мою лекцию пришлось прервать: прибежал запыхавшийся племянник и свел нашу беседу на нет.

 

Мы попрощались с Джамилей, и больше я её не встречал. Надеюсь, что у судьбы больше не было необходимости сталкивать нас.

 

 

1. пограничное состояние – (англ. borderline state) — относительно слабый уровень выраженности психического расстройства, не доходящий до уровня выраженной патологии. В отечественной традиции к пограничным относят состояния, начиная с психического здоровья, и заканчивая выраженной патологией. В психоаналитической традиции термин у́же, и подразумевает под собой уровень развития организации личности более «нарушенный», чем невротический, но менее «нарушенный», чем психотический. В этом значении термин «пограничное состояние» был введен в 1953 году Робертом Найтом (Robert Knight). – из википедии.
2. «Бисмилля» – Благодарение Аллаху
3. Апа – мама, ата – папа. (кырг.)
4. Найля – араб, татарск., мусульм. – «подарок»
5. Жер-Суу – («земля-вода») – обряд поклонения природе, древнее божество

[Fertes]

Автор - Расул Шыбынтай

 

Беу, Албасты!

 I. Прелюдия 
   
  Осень прошлого века. Алма-Ата. Я - молодой строитель коммунизма, помощник звукооператора в казахском драмтеатре. Театральный сезон еще не открыт. А раз так, значит, время шабашить. Служителям советской Мельпомены тоже был не чужд стиль сантехника Афони - "свалить" на халтуру и срубить по-легкому деньгу. В межсезонье, эти периоды затишья, в театре формировали небольшую труппу из молодых актеров, ставили легкую комедию и отправляли по весям. Вроде и культуру в народ несут, и копейку зашибают. Так что не думайте, что первым похалтурить выехал в массы "Ласковый май". Наверняка отцом таких гастролей был еще Шекспир - рубил пенсы с доверчивых пенсионеров графства Сассекс, впаривая вместо обещанного "Гамлета" откровенную туфту из жизни трубадуров... 
 
  
  II. Интерлюдия 
   
  Но стоп! К чести казахской театральной культуры отмечу, что наш выездной спектакль был поставлен добротно. Помню утренние репетиции известного режиссера (давайте без имен), мастерски объяснявшего актерам нюансы игры: весело и даже, когда касалось актрис, с этакой сексуальной "фрейдинкой", зажигавшей их глаза вдохновением. Это была популярная тогда комедия положений "Беу, кыздарай!" про запутанную любовь-морковь трех парней-студентов к трем соответственно девушкам. Убойная вещичка получилась, скажу я вам. 
  Конечно, я не театрал. Театр, скорее, для меня начинается с буфета. Но видели бы вы, что мы творили в аулах Гурьевской области! 
   
   
  III. Как индийцы били итальяшек 
   
  Пятнадцать дней колесили мы на "пазике" по бесконечным дорогам, на которых частенько стояли абсолютно отмороженные верблюды: объезжай как хочешь - эталон вселенского пофигизма. А нам было не по фигу - жрать хотелось! 
  Кроме дядечки, совмещавшего должность администратора (разводящего и смотрящего, сказали бы сейчас) и исполнителя в спектакле роли председателя колхоза, все остальные были прекрасно молоды. Среди этих бесшабашных актеров и актрис затесался и я - звукооператор. В театре мне выдали старый катушечный магнитофон, две пудовые колонки и древний ламповый усилитель с запасом ламп - надежней нет, - полупроводниковые приборы такую дорогу, удары и пыль на дух не выносят. На всех у нас был большущий фанерный сундук с реквизитом. Поздним утром мы затаскивали его в автобус, полдня тряслись, глядя на бесконечность за окнами. Есть хотелось, потому что полмесяца мы питались только раз в сутки. И было это так. 
  Ближе к вечеру приезжали в очередной колхоз - и сразу в клуб. Найти клуб в ауле архипросто. Ленин - указатель! Увидел лысую башку и указующую руку - рви туда. Пока актеры выгружались, начиналась моя работа, я священнодействовал. Потому что самое трудное в сельском клубе - это найти розетку. А уж найти работающую розетку!.. Я находил! У меня был какой-то нюх на слаботочники. Разматывал свои удлинители, подключал аппаратуру, выставлял колонки за двери клуба и врубал на полную мощь... индийскую музыку! Золотой совет моего шефа, главного звукача: возьми "индийскую" катушку, на модных "итальяшек" там не пойдут. И точно - едва весь этот забытый культурой оазис взрывался мелодичными индийскими позывами к улучшению демографии, как сельчане бросали все и шли, как зомби, мимо недодоенных верблюдиц прямо за звук. 
  Я сразу вставал "на дверь" и начинал продавать билеты (деньги за которые уходили в кошель администратора, и мы их не видели). Каждый раз обязательно появлялась группа местных парней, которая шла буром. Иногда актеры бросались помогать мне (пару раз доходило до потасовки, раз наш автобус на выезде забросали камнями). Но народ в глубинке девственно-добрый, старики сразу осаживают горячую молодь: в кои-то веки праздник приехал, душа распахнулась, а вы... кет, иттын баласы! Но эти пацаны с местного "бульвара Капуцинов" все равно пробирались в зал через все известные только им щели. И едва я включал две осветительные лампы, установленные по краям сцены, и вступительную музыку, как переполненный зал превращался в сплошное счастье ожидания. Выходили актеры, волшебство начиналось... 
   
   
  IV. О, Шива Станиславский! 
   
  Когда актеры говорят в интервью журналистам, что им неважно, где и в каких условиях выступать, лишь бы был зритель, верьте им, это не игра на публику. Им действительно может быть смертельно скучно в Большом и вдохновенно в самом маленьком театрике страны, где все сопереживают действу. В нашем случае не только меткий подбор репертуара бил в "десятку". Актеры буквально парили на дыхании зала, на взрывах хохота и аплодисментов, наивных репликах с мест, даже нечаянных подсказках персонажам, творя просто божественную комедию! Я, смотревший ее каждый день из-за "кулисья", знавший незамысловатый текст настолько, что между включением музотрезка или шумов, уходивший покурить, отогнать пацанов от гримерной и реквизита, не мог удержаться, чтобы не войти на пару минут в зал. Потому что каждый раз они играли по-новому и каждый раз для нового зрителя, да так, что меня опять тянуло слиться в едином порыве с этим многоглазым, многоротым и многоруким Шивой Станиславским! 
   
   
  V. Соловьи с баснями 
   
  Но хватит призрачной невесомости. Занавес. На самом деле актер ломает комедию так же, как Остап Бендер играет в шахматы. От голодухи. И чем голоднее актер, тем великолепнее. Мы знаем, что после спектакля будет. Знаем, но все равно тревожимся: а вдруг не будет? После восторга поклонов (и снова поклонов), когда зал уже опустел, в изнеможении собираем реквизит с одной молчаливой мыслью: ну когда же?! И вот наконец-то! Заходит наш администратор: зовут. После спектакля артистов обычно приглашают в дом председателя отужинать. 
  Ведь наш агашка-админ тертый калач. Он роль председателя играет, а сам сечет, кто где сидит. И только занавес упал, спешит к парадной двери. Ему-то переодеваться не нужно: вечный пиджак и вечная шляпа, словно сам себя играет. И вот там возбужденный еще местный председатель и прям со сцены, как живой еще, наш "председатель" сталкиваются в благодарных рукопожатиях. Солнце кренится к застолью... 
  Наверное, зря я так. Казахская хлебомясосольность всегда искренняя. А дастархан, расстеленный перед артистом, - обычная благодарность! И потом, полночи ведь той, где гости из столичного (!) театра поочередно поют под домбру и гитару, читают стихи, веселят всех, кто уместился у дастархана. Кто такое пропустит?! А у нас глаза разбегаются: мясо такое, мясо сякое, рыба, икра - Гурьевская же область! - сорпа, кумыс, шубат, чай, водка... 
  (К слову, возвращаясь, уже в гурьевской гостинице встретили шабашную труппу из Ленинграда. Изможденные ребята пожаловались, что их классический репертуар в аулах не поняли. Отсюда, говорят, кормились только на "билетные". Ну а что же они хотели? Представляю, как бы мы "Беу, кыздарай!" на Рязанщине забацали...) 
  Под занавес ночных посиделок кормильцы обычно меня замечали: а ты что молча сидишь - твоя очередь петь, артист. Отвечал кратко: могу музыку индийскую включить. На том и расходились. Нас везли в гостиницу. Почти в каждом колхозе были такие "совминовские" домики? Стоявшие особняком - вдруг нагрянет сверху гость-партайгеноссе. Обычно пятилетками пустовавшие. Но удивтетельно, в них были даже бильярдные и два этажа! Там нас оставляли в покое, мы дозаправлялись щедрыми подарками со стола, по-молодому веселились (хотя агашка-политрук пытался бдить за моральным обликом советских гастролеров), пока... пока не просыпались поздним утром с чугунной головой. 
  Опять тащили реквизит в автобус, и снова в путь. То есть ели мы раз в сутки. Если кормили. 
   
   
  VI. Кладбищенский клуб 
   
  Признаюсь, начал я это писать, держав в голове самую настоящую мистику... 
  В один из таких бестолковых дней мы приехали в маленький поселок, продуваемый кинжальными гурьевскими ветрами так, что они казались спицами. Ленина не нашли. Дядька наш договорился со школой. Прогнали детям откровенную халтуру: стихи, песенки. А зритель, тем более маленький, сразу чувствует фальш. Поэтому после было гадко, и, думаю, не только мне. Как-то вымучили ужин. И привезли нас... в клуб! 
  Оказывается, в нем жил заведующий детской самодеятельностью. Высокий, но сутулый, бровастый, рыжеватый и какой-то неуловимый для взгляда. Стол уже накрыт. Сели, веселье закипело, они детей пригнали - ответные стишки нам читать. И вот тут я себя ненормально почувствовал. Давит что-то, ем-пью через силу. Далее постараюсь быть очень точным, как говорил Путешественник во Времени из романа Герберта Уэллса. На часы я посмотрел, когда было уже двадцать пять минут двенадцатого. Последний мальчишка, запинаясь и опасливо поглядывая во главу стола, продекламировал что-то из Абая и куда-то исчез. Взрослые банально пили и нестерпимо шумели, разбившись на застольные группки. 
  Вдруг я почувствовал, что не могу двинуться! В лед вмерз! И появилось абсурдное, но твердое понимание: потому что этот рядом. Я не мог повернуть голову, но знал, что ко мне подсел слева на освобожденный кем-то стул директор клуба. Он заговорил, обращаясь ко мне, и все пространство сузилось, словно затянулось полупрозрачной пленкой. Застолье было за ней, внутри только мы. Он сказал мне на чистом русском, который я почти не слышал со времени вылета из Алма-Аты: "А ты чего не ешь, не пьешь? Приболел, что ли?" И тихо рассмеялся. Мне почудилось что-то издевательское в этом смехе, ощущение недоброй силы. Потом он встал и ушел на свое место. И меня отпустило! Да так, что холодный пот прошиб. Я глубоко дышал, когда актер, сидевший справа, повернулся: "А ты что не пьешь, Раха? Давай!" Я раздраженно подумал: "А тебе-то что?!" Но опомнился: действительно, надо выпить, простыл, наверное, на ветрах-то этих. Взял стакан с водкой, но заставить себя пить не могу. Потому что кажется мне, что и водка и закуска на этом столе... ненастоящие, что ли. Как натюрморт из папье-маше. 
  В общем, встал я и тихо вышел покурить. На дворе была незнакомая ночь. Такая, когда не знаешь, где искать луну. Поселок мерцал парой огней сквозь качаемую ветром рощицу примерно в полукилометре. "Ого, - подумал я, - клуб на отшибе!" Глянул направо и дымом поперхнулся: за низким заборчиком из старых гнутых труб, перевязанных проволокой, белело мазарами кладбище! Клуб на кладбище?! Мне послышалось, зевнула собака, но это, похоже, скрипнула дверца грузовика, вернее, остова грузовика с разбитой кабиной, черневшего за туалетом. Я видел, как она открылась, показав проем пустой кабины и снова закрылась. Только через секунду до меня дошло, что так быть не может! Что это не ветер! Потому что ветер, задирая воротник моего плаща, стабильно дул прямо в дверцу. Я испуганно повернулся, чтобы зайти в "дом", и едва не вскрикнул - этот стоял прямо за мной! 
  - Ия, калай, земляк, курита вышел? - спросил он на ломаном казахско-русском, затягиваясь уже наполовину выкуренной сигаретой. 
  Я кивнул, бросил окурок и, стараясь не глядеть на него, обошел эту сутулую фигуру, поспешив к людям... 
   
   
  VII. И собака с бровями 
   
  Нас оставили ночевать тут же, распределив по нескольким комнатам. Я оказался в компании двух самых отвязных ребят (сейчас они достаточно известные актеры). И не удержался, рассказал о своих параненормальных состояниях. И знаете, они перепугались! Кое-как заперли дверь, всунув какую-то деревяшку в ручку. Окон не было - эта клубная подсобка выходила стеной на кладбище. Решили не спать, болтать. Но вскоре все утомленно затихли. Я лежал в полусне, пока не почувствовал движение рядом. Увидев блеклый белый силуэт над собой, пошел мурашками... 
  Хвала материализму - это оказался один из моих "сокамерников". Он стал упрашивать меня пойти с ним в туалет: съел, мол, какую-то гадость, живот пучит и сны страшные снятся. Я не соглашался, пока он не разбудили третьего. Кое-как уболтал нас. Выскользнули во двор. Часы показывали без пятнадцати шесть. И вдруг я снова оказался один! Не пугайтесь, просто деревянный туалет был из двух кабинок, вот два моих приятеля кряхтя и заскочили, опередив меня. Я закурил и нервно огляделся. Вроде светало. Мир вокруг постепенно принимал мягкие добрые черты. Из-за туалета выглянула собака. Рыжая, как лиса, с черными бровями. Посмотрела на меня и громко зевнула. И внезапно я понял выражение "волосы зашевелились на голове"! Морда собаки жутко напомнила... лицо этого! 
  До сих пор, вспоминая, чувствую озноб. Тогда от помешательства меня спасли ребята, шумно вылезшие из туалета. Зверь скрылся, а они, весело матеря меня за ночные страхи, потрепавшие нервы, стали будить команду. Что интересно, недовольства побудкой не было - к семи выползли все. Ночлег в сыром клубе никому не понравился, и мы поспешили укатить в более комфортабельные дали... 
   
   
  P.S. Воландовский цвет 
   В конце девяностых прослушал необычную лекцию по казахскому оккультизму. Особенно запомнилась часть, где преподаватель рассказывал про "албасты". В казахских верованиях это существо может встретиться в образе рыжей женщины, лисы или собаки. Водится, точнее, видится возле кладбищ, в пустынных местах, у рек. Видевшие албасты утверждают, что цвет глаз у нее "воландовский". Но лучше в них не смотреть...

[Fertes]

Автор - Фотка

Отрывки из романа "Наследник престола" (вне конкурса)

 

Действующие лица:

 

Боярин Лозовский Никина Семенович, новгородский тысяцкий, глава заговорщиков

Федор Приемыш, приемный сын боярина Лозовского

Даниил, ближний дворянин боярина Лозовского, он же царевич Георгий, старший брат Ивана Грозного

Василий, дядька, воспитатель Даниила

Роман Лозовский, родной сын Никиты Семеновича

Михаил Копылов, наш современник-"попаданец"

Ветка, Буран - лошади))

 

 

Чудесным образом превратившись в боярина Лозовского, Федор Приемыш с поразительной легкостью освоился с новым своим положением. Ни осанка, ни речь, ни умение носить дорогое платье — ничего боле не выдавало в нем низкого его происхождения. А и гонору оказалось будь здоров: уже на второй день повстречав ближнего дворянина приемного отца своего, бывший кметь искренне подивился, отчего тот не кланяется.

— Кто служит моему батюшке, служит так же и мне, — без всякой злобы, но по-отечески строго молвил Приемыш.

Даниил не шелохнулся: сызнова накатившее бешенство, сделало его на время недвижимым.

— Что ж, придется малость поучить, — подождав, будто с сожалением вздохнул Федор и лениво потянул из ножен, шпагу*.

Ровно обсыпанные каменьями, оправленные в серебро ножны, разноцветными огнями сверкнув на солнце, ударили в глаза Даниилу.

«Ишь, дорвался до чужого-то добра… — подумал он, презрительно глянув на «молодого боярина».

И тут же кстати припомнилось из Писания: «Кто почитает себя чем-либо, будучи ничем, тот обольщает сам себя». Вслух не сказал того, правда. Федор тоже смолчал — за него ответил придвинувшийся почти к самому лицу посмевшего насмехаться противника длинный обоюдоострый клинок.

— Добро, — почуяв, что наконец отступила сызнова пытавшаяся овладеть им неведомая сила, обнажил саблю и Даниил. Сподручно было хоронить злобу да ярость вместе с каждым движением лопаты на кладбище — рубиться же пристало спокойно, с холодной и ясной головой.

Направленная на него шпага отодвинулось, но уже в следующий миг острие вновь скользнуло всего в вершке от щеки.

«Шрам… вот оттуда у него и шрам…»

Опять. Токмо каким-то чудом Даниил успел отворотиться. Лишь на третий раз удалось остановить летевшую навстречу шпагу, и оказавшееся вблизи лицо Приемыша, его золотисто-карие, в аккурат такие, как и у покойного Романа Никитича, глаза на мгновение могильным холодом ожгли душу…

Даниил резко оттолкнул его от себя — Федор упал, но немыслимым образом перекувырнувшись, сызнова пошел вперед и непонятно как достал плечо… Опосля другое… еще… еще…

«И где так наловчился…» — пропуская один за другим едва ощутимые, но досадные прикосновения, дивился Даниил. Не бывало еще такого, чтоб чувствовал он себя столь беспомощным.

Вскорости фиолетовый с серебряным кружевом кафтан был уже изрезан сразу в нескольких местах, и токмо по милости Господа хозяин его покамест еще держался на ногах.

— Не сметь!

Повинуясь властному окрику, противники немедля опустили клинки. Ровно еще не веря, что все прекратилось, Никита Семенович от греха встал промеж них.

«Должно, из челяди кто увидал да донес…» — равнодушно помыслил измученный Даниил. И не ошибся: из-за угла как раз выглянула вечно сонная физиономия Андрона.

Лозовский меж тем коротко оглядел обоих.

— Эх, Данила Митрич… — заметив, в сколь плачевном виде находился его ближний дворянин, то ли с сожалением, то ли с укором покачал головой тысяцкий. — Даниил молча поклонился.

— А ты, Федор, иди за мной.

— Да, батюшка.

Токмо дождавшись, когда оба, пройдя по двору, скрылись в доме, Даниил медленно поплелся к себе. Со стороны, верно, смотрелся он ужасно, но на самом деле не все было так уж плохо: никогда еще не получалось справиться столь быстро, как нынче, с являвшимся по временам бешенством.

— Господи Всемилостивец! — увидав его, закрестился Василий. — Федька? — Для старого боярского кметя, проведшего на дворе Лозовского поболе двадцати лет, никакого Федора Никитича покамест так и не народилось.

Даниил лишь кивнул: пред его внутренним взором так и стояли смешливые золотисто-карие глаза. Нет, это тебе не Ромка — тот бы не посмел: всегда, ровно чуял неладное, стороной обходил ближнего дворянина отца своего. И сызнова припомнилась ночь та, разрытая могила, скрежет, несущийся из-под земли.

«Навестить бы надо могилку-то…» — подумал так и ровно легче стало.

— Сымай!

Боле дядька не прибавил и словечка — даже когда обмывал многочисленные порезы, токмо досадливо кряхтел да качал головой. Да и что тут скажешь, коли и так ясно: забавлялся боярский приемыш, и ничего поделать с тем его, Василия, ученик не смог.

Не смог Даниил, не смог бы и сам Василий. Ибо сколь ни глядел, не «видал» он никак мужа сего.

Всякий ратник, берясь за оружие — это решил Василий еще мальцом, когда слушал сказки, — обязательно набрасывал на себя какую-нибудь личину. Один, к примеру, становился огромным, поросшим мхом каменным утесом. Не дай Господь, угодить под длань такого — потому, чистая смерть; неминучая. Тяжелого неповоротливо воина надо исхитриться обойти… Другой, токмо сжав рукоять, оборачивался змеей, черной, гибкой, скользкой и блестящей. Не та в ем сила, зато ловок шибко: супротив его стой и наблюдай, да смотри не пропусти удара-то…

Как в сказках, так оказалось и в яви: «воин-скала», «воин-змея», «воин-лисица», «воин-заяц», «воин-медведь»… «Воин-смерть» опять же — супротив коего, значит, нет защиты. Ентот у каждого свой… Особливо же хорош такой, что разным становиться умеет. Хорош, да опасен безмерно… И токмо Федор, сколь не приглядывался к нему бывалый кметь, был никаким… Не ясен он был — не ясен Василию, не ясен видать и царевичу: ишь, изрезал-то как его окаянный приемыш всего…

***

Несколько раз вдохнув и выдохнув, Михаил подошел к уже оседланной Ветке. Взобрался в седло. Не взлетел птицей и даже не вскочил — именно взобрался. Или взгромоздился. Впрочем, взгромоздился так взгромоздился — уже неплохо. Главное, что сам. Ветка же… Нет, просто чудо какое-то: и когда он возился, прилаживая седло, и сейчас стояла, как вкопанная, а стоило тронуть поводья, побежала ровнехонько — так что удержался бы любой, пусть даже он, вообще, в первый раз оказался в седле. Это после всего-то!

Деревня очень скоро осталась позади — едва различимая тропка да по обеим сторонам сплошной стеной лес. Тишина… Михаил плюнул — ясно, что он вспомнил: «А вдоль дороги мертвые с косами стоят… И тишина…» Покамест, правда, ни мертвые, ни живые не показывались, зато когда тропинка вывела на езженную дорогу, навстречу стали попадаться люди. В основном это были крестьянские повозки; пару раз проехали такие же, как и он, одинокие всадники.

«Ну, надо же… — запоздало вдруг дошло до Копылова: он, верхом на самой настоящей лошади, едет по самому настоящему лесу… и, похоже, видит самых настоящих разбойников!»

Заслышав за спиной конский топот, Михаил оглянулся и… должно быть, вид ехавших позади настолько ему не поправился, что непроизвольно дернулся. Или затрясся от страха, и это немедленно передалось кобыле, потому что Ветка, которая до этого шла с довольно средней скоростью, вдруг резко взвинтила темп. Судя по звуку — проверять было явно лишним, — сзади сделали то же самое.

Копылов изо всех сил вцепился в поводья. Он знал, чувствовал, что сидит неловко, отчего в любую минуту рисковал свалиться, знал, что своей неловкостью и неуклюжестью мешает Ветке, а в голове хладнокровно, будто речь шла о ком-то другом, рождалось объяснение происходящему. Добротная одежда, дорогая лошадь, сабля — вот и соблазнились молодцы. Но если ни кафтан, ни сабля удирать не умели, то строптивая кобыла, видать, не собиравшаяся менять хозяина - летела точно по воздуху, и вдруг… Это было какое-то озарение — момент истины, когда Михаил вдруг почувствовал, что он и Ветка сейчас заодно. Нет, гораздо больше — составляли единое целое! И ощущение, дивное по силе и красоте, сопоставимое разве что… хотя к чему сопоставлять — это было великолепно, и, забыв о всякой опасности, упиваясь своим неожиданным счастьем, Копылов летел по обрамленной с двух сторон сплошным лесом дороге…

Однако так случилось, что переживание сие стало не последним, ибо навстречу уже мчались двое других всадников, которые, завидев Михаила, почти одновременно освободили из ножен сабли. Именно освободили, потому что мягко покинувшие узкие ножны клинки, точно ожили — так радостно сверкнули они на солнце. Копылов проскочил между ними, после чего проход закрылся.

«Даниил и… Василий…» — остановившись в нескольких шагах, Михаил развернулся, чтобы испытать третье и, увы, не последнее на сегодня потрясение.

Каждое движение рубившихся воинов, которое потенциально несло боль или даже смерть, было исполнено страшной и вместе с тем удивительной красоты и изящества. Впрочем, осознать какое-либо отдельное движение было немыслимо: они сливались, перекрещивались, составляя замысловатый танец, ритм которого то и дело менялся, но все же существовал. И Копылов, подчиняясь этому могучему зовущему ритму, впервые в жизни потянулся за саблей и встретил удар…

— Молодца! — Василий, как ему верно мнилось легонько, хлопнул «иноземца» по плечу, опосля чего повернулся к Даниилу и, немедля посерьезнев, спросил: — Разбередил?

— Пустое, — отмахнулся было тот, да токмо спорить с дядькой — все одно, что об стенку горох молотить.

— А ну, покажь! — свирепо приказал Василий.

Не имея сил сопротивляться, Данииил расстегнул верхние пуговицы кафтана.

«Так вот, почему он столько времени не приезжал…» — увидев испещренную кровавыми метками белую рубаху, понял Михаил.

***

По чести, думать нынче получалось токмо об одном: бежать. Бежать, покамест Приемыш не опомнился. Но тут уж, как говорится… Постой-ка! А ведь оставался еще должок один: сбирался ведь Ромку, Романа Никитича, давеча навестить. Тем паче, что и недалече.

— Доброе дело, — согласился Василий.

Проехав еще немного, они сошли с дороги и углубились в лес. Как и тогда, токмо было тогда темно, да тепло, да дождик меленький такой моросил — нынче, хотя и холоднее, да светило солнце. Кажись, теперича влево свернуть было надо. Даниил слегка поворотил жеребца. Все верно: вскоре открылась та самая полянка. Холмик. Над ним шелестели уже взявшиеся желтизной березки. Даниил спешился. Подошел ближе.

Надо было непременно что-то сказать, но слов, как на грех, не находилось. Оно и понятно: и при жизни-то ни одним, верно, не обмолвились, а тут сколь всего сотворилось. Да и давно не было уже, прежнего Ромки. Казалось, будто старше он стал, да повидал немало.

— Ты прости, — наконец, молвил Даниил. — Видит Бог, не со зла я. Кабы не она, так и рука бы не поднялась потревожить, и помыслить-то не посмел бы. А я навещать тебя стану, да молиться, чтоб снялись с тебя грехи-то твои поскорее.

Василий не мешал: лишь издали смотрел на своего воспитанника — сам же подходить не стал. Не тянуло вовсе. Видать, не тот день был. Али еще чего…

— Поехали.

В ответ дядька токмо кивнул. И сам не понимал, но тяжело ему сделалось с чего-то. Хотя как это с чего-то, ежели с боярином у Данилушки не все ладно. Не говорит ничего, да по нему же самому видать. Опять же на Ладогу ехать… Не хотелось Василию ехать на Ладогу. Да никуда не хотелось, к тому ж… Едрена вошь, чуть не забыл ведь!

— Данила Митрич, едва не позабыл совсем. Пигалица эта… как же ее? Ну, со двора боярина Дробилина!

— Любаша, что ль?

— Она самая! — хлопнув себя по лбу, обрадовался дядька. — Забегала. Вот… Боярышню ейную, сказывала, просватали.

— За кого? — чувствуя, как сызнова будто петля затягивается вкруг шеи, спросил Даниил.

— За Федьку. За кого ж… Куды?!

Даниил уже разворачивал злобно хрипевшего Бурана.

— Кабы знал, так… Тьфу! — тоже развернув лошадь, Василий пустился следом.

Поднятая ими же пыль еще не успела осесть и забивалась в нос, застилала глаза.

«Ну, шальной! Не загнал бы жеребца-то…» — беспрестанно кашляя, сокрушался про себя дядька. Однако кори себя не кори, а дело было сделано: сказал уж — значит, никуды теперича не денешься. Слово, как говорится, не воробей, вылетит — не поймаешь.

Как и мчавшийся немного впереди Даниил, старый кметь не приметил ехавшего навстречу одинокого всадника, который, едва завидя их, немедля съехал с дороги и схоронился в лесу. Когда же из-за поворота показалось уже поболе десятка оружных воинов, оба, и господин и дядька его, привычно потянулись к ножнам.

Первый кинувшийся на Василия ратник оказался на редкость неловок — налетел прямо на подставленный клинок. От удара другого дядька просто отклонился, опосля чего обрушил наруч на шею качнувшемуся вперед противнику — тот вывалился из седла.

«Ой, неумехи, и кто токмо обучал-то их! Так ведь нет же, надо — не надо, лезут под руку…»

Никогда не радовался бывалый кметь легким победам. Завсегда настроение от этого портилось: навроде убийства получалось. А не остановишь — сам жизни лишишься. Вот и приходится выбирать.

«Ровно дети, ей Богу. Ну, куды ж ты, едрена вошь, лезешь-то, окаянный, нешто ослеп…» — еще один, схватившись за горло, вывалился из седла.

— Федька? — Василий тревожно глянул кругом. Дорога была столь узкой, что разойтись на ней могло не боле трех всадников — по краям густющий малинник. В раз не обойдешь. Да и, к слову сказать, оттого что частенько езживали они здесь вдвоем с Данилой, имелись у них кой-какие секреты. Однако ж супротив Федора — Василий понял это немедля, едва скрестились клинки их — все было напрасны.

«Эх, боярин-батюшка Никита Семенович! Чутье ли подвело тебя? Любовь ли слепая? Что оплошал-то ты — змею на шее пригрел!»

Видывал Василий и «скалу», и «медведя», и «волка», а вот смерть свою, супротив коей ни умение, ни опыт не властны, ибо руку ту завсегда направляет Господь, видать не приходилось… Али напротив — защиты своей лишает. За грехи за разные… А все ж таки обидно: хотя иной бы кто — не Федька…

Василий глянул в блеснувшие из-под полки шлема до боли знакомые глаза, и ровно холодом окатило его всего от затылка до пяток. Вот он грех-то не замоленный! Роман Никитич… Не след было тревожить покойного сынка-то боярского, пущай бы уж оставался на погосте, в освященной-то земле; теперича же… И сызнова почуял старый кметь мертвящий холод:

«Царевич! Данила Митрич… Данилушко… Господи Милосердный, Господи Всемилостивый, коли слышишь, не оставь милостью своей царевича! А то мой грех! Мой токмо — я молодого боярина из могилки-то… потревожил, значит! Мне одному и ответ держать…»

Не успел Василий окончить молитву, как уж принял ее Господь: сталью блеснул пронзительный взор его, болью ожег мгновенной; опосля разом исчезли и боль, и холод, и страх…

— Не-е-ет!

Бросив и противника, и саблю, забыв обо всем на свете, соскочил Даниил на землю и подхватил начавшего сползать дядьку…

— Василий… Василий!

Точно сон худой: что ж это за клинок-то такой, что, ровно бумагу, прорезал насквозь добротный, червленой стали куяк? Торчала лишь рукоять… Даниил глянул на Федора — тот стоял отворотив очи, - опосля сызнова перевел взор на недвижимого дядьку и невольно отшатнулся: лежащий на земле человек уже боле не был Василием.

«Царствие Небесное… — перекрестившись, Даниил медленно поднялся на ноги. За спиной предупреждающе заржал — подобно реву потревоженного в спячке медведя — его аргамак. Крик, ругань… — Должно, за узду кто спробовал взять…»

Еще раз предупреждающе заревев на посмевших к нему приблизиться, жеребец пошел напролом.

— Держи!

— Да нешто такого удержишь? Ну, чистый зверь, прости Господи…

«И Василий, и Никита Семенович, теперича вот и Буран еще …» — слушая топот удаляющихся копыт, помыслил покинутый всеми царевич.

_________

* Федор много путешествовал - оттуда и "заморское" оружие.

[Fertes]

 Автор - Радда

Проклятье господина Моро

 

 Огромная хрустальная люстра разлетелась вдребезги. Тысячи мелких лампочек в форме свечей катились под ноги пассажиров, рассыпаясь в хрустальную пыль. 

 

- Чудо, что никто не пострадал, - закрывая блокнот, сообщил инспектор Сартов, - редкостная удача. Люстра сорвалась буквально через пару секунд, после того, как вы прошли прямо под ней. Вы счастливчик, господин Моро.

 

- Да, да, я очень рад, но могу ли я теперь ехать? Я опаздываю на день рождения отца.

 

   Удачливый пассажир станции метро Блаженной Матери нервно крошил один из кусочков стекла каблуком ботинка. Он нетерпеливо косился на секундную стрелку своих дешевых механических часов, нервно поджимая губы каждый раз, как она отсчитывала новую минуту.

 

- Конечно, вы вполне можете идти. Просто мы хотели принести свои глубочайшие извинения от имени муниципалитета города и готовы оплатить любой моральный ущерб, причиненный этим инцидентом.

 

- Мне просто нужно сесть в поезд. Я ужасно опаздываю.

 

   И нервный господин, не попрощавшись, понесся к вагону. По пути он столкнулся с каким-то зевакой, засмотревшимся на происшествие, и довольно грубо протолкнул его в двери поезда.  

 

   Вообще господин Моро считался очень вежливым, неагрессивным человеком. Хоть его личностный потенциал оценивался биржей и не высоко, зато он получил хороший балл за надежность. 

 

- Отец меня убьет, - продолжая разглядывать упрямую секундную стрелку, пробормотал он, - и надо же, именно сегодня!

 

   Зевака продолжал таращиться на непочтительного участника происшествия, и это тоже не способствовало успокоению. Но миролюбивая натура господина Моро взяла верх, и он подошел извиниться.

 

 

- Уважаемый господин, я хотел бы искренне извиниться за то, что толкнул вас у входа в поезд. Просто я ужасно торопился и не сразу заметил, что вы стояли на пути, - и протянул ладонь для рукопожатия.

 

   Однако положенной формы ответа он не дождался. Этот неприятный субъект продолжал таращиться, и даже присвистнул после извинений. Зевака был чрезвычайно неряшлив, в огромных не по размеру футболке и джинсах, и с разноцветными кольцами на правой брови.

 

- Что ж, - озадаченный таким вопиюще невежливым поведением, Моро растерянно сжал ладонь и сунул в карман своих тщательно выглаженных брюк, - да, вот. В общем, да.

 

- Мужик, ну ты даешь, - продолжая таращиться, изумленно ответил парень, - ты женщине какой дорогу перешел, что ли?

 

- Простите, я не понимаю о чем вы, - попятился от этого сумасшедшего типа Моро, - но я вижу, что скоро моя остановка, прошу простить…

 

- Ага, а я вижу, что ты мертв уже пару дней. Не, серьезно мужик, впервые вижу, чтобы с такой болотно-зеленой аурой человек все еще дышал.

 

Парень опять присвистнул, и прошел к выходу.

 

- Ну вот. Авария, взорвавшийся копировальный аппарат, люстра, теперь еще и сумасшедший. И именно в день рождения папы, - окончательно расстроился господин Моро, и снова посмотрел на часы.

 

   В эту самую минуту поезд резко затормозил. Противный скрип на полном ходу остановившегося поезда частично заглушил ужасную новость, долетевшую с другого конца вагона, и это была единственная отрадная деталь во всем происходящем.

 

- Я Ма… … … … захватил этот поезд. На мне … килограммов … … … взрывчатое вещество… … … убью всех, кто пошевелится.

 

Все 23 пассажира вагона в ужасе замерли, и только давешний зевака вздохнул и печально почесал в затылке.

 

- Не успел, - вполголоса заметил он и повернулся лицом к ошарашенному господину Моро, - так, мужик, только не паникуй, а то нам всем крышка. Хватит одной твоей паршивой мысли, и бомба взорвется и без помощи нашего милого террориста.

 

 

- Что, как? О чем…? Боже, боже, у этого человека же бомба! – Моро судорожно хватал ртом воздух, прижимаясь к стеклянным дверям состава, - самая настоящая бомба! Он же нас всех…

 

   Ярко-оранжевая вспышка, слепящая боль и громкий хруст в переносице не дали ему закончить свою мысль. Из носа сразу же обильно потекла противная красная жидкость, капая на белоснежную парадную рубашку, явно самую лучшую во всем гардеробе. Господин Моро прижал ладонь к растекающемуся носу и в ужасе уставился на парня с кольцами на брови. Тот, недовольно морщась, потирал правый кулак.

 

- Блин, мужик, я же предупреждал. Ты где был? В общем, ничего личного, но если попытаешься подумать о чем-то в этом же духе, я тебя вырублю. Это, конечно, не лучший вариант, но к праотцам я пока не собираюсь.

 

- К каким отцам? У меня у папы день рождения! Мне нужно домой! Ксекроксы взрываются, люстры падают, террорист в метро…

 

- Опять начал, - парень внушительно поднес кулак прямо к разбитому носу господина Моро, - сколько раз повторять – заткнись и не думай. Вообще не думай. Лучше начни повторять про себя национальный гимн. Давай, давай. «Страна моя гордость, и слава, и почесть, мужи защищайте свой доблестный дом…» Ну, продолжай!

 

- «Сообщество верных отчизне отроков, спасет, сбережет щитом и умом…», - совершенно растерявшийся Моро послушно подхватил знакомые с детства строки, столь дорогие каждому гражданину.

 

- Вот и чудненько. Ну, пока развлекаешься, слушай и внимай. Только не переставай напевать гимн. Скорее всего, СГПОПП уже в пути, и самое главное продержаться до их появления. Судя по этой чертовщине у тебя над башкой, времени как раз-таки нет. Не-не, ты это, не отвлекайся. Так вот. Выход есть. Отстойный, правда, но ничего не поделаешь. Тебе нужно срочно настроиться на позитивное мышление. Ты начнешь это делать, когда поймешь, как все паршиво. Но как только ты начнешь это осознавать, можешь расстроиться, и тогда нам всем каюк. В общем, дерьмово все, мужик.

 

   Господин Моро уставился на сумасшедшего и замолчал, но кулак внушительно переместился в сторону его лица, и он снова запел гимн.

 

- Если говорить коротко, ты уже покойник. Но если не будешь сильно переживать по этому поводу, может, протянешь еще пару часов. Так что продолжай петь гимн и вспоминай самые счастливые моменты своей заканчивающейся жизни. Кстати, я Гейл. Или Кайл. Но все зовут меня Тимом. А ты кто?

 

- Я… я Лютер Моро, менеджер в компании «Пэкинг Вест».

 

- ЗдорОво, Люти. Можно звать тебя Люти? «Пэкинг Вест» - эта та компания, которая занимается производством тары?

 

- Д-да, - послушно подтвердил господин Моро, начав подчиняться происходящему безумию.

 

- Дела… Ты чувак, который продает дерьмо, в которое засовывают другое дерьмо. И кто ж тебя так, друг?

 

- Маревиус Кроули! Вы окружены! Сдавайтесь!

 

   Пассажиры состава номер 12, наконец, начали приходить в себя. Сотрудники СГПОПП консультировали всех мужчин, находившихся в поезде, о возможных проявлениях побочных эффектов использования мирного газа.

 

- Мирный газ входит в класс С химических веществ. Он вызывает сильную сонливость, и имеет несколько побочных действий, таких как эйфория, беспричинная радость и неконтролируемые проявления счастья. Но не беспокойтесь, эти симптомы начнут проходить, как только все остатки вещества выветрятся из организма. Обычно это происходит в течение ближайших двух часов.

 

Тим весело подмигнул господину Моро.

 

- Ну что, мужик, тебе подарили еще два часа. Успеешь попрощаться с папочкой и найти большую пустынную местность. Бывай!

 

Мирный газ вовсю работал над добродушием Моро, и он даже не обиделся на своего ненормального мучителя.

 

- Я вас прощаю, и даже не стану выдвигать обвинения в нападении, - блаженно улыбаясь, сообщил он, - можете не беспокоиться.

 

- А я и не беспокоюсь. Все равно недолго тебе осталось. Ты куда идешь? Направо? Ну, супер, я тогда налево. И мне жаль, что так вышло, Люти.

 

- Я вас прощаю, - великодушно ответил Моро.

 

- Да не, я не о том. Не знаю почему, но над твоей головой сейчас нависла конкретно нехорошая штука. Аура, судьба, карма, фатум – называй, как хочешь, но сути это не меняет. Такой же цвет я видел только раз – на старой видеозаписи из Хиросимы. Кто-то проклял тебя, и сильно постарался.

 

- Глупости, - безмятежно пожимая плечами, ответил Моро, - всем известно, что проклинать могут только женщины.

 

- Ну да. Последняя, которую ты видел, видимо осталась чем-то сильно недовольна.

 

- Глупости, - повторил Лютер, - я никогда не видел женщину. Не прошел тест на производственную пригодность.

 

- Я тоже. И что? Сам знаешь, среди них бывают те еще бунтарки, залетают иногда на подпольные рейвы…

 

- Это возмутительно! Я добропорядочный гражданин и никогда не принимал участия в подобных незаконных мероприятиях.

 

- Прикольно. Тогда совсем ничего не понимаю, - удивился Тим и снова внимательно уставился на макушку господина Моро, - конечно оттенок слегка посветлел, но это из-за действия газа. Скоро пойдет пятнами и снова затянется.

 

- Да что затянется?!

 

- Твоя аура, Люти. Ты вообще слушаешь?

 

- Вы… вы Чтец? Но…

 

- Ага, они бывают только среди женщин. Это мой самый большой комплекс.

 

   Сотрудники СГПОПП наблюдали, как странная парочка – аккуратный господин и некий тип, очень подходящий под описание «местной шпаны» покидали станцию метро, ведя приятную беседу. 

 

– Да уж, мирный газ творит чудеса. Часика через два эта парочка обнаружит себя в уютном ресторанчике за очередной порцией пунша. И сильно удивится, - инспектор Голден указал своему напарнику на господина Моро и Тима, направлявшихся к выходу вместе, вопреки первоначальному желанию разойтись и никогда больше не встречаться.

 

- Кстати, на этого господина сегодня чуть не упала люстра на станции Блаженной Матери, - присмотревшись, инспектор Сартов узнал Моро, - бывают же везунчики!

 

   Лютер и Тим тем временем пересекали Фонтанную площадь, направляясь к дому семьи Моро. Источающий благожелательность Тим в четвертый раз приводил своему спутнику все доводы, свидетельствующие о скорой кончине последнего.

 

- Вроде мирный газ не действует на мозговую деятельность. Так что два варианта, Люти – либо ты исключение, либо с самого начала такой. Говорю тебе, люди не рождаются с такой аурой. Это точно проклятье. Сильное.

 

- Ты уверен, - в пятый раз переспросил Моро, - посмотри еще раз. Может все уже прошло?

 

- Слушай, а точно, прошло, - Тим внимательно присмотрелся к макушке Лютера.

 

- Правда?

 

- Нет, мужик. За три минуты прогулки под солнышком смертельное проклятье не превратится в танцующих розовых поросят, - Тим обреченно покачал головой, - совсем тугой, что ли?

 

   Господин Моро, то ли под действием эйфории, то ли смирившись со своеобразным говором Тима, даже внимания не обратил на грубость. В его голове проносились образы сегодняшнего дня – скейтборд подрезал велосипедиста и сбил его с тротуара на проезжую часть, водитель легкового автомобиля резко затормозил, из-за чего ехавший сзади бетоносмеситель резко вырулил влево и врезался в фонарный столб, который упал на офисное здание и снес кондиционер, рухнувший с высоты пяти этажей прямо под ноги Моро. В конторе взорвалась копировальная машина, сразу после того, как сделала несколько копий отчета недельных продаж. Люстра в метро обрушилась, едва господин Моро прошел под ней. Еще и террорист.

 

- Ну а террорист-то тут при чем, - господин Моро, едва не плача, повернулся к Тиму.

 

- Говорю чувак, ты проклят. И чем дальше, тем хуже. Если ты никогда не видел женщин, может кто-то проклял твоего отца?

 

- Папу? Зачем кому-то проклинать папу?

 

- Блин, мужик, напряги извилины! Папаша твой явно видел женщину, а она могла проклясть его по всей линии крови. Значит он и весь его род, то есть ты, тоже попадает под удар.

 

- Папа умрет? И Клайд, и Дэнни, и Сэм? Ужас какой-то!

 

   Дастин Моро был образцом мужественности, судя по снимкам, которыми была увешана комфортабельная пятикомнатная квартира на Страйт – стрит. Семейная фотография на камине запечатлела четырех рослых красавцев и самого Лютера.

 

- Наверное, ты пошел в маму, - скептически разглядывая нового знакомого, определил Тим, - и насчет проклятья я ошибся.

 

- Я не проклят? Слава тебе Господи!

 

- Нет, мужик, ты точно проклят, - Тим поставил семейное фото обратно, - но твой отец и братья нет. Судя по отличной персиковой ауре, они все проживут отведенные им природой и Конституцией 65 лет жизни и спокойно отправятся в вечный сон.

 

- Но ты же говорил, что в опасности весь мой род!

 

- Значит дело в твоей маме, - Тим вальяжно развалился на прекрасном бежевом диване и включил трансляцию какого-то покерного матча.

 

- Я никогда не видел свою мать, - возмущенно ответил Лютер и снова вспомнил все свои опасения насчет вменяемости Кайла. Или Гейла, как его там.

 

- Знакомство не принципиально, - заметив, что Лютер окончательно запутался, Тим медленно, словно пятилетнему, объяснил, - смотри мужик. Лет 700 назад Женская Гильдия отделилась, и с тех пор мужчины и женщины существуют отдельно. Это было отличное решение, потому что женщины, со всей их магией и сверхъестественными проблемами оказались по другую сторону океана. Но чтобы человечество продолжало существование, обе Гильдии выработали план – отбираются наиболее подходящие для производства потомства, встречаются на Общем Континенте и делают крохотных бэбиков. Мальчики отдаются на воспитание отцам, девочки – матерям. У тебя с братьями один отец, но разные матери. И если по отцовской линии все пучком, значит, кто-то проклял род твоей матери.

 

- Но это безумие! Почему я должен нести ответственность за деятельность совершенно незнакомого мне человека? Я пожалуюсь властям на подобный произвол!

 

- Ага, вперед. Тебя сошлют в Антарктиду, в целях безопасности, и там ты уничтожишь всю популяцию пингвинов. Но Мужской Континент избежит какого-нибудь Апокалипсиса. Думаю, тебя это сильно утешит перед лицом гибели в вулканической лаве.

 

- На Антарктиде нет действующих вулканов, - отрезал Моро, получивший твердую четверку по географии.

 

- Ради тебя появятся, - ответил Тим, разглядывая недавно появившееся болотное пятно над головой Лютера.

 

   Господин Моро твердо решил, что это чья-то очень злая шутка. Скорее всего, Иван из отдела доставки нанял актера, и теперь вовсю смеется, наблюдая из-за угла. Тогда почему же Лютер продолжает идти по коридорам здания Регистрационной Базы, чтобы приобрести свое генеалогическое древо за целых 643 кредита?

   Тим наотрез отказался зайти вместе. 

 

- Обязательно начнется цунами. А может, разойдутся пласты земной коры, и здание рухнет в расщелину. Мне и тут хорошо.

 

   Ободренный таким напутствием, Моро на каждом шагу спотыкался и озирался по сторонам, словно ожидая, что сейчас к нему подойдет охранник и предложит уехать в Антарктиду.

   Огромный, от пола до потолка, монитор, пестрел зелеными и красными линиями, идущими соответственно от мужских и женских имен. Лютер Моро с трудом нашел свое имя на самом верху метафорического дерева, и проследил нисходящую красную полоску до имени матери. Только рано развившаяся близорукость никак не давала прочесть написанное. Несчастный господин Моро привстал на цыпочки, подпрыгнул, прищурил глаза, фокусируя изображение, но тщетно. И именно в этот момент к нему подошел один из охранников Приемного холла.

 

- Не поеду, - машинально огрызнулся Моро, заняв оборонительную стойку древне – японской борьбы дзюдзюцу, почерпнутую из репортажа на канале Дискавери.

 

- Справа стоят экраны поменьше. Можете вывести изображение туда, - бесстрастно сообщил охранник, и спокойно продолжил патрулирование.

 

   Уже через пять минут потрепанный, вспотевший, но абсолютно целый господин Моро вышел из здания Регистрационной Базы с ламинированным листком в руках. 

 

- Надья Ворончек, - медленно прочитал Тим и его утыканные пирсингом брови поползли вверх, - Люти, адьё.

 

   И с этими словами он развернулся и предпринял уверенную попытку уйти в неизвестном направлении. Но неожиданно цепкая хватка господина Моро позволила лишь немного продрейфовать на одном месте.

 

- Ты меня в это втянул, ты теперь и вытягивай, - насмерть перепуганный голос Лютера внезапно приобрел твердость, никогда не появлявшуюся ранее, - если бы не ты, я уже спокойно взорвался в метро и не переживал из-за проклятья. Теперь изволь объясниться.

 

- Ну ладно, мужик, твоя взяла, - сдался перед неожиданным напором Тим, - твою мать зовут Надья Ворончек. Сечешь?

 

- Нет, - категорично ответил Моро, продолжая крепко держать Гейла – Кайла – Тима за локоть, - не секу.

 

- Во-Рон-Чек!!! Не зависай, Люти! Твоя мать – цыганка!

 

- И что?

 

- Как что? Ты с какой планеты? Всем известно, что цыганская магия самая сильная. Ты определенно попал под сглаз какой-нибудь очень сильной чувихани.

 

- Сглаз сильной чувихи?

 

- Чувихани! Так их называют, цыганских ведьм.

 

- И что будем делать?

 

   Моро не позволил себе поддаться внезапно нахлынувшему паническому страху. Он четко сосредоточился на возникшей проблеме, и запретил воображению разыгрываться на тему цыганской магии, проклятий и мученической смерти.

 

- Мы – делать? Ты начинай составлять эпитафию, а я навещу друга. Он живет в отличном подземном бункере – на случай ядерной войны.

 

   И кто бы мог подумать, что на Мужском Континенте все еще сохранились магазинчики, специализирующиеся на магических артефактах. По словам Тима, их осталось всего пять, и по счастью, один располагался в восьми кварталах от дома семьи Моро. Ровно через двадцать три минуты Лютер и Тим вошли в заросшую паутиной магическую лавку, спустя еще пятнадцать разбитый артритом продавец, наконец, вручил им пыльный фолиант «Противостояние цыганской магии». 

 

- Глава первая, - напрягая слезящиеся глаза, с трудом прочитал Лютер, - как избежать встречи с цыганкой. Глава вторая, как избежать контакта с цыганкой, если избежать встречи не получилось. Глава третья, сто восемьдесят три причины ни в коем случае не вступать в разговор с цыганкой. Глава четвертая, семнадцать способов заставить цыганку потерять к вам интерес. Глава пятая, всевозможные способы маскировки при нежелательном контакте с цыганкой.

 

   Господин Моро пробежал глазами оставшиеся двадцать три главы объемного фолианта, и закончил чтение на 28-ой: «Как быстро исчезнуть из поля зрения цыганки прежде, чем она успеет произнести первое слово».

 

- Это все бесполезно. Совершенно бесполезно. Здесь нет ни капли информации о том, как снять проклятье! – с отчаянием захлопывая увесистый том, простонал Моро.

 

- Подожди-ка секунду. Здесь на обороте сноска, - поднеся «Противостояние» ближе к свету, Тим внимательно прочел, - «Если все же, по крайне прискорбному стечению обстоятельств, вы попали под проклятие шувихани (иногда произносится как «чувихани»), остается лишь одна возможность. В полнолуние сожгите скатерть с поминок ново преставившегося, рассыпьте пепел вокруг своей кровати и молитесь. Бог вам в помощь. И земля – пухом».

 

- Живем, Люти, - жизнерадостно заключил Тим, - твое счастье! Сегодня полнолуние.

 

The end.

 

 

 

 

   Многократно усиленный голос сотрудника СГПОПП (Специальной Группы По Обеспечению Правопорядка) прорезал паническую тишину захваченного вагона. Террорист нервно дернулся, и потянулся к проводам на самодельной бомбе, но не успел. По его лицу расплылась блаженная улыбка, и он рухнул на пол, уютно подобрав ноги и сложив ладони под щеку. То же самое произошло с остальными пассажирами поезда.

 

- Мирный газ. Ну, наконец-то, чуваки, едва успели, - сладко зевнув, пробормотал Тим и тут же захрапел во всю мощь своих легких.

 

   Тем временем на женском континенте

 

Огромный, грузный бронетанкер по имени Марина Натальевна тяжело шествовал по коридорам, заглядывая в каждый офис и браня во всю мощь своих необъятных легких сотрудниц компании «Индиго Трэвел Ист-Сайд». В седьмом кабинете Мона Саммер даже ударилась в слезы, когда получила взбучку за вышивание на рабочем месте.

 

- Не, не, не правда! – давясь слезами, всхлипывала несчастная жертва ПМС главы отделения продаж, - получилось оч-чень красиво.

 

- Убожество, а не узор. Если уж тратишь рабочее время на вышивку, так хоть постарайся сделать ее красивой, - кровожадно ответила страдающая гормонами Марина Натальевна и алчно направилась дальше в поисках новых несчастных.

 

   Ее до предела обостренный слух уловил едва различимый шелест страниц модного журнала, и сидящее внутри чудовище радостно взревело. Бросившись в сторону провинившихся, она уже пополнила запасы воздуха, готовая разразиться громами и молниями, но остановилась на полном ходу, увидев источник преступной деятельности.

 

- А, это вы, - весь заготовленный запас бранных слов вышел из нее с легким свистом, словно из проколотого воздушного шарика, - хорошо, да. Работайте дальше.

 

- Обязательно, - хором ответили две смуглые дамочки, не поднимая голов от глянцевых изданий «Жизненно важных модных новинок».

 

   Марина Натальевна быстро ретировалась, передвигаясь с удивительной скоростью для такой крупной женщины. После чего прямиком направилась в свой кабинет, прячась за спасительной тройной магияизоляцией стен.

 

Ах, как бы ей хотелось наброситься, растерзать этих двоих, но замечательно развитый инстинкт самосохранения неизменно бил по тормозам.

 

- И зачем только приходила, - пожала плечами Радда и вновь углубилась в изучение статьи о практической магии.

 

- Чушь, - веско определила Надья, уже закончив чтение бездарно составленного текста, - «Чтобы проклясть врага, смешайте семь унций высушенных корней подорожника с растертым почечным камнем козы и ровно 217 секунд мешайте в блендере. Полученный порошок тремя щепотями перебросьте через левое плечо объекта проклятья и дважды ударьте о пол каблуком туфли. Примечание – самые сильные проклятья получаются с новой линейкой модной обуви от Джейн Чу. Джейн Чу – с магией по жизни».

 

   Она брезгливо отбросила журнал и размяла затекшую шею. Покрутилась немного на стуле и переключила компьютер на прямую трансляцию кулинарного шоу.

 

- Эти недотепы из «Жизненно важных модных новинок» наверняка пишут свои статьи после парочки забористых Лонг-Айлендов*, - рассмеялась Радда, и тоже выбросила журнал. Тот неторопливо проплыл над склоненными головами их коллег и мягко приземлился прямо в мусорный бак на другом конце офиса, - вся это новомодная европейская магия – полнейший абсурд. Любой стоящей цыганке известно больше, чем всем этим так называемым Мастерицам Оккультных Наук. Проклятье в блендере! Не проще ли сделать так…

 

Радда пристально посмотрела в глаза подруги, установила четкий зрительный контакт и немного изменившимся голосом произнесла:

 

- И будет проклят твой род до тринадцатого колена!

 

Надья оторвалась от рецептов домашней выпечки, и со смехом отогнала проявившиеся болотные пятна на своей ауре.

 

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Лонг Айленд Айс Ти - популярный коктейль на основе водки, джина, текилы и рома. Помимо этого, в состав коктейля обычно входит трипл сек(либо Куантро), кола (или холодный чай) и др. Лонг-Айленд — один из самых крепких коктейлей (порядка 28 объемных % алкоголя).

 

[attachment=1695:28088_original.jpg]

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 12 Январь 2015 - 18:45

[Fertes]

Автор - Терниата

 

В тусклом свете

 

В теплой глуби затона дремала покрытая бурой слизью старая щука. Над водной гладью, поросшей крупной тростниковой метёлкой и мелкой, всегда прохладной травкой, стоял полуденный парок, едва проходящий сквозь мошкарное сито. Он скрывал сон неподвижной, сомлевшей рыбы, ржавой стрелой застрявшей в илистом  месте, посреди щербленных  стеблей камыша.

 

Прожорливая молодь носилась, вспуганная сторонним плеском чего-то крупного, приплывшего с противоположного берега.  Редко-редко заходила в воду дикая утка; важно держась, расталкивала на плаву беспокойную мелочь. Пищи было вдоволь для всех:  рыбешка тонула в зубастой пасти.

 

На самом дне, в песчаной колыбели молочно белело нагое тело, движениями  юрких обитателей слегка покачиваемое.  Темные волосы вились, окутывая пухлое лицо, щекотали зеленовато-мутные зеницы.

 

Щучьи глаза, затуманенными мертвыми коридорами ловили тени коряг и тусклый свет неживых глаз.  Рыба пошевелила хвостом,  и липкая чешуя  тут же обросла песчинками. Не чувствуя плоти и своей хватки, хищница откусила белую мякоть руки и с ним что-то твердое, бессольное- оно выпало из пасти и опустилось на острие камня.

 

Когда-то хитрая, умная щука путала бывалых рыбаков, таясь в травяном застое. Сейчас ее ничто не волновало, кроме тепла и холода прибрежных вод. Давным-давно избавилась от окольцовки, изрядно удивившей бородатого мужика. Он придерживал неумело  туловище рыбы и, завидя на хвосте металлический обод, ахнул.  Пока возился с ним, рыба успела прихватить ладонь  острыми зубами и выскользнуть. Кольцо каким-то чудом оказалось в руке бедняги: на нем значилась дата ушедшего столетия.

 

Теперь же она и голода не чувствовала.

 

Медленно, заваливаясь на бок,  выплыла на середину водоема. В глазах щуки отражалась русалочья заводь. Вечером, когда свист ветерка терялся в ближайшем осиннике, когда волны стелили синюю постель непрошенной луне, на бугристых истоптанных кочках, распутывая золотистую кудель,  полулежали девы-рыбы, с мерцающей, не знающей горячих касаний кожей. Лиловая завесь покрывала их  смеющиеся лица. Рты сжимали острые листья осоки, и сладкая боль переходила в задумчивую напевность.

 

Одинокий плеск раздался совсем рядом. Щука дернулась, но, уже не понимая направления, тужась изо всех сил, выуживая из памяти  охотничьи навыки, завязла в придонной гущине.

 

Прозрачные пальцы  вцепились в  дряхлые жабры и легко подбросили старое,  неуклюжее тельце. Щука успела увидеть окровавленным оком  пышную поросль  ивняка, среди ветвей тугие, подвижные бедра . Луна ослепила окончательно.  В слегка остывшем воздухе щука  последний раз расправила хлипкие плавники и полетела глухо звенящей стрелой на сырой, прищемистый бережок. Испустила рыбий дух.

 

Русалочьи руки поднимали донную пыль, терялись в корневых отрогах, касались игриво других рук.  

Девы нечаянно столкнулись с  каменным гребнем, поднесли к бледному лицу  плачущей - темноволосой, пока ещё пригульной - тонкое невестино колечко, и согласно кивнув, шаловливым наступленьем, потянули за собой, куда-то в прохладную глубь, где оживали сапфирные, изумрудные огоньки.

[Fertes]

Автор - Алмаз и К

Ночь

 

Стон... Или нет... Плачь?...Что это?...

 

Медленно, не сильными рывками, оно вытягивает меня из тягучего киселя сновидений. Затуманенное сознание лениво пытается распознать и оторваться, отмахнуться от этого, нырнуть поглубже обратно в теплый, уютный омут сна, но оно не отпускает... настойчиво тянет, теребит, держит и тут же ослабевает... слабеет... замирает... отпускает... утихает. Я снова погружаюсь в вязкий кисель... в светлую, желанную глубину...

 

Новый рывок, уже сильнее, словно хлыстом обвившись вокруг талии, дергает, вырывает меня из объятий сна и я просыпаюсь от... Зова. Это Зов!

 

В юрте темно. Замираю, затаив дыхание, и прислушиваюсь в надежде, что это было во сне, но нет. Протяжный, воющий и сильный, словно дикая песня старого шамана, он повторяется. Снова и снова. Меня охватывает неудержимое желание вскочить, и сломя голову ринуться на этот звук, но я сдерживаю порыв. Наученная последними столетиями, я уже не так опрометчиво срываюсь на клич беды, пусть даже на такой сильный, как этот. Безопасность и покой себе дороже, но… Он пронзает, тянет, манит, зовет, как ребенок, заблудившийся в лесу, один в темноте, трясущийся от страха,  жалобным плачем зовущий мать. И нет мочи противостоять ему! Господи, как же трудно!..

 

Он заставляет меня подняться с постели. Я смотрю в сторону родных, вижу их лежащих в ряд, безмятежно и крепко спящих. Они не чувствуют его - они же обычные люди. И я завидую этому...

 

Бесшумно выскальзываю из-под толстого одеяла и тенью вон из юрты.

Снаружи холод и тьма. Непроглядная тьма стен из гор, окаймляющих наше летнее высокогорное пастбище – джайлоо, а над ними усеянный звездами небесный купол и полумесяц. Дует по-зимнему холодный ветер, пронизывающий до костей. Я не боюсь простудиться, хоть и стою в одной ночной рубашке - болезни мне не страшны. Конечно, иногда приходится «болеть», но это только для виду, для маскировки.

 

На меня накатывает волна обиды и раздражения от несправедливости своего бытия, когда приходится прятаться под человеческой маской, опасаясь людской жестокости, рожденной от страха к непонятному, и при этом оказывать помощь вот таким израненным душам, как в эту ночь, и я уже готова вернуться обратно в постель, но...

 

Снова звучит печальная песнь, она сметает мой гнев, заменяя ее безмерной жалостью, выворачивающей наизнанку, и слезы сами текут из глаз.

Призыв идет из той стороны, где шумит  горная речка. Я вслушиваюсь и расслабляюсь, всецело отдаваясь его воле. Он сам поведет к себе. Мое тело приподнимается и плавно несется, едва касаясь пальцами ног травы, по пологому склону вниз, к реке.

 

Вдруг совсем рядом раздается рычание и лай, из темноты выныривает наш пес Тайбас. Узнав хозяйку, он, взвизгнув, прыгает вокруг, в надежде получить что-нибудь.

«Не сейчас, мой хороший» - я взмахом руки и шепотом усмиряю его, приказываю уйти на свое место, и он какое-то время еще бежит рядом, исполняя роль охранника, затем отстает, заскулив, исчезает.

 

А я лечу, облетая редкие кустарники, все ближе приближаюсь к реке. Зов с каждым метром становится сильнее, перекрывая шум воды, он уже грохочет, звенит, ускоряя мой полет. Разум полностью поглощен мольбой, душа разрывается от медлительности моего тела. Важно успеть, не дать произойти тому, что не идет с планом Создателя. Быстрее, быстрее! И вот я останавливаюсь у шумящей реки, готовая к перевоплощению. Нервы и мышцы напряжены до предела. Взглядом ищу источник мольбы, но…   

 

Берег пуст… Противоположный –  горная стена, чуть отвесная…

 

А Зов всё гремит, и тянет, словно гигантский магнит наверх. Поднимаю взгляд и вижу на фоне чуть светлого звездного неба, на краю нависшего каменного карниза утеса, маленькую фигурку…. Стой! Не сметь! – безмолвно кричу и птицей взмываю к ней…

 

Это молоденький пастушок из соседнего стойбища, совсем еще юный, подросток. Он стоит на краю пропасти, в колпаке со спущенными полями, прижимая голову к плечу от ветра,  кутаясь в старую фуфайку, и плачет.

Невидимая, облетаю его, готовая броситься при малейшей опасности.

Что же произошло? Что толкнуло молодое сердце на такой грех?

Я концентрируюсь и мысленно проникаю в разум юноши…

Его зовут Бакыт. Надо же. Родители вложили в твое имя быть счастливым, программу пути к счастью, а ты… Эх, люди!

Проникаю глубже, яркая вспышка слепит, и я оказываюсь прямо посреди океана. Океана, который может создать только разум подростка. Океана боли, отчаяния и тоски…

 

Картины сменяют одна за другой: уезжающая за длинным рублем на чужбину мать, расплывчатое лицо отца, гневная гримаса тетки, замахивающийся камчой, разящий перегаром темный силуэт дяди, и презрительные слова, горячо и безответно любимой девчонки, приехавшей из города… «Нищий безотцовщина! Дворняжка!» - эхо боли от слов спесивой красавицы сильно бьет даже меня, и я  теряя контроль, выныриваю из сознания Бакыта…

Не сладко тебе, мой юный друг, но потерпи, Создатель определил твой путь и ты станешь великим.

 

Я уже чувствую, что напряжение достигло предела. Пора действовать. Снова концентрируюсь и начинаю петь заклинание, которое со стороны кажется диким завыванием, хохотом и визгом. Пастух оборачивается, расширив от испуга глаза, и видит мое перевоплощение: молодое тело морщится, стареет, уменьшается; волосы седеют, становятся жесткими и косматыми; звенят, блестя на лунном свете, медные когти - визжащая, бьющаяся в конвульсиях Я -  принимаю свое истинное обличие.

 

Бакыт, открыв рот, пятится к краю. Я дико кричу, прыгая на него, и мы срываемся в пропасть…

Только, оставив бесчувственного пастушка у стоянки его дяди, я надеваю свое прежнее тело. Силы изрядно истощенны, и полумертвая возвращаюсь к себе, в остывшую уже пастель.

 

А утром, очнувшись, юнец расскажет об этой ночи, обо мне, и родится очередная байка о злой Медной Старухе - Жез Кемпир…