Сообщений в теме: 14

[Fertes]

Рассказ Андрея Чечако

 

Азия

 

Что такое «авторотация», впервые я услыхал еще школьником. Это был мой второй полет на самолете, и так случилось, что рядом со мной оказался большой специалист по данному вопросу. Мне было всего пятнадцать, и я считал себя достаточно самостоятельным и начитанным парнем, который уже может сам летать на самолетах, не ставя в известность родных. Тогда у меня была вполне романтичная история, с девушкой, ждущей на юге, в одной из азиатских республик бывшего Союза, поездами, самолетами и долгими разговорами по телефону. Так вот, остро пахнущий потом толстяк, мой сосед, громко рассуждал  о том, что если не гробанулись на взлете, то точно долетим до пункта назначения, а уж там будет вторая «угадайка» – упадем или не упадем.
Он обращался ко мне на «вы», шумно сморкался и рассказывал о том, что «боинги» не имеют противообледенительной системы, поэтому их надо поливать специальными жидкостями, а «аэробусы» - потеют, поэтому их поливать не надо.
- Вы, наверное, самолетами занимаетесь, - спросил я, скорее из вежливости, чем с интересом, меня в тот момент больше занимали вопросы насквозь лирические.
- Нет, вертолетами! Я вертолеты строю. - Он заёрзал на сидении, задевая меня локтем. – Вы, вот, например, знаете, как вертолет летает?
- Да, - ответил я со скукой в голосе.
- Ну, допустим… а как он поворачивает?
- Меняется угол наклона плоскости лопастей, и, наверное, задний винт подруливает.
- Ну, допустим… а если вертолет падает, как спастись?
- Выпрыгнуть с парашютом, - предположил я, - катапультироваться?
- Нет, катапульты уже практически никто не делает, военные разве что... Вертолет может сам приземлится, даже с выключенным двигателем.
- Как это?
- А вот так это! – мой собеседник с удовольствием посмотрел на меня, с высоты своих трех подбородков. – Есть такая шутка, авторотация называется…
Сколько же лет назад это было? Двадцать пять? Видимо какая-то метка памяти сработала, когда я сел в самолет и – надо же! – вспомнилось, откуда все началось.

Азию не спутаешь ни с чем. Даже если тебя привезут ночью и завяжут глаза – все равно ты поймешь, что оказался в Азии. По запаху, по воздуху, по небу. Даже если будет зима, даже если небо будет сплошь затянуто облаками, даже если тебя поставят под какой-нибудь пихтой или пальмой в аэропорту – ты все равно поймешь, что оказался в Азии.
Я бывал в разной Азии: в Средней, Центральной, Южной. На Дальнем Востоке был, еще в детстве. Вот, казалось бы, дубок растет, или березка какая-то, но чувствуешь, что это азиатская березка – не родня деревцу со средней полосы. Тебе не родня. Запах не тот. Азия пахнет. Пахнет дымом, как Дели, или теплым летним вечером… постоянно, как в долине Брахмапутры, или пылью и абрикосами, как в Ташкенте, или цветами и талой водой, как в Алматы. Или ожиданием, как в Хабаровске. Или океаном, как во Владивостоке.
Я очень четко почувствовал, что я в Азии, как только нас вывели из транспортника, и, хотя была ночь и лил дождь, понял: мы уже рядом. А может быть, как раз потому, что шел дождь и была ночь, – и понял. По целенаправленному полету капель к земле, по тому, как эти капли принимал воздух и бетон взлетной полосы.
Ночной перелет на вертолетах; расселение по приземистым баракам происходило в предутренних сумерках. Быстрая высадка перед шеренгой зачехленных вертолетных туш, регистрация в командном вагончике, с быстрыми улыбками сонных темнокожих сержантов, затем сон на неожиданно удобных, пахнущих стиральным порошком простынях. Как будто и не дрых перед этим половину суток в самолетах и аэропортах. Видимо, организму так надо.
Я спал долго и проснулся сонный. Умылся, побрился, принял душ в небольшой пристройке, которую показали еще ночью; прошелся по пустующим кубрикам с голыми остовами кроватей, надел рубашку с короткими рукавами, подумал и решил головным прибором пренебречь – козырять никому не хотелось, а уважение можно высказать и легким прищуром глаз.
Зайдя в командный вагончик, обозначенный звездно-полосатым флагом на крыльце, я, скорее, улыбками, чем по-английски, выяснил у двух чернокожих леди, что у базы есть собственный пляж, чуть-чуть ниже взлетной полосы, меня даже провели к началу короткой тропы. Предупредили, что через пару часов снова пойдет дождь, и оставили в покое.
Кто его знает, кто придумал эту красно-желтую глинистую азиатскую почву с вкраплением кристалликов гранита и ракушек, на которой растут дающие редкую тень деревья! Когда сухо – идешь по ней, как по какому-то специальному покрытию крутого стадиона. Тропинка светлой полосой тянется то вверх, то вниз, переваливаясь через невысокие хребты холмов. Но как только начинается дождь, вся эта система мелких оврагов превращается в единый канализационный коллектор, по которому с одинаковой легкостью выносит в океан и мелкие ветки, и ржавые остовы неведомо откуда взявшихся легковых автомобилей. Несколько таких я обнаружил с краю галечного пляжа.
Я разделся, аккуратно сложил форму на ботинки и вошел в теплую воду. Провалившись в выбитый у самого берега морской волной ров, вскарабкался по нему, немного поколов ноги о крупные валуны, и пошел дальше в океан.
Возникло острое чувство края Земли. «Хрен знает где», как я любил повторять своим друзьям, рассказывая об Азии. Впереди, через несколько сот километров – гряда островов, а за ними только Тихий и Южный океаны, к тому, что существует последний я так и не привык. 
Тусклое солнце грело через плотную дымку, желтые блики от него бежали по мутноватой серой воде прямо ко мне. Вода была теплой, и я брел вперед, пока не погрузился в нее полностью. Нырнул и, открыв глаза, смотрел, как косые лучи солнца уходят в глубину. Потом поднялся к поверхности, перевернулся на спину и поплыл, глядя на белесую дымку и низкие тучи.
Умирать совершенно не хотелось.

Первый раз я испытал авторотацию в двадцать семь. Скорость у нашего «спасателя» была маленькая, высота – около километра. Машина будто бы провалилась, появилась странная вибрация, горизонт пошел шалить, и я испытал странное головокружение, а потом понял, что вертолет стало раскручивать.
Впрочем, пальцы работали сами собой; я попробовал перезапустить двигатели, не смог, и, убрав фиксацию муфты, чуть изменил угол наклона лопастей. Вертолет стремительно потерял скорость, начал падать, потом, когда скорость падения достигла метров десяти в секунду, воздушный поток выгнул лопасти вверх и начал их раскручивать.
Заворочались шестеренки над головой, вращение от лопастей передалось на генераторы и задний винт, зажглись лампочки в кабине. Падение существенно замедлилось, вращение вертолета вокруг оси совсем прекратилось.
Опускался я, как мне показалось, медленно. У меня хватило времени понять, что и как надо делать, выбрать внизу болотце посуше и даже крикнуть «пару ласковых» в грузовое отделение.
У самой земли я снова изменил наклон лопастей, чтобы набравшие центробежную силу длинные стальные полосы резко взмыли вверх, прогнулись и задержали падение. Сделал я это чуть раньше, чем следовало, поэтому вертолет резко завис в двух метрах над землей, а потом рухнул всей своей тушей так, что клацнули зубы и во рту появился вкус крови.
Второй раз был более прозаический, но он-то как раз и привел меня к тому, что авторотация стала частью моей жизни.
Это были испытания новых моделей двухместных экскурсионных вертолетов. Русские пилоты, по причине своей дешевизны, стали, пожалуй, самыми опытными испытателями новой вертолетной техники. По правилам все вертолеты должны были обеспечить безопасную посадку в режиме авторотации, и мы поднимали модели до двух-трех километров, с мешками с песком вместо пассажиров, потом отключали двигатели и спускались вниз. Платили за это совершенно сумасшедшие деньги, и когда я вернулся домой, на заработанный капитал смог сделать ремонт в отцовской квартире и построить свой первый автожир, или, чтобы не пускать в небо гастрономию, – гирокоптер.
Я построил его за двадцать тысяч – продал за пятьдесят, построил новый за пятьдесят – продал за сто пятьдесят, потом купил три «американца» и начал просто торговать ими.
Легкие машины, внешне похожие на вертолеты, пробегали по проселочным дорогам сто метров и взмывали вверх, на радость дачникам и туристам. Винты, установленные позади кабины, толкали вертолетик вперед, под воздействием встречного воздуха большой винт раскручивался и поднимал машину в воздух. И чем ветреней была погода, тем легче и спокойнее лететь, не боясь ни шквалов, ни ураганов. Отличная машина для штормящего океана. И летал бы я себе спокойно, показывая чудеса пилотажа машины со свободно вращающимся винтом, если бы не несколько очень денежных, но очень опасных полетов для ребят в погонах. Но  что тут врать самому себе – мне нравилось летать, нравилось рисковать на самых безопасных летательных аппаратах. И, надо признать, я был счастлив.
Но потом пришли сны.

Когда умер папа, моя жизнь не дала трещину – для меня ничего, по большому счету, не изменилось. Папа уже много лет никаким образом не был "встроен" в мои дела, и, так мне казалось, не участвовал в принятии моих решений. Но то, что он был, то что он жил, то что я мог позвонить ему в любой момент – все это поддерживало меня. У меня не было своей семьи и детей, но то, что позволяет тебе полноценно дышать – твой род, мама и отец – у меня были.
После папиной смерти у моего мира исчезли тени.
Каждый год, в годовщину его смерти я справлял одинокую тризну. Начинал пить с самого утра, смотрел фото и видео. Вот отец на испытаниях моей первой модели, вот он на своем юбилее, с коллегами и еще живой мамой… В зависимости от того, как потом поворачивались эмоции я или напивался в дым самостоятельно, или брал пятитысячную и ехал к друзьям.
В тот раз я напился самостоятельно. Перебрал. Меня всю ночь мучили какие-то кошмары, видения. Я летал и падал. Просыпался и бежал пугать унитаз. Утром я должен был поехать в мастерскую, рассчитаться с ребятами (так совпало) поэтому, с трудом продрав глаза и умывшись, вызвал такси. Собрав бутылки и пластиковые судки в пакеты, вышел на лестничную площадку и увидел ребят. Пришли все члены клуба и механики из моей мастерской. Они стояли и сидели на ступеньках. Молча. Как оказалось, у них не было сил зайти и сказать мне, что я должен умереть. Один и тот же сон обо мне приснился им всем. Сон был настойчив, ярок, последователен, и не позволял никому усомниться в своей достоверности.

Он зажат в ложементе, будто в утробе матери; качка, грохот, дрожь, – все воспринимается по-другому, когда кресло пилота сделано под тебя. Он возносится вверх в космической капсуле, поднимаясь на вершине огненной горы до тех пор, пока небо не становится иссиня-черным, а внизу открывается огромная голубая поверхность Земли с четким рисунком урагана. Видны мельчайшие подробности облачного покрова, все лепестки закрученной хризантемы со вспухшей сердцевиной, все перья гигантской снежинки, все метастазы облачной опухоли.
И в самом центре, под пронзительно белым слоем освещенных солнцем облаков, вспухает черная смола с красными брызгами. То в одном, то в другом месте тело урагана рвется, и облака, беззвучно и стремительно разбегаются от грибов ядерных взрывов. И в местах разрыва облаков виден океан с бурыми пятнами, пятна темнеют, появляется черная смолистая дрянь, и вместе со смолистой дрянью на поверхность выходит алая лава, будто кровь Земли, и в этих зияющих ранах копошатся острые хребты неведомых тварей.
Его полет достигает апогея, он начинает проваливаться в один из этих разрывов. Вокруг начинает пылать разгоряченный трением воздух. Над ним раскрывается первый парашют, потом второй. Потом стенки капсулы исчезают, и он оказывается летящим в своем гирокоптере. Вокруг мелькают облака, проносятся снаряды летящей лавы, но он знает, куда лететь.
И вот, впереди он видит черный зев огромного вулкана, по его краям шипят океанские волны, вознося клубы пара, но только на границе – внутри огромного провала воды нет, только чернота и лава. Лава не извергается из него, наоборот, ленивым потокам она течет вниз, и там, в глубине, он с ужасом видит огромные хребты, костистые, острые, заканчивающиеся шипастыми хвостами. Вдруг эти твари, как по команде, престают терзать земную плоть, поднимают свои окровавленные морды вверх, и он видит, опускаясь все ниже и ниже, как раскрываются их пасти навстречу, как горят ненавистью глаза. Ярче, чем лава, ярче, чем солнце. И это настолько ужасно, что этот страх смешивается со страхом падения, и он падает вниз, прямо в ненасытные пасти, – и просыпается. Сердце колотится немилосердно, а руки сжимают несуществующий джойстик в тщетной попытке взлететь.

Вернуться в домики до начала дождя я не успел. Вода хлынула с небес, будто кто-то дернул за цепочку гигантского небесного унитаза. Два последних холма я преодолевал на карачках, по пути вверх то и дело оскальзываясь на четырех костях, по пути вниз съезжая на пятой точке. Пришел перепачканный до безобразия, вызвав смех стоящих под навесом работников базы, человек двадцать решили поглазеть на меня. Где вы были, когда я шел, такой красивый и чисто выбритый?
«Эй, русский», – кричали они, пока я подходил ближе. «Чувак, давай мойся и приходи в клуб, сегодня у нас праздник, за счет командования!»
«А без меня никак?»
«Ты что, чувак! Ради тебя весь праздник! Будем тебя встречать-провожать».
Дождь вдруг выключили, и от этой перемены в окружающей среде все замолчали. Смех исчез вместе с шумом капель. Народ под навесом продолжал неуверенно улыбаться.
«Вы приходите, сэр. Ровно в семь начало. Во-о-н в том доме у нас клуб».
Полевой формы у меня больше не было, так что пришлось достать парадную, которая слегка помялась после путешествия в дорожном кофре. Придется акклиматизироваться при полном параде.
Зеленая полковничья форма с синими нашивками, вся эта торжественная мишура, с фуражкой, которую я надевал всего один раз, на фотосессию, – все это показалось мне, что называется «слишком», но, как выяснилось, я ошибался, все были разодеты похлеще моего. Козырьки сияли, планки блестели, а о стрелки брюк можно было порезаться.
Меня встречали строем, на стене тожественно соседствовали два полотнища государственных флагов. Смирно! Вольно! Приветствуем и можем расслабиться.
Выпьем за честь и славу, за оружие!
Выпьем за воинское братство!
А теперь можем расслабиться, и выпьем просто так.
За Россию и Соединенные Штаты!
Почему вы один, сэр? В смысле? Почему вы прилетели один? Ну, так я ведь умирать прилетел, а не водку пить! Не понял, сэр? Я говорю, кто же захочет со мной лететь, если я лечу умирать? Не п-понял! А, чтоб тебя: умом Россию не понять, понятно? Так точно, сэр!
(Я уже  допился до того состояния, когда не понимал, на каком языке говорю, и что-то мне подсказывало, что и остальные не понимают, в смысле – не понимают, на каком языке разговаривают.)
Э! Ребята, а когда будут танцы? Скоро, сэр! Разрешите с вами сфотографироваться? Йес, мэм! Разрешаю, но только если вы расстегнете рубашку на груди, мэм! На вашей замечательной темнокожей груди, мэм!
Господин полковник, сэр! Разрешите мне представить второго члена команды. Какого члена? Второго члена! И где? Кто, сэр? Где второй член? Вот перед вами, майор Джонс, сэр! Хелен Джонс, сегодня можно просто Хелен!
Тут я стремительно протрезвел. В принципе, я предполагал, что на переднем сидении в этот раз будет не мешок с песком для правильного распределения веса, но того, что они дадут мне в напарники женщину, представить себе не мог.
- Кто вы, мисс?
- Стрелок, сэр.
- От лица Соединенных Штатов майору Джонс поручено произвести пуск.
- Вы знаете, на что вы идете, Хелен?
- Знаю, сэр!
– А я думал, что только у нас в стране живут идиоты.
- Никак нет, сэр!
А потом были танцы под музыку кантри, в одном из них я потерял верхнюю пуговицу рубашки, как мне кажется, навсегда.

«Подожди, подожди! Не торопись. В это раз все будет совсем по-другому»
«Конечно по-другому! Мы впервые раз будем это делать на трезвую голову»
(Смешок в темноте.)
«Не в этом смысле. Все будет совсем по-другому!»
Она сидит на мне, и я чувствую, как она охватывает меня внутри. Медленно поднимаясь и опускаясь.
Я чувствую ее прикосновения, привыкшие к темноте глаза различают ее челку, закрывшую лицо, и обнаженные груди с темнеющими сосками. Я пытаюсь привстать, но она толкает меня обратно на кровать. Я вижу в ее руках узкие ленты.
«Ух ты!. Я такое только в кино видел!»
«Подожди, это ритуал!»
Она протягивает ленты мне.
«Если хочешь, ты будешь первый».
«Что значит “первый”?»
(Снова смех.)
«Это значит, что если мне не понравится, если ты не угадаешь, как мне хочется, то лучше тебе быть вторым».
«А если ты не угадаешь?»
(Она смеется.)
«А что там угадывать – мужчины крайне примитивные существа».
Я задумываюсь, потом беру ленты и завязываю их на ее запястьях. Она замирает, ожидая, что же я сделаю дальше. Но я не меняю позы и, растянув ленты на всю длину, привязываю их к изголовью кровати.
Она поняла.
Она начинает свой танец на мне, то наклоняясь вперед, и тогда я целую ее лицо, и стискиваю в объятиях, то отклоняясь назад, и тогда я беру ее за бедра, толкаю на себя, проникая глубоко-глубоко.
Вот ее дыхание участилось, и я дышу ей в такт. Вот ей становится неудобно, она хочет что-то изменить, сжимает бедра, и я изгибаюсь на кровати, не давая нам разъединится. Еще и еще, она охватывает меня изнутри, вот, вот уже ближе! Из моей груди вырывается стон и сливается с ее стоном, - это начинается ее оргазм. Она пытается соскочить с меня, но я не даю, и чем слабее становятся ее движения, тем сильнее я держу ее за бедра, раз за разом заставляя кричать. А потом я глажу ее нежно, не позволяя себе ни выйти из нее, ни закончить, чувствуя, как все внутри нее сокращается.
Она успокаивается, успокаиваюсь и я, так и не кончив.
Она лежит на мне еще несколько минут. Мы остываем. Потом протягивает руки, чтобы я ее развязал, и говорит:
«Ну что ж, теперь моя очередь».
Она заставляет меня встать, подойти к стене. Там, вероятно приготовленные заранее, темнеют вбитые в стену штыри. Она привязывает меня к ним. Плотно, сильно. Так, что у меня практически нет возможности шевелиться.
Она стоит передо мной и гладит себя. Смотрит прямо в глаза, потом поворачивается ко мне спиной, и прикасается всем телом. Я чувствую, как она близка, хочу войти в нее – и не могу. Она позволяет войти в себя чуть-чуть, но сразу отстраняется, когда я пытаюсь выгнуться и войти дальше. Снова и снова. И я томлюсь, и мне больно от желания. И, вот, когда я вот-вот разозлюсь, она поворачивается ко мне, развязывает мне руки и опускается передо мной на колени.

«Ну что? Я все правильно сделала?»

Огромные пусковые шахты расположены прямо на территории базы. Над двумя из них уже сутки парит дымок испарений, видимо параллельно готовят к пуску две установки. Мой гирокоптер давным-давно установлен в головке одной из ракет, с хитрыми стенками боеголовки. Дни пронеслись в полетах и занятиях любовью, но вот - две недели тренировок закончились. Под нашими сидениями – термоядерная бомба, и есть только мизерный шанс, что мы останемся живы.
Сейсмическая активность возросла, и если бы не далекая гряда островов, нашу базу давно бы уже смыло не первой, так второй волной цунами. Медлить больше нельзя.
Мы взбираемся в капсулу, в капсуле пролазим в гирокоптер. Нам предстоит двадцать минут баллистического полета с выходом из атмосферы Земли. Это компромисс между полноценным выходом в космос и полетом на бомбардировщиках. Бомбардировщики, конечно, тоже полетят. И, вполне возможно, что в те минуты, когда мы спустимся с небес, застанем только конец военного действа. Впрочем, как нам сказали, надежды на это мало.
Потому что сны приснились не только мне и тем, кто знает, как литают гирокоптеры.
Тем, другим, кому тоже снились сны, откуда-то известно, что ни баллистические, ни крылатые ракеты не достигнут цели. Откажет электроника, забьются турбины, не взорвутся бомбы. Только мы, Хелен и я, имеем шанс.
Но не стопроцентный, потому что никому не удалось досмотреть сон до конца.
Мы устраиваемся в ложементах, надеваем маски. Слышим в наушниках слова отсчета. Раздается приглушенный рев. Вибрация. Очень нежно, даже, кажется, с остановкой мы начинаем возносится в небеса. Когда мы выходим из шахты, в кабину проникает солнечный свет. Сверху и снизу перегрузка давит на нас, но не сильно, мягко стискивая ремни и вдавливая тело в ложемент. Не сильнее, чем на аттракционе. Перегрузка возрастает, потом исчезает, и корабль разворачивается вокруг своей оси на четверть оборота.
Потом в корабле темнеет; последний толчок – и мне кажется, что меня перевернули вверх ногами, и я падаю головой вперед.
Несколько секунд сквозь прозрачный колпак гирокоптера я вижу голубой кусочек Земли в иллюминаторе. На голубом диске хорошо различим один из спиральных рукавов урагана. Во сне все было четче и интереснее.
Капсула снова обретает вес, и я чувствую, как начинаю падать спиной вперед. Проходит минута, вокруг иллюминаторов начинает собираться красная плазма горящего воздуха.
Потом она сменяется белым маревом рвущихся облаков.
Рывок. Потом еще один. И, фактически без перерыва, стенки капсулы уходят вверх, и какую-то долю секунды гирокоптер стоит на падающем тепловом экране, задрав нос вверх, как сувенир на письменном столе. Но выстреливают в стороны короткие лопасти, и нас сдувает с этого падающего постамента, швыряет в клубы дыма и тумана.
Нас бросает из стороны в сторону, но лопасти раскручиваются все сильнее и сильнее, и вот машина впервые отзывается на мои попытки управлять ею. Зажигаются приборы, я подхватываю управление на середине виража, выпрямляю полет и ставлю автогоризонт на место.
Фактически сразу подо мной открывается пропасть.
Хелен кричит от ужаса. И я, омертвев, смотрю вниз. В черный провал, уходящий в маслянистую черноту, льется океан, лава уже не может остановить его, она тоже медленно сползает вниз, и эти два потока сталкиваются, с  грохотом порождая облака. Но разрыв настолько огромен, что они не могут заслонить дна, где в лаве, как в крови, купаются острые хребты пары тварей.
Вот, будто в ужасном сне, они прекращают копошиться, рвать когтями под собой, зарываться мордой. Они останавливаются и оборачиваются к нам. Огромные, как гряды гор. Одна – черная, как смоль, другая – белая, как снег. И мы видим глаза, полные ненависти, горящие ярче, чем окружающая лава.
Хелен кричит и пытается перехватить управление. Поэтому я спокойно достаю пистолет из кобуры под пультом и стреляю ей в затылок.
Кровь брызгает на фонарь кабины и закрывает обзор, но твари такие огромные, что я не могу промазать. Я падаю прямо на них, и в тот момент, когда глаз одной из них закрывает собой весь обзор кабины, рву под собой запал термоядерного заряда и успеваю заметить, что он сработал.

[Fertes]

Автор - NewВасюки

 

Маша и огурец

 

Маше снился Джонни Депп.

Джонни Депп был немного неправильный. Вместо карих вишен у актера были ярко-синие глаза, а еще голливудский красавец проявлял недвусмысленный интерес к Маше. Положив руки ей на талию, он заглядывал прямо в душу, от чего у Маши сладко замирало в желудке.

Тихо заиграл вальс. Маша с трудом отвела взгляд, чтобы рассмотреть, откуда доносится музыка, а заодно – где они с Джонни находятся.

Они стояли посреди зала, что в Машиной квартире, а нежные звуки скрипки лились с потолка.

– О, боже! – Маша вспомнила про наглаженное белье, которое было сложено стопкой на стуле.

Ей очень не хотелось, чтобы актер увидел простыни пододеяльники. Голливудские красавцы не задумываются о том, откуда берется уют. Столкновение с действительностью может нанести творческой душе неизгладимую травму.

Джонни Депп, меж тем, мягко повел Машу в танце. С грацией Наташи Ростовой она отклонилась чуть назад. Комната вместе со шкафами, коврами и люстрами поплыла мимо.

– Боже! Боже! – воскликнула Маша, поняв, что сейчас они провальсируют мимо дивана, на котором спит Илья, ее муж.

Илья, как и неглаженное постельное белье, тоже был частью реальности, и мог нанести не только душевную травму, спросонья не разобравшись в ситуации.

– А я здесь причем?! – отчаянно подумала Маша. – Мне просто нравится танцевать. Я десять лет этого не делала. К черту неглаженные пододеяльники. Буду кружиться, сколько захочу. Пусть сами разбираются.

Весело и пьяняще играла скрипка. Звенели подвески на хрустальной люстре. Пели кофейные чашечки в серванте. Дилли-донн! Волшебную симфонию вдруг прервал голос дочери:

– Мама! Где зубная паста?

Слова звучали не в Машином сновидении, а врывались откуда-то извне. Маша поняла, что сейчас проснется, и зажмурила глаза посильнее, не желая расставаться с мужчиной своей мечты. Да, да… Наконец-то, она поняла, кто ее идеал.

Она прижалась к Деппу и почувствовала, как его руки стиснули ее в крепком объятии. По Машиной спине пробежала дрожь.

– Мам, проснись, пожалуйста! – возмутилась Оля. – У меня сейчас начнется кариес!

Маша не могла больше сопротивляться напору реальности. Попрощавшись взглядом с Деппом, она вывалилась из сна на икеевский диван мужу под бок.

Стрелки на будильнике показывали без десяти семь. В приоткрытую дверь заглядывала дочь.

– Иду! – сказала Маша.

Накинув теплый купальный халат, она встала с дивана. На второй половине, уткнувшись в подушку, мирно сопел муж. Был видна поросшая русой бородой щека и ухо. Маша вздохнула. Это вам не Джонни Депп.

Муж и дочь пили чай с бутербродами. Маша, стоя у раковины, мыла овощи. На завтрак она ела только салат. Она взяла из большой пластиковой чашки огурец и почему-то вспомнила сон.

–Дилли-дон, – звякнули блюдца в буфете.

Машины ладони заскользили по зеленой поверхности огурца: вверх и вниз. Брызги воды разлетались по сторонам. В кончиках пальцев родилось приятное ощущение, которое усиливалось в процессе мытья овоща.

«Какой-то тактильный оргазм», – подумала Маша, вспоминая Джонни Деппа.

Муж и дочь давно вышли из-за стола, а она даже не заметила.

– С тобой все в порядке? – вдруг прозвучал голос мужа совсем рядом.

Маша вздрогнула, огурец выскользнул из рук. Она успела его подхватить, но он снова подпрыгнул, словно большая зеленая лягушка. Маше надоело сражаться с овощем, и она, пылая от стыда, выбросила его в мусорное ведро.

«Штирлиц в подобной ситуации сказал бы, что это провал», – подумала она.

И почему-то совсем не подумала, что легендарный разведчик никогда бы не оказался в подобной ситуации.

– Маша, кажется, у тебя температура, – Илья коснулся губами ее лба, проверяя, нет ли у нее жара.

Маша почувствовала, как лицо мягко царапнула щетина. В норвежском свитере и с бородой Илья был похож на полярника, но никак не на Джонни Деппа.

– Мы с утра едем на съемки. Не смогу тебя подвезти, – сказал муж.

Он работал оператором на местном телеканале. Если день не выбивался из привычного графика, подбрасывал ее в офис.

– Я все равно не успею собраться, – успокоила его Маша.

На самом деле, она была жутко рада тому, что Илья уходит. Ей надо было спокойно подумать о том, что случилось. До этого дня Маша никогда не изменяла мужу даже во сне. И, осознавая преступность мыслей, не могла вынести его заботливого присутствия рядом.

Несколько раз в автобусе Маша принималась вспоминать огурец. По ее ладоням в эти моменты пробегала электрическая дрожь. Мужчины реагировали странно. Как только зеленый овощ вспыхивал в воображении, они начинали проявлять к Маше повышенный интерес.

Нагловатый качок уступил место.

– Миль пардон, мисс. Присаживайтесь, – сказал он Маше и, повернувшись к интеллигенту в очках и шляпе, поделился с ним знанием светского этикета: –  Никогда не говори даме: садись! Это невежливо.

– Понял, – говорил интеллигент и принимался рассказывать Маше последние экономические новости, советуя, куда лучше вкладывать деньги.

Студент художественного училища, впечатлившись широко распахнутыми Машиными глазами, рисовал ее в своем блокноте.

Маша была женщиной умной, но связать повышенное внимание мужчин к своей персоне с огурцом пока не догадалась. Слишком невероятным был вывод, хотя и очевидным.

Озарение настигло ее на крыльце здания, где находилась контора, в которой Маша служила… Тот факт, кем служила Маша, особенной роли в этой истории не играет. Достаточно сказать о том, что она была обычным офисным сотрудником и проводила за компьютером большую часть жизни.

– Посторонись! – проворчал дворник, когда Маша, цокая каблуками, прошла по мраморному крыльцу и взялась за ручку двери, обтянутую красным бархатом в соответствии с корпоративным стилем организации.

Дворник принадлежал к разряду вечно недовольных коммунальных работников, ему было без разницы, кому он кричал свое «посторонись» мужчине или женщине, рядовому клерку или директору. Он признавал только охранника Семеныча.

Маша  как всегда не обратила бы внимание на затянутую в синий комбинезон фигуру, в связи с погодой утепленную кроличьей шапкой и армейским бушлатом, но в этот момент в ее сознании забрезжил некий вывод, который она решила подкрепить эмпирическим материалом.

Вместо ручки двери Мария представила огурец.

– Дилли-донн! – пискнула скрипка.

Дворник удивленно огляделся, пытаясь сообразить, откуда доносятся звуки. А потом Маша обнаружила его возле своих ног. Дворник обметал веником сапожки и глухо бормотал:

– Что же вы, Машенька, снежком-то их припорошили. Нехорошо, нехорошо…

Маша, взвизгнув, отскочила. Не помня себя, она добралась до нужного этажа. В гардеробной дольше, чем обычно, она поправляла складки на юбке и указательным пальцем завивала прядь, выпущенную из узла волос на затылке.

«За что мне такая власть дана? И что мне теперь  этим делать? И не проверка ли это какая-нибудь?» – думала Маша, разглядывая себя в зеркале.

Щеки ее с легкого морозца были покрыты яблочным румянцем.

«А, может, мне все это показалось?» – мелькнула успокаивающая мысль.

Когда Маша вошла в кабинет, рабочий день уже пять минут как начался. Таня Курочкина оторвала взгляд от монитора и, внимательно осмотрев Машу, сказала:

– Тебя шеф вызывает.

– Зачем? –  Маша поставила сумку на стол.

– Мозги будет мыть. Я пришла ровно в девять и уже наслушалась. Ты подстриглась что ли?

Перед дверью, которая вела в кабинет начальника, Маша задержалась. Петр Семенович славился крутым нравом: хлебом не корми, дай поорать на подчиненных. Его не боялся только дворник, потому что за скромную зарплату вычищал территорию, с которой не справились бы и три работника.

«Если только закричит, уволюсь. Поеду в Африку послом от «Красного креста». Буду раздавать неграм хлеб и хинин от лихорадки. Все равно здесь никаких  перспектив», – подумала она и, набрав воздуха, словно перед прыжком в воду, толкнула дверь.

Увидев Машу, Петр Семенович нахмурился. Созерцая ураган, проносящийся по лицу шефа, Маша думала о том, что хорошо было бы сейчас уменьшиться в размерах и, воспользовавшись этим, юркнуть под дверь.

– Что вы можете сказать в свое оправдание? – прорычал Петр Семенович.

– Ничего, – Маше вдруг стало все равно.

– Почему? – опешил Петр Семенович.

– Потому что огурец.

– Какой еще огурец?!

– Зеленый, с пупырышками.

Петр Семенович встал из-за стола и прошелся по кабинету. Был он, прямо скажем, далеко не атлет. Под прекрасно сшитым пиджаком угадывалось конфетно-пивное пузо, которое нередко можно увидеть у перешагнувших сорокалетний рубеж мужчин. Маша с тоской вспомнила безупречную осанку Джонни Деппа, тонкий запах одеколона, исходящий от смуглого подбородка. Петр Семенович предпочитал сладковатые, почти женские ароматы.

– Знаете, Мария Николаевна, я в шоке, – наконец-то сказал Петр Семенович. – Вы думаете, что можете вот так вот зеленым огурцом объяснить пренебрежительное отношение к дисциплине?

– Да.

– Быть может, вы этим огурцом обоснуете и ваше требование повысить вам зарплату? Вы, конечно, похожи на мою любимую актрису Грейс Келли, но совесть-то надо иметь. Если каждая Грейс Келли будет рассчитывать на голливудский образ жизни, то на что буду жить я? А ведь у меня не за горами пенсия.

– Петр Семенович, я ухожу в «Красный крест», – сказала Маша и вышла из кабинета.

Выдвинув ящики стола, Маша выгребала личные вещи: баночку с кремом для рук, фантики от конфет, кубик Рубика, сонник, сломанный мобильник.

– Что? Уволил? – сочувственно спросила Таня Курочкина.

В дверях показалась Степанида Ароновна Саровская, начальник отдела кадров. На полной шее висела цепь с пристегнутыми к ней очками. Степанида Ароновна сунула в рот дужку и принялась ее грызть.

– Да ничего он ее не уволил, – отвлеклась она от дужки. – Наоборот, зарплату повысил и отпуска дал две недели. Вот я думаю, что бы это значило и чем  чревато.

– Ни фига! Сдает Семеныч, – сказал Таня. – И куда ты теперь, Маруся? В Эмираты, наверное.

– К Джонни Деппу, – Маша бросила вещи обратно в ящик стола.

– Ха! Я бы тоже поехала посмотреть, да только Сатрап Семенович не отпустит.

Маша посмотрела на подругу непонимающим взглядом.

– Ты что с утра новости не читала. Сегодня в наш город на личном самолете прилетает Джонни Депп.

– Нет, – не поверила Маша.

– Открой любой новостной сайт. На какой-то вечеринке в Париже он задремал, и ему приснилось, что в русском городе Камске его ждет не дождется женщина, похожая на Грейс Келли. Она обещала его накормить картошкой с маринованными огурцами, и он влюбился в нее без памяти. Да вот читай сама статью: «Секрет русского огурца». Все, конечно, держалось в тайне. Но утром кто-то в нашем аэропорту проговорился, и через полчаса весь интернет уже на ушах стоял. Позвони Илье, он же знает.

Маша, не слушая ее, схватила сумку и выбежала из кабинета. В душе ее пели колокольчики: дилли-донн. Она чувствовала себя маленькой девочкой, которая  увидела настоящего Деда Мороза. Это было невероятно.

Боясь, как бы ее не разоблачили, Маша шла по зданию аэропорта в составе группы журналистов. В руках она несла банку маринованных огурцов. В группе шутливо скандировали фразу, которую Депп, если верить его пресс-секретарю, произнес перед отлетом: «Что есть русский огурец?»

«Я подойду к трапу, и он спустится и пригласит меня на танец, – думала Маша. – А потом мы сядем в самолет и полетим в Африку раздавать бедным неграм хлеб и лекарства».

Маше настолько воодушевилась, что ее ступни почти оторвались от пола.

– Маша, что ты здесь делаешь, – мужской голос вернул ее на землю.

Она словно очнулась. Перед ней стоял Илья. Из расстегнутой куртки выглядывает воротник норвежского свитера. На плече видеокамера.

Илья посмотрел на банку с огурцами и произнес:

– Неужели, тебя тоже коснулось это овощное безумие?

На его ярко-синие глаза набежала тень, а Маша вдруг поняла, что у Джонни Деппа в ее сне были глаза мужа.

– Что я натворила? – воскликнула она и выронила банку на пол.

Еще минуту назад она была готова бросить дом и семью и лететь с посторонним человеком, пусть и голливудским красавцем, в чуждую ей Африку.

«Как я могла!»

Машу окатила волна невыносимого стыда, и она бросилась прочь, чтобы не видеть мужа, которого она обещала любить в болезни и здравии, в горе и радости, в богатстве и бедности.

– Стоять! – крикнул Илья и, вручив камеру журналисту-напарнику, побежал догонять Машу.

Он ведь тоже обещал, хотя, бывало, забывал.

– Идет на посадку! – крикнул кто-то, увидев в небе серебристый корпус самолета.

Группа  журналистов устремилась через служебный ход на взлетное поле.

Спустя час Маша и Илья, сидя за столиком кафе, смотрели по ТВ запись встречи голливудского актера. Под музыку «Парка Горького» на трапе показался Джонни Депп. Подняв руки, он поприветствовал жителей Камска. А потом, подмигнув в камеру, сказал: «Маша, я жду тебя. Дилли-дон»!

[Fertes]

Рассказ Радды

50 оттенков серо-буро-малинового

- Да нет, я очень люблю секс. Да я его просто обожаю! Это он не любит меня.

- Еще скажи, что он отрастил рожки-ножки и сбежал…

- И забодал!

- Вот бодаться он как раз-таки даже и не планирует.

 

   А о чем вы говорите со своими подругами в тихий покерный вечер четверга? Мы, например, о сексе, мужчинах, политике, смысле жизни, свободе индивидуумов от социума, и снова о сексе, мужчинах, сексе с мужчинами. Ну, или с душем. Кому как повезет.

 

- Ну а как же твой идеально упакованный тренер?

- Это ты о том, который сообщил, что у меня упругая попусенька? Я конечно за извращения, но в разумных пределах.

- А как это вообще – извращение в разумных пределах?

- Ну «упругая попусенька» и «поднимаешь мне тонус» в эти пределы точно не входят.

- Ты просто придираешься.

 

   Знакомьтесь, мои подруги. Инга, менеджер – управленец крупной международной компании, зацикленная на чистоте, порядке и систематизировании жизни. Мари, вечный студент, доктор уже нескольких наук, зацикленная на семье, поиске смысла жизни и своих расшатанных нервах. Сабрина, стюардесса крупной авиакомпании, зацикленная на избегании недостойных мужчин, то есть абсолютно всех. И я, зацикленная на поиске Того Самого. Приятно познакомиться.

   Многие удивляются, почему мы дружим. Хотя, по-моему, это очевидно. 

 

- Видела картинку «Женщина, ждущая идеального мужчину»? Прямо с тебя рисовали. И в анфас, и в профиль…

- Иди ты на х**!

- Уточни на чей.

- Может, сразу карту?

- Было бы неплохо.

 

   Мы уже давно бросили вредную привычку друг на друга обижаться. Людей порой шокирует наше общение, но, по-моему, искренность – важнейший залог долгих отношений. 

 

- Вот поэтому ты и закончишь свои дни одинокой старой девой.

- Потому что много матерюсь?

- Нет, потому что говоришь первое, что приходит на ум.

- И много придираешься.

- Кто бы говорил!

- Ну, я то уже смирилась!

- И вообще, девой помереть мне уже не светит.

- Кстати, мой Баран-Козел объявился! Снова умирает без меня, просит вернуться. Или хотя бы убрать его номер из Черного Списка. Я ответила: «Женись сначала, потом уберу».

- А он что?

- Говорит: «Женюсь завтра».

- А ты?

- А я не хочу…

 

Это Инга. Заставила сделать себе предложение руки и сердца, окончила кулинарные курсы, купила подвенечное платье и отказала. Раза три точно.

 

 

- И кто из нас обрастет паутиной в ожидании идеального мужчины?

- Я уже нашла. Точнее, слепила его из того что было.

- И все равно отказалась выходить замуж.

- Да бесит он меня!

 

   Кажется, это то, что недалекие мужчины называют загадочной женской душой. Хотя все понятно. Инга так долго вела своего мужчину, направляла, намекала, уговаривала, что когда он наконец созрел, душевные силы и терпение подошли к концу.

 

- Ну, ты бы и сама тогда жила бы со своим бурундуком, и не жаловалась.

- У меня совсем другая ситуация. Он мне все запрещал, устраивал скандалы, контролировал. В общем, сидел на мне как курица на своих яйцах в ожидании, когда я вылуплюсь. Дождался!

- Вот и не жалуйся, что нет секса. А лучше найди себе кого-нибудь и не жалуйся.

Нехватка сексуальной жизни – самая острая проблема незамужних 25-летних девушек. Если кто-то не знал.

- Можно же просто для здоровья…

- Можно. И нужно. Но я же не могу! Мне же обязательно нужна любовь!

- Ну, или чтобы привлекательный молодой мужчина завтра навсегда покидал страну…

- Ну, или так.

- Вчера были в клубе. Там молодожены приехали после свадьбы, праздновали. Разъехались только под утро. Весь вечер я думала, какая эта невеста дура! Если бы у меня была возможность заняться сексом, к черту бы и клуб, и гостей!

- Точнее, если бы была возможность заняться сексом со своим мужем.

- И я о том же. Всю жизнь стараешься, идешь на жертвы ради такой возможности, а кто-то спокойно просиживает ее в клубе. Где справедливость?

- Ищущий да обрящет.

- Чепуха!

- А как у вас с Сэмом?

 

Молодой человек Мари пока что единственный, заслуживший называться собственным именем.

 

- Да все так же. Старается, делает все, что попрошу.

- Зачем тогда опять недовольное лицо?

- Ну а почему он сам не догадывается, что мне нужно? Почему мне обязательно нужно обо всем просить?

- И кто из нас придирается? Оставь мальчика в покое, он молодец.

- Вот именно! Какой-то он совсем еще мальчик…

- Мне бы твои проблемы!

- Ой, сама два года работаешь с красивыми, богатыми пилотами, и ни с кем не встречаешься.

- Да они все зациклены на себе. Самодовольные и самовлюбленные! Говорят тебе комплимент, а сами думают: «Посмотри, какой я классный».

- Ну, может они и правда классные. Ты ж не проверяла.

- Не может быть красивый и богатый пилот классным.

- Почему?

- Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

- Тогда душ тебе в помощь.

- Я не делаю ЭТО…

- То есть как, ты не делаешь ЭТО?

- В каком смысле не делаешь?

- Ну, я из Коннектикута.

- Ну не с Марса же! Все делают ЭТО!

 

Сабрина самая застенчивая. И, кажется единственная, кто имеет реальные шансы стать старой девой.

 

- Я за последние полгода переспала наверное с половиной Голливуда.

- Кого вы обычно представляете?

- Хью Джекман!

- Хью Джекман!

- Интересно, а о ком думали девушки до Хью Джекмана?

- Джордж Клуни!

- Однозначно, Джордж Клуни.

- У меня флеш.

- Еще по одной?

[Fertes]

Рассказ Андрея Чечако

 

Пятый спальный вагон

1.

Рано или поздно, но комфорт спального вагона достаётся тому, кто много путешествует. Сколько раз надо пройти мимо открытых дверей купе, за которыми тебя ждут уже застеленные проводником постели с покрывалами, с подушками стоящими парусом и зеркалами во всю стену? Сколько раз, опаздывая на поезд, ты случайно впрыгнешь в вагон, проводник которого высокомерно отмахнется от предложенной мзды, перед тем, как выпроводит тебя из вагона? Сколько раз, случайно оказавшись в костюме, после недосиженного в командировке корпоративна, ты услышишь вежливое предложение доплатить и перейти в уютные внутренности СВ, перед тем, как - наконец-то! – пьяный, решишься на этот шаг? Или, как это произошло с нашим героем, тебе понадобиться срочно попасть из пункта А в пункт Б, а ничего, кроме «люкса» тебе не предложат.

Сергей часто путешествовал. В основном, конечно, по работе, и пару раз в год «на море, на лыжи», и часто представлял себе, как он окажется в купе спального вагона, солидным человеком, в удобном спортивном костюме и белых кроссовках; будет стоять у окна, а мимо него будут пролетать заснеженные пейзажи. Или, как в его багаже обязательно окажется бутылка шампанского и фляга дорогого коньяка, а напротив его постели (слово «полка» в СВ как-то не звучит), томная соседка переодетая трико и обтягивающую полную грудь футболку, скажет: «- А давайте!..», и будет ясно, что она готова на многое, если не на всё.

Так вот, Сергей оказался в купе поезда Киев-Трускавец, купив последний билет за десять минут до отхода поезда, в грязных заношенных джинсах, под которыми были трусы, не менянные уже третий день. На большом пальце его левой ноги ткань носка угрожающе просвечивалась на нестриженном ногте, а когда он снял пуховик, по купе угрожающе разошлось некоторое амбрэ. Ни белых кроссовок, ни спортивного костюма у него не было, не было даже тапочек. Господи! Да у него не было даже сменных трусов и носков.

И, конечно, напротив него, в сером шерстяном трико, и розовой, облегающей полную грудь, футболке, раскрыв глянцевый журнал, возлежала молодая красивая женщина. Достаточно томная на вид.

 

2.

У пятого спального вагона была тайна, вполне себе заурядная и понятная для всего подвижного состава Львовской железной дороги: когда-то, этот пятый вагон был вагоном-контрабандистом. Фактически не было ни одной панели, за которой на растянутых кишках колгот не перевозились сигареты, спиртное и кое-что еще. Нет! Не наркотики – до этого вагон никогда не скатывался, если можно так выразиться. Всё было гораздо солидней и красивей.

Когда Сергей, сильно нервничая, разделся до футболки и решал, идти ли ему в туалет, чтобы постирать трусы и носки (даже если постирать, то куда повесить сушиться?), центральная лампочка под потолком несколько раз мигнула и погасла.

Конечно, в люксовом вагоне есть даже некоторый перебор с лампами, но поезд медленно плыл через Киев, еще не разогнавшись до скоростей достаточных для включения генераторов под вагонами – пока свет горел центральный, не очень яркий. Девушка явно не могла читать от уличных фонарей и реклам, поэтому вздохнула и отложила журнал.

Сергей, несколько раз нервически перещелкнул выключатели светильников в изголовье, клацнул тумблерами длинных ламп у настенных зеркал, затарахтел выключателями центрального света в купе, затем обутый вскочил на свою постель, зачем-то сказал «Простите!» и, не рассчитав силы, в прыжке, сильно ударил рукой по  большому плафону.

Плафон мгновенно отвалился от потолка, повиснул одной стороной на толстых проводах, а другой больно ударил Сергея по плечу, одновременно раздался треск разрываемой ткани, и на него посыпалось что-то холодное и твердое.

Что-то зацепилось за его левое ухо, а пыль припорошила голову и лицо. Сергей поднял обе руки к голове, пытаясь очистить уши и глаза и нащупал какую-то холодную веревочку. Как раз в тот момент, когда в окно поезда медленно заглянул фонарь на перроне Святошинского вокзала, Сергей поднес странную веревочку к своим глазам, и увидел, что держит в руках толстую цепочку из рыжего дутого золота.

Стол купе, постели, и пол под ним оказались усыпанными золотыми украшениями в небольших полиэтиленовых пакетиках и просто так. На коленях незнакомки оказалась россыпь тонких браслетов, спутавшихся нитями бирок.

В этот момент, из приоткрытой двери раздался звонкий стук железнодорожного ключа по гладкому ДСП обшивки вагона, и женский голос у соседнего купе пропел:

- Пассажиры, приготовьте проездные документы, пожалуйста!

(продолжение следует...)

[Fertes]

Рассказ Фотиньи

Отрывки из романа "Наследник престола" (внеконкурс)

 

— Диавол! Диавол!

Царица Анастасия открыла глаза: по покоям босой, в одной рубахе метался государь. Размахивая посохом, он крушил попадавшиеся на пути шандалы, уставленные драгоценными безделушками столики.

— Диавол! Змий проник!

Сбросив подбитое соболем атласное одеяло, Анастасия соскочила на пол, бесстрашно кинулась прямо под разящие удары и повисла на руке супруга.

— Диавол! — он рванулся что есть силы, желая избавиться, сбросить досадную помеху — и раз и два, но молодая царица, губы который беззвучно шевелились, повторяя молитву, не отпускала.

— Диавол! — снова рванулся Иоанн, однако взгляд его уже постепенно начинал становиться осмысленным. — Диавол, — в последний раз, будто жалобно, повторил и наконец опомнился: — Настасьюшка…

Она осторожно забрала у него посох, уговаривая, как ребенка, усадила на лавку.

— То сон, худой сон, государь!

— Сон… — согласился Иоанн. — И верно, сон… — он растерянно улыбнулся. — Настасьюшка, как бы я жил-то без тебя…

Анастасию била дрожь: сколько раз просыпалась она вот так — от страшного крика. И что дальше, то чаще, седьмое лето уж тому… И незнамо с чего припомнилась вдруг самая первая их ночь…

 

Добротная дубовая лавка поскрипывала сперва негромко и словно бы нехотя, опосля же заскрипела чаще, чаще… скрип, горячее дыхание и… звериный крик…

Анастасия не сразу посмела открыть глаза. Не сразу посмела поднять их на того, кто теперича назывался супругом ее. Государь молился. Стоя на коленях перед образами в соседней, крестовой комнате, беззвучно шевелил губами, и рука его то и дело творила крестное знамение.

«Господи, а кабы любила? — этот вопрос мучил, не давал покоя все время, покамест скрипела лавка. Сквозь стыд и боль являлся один и тот же упрямый вопрос: — А кабы любила?»

Когда высокий, статный, в сверкающем златотканом одеянии государь впервые протянул ей руку, выбранная из великого множества девушек, Анастасия сперва так и помыслила. Помыслила, что прекраснее его, добрее нет в целом свете. Нет, не мог он быть злым, жестоким — верно, лгали то злые люди; наговаривали на государя своего… Но потом они остались одни, и ясные светло-серые очи загорелись, будто у зверя, а густые волнистые волосы намокли от пота…

В последний раз перекрестившись, государь поднялся, задернул унизанные каменьями и блестками убрусцы, благоговейно потянул застенок, скрывая за ним убранные в драгоценные оклады образа.

«Сейчас обернется…» — ахнула про себя Анастасия. Сердце застучало, как сумасшедшее, и поспешно отведя голову, юная царица уткнулась в подушку.

Сызнова заскрипела под тяжестью опустившегося на нее тела лавка.

«Господи, сохрани и помилуй… Господи…» — Анастасия вздрогнула от осторожного прикосновения.

— Настасьюшка, спишь ли? — она не признала голоса.

И лица, когда, едва живая от страха, обернулась. Лицо государя было теперича столь светло и кротко, что стало вдруг совестно своих мыслей и сами собой навернулись слезы. В глазах напротив немедленно явился испуг.

— Ты не думай, больно токмо сперва бывает, потом сладко… Не стыдись… — государь перехватил ее руки, уже готовые прикрыть немедля запылавшее лицо. — Не стыдись, Настасьюшка… Али не люб тебе?

— Что ты, что ты, великий государь!

— Так люб аль не люб?

— Люб.

— Молви еще!

— Люб.

Он ткнулся лицом ей в ладошки и тихонько застонал.

— Сжалился надо мною Господь — послал тебя, моя Настасьюшка… Позови! — сызнова вскинув голову, вдруг велел он.

— Государь…

— Не так, — рассмеялся озорно и ласково. — По имени позови.

— Иван Васильевич…

— Да не так же! — нетерпение и досада сделали государя и вовсе юным, и Анастасия, наконец, увидела, что по годам он почти ей ровня.

— Ванюшка…

 

*     *     *

 

Возвращаться домой не хотелось. Что там делать, ежели скотина напоена да накормлена, а боле… Боле делать там было нечего — словно в могиле: тихо-тихо. И уж все испробовано: и молиться пыталась — не полегчало; и других приводить — токмо после Данилушки-то… грех один. Аж удавиться подумывала с тоски-то смертной, ан… испужалась. Иное дело, кабы само вышло: навроде лошадью бы кто случайно сбил, али еще как. Мало, что ль вокруг лихих-то людей, особливо ночью?

То яблоко, что ворожея дала, Дарья еще по дороге выбросила. Ворожить — дело нечистое. Все потихоньку, остерегаясь добрых людей — будто воруешь. Другое дело — любишь когда. Хотя тоже, вестимо, порой остерегаться приходится, ан как с Данилушкой-то у них началось, ровно очищенная всегда выходила. Иной раз — Прости Господи! — опосля причастия святого да молитвы не так светло на душе-то да радостно делается. И чтоб такое обманом али силою неведомой! Вытащила: бумажку ту с именем, у сердца схоронила, а яблоко — в огород чей-то забросила.

Дарья вздрогнула: невдалеке послышались приглушенные голоса. Хотела по привычке схорониться, да вспомнила, зачем шла, и нарочно еще споткнулась — заойкала…

Те — двое их оказалось — в аккурат заметили.

— Шо ж ты, бабочка? Али ноженьки не держат!

«Хмельная, решили…»

— А и то — не держат! Ох, спасибо, родимые! — цепляясь за одного из мужчин, пьяно засмеялась Дарья.

— Ишь ты, и впрямь не стоит, — усмехнулся он.

— С нами хошь пойти? — спросил другой, с курчавой бородой.

Из-за темноты разглядеть, что за люди были перед ней, Дарья не могла. Но ежели по говору судить, то не местные.

«А не все ли одно… Может, заведут куда, натешатся да и прибьют… Так что и не сыщет никто… Чем хужее — тем лучше…»

— Отчего ж, не пойти-то! Особливо, когда такие-то молодцы!

Ее немедля подхватили под руки.

— Токмо винца, ежели купите! — притворно закапризничала Дарья.

— А то как же! Вестимо, найдется и винцо! Эх, хороша, — ощупывая выпирающие из-под летника груди, повернулся курчавобородый к приятелю.

Дарья прикусила губу.

— Вечно одно у тебя на уме, — послышалось из темноты.

Шли недолго.

«Господи, спаси и сохрани…» — признав дом, взмолилась про себя Дарья.

Про корчму Матвея Шишки поговаривали всякое: будто сходились там самые горькие пьяницы, табак заморский курили, играли в игры запретные и еще разно бесчинствовали.

— Входи, — курчавобородый легонько подтолкнул замешкавшуюся было у калитки молодку. — Теперича сюды.

Дальнее крыльцо освещал одинокий фонарь. Сняв его с крюка, приятель курчавобородого открыл двери в темные сени — оттуда пахнуло нежилым. Под ногами заскрипел песок, треснула валявшаяся посреди дороги хворостина.

«Господи, спаси и помилуй…»

Оказавшись в горнице, Дарья перво-наперво перекрестилась на образа и токмо опосля огляделась. Здесь было заметно чище, но неубрано: лавки со смятыми постелями, остатки трапезы на столе.

— Во-от… — курчавобородый первым делом взялся за кувшин. — Вот и винцо твое — пей. Пей, лапушка!

— Не терпится, — зажигая свечи, посмеивался тем временем его приятель.

Дарья ухватила протянутую посудину, глотнула сразу, сколь смогла, и закашлялась. Курчавобородый легонько постучал по спине и поднес кваску.

— Умница. А ну-ка запей.

Хмельное обожгло нутро, и горница сперва показалась какой-то иной, опосля чего и вовсе поплыла перед глазами. Однако ж ни страха, ни стыда, от которых Дарья только что чуть не теряла сознание, уже не было — наоборот, стало вдруг весело…

Подхватив покачнувшуюся бабу, курчавобородый перенес ее на лавку. Приговаривая что-то ласковое, раздел и разделся сам; неторопливо и с удовольствием, ровно любуясь, огладил Дарью; согнув в коленках и пошире разведя ей ноги, вошел медленно и, как смог, далеко…

— Хошь? — отдышавшись, повернулся он к приятелю.

В ответ тот лишь махнул рукой.

— Вольному — воля, — засмеялся курчавобородый. — А пьяному — рай.

[Fertes]

Рассказ Фотиньи

 

Пути Господни

 

 

Человеку, с которым не получается проститься…

 

Уже без малого неделю инженер Василий Петрович Вересов, представитель товарищества «Жизнепровод енд К» торчал в женском монастыре в богом забытом местечке с романтичным названием Тишь. Нет, его вовсе не подобрали, беспамятного, на дороге сердобольные монашки. На должность школьного привратника или садовника он тоже не претендовал. Ни богомольностью, ни, наоборот, особой порочностью не отличался. Ничего подобного. В его задачу входило всего лишь добиться разрешения местной игуменьи проложить участок газопровода через территорию монастыря. Надо заметить, подобное разрешение от вышестоящего церковного «начальства» было уже получено, но вот матушка Фотинья…

Конечно, по пути сюда Вересов догадывался, что препирательство с матушкой — дело неблагодарное и хлопотное. Больше того, по-человечески Василий Петрович игуменью понимал: терпеть, пусть и недолго, пребывание некоторого количества строителей, молодых мужчин, в подобном месте было недопустимо. Ведь ясно дело, леший их дери, будут красоваться да зубоскалить. Но экономия средств! Да на одних материалах! Не считая оплаты рабочего времени, которое потребуется на крюк в… (ой, во сколько лишних верст!) можно сэкономить весьма и весьма изрядно…

Для начала инженера ждал сюрприз: игуменья оказалась женщиной приветливой и толковой, правда несколько упрямой. Однако уже на второй день вдруг выяснилось, что она — глупая упертая баба. Днем позже у матушки неожиданно открылись дипломатические способности и недюжинный ум. На четвертый… На четвертый раунд переговоров, которые явно зашли в тупик, Вересов явился хмурым и не выспавшимся, поскольку всю ночь терялся в догадках, что именно ему принесет день грядущий. И как спасителя, ждал приезда отца Евгения, нового главу прихода, а главное — непосредственного «шефа» матушки Фотиньи.

Пока же, глядя на суровое лицо игуменьи, пытался понять, как в одном человеке может совмещаться казалось бы несовместимое. Угадать, сколько матушке лет, Василий Петрович отчаялся уже давно. Около сорока? Или, напротив, слегка за сорок? Хотя какая разница — переговоры от этого не продвинулись бы ни на вершок. С другой стороны, древней старухой она явно не была, отчего сугубо светский Вересов невольно видел перед собой женщину и ничего поделать с собой не мог. Довольно миловидную, со светлыми глазами. Строгими — вовремя опомнившийся инженер привычно уткнулся в затейливую схему газопровода…

*     *     *

Матушка Фотинья — в миру Полина — спасалась в Тишском монастыре с пятнадцати лет. Ни в детстве, ни в отрочестве богобоязненностью не отличалась. Это могли подтвердить и воспитавшие ее люди (Полина с детства была сиротой), и соседи, и многочисленные подружки. Но в пятнадцать…

Родные дети Артемия и Марфы и приемная дочь росли вместе, никогда ни в чем меж ними не делалось различий. До тех пор, пока однажды не обнаружилось, что старший сын Митрий и Полина вдруг перестали считать себя братом и сестрой. Эко что удумали!..

В конце концов первенцу было под страхом родительского проклятья запрещено даже поднимать на нее глаза. Неблагодарной же воспитаннице срочно, не поскупившись на приданое, подыскали подходящего мужа. Однако Полина выбрала свою дорогу…

Впрочем, свою ли? Сколько бы ни изнуряла она себя постом и молитвой, как ни старалась, но изгнать из памяти Митю… Да и старалась ли? Того ли просила у Господа? Пожалуй, она не могла понять и сама. Пойми-возьми, коли одна молитва идет от ума, а другая — от сердца? Тут лишь одному Господу и известно, какую из них услыхать, на какую откликнуться. А Митя… Полина помнила высокого еще не мужа, но уже и не отрока, чернявого и гибкого. Безусое, с ямками на щеках, смешливое лицо. Со светлыми глазами, по-девичьи красивыми губами… Все это виделось по отдельности, но воедино, хоть плачь, уже не складывалось, да и немудрено: почти тридцать лет прошло! За грехи али в награду — опять же то одному Господу ведомо…

*     *     *

Разглядывание знакомой до боли схемы не пропало даром. Владимир Петрович, озаренный внезапной идеей, уже собирался изложить очередной план, когда в малоприметную дверцу в стене кабинета проскочила раскрасневшаяся от бега послушница и зашептала что-то на ухо игуменье, а спустя несколько минут отворилась уже дверь парадная.

Матушка Фотинья первой поднялась навстречу гостю — поспешил отставить кресло и зазевавшийся Вересов. Как именно должна была происходить первая встреча двух духовных особ, он понятия не имел, кроме того, самое начало пропустил. Когда же наконец удалось чуть не с мясом оторвать зацепившийся за подлокотник рукав, игуменья находилась уже у двери. Неспешным выверенным движением прибывший благословил преклонившую колени монахиню, протянул руку для поцелуя. Не искушенный в ритуалах инженер смутно припоминал, что, кажется, при этом положено произносить какие-то слова — вокруг же царило полное молчание. Василий Петрович вопросительно глянул на сопровождение прибывшего, однако на невозмутимых лицах монахов не отразилось ничего.

Отец Евгений был высок и худощав. Длинные, заметно поредевшие седые волосы опускались до плеч, благообразная борода обрамляла, как принято говорить, лицо с остатками былой красоты.

— Благодарю, матушка! — кивнул он, направляясь к указанному игуменьей креслу — ее креслу. — Коль скоро наши внутренние дела суеты не требуют, то сперва я… — отец Евгений на мгновение обратил взор в сторону гостя и вновь повернулся к хозяйке. — Вы уж на меня не гневайтесь!

Матушка Фотинья смиренно склонила голову.

— Итак, сын мой…

Поскольку «отец» бы едва ли не ровесником Василия, непривычный к подобному обращению «сын» внутренне содрогнулся, но поспешил взять себя в руки и вернуться к оставленной на время схеме. Расположенная неподалеку рощица вполне могла стать буфером между монастырем и теми, кто станет прокладывать трассу. Правда затраты, связанные с этим невольным отклонением от маршрута все же имелись, однако минимальные, а посему… Присутствующие по главе с отцом Евгением углубились в изучение схемы.

Все, кроме игуменьи, созерцавшей исключительно своего нового опекуна и покровителя. Длинные усы почти скрывали его верхнюю губу, зато нижнюю, по-девичьи форменную, можно было рассмотреть достаточно хорошо. Под бородой прятались смешливые ямки на щеках, зато теребившие ее по временам пальцы, длинные и тонкие, остались такими же, как и в пятнадцать.

И как тогда, давно-давно, Полина вдруг словно почувствовала их на себе: цепкие, грубовато-нежные, жадно ощупывавшие все ее тело пальцы. И губы — губы, от которых невозможно было оторваться. Вот по этим-то сине-сиреневым от засосов губам тогда и дознались…

 

— Да не могу я без родительского благословения! Ведь проклянут же… Эх, Полинка! Полинушка моя…

Свиделись-таки последний разочек, простились. Никто и не заметил. Знак у них был условный: рисовал Митя угольком маленькое неприметное деревце, ежели ждал ночью в рощице…

 

— А ежели сделать так? Что скажете, матушка? — отец Евгений покусывал карандаш.

 

От голоса этого Полина вздрогнула, но послушно оборотила взор в сторону уже изрядно надоевшей за последнюю седмицу схемы. Линия трассы газопровода прихотливо вилась вдоль исполненной рисовальщиком рощицы…

— Видите, матушка?.. Гляньте!

Полина «глянула»... и рощица словно зашелестела живыми ветками: среди совершенно одинаковых кудрявых деревьев резко выделялось одно, неказистое, небрежно и наскоро нарисованное — коего уж и не чаялось увидеть…

[Fertes]

Рассказ Расула Шыбынтай

 

Ночной секс-шоп

 

 Лунный свет выполз из-за оконной рамы и тихо лег на полку. Резиновая девица вздохнула. 
  - Проблемы? - шевельнулся фаллоимитатор. 
  - Любви хочется, - вдруг всхлипнула она. 
  - Чего?! А-а, так это ж не проблема - купят тебя и... 
  - Дурак! У вас только одно на уме. А я может серьезно хочу, Настоящей Любви. 
  - Пхавда-пхавда, хобели они вхе, - прошамкала искусственная вагина, - Попольхуются и бхохят. 
  - Зачем же так сразу?! - вскинулся презерватив с усиками, - Зачем на всех-то переносить? 
  - Ой, обиделся, ой, умора! - затряслась каучуковая задница, - Тобой-то уж точно попользуются и бросят. 
  - А хоть бы и так, - надулся презерватив, - Зато я выполню свое предназначение в этой жизни! Без соплей... 
  - Кончайте философы, - включился вибратор, - Любовь и секс неразделимы. 
  - Верно, браток! - встрял фаллоимитатор, - За так даже прыщ не вскочит - только по любви! 
  - Хрен моржовый тебе браток, - отрезал вибратор. 
  - Ой, скажите пожалуйста, член высшего общества! 
  - Да, заткнетесь вы или нет? - брякнул набор мазохиста, - И так тошно... 
  - Кому это там тошно? - колыхнулась задница, - Да, тебе от наших страданий только хорошо бывает, изверг. 
  - А знаете, уважаемые, - вдруг прошелестел порножурнал, - Я как-то заметил, что любовь это и есть страдания. Когда, так сказать, хочу, но не могу. 
  - Ох, пхавильно хухнальчик хаметил, - охнула вагина, - Любовь, она вхехда нехчахтная. 
  - Выведите прессу из зала! - ощетинил усики презерватив, - Вот она ваша свобода печати и нравов! Все, что ей надо - это страдания! Кровь и сперма! Хочу - не могу! 
  - Верно, презер! Это импотенция, а не любовь, - встал на его сторону фаллос. 
  - Сам ты презер. Я - Кондом! 
  - Ага, маркиз де ля... в этой, понимаете ли, жизни. 
  - А ты дубина! А ты... ты вагина! Встретитесь мне как-нибудь, я вам устрою... терракт! - презерватив сморщился и опал. 
  - А ведь я любил, друзья мои, - вдруг открылся порножурнал. 
  - Любил?! 
  - Он любил - ой, умора! 
  - Хто любил?! Похнуха любил?! Хохо любил?! 
  - Хо-хо! Что еще сочинит наша лживая пресса?! 

  - Верно, презер! Врет и не бледнеет, плюйбай наш... 
  - Кончай вакханалию! - вдруг взвизгнул вибратор, - Лучше послушайте... Может он и вправду... того... любил. 
  - А, кто она была, журнальчик? - распахнула глазки девица. 
  - Да, так одна... Я в типографии ее увидел. Красивая такая, обложка - супер... Но не это главное. Светлая она была какая-то, чудная и добрая. И имя... Лолита. Представляете... Ло-ли-та-а... 
  В наступившей тишине лунный свет сполз с девичьего бедра и исчез за оконной рамой.

[Fertes]

Рассказ Расула Шыбынтай

Игра на грани фола

Ночью меня разбудил звонок в дверь. Мой лучший в жизни порносон был прерван на самом безумном месте. Яростно щурясь, я рывком распахнул дверь, готовый просто убивать – все равно, кого: вооруженных до зубов бандитов или ненормальных домоуправов с неоплаченными счетами наперевес. Но насилию не суждено было свершиться. На пороге стояла... Женщина! Под облегающими шортиками и просторной футболкой вырисовывались формы, достойные кисти трезвого Рембрандта. А губы! Это не губы, а просто праздник какой-то! Они раскрылись и я услышал: 
– Простите, ради Бога... Я ваша новая соседка и... Дело в том, что грузчики повредили телевизор, а я... я... обожаю футбол! А сегодня такая игра! Чемпионат мира!!! Ну, вы же меня понимаете, вы же мужчина. 

Последнее можно было и не произносить. Сейчас я настолько чувствовал себя Мужчиной, что лучше и не смотреть. А тут сам идет – футбол в одни ворота. Моя головенка приглашающе дернулась, и, бормоча нечленораздельные извинения про неубранную постель, я случайным далматинцем поскакал в свой однокомнатный холостяцкий бордель. Но убрать всю эту порнуху не успел. Она распаренной кенгурихой влетела следом и шлепнувшись на мой расхристанный диван, простонала:
– Ну скорее же... умоляю, давайте! 

Ее глазищи, достойные пера раскаявшегося де Сада, буквально терзали мой пошарпанный “Шарп”. Я бросился к ее ногам, ища в измятых ночными поллюциями простынях пульт дистанционного управления. О, эти ножки! Но она не дала мне насладиться Эдемом, жарко прошептав: 
– Да вот же он лежит, глупенький...

Действительно, проклятый пульт предательски торчал из кипы захватанных журналов с видами на Анфису Чехову. Она ловко схватила его жадными руками и умело, кончиками пальцев, пробежала по трубке. Экран вспыхнул, показав какого-то придурка, в три часа ночи медленно летящего головой на мяч. Тут я вспомнил, что на мне кроме африканских портков, морщинистых, как слоновый зад, ничего приличного нет, и напялил футболку. Благо, гостья буквально дышала на телевизор и не видела моего SOSтояния. Я незаметно подсел рядом и тоже задышал, стараясь потактичнее попадать в такт. 
Игра началась! Как бы невзначай мой локоть прижался к ее локотку, и сердца наши помчались наперегонки. Казалось, я был близок к прорыву защиты... Но вдруг партнерша так резко дернулась, что мою правую руку пронзила дикая боль и она повисла плетью. 

– Не было нарушения! – возопила она. – Руни же корпусом играл! А этот черт подсуживает! 
Я понимающе сморщился: действительно, какого черта. Хотя, между нами, с одной стороны было явное нарушение правил игры. Не в бирюльки же играем. Пришлось изменить тактику: начать атаку от своих ворот. В порыве болельщицкой страсти (и вправду уже болит!) я стал волнующе раскачиваться на скрипучем диване, посекундно прикасаясь к ее знойному телу своим жгучим аргентинским корпусом. Она не прессинговала и я уже считал, что нашел свою игру... как внезапно мои ноги оторвались от пола! 

– Г-о-оо-л! – заорала она, с хрустом ломая своими хрупкими руками мою еще более хрупкую шею. 
О. как она извергалась! Гормоны ударили мне в голову, и я, обхватив это трепещущее тело, едва не последовал примеру футболистов, густой толпой покрывавших своего парнишу – противного! – забившего этот чертов гол. Едва! Ибо в тот же момент она снесла меня в угол дивана и моментально ушла в созерцание повтора. Разбив второй локоть об деревянную ручку дивана, я некоторое время катался там, как какой-нибудь Самуэль Этоо, пытаясь привлечь внимание к своей травмированной персоне. Куда там! Она в упор не замечала Этоо. Глядя из-за угловой отметки на эти высокомерные бомбардирские груди, я пришел в неистовство. “Я покажу тебе камерунский напор! – думал я, медленно, но верно разворачиваясь по левому флангу. – Ты у меня испытаешь на себе немецкую машину!” – мысленно обещал я, делая замену покалеченных рук на свои неотразимые марадоновские ноги волосатые. Но едва я – по сантиметру! – дошел большим пальцем правой ноги до ее “шипов”, как весь этот педикюр вонзился в меня. С предсмертным криком она упала навзничь, и я понял: счет сравнялся! Подобно взрывному Насри я бросился вперед! Вокруг грохотали вскочившие трибуны! И я... я промазал. Промазал с близкого расстояния, почти войдя во вратарскую площадку. Как юркий Месси, эта баба выскользнула из моих клещей, и я уперся шнобелем в взлохмаченный газон постылого дивана. На Насри я был похож теперь только фамилией. А вокруг возмущенно грохотали в стены проснувшиеся соседи. Мне же было отнюдь не легче. 

– Ах, так ты за них болеешь, да?! – рвала на мне футболку и цеплялась за трусы эта фурия. – Думаешь, мяч отквитали – можно бегать и обниматься?! Предатель! Су... судью на мыло! 

Я не сопротивлялся такому чисто бразильскому насилию. Я был уже изнасилован – своим промахом. И безразлично лежал Грином, пропустившим мяч в свои ворота, пока эта подлюка прыгала по мне. Но вдруг она успокоилась и протянула руку: 
– Ладно, вставай, игра есть игра. 

О, спорт – ты мир! Мы сели рядышком и как гондурасский боров с юноафриканской буренкой умиротворенно проорали все дополнительное время. Я уже тянул время (впереди-то еще полночи!) и даже сбегал к холодильнику за соком для нее. Однако спортивное счастье переменчиво. Вопреки моим подспудным желаниям послематчевое пенальти выиграла “моя” – вот же сволочи! – команда. И вместо ласки победительницы я получил ярость проигравшей: она вылила мне на голову апельсиновый сок и я стал похож на выжатого Бербатова. Но потом она печально встала и – оле-оле-оле!!! – со вздохом сняла футболку. 
О, пресвятая дева Сименович! Я все-таки выиграл! И я мигом сорвал свои лохмотья и мужественно подошел к ней. И тут... она повесила мне на плечо свою футболку и, взяв мою, побрела к двери. Вытирая пот этой пахнувшей женщиной тканью, я устало смотрел ей вслед. А на экране гонялась друг за другом и счастливо обнималась толпа полуголых, как я, мужиков. И я вдруг подумал: “А может, пора менять ориентацию?.. ” 

...Но медленно закрывающаяся дверь качнулась в обратную сторону и из проема высунулась рука, которая многообещающе поманила пальчиком! "Только бы это был не сон, - мелькнуло в голове. - А если сон, то вечный!"

[Fertes]

Рассказ Алмаза

 

Энигма

 

Все размыто. Красок нет. Черно-белое кино. Слабо освещенная одной стоваттной лампочкой, лестничная площадка. Первый этаж. Он поворачивает, чтобы пробежать последний пролет и… Бах! Неведомая сила толкает его в спину и вверх. Не успевает даже удивиться. Ноги вскидываются, и он прижат лицом к потолку. Что-то давит на спину. С трудом поворачивает голову в сторону, пытаясь посмотреть на то, что его держит. Это Черные руки! И…Черное лицо! Будто вылепленные из смолы, ни глаз, ни носа, ни рта. Дикий ужас охватывает его. Вопль. Удар рукой по Черному лицу. Удар в никуда. Внезапная невесомость и стремительное падение. Он успевает только глубоко вдохнуть и …

…и, вскрикнув, Эрик проснулся в холодном поту с бешено колотящимся сердцем. Еще не совсем понимая, где он, и что произошло, с недоумением уставился на шторы, на телевизор возле окна, на бледный свет зари за окном. Потом осознал, что это был сон. Плохой сон. Кошмар.

«Уф! Приснится же такое!» - облегченно, шумно вздохнув, он повернулся на бок, пытаясь нормализовать дыхание. Постепенно успокоившись, зашарил рукой под диваном в поисках мобильника. Часы на телефоне показывали 6.13.

Из ванны донесся, неясный звук. Кто- то еще был в его одноместном номере, снятым накануне услужливыми коллегами. Эрик попытался вспомнить вчерашний день, и кого он мог притащить в номер, но память отказывалась выдавать данные. Только смутные обрывки: приезд в этот провинциальный город, встреча с директором и знакомство с сотрудниками филиала банка, застолье в кафе, а дальше провал - как всегда, не рассчитал дозу.

Во рту было нестерпимо гадко. Голова казалась, каким-то бесполезным придатком к телу. Глаза раздражал мутный, еще не вступивший в силу, дневной свет.

Он услышал, как дверь ванной открылась и, шлепая босыми ногами, в комнату вошла обмотанная полотенцем девица средних лет.

-Зай, ты что так кричишь?

Девица была крашенной огненно-рыжей кудряшкой, чуть полноватой, с не очень приятными чертами лица, с капелькой пирсинга в ноздре. Она сдернула с себя полотенце, бесстыдно оголяя тело, и стала вытирать мокрые волосы, свесив их набок. От нее несло дешевым мылом.

- Приснилось что? – спросила она.

- Ты кто? – хрипло спросил Эрик, силясь вспомнить, где и когда успел снять девицу. Наверняка, по дороге в гостиницу и все теми же услужливыми коллегами.

- Здрасти! – удивилась она, и даже слегка обидевшись – Не помнишь? Нализался, значит. А по виду был вроде не совсем пьяный. Я - Надя! - девица шагнула к нему, качнув грудями и протягивая руку - Очень приятно!

Эрик вяло пожал ей руку, и, поднявшись, сел на диване. От резкой смены положения его слегка замутило. Он зажал голову руками и застонал.

- Голова болит? Хы, вчера был монстр, а сейчас труп полудохлый. Набросился как ненормальный, белье порвал, задницу всю исцарапал…- она повернулась, показывая на отметины от ногтей.

Что-то в этом духе Надя продолжала говорить, расхаживая по комнате, но он не вникал в суть. Его раздражал ее громкий голос, до боли пронзающий мозг. Само ее присутствие было невыносимо и голое тело, маячившее перед ним, все больше распаляло, зарождавшийся гнев.

-Надя? Вот что Надя, положи, пожалуйста, полотенце на место – медленно проговорил он, глянув на нее налитыми кровью глазами – и выметайся поскорее.

- Что? - не поняла девица

- Вали на хрен!- Эрик взорвался.

Он вскочил с дивана, и вырвав полотенце, хлестанул им по ее лицу. Надя опешила, широко открыв глаза, затем взвизгнув, кинулась на Эрика, нацелившись ногтями на лицо. Он ждал этого. Обычная реакция разъяренной женщины. Пригнувшись, он сделал шаг в сторону, и не сильно толкнул ее в спину. Надя по инерции полетела на пол, неуклюже взбрыкнув ногам, и ударилась макушкой о тумбочку. Видно боль была сильной, так как она замерла на минуту, схватившись за ушибленное место.

- Надя, уйди по-хорошему! - процедил Эрик.

Девица резко обернулась и вскочила на ноги для новой атаки, но увидев, его, готового к уже серьезным ответным действиям, она остановилась.

- Ты что делаешь, козёл! – заорала она.

По лбу тоненькой струйкой потекла кровь. Она вытерла кровь и посмотрела на ладонь.

- Дебил!- она выпрямилась - Пропусти, придурок! – и когда он посторонился, схватила в охапку свои вещи, лежавшие на полу и пошла мимо него из комнаты. Расслабившись, Эрик повалился на диван и только сейчас заметил, что тоже был в костюме Адама.

Надя еще что-то гневно кричала, пока одевалась в ванной, затем громко хлопнув дверью, вышла из номера. Наконец-то.

Эрик, полежав немного, снова попытался припомнить события минувшей ночи, но, не добившись результата, плюнул и поплелся в ванную. По ту сторону зеркала на него глядел худощавый мужчина с взлохмаченными волосами, с набухшими веками и красными глазами, с синевой щетины. Растерев лицо руками, он встряхнулся и принялся приводить себя в порядок

Через час, после леденящего, перехватывающего дыхание, а затем обжигающе до гусиной кожи, контрастного душа, Эрик чувствовал себя не так уж плохо. Глаза уже не резал солнечный свет, но какая-то пелена все не спадала с бокового зрения, в голове эхом, что-то шумело, и его слегка подташнивало, в горле саднило но, в целом, состояние было нормальное, хоть и не совсем рабочее. Ну да ладно, бывало и похуже.

Кое-как побрившись, надев свой неизменный костюм, он вышел из номера.

- Доброе утро – прозвучал женский голос, когда Эрик, чертыхаясь, не мог попасть ключом в замочную скважину из-за полумрака коридора. Из комнаты расположенной возле самого лифта выглядывала дежурная по этажу.

- Что за шум был у вас с утра? – поинтересовалась она.

«Не твоего ума дело!» - чуть не выпалил Эрик, но вовремя сдержался. Наконец, закрыв дверь, он, проходя мимо нее по коридору, остановился.

- Ничего страшного – улыбнулся он тучной женщине в синем фартуке - Дела семейные.

Дежурная поморщилась, потом достала жвачку из кармана и протянула Эрику:

- Это меня, конечно, не касается, но ты зажуй – участливо сказала она.

Эрик смутился, но жвачку взял, отметив с какой легкостью, дежурная перешла на «ты». Поблагодарив, он направился к лифту.

Только сев в такси, он понял, что забыл телефон в номере. Подниматься не хотелось, к тому же опаздывать на работу было не в его принципах. Решив заскочить за ним в обеденный перерыв, он махнул рукой и назвал адрес банка таксисту.

Ровно к началу рабочего дня он, Эрик Нигматулин, внутренний аудитор банка, командированный день назад из Головного офиса по заказу самого Председателя Правления, прибыл к маленькому, но аккуратному зданию филиала.

Когда-то предназначенный под снос двухэтажный административный корпус Хлопкозавода, был продан за немалые деньги банку. И недавно капитально отреставрированный новыми хозяевами, он обратил на себя пристальное внимание руководства. Вернее отчеты расходов по реставрации. Директор филиала явно что-то проворачивал под этот строительный шумок. Что и предстояло выяснить Эрику под видом плановой проверки.

У входа его встретил невыспавшийся милиционер из отдела охраны. Узнав аудитора, он пропустил его внутрь.

Эрик вошел в операционный зал. За кабинками готовились к трудовому дню операторы. Посреди зала стоял директор в лоснящемся, «по моде», сером костюме и хмуро оглядывал свои владения. Он был пузат, в меру полон под стать пузу и носил очки.

Будучи из той породы людей, которые при любых обстоятельствах оставались на плаву, он чувствовал атмосферу вокруг себя и знал, когда нужно действовать или оставаться в стороне. Но в последнее время безнаказанность и фортуна изменили ему. Благосклонность Председателя ослепила директора, считал Эрик, и злоупотребление положением вышло за рамки, что и вызвало подозрения у руководства. И управляющий филиалом это чувствовал, и по всей видимости, был уверен, что выберется сухим из воды.

Завидев Эрика, он, расплывшись в улыбке, бросился с протянутыми руками к нему.

-Доброе утро, Эрик! А я вас тут жду – он затряс его руку - Как отдохнули?

-Доброе утро, Нурлан Кимсанович. Спасибо, нормально. Как вы?

- О! Отлично! – хотя было видно, что это утро ему не доставляло удовольствия. Впрочем, как и Эрику.

- Пройдемте, мы вам подготовили кабинет для работы. – директор повел его к лестнице - Кстати ваш ноутбук остался в машине вчера.

-Да, я помню- но Эрик, честно говоря, забыл про него.

«Черт! Наверняка, пытался взломать мой пароль. Ну да ладно, все равно это ему ничего бы не дало. Если бы взломал»

В последнее время память, часто стала изменять ему. Из-за частых поездок, уймы работы, напряжения и так сказать «ужинов», он изматывался и становился забывчивым.

Они поднялись на 2-й этаж. Пройдя по коридору, директор остановился возле кабинета, смежным со своим.

«Рядом хочет держать» - мелькнуло в голове.

Открыв ключом дверь, они вошли в кабинет с высокими под потолок окнами, где стоял один стол, стул и советский старенький сервант.

-Мы специально освободили кабинет от лишней мебели. Вас ведь завалят макулатурой, как всегда - Нурлан Кимсанович улыбнулся, вручая ключи.

«Ну улыбайся, старый лис, улыбайся» - подумал Эрик - «Скоро я возьму тебя за жабры»

Осматриваясь, он подошел к окнам. Директор, тем временем, скрылся за дверью и через минуту, явившись с сумкой с ноутбуком, протянул Эрику.

- Как прошел ужин с коллегами? - спросил он.

«Знает все, гад. По его приказу разыгрывался спектакль. Выслуживались, как могли. Только щелкни пальцами и пригонят все, что захочешь. Но это тебе не поможет»- подумал Эрик, но вслух сказал:

– Нормально, поужинали, побеседовали. Нурлан Кимсанович, я бы хотел вас кое о чем попросить

- Конечно – директор был весь внимание

- Мне нужно съездить в обеденный перерыв в гостиницу, одолжите служебную машину? Я в номере мобильник забыл.

- Какие проблемы! Да хоть сейчас.

- Нет не сейчас. Сейчас бы я хотел воспользоваться городским телефоном.

- Да, да, да, пойдемте ко мне.

 

Вернулся в кабинет Эрик еще в большем раздражении. Состоялся неприятный разговор с Председателем, который устроил ему целую лекцию, как нужно работать, будто он, аудитор высшего класса, с многолетним стажем, ничего не понимает в своей специализации. Вдобавок директор мельтешил рядом, не давая толком говорить. Он сел за стол, открыл сумку, достал ноутбук. В кабинет постучались, дверь открылась и вошла девушка с кипой книг.

- Здравствуйте, вот бухгалтерские документы, как вы и просили.

Эрик удивился:

- Когда я просил?

- Вчера. Вчера вы сказали главбуху, чтоб подготовили к утру документы за январь и февраль

«Они издеваются что ли?» - начал закипать аудитор - «Я вчера ничего не просил..Или просил? Чёрте что! Память – дуршлаг, какой то! Надо к врачу сходить»

- Поставьте их на стол. – холодно сказал он.

Девушка положила книги и развернувшись, направилась к двери

- Козёл! – еле слышно прошипела она.

- Что? Что вы сказали? – Эрик побогравел. Это уже было слишком.

Девушка повернулась и изумленно уставилась на него

- Н-ничего,

- Я только что слышал, не придуривайтесь

- Я ничего не говорила – она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Затянулась пауза. В горле застряли слова, которые Эрик хотел выпалить, но сдерживался, поджимая и разжимая губы. Хмыкнув, девушка вышла.

«Ну, Кимсаныч! Весь уже персонал подговорил, чувствуешь свой конец, пузатый хрен!» - кипел Эрик, раскладывая на столе и подключая, ноутбук.

Следующие несколько часов он ожесточенно теребил бухгалтерию, запрашивал документы, выяснял некоторые вопросы с главным бухгалтером, дотошно выискивая изъяны. А весь персонал в свою очередь ополчился против него, все время, делая попытки отвлечь от работы: то кофе ему подсунут, с каким-то привкусом, то срочно пропадают подотчетные лица, то интернет – связь внезапно обрывалась, и еще много разных мелочей, из-за которых Эрик негодовал, и уже начал рявкать на сотрудников. Складывалось такое впечатление, что филиал всеми силами хочет помешать работе аудита, что было весьма глупо, ибо он, Эрик, останется здесь столько, сколько нужно и откопает «зарытое».

Ровно в 12-00 в кабинет постучался недовольный водитель Костя. Вспомнив о телефоне, Эрик закрыл ноутбук и спустился к ожидавшей его «служебке».

 

Подъезжая к гостинице, Эрик издали увидел кучу народа толпящихся у живой изгороди неподалеку от входа, машину скорой помощи и милицейскую «таблетку» с надписью «Оперативно-следственная группа» на боку. Они подъехали ближе.

-Что за фигня? - спросил Костя, скорее сам себя, чем Эрика и остановил машину.

Они вышли и направились к толпе. Молоденький милиционер сдерживал зевак, пытавшихся пройти за угол гостинцы, где небольшая группа людей в форме и в гражданке и пару в белых халатах копошились в траве под деревьями, что-то замеряли и вели съемку.

- Что случилось? – спросил водитель впереди него стоявшую женщину.

- Да непонятно, - ответила та, - То ли кого-то убили, то ли сам умер.

Невдалеке один из сотрудников допрашивал старика, видимо сторожа гостиницы.

В это время люди в белых халатах подняли носилки, скрытые до этого травой, и направились к машине скорой помощи. Толпа потянулась к «скорой». Любопытство повело туда и Эрика с водителем.

- Назад! Назад! – забегал милиционер, к нему на помощь подбежали еще двое сотрудников, но толпа все же приблизилась к санитарам, обступив неотложку.

Санитары грузили носилки с чьим-то телом, накрытым белой простыней. Эрик потянулся на носках, вытягивая шею, чтоб рассмотреть и тут его обожгло холодом. Он отступил на шаг. Простыня, задетая рукой санитара, на миг приоткрыла лицо, но Эрик успел увидеть, прежде чем носилки затолкали в машину… Словно вспышка опалила, с шипением прожигая мозг, это мимолетная картина, запечатлев в памяти черно-белым фотоснимком, на котором ярким пятном выделялись… огненно - рыжие кудри… и холодный отсвет пирсинга в ноздре…Надя… он узнал ее.

Потрясенный, он сделал еще пару шагов назад, затем, как во сне, развернулся и пошел к входу в гостиницу. Поднявшись на лифте на 5 этаж, он направился в свой номер, на ходу вытаскивая ключи. В голове стучало одно: «Убита или сама?».

Он вошел в номер и замер, оглядывая комнату. Неубранная пастель, телевизор, тумбочка. Вот здесь она расхаживала, живая и беспечная.… Не могла она сама себя, не тот тип людей.… Это убийство. Черт! Они же придут сюда! Последним живой ее видел он и.… И дежурная. Она уж точно укажет на него, на крики и шум утром. Вот черт! И докажи потом, что ты не баран! Он был наслышан о методах работы органов.

Успокаивая себя, что все обойдется, так как он не причастен к убийству, механически стал искать телефон, но его нигде не было. Только обнаружил забытые Надей чулки под диваном. И он понял – Она украла телефон. Из памяти всплыло, как он смотрит на часы на дисплее и затем кидает аппарат в кучу ее одежды… Точно! Она, собрав одежду, прихватила и его мобильник. Чёрт! Наверняка, он сейчас проходит, как вещдок. Зародившийся страх начал овладевать им. Он упал на колени. Выброшенный в кровь адреналин заставил сердце стучать быстрее. Ему не хватало воздуха. Внутри все сдавило и его чуть не вырвало на пол.

Что делать?! - мысли его в панике заметались. Он вскочил, раскидал постель, выпотрошил тумбочку, устремился в ванную, с надеждой, что вот-вот сотовый окажется там, где не должен быть, залез под ванную, заглянул за «толчок», но тщетно. Его нигде не было.

- Ну, где же ты! – В сердцах, от переполнявшего его напряжения крикнул Эрик, затем забормотал, шагая по комнате - Прежде всего, надо успокоиться. Надо успокоиться. Они ничего тебе не смогут сделать. Дежурная-то знает, что я оставался в номере, после ее ухода. И Регистратура подтвердит… Надо позвонить прокурору. Проконсультироваться. Да, да, обязательно позвонить Азамату… Гадство! И телефона нет! Надо же так угораздить!

В номер постучали. Он замолк и со страхом уставился на дверь. Та приоткрылась и из-за нее выглянула голова Кости:

- Ну что? Нашли? – осведомился он и вошел в комнату. – Ого, какой кавардак?

- Ерунда, пойдемте, - Эрик вышел, увлекая за собой водителя.

 

- Что там произошло? – как можно буднично спросил он Костю, когда они спускались в лифте

- Маньяк завелся в городе – сказал тот – Третье убийство уже. Душит, а потом насилует, отморозок. А девку я знаю, профура, в кабаках ошивалась.

Эрик выдохнул спиравший воздух из легких. Он надеялся услышать версию о суициде, но надежды не оправдались.

Двери лифта разъехались, и они вышли в фойе. У стойки регистратуры, за которой сидела молодая девушка, стоял высокий человек в черном пиджаке и громко разговаривал по телефону:

- Да, в гостинице из этой смены никого нет, ушли по домам…

- А вот и следак – мотнул головой в его сторону Костя. – с Биша прислали специально.

А человек в черном пиджаке продолжал говорить:

- Вероятнее всего, что она вышла отсюда…Обязательно, я уже взял адреса и телефоны.… Знаю, отработаем и эту версию, но почерк тот же…

Эрик похолодел. Ноги вдруг перестали слушаться, сердце застучало сильнее, на лбу выступила испарина. Воздух вокруг превратился в какую-то мутную вязкую массу, сковывающей движения и они долго, словно в замедленном кадре, шли мимо следователя, и казалось, этому продвижению не будет конца. Вот они поравнялись с ним и аудитора начало трясти, сердце бешено колотилось. Он напрягся, стараясь унять дрожь и идти непринужденно, но колени предательски подгинались. Шаг. Еще шаг. И еще.

- Хорошо, я сейчас по второму эпизоду заеду кое-куда…До свидания – следователь отключил телефон.

«Сейчас он последует за нами» - сдерживая себя, чтоб не броситься бежать, Эрик краем глаза следил за черным пиджаком.

Они были уже у выхода. Пластиковая дверь. Он потянул ручку на себя, но она не открывалась. Он дернул сильнее. Закрыто! Эрик запаниковал, но тут подошедший Костя, засмеялся и толкнул ее.

- Подождите! – услышал он окрик следователя, когда дверь закрывалась за ними, но будто не услышав, Эрик быстрым шагом пошел к машине. Костя тоже не отставал. Странно, уж он-то должен был остановиться. Вместо этого тот спросил:

- Куда? Обедать будем?

«Поехали уже!!!» - чуть не вскричал Эрик, но совладал с собой.

- Да, обязательно – вымолвил он, хотя ему вовсе не хотелось есть, ему хотелось побыстрее убраться отсюда.

Недавней суматохи у места происшествия уже не было. Они сели в «служебку» и водитель завел двигатель.

- Сначала телефон купим – сказал Эрик и зачем-то добавил – Позвонить надо.

 

Эрик торопливо вставлял новую SIM - карту в новый телефон. Пальцы тряслись, не давая попасть в гнездо. Наконец вставив ее, активизировал, и тут только осознал, что не помнит номера Азамата - прокурора, друга детства. Номер остался на карте в старом мобильнике, который был украден Надей. Да что ж такое! Воистину, беда не приходит одна! Лихорадочно соображая, через кого можно узнать номер, он начал припоминать общих знакомых, но их номеров он тоже не помнил! Мысли путались, скакали, перепрыгивая с одной сумасшедшей идеи к другой. Он заходил по кабинету, бесполезно листая меню на сотовом.

В нем все кипело. Проклиная Надю, а вместе с ней и весь остальной женский род, он глухо зарычал, и от переполнивших его чувств, нажимая на все кнопки, до хруста сжал аппарат. Подскочив к окну, хотел было запустить его в стекло, но остановился, обомлев от увиденного. Из окна открывался вид на вход в здание. По ступенькам поднимались люди в форме… Телефон выпал из занесенной руки, громко стукнувшись о подоконник. Внутри все оборвалось. Страх, разрастаясь в геометрической прогрессии, волной захлестнул и поглотил разум Эрика, сожрав его без остатка. Он резко обернулся, лицо перекосила гримаса отчаяния. В смятении, забегал по кабинету, без толку хватаясь за различные вещи. В который раз за этот день, его охватила паника. Чувствуя приближающуюся опасность и неизбежное, Эрик остановился напротив двери, натянутый как струна. В висках застучало, и казалось, исчезли все звуки, оставив только это гулкое биение крови в ушах. Тупая мучительная боль сжала грудь, надавила под левой лопаткой, отдавая в локоть. Он тяжело задышал. Раздался осторожный стук в дверь, но он, показавшись ему громоподобным, оглушил его, перекрыв бой крови. О, боже они здесь!!! Кровь разом прилила в голову, все закружилось, свет померк и Эрик, не сгибаясь, прямой, как шест упал навзничь…

 

Черная Бездна. Он тысячу лет падает в эту Бездну. Долго. Бесконечно. И тоскливо. Кто он? Зачем он здесь? Куда он летит? Тысячи лет бесцельного падения…

Эрик медленно приходил в себя. Затылок ныл от боли. Мозг звенел, как камертон. Перед ним размытым пятном маячило чье-то лицо. Словно через трубу, издалека слышались возбужденные голоса. Он пошевельнулся и застонал…

Через полчаса, сидя на стуле, Эрик невидящими глазами смотрел перед собой. Вокруг него хлопотали коллеги и врач вызванной «скорой». Ему была безразлична вся эта суета, вследствие сделанной инъекции успокоительного. Он только нехотя выдавливал из себя ответы на вопросы врача и краем сознания слушал его разговоры с директором. В левом ухе звенело, в правое же будто натолкали ваты.

- Ему нужен покой, – сказал врач, обращаясь к Нурлану Кимсановичу.

- А как в целом его состояние? – спросил тот

- В данный момент - нормальное. Давление выровнялось. Есть небольшой тремор и зрачки… непонятно…- врач задумался - В общем ему следует обследоваться.

- Да, конечно. Видно от вчерашнего и от нагрузки, нервы сдали - сказал директор и положив на плечо Эрику руку, наклонился, заглядывая ему в глаза - Слышите, Эрик, вам нужен отпуск. Сейчас вас отвезут в гостиницу, отдохнете чуть-чуть. А Председателю я сам сообщу. Хорошо?

Эрик апатично кивнул головой. Ему хотелось спать.

 

Он возвращается с работы. Возле подъезда крутится детвора. Играют в прятки. Он проходит мимо них, заходит в подъезд. На лестнице темно. От резкой смены света, он на мгновенье слепнет. Останавливается, привыкая к полумраку. Вдруг из-под лестницы выбегает девочка, чуть не ударяется о его ноги. Он хочет выругаться. Но неожиданно из мрака выныривают Черные Руки. Цепко хватают его за ноги. И тащат под лестницу. В подвал. По коридору подвала. Дальше и дальше. Быстрее и быстрее. Он в ужасе кричит. Но крика не слышно. И тут появляется Черное Лицо. Опять оно! Словно прожигаемое в целлулоидной пленке в Лице появляется отверстие, в рваном оскале обнажая кривые желтые зубы. И вгрызается в его голову. О, Господи! Как же больно! Он слышит, как хрустят кости черепа. Боль нестерпима. Он вопит и.…

…И Эрик проснулся в темной комнате на холодном паркете. Голова болела наяву. Тупая, давящая боль на макушку. Он приподнялся и огляделся, и тут только сообразил, что находится в номере. Зачем он здесь? Ах, да, командировка. Он встал, взял с тумбочки лекарство, прописанное врачом и, шатаясь, пошел в ванную. Там, закинув пару таблеток в рот, открыв воду, приложился к крану. Выйдя, подобрал раскиданные по полу одеяло и подушку, бросив их на диван, упал туда сам. Лежа, он думал, что могут значить эти кошмарные сновидения, которые участились в последнее время. В голову лезла различная чушь о знаках судьбы, о предвидении, об астральных телах, полетах души,… а может действительно это предупреждение? Интересно, от чего? От сумы и тюрьмы, где он будет коротать свои дни, отбывая срок безвинный? В толкование снов и придание им мистической окраски он вообще не верил, считал это суеверным предрассудком, так как сновидения являлись, по его мнению, игрой подсознания, продуктом из смеси скрытых желаний, фантазий и когда-то увиденных образов, но никак не знаком свыше, имеющие под собой какую-то сверхъестественную основу. Хотя теперь это воззрение, в свете недавних происшествий, пошатнулось.

Всплыли из памяти, разбередив тревогу: мертвое тело девушки, следователь в черном пиджаке, милиционеры у банка, которые, как, оказалось, были просто ежедневной проверкой постовых отдела охраны. Из-за совокупности этих событий и самовнушения, его воспаленный нервным напряжением разум, не выдержал, и он хлопнулся в обморок. Эрик мысленно усмехнулся своим страхам и решил, что завтра с утра разрешит эту проблему. Эрик сам пойдет и заявит о пропаже телефона и о Наде. Возможно, что его тут задержат и попытаются навесить на него серию, но против фактов не попрешь - он не причастен. Его ведь не было в этом городе, при двух предшествующих убийствах, и на момент третьего он находился в номере. Это покажут работники гостиницы, коллеги... и влиятельные друзья помогут.

В конец, отбросив неприятные мысли, Эрик попытался заснуть. Но сон уже не шел. С полчаса он ворочался, представляя скачущих через ограду барашков, как в детской сказке Джани Родари, но это не действовало.

Приглушенно журчала вода в санузле, наверное, бачок был неисправный. В ночной тишине это журчание слышалось ему как грохот водопада, мешая заснуть, еще больше усиливая, не утихающую головную боль. Он метался на диване не в силах уйти от этого назойливого звука, закрывался подушкой, но перина не помогала, более того через нее звук усиливался, резонируя, поникал в мозг. Он заскрежетал зубами. За окном ухнул филин. «Откуда здесь филины?» - удивился Эрик. И опять журчание… Журчание… Или… Или это чей-то разговор? За стеной. Он вслушался. Нет, показалось. Он приник здоровым ухом к стене. Журчание тут же преобразовалось в слова… Видно, из-за заработанной падением глухоты на одно ухо, по началу, он не разобрал что это. Но теперь стали проступать голоса, словно издалека, сквозь толщу бетона. И звучала музыка. «Энигма».

Он вспомнил, как в студенческие годы его прозвали Энигмой, сложившееся из начальной буквы имени и следующие 2 слога из фамилии. Эрик Нигматулин - Энигма.

И теперь она играла за стеной. Тогда ему нравилось это прозвище и музыка, но почему то сейчас это раздражало. Словно в насмешку шумно дышала Сандра, пел григорианский хорал, в котором он расслышал саркастические нотки.

Тут послышался скрип двери из соседнего номера и шум, будто передвигали нечто тяжёлое. Кто-то, дыша с одышкой, выругался:

- Твою мать! И надо было переть эту бандуру? Взяли бы сразу его и в подвал. Полчаса дубинала и клиент расписался – голос прозвучал близко, прямо через перегородку.

- У нас должны быть прямые доказательства, а не косвенные – ответил другой, очень похожий на голос следователя в черном пиджаке.- Установим прослушку, посмотрим.

Эрик обмер. Страшная догадка вкралась в сознание. За ним следят! Он сильнее прижался к стене ухом.

- Товарищ капитан, и долго мы его пасти будем? – и этот голос, показался ему знакомым.

- Не знаю, Заказчик решит

«Какой еще Заказчик?» - Эрика снова начал охватывать страх. Он почти не дышал, напрягая слух, чуть не вдавливая себя стену.

- Вот сволочь! Мокрушник, херов! Небось, во всю массу топит, а мы тут куковать, должны! Былаб моя воля, я б эту, падлу, в пять секунд расколол…

-Тихо, тихо, не так быстро, Костя.

Эрик, чуть не задохнулся. Костя?! Водитель «служебки»?! Теперь он узнал этот голос. И понял, кто «Заказчик». Ему хотят вменить убийство и шантажом, прикрыть факты хищения. Чтобы он, аудитор, закрыл глаза…Все ясно: за всем этим маячит фигура Нурлана Кимсановича!

-Все должно быть, как положено. Сначала, оперативно-следственные мероприятия. Надо собрать факты, улики, свидетелей…

-Ой, да ладно! Факты, улики…А то я не знаю, как это делается.

Эрик, отпрянул от стены. Его трясло. Не от страха. Страх пропал сам собой, уступив место ярости. Он соскочил с дивана, охваченный пламенем бешенства, сверля взглядом в стену, за которой, бессовестно, и не таясь, вели диалог эти двое. Эрик обезумел от мысли, что его хотят подставить таким гнусным образом. И не кто иной, как этот пузатый пройдоха Кимсаныч! Мускулы напряглись, он до боли сжал кулаки и, зарычав, уже не владея собой, дико заорал в стену:

- Отвалите от меня, суки!!!

За стеной разом замолкли. Наступила тишина, только шумно вырывался воздух из легких Эрика. Затем, словно, кто-то, включив звук на полную мощность, на него обрушилась целая какофония шума, грохота и треска. Раздались громкие выкрики, топот ног… Эрик, бросился к двери. Выбежав в коридор, он кинулся в соседний номер. Дверь оказалась заперта. Ослепленный обуявшим его неистовством, он со всего маху стал молотить по двери, пинать, стараясь выбить замок.

-Выходи!!! Выходи!!! – голос стал страшным, так непохожим на его. – Выходите, суки!!!

- Мужчина, что вы себе позволяете!!!- пронзительно визгливый женский голос остановил Эрика, когда дверь начала поддаваться под натиском.

- Иди сюда, старая курва! – он резко повернулся к ней, к сменщице дежурной по этажу – Открывай номер!

- Я милицию вызову! – взвизгнула она и захлопнула свою комнату. Щелкнул замок.

- Дура! Здесь твои менты! Открывай! – Эрик еще раз с разбегу пнул дверь и та с треском распахнулась. Ворвавшись в номер, ударил по краснеющемуся глазу индикатора выключателя. Брызнул невероятно желтый свет и…

Номер был пуст. Такая же, как и его, с одним диваном, тумбочкой и телевизором, комната. Он сунулся в совмещенный санузел. Пусто. Никого. Попрятались, гады! Подскочил к окну, распахнул шторы. За окном темень улицы, фонари на проезжей части, одинокая черная машина у тротуара. Черные провалы окон под отсвечивающейся от тусклых фонарей крышей, выжидающе наблюдали за ним. Наружка!

 

- Остыл, Эрик? – неожиданно голос прозвучал совсем рядом

Эрик обернулся и забегал взглядом по комнате.

– Да, ты не ослышался, мы спрятали динамики в номере, ты можешь нас слышать.

Голос был приятный, вкрадчивый и успокаивающий.

- Они надежно спрятаны, ты их не увидишь. А теперь успокойся, и поговорим о деле.

- Кто вы такие?! Что вам от меня надо?! – Эрик завертел головой, пытаясь определить, откуда исходит голос, но не мог понять. Он лился отовсюду и в тоже время как будто струился, переливаясь от стены к стене.

- Тихо, тихо, не кричи, пожалуйста. Мы пока не собираемся, ни в чем тебя обвинять, если ты примешь наши условия - бархатный голос каждым словом, как бы ласкал, усмиряя разгоревшиеся чувства.

- Обвинять? В чем? – произнес Эрик, все еще дрожа от негодования

- Это же очевидно! В убийстве, милый мой! В убийстве! Как ты хладнокровно задушил и жестоко изнасиловал бедную Надю. Честную труженицу коммерческого секса

- Я ее не убивал! – захрипел Эрик и медленно сполз на пол, ощутив спиной острые ребра радиатора батареи.

- Естественно, ты не убивал, это сделал Энигма, помнишь? – раздался щелчок, и заунывно полилась музыка…григорианский хор…

-Ты думал отнимать жизнь твоя привилегия? – музыка смолкла - Пусть даже эта будет блудница, погрязшая в грехе, пусть даже это будет невинный подросток – ты возомнил себя вершителем?

- Но я не убивал! Я клянусь…

- Конечно, ты не убивал! Ты не мог убивать! Для этого ты малодушен. Это я говорю, тому, кто внутри тебя, той темной силе, которая направляет твою руку, Эрик!

- Мою руку?

- Неужели ты еще не понял – голос, казалось, приблизился к лицу - Ты же болен! – он взвился в потолок, загрохотал, вжав Эрика в пол

- Я? Болен?

- Да! Ты – сумасшедший! Псих!

- Этого не может быть! – заорал Эрик, вскочив на ноги.

- Да, Энигма, да! Ты - шизофреник! Больной с раздвоенной личностью!

- Нет!!!

- Увы! – усмехнулся голос и более спокойно продолжил - Вопрос только в том, кто из вас реальный Нигматулин, а кто - паразит, гнойный нарост, образовавшийся на теле твоей истинной души.

Вдруг Эрика осенило, и он моментально успокоился, сам удивившись этому:

- Все это красиво, конечно, но ваши, ментовские, или как их там, «особистские» штучки не прокатят. Я вчера только приехал, и Надю…да, не скрою, я воспользовался ее услугами ночью, и утром выгнал, что с ней потом было, меня не касается…

- А ты уверен, что ты выгнал ее? Тебе не показалось, что это было внушено Энигмой? – голос опять стал вкрадчивым и змеей, спустился с потолка

-Нет! Не показалось! Я ясно и четко помню всё!

Смех прозвучал прямо под ухом. Эрик дернулся

- Как ты наивен, Эрик – зашипел голос - Энигма вырывается наружу в те моменты, когда ты злишься, то есть сам выпускаешь его на волю, вместе со своим гневом. И он воспользовался этой мимолетной вспышкой эмоций, задушил чулками,… ее же чулками, надругался над телом и выбросил из окна, а потом преспокойно внушил тебе, что была небольшая потасовка и ты ее выгнал…

- Нет! Этого не может быть! А как же предыдущие убийства?

- А кто сказал, что были еще? Водитель? Костя, ты ему наврал?

Тут кашлянув из угла, вступил в разговор второй голос:

- Да разводил я его. Чёб лоха не развести. Вы же сами говорили, чем больше клиент нервничает, тем делает, больше ошибок.

- Костя?! Ты с ними?! – хотя Эрик и так понял это

- Я, а чо? Думал я водила? Я - оперуполномоченный уголовного розыска – хмыкнул Костя

- Но… а следователь! Он же упоминал о других случаях! – вскричал Эрик

- Вы ошиблись. Я ничего не упоминал. – голос следователя раздался из другого угла

- А как же «заеду по второму эпизоду?»

- Ах, это. Этот «второй эпизод» совсем из другой пьесы. Он просто, как нельзя, кстати, гладко вписался в историю Кости – пояснил следователь

- Нет!!! Я не верю!!!

- Эрик, ты – болен. И ты причиняешь вред обществу, которое так ненавидишь.

Хотя по мне, так смерть – это Великое благо дарованное Человеку, и вообще любой живой твари…- первый голос, который Эрик окрестил для себя «Главным» потёк от входной двери к нему

- Нет!!! Вы, хотите меня оговорить! Чтоб я сам себя оговорил! – отмахиваясь от невидимого собеседника, закричал аудитор

- Всё! Пора кончать, этот балаган. Мы идем к тебе, Эрик, только без глупостей. Как говорится: сопротивление бесполезно!

Издав протяжный вой, Эрик, стремглав ринулся из номера.

Искры радужной вспышкой взорвались в его глазах, боль резанула по лицу, все закрутилось, новый взрыв боли в многострадальном затылке и он, теряя сознание, услышал:

- Вяжи его!

 

 

Эрик хмуро смотрел на пожилого врача, что-то записывающего в истории болезни, и ждал ответа. Наконец дописав, тот еще раз сверился с результатами анализов и поднял на него взгляд:

- Ну что ж, завтра, я думаю, мы можем вас выписывать - врач улыбнулся

- Правда? – Эрик обрадовался. Ему до смерти надоели эти белые стены, белые халаты и многочисленные инъекции.

- Правда - он стал серьёзен - Только еще раз напоминаю: прекратите вести такой разгульный образ жизни, поберегите себя и окружающих.

- Да, конечно, Владимир Александрович – кивнул Эрик

- Если бы вы при первых симптомах обратились бы к врачам, до такой запущенности в галлюцинаторно-параноидной форме не дошло бы. А вот теперь придется часто посещать диспансер

- Я думал, болячки- это временно.

- Он думал – передразнил Владимир Александрович, затем вздохнул – Эх, молодежь, сколько не талдычь, всё одно на уме: авось обойдется

- Никто же не застрахован – попытался оправдаться Эрик.

- Застрахован – не застрахован, но меры предосторожности лишними не бывают. А сколько народу нам пришлось обследовать на реакцию Вассермана контактировавших с вами. Эта бледная трепонема такая гадкая штука, я вам скажу…- начал, было, врач, но потом махнул рукой и взяв листок для рецептов принялся писать - В общем так: раз в полгода обязательно к нам на обследование, болезнь может возобновиться, никаких половых контактов без презерватива, принимать лекарственные средства постоянно, алкоголь и никотин забудьте…

Эрик вышел от доктора и отправился к себе в палату. Войдя, прошел к своей койке возле окна, присел и стал смотреть во двор кожно-венерологического диспансера. Было пасмурно, накрапывал дождь, превращая серый асфальт в черный. Сквозь желтую листву, в дальнем углу двора, виднелся неизменный, черный, как смола, автомобиль с тонированными стеклами. Раздался щелчок и в такт, барабанящим по жестяному козырьку, каплям дождя тихо полилась музыка…

[Fertes]

Рассказ Полада

 

Дура

 

Утром ее снова рвало…желчью. Все, сил терпеть более нет! Дура сбегала в аптеку, купила экспресс-тест на беременность: все же два месяца замужем всякое бывает. ПопИсала - чисто. Уф! Села попить чай с плюшками, благо благоверный на работе, а от одной-пяти плюшек не растолстеешь. Но после приятного началась неприятность, - что за черт!? Кишки устроили революцию, одна другой в оппозиционном порыве что-то резко выговаривала, утробно урча, другая отвечала ей тем же, при этом угрожая вывести все так красиво « сотворено-съеденное» на чистую воду, ультимативно и без промедления, и в самом так сказать неприглядном виде.

- Миша-а-а! Миша, але? Слышишь меня? Чёта мне плохо, я к врачу, ты не теряй меня, люблю тебя, м-м-м-м м-м-мы-ы (типа поцелуи), - оптимистично протрещала  Дура в трубку мобильника и с чувством исполненного супружеского долга положила в карман.

 

Тэээк-с, теперь быстро собраться и к доктору. "Быстро" растянулось на час. То кишки направляли пару раз в сортир, то стрелка поползла на колготках, то чуть защетинившиеся не побритые подмышки (а вдруг раздеваться придется?) тормозили.

 

Поликлиника была за углом. Очереди не было. Расфуфыренная участковая докторица с недокрашенным глазом, не глядя им, стала отправлять Дуру к инфекционисту, мол, инфекция эта кишечная.  Дуру совершенно эта инфекция не устраивала: как же вечером идти на корпоратив? С мужниной конторы пригласили, у Дурыи платье куплено по этому случаю. Нетушки, доктор, лечите как есть!

 

Помявшись с минуту и выдохнув луково-водочный выхлоп в сторону, последовательница Эскулапа и Авиценны решила, а что пациент всегда прав! И выписала кучу разных снадобий, большая часть которых была в форме болючих уклов. А уколов Дура страшно боялась. В аптеке, в той же самой поликлинике сразу закупила весть набор юного знахаря. Придя домой, позвонила соседке, мож, та могёт колоть? Ан нет, соседка-то на работе, а колоться больно, но надо! Где-то она слышала, что можно уколоть себя, стоя перед зеркалом.

 

Все, набрала лекарство в шприц (уй-ёй, мамочки, иглища-то толстенная!), выпустила вверх струйку, чтоб ни одного пузырька воздуха, спустив штаны придвинулась к зеркалу комода - в одной руке шприц, в другой - ватка со спиртом, намазала пол ягодицы и занесла руку со шприцем для укола…Р-р-раз! А фиг там, рука, как заколдованная, остановилась в сантиметре от попы. Еще, р-р-раз-з-з!! Эффект тот же. Ну ладно, а если зажмурившись? Еще раз и … Нет, ну что за гадство такое!

 

Провозившись так с пол часа и перепробовав кучу вариантов самотыкания иглой, пришла к выводу: уколоться самой себя не получится. Вспомнила! Эврика! В детстве она вырывала себе зуб, привязав нитку к зубу и ручке двери, дверь кто нибудь открывал, зуб бац - и вылетал. Здорово! Не видите связи? Включите логику! Значит так: скоро придет Миша, дверь откроется внутрь, к ручке скотчем прикрепим шприц, сама встану... тээкс, не сюда , аха вот сюда самый раз, сниму штаны, придет Миша, откроет дверь, дверь надвинется на меня и сделает укол. Все, делов-то!

 

Решив проблему, Дура заулыбалась и поставила себе жирную пятерку за сообразительность. Кое-как примотала к дверной ручке шприц в горизонтальном положении, но вот беда получалось: что он кольнет ее в поясницу, че делать-то? Каблуки! Как раз шпилька 10 сантиметров. Одела туфли, примерилась к шприцу, как раз туда, куда доктор прописал. Походила по квартире…туда-сюда, снова примерилась. Э! Что-то сместилось, теперь получалось, что игла ткнет точно в кобчик. Что делать? И снова, эврика! Какая ж она умничка! Китайский суперклей -вот решение проблемы!

 

Встала в нужную позу, все снова перепроверила «семь раз отмерь -один раз отрежь», и, быстро намазав подошву клеем, встала в стойку. До прихода Миши оставалось 20 минут. Как же долго тянется время! Надо хоть с пользой его использовать, например, глаза подвести, а то будешь как давешняя докторица. Сбегала разувшись за косметичкой, влезла в туфли и, вооружившись зеркальцем и кисточкой, вытянув губки книзу, а брови ,стала наносить тушь. На втором глазе увлекшись не расслышала щелчок замка. Дверь широко распахнулась….и шприц со всего маху вошел в мягкие ткани ее таза. Аи-и-и-и-и-и-и-и!

-Что-о?!-заорал Миша и, не поняв причину, почему жена стоит в прихожей с голым задом и орет, он подумал, что прищемил ей что-то дверью и несколько раз двинут дверью..туда-сюда.

-Сука ты, а-а-а-а-а-а-а-о-о-о-о-о!!!Гад!- на одной протяжной ноте выла Дура, пока он не разглядел застрявший в ее ягодице обмотанный скотчем шприц.

-Я же не знал, - растерянно бормотал оправдываясь Миша и попытался, обняв жену, поднять её на руки. Но она как будто приросла к полу: китайцы в клее знают толк...

Вот и вся история, все что выдумано может быть настоящим, а все настоящее может быть выдуманным.

Минздрав предупреждает: самолечение опасно для вашей ж…))))))

[Fertes]

Рассказ Лестады

 

Высокая ставка

 

 

 

- Сыграем?

 

- На что?

 

- На твою душу.

 

- Опаздали-с. Проиграна давно.

 

- Кому же?

 

- Да вам, милейший сударь. Неужто не помните? Обещали показать весь мир, разложили карты на карте, чертили на мне маршруты будущих путешествий, рисовали перспективы грядущих открытий, предрекали несметные богатства, но бросили на полпути, так и не добравшись до заветного острова.

 

- Ты, верно, безумна? Я впервые вижу тебя.

 

- Лжёте, сударь. А давайте и впрямь сыграем? Только на этот раз моими картами, а не краплеными вашими. Играть будем честно, без мухлежа.

 

- Хм... И на что же? Души у тебя...

 

- Да сдалась вам эта душа? Мне так ваша совсем не нужна, даже будь она у вас. Сыграем на раздевание. Кто останется без одежды, тот выполняет любое желание победителя. Стриптиз и одно желание. Но только в том случае, если игра будет честной. Идёт?

 

- Не боишься проиграть?

 

- Боюсь выиграть.

 

Лживое пламя свечей искажает силуэты в комнате. Тени деревьев, глядящих в окно, вытягиваются и будто ползут по стенам. А над столом склонились двое – мужчина и женщина. Рубашками верх летят на выщербленную деревянную поверхность карты, расстегнут ворот белой рубашки мужчины, чей облик являет собой воплощение хладнокровия, хоть и сдвинуты к переносице чёрные брови, и хищно трепещут крылья носа. Проигранные сапоги, жилет вместе с сюртуком уже лежат у ног женщины – её лицо всё ещё прекрасно, несмотря на давно отцветшую юность, в плавных движениях сквозит врождённое благородство, столь неуместное для яркого наряда продажной девки, в который она одета. А на щеках, сквозь слои пудры, проступает лихорадочный румянец.

 

- Твой платок, - прерывает затянувшееся молчание мужчина, - на нём кровь. Ты больна? От тебя несёт смертью. Она скоро пожалует за тобой. Взмахнёт косой, и ты падёшь к её костлявым ногам. Но я могу изменить твоё будущее. Могу вернуть молодость, даровать бессмертие…

 

- Не трепись. Давай, вскрывайся. Что там у тебя? Опять проиграл, - потрясённо выдыхает она. – У меня флэш, а у тебя…

 

- А у меня всего лишь трипс. Скверное дело, – язвительно посмеиваясь, отвечает он, - так что мне снимать?

 

- Снимай рубашку, - после секундного размышления говорит женщина, оглядываясь в поисках воды. Здесь жарко. И как она раньше не замечала? Тяжесть июньской ночи обрушивается на неё стрекотом цикад. Сквозь открытые ставни не долетает ни дуновения ветерка, словно вязкий туман, невидимый глазу, окутал трактир, а, может, и всю землю. И нет никого в целом мире, только дьявольски красивый мужчина напротив, медленно расстегивающий пуговицы своей рубашки, неотрывно глядя при этом в глаза замершей женщине. Чуть улыбаясь, он неторопливо стягивает рубашку, и в ночной тишине явственно слышится скольжение тончайшего шёлка по атласной коже. Мгновение, и сорочка оказывается на полу.

 

- Играем дальше? – изогнув бровь, вопрошает он. – Где ты научилась игре в покер? – сдавая карты, интересуется он.

 

- Матросы обучили, - следя за полётом спрятавшихся королей, валетов, дам и карточной челяди, отвечает она.

 

- А хочешь, - смотря в свои карты, говорит он, - Я сделаю так, что ты станешь женой уважаемого в городе человека? У тебя будут слуги, свой дом, ребятишки народятся? Я могу сделать так, что у тебя будет безупречная репутация. Только представь, окружённая любящими домочадцами, в красивых, богатых нарядах…

 

- Хватит болтовни. Играем, - отрезает она, стараясь не смотреть на то, как чувственно он облизывает пересохшие губы, как змеятся по плечам рассыпавшиеся пряди блестящих чёрных волос. Даже в легкомысленном платье ей жарко так, как будто на ней накинуто, по меньшей мере, три шерстяных платка, тех самых, дареных одним влюбленным в неё матросиком.

 

- Я могу вернуть тебе родителей. А противного дядюшку убрать вовсе, - как бы невзначай бросает он.

 

- Вскрывайся, - отрывисто бросает она. И снова удача. Фортуна на её стороне. В сердце кольнуло нехорошим предчувствием, но женщина мысленно отмахивается от него. А в следующее мгновение заходится в безудержном, лающем кашле. На застиранном платке, что она подносит ко рту, расцветают новые алые пятна.

 

- Жизнь уходит из тебя. Каждая минута имеет свою ценность. Подумай, я всё ещё согласен прекратить игру, - откинувшись на стуле, он расстёгивает брюки, испепеляя её взглядом. – А помнишь, как  хороша ты была, когда я повстречал тебя? Ты была подобно только что распустившемуся цветку. Я с упоением вдыхал аромат твоей невинности, - поднявшись, он снял брюки, оставшись в одном исподнем, - ты бесстрашно шагнула за мной в пропасть, и теперь также бесстрашно стремишься достигнуть её дна. Подумай хорошенько. Я могу исполнить любое твоё желание, только прекрати игру. Хочешь, я уничтожу всех твоих злопыхателей? Сделаю тебя главной куртизанкой? Ты станешь фавориткой самого короля, а поэты будут слагать в твою честь оды…

 

- Заткнись. Хватит того, что я поверила тебе один раз, - новый приступ кашля сотряс её.

 

- Ставки слишком высоки. Вдруг ты проиграешь всё? Именно сейчас, когда я предлагаю тебе это всё? К чему этот азарт, если можно получить всё сейчас и не рисковать дальше?

 

- Сдавай карты, - шепчет она. Её колотит крупная дрожь, на лбу выступила испарина. Жар сменяется ледяным холодом, когда мужчина чуть подаётся вперёд. Пламя свечи бросает красноватый отсвет на его белоснежную кожу, обрисовывая рельефность мышц. В измученном тяжёлым недугом теле женщины рождается жар, другой жар. Он клубится внизу живота, заставляет сгорать в сладостной истоме.

 

- Прекрати эти штучки, - выплёвывает она зло. Ей, опустившейся на самое дно, стыдно за себя, со свою несдержанность, за свою слабость. А он посмеивается.

 

- А хочешь, я подарю тебе незабываемую ночь любви со мной? Я буду ласкать тебя так, что ты забудешь обо всём. И эта ночь покажется тебе бесконечной, сплошь сотканной из наслаждения. Последний раз предлагаю, прекрати игру, и получишь это, получишь... меня.

 

- Вскрывайся, - хрипит она сквозь кашель и застывает в немом ужасе, когда он показывает свои карты. – Флеш-рояль, - обречённо срывается с её губ.

 

- Аха-ха, ты так и осталась наивной, глупой девчонкой. Неужто ты думала обыграть меня? Меня?! Признаться, я удивлён твоей игрой. Но никакая Фотруна не поможет тому, кто сел за стол со мной. Карты – моя стихия. Я – тот самый азарт, что живёт в ваших ничтожных душах. Играть честно было увлекательно, но не продуктивно. Карты сами подчинились мне. А ты потеряла всё. Что же мне взять с тебя?

 

- Я знала... что скоро... умру, - едва слышно говорит женщина, падая на пол. Кашель не даёт ей дышать. Вновь и вновь исторгает её горло рванные, лающие звуки. Платок, который она судорожно сжимает в кулачке, уже весь красен от крови. – Спасибо... – в перерывах между приступами кашля шепчет она, - спасибо... что... вернул мне душу...

 

- Как вернул? – в его голосе неподдельное изумление, - я же выиграл!

 

- Ты... проиграл.

[Fertes]

Рассказ Фертес

 

Любовник на ночь

 

Глава из неоконченной повести/романа «Профайлер»,

 

Краткое содержание предыдущих глав: ч.1 – «По следам жёлтого Флорентийца»

Главная героиня, Александра, талантливый профайлер, внезапно обнаруживает в себе дар воровать драгоценные камни. Вернее, это они сами к ней липнут. Стоит Саше только подержать понравившийся минерал в руках, как на следующее утро он оказывается под подушкой. Началась эта странность с того момента, когда Саша обнаружила в аэропорту знаменитый жёлтый бриллиант Флорентиец, который пытались переправить в Европу. Кроме новых способностей Саша обнаружила ещё одну: профайлинг, то есть, умение читать по лицам, дошёл до уровня экстрасенсорных способностей. При желании она могла бы читать мысли, видеть скрытые заболевания. Человек–рентген, одним словом.

Благодаря Флорентийцу Саша познакомилась с экспертом-ювелиром Сергеем Алтарёвым, который положил глаз на сестру главной героини – Лару, рыжеволосую красавицу, актрису и фотомодель. Сергей, Лара пытаются найти Флорентийца, умудрившегося дважды пропасть, исчезнуть из рук экспертов, не смотря на сигнализации и прочие меры безопасности. Под подозрением и Саша, дважды находившая Флорентийца.

 

 Любовник на ночь

 

«Все вы, бабы, падкие на деньги. Ничего, кроме них, вам от нас не нужно», – сказал как-то Борюсик, но тут же был подавлен моим железным аргументом. Я никогда у него не выпрашивала дорогих подарков. «Правильно, потому что ты не женщина, ты – демон!» – тут же нашёлся мой любовник. В чем заключалось демоничество такой вполне земной особы, как я, Борюсик тоже объяснить не мог, пробормотал что-то о моих профайлерских способностях ловить преступников в аэропорту и длинных прямых черных волосах, которые любил перебирать пальцами во время секса. Борюсику, как обычно, лишь бы что-нибудь глупое ляпнуть.

 

А сегодня я поняла страсть к цацкам. Возможно, «лучшие друзья девушек» благодаря своей холодной сексуальной энергии в какой-то степени компенсировали неудовлетворённость от партнёров с кошельком и примитивным набором извилин. Поговорку «С паршивой овцы хоть шерсти клок» я посчитала очень даже мудрой в данном контексте гендерного спора.

 

Но Борюсик справлялся со своими любовничьими обязанностями на твёрдую четвёрку, так что мне компенсации не хотелось – пусть жене своей бриллианты покупает, а я, как выяснилось, цацки сама себе приобрету.

 

Великолепный сапфир в примерно тридцать каратов, наверное, безумно дорогой, заключённый в оправу из белого золота, красовался на моём безымянном пальце. Моя мечта юности. Сколько слюней было проглочено в мечтах о таком, а сейчас я понимала, что переросла мечту. Изысканный с разводами опал мне был бы более по душе, но… Но всё было не так в последние полторы недели. Слишком быстро развивались события, и я не была уверена, что моё возвращение на работу, в привычный шум и суету, через четыре дня принесёт мне облегчение.

 

Блондинка! Я готова была заплакать. Перекрасить великолепный чёрный волос в примитивный блонд из–за курицы, привязавшейся ко мне с просьбой сфотографироваться – ну, знаете ли… Звездой я быть не хотела. Быть посаженной за кражу драгоценностей из ювелирного магазина – тем более. Какой следователь мне поверит? А теперь ещё и это кольцо застряло на пальце. Вчера, между прочим, оно свободно слезло в ювелирном…

Над моей головой зачирикал звонок, заставив меня вздрогнуть. Открывать дверь я не торопилась, припала к глазку: соседка тетя Марина. Чего опять ей надо?

 

Я повернула застрявшее кольцо сапфиром внутрь и приспустила цепочку:

– Да, теть Марин, здравствуйте, извините, я не одета. Что–то случилось?

– Мне бы анальгина, дома закончился, – слабо ответила соседка. – А послать в аптеку некого. Извини, что побеспокоила.

Засады не наблюдалось, и у меня отлегло от сердца:

– Секунду, сейчас халат накину…

 

Вчера мой внутренний черт увидел чуть выше теть марининой поясницы, там, где находятся почки, два светящихся розовым пятна. Что бы это значило, я не стала заморачиваться, ведь вчера соседка выглядела здоровой.

 

– Камни в почках, – сегодня объяснила мне охая теть Марина, – наверное, выходят.

Поясница была перевязана толстой шалью. Сама женщина ссутулясь ожидала на кухне, пока я найду в аптечке анальгин.

– А он точно поможет? Может, мазью согревающей помазать? Ну, я не знаю, что в этих случаях стоит делать, – я с сочувствием разглядывала соседку.

Теть Марина, опершись локтём на стол, поднялась со стула и, по стенке, направилась к выходу:

– Ой, не знаю… Руки не могу поднять… Еле халат одела… Хотела жиром собачьим намазать…

Вообще-то я очень брезгливый человек, если речь идёт о подобных процедурах, но сегодня некто сострадательный во мне подтолкнул меня:

– Давайте, я вам разотру, если это безопасно?

 

Рыхлая спина. Наверное, у меня такая же будет через лет десять. Обвисшие складки, идущие из-под мышек, словно крылья, которые передумали расти. Ещё две складки ниже талии. Я постаралась подавить отвращение и налила на ладонь прозрачную маслянистую жидкость, пять минут назад находившуюся в консистенции белого застывшего жира. Розовые пятна боли пульсировали едва заметно. Из любопытства я прищурилась – так лучше было видно сокрытое для других. И картинка стала отчетливей. В обеих почках у женщины притулились к стенке уплотнения, ещё приглядевшись, я узнала мелкие бугристые песчинки, каких много на побережье, только эти были серого цвета. Так вот какие они, внутренние камни! Увиденное меня поразило. До меня дошло, что именно так выглядит процесс очищения организма от камней-шлаков, кажется, они собирались «выходить», но застряли в проточнике.

 

Тёть Марина застонала: в этот момент розовое пятно стало ярче на три секунды и потом снова побледнело. Интуитивно, не отдавая себе отчет в действиях до конца, я приблизила руку к пятну слева и будто бы дотронулась пальцами до этой живой голограммы – до камней. «Да-а уж, таких минеральчиков в моей коллекции ещё не было», – усмехнулась я про себя и «покрошила» камни пальцами в песок. Я чувствовала зернистость в кончиках пальцев. «Голограмма» меня послушалась: крупных сантиметровых камешков в левом розовом пятне больше не было. Я повторила манипуляцию с правым пятном, в котором камни были меньше размером, но продолговатые, как крошечные яйца.

Моего эксперимента соседка не заметила, очевидно, расслабившись после приступа. Я накрыла ей спину халатом, сверху – пледом:

– Теть Марин, вы лежите, а я захлопну за собой дверь, – происходящее продолжало казаться сном, и только липкие мои ладони посылали мне в мозг вполне реальное раздражение и желание скорее помыть руки.

 

– Ой спасибо, дай Бог тебе здоровья. Мне сейчас так легко, что не хочется двигаться, на спине тепло, так приятно, – пробормотала, засыпая, соседка.

Я вышла из квартиры, а когда повернулась лицом к своей двери напротив, то похолодела – рядом стоял Сергей.

 

– Добрый день, Саша, извините, что без предупреждения, дело неотложное, – его брови взметнулись вверх, он так же не ожидал меня увидеть здесь. На лице его я увидела смущение и что–то ещё, потаённое, неприятное мне. Но он справился с собой и вежливо заметил. – А блондинкой вы смотритесь более нежно…

 

– Проходите, раз пришли, – за своей спиной я пыталась снять кольцо, мои пасы руками, наверняка, смотрелись крайне по–дурацки. – Вы опять по поводу Флорентийца или что–то узнали новое?.. Тапочки справа…

– В общем, да…

– Не интересно, я–то надеялась на ужин. Значит, его не будет…

– Это по обстоятельствам, – Сергей улыбнулся мягко и обаятельно, упорно не «замечая» мою развязность. – Завтра вы должны будете явиться по указанному адресу для… дачи показаний. Это по поводу того, как Флорентиец оказался у вас в сумочке, помните? Его до сих пор не могут найти… Разрешите руки помыть? Немного сломался в дороге, пришлось лезть под капот…

 

– Да, конечно… – рассеянно продолжая насиловать свой упрямый палец, я забыла о виновнике нашей встречи.

 Проклятый Флорентиец остался лежать на кровати, на шарфе, вмести с другими цацками, которые я рассматривала незадолго до того, как мне пришла в голову «замечательная» идея примерить кольцо с сапфиром, моим новым приобретением. Я открыла дверь в туалет, чтобы помыть свои липкие руки там, а Сергею махнула рукой в сторону ванной. Ванная находилась рядом со спальней, дверь в которую осталась открытой… Я только намылила руки, как Сергей заглянул в приоткрытую дверь:

 – … Что это значит? – в его ладони со следами машинного масла и мазута лежал Флорентиец.

 

 

*****

Выслушав объснения Александры, не похожей своим олимпийским спокойствием на воровку, Сергей только и мог сказать, что в жизни повидал многое, но такого бреда ещё не слышал. Девушка только пожала плечами:

– Есть только один способ проверить – это побывать в ювелирном магазине.

 

И Сергей согласился. Идея увидеть собственными глазами ловкость рук его захватила, как в детстве, когда он обожал цирк за рукотворные чудеса фокусников. Позже разоблачение секрета кролика–невидимки, внезапно выпархивающих из рук волшебников голубей, разочаровало, – но не лишило восхищения. Вместе со временем мутировали фокусы, становясь все более замысловатыми. Фокус с двойным исчезновением знаменитого бриллианта, – сначала в НИИ, под пристальным взором дюжины охранников и собаки–ищейки, затем – из сейфа Центробанка, – этот фокус Сергей оценил. Но простота и равнодушие, с которой Александра рассказывала о секрете – всё это внушало страх и отвращение. Сергей впервые в жизни встретился с сумасшедшим фокусником, и кто знает, как далеко этот фокусник может зайти. Однако, шанс дать стоило.

 

Флорентиец, во избежание квартирной кражи, хотя хозяйка только посмеялась, был аккуратно завёрнут в бархатную тряпочку, упакован и убран в портфель Сергея. Портфель был взят с собой, на «следственный эксперимент».

 

Было сразу договорено: Сергей сам выбирает драгоценности, которые Александра возьмёт в руки и в последствии обнаружит под подушкой.

– Да, но мне может не понравиться ваш выбор, – Саша попыталась опротестовать решение. – Я сама должна это сделать.

 

Но Сергей настоял на своём. Краж дорогих вещей он не хотел. Поэтому и выбирал колечки да цепочки, как скупердяй муж, с фионитами, жемчугом и бирюзой. Саша вздыхала.

– Может, вон тот рубинчик посмотрим. Он на меня сам смотрит. Или кольцо с изумрудом, он будет напоминать мне о твоих глазах, милый, – робко предложила она, еле сдерживая улыбку, заметив сочувствующие взгляды продавцов.

– Нет, – отрезал Сергей, не поддаваясь на провокации и свирепо глядя на милую продавщицу, предложившую: «Пусть ваша дама померяет, если хочет».

 

– Представляю, сколько светлых слов было сказано вам в спину, о мой жадный жених! – рассмеялась на обратном пути Саша.

– Пусть говорят, что хотят, – Сергей не улыбнулся и хмуро бросал взгляды в зеркало на идущий транспорт. – А Флорентийца я завтра заберу, не зависимо от результатов нашего расследования.

 

Саша повела плечами, вспомнив свой последний обморок:

– Вы хотите моей смерти? Этот камень в своё отсутствие действует на меня как наркотик, которого нет, во время ломки.

– К хорошему быстро привыкаешь, – философски заметил эксперт.

 

– Вы не поняли. Первый раз, когда я его отдала в аэропорту, я упала в обморок. Потом у вас, в НИИ, помните? Второй раз, после того, как вручила вашему начальнику, я отрубилась на полу в собственном коридоре. А в третий, когда я выбросила этот невинный камешек в канаву, меня колбасило так, что я готова была по потолку ползать, лишь бы тот ад закончился. Вы хотите, чтобы все это повторилось? Флорентиец исчезнет у вас опять, я уверена.

– Я не верю в эти сказки. Так не бывает. Допускаю, что всё это было простым совпадением.

 

– И я два раза воровала Флорентийца, – Саша отвернулась к окну, чтобы скрыть слёзы обиды. – Особенно момент с сейфом Центробанка меня интересует.

 

– Будем помнить о презумции невиновности, – холодно сказал Сергей, заставляя себя улыбнуться. – Что вы хотите на ужин?

– Вина, чтобы забыть всё это. Напиться вдрыбоган, – огрызнулась Саша.

 

[attachment=1663:4794788.jpeg]

Сообщение отредактировал Yuliya Eff: 11 Январь 2015 - 19:09

[Fertes]

Сергей как убеждённый холостяк любил немного покухарничать, поэтому предложил хозяйке квартиры свои услуги в качестве «ужинного кока» и приготовил фаршированную рыбу. Пока «кок» возился с рыбой, Саша успела оприходовать полбутылки вина, в чем не имела намерения раскаиваться: бутылки вина было три штуки, а желания расслабиться – целая одна штука, – так рассудила про себя потенциальная воровка бриллиантов. Ни намёком, ни улыбкой Сергей не показал своего намерения провести ночь с хозяйкой квартиры в одной кровати, всё было «чинно и благородно», лишь ухаживания, какие свойственны официантам, получающим за свои услуги чаевые. Следователь и подозреваемая болтали о чепухе, старательно обходя скользкую тему, связанную с Флорентийцем. Удобнее всего оказалось говорить об общих знакомых, например, о сестре Ларе. («Внезапно!» – съязвила про себя Саша, пригубливая третий фужер).

 

Рыба давно была отправлена в духовку, Сергей помыл руки и теперь стоял лицом к Саше, оперевшись на кухонную тумбу. Предложенное вино отхлебнул скромно, как будто из уважения.

– Мне интересно, как вы стали профайлером.

– А Лара – суперстаршей? – Саша равнодушно озвучила желанный подтекст. – У нее всё было просто и понятно. Красивая девочка, в школе – популярность, школьный театр и тэдэ. Поэтому после школы и поступила сразу во ВГИК. У меня – сложнее. Кстати, о минералах. Если хотите, я вам покажу свою детскую коллекцию. Всегда интересовалась камешками. Разочарую только, дороже горного хрусталя, гематита и жемчуга в моей коллекции нет. Так, разве что две серьги беспарые, мама да тётка отдала, когда потеряли по одной. В основном, разные породы мрамора и горных камней. Хотела на геологический поступать, но мама отговорила. Сказала, что профессия беспреспе… бесперспективная.

– И тогда вы решили, что психолог – профессия более хлебная?

 

Саша задумалась:

– Помните, в Библии есть такой эпизод, когда Всевышний спрашивает у царя Соломона, какой дар он хотел бы получить? Я когда прочитала это, подумала и решила: выпади мне возможность выбирать дар, я бы выбрала умение читать мысли. Потому что это забавно. В отсутствии других возможностей развлекаться вполне себе перспектива: сидишь себе напротив собеседника и «смотришь» забавное кино, и ты – единственный зритель и никто больше. Долгое время я была самым приятным собеседником, так как больше молчала, чем говорила, наблюдая, делая выводы, – и забавляясь…  Вскоре эта привычка наблюдать за людьми привела меня на факультет психологии. Смешно, я, когда поступала, спросила у тётеньки-регистраторши, мол, где учат мысли читать. Надо отдать ей должное, тётка оказалась с юмором. В дурдоме, сказала. Вот так я и стала психологом. Потом встреча с профессором Наумовым – и понеслось… Дипломка на тему профайлинга, за ней – предложение работать в аэропорту.

– Понятно, – думая о своём кивнул Сергей. Заглянул в духовку, вытащил рыбу, проверить на готовность. – Кушать, фактически, подано. Ещё пять минут. Где можно взять тарелки?.. Тем не менее, пять лет в вузе оправдали себя? Вы остались довольны выбором, не пожалели о том, что не пошли на геологический?

– Не пожалела. Там мне понадобилось бы больше времени, чтобы узнать страшную правду, которую от нас скрывали родители, школа и наши друзья.

– Какую же?

– Никто никому не нужен. Мы все сами по себе. В горести и радости.

 

– Мда, а ваша сестра пооптимистичней будет. Вы очень разные, – доставая посуду, сделал вывод Сергей. – Очень разные. Как…

– Лёд и пламя? – усмехнулась Саша. – Лара – городской житель, я выросла в деревне. Пока она рисовала в альбоме принцесс и заплетала куклам волосы, я носилась с мальчиками по улице, лазила в чужие сады и воровала яблоки. Как видите, усиленно тренировалась. Потом Лара училась писать стихи, а я – стрелять по банкам.

– Афродита и Афина, – Сергей улыбнулся. – Да, воспитание объясняет вашу способность мыслить более раскрепощено. Что было примечательного после детства?

– У кого? У меня или сестры? Только тогда уже не Афина, а Артемида. Человек я не воинственный.

–  Какая была юность, у вас обеих?

Саша отставила пустую бутылку и протянула Сергею непочатую откупорить.

– Делайте своё чёрное дело, ужинный кок, леди желает напиться и рассказать вам всё, о чём вы не смеете даже попросить.

 

Как можно быть такой стервой? Сергей удивился про себя, а потом подумал о том, что стёб Александры похож на обычную исповедь алкоголика – в этой язвительности больше одинокой гамлетовщины, чем обвинения окружающего мира. И расслабился, не принимая на свой счёт колкостей. Ему, правду сказать, хотелось знать о прекрасной Ларе всё, а пьяная сестра – отличный агент для того, чтобы узнать семейные тайны. Такие, как эта Александра, не смотря на свою прямолинейность, внутри сложные особы. Обмануть их труднее, поэтому и врать не стоит – потом оправданий себе не оберёшься. Мимолётный секс с ними – кабала. Сначала отпустят – а потом затюкают обидами и «любишь – не любишь». Сергей знавал таких, до сих пор неприятным осадком на душе воспоминания: телефонные номера менял, дорожные маршруты – лишь бы отделаться. Начиналось всегда одинаково. Заигрывали, намекали на желание, просили глазами, умоляли губами – уговаривали. Дарили потом мгновения страсти. А дальше – ревность, слежка, упреки.

 

Сергей разложил столовые приборы перед пьяной хозяйкой квартиры и достал из духовки сверток – рыбу в фольге, развернул на тарелке.

Не обращая внимания на сервировку, Саша поднялась со стула и медленно покружилась, не выпуская фужера:

– Что это мы всё «жомини да жомини»? Посмотрите, я буду не хуже, даже вот, перламутровые пуговицы на халатике такие же…

 

Саша приблизилась к Сергею, отпрянувшему к мойке и сделавшему вид, что собирается мыть руки.

– Хотите расскажу, что именно в мужчинах возбуждает Лару больше всего?

 

Сергей обернулся, Саша стояла рядом, с полупустым фужером.

– Зачем же мне это надо? – оторопел мужчина.

 

– Вы когда о ней спрашиваете или думаете, вот здесь, – Саша положила руку на область сердца, – сильнее стучать начинает. А вот здесь, – она опустила руку на пах, – спектрограмма становится лиловой.

– Э-эм, – только и промычал Сергей, широко открыв глаза и не зная, что ответить.

 Саша отвела руку с фужером и прислонилась головой к груди Сергея, подумавшего о том, что пьяная дева обязательно испачкает новую рубашку.

– Я испачкаю вам рубашку, – тут же произнесла тихо Саша и  свободной рукой расстегнула две верхние пуговицы. – Вы пахнете хорошо. Чистотой и мужественностью. И женщинами… многими женщинами… Я не знаю, как это в вас сочетается…

Сергей отвел руки и отстранил вялую руку:

– Послушайте, давайте я вас уложу спать?

 

Саша помотала головой и запустила пальцы в затылок гостя:

– Так вы никогда не узнаете секрета моей сестры. Ведь вам правда хочется его узнать?

Сергей попытался собрать свою силу воли в кулак: прикосновения невольно заставили кровь стучать в висках, а кровь предательски застучала в паху.

– Александра, давайте мыслить критически. Завтра вам будет стыдно за свое поведение, – попытался он образумить опьяневшую.

– Я никогда не жалею о своих поступках. Если я их совершаю, значит, я испытывала в них необходимость, – Саша сдавленно ответила и вдруг подняла блестящие глаза на Сергея. – А вот ты, почему ты гонишься за тем, что тебе не нужно? Ты боишься своих женщин, боишься, что они однажды возьмут над тобой верх, что однажды с ними станет скучно и предсказуемо. Ты гонишься за мифом, за победой. И Лара будет в твоем списке, потому что… потому что…

 

– Начинается! – Сергей разозлился: ситуация выходила из-под контроля.

Он схватил Сашу за запястья и развел руки, желая оттолкнуть. И не смог сразу этого сделать. Саша смотрела на него, широко распахнув мокрые, слипшиеся ресницы:

– Я видела тебя во сне задолго до того, как ты пришёл ко мне. Ты не можешь принадлежать Ларе. Тебя привёл ко мне Флорентиец, и, если ты уйдешь, я в порошок его сотру…

– Бред! Вы пьяны!– Сергей оттолкнул от себя девушку и в бешенстве выбежал из кухни.

 

Саша сразу будто протрезвела, обмякла и опустилась на стул, выдвинутый специально для Сергея. Разрезанная рыба в фольге остывала. Девушка отломила кусочек пальцами и отправила задумчиво в рот. Хлопнула входная дверь. Ещё один кусочек рыбы отправился в рот. И ещё один.

– Вкусно, – сказала вслух Саша и повернула голову: в дверях стоял вернувшийся и тяжело дышащий от гнева Сергей. – А ты хорошо готовишь. Рыбу – точно. Рецептиком поделишься?

Не отвечая, Сергей подошел, взял за руки, так же, как минуту назад держал их, чтобы оттолкнуть, –  притянул к себе:

– Я не позволю играть со мной, слышишь? – и коснулся открытыми губами девичьих губ, надавил, заставляя раскрыться и отстранился. – Рыба…

– Я – дельфин,  я должна иметь вкус рыбы, – философски пробормотала Саша, отодвигая за своей спиной тарелку как можно дальше. – Ты будешь разделывать меня тут?

– Что? – Сергей приспустил халат с плеч и поцеловал их, оглохнув от барабанящей крови в голове.

– Я хочу рецепт твоей рыбы, прямо сейчас, – партнёрша расстегнула все пуговицы на рубашке, жестом показав, что требует не снимать.

Сергей усадил хозяйку на стол:

– Рыбу нужно раздеть, то есть, почистить от чешуи, – его руки блуждали по телу, – и снять шкурку, но делать это аккуратно, она нам понадобится…

 

Саша охнула, выгнувшись: фраза закончилась поцелуем в шею, а мужские руки лаской гармониста мяли клавиши-тело.

– Что же дальше, мой ужинный кок?

– Лук порезать кольцами, вот так, – Сергей нарисовал на бедре пальцами несколько полос, – положить в  сотейник, для одного карпа добавить три ложки масла и три ложки воды, присыпать содой…

– Зачем содой? Гадость… – Саша закрыла глаза и уперлась руками в стол, давая свободу партнерским рукам.

– А это фирменный секрет… Острым ножом сделать надрез под кожей и начать снимать кожу чулочком, – трусики были сброшены на стул.

 

– Это сложный рецепт, у меня не получится, – Саша улыбнулась: несоответствующие ситуации комментарии оказали на Сергея обратно пропорциональный эффект, возбуждая и отключая посторонние эмоции.

– Всё просто на самом деле, надо просто водить пальцем влево и вправо… – бормотал «кок», вводя палец внутрь тёплого женского лона. – Влево и вправо… Шкурка сама будет сползать…

Тонкие пальцы вцепились в спину под рубашкой.

 

– Плавники и хвост изнутри ножницами срезать, – в ход пошёл второй палец. – Вот так. Снять шкурку…

 

– А с рыбы – филе, я видела, эту часть можно не объяснять. И про блендер тоже, – задыхаясь от наступающей волны, попросила Саша.

– Но блендер – это важная часть, как же без неё? – нефритов стебль мягко ткнулся, заменив пальцы и в третью попытку резко вошёл на всю длину. – Обязательно нужно тщательно перемолоть мясо рыбы, луковое пюре, молотый крекер, посыпать специями и перемолоть… Тщательно перемолоть!..

– О боже!.. Надеюсь, батарейки у блендера хватит… Потому что уже…

– И последнее, самое главное… – движения из круговых прекратились, Сергей остановился, чтобы передохнуть, провести языком по капелькам пота между холмиков второго (не то, что у сестры!) размера и возобновить «рецепт», перейдя к движениям поступательным. – Вынуть из блендера начинку и добавить белки, взбитые в густую пену и аккуратно перемешать. Заполнить кожу фаршем. Обязательно туго набить… Ложка за ложкой… От хвоста к голове…

«Дельфин» вздрогнул, судорожно сжал ногами бедра повара и забился в конвульсиях, сбрасывая со стола на пол вилки и пустые тарелки. Сергей зарычал, вторя содроганию – и замер, пробормотав:

– На дно положить лук, морковь, рыбу и накрыть фольгой. В духовку на полтора -два часа, незадолго до конца открыть  фольгу…

Еще минуту они держали друг друга в объятиях, остывая после любви.

– Какой сегодня день недели? – Саша облизнула пересохшие губы

– Среда.. кажется…

– Как хорошо, скоромное – не грех…

– Что? – Сергей пришёл в себя и отстранился.

– Рыбный день, говорю, – Саша слезла со стола. – Есть ужасно хочется. Я… только помоюсь… Перед молитвой…

 

***

 

Согласно канонам любовно–приключенческого жанра, я должна была чувствовать себя счастливой: в моей постели лежал мужчина, о котором у меня мечтать фантазии не хватило, на прикроватной тумбочке покоилась горсть бриллиантов стоимостью в черт знает сколько миллионов у.е.. Должна была. А вот не получалось.

 

Во-первых, меня изнутри жгло понимание, что Сергей, чьё тело находилось на моей простыне и под моим одеялом, показал всё, на что он способен ради этих самых цацек. Во-вторых, как можно быть счастливой, если не знаешь, как, откуда и, самое главное, зачем драгоценности волшебным образом появляются в твоей жизни? Нет, я, конечно, не против денег и личного счастья, но… Но за всё в этом мире, как говорит мама, нужно расплачиваться. А я меньше всего похожа на человека, который достоин всего этого богатства. Разве что в одной из своих прошлых жизней совершила что–то очень благочестивое, спасла Будду, например, или заслонила собой от стрелы (или удара меча – нужное подчеркнуть) Папу Римского…

 

Сергей повернулся, не просыпаясь, с живота на спину, и теперь я могла видеть лицо, которое час назад целовала жадно. В кухне, потом в душе, под тёплыми каплями воды и, наконец, в кровати.

– Лара… Ларочка, – пробормотал он имя моей сестры.

 

Что и требовалось доказать. Я видела ложь с самого начала. С Ларой у него ничего не вышло. Еще вчера она рассказала мне, что Сергей и Юрка встретились, Сергей всё понял и тактично распрощался с рыжей дивой. Лара начала грустить и успела испортить настроение своему жизнерадостному олигарху. Но даже на таких условиях свободного полёта объятия Сергея мне не светили… А сексуальная энергия требовала выхода, тут и я подвернулась со своим «рыбным днём»... Сделал вид, что жалко меня… Ничего, Лара ещё себе найдёт другого, похожего или даже лучше. Я же сделаю всё, чтобы Сергей остался со мной. Или не сделаю?

 

А пока я должна быть уверена, что очередная порция драгоценностей – тех, что я перебирала днём в присутствии Сергея – не окажется «случайно» подброшенной экспертом, «случайно» оказавшимся в моей постели… Я провела рукой под подушками, по простыне, залезла в карманы чужой одежды – новых драгоценностей не было. Если мне их снова подкинут, то это будет фокус, достойный Гуддини. И спать я сегодня не буду!

 

Решив бодрствовать до последнего, я отправилась в ванную. Есть опасность уснуть в тёплой воде от надоевших размышлений, но я постараюсь, очень постараюсь не задремать.

 

Я знаю, знаю, сколько можно начинать сначала, вспоминать снова и снова всю цепочку событий, случившихся со мной? Но другого выхода у меня нет, верно? Как-то я же должна понять суть происходящего?

 

Итак.

Событие «зеро». Нулевая точка в координате моих страданий. Сны. Самые ненормальные сны за всё моё атеистическое существование. В них некая дама дарит мне бриллиант, тот самый, найденный мной самым первым.

 

Событие номер один, два, три – я просыпаюсь утром и нахожу под подушкой, в аккурат под своей головой, бриллианты, опал и топаз (в последний, заметим, раз).

 

Событие один с половиной. Я знакомлюсь с Сергеем, по случайности, являющимся одним из известнейших экспертом–ювелиром.

 

Событие два с половиной. Я у Фариды, известного экстрасенса. (Все известные, блин, куда бы деться?) Фарида мне говорит про какую–то открытую дверь в параллельный мир и что я должна начать поиски истины со своих родственных корней.

 

Два с четвертиной. Сергей уезжает с Ларой на родину наших родителей, чтобы помочь доискаться до истины, и вдруг возвращается. Почему?

 

Событие три с половиной. Я рассказываю Сергею всю правду про проклятые, меня преследующие драгоценности. Он мне не верит, но даёт шанс исправиться. Он мой личный психотерапевт.

 

Три с четвертиной. Мы едем в ювелирный центр, где рассматриваем успевшие надоесть мне драгоценности, а потом ко мне домой. Если я не вру, то утром под моей подушкой должно появиться что-нибудь из того центра. Оснащённого сигнализацией, между прочим.

 

Четыре. Мой личный психотерапевт находит предлог остаться у меня дома, чтобы удостовериться, что я никуда ночью не исчезаю, не взламываю замки и не ворую приглянувшиеся цацки. Которые я даже никуда не смогу сбыть. Как в наше время отделаться от драгоценностей, которые находятся в республиканском розыске? Я ж не преступник, откуда мне знать адреса скупщиков?

 

Четыре с половиной. Я засыпаю в ванной…

 

– Эй, а ну-ка просыпайтесь, мадам! – какая жалость, даже спустя несколько часов секса Сергей обращается ко мне на вы.

 

Сильные руки пытаются выдернуть меня из остывшей, холодной воды. Я с трудом прихожу в себя.

– Ещё чуть-чуть и вы бы нырнули под воду, мадам!

Какие горячие руки у него! Значит, я чуть не уснула в ванне? Я вяло отмахиваюсь от помощи и опоры, Сергей кутает меня в халат и подталкивает к спальне, мол, не уходи, дорогая, далеко от меня, иначе пропустишь самое интересное. Я вяло ныряю под тёплое одеяло и на этот раз засыпаю, забыв про своё решение бодрствовать…

 

***

 

Я проснулась несколько минут назад, но открывать глаза не торопилась. Сквозь веки я внутренним зрением видела, как если бы мои глаза были распахнуты, что Сергей рядом. Тоже не спит и думает о чём-то своём, напряжённо и кусая губы. Стоит только мне пошевелиться, как начнётся новый день, в котором будет поставлена промежуточная точка. Если под моей подушкой, как я утверждала вчера, не появятся драгоценности, которые я брала накануне в руки, – это значит крах. Обвинения в воровстве, мошенничестве и обмане его, Сергея, эксперта-ювелира. Но я боюсь не этого. Странно.

 

Больше всего я хочу, чтобы он просто мне поверил, без всяких доказательств, и перестал кусать свои губы. Сходил бы на кухню и принёс мне бокал горячего кофе с молоком.

И две ложки сахара, как я люблю.

И пожелал бы мне доброго утра.

И забыл бы о моей сестре.

И это было бы замечательно для нас всех.

 

Но если чертовы камни снова «родятся»… Сергей мне поверит и захочет для дальнейшего выяснения обстоятельств остаться со мной. Может быть даже, снова случится ночь любви. И он будет разгадывать мою загадку до тех пор, пока:

Две ложки сахара…

Доброе утро…

Забудет о моей сестре…

И будет всё замечательно…

 

Только вот я буду тогда подозревать его в том, что он со мной не потому, что я простой профайлер, а очень даже необычный.

 

Сергей тихо вздыхает и смотрит на часы. Ему не терпится выбрать один из двух вариантов. Остаться со мной или… остаться со мной.

 

Я лежу до тех пор, пока не начинаю чувствовать, что моя левая рука затекла. Сергей вздыхает. Возможно, он даже хочет в туалет, но не решается уйти: я могу подложить украденное в ту минуту. Поэтому он терпит и поглаживает живот.

 

Я сжалилась. Открыла глаза, улыбнулась, потянулась и зевнула:

– Доброе утро.

 

– Доброе утро! – от облегчения складки на лбу разглаживаются. Он больше ничего не может из себя выдавить, а нетерпеливое «Ну-у?» в присутствии новоявленного Остапа Бендера, вспарывающего стул, для Сергея – роскошь. Надо доиграть свою роль.

 

Я сажусь и взлохмачиваю волосы, продолжаю нежиться после сна. И вдруг мне становится противно и жаль. Что бы ни случилось дальше – не имеет значения. Кофе с молоком и двумя ложками сахара, как я люблю, не будет. И между нами всегда будет стоять сестра и его подозрение. Так что мне всё равно.

 

Я встаю и одеваю халат. Не хочу даже знать, что там, под подушкой. Я просто иду делать себе кофе. С молоком и с сахаром.

 

И все будет замечательно.

 

– Когда проверишь под подушкой, можешь уходить, – я внимательно смотрю на моего одноразового любовника. Отворачиваюсь и ухожу пить кофе.

 

***

 

Немного укоряя себя за нетерпеливость, едва дверь за хозяйкой закрылась, подтянулся к её подушке и медленно поднял. Там ничего не было. Никаких колец и серег с фионитами и жемчугом, которые он выбирал вчера вечером в магазине. Ничего! Только какие-то мелкие коричневые крошки, похожие на кораллы, совсем немного, щепотка. Сергей взял одну и поднёс к глазам:

– Я так и думал. Ни-че-го!

Забыв о том, что хотелось в туалет, эксперт-ювелир быстро оделся, подхватил портфель, предусмотрительно проверив, на месте ли Флорентиец и покинул квартиру, не прощаясь с Сашей.

[Fertes]

Рассказ Джасты

Мажордом (Домовой)

 

Дымка прозрачной занавеси слегка дрогнула, выдав движение открываемой двери. В комнату, скованную холодным глянцем кафеля, легко впорхнула девичья тень, и он замер, предвкушая появление ее хозяйки. В окне был виден пока лишь уголок белоснежной ванны, но он знал, что через мгновенье узреет манящую хрупкую фигурку.

Он рассматривал ее много раз, успев изучить каждую ложбинку. Становясь у окна так, чтобы его не было видно, тайный соглядатай наблюдал, как девушка из дома напротив раздевалась, по-кошачьи потягивалась, рассматривала - то придирчиво, то улыбаясь - себя в зеркало, игриво поворачиваясь к отражению то спинкой, то боком. Потом нимфа ступила в ванну и пустила душ.

Сегодня она что-то напевала, пританцовывая в такт неслышной ему мелодии. Вода мягко струилась вокруг соблазнительных изгибов. Он, не отрывая взгляда от волнующей картины, активировал аккаунт в сети и, убедившись, что предмет его воздыханий он-лайн, постучался в ее виртуальную гостиную.

- Не спать! – Сергей проснулся от толчка в ребра. Он открыл глаза, поправил на переносице очки дополненной реальности*. Перед ним стоял напарник Марат и приветливо щерился пожелтевшими от никотина зубами с щербиной. От него пахло осенней прохладой и табаком. Сергей сделал недовольную мину и потянулся к картонному стаканчику с кофе, сделал осторожный глоток, потом с удивлением заглянул внутрь. Кофе был холодным. Судя по часам, Сергея сморило минут двадцать назад.

- Дома не спится? – полюбопытствовал напарник.

- Вставать с рассветом приходится, - проворчал сказал Сергей и отодвинул стаканчик. – Старшего – в школу, дочку – в сад, через пробки и утренний туман.

- Раньше ложиться надо, поэт, - назидательно сказал Марат. Сергей кивнул.

- Что на этот раз? - напарник пододвинул стул и присел рядом.

- Помогал жене с уборкой и готовкой, - Сергей подавил зевок. - Сегодня у нас будут гости. Младшему – месяц. От сиськи еще не оторвали, а родне – вынь да покажи, иначе жить спокойно не дадут.

- Когда ты наконец возьмешь «домового»? – Марат изобразил сочувствие. Получилось фальшиво. Актером Марат никогда бы не стал даже в самодеятельности.

- Никогда, - сказал Сергей. – Ты ведь знаешь, ни я, ни супруга не хотим, чтобы в нашем доме хозяйничали автоматы.

- Хы-ы, - Марат, не скрывая скепсиса, с шумом выдохнул из прокуренных легких воздух. – И это вещает человек, который занимается выявлением производственных ошибок в серийных бытовых роботах! Технофоб!

- Вот потому я нахожусь на своем месте, - резюмировал Сергей, хлопнул ладонью по столу и поднялся. – Встаю ни свет ни заря, сов поджидаю.

- Вижу, как поджидаешь, сокол ясный, - хмыкнул Марат. – Дрыхнешь без задних ног.

- Сегодня нам надо выбираться в пригород, - Сергей сделал вид, что не расслышал напарника.

- И что там? – насторожился напарник.

– Есть интересный случай. Нарушение основного протокола. Домовой** – из новой партии - отказывается подчиняться человеку.

Марат печально вздохнул. Ехать куда-то через весь город ему совсем не хотелось.

- Здравствуй! – он улыбнулся.

- Пф-ф-ф, - девушка попыталась улыбнуться в ответ, но вода попала в рот, и ей пришлось отвернуться, исчезнув из поля видимости. Через мгновенье она появилась, закрывая смеющееся лицо ладонями.

– Привет! Ты как чувствуешь, когда я одна.

- Чувствую, - мягко проворковал он, смотря одновременно в два окна. В реальном - девушка подалась вперед, шагнув из-под струй душа, в виртуальном – она призывно поманила к себе, слегка откинув назад головку и доверчиво открывая шею. За ней возникла комната, обитая черным бархатом, в котором тонули тени, отбрасываемые множеством свечей. В воздухе пахло негой и феромонами.

Девушка присела на мягкую роскошную софу, богато украшенная замысловатым золотым узором. Тонкие наманикюренные пальчики провели по вздымающейся груди. Белые кружева оттеняли соблазнительные формы нимфы, и он, почувствовав дрожь возбуждения, шагнул навстречу.

- Не реагирует на команды? – уточнил Марат. Его грузная фигура возвышалась над маленькой сухонькой дамой неопределенного возраста, но вполне весомого достатка. Женщина могла позволить себе содержать трехуровневый особняк, армию кошек разнообразных пород и расцветок, и целый отряд бытовых роботов, вынужденных постоянно поддерживать чистоту в доме и на прилегающем участке. Живых слуг, видимо, дама на дух не переносила. Либо живые слуги на дух не переносили высокую концентрацию кошачьих на просторной, но все же ограниченной площади усадьбы. Амбре, несмотря на усилия автоматики, здесь застоялось специфическое, и Сергею вспомнилось далекое детство, когда отец повел его в цирк, куда приехала с гастролями труппа с дрессированными животными. Душок был схожим.

Дама с отсутствующим видом кивала, глядя куда-то за спину напарника Сергея. Марат обернулся, чтобы проследить за ее взглядом. Гоп-компания кошачьих осадила маленького и приземистого робота-уборщика. Металлический диск натыкался на мягкие лапки, двигался назад, где его встречали зашедшие в тыл. Робот беспомощно метался из стороны в сторону и испуганно пищал. Таранить или двигать живое препятствие ему не позволяла программа. Рядом с дамой замерла истуканом андроид-горничная, державшая поднос с чашкой кофе. Об ее ногу точила коготки рыжая кошка.

Робот-мажордом, который должен был командовать в особняке дамы механизированным парадом, вдруг перестал откликаться на голосовые команды и завис древним полупроводниковым компьютером. Как перезагрузить машину, любительница кошек не знала и знать не хотела, а если бы и попыталась, то вряд ли бы что-то у нее получилось. Новые модели роботов - а мажордом был на рынке новинкой - кнопок не имели, чтобы не искушать хозяев, любящих тыкать конечностями куда ни попадя.

Виновник торжества печально сутулился в холле у бокового окна, из которого открывался вид на соседний дом. Строения разделяла ухоженная лужайка метров с пятьдесят в ширину. Пластиковый корпус матово отблескивал в дневном освещении. Усато-хвостатое племя обходило его стороной – пара гибких манипуляторов могла отбить охоту сыграть в кошки-мышки у любого дикого охотника, грозы подвалов и покорителя чердаков. Впрочем, сейчас гофрированные щупальца безвольно свисали вдоль цилиндрического туловища.

Сергей копошился в виновнике торжества, по третьему разу тестируя блоки распознавания и исполнения команд, приема и обработки звуков. Отклонений от нормы он не находил. Робот был технически исправен, легко включался и выключался, перезагружался, приказы принимал под козырек, но упрямо не исполнял, игнорируя высшую для его природы волю. Где-то на периферии сознания дама уставшим голосом рассказывала Марату, как днем ранее мажордом таскал за химо ее любимого котенка, за то, что он влез на стол и смахнул с него ужин, приготовленный для хозяйки и ее гостей. Обласканный и питомец мурчал на ее коленях девятью-десятью килограммами шерсти, мышц и жирка. Обиды на робота он давно забыл.

Врата рая были распахнуты настежь, и он вошел в них победителем, сжимая в руке золотой ключ, преподнесенный сдавшейся на его милость, великодушие и страсть стороной. Он сорвал чужие флаги, заполнил небеса собой, и, колыхнув ветром кущи Эдемского сада, ощущал ни сравнимое ни с чем блаженство.

Они двигались навстречу, меняя темп и переплетаясь гибкими цепкими лозами. Губы гипнотически нашептывали что-то на ушко, искали соприкосновения с другими губами. Руки скользили по коже, рисуя фантастические узоры и заставляя сердце биться чаще. Сорванное белье растворялось в атласе простыней. Она громко застонала и изогнулась, пальчики сжались, и тогда и в его голове что-то взорвалось, разбросав по Вселенной мириады разноцветных огней.

Отгремели салюты, истаяли фейерверки, угасли свечи. Она курила, разметав волосы по подушке. Он лежал рядом, наблюдая, как дрожит от его дыхания пушок на ее тонкой ручке.

- Ты знаешь, - вдруг сказала она.

- Да? – он с интересом приподнялся на локте и посмотрел на ее губы.

– Я давно хотела тебе сказать... Просто не знала как...

Выматерив про себя производителя и, по совместительству, нанимателя, заинтересованного в быстром и тихом устранении возможных неисправностей в продукции (конкуренты не дремлют!), Сергей отволок робота от окна под огромную люстру, свисавшей с потолка вместительного холла. Вездесущие кошки следовали за ним, наблюдая за его движениями с плохо скрываемым интересом. Сергею их внимание было безразлично. Он искал источник яркого света, который бы помог найти крепления лицевого щитка. За ним прятались ячейки памяти, которые могли бы объяснить странное поведение мажордома.

Тот, кто придумал оснащать роботов лицевыми щитками, явно рассчитывал на частые встречи своих созданий с технофобами. Вогнутая наружу пластина изготавливалась из металла, хотя вся остальная обшивка давно выполнялась из легкого и приятного на ощупь пластика. Разглядев, а потом и нащупав в нутре мажордома заветный рычажок, Сергей аккуратно снял щиток, обнажив искусственный череп. Линзы внешних камер сверлили человека холодным взглядом.

Между «глазами» мажордома чернела прорезь, в которой скрывалась «линейка» памяти – банк данных в форме плоского и вытянутого прямоугольника, в который складировались воспоминания и опыт автомата, позволяя ему совершенствовать работу на благо человека. Сергей помнил, сколь жаркой была дискуссия о том, позволять ли роботам обучаться, и если да, то до каких пределов. Противники этой функции, к числу коих относился и он сам, полагали, что саморазвитие запустит новую эволюцию, в которой, как знать, может и не найтись место хрупкому, импульсивному, нелогичному и крайне самонадеянному человеку. Лучше бы ученые возродили способность к обучению в самих людях.

Сергей со вздохом отложил щиток и потянулся к памяти, когда робот, не подававший до того признаков активности, схватил его за руку. Сергей не на шутку испугался, и страх, выпущенный наружу, внезапно сделал его быстрей, решительней и, как ни парадоксально, смелей. Свободной рукой он сделал внезапный выпад и ткнул в неприметную для неопытного глаза выпуклость под одной из линз. Внутри головы робота что-то щелкнуло и плоский брусок памяти выскочил наружу. Щупальце, сжимавшее предплечье Сергея стальной хваткой, обвисло.

- Что же ты хотел от меня скрыть? – пробормотал Сергей и подсоединил к «линейке» сканирующее устройство, синхронизированное с его очками. По стеклам-мониторам потекли вниз струйки данных, складываясь постепенно в огромный гремящий откровением цифропад. Сергей, почувствовав, как слабеют ноги, присел подле лоботомированного мажордома.

Сердце опустилось и замерло. Она хотела сказать что-то важное, и он сейчас остро, болезненно чувствовал это.

- Мы не можем больше встречаться, - тихо сказала она и, бросив на него быстрый взгляд, ответила на немой вопрос. - В реальной жизни у меня есть молодой человек, и я вскоре выхожу за него замуж.

- Ты... – он замолчал, собираясь с мыслями. Слова, которые он мог бы сказать, внезапно улетучились. – Ты уезжаешь? Мы могли бы...

- Дело в не расстоянии... Прости...

Густые брови Марата поползли вверх, образовав две крутые дуги, и Сергей испугался, как бы с глазных яблок напарника не выпали электронные линзы. Марат вкупе с 99,9 процентами пользователей сети, предпочитал их очкам дополненной реальности, оставив архаичный аксессуар на переносице тем, кого еще тянуло в ретро или пугала близкая перспектива киборгонизации***.

- Не может быть, - потрясенно сказал Марат, передавая Сергею память робота. - Он же «домовой»!

- Мажордом, - поправил Сергей и взял с полки над застывшим роботом бронзовую безделушку. Украшать кошачьи хоромы целесообразнее чем-то твердым и тяжелым настолько, чтобы не позволить превратить это в игрушку для хвостатых проказников. Шестирукое божество, застывшее в самосозерцании, вполне для этого подходило.

- Мажордом поумнее остальных, - продолжил Сергей. – Управлять другими роботами в постоянно меняющихся условиях без толики инициативы невозможно в принципе.

- Хорошо, - кивнул напарник. - Но он не предназначен для...

Марат многозначительно повертел в воздухе пальцем.

- Для траха, да? - Сергей поставил безделушку на полку. – Как сказать.

- Поясни-ка, - Марат внимательно смотрел на Сергея. Тот пожал плечами. Странно, мол, что напарник не знает подобных вещей.

- Эта модель укомплектована мозгом, который использовали в производстве интимных игрушек. Там ведь тоже нередко требуется инициатива.

- Ну-да, - согласился Марат. – Но о вирте**** с роботами я что-то не слыхал.

- Думаю, он скачал программное обеспечение. В сети этого добра на все случаи в жизни. Его мозг умеет угадывать чувства человека. В него это вложили, пока не вздумали переквалифицировать в командира отряда жестянок. Так что, это нисколько не противоречит основным протоколам.

- Или хитрец нашел способ их обойти. Но почему он «влюбился» не в хозяйку, а в ее соседку? Проснулось чувство прекрасного?

- Может быть, может быть, - сказал Сергей. Этот случай, думалось ему, заставит наконец сторонников саморазвивающихся систем пойти на попятную, и уж он-то молчать не будет. Повернувшись к особняку спиной, где мажордом уже вовсю хозяйничал с новой памятью, Сергей положил старую «линейку» в карман.

- Виртуальность полна химер, - усмехнулся он. – Впрочем, и реальность – тоже.

Примечания
*Очки дополненной реальности – нательный компьютер с прозрачным дисплеем в виде очков.
**Домовой – бытовой робот, робот-компаньон, помогающий человеку в ведении домашнего хозяйства, включая приготовление пищи, мытье посуды, уборку, стирку и пр.
***Киборгонизация – вживление в организм человека устройств разного назначения.
****Вирт – сокращенно от виртуальность, виртуальный (секс).

[Fertes]

Рассказ Терниаты

 

На трапеции

 

«Мама, там папа фокусы показывает, дышит огнем, как Змей Горыныч», - черноглазый мальчонка тащил растерянную мать -утомленную молодую женщину, домашнюю фею.

Она никогда не повышала голос, не повысила и на этот раз:

- Подобные вещи нельзя вытворять дома, какие глупости тебе приходят в голову. Наконец, небезопасно, -обратилась к мужу, как оказалось, неслышно вошедшему на кухню. Он стоял в верхней одежде и тушил факел.

- Мамочка, ведь здорово, папа-факир, нисколечко не страшно!

- Прости, прости, это я нахватался у Зимина.

- Мы ещё не видели  Зимина, но, кажется, он уже месяц живет с нами, ты многому научился, верно?

Муж не выносил и конфузился, когда прехорошенькое лицо выражало упрек  мимолетному самодовольству и озорству:  не плачущие влажные глаза, строгая складка на матовом лбу, слегка выпяченная нижняя губка и сияние вокруг маленького родного тела, - никак не избавиться от видения.

Григорий сплюнул в раковину что-то гадкое и подался вперед, поднял жену, восторженно обмершего сына на руки, высоко, подавляя возмущение.

Силач походил на худощавого, симпатичного юношу.

После молчаливого ужина он отпросился на встречу с другом; любимая медленно убирала посуду, сын возился в детской, мысленно описывая свои впечатления школьным товарищам.

Григорий выставился по пояс в растворенное окно, не чуя легкого морозца;  пожевал сочную мякоть алоэ. Вдалеке высился не принадлежащий этой местности маяк, оттесняя, рассеивая тяжелые ночные волны

- Он уезжает скоро, проводить не смогу, ведь наш поход в цирк отложить никак нельзя, полувопросительно сообщил Григорий. - Я знаю, это не похоже на меня: компании…я семейный человек, и вечер без тебя - какая -то странность в подступающем сумбуре, - я чувствую сумбур.

- Я тоже чувствую. Очень хочу, чтоб он уехал. Поскорее, этот Зимин. Я даже не могу добавить «твой»- он чужой и постылый уже. Ты удивил меня: так  сходишься с человеком, едва знакомым.

 

В прихожей звенел китайскими колокольчиками привычный, чарующий зеленовато-белый свет.

Григорий  взял прохладные ее ладони и поднес к лицу, передавая свое тепло, но они оставались такими же прохладными, и не гладкими.

Голубенькое домашнее платье было очень к лицу жене, но в этот раз казалось кричащим на фоне прочего.

- Мой ангел, я не буду тебе лгать: задержусь, приду далеко за полночь, так надо, но ты не жди меня, не жди.

Они всегда ласково и долго прощались, выбирая из повседневности лишние минуты.

Незабываемость касаний  заключалась в  том, что верхняя пуговица его пальто всегда отпечатывалась на упругой девичьей щеке. А золотое тициановское облачко неизбежно само поднималось, электризуясь, до каштановых кудрей мужа, и это слияние образовывало венец.

Мальчик уже спал, тихонько смеясь во сне.

 

Зимин- неподвижный, с  укромной малиновой улыбкой на одутловатом неспокойном лице, глазами неунывающего картежника внимал своему нового знакомому, стряхивая сырой пепел в черный миниатюрный цилиндр. Закрытый  дорогой одеждой, он держался представительным дельцом, а сейчас, когда полы его пиджака распахнулись, сорочка виднелась мятая, а тело под ней - вялое.

« Я совсем не люблю цирк. Представляешь, однажды меня укусил пудель, когда я выскочил на арену, чтобы вручить букет… Рвался это сделать в перерыв -так мне полюбилась женщина в шляпе, совсем не помню номера- с птицами, кажется. Но я постеснялся, и чем больше меня уговаривала мать поблагодарить эту женщину, тем выразительнее я стеснялся", - рассказчик хохотнул глупо: он  заметно опьянел от выпитой только что рюмки коньяку, по счету девятой.

Другие участники застолья не поддерживали беседы: скоро пили и скудно закусывали мягкими, вялыми соленьями, холодным жарким.  Слушали бездумно и некстати усмехались в паузах.

«Цветы теряли свой праздничный вид, я не мог двинуться с места, вообразить, что на меня будут все смотреть... Потом я поборол смущение перед сценой, это случилось уже в институте...Я все-таки выбежал на арену. Мне совсем не понравился номер с лилипутами, но медлить было уже нельзя- как глупо!- карлицы кланялись, их собачка, пудель, без церемоний укусила за колено, как раз когда я вручал злополучный потный букет одной из лилипуток.  Она вырвала  букет, я ещё помню злые ненасытные глаза».

«Ты был просто впечатлительным маменьким сынком»,-  заключил откинувшийся на спинку кушетки,  расслабленный Зимин. И затрясся от короткого нутряного смеха. Потом уже сделался серьезным, играя ключом, наклонился к Григорию и тихо сказал:

«Давай сейчас спроважу  халявщиков и пойдем ко мне в номер, девчонки ещё не разбрелись". 

Григорий мало что понимал, хотя говорил связно; его лицо рвал разметнувшийся внутри огонь, а желудок терпел соченье лавы.

Он забыл снять пальто, так и сидел.  Про каких Зимин говорит, неужели про воздушных гимнасток, сколько их-трое или четверо, « румынки» - мысленно прозвал их Григорий.  Все яркие, вороной масти, с блестящими конскими  хвостами и кабаре-макияжем, очаровательные румынки. Теперь он мог различать сосредоточенных партерных и безумных-  воздушных.  Но кажется, они были универсалками.

 Под черно-красным куполом с калейдоскопической геометрией кружились, парили, возносились  три красавицы в темном трико с  серебристыми пайетками. Он помнил  густо подведенные прищуренные глаза, пиявочную гуттаперчевость, переплетенье удлиненных  тел. Накануне Зимин  внезапно пригласил его на репетицию- было на удивление бесшумно и темно. Потом кружилась голова и болела шея. Гимнастки по окончании  номера улыбнулись синхронно; жаляще, коротким подмигиваниями простились с  антрепренёром и неизвестным зрителем.

 

Зимин рассказывал о поступке Григория своим помощникам, и порой чудилось, что он самому Григорию об этом рассказывал. Тот уже не совестился, бестолково поддакивал, редко смотрел на часы, лишь  случайно, по торопливым движениям артистов и персонала догадывался: пора, ты явно задержался здесь, ведь дома ждут.

Добрые приятели встретились на вокзале в соседнем городе: ограбленный нетрезвый Зимин, разъяренный бык,  с каждой минутой слабевший, и Григорий, приобретавший билет на предстоящие праздники. Он вошел в положение и  вообще оказался единственно неравнодушным среди  тех, к кому обращался Зимин; выделил ему необходимую сумму, протестуя в ответ на громкие заверения в благодарности; безвозмездно, искренне и многословно сочувствуя.

Цирк считался стационарным, здание- современным,  комфортным для постоянных и "бродячих"  трупп; животных, зрителей.  При цирке- гостиница, никогда не пустовавшая, закрытого типа, для своих. Комната, в которой расположились  друзья,  имела смежную, поменьше, вроде гримерной. 

Дверь была полуоткрыта, за ней виднелись желтые стены, эбонитовые фигуры мебели, освещенные мучительно, неестественно. Тени не спеша двигались. Григорий лежал на кровати и не мог встать, он даже нашел в себе силы проверить: не привязан ли. Какое-то  новое чувство узлом связало его пьяное сердце, от чего то работало интенсивнее обычного.  Он поднял голову, наблюдая картину за дверью,  и прохрипел фамилию приятеля. Никто не откликнулся.

Неудобная широкая кровать тянула  затылок.  Хотелось пить горячего чаю, грузинского терпкого чаю, в прикуску- медовых пряников.

 Дверь распахнулась шире, один за другим вышли три силуэта в черных боди.  Григорий разглядел высокие скулы, остроту лиц, подчеркнутых туго взятыми, лаково блестящими волосами; горящие под опущенными нарисованным веками, глубокие глаза.

Он, беспомощный младенец, не сумел удержать голову, снова опрокинувшись на махровую пыльную ткань. Потолок  преображался. Казалось, что строгая лепнина уступала место диковинной фреске-живой и мигающей жаркими огнями: один ослеплял, другой испепелял кожу на подбородке, третий клеймил грудь...

Девицы были совсем близко, они уже запрыгнули на скользкую трапецию.  Григорию мерещилось, что он и есть трапеция; одна схватилась зубами за ремень и держит на полном весу свою партнершу. Вторая, вместо того, чтобы исполнять трюки, решила слиться со своей черной сестрой.  Перед ним  рыча, смеясь и заглушая  ужас, резвились гибкие черные твари: седлали друг друга, касались теперь уже оголенными  подрагивающими бедрами; доводили себя до неистовства трением, хлюпаньем. Танец трибад. Он наблюдал, как жадно касался изгибающейся наготы : вот потянулся к ним губами и сразу три рта уловили это намерение, прижались...

 

Григорий очнулся ранним утром; дворник разбивал ледник, к тому же огромные сосульки сковали окно.

Не хотелось смотреть на потолок. Он подскочил к соседней двери: заперта.

Тело двигалось  необыкновенно послушно, легко, будто и не было вчера неприличной дозы.

Про ночное происшествие  помнил, решил твердо запомнить, как прочитанную главу в неожиданной новелле костенелого романтика.

Лишь руки слегка дрожали, но он быстро справился с щеколдой. Не стыд гнал  в окно-ухарство и полет. Григорий заметил, что от здания цирка отъехала машина Зимина.  Аккуратные черные головки прильнули друг к другу на заднем сидении.

Хотел вызвать такси, и  вовсе не удивился пропаже денег; бумажник исчез, а с ним- крупная сумма; но он не жалел: это расплата. Плата. Хотя в голове уже зарождался план, как он поступит с Зиминым, решил повременить с этим.

Как ни в чем не бывало пришел домой, свет в прихожей умышленно не включив, не раздеваясь в полумраке. Жена не искала  взгляда, лишь смотрела в одну перемещающуюся точку. Они коротко, безмолвно  пообщались своими отраженьями, исподтишка: муж обещал быть дома, сразу после  окончания рабочего дня.

Глава семьи был сосредоточен: работа спорилась, кипели страсти.

В  воскресенье предстоял поход в  цирк. Григорий обещал сыну- значит вытерпит, выжмет из мелованной программки типографскую краску, но вытерпит.

Чтобы удостовериться- и сердце его при этом забилось сильнее-прочел содержание.  Все представление он смотрел в затылок сидящего напротив и под кресло, на опилочную россыпь, но казалось, что вперед, и  даже улыбаясь, смотрел. Жене так же было не по себе, она лишь прижималась к своим мужчинам, то с одной, то  с другой стороны- позировала невидимому фотографу.

В просвете локона он увидел застойные слезы в глазах феи. И впервые поморщился.

Сын старался все-все разглядеть, запомнить обстановку: мечтал сделаться цирковым артистом, дрессировщиком или клоуном

Пахло старыми соевыми конфетами, лежалой мишурой, лошадьми и чем-то экзотическим.

Мальчик тряс в руках скромный букет, аплодируя и подскакивая. Ему очень хотелось поддержать артистов-те представлялись  бедными, скрывающими свои лохмотья лицедеями.

Не дожидаясь завершения номера с эквилибристами, он выбежал из партера; родители, занятые собой, не препятствовали; мальчик запутался в коленях увлеченных действом  зрителей, и  отец, очнувшись, желая предотвратить нечто страшное, стерегущее,  ухватил  сына за рукав. Мальчик упал, больно ударившись о железную перекладину.  Цветы рассыпались.

...

 

Молча поднялись на свой этаж. И первым не выдержал сын: « Почему ты не пропустил меня, я и не думал шалить, убегать –я хотел просто подарить цветочки той ловкой циркачке. Вы скучные: все радовались, а вы смотрели по сторонам; я все видел: вы не переживали. Как злые, мертвые старики!»  Он задохнулся и, не стесняясь домовой тишины, навзрыд заплакал.  

Жена про себя читала стихотворение- рондо, держала высоко подбородок, гладила прохладными ладонями дрожащую голову мальчика и вспоминала ночную  пылкость мужа. 

Едва слышно, не разжимая губ,  произнесла, обращаясь к любимому: « Где ты был, от тебя разит, конюшней что ли?»

 Григорий несмело придвинулся, поцеловал розу, зажатую в белой руке, - последнюю, невредимую, затем  коснулся фарфоровой  надбровной глади.

Мальчик незаметно вытащил ключ из маминой сумочки и, все ещё всхлипывая, попытался открыть входную дверь.